Господи! Почему этот человек на самом деле не умер? Она уже оплакала его и вычеркнула из сердца. И вдруг - он в Лондоне!
Он был там, в церкви, на ее бракосочетании! Амелия не смела взглянуть на него, но чувствовала его присутствие. А потом, набравшись храбрости, повернулась к нему, их взгляды встретились. Дыхание замерло. Казалось, даже сердце остановилось в этот миг. Но... В его глазах не возникло выражения узнавания, лицо осталось безмятежным.
Как это может быть? Да, прошло целых семь лет. Но не так уж сильно она изменилась. Неужели этот мужчина ее просто забыл? После церемонии, когда он подошел с поздравлениями, Амелия взглянула ему прямо в глаза, но снова не прочла в них ничего, кроме бесстрастной вежливости, под стать слетевшим с его губ фразам, произносимым ровным голосом.
Этого она уже не могла вынести. Не разрыдаться помогла только многолетняя привычка всегда держать себя в руках в присутствии других людей, скрывая эмоции.
Едва дождавшись, когда граф привезет ее из церкви в свой особняк, Амелия уединилась в одной из спален. Там она сначала основательно выплакалась, а после решила, что если сумела однажды забыть призрак прошлого, то ей под силу сделать это снова.
В конце концов, она теперь замужем. Ну и что, что Джонатан ее не любит! Разве браки по расчету - редкость? Так ей ли обижаться на судьбу? Граф Данли - молод, красив и, говорят, умен. Чего еще хотеть? Супруг равнодушен к ней? Ну, так она будет жить для себя. В положении замужней женщины даже есть свои преимущества. Больше не будет стесняющей опеки отца и утомительных ухаживаний со стороны охотников за ее деньгами. И обязательно забудется старая, глупая влюбленность. Можно, наконец, вздохнуть свободно. Впереди новая жизнь.
Эти рассуждения немного утешили, но все же, садясь по окончании свадебного завтрака в экипаж, Амелия не удержалась от мелькнувшей на задворках разума саркастической мысли: "Ударь графа прямо сейчас в лоб молния - глупая затея с этой свадьбой удачно закончилась бы скорым вдовством". Не успела она отругать себя за такой цинизм, как Блай высунулся из окна экипажа и - вот ведь ирония судьбы! - получил по лбу старым ботинком. Амелия не сумела скрыть улыбку, вызванную этим совпадением, а муж, вместо того чтобы разозлиться, перевел все в шутку. И, странное дело: сразу исчезла скованность, обычно ощущавшаяся в его присутствии. Амелия что-то так же шутливо ответила, а Джонатан вдруг посмотрел на нее долгим взглядом, и ей стало страшно. Ведь она почти не знает этого человека! Какая жизнь ждет ее с ним?
А потом он снова шутил, улыбался, откровенно флиртовал с ней, она опять оттаяла, что-то рассказывала ему о себе. Однако то и дело в его чертах проступали черты того мужчины, что так равнодушно на нее сегодня взглянул. И Амелия сразу каменела, вспоминая, что о ней просто позабыли, как о ставшей ненужной вещи.
В отеле, когда граф, раздевшись, лег в постель, в полутьме спальни снова внезапно показалось, что он перевоплотился в того, другого, из далекого прошлого. Это ощущение было таким ярким! Или просто Амелия сама так сильно хотела обмануться? А после - внезапное отрезвление и унизительная, размашистая пощечина. Никогда в жизни ее не били. Да и кто бы посмел? Но для Блая, без сомнения, стало настоящим унижением узнать, что... что всё не так, как он ожидал. Силы небесные, что же она натворила! Почему не поняла раньше: нельзя так играть другими людьми ради своих желаний? Но откуда Амелии было знать, как мужчины реагируют на подобные неприятные открытия? Да и разве она могла сама рассказать свою постыдную тайну Блаю до замужества? Об этом невозможно было и помыслить. А почему этого не сделал отец, оставалось только гадать. Наверное, боялся, что единственный мужчина, за которого дочь согласилась выйти замуж, сбежит от алтаря. И вот результат: Блай ее возненавидел. Неужели завтра он с позором вернет ее отцу? Боже, какой будет скандал!
Так и не сомкнув глаз всю ночь, Амелия терзалась стыдом, страхом и тревогой гадала, как супруг поведет себя дальше. В конце концов она пришла к выводу, что, раз тот женился на ней из-за ста пятидесяти тысяч, а главное, высокого титула, то, поразмыслив, смирится с неприятным открытием. Как человек неглупый, Блай должен прекрасно понимать, за что получил такое щедрое приданое. Подняв шум, он сможет вернуть опозоренную невесту, но в таком случае придется расстаться с мечтой однажды прыгнуть из графов в герцоги - ведь такой шанс выпадает лишь раз в жизни. Нет, Джонатан не решится на это.
Но она не ожидала, что с утра супруг заявит:
- Я возвращаюсь в Лондон. Один. А ты сейчас же уезжаешь в Уэствуд Хаус.
Амелия не поверила своим ушам. Только вчера она вышла замуж за лорда Данли, а сегодня появится в его имении одна? Кажется, он нашел способ отомстить. Какое унижение! Что скажут в свете?
- В таком случае мне бы хотелось отправиться в Кэддон-Холл, - сказала она миролюбиво, чтобы смягчить взятый им резкий тон беседы и надеясь, что еще сможет переубедить графа. - Джонатан, мое появление в Уэствуд Хаусе без тебя вызовет удивление.
На его презрительном лице не дрогнул ни один мускул.
- Теперь я - хозяин Кэддон-Холла, и на днях его начнут перестраивать по моему вкусу. Там еще долго нельзя будет жить из-за строительных работ.
Стараясь казаться невозмутимой, хотя внутри все кипело, она кивнула:
- Хорошо. Как скажешь. Но ты не боишься сплетен? Они обязательно разойдутся.
Граф пожал плечами.
- Я равнодушен к пересудам. И тебе, судя по всему, тоже плевать на то, что о тебе говорят.
Продолжая делать вид, что не замечает его грубости, Амелия ответила ровным голосом:
- Нет, мне не все равно. До сих пор я ни разу не давала пищи для сплетен.
Самообладание изменило Джонатану. Он наклонился к самому ее лицу и ядовито прошипел:
- В том-то и дело! Какое искусное лицемерие, дорогая женушка! Все в свете считали, что ты засиделась в девицах. Знали бы они, как ошибались! Но неужели ты оставишь в неведении и меня, своего супруга? Может, все-таки сообщишь имя своего любовника? Или любовников. Чтобы я при встрече мог их поблагодарить за то, что обучили мою жену l'art de l'amour (1).
Амелия молча сверлила глазами булавку в его галстуке, и это еще больше распалило графа. Выпрямившись, он с высоты своего роста бросил ледяным тоном:
- Теперь ты - графиня Данли, и я не позволю тебе запятнать мою честь. В нашем семействе не было незаконнорожденных. Ты проживешь в Уэствуд Хаусе девять месяцев, дабы я убедился, что ты не родишь мне бастарда. Потом ты подаришь мне моего, - он нажал голосом на слово "моего", - наследника, а после можешь убираться, куда хочешь, и спать, с кем угодно, если сумеешь сохранить свои похождения в тайне от сплетников. Кажется, у тебя это неплохо получается.
Амелия вскинула подбородок и, набравшись храбрости, посмотрела мужу прямо в глаза:
- Джонатан, у меня нет иллюзий по поводу твоего решения жениться на мне. Я понимаю, тебе нужно мое приданое, а не я, поэтому и не жду, что ты будешь выказывать мне любовь. Но я не позволю унижать себя и тем более еще хоть раз ударить!
Он смерил жену гневным взглядом.
- Можешь не переживать по этому поводу, потому что мы не скоро снова увидимся.
Граф резко крутанулся на каблуках и вышел из комнаты, а через полчаса уже был на обратном пути в столицу.
В глубине души Амелия даже обрадовалась, что супруг решил уехать в Лондон. "Так будет лучше, - подумала она. - Да, я ужасно виновата перед мужем, но не готова мириться с такой грубостью с его стороны. Пусть Джонатан пока пестует свое пострадавшее мужское самолюбие подальше от меня. Говорят, время лечит. Может, и он успокоится в разлуке? А если нет, пусть продолжает ненавидеть меня на расстоянии. В конце концов, в некоторых семейных парах из высшего общества супруги тоже ухитряются годами не видеть друг друга".
Амелия, не желая задерживаться в номере, где все напоминало об унизительной пощечине, приказала собираться. Во дворе гостиницы уже ждал присланный из поместья экипаж.
Когда спустя несколько часов карета въехала под арку сторожки графского особняка, Амелия нетерпеливо выглянула в окошко и тихо ахнула от удивления. Глазам ее открылся удивительный вид, ибо Уэствуд Хаус воистину можно было назвать жемчужиной архитектуры елизаветинских времен.
Обсаженная подстриженными тисами подъездная аллея вела к трехэтажному дому из красного кирпича, достойному называться замком. На его фасад выходила пара дюжин больших окон. Разделенные белыми переплетами рам на маленькие квадраты, издали они смотрелись словно кружево, скрадывая тяжеловесность огромного строения - казалось, оно насквозь пронизано светом.
Два крыла, украшенные полукруглыми эркерами с балюстрадой наверху, выдавались вперед футов на пятнадцать. Фасад тоже щеголял двумя эркерами, но квадратными. Между ними глаз тщетно искал дверь - ее не было: лишь те же окна. Однако едва экипаж подъехал к парадной лестнице, загадка разрешилась, хотя и необычно: центральный вход располагался в боковой части одного из эркеров.
Какой странный дом! Словно тот, кто его построил, не хотел принимать гостей и привечать чужаков.
Карета подкатила к крыльцу, остановилась, и до Амелии донеслись слова кучера, адресованные двум грумам, подхватившим усталых лошадей под уздцы:
- Новая хозяйка... Жена молодого графа...
Амелия горько усмехнулась. Жена без мужа, хозяйка дома без дверей - вот кто теперь она...
Время в Уэствуд Хаусе, в отличие от столицы, текло неторопливо. Его обитатели вели, на первый взгляд, размеренную, неспешную жизнь.
Брат прежнего графа, достопочтенный Руперт Блай, в молодости охромевший в результате несчастного случая и при ходьбе тяжело опиравшийся на трость, по большей части проводил время в библиотеке или в своих покоях.
Это был высокий худой старик, еще сохранивший довольно густую седую шевелюру, хотя порядочные залысины и уменьшили площадь занимаемой ею поверхности. Сухое, почти аскетическое, породистое лицо с резкими складками вокруг рта обрамляли бакенбарды. В углах тонких губ, казалось, всегда пряталась саркастическая усмешка. Светло-карие глаза, от возраста вылинявшие и ушедшие глубже под надбровные дуги, светились умом.
Судя по всему, мистер Блай был не без чудинки, ибо чересчур часто вставлял в свою речь латинские присловья, а еще выказывал сильную привязанность к своему попугаю-какаду - большой белой птице, которая летала и разгуливала по всем комнатам, и поэтому окна в доме постоянно держали закрытыми. Какаду умел произносить немало слов и фраз, кланялся и танцевал, чем развлекал и умилял старика. Тот звал своего любимца то сэр Арчибальд, то просто Арчи, часто брал на руки, поглаживая белые перья, а иногда попугай садился хозяину на плечо и ласково перебирал ему клювом волосы.
Встречалась Амелия с мистером Блаем нечасто - в основном, в столовой, при этом они вежливо обменивались ничего не значащими фразами, хотя он на правах родственника называл ее не иначе как "дорогая Амелия". Старик почти не поддерживал светскую беседу с сотрапезниками. Казалось, он куда больше уделял внимания своей птице, сидящей на спинке его стула: то и дело оборачивался, угощал сэра Арчибальда ломтиком яблока или груши, иногда что-то нежно лепетал своему любимцу, а тот громко отвечал какой-нибудь фразой невпопад. Но время от времени Амелия ловила на себе цепкий, словно оценивающий, взгляд мистера Блая из-под кустистых седых бровей.
Также в доме жила вдова предыдущего графа - Хлоя, леди Данли, еще молодая женщина, едва достигшая тридцати лет, которая почти никого из соседей не принимала и никуда не выезжала, так как этикет предписывал в течение года, а то и полутора лет после смерти супруга не появляться в свете.
Превратившись после женитьбы Блая из "графини Данли" во "вдовствующую графиню Данли", она должна была переселиться в каменный двухэтажный коттедж рядом с Уэствуд Хаусом, который по обычаю занимала бывшая хозяйка поместья. Но леди Хлоя не спешила это сделать, а Блай, имевший право настоять на переезде, о ней, похоже, и не вспоминал.
Вдова уже сменила глубокий траур на полутраур и носила платья лиловых и серых тонов. Эти цвета очень шли к ее огромным светло-серым глазам, то казавшимся полусонными, то лихорадочно блестевшим, но всегда одинаково приковывавшим к себе внимание. Тонкие черты лица напоминали лики мадонн Боттичелли. Хлоя, бесспорно, была красавицей. Вдовьи наряды на этой высокой, изящной блондинке сидели, будто последние парижские туалеты.
Амелия провела в Уэствуд Хаусе уже три месяца, но нрав вдовствующей графини пока оставался для нее загадкой. В этой женщине было что-то неопределенное, зыбкое, непостоянное, словно математическая переменная, и область изменения этой переменной пока определить было сложно. То Хлоя была весела, иногда даже чересчур для скорбящей вдовы, то вдруг впадала в меланхолию и могла часами сидеть в саду или в портретной галерее, уставившись в одну точку. Порой Хлоя по несколько дней кряду не выходила из своих покоев. Иногда вдовствующая графиня казалась особой недалекой, болтливой, капризной, даже вздорной, а иногда она была задумчива, скупа на слова, но время от времени роняла желчные замечания, не лишенные остроумия. Она, как выяснилось, прекрасно писала акварели. Пара ее работ, висевших в гостиной, вызывали искреннее восхищение Амелии. Музицировала Хлоя тоже блестяще, но без чувства, отстраненно, и в такие минуты создавалось впечатление, что взгляд ее обращен в себя, а руки порхают над клавишами сами по себе, выйдя из повиновения хозяйке.
Оттеняя красоту Хлои, рядом с ней постоянно находилась приживалка, которую все звали мисс Пэйдж. Низкорослая, почти карлица, с большой головой, лицом ребенка и телом зрелой женщины. Возраст ее не поддавался определению: ей могло быть и двадцать лет, и все сорок. Ее узкие губы с опущенными уголками всегда были поджаты, кургузые пальцы коротеньких рук вечно что-нибудь сжимали: чаще всего книгу - наверное, карлица читала хозяйке вслух. Приживалка обедала за столом с господами. Как объяснила экономка, на этом настояла леди Хлоя - очевидно, в пику лорду Руперту с его попугаем.
А еще у вдовы был личный секретарь, мистер Крукшенк, молодой человек очень приятной наружности: худощавый шатен с шапкой романтических вьющихся локонов, но волевым лицом и умным взглядом каре-зеленых глаз.
Могло показаться немного странным, что у знатной дамы обязанности секретаря исполняет мужчина, а не компаньонка. Впрочем, это было вполне объяснимо. Оказывается, мистер Крукшенк был нанят предыдущим графом Данли для того, чтобы навести порядок в фамильной библиотеке и составить полный каталог имеющихся в ней сочинений. Молодой человек перебрался в Уэствуд Хаус и рьяно взялся за дело. Но спустя несколько месяцев граф умер, а работа, за которую заплатили вперед, еще не была окончена. Мистер Крукшенк, про которого все позабыли, добросовестно продолжал исполнять свою часть договора, работая ежедневно по нескольку часов в библиотеке, пока на него не обратила внимание вдова. Узнав, что составление каталога подходит к концу, Хлоя предложила столь трудолюбивому юноше стать ее секретарем, и тот почел за честь принять это предложение. Держался он скромно, даже немного стеснительно, знал свое место, одет был всегда аккуратно, хотя и не без щегольства, и то ли умел казаться незаметным, то ли действительно очень редко попадался Амелии на глаза.
Слуги в доме также были блестяще вышколены, исполняли свои обязанности быстро, умело, передвигались почти бесшумно и порой казались призраками, населяющими огромный особняк, где царил идеальный порядок. За все это надо было отдать должное дворецкому. Впрочем, оказалось, что он все же не без греха, ибо ловко обманывал старого графа и, похоже, не собирался нарушать эту традицию, обзаведясь молодым хозяином. Амелии хватило получаса, чтобы разобраться в хитроумных попытках Стивенса замести следы своего воровства. Ее немало позабавила мысль о том, что ее супруг даже не подозревает о проделках собственного дворецкого. Но все же она посчитала нужным сделать выговор старику, дабы тот понял: новая хозяйка видит его насквозь. С тех пор Стивенс смотрел на нее с опаской, разговаривал вкрадчиво и кланялся ниже прежнего.
Амелия чувствовала себя в Уэствуд Хаусе бесконечно одиноко. Этот дом казался ей неприветливым не только снаружи. Он взирал на новую хозяйку суровыми взглядами с портретов бывших своих жильцов, разевал пасти каминов, словно в отвращении, и по ночам пугал странными шорохами и скрипами за стенами спальни. Помимо запаха воска, которым натирали паркет, и аромата цветов, стоящих повсюду в вазах, в комнатах ощущался еле заметный затхлый дух склепа. Может, оттого, что здесь так редко открывались окна? А может, все это лишь мерещилось Амелии, запертой в этом особняке, словно в гробнице. От полного отчаяния спасало лишь присутствие мисс Роуз, с которой можно было поговорить и, не стесняясь, ей выплакаться...
Резкий звук прервал поток размышлений. Амелия подняла взгляд от листов, исписанных цифрами и формулами, над которыми безрадостно задумалась. Обернувшись, она увидела стоящего на лестнице, приставленной к книжному шкафу, мистера Крукшенка с парой толстых томов под мышкой.
Тот страшно покраснел и забормотал:
- Покорнейше прошу меня извинить, миледи. Вы были погружены в мысли, и я не решился вас отвлечь, дабы обнаружить свое присутствие в библиотеке, но случайно уронил книгу - такая неловкость с моей стороны!
Графиня встала из-за секретера:
- Ничего страшного, мистер Крукшенк. Позвольте вам помочь. Это не составит мне труда.
Она подняла с пола книгу и, кинув взгляд на название, чуть ее не выронила.
Вот как? В библиотеке Уэствуд Хауса имеется подобная литература? Амелия протянула том молодому человеку, который, разволновавшись еще больше, рассыпался в благодарностях. Поставив книгу на полку, он спустился по лестнице и уже собрался было выйти из комнаты, но его остановил негромкий оклик:
- Подождите, мистер Крукшенк! Вы берете книги для леди Данли?
- Да, миледи.
- Вы позволите взглянуть на них?
- Разумеется.
Секретарь положил книги, которые держал под мышкой, на стоящий рядом стол. Амелия повернула их к себе корешками и прочла названия: Клара Рив "Старый английский барон", Энн Радклиф "Удольфские тайны". Ее брови удивленно взлетели вверх.
- Вы только что, как я поняла, вернули на полку после прочтения третий том "Небесной механики" Лапласа - сложнейшую книгу по астрономии - и взяли готические романы?! У вдовствующей графини такой широкий круг интересов?
Крукшенк замялся, а потом снова покраснел до ушей и произнес:
- Признаюсь: "Небесную механику" я брал для себя. Прежний граф разрешал мне пользоваться библиотекой. Не знаю, будет ли и ваш супруг так же добр ко мне: он пока не выразил свою волю на этот счет. Умоляю простить мою дерзость.
- Думаю, мой муж не станет возражать. Что касается меня, я всегда приветствую тягу к получению новых знаний. Надо сказать, я заинтригована: вы интересуетесь астрономией, мистер Крукшенк?
- Немного.
- Вы скромны. Понимать труды Лапласа могут далеко не все даже среди высокообразованных людей.
- Я обладаю некоторыми познаниями в этой сфере и желанием обрести их еще больше.
- Вы позволите поинтересоваться, где вы обучались?
- В Оксфорде.
- Но... - Амелия замялась, подыскивая слова, чтобы вопрос не прозвучал грубо.
- Вы хотите спросить, как в это учебное заведение попала такая скромная персона, как я? - пришел ей на выручку собеседник. - Надо признаться, я - дворянин, но из побочной ветви почти захиревшего и разорившегося рода. Моя матушка, после смерти мужа оставшаяся одна с сыном на руках, очень хотела дать мне блестящее образование. Она вложила в мое обучение все немногие имеющиеся у нее средства, надеясь, что в дальнейшем я смогу применить полученные знания для обеспечения нам достойной жизни. - По лицу секретаря пробежала тень. - К сожалению, матушка умерла, не дожив даже до моего выпуска из университета. А я только начинаю свою карьеру, пока лишь мечтая достичь в ней хоть сколько-то значимых высот. Как видите, я стараюсь продолжать свое образование. В Оксфорде лекции по астрономии нам читал профессор Донкин. Признаюсь, я порой их прогуливал и заплатил за это немало шестипенсовых штрафов. Но теперь, не будучи обремененным большим количеством обязанностей на службе у вдовствующей графини и, вследствие того, располагая некоторым количеством свободного времени, я стараюсь дать пищу своему уму, дабы не держать его в лености. - Он отвесил легкий поклон, словно извиняясь за невольное многословие.
- Это похвально, мистер Крукшенк. Мне было бы интересно выслушать ваши мысли о "Небесной механике". Если не возражаете, позднее я расспрошу вас.
- Всегда к вашим услугам, миледи.
- Скажите, кроме Лапласа в этой библиотеке есть и другие труды по математике и астрономии?
- Да, хоть и не очень много. Если пожелаете, я могу составить для вас список.
- Мне бы хотелось на него взглянуть.
- Завтра к обеду он будет лежать на этом столе.
Крукшенк снова сунул книги под мышку, поклонился и вышел вон.
А через несколько мгновений после его ухода в библиотеку, постукивая тростью и неловко переставляя искалеченную ногу, вошел мистер Блай. На этот раз он был без своей птицы.
Подковыляв к Амелии, укладывающей в переносной бювар бумаги, исчерканные формулами, старик бесцеремонно заглянул ей через плечо, скрипуче рассмеялся и произнес:
- Квод эрат дэмонстрандум!(2) Я так и знал!
__________________________________
Примечания:
1) L'art de l'amour - "искусство любви", фр.
2) Quod erat demonstrandum! - "Что и требовалось доказать", лат.