- На Михайлов день его сиятельство пожалует в Уэствуд Хаус, - озабоченно сообщил мистер Стивенс своей супруге.
Уже без малого двадцать лет он занимал должность управляющего в Уэствуд Хаусе, и на его памяти успело смениться три графа Данли. За эти годы он, казалось, ничуть не изменился: выглядел все тем же благообразным пожилым джентльменом, средоточием таких добродетелей, как сдержанность, аккуратность, исполнительность, бережливость и кристальная честность.
Впрочем, внешность эта была отчасти обманчивой, так как не во всем соответствовала подлинному характеру мистера Стивенса. Под его невозмутимой личиной кипела деятельная натура и скрывался недюжинный ум стратега, ведущего перманентную войну за свое финансовое благополучие, в которой пленными были графские гинеи и фунты, а трофеями - серебряные соусницы, фарфоровые вазы и прочее хозяйское добро.
Да-да, мистер Стивенс, распоряжаясь имением, подворовывал. Но подворовывал аккуратно. Ровно столько, чтобы не быть схваченным за руку, зато обеспечить себе после отхода от дел безбедную старость.
В этих трудах незаменимой помощницей и верным солдатом была его жена Эмма, лишь несколько лет назад удостоившаяся чести стать миссис Стивенс и быть посвященной в тонкости войны против графского имущества. До этого она прослужила двенадцать лет экономкой в Уэствуд Хаусе. Мистер Стивенс, будучи вдовцом, сперва долго присматривался к ней, потом еще дольше тайком наносил визиты в ее спальню в ночные часы и, наконец, решив, что безбедную старость интереснее встречать женатым человеком, осчастливил Эмму брачным предложением.
Она не заставила себя упрашивать, сочтя, что ей неслыханно повезло обрести такого мужа. Впрочем, в ее возрасте и с ее внешностью уже любой супруг мог считаться большой удачей. Красотой она не блистала даже в дни далекой юности, вследствие чего засиделась в девицах до преклонных лет. Однако с годами Эмма взяла реванш, обретя очень приятное свойство: уютную округлость, которая прослеживалась во всем ее облике, создавая впечатление, что перед вами добрейшей души существо, чей смысл жизни - заботиться о других.
Она вся словно состояла из округлостей: пухлая фигура, тугие румяные щеки, две скобки бровей, голубые глазки, похожие на две бусины из ляпис-лазури, и рот, всегда готовый сложиться в удивленное "О!". Глядя на нее, любой мужчина невольно начинал представлять себя одетым в шлафрок, покойно сидящим в кресле у зажженного камина и покуривающим сигару, пока Миссис Округлость хлопочет над ним, успевая время от времени справиться на кухне, не пора ли подавать обед.
Еще одним достоинством Эммы Стивенс являлось то, что она была неглупа, хотя ум ее был, скорее, практичным, чем аналитическим, и уживался в мозгах хозяйки с самыми нелепыми суевериями. С обязанностями экономки она справлялась блестяще, держа в полном повиновении небольшую армию горничных, кухонных служанок и судомоек, кастеляншу, прачку, а также кухарку, пока мистер Стивенс командовал слугами мужского пола. Вместе супруги ловко и ненавязчиво богатели за счет графов Данли, что вовсе не сложно делать, когда муж занимается полировкой столового серебра и заправляет винным погребом, а жена производит все закупки и присматривает за кладовой.
- Ты говоришь, молодой граф приедет на Михайлов день, Джордж? - не менее озабоченным, чем у мужа, тоном переспросила миссис Стивенс. - Но что же нам делать? Неужели она всё расскажет лорду Данли?
Произнеся слово "она", Эмма подняла палец к потолку, имея в виду свою новую хозяйку, леди Амелию Данли.
Когда та только прибыла в поместье, миссис Стивенс говорила о ней не иначе как с восхищенным придыханием: как же - дочь герцога под крышей Уэствуд Хауса! Не чета предыдущей графине Данли, леди Хлое, особе чуть ли не без роду-племени, ставшей теперь, после женитьбы ее пасынка, вдовствующей графиней.
"До чего же леди Амелия добрая, милая и скромная! Она мне сразу понравилась. Никак сам Господь послал ее нам", - не раз повторяла Эмма своему супругу. И даже сплетничая с ним по поводу странной размолвки молодоженов, всегда вздыхала и утверждала, что всему виной тяжелый характер графа.
Но через некоторое время случилось пренеприятное событие. Новая хозяйка вдруг совершила то, что повергло в шок и уныние чету Стивенсов. Она потребовала принести ей приходно-расходные книги за последние пять лет! Да где такое видано, милостивые господа? Таким хорошеньким молодым особам не к лицу совать нос в бухгалтерию - пусть лучше забивают себе голову нарядами и развлечениями. Впрочем, пережив пять минут страха, дворецкий усмехнулся и подумал: "Чего бояться? Что леди Амелия сможет разобрать в этих цифрах?" - и выполнил ее просьбу, надеясь, что сие - лишь пустая блажь скучающей аристократки.
Однако через два дня хозяйка вызвала мистера Стивенса и доходчиво объяснила ему то, что он и так прекрасно знал, а именно, довольно хитроумную схему хищения хозяйского добра, пообещав ознакомить с ней и графа Данли, когда тот соизволит появиться в своем имении.
Поделиться этой новостью мистер Стивенс, разумеется, мог только с женой, на что она первым делом воскликнула:
- Мне эта леди Амелия с первого взгляда не понравилась! И за что Господь послал нам такое наказание?
С того разговора минуло почти три месяца, и вот теперь, скажите на милость, молодой граф собирался пожаловать в Уэствуд Хаус через несколько недель! Прижав круглый кулачок к пухлой щеке, с которой от страха слинял румянец, миссис Стивенс запричитала: - Что же делать, Джордж? Что же нам делать?
Ее супруг задумчиво пошевелил бровями и ответил:
- Время покажет, Эмма, время покажет.
Графиня Данли отложила карандаш и расправила затекшие плечи. Почти час она пыталась решить общее уравнение седьмой степени с помощью функций, зависящих только от двух переменных. Амелия уже не первую неделю безуспешно билась над этой проблемой. Утешало лишь то, что даже самые блестящие умы Лондонского математического общества пока не раскусили этот твердый орешек. Впрочем, сегодня вряд ли можно рассчитывать на открытие - с утра думалось с трудом. Мысли путались.
Этой ночью неожиданно снова приснился он, такой же, как семь лет назад: юный, красивый щеголь. Нетерпеливо прижимался к ней, небрежно ласкал, шептал нежные слова и вдруг спросил голосом Джонатана:
- Амелия, а где наш ребенок?
Она проснулась с мокрым от слез лицом, не сразу поняв, что сон уже отпустил ее из объятий. Прошлое до сих пор тяготило, упорно не желало забываться, преследовало, цеплялось. А ведь кажется, это случилось целую вечность назад!
Ей тогда было семнадцать лет. Двоюродная тетка, леди Эддингтон, в ужасе написала герцогу, что его дочь, гостящая в данный момент у нее в поместье, беременна. Ратлэнд примчался из Лондона в Корнуолл, но так и не смог допытаться у Амелии, кто ее обесчестил, чтобы заставить этого негодяя жениться, если тот достаточно знатен.
Герцог обрушил громы и молнии на голову леди Эддингтон, которая не уследила за девчонкой, саму виновницу отругать не нашел сил и лишь расплакался, обняв любимое дитя. А чуть успокоившись, нашел, что даже в этой ситуации есть, за что возблагодарить небеса: имение родственницы находится в порядочной глуши. Если подсуетиться, в Лондоне никто не узнает о позоре.
Было решено, что роды состоятся в глубочайшей тайне здесь же, в Корнуолле. Но судьба распорядилась иначе. Вскоре Амелия, неловко оступившись, упала, у нее открылось кровотечение, и в результате она потеряла ребенка. Герцог вознес еще одну благодарность небесам за то, что не пришлось решать проблему с намечавшимся бастардом, и на всякий случай посадил дочь под замок в Кэддон-Холле.
Впрочем, спустя несколько месяцев он пересмотрел свое решение, ибо с началом лондонского сезона в свете начали удивленно шептаться: почему это единственная дочь герцога Ратлэндского, девица на выданье, сидит в деревне? Боясь, как бы сплетники случайно не докопались до истины, герцог привез дочь в Лондон и разрешил ей выходить в свет - ведь, как ни крути, Амелии нужно было найти мужа. Правда, при этом он наказал ни на шаг не отходить от нее мисс Роуз, которая не сопровождала подопечную в Корнуолл, а потому доверие герцога, в отличие от леди Эддингтон, не утратила.
Помня, какой неприятный сюрприз ждет супруга Амелии в ночь после свадьбы, герцог объявил в свете о небывало щедром приданом, надеясь, что предложенные семь с половиной тысяч годового дохода и право унаследовать герцогский титул подстегнут вероятных женихов и заткнут рот любому возмущенному новобрачному, обнаружившему, что его брак кто-то уже успел консумировать.
Ратлэнд спешил выдать Амелию замуж, потому что понимал: ему, человеку немолодому, вряд ли отмерено еще много лет жизни. А он так хотел успеть увидеть хоть одного внука, дабы быть уверенным, что титул герцогов Ратлэндских не прекратит свое существование! Ведь других кровных родственников мужского пола, которые могли бы его унаследовать, увы, не было.
Чтобы не расстраивать отца, Амелия все эти годы продолжала, хоть и не очень часто, выезжать в свет. Но блеск и великолепие столичного общества, так поразившие когда-то юную дебютантку, теперь перестали ее привлекать. Что-то в ней изменилось после того случая в Корнуолле. Ее мучило раскаяние, она корила себя за ошибку, горячо молилась за душу своего так и не родившегося ребенка, но, одновременно, к своему ужасу, никак не могла забыть его отца.
Сначала Амелия часто вспоминала о нем, на балах жадно искала его глазами. Но тщетно. Среди стольких мужских лиц не встречалось то, которое упорно не хотело стираться из памяти. Потом она осторожно начала расспрашивать общих знакомых, и кто-то походя поведал ей, что этот человек отбыл в Америку и там, кажется, умер.
Амелия сочла это знаком свыше, намеком на то, что пора перестать жить прошлым, и начала понемногу забывать события, всколыхнувшие ее безмятежное существование. Вспыхнувшее когда-то чувство казалось теперь недолгим помешательством, болезнью, от которой она полностью исцелилась.
Было огромным облегчением ощущать, что рассудок больше не замутнен ненужными переживаниями. Лишь раздражала необходимость отбиваться от назойливых поклонников. Все эти затянутые в черные фраки джентльмены напоминали Амелии стаю ворон, кружащую над обещанными за ней деньгами. Чтобы привлекать меньше внимания, она одевалась и причесывалась неброско, даже уныло, старалась казаться туповатой, малоинтересной и не поднимать своих ярких глаз на собеседника. Но проклятое приданое лишь раззадоривало женихов. Предложения руки и сердца так и сыпались со всех сторон. Амелия вежливо, но непреклонно всем отказывала.
После каждого отказа герцог впадал в уныние, однако не находил в себе сил заставить непокорное дитя пойти под венец. Много лет назад он пообещал горячо любимой жене, что их дочь сама выберет себе мужа. Разве кто-то тогда мог подумать, что Амелия будет воротить нос от всех женихов?
Но каждый раз, когда Ратлэнд начинал упрекать дочь, она обнимала его, целовала в сморщенную щеку, отчего старик непременно размякал, и говорила, что еще не встретила свой идеал. Герцог ворчал, что вся эта чушь про девичьи идеалы - из французских романов, и грозился, что прикажет выкинуть из фамильной библиотеки всю эту пакость, а Амелия, смеясь, отвечала, что романов более не читает.
И действительно, беллетристика почти перестала ее интересовать. С жадностью она проглатывала ученые трактаты и монографии, с головой погрузившись в попытки сказать свое слово в математике или астрономии. В этих науках не было места сердечным страстям - только холодная логика, полет мысли и много упорного труда, что успокаивало и отвлекало Амелию. Цифрам, в отличие от людей, она доверяла полностью. Ведь в математике все правильно и точно. Если единица - то именно единицей она и является, а не нулем при ближайшем рассмотрении. С людьми, увы, так бывает далеко не всегда.
Амелия даже написала небольшой трактат по теории чисел, который был с одобрением встречен научным сообществом. Но издатель, узнав, что сей труд принадлежит перу герцогской дочери, не решился публиковать его под полным именем автора, в итоге указав на обложке только инициалы.
И светские, и научные круги одинаково оказались не готовы признать за женщинами право быть учеными. Высоколобые снобы в сюртуках отказывались принимать дам в свои научные общества. Но больше всего огорчало Амелию, что ее занятия математикой не одобрял отец, считая их неподходящим для знатной девицы делом. Он с завидным упорством продолжал расписывать дочери прелести брака и достоинства увивавшихся за ней джентльменов. Она пропускала отцовские увещевания мимо ушей, по-прежнему увлеченная наукой.
И вот, едва Ратлэнд окончательно разуверился, что когда-нибудь станет дедом, Амелия объявила ему: она решила выйти замуж.
Герцог от неожиданности чуть не выронил из рук брегет, который в тот момент заводил, и радостно воскликнул:
- Девочка моя, ну наконец-то! Чье предложение ты приняла?
- Этот джентльмен еще не сделал мне предложения. Но я хочу, чтобы ты об этом позаботился.
Вот тут герцог все-таки уронил часы на колени в полном изумлении.
- Я тебя не понимаю, Амелия, потрудись, пожалуйста, объяснить.
Она пожала плечами.
- Все очень просто. Я выбрала себе мужа. Это сын графа Данли, лорд Джонатан Блай. Но, по слухам, он всюду повторяет, что пока не намерен идти к алтарю. Я знаю, ты неплохо знаком с его отцом. Тот, как говорят, только и мечтает женить своего наследника. Намекни ему, что если Блай попросит моей руки, то не получит отказ.
- Но это неслыханно! Что творится в нынешнее время! Женщины уже сами сватаются к мужчинам! Амелия, ты всегда была не такой, как все, и я уже перестал удивляться твоим выходкам, но эта... - Ратлэнд мягко рассмеялся и погладил дочь по щеке. - А знаешь, я с удовольствием тебе помогу. Джонатан Блай - неплохой выбор. И я заставлю его жениться на тебе, раз ты этого хочешь.
Да, Амелия этого хотела. Потому что... влюбилась.
Ну, может, и не влюбилась. Сама она не знала, как назвать чувство, которое испытывала к Блаю. Когда ей впервые его представили: высокого, статного, сероглазого, с густыми каштановыми волосами, упрямым подбородком и чеканным профилем, Амелия чуть не вскрикнула. Этот красавец был похож на того, кого она так старалась забыть. Хотелось смотреть на Джонатана, не отрывая взгляда, и одновременно было боязно поднять на него глаза.
В его присутствии ей даже не требовалось привычно притворяться дурочкой: язык сам заплетался, мысли цепенели. Несколько раз Блай танцевал с Амелией, и в эти моменты ей казалось, будто обе ноги у нее левые. Она прекрасно видела, что не вызвала его интереса, но не могла заставить себя кокетничать с ним или хотя бы просто быть самой собой и вести непринужденную беседу.
Каждый раз, когда случай сводил их вместе на каком-нибудь балу или суаре, Амелия исподтишка следила за Джонатаном. Вот он поворачивал голову к собеседнику и эдак, в профиль, становился почти точной копией ее давнего возлюбленного. Горло перехватывало от готовых вырваться рыданий. Порой Амелии начинало казаться, что время повернулось вспять, и ей опять семнадцать. В душе всколыхнулись забытые чувства. Они когда-то умерли вместе с тем, к кому испытывались. Но вдруг потускневший образ опять заиграл красками, снова облекшись в плоть. И выяснилось, что все эти годы в сердце под слоем холодной золы еще тлели угли, превратившиеся теперь в настоящий костер.
Амелия буквально заболела Джонатаном Блаем. Не в силах ничего поделать с неодолимым влечением, она решила заполучить этого мужчину, как прежде всегда получала все, что хотела. Жениться он не собирался. И это был минус. У него были немалые долги. Это тоже был минус. Но, как известно, в математике минус, умноженный на минус, дает плюс. Вот когда огромное приданое сыграет ей на руку, подумала Амелия. После этого и состоялся ее разговор с отцом, пообещавшим взять на себя роль не то Купидона, не то Меркурия.
К ее удивлению, Блай, вместо того чтобы примчаться на следующий же день с предложением руки и сердца, раздумывал не один месяц. Почему он в конце концов согласился посвататься к ней, осталось для Амелии загадкой. Впрочем, она склонялась к мысли, что причиной было все-таки ее приданое.
Как бы то ни было, не прошло и года, как Амелия получила то, чего добивалась: она очутилась перед алтарем рядом с Джонатаном Блаем, теперь уже ставшим графом Данли. Но в груди кипела буря эмоций. Надо было ответить согласием на сакральный вопрос священника, а у невесты язык словно прилип к нёбу. Господь свидетель, кажется, ей больше не нужна эта свадьба, от которой уже нельзя отказаться.
Еще не так давно Амелия с нетерпением ждала этого дня. И вдруг все изменилось.
Но губы послушно произнесли "да", и жених, нет, теперь уже муж, равнодушно поцеловал ее. Разве это похоже на те жаркие поцелуи семь лет назад? Внутри словно что-то оборвалось. Морок развеялся. Этот мужчина не любит ее. Зачем он ей? Амелия вскинула на него гневный взгляд, полный огня, и в голове пронеслось: "Что я наделала?"
Она хотела вернуть прошлое? И это случилось.
Вернулся тот, кого она повстречала семь лет назад в Корнуолле. Но поздно. Она теперь - графиня Данли.