Я, возроптавший маленький пестик, желаю ощущаться поступательно и стараюсь глубоко упрятать в себя брезгливую привередливость, мещанскую мелочность и житейское жмотство. Однояйцевыми обезличенными вечерами я закутываюсь в сальный мохеровый халатик и равнодушно прожигаю дешёвое электричество своими многочисленными электроприборами.
Я едва ли пропитываюсь их теплом, а также тем, что намерены закачать в меня источники сигналов. Поневоле ясный и прохладный, мой крабовидный мозг нехотя принимается кряхтеть нелепыми изотермическими реакциями, погребая житейские фрески под квинтильонами молекул анастатического вещества, подло плодящегося при любой несанкционированной попытке пристального изучения.
Часы синхронизированы. Режим, темп и метр оптимальны и синусоиды сфазированы. Звуковые частоты гармонизируют окружающую кубатуру терциями, квинтами и в унисон. Из зоны нагрузки изгоняется всё маловажное. Обычная работа заполняет предательскую пустоту - продукт оползня из-за отупения.
Итак. Мне выделена малюсенькая ячейка, в которой я убеждённо создаю копию людского представления обо мне. Я обмазываю тонкие простенки липкостью одному лишь мне свойственного запаха.
Я свято блюду членские обязательства перед обществом: голосую, когда надо говорю 'спасибо', перехожу дорогу на зелёный свет, сочувствую бастующим шахтёрам, уступаю места пассажирам с детьми и инвалидам, своевременно оплачиваю жировки и перечисляю процент в пенсионный фонд.
Моё лоснящееся социальное счастье вызывает нелепую первобытную зависть у соседей. Им неприятно сталкиваться со мной в скрипящем лифте, придерживать ради меня самозахлопывающуюся дверь подъезда с неисправным доводчиком. Но они всё равно регулярно делают это и всё остальное, видимо, в тайне надеясь, что я когда-нибудь (возможно - совсем даже скоро) поделюсь с ними подпольным рецептом своей таинственной вонючей липкости.
Реалии жизни? Полноте! Любой первоклашка подтвердит: наибольший кругозор зашит в плоскую трубку 'Тринитрон', материализованную именно для того, чтобы воплощать грубые мечты, либо неумелые представления о них.
Сидя туго связанным в этом добротном дерматиновом кресле, я забываю обращать внимание на свои бесполезные одеревеневшие члены.
Я пожираю иссушенными глазами-щёлочками моего ненавистного дипломированного искусителя - он отвечает мне тем же, но его преимущество надо мной в том, что у него есть план. У него всегда есть планы - по поводу всех и персонально для каждого. Их по бартеру скупают для перепечатки все периодические издания. Не забывает он и самого себя - полнеет и богатеет с каждый днем.
Его населяют сотни персонажей, подчас не осознающих, зачем и́менно они собрались, и что конкретно надобно сотворить? Они поделены табелями по жанрам, полу, типажу и заработку.
Но это на бумаге. А на деле шобла представляет собой единый генотип: лицо (плечо, грудь, шею, колени, полупопия и т. п.) многодюймового, сверхплоского, стогерцового, маскированного инваром кинескопа, вмурованного в главное - в черный полуторатысячедолларовый ящик.
Эти персонажи в быту отъявленны и развязны. Не более чем манекенное мясо, лишённое своего заветного экранного образа, они припочковываются к разного рода ночным и псевдоспортивным клубам. Хамят обслуге. Бьют стёкла, рожи, по рукам, валетом туза и об заклад. Швыряются деньгами и бутылками. Надираются в стельку и самозабвенно орут. Выносятся на свежий воздух, и на третьей космической разъезжаются по пригородным коттеджам на том, что покрупнее, почернее и погромче.
Как толстые хлопья апрельского снега оседает визгливый комментарий: 'Это кто тут недоволен моим свинским поведением, а? Смотрите меня завтра по ящику: умные вещи говорить буду!'
Смотрю. Смотреть-то ещё можно без особого риска застудить мозги: всё довольно пестро и красочно. Но жаль, что с детства знаком с русским языком - приходится ещё и слушать! Противостоять сворачиванию в трубочку ушей и раскисанию раковин можно только выключив звук, на что опять же тяжело решиться, так как в следующую минуту можно пропустить что-то важное.
Вот бы научиться фильтровать гаммы, отключив исполнительный аппарат сознания. Сэкономил бы десять, да что там, двадцать пять лет жизни!
Переключаю программу. О, это что-то новенькое: атласная девица с совиными глазами на фоне раздутого пятиугольника неумело поводит ляжками в героическом танце. Возомните из меня звезду - призывает её остекленевший взгляд. Валяй! Возомнил. Я для тебя что хочешь сделаю. Правда, при условии - чтоб не вставать с кресла...
А дальше вот что: почтенных лет гаврик выныривает из покрывшейся тонкой корочкой льда проруби и что-то лопочет в микрофон полиловевшими губами на бывшем русском языке. Его бережно благодарят, заворачивают в верблюжье одеяло и отпаивают дымящимся коньяком. Гаврик лоснится предсмертной улыбкой, чешет голую пятку и теряет равновесие.
Дабы не огорчать зрителей, режиссер трансляции запускает рекламный блок. Ага! Какова же на сегодня потребительская корзинка, заархивированная в zip-файл?
Мне (по блату) раскрывают секрет производства шоколадно-ореховых батончиков. Разинув рот, я слежу за таянием яичной скорлупы в отнюдь не физиологическом растворе. Захлопнув рот, узнаю, что забыл прежде засунуть в него дольку диролообразного вещества. А затем мне нашёптывают, что не каждый стиральный порошок - стиральный, и не каждая зубная щётка - зубная. Злобный пылесос заглатывает полуторагодовалого слонёнка, а зелёнорожие гномики втихаря лакомятся хозяйской пиццей...
Дальше я уже не слежу, так как моей стеклоферритовой голове не хватает многодорожечности.
Через три минуты в студию возвращаются: три огроменных дружинника с полинявшими повязками на рукавах; тощий очкастый доцент с потёртым портфелем; заточённая в саржу, потемневшая от времени, блондинка; восемнадцать переодетых добровольцев и два, придурковатого вида, подростка со скейтами и налокотниками. Последних, впрочем, в самый последний момент выталкивают взашей.
Зеваю.
Вновь нашариваю на пульте кнопки и... от страха опадаю позвонками в собственные трусы: с экрана на меня выпрыгивает гуттаперчевое голливудское чудовище. Это я уже потом осознаю, что оно гуттаперчевое, а тогда-сразу-после мне было не до шуток. Хотите по-доброму совет? Никогда не смотрите компьютеризованные триллеры не с начала...
Опять какая-то бижутерия в прикроватном магазинчике! И из какой только копилки берутся средства на аренду эфирного времени? Эх, жаль, некуда сплюнуть... (Позавчера убирался).
Расслабуха накатывает на меня благодаря следующему каналу: крутят клипы! Причём клепают их тут же, на современном шведском оборудовании. Умном, как мартышкина селезенка. Само выделывает из папье-маше разнополых артистов, душит их 'импульсом' и размалевывает 'Макс Фактором'. Само, как говорится: 'и швец и жнец и на дуде, разумеется, игрец'. И на гитаре, и на пианино, и на лопате с хреном. И даже на черешневой косточке из компота.
Очерчиваю круг сегодняшних интересов: каждый нечётный канал, кроме основного, седьмого и кабельного - вдалеке от политики, слюнявых бразильских поцелуев и по сто раз передранных с самих себя тряпичных копий ещё не смонтированных голливудских фильмов.
Что за напасть посредине жизни? Ох уж этот въедливый адреналин: ставшая хронической дрожь в пальцах, шарящих по пульту дистанционного управления.
Некстати: придурок-сосед по фамилии Наплеватько жаловался, что его ящик слушается моего пульта - умолял не так часто скакать по программам. Врал наверное, чтобы иметь хотя бы ничтожно формальный повод нагадить бычками на мой половичок у двери.
Наплеватько они наплеватько и есть - и жена у него наплеватько, и дети - наплеватьки. Их целый выводок: стрижечка под нолик с палочкой; сожранные производительной молью шубки; одинаковенькие совочки и манерки; гвоздики они любят, да так, чтобы ими поковырять; шкоду разную, что поговнистей; и сопельки, погрязнее да поразмазастее.
Ну, нашёл, что вспомнить, так мне и раз так! Хоть гаси свет, и валенок на голову натягивай! Сроду теперь не избавиться от кашеманного наваждения.
Из-за стенки доносится выбор соседа. Едкая плесень! Опять, шельмец, мелодии угадывает. Да куда ему? По осени как-то раз слыхал я, как он мужикам, что козла забивают, подпевать пытался - ни ухом, ни рылом...
Давят гашетку. Разверзаются небеса и тверди. Назначается плановая реконструкция. Кому трубы менять, а кому тарелку на балкон подвешивать. Было с десяток устойчивых положений, а будет все сто! До утра придётся изучать: что, где и на каком языке. Глядишь и черепушка перегреется.
Я же целиком за ясность, за невосполнимость утрат и за простые узлы. Не желаю оглядываться по сторонам в поисках постороннего. Пусть оно само себя изъедает, перемалывает и испражняет изнанкой наружу, как ему вздумается - мне всё равно.
Возросший в суровости, сглатываю предательский комок - всякая передовая мысль неизбежно загнивает, бездарно соскакивая на неправильно спрофилированных поворотах на бытовую шелупень, в нормальных условиях недостойную даже крошки от пробки из-под позапрошлогоднего шампанского.
Стоит ли нам теперь всерьез удивляться, что цитируем не древнегреческих философов, а ящик. Что учимся жить не по классикам, а по ящику. Что влюбляемся не в секретарш, а в ящичных див. И жрём не на кухнях, а на коленях, опять же - перед ящиком, да и то собственно ради него, лучезарного.
Фуфел в праздничных обложках из компьютерной графики, как зловонный грибок, поражает артерии и вены. Растекается неоновая кровь - флуоресцентные чернила будущих маркеров: маркёров, 'шары ложащих под свитское ржание'.
Помнится, я где-то читал, что и пустота бывает совершенна, если она заключена внутри ёлочной игрушки. Стало быть, не за горами 'еловые погромы'. Народ-то в прекрасном ни ухом, ни рылом - ему простой житейский смысл подавай. Даром что ли он плебс?
Накаляются катоды. Пучки хищных электронов исправно отклоняются гудящими магнитами. Самовлюбленные люминофоры скидывают оцепенение и лениво оживают. Падкая к наркозависимости гражданская биомасса легко привыкает к ежевечернему электромагнитному облучению отмытой и выряженной ложью.
Я расправляю плечи и оглядываюсь: боги давно отреклись от этого пропитого мира, их замещают расфуфыренные шуты. Ящик - всего лишь уродливый намёк на то, каким мог бы стать мир, если бы:
- натуральные краски умели бы быть супер-яркими;
- кругозор ограничивался соотношением сторон 4 к 3, или 16 к 9;
- день определялся наличием не солнца, а сотни тысячеваттных софитов;
- все были также деятельно глупы, как телепродюсеры;
- 'бонтоном' считалось ношение на лице нарисованной кожи;
- рекламные ролики вживлялись в организм в виде зудящих жучков;
- телефонные будки превратились в кабинки для телеприветов;
- эти самые шуты разобрались в том, как им (миром) овладеть и (о, боже!) управлять!
Верноподданнические чувства нынче точно также покупаются, как и продаются. В особо неприятные годины истории мы собираемся аккурат перед телеэкранами и, физически ощущая похолодевший локоть соседа, вульгарно негодуем, пока смельчаки из CNN в прямом эфире демонстрируют с полдюжины выкатившихся на огневую Т-72 с полным боекомплектом.
Сегодня транслируется всё: битвы на олимпийских помостах и битвы с применением настоящего пороха и свинца; безудержный жгучий стрип-танец и казнь красавицы-террористки путем усыпления; выборы президента и роды в полевых условиях; беседа с обаятельнейшим Александром Кайдановским и мычание задержанного карманника...
В оконные щели пробирается разодранная в клочья ватная ночь, ободрённая отсветом газового факела. Безнадёжно зудит комар. Зевок. Ещё один. Потягушки. Новый зевок - дольше тех, первых. Сладострастно обрушиваются веки. Остаётся только гуд в ушах. Обнимает плюшевый дрёма. И вот лопается струна...
Растерзанный сон не воротишь. Можно попытаться заснуть вновь на другом боку, но это будто бы уже совсем другая ночь, другой прогноз, иные сводки, иная женщина под одеялом. Боли... Зачем эти боли?
Новая свадьба, совокупляющая медь горних труб и кожу бравых барабанов. Дует себе сквознячок. Тикают ходики. Чеканит шаг привередливый образ Бонапарта. На потолке проступает сажа... Эта боль невыносима.
От имени здравомыслия, я вынужден капитулировать. Отбросив ненавистное потное одеяло, я приклеиваюсь к продавленному креслу и привычно отправляюсь в тропические моря и страны. Ибо вряд ли ночное уединение устроит наши возроптавшие, но оборзевшие, души, привыкшие вечерами питаться вероломным электромагнетизмом, настроенным на лучшее.
Все средства, когда в муках возникают, несут какую-то пользу на своих крыльях. Но потом они перезревают и лопаются, разбрызгивая на доверчивые головы свой прокисший гнилостный концентрат.
Бесплатная любовь в социальном гареме: раз мы сейчас заражены - это просто пришло время платить по счетам. Это пройдёт. И наступит что-либо ещё. Покруче. Пожестче. Помутантистей.
Сдёрнем головные уборы и поднимем бокалы - зёрна будущих скелетиков успешно брошены в зараженную почву. Рециклинг состоится в будущую пятницу. На презентацию приглашены Крутой Уокер и Тааищ Саахов. Ждём и вас в непременные семь часов вечера, аккурат после анонса субботних передач.
Эфир перегружен. Радиоволны пронизывают друг друга, словно противотанковые ежи. Звук и картинка... Только звук... Какие-то полосы... Пилы и синусоиды... Соседние каналы ненавидят друг друга и гаденько соревнуются, изобретая хитроумные ловушки для неохваченных толп.
Телекоммуникации истыкали землю саднящими ретрансляторами, опутали планету оптоволокном, вырвались в космос! Соты связи перекраивают на свой шестигранный лад систему координат. Привычные 'восток-запад' трескаются под натиском новой безудержно-мощной геометрии зон 'устойчивой' и 'возможной' связи.
Пространство заполняется ячеисто-пористой массой, плодящейся со скоростью грибковой плесени. Натура дорога и недоступна. В моде озабоченные фанатики- самоделкины, мастера игрищ с неисчерпаемыми полимерами.
Целлофан шелестит, словно весенняя листва. Цветной пенопласт подменяет собой холмы и овраги. Полиуретановые океанские волны привычно вспучиваются на силикате песка. Карбидные гейзеры с ленцой дают фору естественным источникам.
Полиамиды проникают в наши холодильники. Замещают молекулы мозга. Вытесняют и испаряют наши души.
Пасмурь на небе предвещает сульфидный дождь, что истычет землю точками жёлтой сернистой пыльцы. Он рождается фантазией неоорганизмов с экранов. Те проткнули небо очередной рекордной телеантенной, так стоит ли теперь не доверять их мрачным прогнозам?
Так формируются новые декорации старого мира. Идолы - деньги и криминал. Интриги - политика и эстрада. Развлечения - поле чудес в дурацкой стране да четверостишия межжаберной похоти. Удаль - восковые манекенные улыбки генералитета и размалеванные дураки-скоморохи. Дышите глубже! Яд 'не смертелен'.
Годы и их тени наполнены поучающим менторством. Однодневки - прогазетное репортёрство - пропитываются 'классиками'. Но разве для этого они завещали потомкам свою венозную кровь?
Прогресс очевиден: от 'Истман Кодак' к Бетакаму. Спасибо, старина П-Фенилендиамин Дериватив (в быту: 'цветное проявляющее вещество III'), твои краски были чертовски ярки, но теперь мы обойдёмся двоичными кодами. Это реалии 'сегодня' - разве кому-то ещё охота тщательно вылизывать эпизоды и переплачивать за это монтажисткам?
Стали и сплавы упрочняются, и вместе с тем становятся все более равнодушными. Электрон и позитрон постепенно познаются. Яркая упряжь помогает фотонным звездам достичь любых уголков проветриваемой вселенной. Чем не повод навязать здравомыслию свой 'специализированный' взгляд на сакраментальную патетику?
Этакий новый сорт синтетической 'stardust'.
А с чего они взяли, что политика наиболее интересна массам, как элемент времяпрепровождения у экрана? Сомнительно. Тогда уж лучше теннис - пусть всего лишь и игра, зато правила этой игры не менялись с девятнадцатого века. Любому ясно и что, и за что, и почему.
Вдумайтесь! 99,9 % всей продукции кинематографа строится на элементе криминала в сюжете. Пусть порой он не так явственен, пусть где-то отсутствуют сцены убийства и грабежа, но злобный душок криминала обязательно проистечёт из того или иного закоулка сценария.
Интерьер американского полицейского участка вызывает исключительнейшую по силе страдания изжогу. Это чувство можно сравнить разве что с физическим ощущением разжижения мозгов, сопутствующим просмотру телесериалов.
Родом из детства: круглосуточная проза перемкнутого слёзогенератора. Простенько и добренько. Смейтесь все вместе и не забивайте свои седенькие головки высшими материями. Они и без ваших мозгов обойдутся. Полейте лучше цветочки или съешьте кусочек пшеничного хлеба, обильно сдобренный маргарином 'Рама'.
Тем временем во дворах вырастают не ранимые деревья, а равнодушные фонарные столбы. Черепичные крыши с печными трубами уступают место антенному лесу, унавоженному антикоррозийной чёрной мастикой. Трава проводов опутывает конечности идущих, каждый шаг даётся нам со всё большим трудом. Право на самость отмирает за ненадобностью.
Наши дети с задорной лёгкостью перестраиваются на символьный язык голливудских блокбастеров. Они увлечённо нянчатся со всякими там горцами, нинзями и томиджерями. Они изображают из себя гангстеров и, не целясь, пыхтят из пальца по родителям. Они искренне не понимают мотивы нашего недовольного поварчивания.
Вяло проистекает неуправляемая химическая реакция. Это атомы свободы замещаются пузатыми мыльными пузырями с красочными отражениями на боках. Прилипчивое псевдомагнитное поле скрупулёзно собирает эти креации, чтобы оживить ещё один потенциальный очаг...
Эпидемия неотвратима.
...Декорации нам неподвластны, так как они не нам принадлежат. Каркас задёшево продан, подделан и вмурован. За стёклами окон - не мир, а люминофоры.
Трёхмерные наведённые проекции переходят к решительным действиям. Наступление превращается в неистовый штурм. Никто и не думает сопротивляться. Краски и звуки - ведь это так упоительно красиво. Почти как в жизни! Поведайте нам о неведомом, напойте напевы. Розовенькие сердечки готовы выпрыгнуть вслед нарастающим колебаниям. Грудью надеться на позолоченные медные стрелы.
Ложь конденсируется на динамиках радиоприёмников. Лужи яда растекаются под спутниковыми тарелками. Ручейки лжи соединяются и, опутывая окрестности, превращаются в Великий Ядовитый Океан, в котором разлагается человечество.
Всё! Допрыгались!
Телеискуситель правит странами и народами. Он, не стесняясь, вживляет в мозги неистребимые маячки и электроклапаны для выпускания пара, переполняющего пустоту передозированных мирков, напоминающих вспученные газами животы. А мы наивно продолжаем считать все это всего лишь виртуальной реальностью, не способной нанести вред...
Он - энергетически независим. Его мысль - взгляд, его слово - жест.
Я же скручен и обезврежен. Я связан и заткнут кляпом. Всё это я не сказал, а продумал, так как язык мой не принадлежит мне. И, хотя я не подписывал нотариальное согласие, завещающее мои органы научным экспериментаторам, это сделали без моего согласия, и без доли намёка на науку.
Прощайте! Я уже слишком много знаю, и меня скоро аннигилируют...