Сербин Владимир Александрович. Южное направление. Граница на замке

С чего начинается...

Так, в себя, кажется, наконец-то пришел...

Хотя, в сложившейся ситуации данная сентенция звучит несколько двусмысленно. Что значит в себя, если где то самое себя, он не знает с абсолютной степенью достоверности. А пришел в совершенно другого, того самого, который изначально и занимал эти роскошные апартаменты под мощной черепушкой. Главное, что этот другой против такого наглого вторжения вовсе не возражает, а и вовсе ведет себя, подобно бедному родственнику при возвращении хозяев - притих где-то в дальнем уголочке и не отсвечивает, чтобы не прогнали.

Благо, что всей накопленной информацией делиться легко, с энтузиазмом и без какого либо напряжения со стороны захватчика. Прямо-таки добровольное сотрудничество со следствием в обмен на обещание комфортной камеры и южной зоны. Даже как-то неловко за местного, чего уж он так-то.

Вот и как теперь считать, кто здесь кто, кто хозяин, а кто квартирант?

Впрочем, с этими натурфиолософскими и морально-этическими проблемами будем разбираться как-нибудь потому, в свободное время.

Пока же стоит решить вопрос: открывать глаза или нет?

Ну, то, что ничего для себя новыми с открытыми глазами он не увидит, это ясно, пока же можно полежать и так, впитывая новую информацию, врастая в нее.

Итак, вокруг небольшое помещение с низким потолком, шага четыре на три. Стены каменные; именно каменные, а не кирпичные, что показательно, потому что местный кирпич невероятно дорог и не очень прочен. Каменные блоки не тесанные, просто вырубленные в каменоломне и чуть подправленные. Отчего поверхность стен весьма неровная, с рваными сколами, выступами и впадинами. Да оно и верно, зачем такому помещению дворцовая роскошь.

Помещение же само именуется комнатой арестантского содержания, рассчитанной на содержание двух арестованных.

Это офицерская арестантская комната, вернее, в конкретном случае, курсантская, но отличий никаких. Вот солдатская арестантская - им показывали в линейном полку, к которому приписан их учебный штагер - по размерам может больше раза в полтора, однако рассчитана на полный десяток. Притом, как объясняли знатоки, ограничение это только физического плана, но никак не организационного: когда понадобиться, туда и два десятка солдатиков запихнут за милую душу.

А здесь - простор и комфорт, дворянские привилегии, имей их всей дивизией. Потолок, правда, низковат, едва не задеваешь макушкой, да что еще ожидать от подвального помещения. Узкое оконце, похожее на недобрый прищур великаньего глаза, забралось под самый потолок. На нем даже решетка не предусмотрена из-за такой узости, да и за ним - всего лишь каменный колодец у стены здания, в который с трудом проникает солнечный свет, когда солнце соблаговолит находится именно в этой стороне; а чтобы проникнуть через него на волю живому человеку - так таких подвигов даже богам и демонам в древних легендах не приписывали.

Потолок тоже каменный, набранный из отдельных каменных блоков, только поверхность их чуть поровнее. Вряд ли специально стесывали, скорее, отбирали лучшее из имеющегося. Удивительно, как они держаться и не выпадают из потолка вниз, никаким раствором, как ему кажется, такое не удержать. Может быть, какие-нибудь хитрые пазы и выступы в самих каменных блоках. Но тайну сию гильдия архитекторов хранит пуще собственной казны.

И пол каменный, чтобы уж закончить описание места отбывания наказания. В начале, сотни лет назад, когда его только сложили, он вряд ли был ровнее стен, но многие поколения арестантов стесали каменные выступы, выровняли ямки, и теперь поверхность пола напоминает равнину с легкой холмистостью в миниатюре. То есть ногу сбить, при желании, можно, но особых проблем для прогулок не представляет.

Еще есть две койки вдоль длинных стен, полк у торцевой стены между койками и узкий столик в одну доску между ними. Никаких тебе излишеств, но все необходимое. Койки дощатые, на столбиках, утопленных в специальные углубления в полу, как и ножки стола. И не просто утоплены, а еще как-то там закреплены, что ни поднять, ни сдвинуть. Спать на них не вполне комфортно после привычных армейских, представляющих скорее гамак из плотной ткани, натянутый на неразъемный каркас. За ту неделю, что провел здесь, отлежал все бока, благо, что офицерам нормы поведения под арестом Армейским Уставом не прописана, хоть спи целыми сутками не снимая сапог. На дощатом ложе тонкое двухслойное суконное одеяло из самой дрянной козьей шерсти. Такое, что, как и многие армейские вещи, абсолютно бесполезно в предписанном предназначении: зимой не греет абсолютно, а летом от него только непреходящий зуд по всему телу, даже если на нем просто лежать, не укрываясь. Еще подушка, но в этот маленький кирпичик словно специально отбирали такую жесткую и колючую солому, пополам с вездесущей трухой, лезущий в нос и в рот, стоит только чуть пошевелиться на ложе, что не вызывает сомнений специальная подготовка всей арестантской атрибутики для поддержания в арестованных, соответственно, неизбывной бодрости духа и порождения искреннего рвения к последующей, после освобождения, службе.

Ладно, с обстановкой разобрались, пора переходить на персоналии.

Вопрос первый: и кто мы теперь?

Беерт Рашди! Опаньки! даже и имя подходящее.

Там, давно, уже невероятно давно, на невероятно далекой Земле, его звали Робертом Рашидовичем Ворошиловым. Интересно, это случайно так, или те же неведомые силы, что подогнали ему такую эксклюзивную турпоездку, еще и с именем подсуетились.

Впрочем, гораздо важнее, что здесь и сейчас он - офицер и дворянин. Ну, офицер - это почти, хотя ему клятвенно обещали, однако патент, такая бумажка пергаментная, с подписью невесть кого и непременной королевской печатью, пока еще ждал его в непроглядной дали завтрашнего утра. Вот другую бумажку, именуемую королевским эдиктом, в которой Беерта Рашди именовали вполне серьезно штаг-лейтенантом, выписать и вручить уже успели. Чтобы, значит, не сомневался.

А дворянин он потомственный, от папы и даже еще от дедушки, который застал в бурной юности имперские времена с имперскими же порядками, отчего и умудрился не башку потерять или шею сломать в тогдашнем бардаке, а заполучить личное дворянство, которое потом, по истечении четвертьвековой безпорочной службы, автоматом перешло в наследное. Правда, совсем меленькое, что-то вроде французского шевалье или немецкого рыцаря; ни герцог, ни граф, ни даже вшивый барон. Но все основные дворянские привилегии распространялись без различения титулов. Отчего папаша благополучно запихал своего отпрыска в офицерскую школу на казенный кошт, да и успокоился, вовсе о нем забыв. Впрочем, Беерт был не в претензии, у предка на шее болтались еще три дочурки, все младшие, но думать о женитьбе уже пора наступила, а с ней и заботы о выборе достойных женихов и изыскании хоть чуть достойного приданного.

А что мы имеем в отношении пришлой сущности?

Давно и далеко, на планете земля, это был среднестатистический российский пацан, обычный сын обычных родителей. В меру учился, в меру ленился, в меру дрался за школой, если приходилось отстаивать свою пацанскую честь, как это они тогда понимали. Школу закончил не то, чтобы классическим троечником, но золотая медаль не светила даже при наличии голубого волшебника и его друга вертолета. Но были в аттестате и пятерки, и несколько четверок. В общем, весьма разнообразное образование, как шутил их трудовик, отбирая вытачиваемые втихаря детали для полуавтоматических поджигов.

Потом школа как-то закончилась и пришла пора выбирать свой жизненный путь, так сказать, стезю и судьбу. И тогда Роберт пошел в армию. И, что самое удивительное, дошел и прошел, отслужил, доли роздал и почувствовал себя свободным. Год жизни в сортир - и можешь спать спокойно. Впрочем, потом он так не считал, мнение несколько скорректировалось, хотя, возможно, просто ему лично несколько больше остальных повезло с этой самой армией.

Вот именно, не поверите, но - даже в армии отслужил, о, как! Не откосил, не бегал, сам пришел, аж военком глаза вылупил, когда он без повестки явился. А чего, потом бы загребли с первого курса, или еще как извратились. Теперь же от весны до весны, и на экзамены успел. Служил в связи, точнее, как бы при связи, причем очень даже "при". Обеспечивали охрану периметра, чтобы никакой залетный шпиен-диверсант или местный алкаш не сунулся туда, куда бы и вовсе не стоит. Сидели себе на фишке в семи камэ от расположения, лесную тропинку стерегли. Дежурство посменно, неделя через две, вот такой был замечательный график. Это местное начальство связистское такое втихаря применило, напревав на КЗОт и прочие уставные требования.

А что, солдатам даже нравилось, потому как в расположении обязательно дела найдутся, которые ну их нах. А в смене - так и при оружии и вроде как на боевом посту, и прапор, постоянный старший их смены, сильно не дрючил. Сразу озвучил свои требования и претензии, за что будет драть, как бобик жучку. А остальное - живи как хочешь, только не попадайся.

Ну и сами уже придумали себе сменное расписание, чтобы в неделю каждому двое суток свободных выкружить. Прапор не то,, чтобы одобрил, но не возразил. У меня, мол, журналы дежурств по своему распорядку, а если кто нарвется и друзья-приятели его не прикроют, так и будет отвечать по полной вплоть до дисбата. Это он, конечно, сильно загнул, но и на губу никто не рвался, поэтому друг за друга стояли, как под перспективой расстрела, и за весь год ни одной серьезной накладки не случилось.

Места - закачаешься: север, воля, свобода, страна без границ!... Ни одного хрена мажористого на сотни верст, одним словом - Заполярье!

Сошелся он там с одним парнем, из-за Камня. Тот с отцом да братом с пяти лет охотой промышлял, местное развлечение такое и опять же средство к существованию. В школе учился меньше, чем по лесам шастал. Вот втроем, еще с одним заинтересованным, они и гуляли по окрестным лесам да тундрам. Охотник их правильно ходить учил, прятаться, зверя скрадывать. Ну и постреляли мальца. Прапор, когда ему сделали такое предложение, отказаться от него не смог, и даже выдавал на такие вот прогулки один "калаш" на троих с десятком патронов, которые он надыбал без отчету. Взамен приносили ему птичек разных подстрелянных, да зайчиков когда попадется косой. Часть, конечно, готовили сами, за что и остальной личный состав смены держал троих добытчиков если и не за лучших друзей, то за отличных парней, точно. Но большая доля в добыче доставалась командиру, который наладил копчение и прочее заготовление трофеев, чтобы потом ублажать семейных да иных военных с большими звездами по особому прапорскому списку.

Ну, так каждый выживает, как может.

Он вот выжил и даже научился кое чему полезному, что и в дальнейшей жизни и карьере пригодилось.

Было е еще одно, что он узнал о себе уже в армии. Оказывается, фамилия, она не просто так, она соответствовать требует. Вот и оказалось, что Роберт Ворошилов соответствовал своей на сто десять процентов. Впрочем, выяснилось это совершенно случайно и никаких особых последствий для дальнейшей службы не повлекло. Это уж сам Роберт постарался, потому что нечего...

В первое же посещение стрельбища, а было в их части и такой парк культуры и отдыха, упражнение их "калаша" про пять патронов и три мишени он выполнил на "отлично", если бы не мелкие подробности. Во-первых, отводить на три поясных мишени при автоматической стрельбе всего пять патронов, как он считал, это армейский идиотизм подкрепленный еще не отмершими совковыми позициями. Как этот салага, зачастую впервые нажимающий на спусковой крючок снаряженной боевыми машинки для стрельбы, умудриться уверенно отсекать самые короткие, технически, двухпатронные очереди. Тут, гляди, как бы палец в скобе судорогой не свело да автомат при этом не развернуло в сторону руководящего стрельбой сержанта - в ответ, так сказать, на его командные матюги.

Нет, бывали уникумы, которые умудрялись все же один-то патрончик на вторую очередь все же сохранить. Но чтобы при этом и еще куда-то попасть из тех мест, в которые и намечалось отцами-командирами, ну это уже даже не фантастика, а просто сказка. Потом-то он понял, что все так сознательно и задумывалось, потому что все едино никто никуда не попадет, если только случайно, зато надежное ощущение страха и тревожности, появляющееся при взятии в руки снаряженного оружия, у скороспелых защитников Родины надежно сохраниться в течение всего периода службы.

Вот и он, когда взял в руки эту колдовскую железную палку, то приложил все усилия к тому, чтобы только не оказаться самым последним раздолбаем по этому делу, чтобы потом не только отцы командиры его обоснованного дрючили, но и окружающие не меньшие раздолбаи вспоминали позорище при каждом удобном случае. Впрочем, призовое место к тому времени, когда и до него дошла очередь, уже было надежно занято штатным взводным ботаном и клоуном: тот умудрился выпустить все пять пуль, даже не подняв ствол автомата до линии прицеливания. Как держал стволом вниз, так и расстрелял землю-матушку; когда только успел снять с предохранителя, ундервуд неноделанный. Как он джигу плясал, когда понял, что чуть все пальцы себе в фарш не превратил, но ведь повезло - ни единой царапины, только у каблука угол отстрелил, тот еще снайпер.

А Роберт поднял ствол, прицелился, нажал на спуск... и понял, что от насмешек избавиться ему явно не удастся - автомат молчал. Переводчик огня стоял в крайнем положении. Но, удивительно, это его как-то мало взволновало, напротив, даже успокоило. Выставил на стрельбу очередями, приложился, делая вид, что целится. Но даже второй глаз прикрывать не стал, а чего там, главное, что выстрелит в нужном направлении, а остальное до двери.

Выстрелил... почувствовал, но не понял и не поверил, просто почувствовал, что направо выскочило две гильзы - посчитать по звуку от выстрелов не сумел. А мишень упала. Он быстро перевел ствол, еще не осознав полностью последствий предыдущих действий, и снова выстрелил - мишень упала, то есть упала другая мишень. Через секунду - последний патрон - упала третья мишень.

За спиной тишина, даже сержант тормознул со своими комментариями.

Роберт отрапортовал, как положено, вернулся на место под удивленные и даже некоторые завистливые взгляды сослуживцев. Выслушал и похвалу сержанта-контрактника. А потом, когда уже все отстрелялись, получил еще пяток с приказом повторить представление.

Роберт повторил.

Очередей получилось только две, все мишени устояли.

Он лишь недоуменно пожал плечами - мол, случайность, даже сам не знаю, что это со мной было. Но ничуть от этого не огорчился.

Потому что мазал во второй раз намеренно, отлично сознавая, что может упражнение выполнить на "отлично" и даже перевыполнить, положив все пять мишеней - по одной на патрон. Вот только делать этого категорически не надо, если намечаешь спокойно отслужить свой год, нигде не засветиться и не заслужить стойкую нелюбовь своих хоть и временных, а товарищей.

Позднее ему еще пару раз устраивали проверки, уже в тире с нормальными мишенями, и из "макара" и опять из "калаша", он даже попадал, точнее, ни разу в мишень не промазал. Однако никаких выдающихся результатов, изредка семерки-восьмерки, чаще - что-то ближе к внешним кольцам или вообще в молоко. Отцы командиры тоже на это решили, что имела место случайность, а вовсе не открытие уникального стрелка, могущего принести части много известности, призовых мест на различных соревнованиях и прочих плюшек и вкусностей.

Если бы они еще попробовали соединить линиями пробоины в мишенях и посмотреть на получившиеся фигуры, они бы может, и изменили свое мнение. Но Роберт, решив вот так разыграть наивных начальников, не очень рисковал, резонно полагая, что ни у кого не хватит безумства, чтобы раскрыть его геометрическое хулиганство.

Зато потом, в лесных прогулках, умение его пришлось ко двору, а самое главное, что никто из двоих попутчиков ни словом не обмолвился, ни приятелям, ни командирам, как на самом деле стреляет рядовой Ворошилов. Зато экономия патронов оборачивалась существенным усилением пайкового довольствия всей дежурной смены. Охотник тоже иногда постреливал, но больше в качестве демонстрации приемов и методов, нежели меткой стрельбы - все же с Робертом, даже несмотря на отсутствие у того хоть какой-то стрелковой школы, ему было не сравниться.

А потом был дембель, возвращение в домашний уют и быстрое расставание с родным домом и старыми приятелями с района. Была подготовка к экзаменам, благо память он имел хорошую и за год не сумел забыть уж совсем все. Конечно, ничего веселого эти две недели не представляли, зато экзамены сдал успешно, хотя и с трудом набрал проходной балл. Так бы мог и в другое место податься, где хватило бы результатов ЕГЭ, но было еще и желание хоть чему-то реальному научиться, а не просто диплом высидеть.

И поступил, и отучился. Но это так же малособытийно, как и десять лет школы. Нечего вспоминать, не о чем жалеть, нечему завидовать.

Ну что, пора, пожалуй, изменить горизонтальное положение на вертикальное, а то вот так привыкнешь жить лежа, и даже падать потом будет некуда, не то, чтобы взлететь. Тем более, что устраивать свою судьбу, перспективы которой существенно подкосили сопливые похождения второго квартиранта единой на двоих черепушки, как-то привычнее все же с гордо поднятой головой, чем с прямой по причине только геометрии ложа спиной.

В первую очередь - открываем глаза. Оба! Раз-два, шире!..

Н-да... насчет того, что с открытыми глазами что-то там увидит, это он здорово поторопился с выводами. Последний день его пребывания здесь, как было обещано на самом высочайшем уровне, доступном бывшему курсанту и свежеиспеченному штаг-лейтенанту, еще только вступал в свои права, утро неспешно раскачивалось где-то на уровне горизонта, и солнце не спешило заглянуть в окошко к тоскующему узнику. Дабы подбодрить его и воодушевить. Потому что с закрытыми глазами, что с открытыми, картина оставалась все той же - тьма египетская.

Почему-то привычно казалось, что это самая черная из всех возможных чернот, даже чернее, чем на знаменитой намалеванной картине того же цвета. Хотя ему и иной смысл, вложенный уже библейским прочтением, тоже вполне подходит, ведь он так же, подобно древним евреям, рвется из рабства на волю.

Беерт все же сменил положение тела на более активное, усевшись твердой задницей на жесткое ложе. Твердые локти при этом упер в жесткий стол, а на ладони положил свой твердый волевой подбородок, и тоже жесткий от проросшей щетины. Бриться пора, офицер, твои погоны!..

Вот как, офицер. Кто бы сказал!

Ну, то есть, тот факт, что в здешней ипостаси Беерт Рашди непременно станет офицером, сомнений не вызывало. Но вот Роберт Ворошилов, или, как его стали называть в последние годы, Ворошиловский Стрелок, быстро сократившись до простого Стрелка, даже в страшном сне не мог представить, что в его судьбе еще раз появятся погоны, сапоги и десяток вооруженных пацанов на шее, за которых он, к тому же, еще и обязан отвечать. И пусть здесь у них никаких огнестрельных пукалок, а только честное острое железо и, максимум, луки да арбалеты. Но и с обычной палкой можно таких дров наворотить. Как он будет с ними?..

Цыц, петушок, чего раскукарекался. У тебя же Беерт есть, дворянский сыночек, которого как раз этому три года и учили, натаскивали, так сказать, на командирство. И с железом обращаться учили, и с прочими нужными и полезными вещами. Ты ему только не мешай, когда придется, он все и сам отлично сделает, чувак неплохой, резкий, но честный, даже где-то благородный, не то, что ты, хамло плебейское, райзойным образом покорившее чужое сознание и злодейски завладевшее не только чужим телом, но и чужой судьбой.

Учиться в офицерской школе Беерту сразу понравилось. Было все, и придирки со стороны сержантов, которым только здесь, пока эти дворянчики еще пребывают в курсантской ипостаси, и дано волью поизмываться и покомандовать. Отучаться, получат офицерский чин, и сами, молокососы еще, примутся командовать такими вот седоусыми умудренными сержантами. Была и командирская необъяснимая нелюбовь, изливающаяся массой пустых придирок и обидных наказаний ни за что. Были и конфликты с соучениками, пока каждый старался найти свое место в своеобразной "табели о рангах", не допуская никого вперед себя и даже не помышляя признать свое место ниже хоть какого-то чужого.

Не это было главное, все описанное - лишь неприятные, но неизбежные побочные эффекты, связанные с особенностями и социального строя и социального статуса и сословного разделения и специализации (эти мысли, конечно же, принадлежали не Беерту, а Роберту, который лишь переосмысливал чужие воспоминания, переживания, чаяния и надежды). Но со временем все эти шероховатости сгладились, отношения устоялись, места и роли распределились. Главным стала учеба, а учили в школе хоть и жестко, но хорошо, крепко, умело и старательно. Кто и не хотел, вынужден был научиться хоть на троечку. Беерт хотел и, по меркам Роберта, тянул на круглого отличника и золотой кругляш к аттестату.

Правда, учитывая своеобразную систему оценок, когда весь курс просто распределяют по успехам от первого, лучшего, до отстающего последнего, стать первым всюду Беерту не удалось. Но все же неизменно возглавлять в последний списки отличившихся в двух дисциплинах ему не составляло труда. Фехтование и тактика, любимые и наиболее успешные. Если первая определяла условия его личного воинского превосходства, то вторая - его умение полководца. Вести к победам целые армии - этому еще предстоит научиться, а вот обеспечить победу в равном бою своему штагеру или даже роте, он уверен, уже сможет, что бы ни предпринял его противник.

Ну что, правильный пацан, главную фишку в жизни просек, так что вправлять мозги ему не придется, хвала всем богам.

Х-м, а что это он о богах-то вспомнил, уж не тлетворное ли это влияние - нет, не запада, а чужого сознания. Не хотелось бы подпасть, своих тараканов хватает, еще только с чужими разбираться. Ладно хоть, что новое его место обитание, хоть и самое оголтелое средневековье, но не отягощено, по крайней мере, метастазами инквизиции и иными последствиями религиозной нетерпимости и фанатизма. Поскольку религия всего одна, и не только в королевстве, сиречь, в бывшей империи, но и во всех окрестных изведанных землях.

Богов, правда, двое, но только один из них настоящий. Вечный и Предвечный, один властвующий над днем сегодняшним, второй прибравший к рукам сразу два - завтрашний и вчерашний. Как известно, день сегодняшний вечен, потому как, какой бы день не наступил, он и будет сегодняшним днем. День вчерашний уже прошел, а завтрашний еще не наступил; так и быть им вечно или ужу отгоревшим пламенем или еще не разожженным.

Впрочем, Предвечный вовсе не какой-то там антагонист Вечного, просто другой бог, не лучше и не хуже, не слабее и не сильнее, только обитающий в иные времена. Деяния его тоже никто никогда не сравнивал с неисчислимыми свершениями, подвигами и благодеяниями Вечного, может и потому еще, что в единственной священной книге, в Книге Одной Судьбы, Предвечному посвящены всего две строки - одна в начале и одна в конце. И все рассказы о делах Предвечному являются, по определению, вымыслом, который не порицается, но и не приветствуется: каждый волен сочинять собственные сказки, и добрые и злые, если только они не возводят хулу или напраслины на Вечного. А остальное - тлен и недостойно внимания истинных последователей его.

Впрочем, храмовые служители - не жрецы или священники, таких в местном клире вообще не предусмотрено, а лишь служки, присматривающие за храмами и осуществляющие чисто технические мероприятия по сохранению как построек, так и знаний, хранящихся в храмовых библиотеках - так вот эти служители могут растолковать каждому желающему, что были иные времена, когда ход времен пресекался, и когда был день вчерашний и над миром властвовал Предвечный, творя свой путь и свои законы. Каков тот путь и каковы те законы отвечать они обоснованно отказывались, оправдываясь тем соображением, что и следов старых порядков не сохранилось, так давно это было - вечность назад. Человеческая память не в силах удерживать знания столь долго, а боги молчат. Вечный молчит, потому что не дело это излагать чужие заповеди. А предвечного нынче нет в этом мире.

Вот такая простая и понятная картина, что Беерта весьма радовало, поскольку еще и разбираться в церковных хитросплетениях, символах и догматах веры, да еще и ритуалы исполнять истово, как этого требовали все ведущие земные религии, ему вовсе не улыбалось. Да и безопаснее так, меньше шансов чего-то всерьез накосячить, так, что это аукнется полным отречением тебя от бренного мира.

То же и с социальной обстановкой - средневековье кондовое, но в чем-то и патриархальное. Если ты не нарушаешь правила очень уж нагло, то не привлекаешь к себе внимание и рискуешь спокойно прожить всю жизнь до самой старости и смерти в собственной постели. Конечно, хватало и интриг соответствующего уровня для каждого сословия, что в столице, что в провинциях, были и откровенная вражда различных родов и дворянских группировок, но нынче, во времена Королевства, по сравнению с прошлыми староимперскими замутками, все это представлялось достаточно милой и беззлобной возней в песочнице. Голову, конечно, от шеи отделить могут запросто, если ты кому-то мешаешь или этому кому-то только кажется, что можешь помешать, но на этом и все. Никаких глобальных компаний, многоходовых партий... Или, может, Беерту, тому, прошлому, попросту недостаточно хорошо известна изнанка современного общества. Да ну, фигня, никто свое грязное белье сильно-то не прячет, а если и задастся такой целью, так найдутся сотни доброхотов, чтобы деятельно этому помешать.

Вот и сам лучший курсант нарвался на такой скандальчик, охмурив дочурку явно не по чину. Сначала, казалось, что просто легкая интрижка, каковыми любили прихвастнуть все без исключения приятели по школе. Но то и есть, что прихвастнуть, на деле-то большинство обходилось небескорыстным вниманием горничных да служанок посимпатичней, а чтобы кто закадрил дворянскую дочку столичного папеньки-аристократа, так это, скорее, как отлично понимал он теперь, было из области хвастливых легенд и мифов времен рыцарства и повсеместного обитания драконов по соседству с принцессами. Ну а ему, вот, удалось.

Как и почему - совсем и не важно. Главное - что уж очень долго ее заботливый папенька пребывал в полном неведении относительно этих свиданий.

Но кто же мог знать, что этот захудалый безродный, как казалось, барончик, всего лишь комендант столичного порта, окажется каким-то дальним родственником герцога Берскади, главнокомандующего армией и начальника главного штаба в настоящее время. А герцог, как человек прямой и решительный, истинный вояка, проблему, по жалобе своего родственничка, разрешил самым кардинальным способом. Наглому кадету без экзаменов присвоили офицерский чин, да еще сразу через ступень, штаг-лейтенанта, как лучшему ученику, и сбагрили на другой конец страны, в самую глушь, на юг, на побережье. И не просто в захудалый гарнизон, а с особой миссией - наладить охрану южных границ королевства.

Вот и понимай, как хочешь - то ли наказание, то ли награда. Такое поручение и полковнику принять не зазорно, если бы направление иное - запад, восток, север, да любое, кроме забытого юга. Потому что нет там границы, которую следует охранять. Там мелкое Сарматово море, за которым - Южный океан. И больше нет ничего, ни других земель, кроме мелких каменистых островков, ни других государств, даже пиратов нет, если не считать мелких морских разбойников, для которых и большая лодка в шесть весел - уже пиратский корабль, а промышляют они контрабандой да поборами с нищих рыбачьих деревушек. От кого там охранять эту границу, которую никто и никогда даже не определял толком. Земли королевства просто заканчивались там, где в данный момент было последнее известное поселение.

Знал бы, что так случиться... И что тогда? разве что-нибудь изменилось?..

Неужели Беерт перестал бы встречаться с Лидарой, неужели помахал бы ручкой, опасаясь гнева родителей. Ну уж вряд ли! Да если бы ее папаша был самим герцогом Берскади, и тогда вряд ли Беерт хоть чуть изменил бы свое поведение. Ну, был бы, наверное, чуть осторожнее, но и все. Но кто же мог ожидать, что та служаночка, которую Лидара считала верной и вполне надежной, а он еще и приплачивал из своих скромных сбережений, решит вдруг заработать сразу и много. Обманулась она, конечно; папаша-барон ничего ей не заплатил, а только приказал выпороть да им выгнать вон, за то, что столько времени скрывала и потворствовала. А Лидару отправил в свое дальнее поместье с охраной и компаньонкой. Неизвестно куда, невесть как далеко. Не дотянуться.

Казалось бы, на этом и успокоиться. Но посчитал барончик, что нищий кадет, безземельный дворянчик обидел его сильно, даже оскорбил, проявив такое внимание к его дочери. Вот и нафискалил герцогу, а тот...

Когда посадили под арест, вообще ни на что не надеялся, боялся, что выгонят из школы и чина не присвоят. Придется с позором возвращаться в родовое имение, или, что вероятнее, отправляться куда за пределы Королевства искать себя в роли наемника. Тоже ничего хорошего, ни почета, ни денег особой, ни карьеры. Только уйма возможностей или жизнь благополучно завершить или, того хуже, остаться на всю эту жизнь без некоторого количества верхних или нижних конечностей. Замечательные перспективы.

Потому и не поверил, когда объявили решение по его делу. Да кто бы поверил в такое! А выделили ему под командование десяток солдат, денег, припасов, даже королевский эдикт обеспечили. Ну, это-то понятно, армейский приказ герцога там, вдали от столицы, гражданские чиновники могли и просто проигнорировать. Герцог им не начальник, к армии они никакого отношения не имеют. А помогать какому-то сопливому лейтенанту неизвестно в чем, да еще и свое отдавать - это и вовсе себя не уважать, как принято. А вот эдикт - это совсем другое дело. Бывало, что его невыполнение и к бунту приравнивалось. И тогда никакие заслуги и покровители не спасут, - хорошо, если опала и ссылка, а то и каторга.

И пусть король с этой бумагой, скорее всего, и не знаком вовсе. Вон, и подпись не королевская, а главы кабинета, то есть канцлера. Но вот печать-то, пусть и Малая, а Королевская. Значит, все сделано по его слову и его властью. Очень ценный документ, многажды дороже тех денег, что ему выделили на закупку припасов, снаряжения и лошадей уже там, на месте, на жалование солдатам, да еще на набор новых. Эдикт не только разрешал набирать рекрутов, но и прямо предписывал это. Поскольку именно лейтенант должен был определить силы и средства, необходимые для обеспечения защиты и охраны границы. С него же и спрос, если неправильно определил или недобрал по глупости ли, по лености ли, нужного количества этих самых защитников.

Денег, в общем-то, было немного, еще на пару десятков рекрутов, оружие да обмундирование, провизии прикупить - и все. Обещано было, и в эдикте, и так, на словах, что каждые полгода, весной и осенью, вот с этим самым корабликом будут ему доставлять еще припасы и деньги. Сколько - как в столице решат. Но и он рапорты свои пусть отписывает подробно, указывая сделанное и потребное, чтобы знали начальствующие, сколько еще прибавить содержания. Или и того довольно или даже лишнего, так и урезать могут.

Вот пополнения никакого не обещали; сколько сам наберешь, столько и будет у тебя под началом. Но это-то и хорошо, а то еще неизвестно, как нынешний-то десяток удастся прокормить и обустроить. Потому как участок границы, отмеченный на приложенной к эдикту карте, был в стороне от каких-либо крупных поселений, точнее, там и мелких-то не было обозначено. Значит, коли и есть что, так не более, чем рыбачья деревушка в два десятка дворов или какая ферма на удаленном хуторе. Сторожевой пост придется строить самим, а как и из чего - о том высокому начальству думать недосуг, вот пусть новоиспеченный лейтенант сам эти вопросы на месте и решает.

Выдали эдикт накануне, и вот уже завтра по утру - в дорогу.

Хорошо хоть, что с такой бумагой ни один чиновник поперек не вякнет, да и губернаторы провинций если в стойку не вытянутся, то и отказывать в скромных просьбах поопасаются. Многого не дадут, но малое, что и попросит лейтенант, посчитают достойной ценой за свое спокойствие и чувство исполненного долга. Нет, конечно, не перед ним долга, но перед Государем и отечеством.

А вот губернаторов, еще одна усмешка судьбы, в тех местах как раз и не имеется. На сотни лангов теперь долго ни одного не встретишь.

Формально служить ему теперь предстояло в улусе Ялмес (сохранились еще местами старые названия, еще доимперские, как и видимость старых традиций и порядков). Правил улусом хан, как и полагается, избираемый советом беев, в случае такой необходимости. Ну, когда помрет от старости или болезней, или совсем ума лишится и перестанет слушать столичные приказы. Вот тогда и изберут нового, как древними традициями завещано. Вот только никто как бы внимания не обращает на одно маленькое и почти несущественное обстоятельство: эдикт королевский, которым сюзерен ханскую присягу принимает и подтверждает, датирован всегда ранее сроков проведения совета. Это делается с тем, чтобы, с одной стороны местную аристократию не обидеть, создать у них иллюзию управления улусом по старым порядкам, и в то же время не ввести их в соблазн воспротивиться вдруг королевской воле да поднять на белой кошме, заменяющий там ханский трон, не того кандидата.

Все южное побережье когда-то включили в границы улуса, но сделали это чисто номинально. Как-никак граница, потому и управлялась прибрежная полоса непосредственно королевским наместником, который и сидел в том мелком портовом городишке, куда они сейчас и направлялись. Как же его там, Юргенч, вроде. Вот, даже в этом реверанс старым порядком, даже название имперского пограничного городка, где вряд ли наберется хотя бы десяток степняков, а напоминает местное.

Наместник подчиняется непосредственно королевской канцелярии, читай, канцлеру, чья подпись как раз и украшает королевский эдикт об охране границ. Налогов наместник в казну улуса не платит, перед ханом не отчитывается, хотя формально уважение, поди, выказывает, шею гнет, да эти игры всем насквозь понятны. Только наместник и в королевскую казну ни одного местного гроша не отправляет: пограничные земли уж почитай полторы сотни лет как от поборов освобождены. Местные налоги есть, как не быть, да только это совсем другие деньги. И не будет наместник с рыбаков да немногочисленных крестьян три шкуры драть, ему важно, чтобы народишку на его землях прибывало и порядок был да спокойствие. Такова основная задача, за что он и награду может получить, а то и немилость королевскую, если не справиться. На содержание свое да на прокорм воинских подразделений, весьма, впрочем, немногочисленных, он деньги от казны получает, так что сильно налогами не заботиться для того только, чтобы порядок соблюсти - не бывает власти без поборов, не поймет никто такого.

Вот примерно какова политическая обстановка в месте его будущей службы. Что до обстановке военной - сие покрыто мраком многовековой давности. Вот только не помнил Беерт ни одного серьезного военного конфликта в тех краях на протяжении последних полутора сотен лет. То ли действительно тихо, то ли настолько никому не нужное захолустье, что и не интересует никого, кто там с кем на ножах, и кто кому в каком кабаке морду начистил.

Теперь это ему интересно, штаг-лейтенанту Беерту Рашди, новому командиру пограничной стражи южного побережья.

Такие вот последствия невинной интрижки.

Ну, Беерт, безусловно, даже если бы и знал точно все последствия, ни единого слова, ни единого шага не сделал бы иначе. А сам он - как? Впрочем, судить он может только по воспоминаниям, ощущениям и чувствам своего донора, а там, насколько можно понять, все несколько наивно, мило, но ничуть не смешно.

Ничего серьезного с той девочкой у них не было; так - встречи, поцелуи, прогулки при луне. Потому, может, и хорошо, что все так складывается: он уезжает куда-то далеко, она остается неизвестно где. Незачем им теперь видеться, еще только проблемы неразделенной любви и обманутых чувств юного создания ему и не хватало. Ему со своими обманутыми чувствами что бы поделать, кто подскажет...

Так что следует отложить все эти проблемы на потом, авось, и не всплывут по прошествии времени. Все развеется и забудется, а у него - так и нет никаких особых чувств уже теперь. Симпатичная девочка, но не более того. Да и, если честно и цинично, мешала бы она теперь. Тут следует собственной судьбой озаботиться, и больше не в части отбывания наказания, с этим-то как раз повезло - подальше от столицы, от интриг и ненужного внимания, побольше свободы и власти, хоть и небольшой, но реальной. А вот как дальше жить ему, Роберту Ворошилову, в этом чудесном новом мире - над этим вопросом стоит здорово поработать.

Хоть он и прошел армейскую службу не где-нибудь в десантуре или разведке, но кое-что полезное вынес и не растерял. Да и в дальнейшем, в мирной жизни, круг увлечений позволяет надеяться, что приобретенные навыки не станут здесь лишними. Страйкбол, в котором в полной мере и проявились его снайперские умения (более соответствующие виды спорта оказались, вот неожиданность, и более дорогими, явно не по карману начинающему офисному планктончику); а еще паркур, тоже расширивший и углубивший специфические навыки под руководством более опытных товарищей, да под занавес - тактические игры на природу в условиях, максимально приближенных к боевым. Ну, а чего он не умеет из местных армейских дисциплин, там, управляться с остро наточенными железяками или сидеть в седле здорового зверя, который при этом несется куда-то с бешенной скоростью - так в этом преуспел прежний собственник общего теперь серого вещества. Одна надежда, что не придется заново обучаться всему этому по оставшимся воспоминаниям, а тело все вспомнит самостоятельно, главное - сильно ему в этом не мешать.

Осталось только составить план по выживанию и последующему развитию персонажа, как в какой-нибудь компьютерной игре, рассчитанной на долгие годы сидения у монитора. Вот только смерть героя не станет очередной, а будет единственной и последней. Потому план должен быть по возможности минимально рискованным. Или бог с ним, пусть это будет истинно российский план, рассчитанный на авось и как-нибудь.

В результате таких раздумий и прикидок, оценки политической обстановки, собственных возможностей и ресурсов, к вечеру решилось таким образом: сначала все четко рассчитать и спланировать, а потом действовать по обстоятельствам, не забывая только о конечной цели - счастье для одного отдельно взятого человека и остального мира по остаточной возможности.

Разбудили его весьма рано или правильнее считать - поздно, по ощущениям еще и четырех не было. Утра, разумеется. Счет времени здесь тоже шел на дюжины - осталось традиционно от староимперских времен и порядков, теперь-то, в королевстве, все более приветствуется десятичная система. Но часов в сутках по прежнему двадцать четыре, две дюжины, хотя по прежнему измерять их нормальным образом так и не научились; все больше на глазок, по солнцу, да еще в армии привились песочные да водяные часы, что особенно актуально в карауле, для смены постовых.

Но пока темень, только загремел раздолбанный замок в двери его узилища, потом дверь распахнулась и в проеме затрепетал тусклый огонек масляного светильника. Светильник дешевый, с открытым пламенем, отчего охранник еще и рукой его прикрывал от сквозняков. Но разобрать общее направление можно, мимо не проскочишь. А никаких слов, на которые вошедший и вовсе не расщедрился, ему и не требовалось. И так понятно - время пришло покидать столь гостеприимное место и отправляться в добрый путь куда-то нахрен и еще чуть дальше.

Беерт встал, потер лицо, зевнул, специально не торопясь оказаться за дверью, пусть его помается со своей свечкой. Собирать ему было нечего, все на нем, остальное - уж как благодетели обеспечат; но тем не мене сначала подошел к полкам, пошарил руками на ощупь, ничего, конечно же не нашел, развернулся, но опять пришлось усаживаться на койку, потому как иначе, чем ползком задницей по узкому ложу мимо стоящего посредине стола никак не проследовать.

Преодолев последнее препятствие на пути к свободе, опять поднялся на ноги, чуть пригибаясь все же, чтобы не стесать лысину об низкий камень, едва ли не строевым шагом, громко топая при этом в целях предупреждения, направился прямо на стоящего в дверях охранника. Тот, не ожидая подобного от прежде спокойного арестанта, растерялся и даже испугался непритворно, когда вдруг прямо перед ним, словно выросшая из непроглядной тьмы арестантской комнаты, оказалась грозная фигура, надвигающаяся с неясными, но явно недобрыми намерениями.

Охранник отшатнулся невольно, сделал шаг назад и заплелся в собственных ногах. Защищая пламя светильника, он не сумел вовремя воспользоваться руками, оступился да и грохнулся на собственную задницу.

Вот же придурок, как он теперь ходить будет.

Выйдя в коридор, Беерт покосился на сидящего бедолагу, который от боли и растерянности даже вздохнуть толком не мог, вон как ртом хлопает, да все без толку. В дрожащем грязно-красном пламени светильника, подтянутого солдатом к самомй груди, Беерт отчетливо видел и эти судорожные попытки вдохнуть, и перекошенные болью черты лица, и расширенные невероятно, от удивления ли или от боли, глаза. Как бы и не помер от разрыва шаблона.

- Встать, барсучий помет, как службу несешь, салага! Встать, ну!

Бедняга не понял и половины сказанного, тем более, что неизвестные слова местного языка Беерт не смущаясь, заменил русскими. Но приказной тон, манера человека, привыкшего отдавать приказы и не такому быдлу, он расслышал и осознал достаточно, чтобы попытаться вскочить, невзирая на неутихшую еще боль в копчике и полное отсутствие нормального дыхания.

Попытка закончилась вторичным падением но с гораздо более существенными последствиями: охранник упал набок, выронил все же светильник, который тотчас же и погас, и застонал, не в силах выругаться, потому что дыхание все еще не восстановилось.

И что теперь, ждать этого убогого?

Беерт отлично знал, куда здесь следует идти. Темнота - не такая уж большая проблема для того, кто знаком с правилом левой руки. Вот только следующий поворот направо, поэтому Беерт предпочел держаться правой стены. Несколько шагов и рука ощупала угол стены, такой же неровный и пыльный, как и повсюду здесь. Зато сразу за поворотом стало заметно веселее, появилась путеводная звезда. У дверей, на столике дежурного, располагался другой светильник, побогаче, с решетчатым цилиндром, прикрывающим пламя. Да и фитиль был не из первой попавшейся тряпки, а из специально вываренного шерстяного войлока, по которому к яркому огню поднималось дорогое очищенное масло.

Пламя освещало две фигуры, спокойно стоящие рядом. Они, безусловно, не могли не слышать и падения охранника и слов Беерта и последовавшего повторного падения. Но их эти нюансы ничуть не волновали. Они спокойно ждали, когда все, не относящееся к их компетенции, тем или иным образом разрешиться и они смогут, наконец, приступить к выполнению своего поручения.

Беерт подошел, остановился в шаге, оглядел парочку пристально и по хозяйски - оба эти были ему абсолютно безразличны, просто он не привык чувствовать себя горошиной на вилке - щелкнул каблуками на манер киношных гусар.

- Я готов, господа. Двинулись.

А те смолчали, как и охранник ранее, от такой наглости и неожиданной манеры порученного лица, даже не нашлись, что ответить. И выходило так, словно он не порученное лицо, а сопровождаемое, вправе отдавать приказы и требовать их исполнения. А Беерт, чтобы закрепить произведенное впечатление, и вовсе пошел поперек всех правил и установлений. Не дожидаясь разрешения, приглашения, да хоть какого-то ответа, просто шагнул мимо этих двоих на выход, сам открыл дверь и шагнул на лестницу вверх.

И что прикажете делать? Хватать порученное лицо за руки и волочь назад, в подвал. Это и вовсе смешно. Он делает именно то, что и должно. И бежать не собирается. Вот только порядок следования, когда один чиновник для поручений следует впереди, а второй - позади порученного лица, сломался окончательно.

И уже оказавшись на свежем воздухе под яркими звездами в прохладе еще не наступившего весеннего утра, Беерт услышал снизу торопливые шаги - чиновники опомнились и поспешили догнать порученное лицо, чтобы не об++++++++++ еще больше. Не хватало только, чтобы кто увидел, как они суетливо догоняют этого курсантика, словно молоденькие лейтенанты бывалого и сурового полкового командира.

Впрочем, Беерт не стал наглеть сверх меры, позволил восстановить надлежащий порядок следования и к воротам офицерской школы двигался в сопровождении, как бы под конвоем. На воротах чиновники охране ничего не предъявили и не сказали, видать, все полномочия продемонстрировали ранее. Охранники чуть сдвинули створку, чтобы можно пройти, не обтираясь плечами. За воротами стоял черный простой экипаж, похожий и на арестантскую карету и на грузовой тарантас. Все трое сели, при этом Беерт спиной по ходу движения, рядом с ним, оттесняя от единственной дверки, уместился один из чиновников, напротив - второй.

Ехали недолго, благо до порта здесь было-то всего три переулка. Потом еще вдоль пирса, отыскивая нужный. Хотя, чего его там отыскивать - последний, самый дальний и самый убогий, как показалось. Кораблик напоминал то ли норманнский дракар, только помельче, то ли казацкую чайку, только потолще. Впрочем, без особых украшений и изысков, нос и корма похожи, как однояйцевые близнецы, если бы не торчащий плавник широченного рулевого весла. А так - вздернутые лебединые шеи, небрежно срубленные как раз не доходя до голов, вызывают стойкое ощущение незаконченности, недоработки корабелов. Широкие разваленные борта из-за такой формы словно нависающие низко над водой. Зато есть палуба, под которой - общий трюм, где размещаются и грузы, и экипаж, и пассажиры, если такие решаться ступить на борт этой посудины.

В длину посудина имела метров двадцать, или чуть больше, ширина в самой широкой части - метров семь по палубе. Одинокая мачта, чуть сдвинутая от центра к носу, с косым реем, на который, как понимал Беерт, время от времени поднимают парус. Который, видно, вот и лежит на палубе поперек сразу за мачтой. А перед мачтой - скамьи для гребцов, судя по вделанным в борт уключинам напротив каждой. Или, как это правильно, мы ведь на корабле, не скамьи, а банки. Между банками широкий, во весь проход, люк в трюм. На носу и на корме (опять, если правильно, на баке и на юте) имелось свободное место, за мачтой немного просторнее, а на носу - так, шагов на пять клином.

Все это Беерт рассмотрел не сразу, но время было, пока чиновники занимались его обустройством, а мозги привычно оценивали обстановку с точки зрения организации как нападения, так и обороны. Второй вариант выглядел менее предпочтительным: такое корыто проще захватить, чем отбиваться на нем, борта низкие, защитных сооружений никаких, а держать круговую оборону в чистом поле - это извращенный способ самоубийства.

На борт по узким сходням в две доски без какого-то ограждения поднялись втроем (и никто с кораблика их при этом не окликнул, не поинтересовался ожидаемо, какой это хрен прется), только один из сопровождавших прошел на корму, где, видимо, собирался обнаружить главного в этом скворечнике, а Беерт со вторым остались ждать в районе мачты. Старший действительно обнаружился, этакий жилистый дылда с не выражением лица, заросшего полностью, от висков до подбородка, плотным черным волосом. При совершенно лысом черепе это производило впечатление. Которое, впрочем, портили маленькие, глубоко сидящие бесцветные глазки и круглый мясистый нос утомленного пьяницы.

Капитан, что очевидно, выслушал чиновника, который старался не повышать голоса, чтобы его не расслышали у мачты, потом просто кивнул, так и не открыв рта, и протянул ладонь в весьма показательном жесте. Чиновник достал жестом фокусника откуда-то из глубины костюма свиток и кошелек. Свиток капитан взял небрежно и просто засунул за отворот куртки, явно не собираясь и вовсе знакомиться с его содержимым. А вот кошелек взвесил, распустил завязки и заглянул внутрь, чтобы убедиться в цвете металла. Только после этого взглянул на Беерта и так же молча указал рукой куда-то себе за спину. Там возвышалась куцая надстройка, если только можно так сказать о сооружении, едва ли выше пояса среднему человеку, а в стене надстройки - дверка, ведущая, похоже, в личную каюту капитана. Которую он теперь переуступал Беерту на период плаванья.

В каюту надлежало поместить личные вещи пассажира, а так же сундук с бумагами и выделенной для его армейской команды кассой. Однако Беерт даже не дернулся. Кому поручено, пусть тот и озаботится. Чиновник, стоящий все еще рядом с капитаном, видя такую реакцию порученного лица, попытался наехать на моряка, чтобы тот обеспечил доставку багажа на кораблик, но тот лишь глянул насуплено и опять протянул ладонь жестом, не оставляющим иных вариантов его интерпретации. Чиновник явственно выругался, поскольку денег на такие подробности отпущено не было и, значит, платить придется свои или требовать платы от Беерта. Второе, видимо, показалось ему более неприемлемым или даже унизительным, и он со скрипом достал еще пару монет, безусловно другого цвета, но явно удовлетворивших капитана.

Уже через минуту, невесть откуда появившаяся пара матросов сопровождала чиновника на берег, чтобы достать багаж из кареты и отнести в каюту. Возле кассы, согласно регламентам Армейского устава, надлежало непременно выставить караул. Но никаких иных кандидатур на эту роль, кроме собственной, у Беерта не было, а озадачиваться этим делом самому - ну уж и вовсе моветон. Ничего, авось сразу-то шкатулку не подломят, а там разберемся, кто окажется крайним.

Потом тот, что ходил договариваться с капитаном, вытянул из-за отворота мундира (но это Беерт мог только предполагать, потому как реально рука вынырнула из складок плаща, но под плащом-то - мундир), вытянул знакомый по свисающей тяжелой прилепленной к пергаменту печати главного штаба свиток лейтенантского патента и небрежно сунул порученному лицу. Ну вот, теперь он точно офицер, а не хрен в томатном соусе. Потому бумагу взял не чинясь, правда, слов благодарности при этом тоже не высказал - обойдутся.

Чиновники, посчитав на этом поручение успешно исполненным, покинули палубу даже не попрощавшись. Обитые железными полосами здоровые колеса кареты задребежжали по отсыпанной щебенкой набережной, звук, удаляясь, становился все тише, пока и вовсе не сошел на нет. Все, теперь точно все, теперь он окончательно поверил, что все воспоминания прежнего Беерта - это не бред его собственного больного воображения, а действительное отражение реальных событий, имевших место быть в недавнем прошлом с ним и вокруг него.

После отъезда чиновников на корабле обстановка сразу же активизировалась, появились и остальные матросы, числом шесть - по количеству банок и весел, сообразил Беерт - которые развели бурную суету возле мачты и ближе к корме. Беерт благоразумно переместился на нос, где и борт был круче и выше, позволяя стоять, опершись об обшивочный брус, идущий поверху.

И тотчас выхватил взглядом движение в дали у въезда в порт, там, откуда и прибыла карета, доставившая его на корабль. Только на этот раз, похоже, приближалась какая-то пешая делегация. Пара факелов освещала достаточно, чтобы вскоре можно было рассмотреть и какие-то длинные палки, торчащие над людьми, а сами люди были в шлемах и кирасах, судя по тусклым отблескам на изгибах металла. Человек десять, и изображают некое подобие строя. Один, без палки, которые ассоциировались с копьями, шагал чуть в стороне, как и положено командиру на марше. Похоже, эти тоже спешат на тот же рейс, да еще и под его непосредственное командование. Вот и дождался своей непобедимой армии.

Пора знакомиться?

Но нет, для порядку и создания соответствующего впечатления спешить не будем, подождем здесь, на носу, подальше от эпицентра событий.

Когда десяток подошел к борту, солдаты остановились, не помышляя ни о каком подобии строя, сгрудились кучей у сходен, сбросили поклажу, громыхнули укладываемыми на землю копьями. Сержант - а кто еще мог рулить таким подразделением - уставился на офицера, чья фигура проступала над бортом, очевидно, ожидая дальнейших приказаний.

Но кто сказал, что Беерт должен что-то приказывать или вообще каким-то образом реагировать на неизвестное ему воинское подразделение. Вот и стоит спокойно, с ленивым любопытством разглядывая недисциплинированный сброд низу, под бортом. Может, мне еще к тебе спуститься, пентюх ты тупорылый.

Но сержант, похоже, был достоин лучшей аттестации. Потому что перспективы получения начальственных указаний оценил в течение нескольких секунд и оценил верно, как абсолютно отрицательные. Потому, что-то рыкнув солдатам, сам поднялся довольно уверенно по сходням и свернул налево, на корму, безошибочно угадав капитана. Ну что ж, все верно, приказ у него, надо думать, не только довести десяток до корабля, но и следовать с ним далее до места службы. Значит, все обеспечение воинской команды на низшем уровне возложено так же на него. И не дело сержанту указывать офицеру, как тому себя вести с подчиненными, а тем более требовать должного внимания к собственной персоне. А вот капитан такого кораблика - фигура по статусу подходящая, с ним вопрос решить можно, да и пора уже: корабельщики, похоже, к отплытию готовятся, спешат, тут и пассажирам пора как-нибудь уже грузиться на борт.

Когда старший подошедшего отряда взобрался на борт, освещая себя факелом, Берт смог хорошо рассмотреть на правом рукаве его форменной льняной куртки, посредине плеча, чтобы не прикрывал наплечник кирасы, вышитый желтым сплошной квадрат - символ сержантского ранга. Рядовым (хотя их здесь так не называли, но дело недолгое, введем) нашивали узкую полоску только после трех лет службы, когда армия соглашалась признать их настоящими солдатами. Две полоски - капрал, три - соответственно штаг-капрал. Квадрат на рукаве штаг-сержант был бы разделенным, состоял как бы из двух треугольников.

У Беерта, на рукаве куртки из привозной хаасской ткани (судя по ощущениям - банальное хэбэ) пока что желтела одинокая трехлучевая звезда, означающее неидентифицированую принадлежность к офицерской гильдии, как и положено курсантам. Теперь-то должны быть две четырехлучевые без круга, но где он мог заказать новую вышивку, а чиновник, решавшие его судьбу, о такой мелочи, похоже, просто не подумали.

Договорился сержант скоро, потому что еще через минуту вернулся к сходням и что-то столь же невразумительно, как и ранее, рявкнул ожидавшим солдатам. Те, подхватив вещички, бросились наверх. Поднимались по узким сходням не так уверенно, как сержант до того, некоторые, без сомнения, едва сдерживали желание, чтобы не опуститься на четвереньки и в таким виде проделать короткий путь над водой, но конфуза не случилось, все оказались на борту сухими и довольными преодолением столь неприятного препятствия.

Поднимались весьма неспешно, по одному, давая возможность хорошенько себя разглядеть - сержант с одним факелом стоял на борту у сходен, второй источник света достался невысокому крепышу с примесью степной крови, который ждал внизу, пока все пройдут, и сам поднимался последним. А первым поднялся истинный степняк, остроскулый, раскосый, мощный бочонок торса на тонковатых и явственно гнутых колесом ногах - ходит мало, а к седлу прирос, похоже, с детства. Шагал он довольно ловко, не смущаясь и солидным весом груза и амуниции.

Следом поднялись два здоровяка, пожалуй, что едва ли не под два метра, широченные, словно медведи, руки и ноги под стать, но никакой грации, перетаптываются, словно не знают, как лучше шагнуть, чтобы чего-нибудь не задеть или не сломать. Но обстоятельные, как истинные сельские парни, от сохи, заплечные котомки поправили, а копья взяли поперек, для равновесия. И так шажок за шажком, неуклюже, но надежно ступая, поднялись на борт. Эти двое так меж собой похожи, что если не братья, так земляки точно.

Потом пробежал пацан, едва ли ему шестнадцать, а то и меньше на вид; тот торопился, опасась испугаться еще больше, оказавшись над водой на узкой доске, и потому намеревался преодолеть препятствие сходу. Но все же запнулся за перекладину и нырнул вперед раненным пингвином; благо, что случилось это уже на самом верху, так что свалился он уже на палубе и сразу же вскочил, не дожидаясь положенного тычка старшины.

Среди остальных особого внимания никто больше не привлек, если не считать здоровенного рукастого дылду, не меньше любого из земляков ростом. Вот тот прошелся, словно канатоходец, даже не замечая ни узости пути, ни воды под ногами. Да и поклажу нес двойную, и два копья и два мешка. Чьи бы это? Но, впрочем, загадки никакой - парень внизу с факелом стоит налегке. Вот только сержант так приказал, или этот сам договорился. Весьма занимательно, надо бы выяснить.

А факелоносец оказался забавным весельчаком, поднимался, переговариваясь со стоящими наверху, что-то пошутил по чьему-то поводу, за что схлопотал короткий, но смачный выговор от сержанта, но ответил и тому, не смутившись ничуть. А перебираясь через борт, даже сделал вид (кто другой и купился, но Беерт наблюдал отстраненно и весьма внимательно и потому всю фишку просек), что зацепился сапогом и вот-вот рухнет через борт, сжимая в руке горящий факел, прямо на палубу, на свернутый парус. Вот-то пойдет потеха, поберегись!..

Конечно же, не упал и факел не выронил. Но все происшествие наблюдал так же и капитан, налетевший встревоженной курицей, отобрал факелы и у весельчака и у сержанта и, недолго думая, погасил их, просто швырнув за борт, в воду. На палубе сразу стемнело, но лишь в первые мгновения. Потому что рассвет уже начал предстартовый отсчет, небо на востоке посветлело, и глаза вскоре стали различать не только силуэты, но и более мелкие подробности. А тут еще матросы вынесли пару закрытых масляных светильников, подобных тому, что висел на корме у рулевого весла - керамическая плошка с гнутой ручкой, увенчанная медным дырчатым стаканом, прикрывающим пламя. Света от таких никакого, разве что сами они видны в темноте, но для обозначения соответствующих мест вполне пригодны.

По исчерпании инцидента размещение прибывших продолжилось все так же без непосредственного участия их командира. Сначала спустились в трюм под предводительством назначенного матроса. Которому, очевидно, поручили указать места, где можно расположиться и оставить вещи.

Через некоторое время все выбрались на палубу, уже без поклажи, без оружия, кроме неизменного короткого пехотного меча у пояса, и без брони. Даже стеганные поддоспешники, одеваемые поверх форменной куртки под кирасу, и те успели снять. Резкие, однако, ребята; это есть гуд, в нормативы, значит, будут укладываться без труда. Сержант, порыкивая, загнал их за мачту, где солдатики и уселись на доски палубы, кому повезло - на свернутый парус. Похоже, выполнял уже распоряжение капитана, чтобы не маячили у него перед глазами навязанные пассажиры и не мешали матросам в их деятельной суете.

А медь морячков ровно шесть, невольно подумал Беерт, вполне себе счастливое число, и на Земле, и здесь. Недаром стараются, чтобы всякая команда по численности была кратна семи. Вот три семерки - еще круче. Две - тоже ничего, но похуже просто одной семерки. Так что, выходит, команда кораблика счастливая и удачливая.

А их в команде, если вместе с самим Беертом, стало быть - тринадцать. Нет, в отличие от некоторых земных стран, здесь это число безусловно дурным и неудачливым не почитают, но отношение к нему довольно разнообразное. Спектр широкий, от явного подозрительного недоброжелательства - от тринадцати ничего хорошего ждать нельзя, если и не5 самой компании, так окружающим точно; до тревожно-выжидательного: тринадцать - это хорошее число что на подвиг, что на беду, все зависит от благорасположения светил и иных трансцендентных сущностей (боги, как помним, в дела земные не вмешиваются), ну, и от собственной удачи этих тринадцати.

Удача его - вот она, на гнилом корыте в направлении юг. Спутники его невольные вряд ли больше судьбе благодарны. Вот только удача дама такая коварная, что найденный миллион может тебе и боком выйти, а сломанные по дури ребра в результате окажутся самим счастливыми в твоей судьбе. Так что еще посмотрим, как оно все вывернется. А для надежности еще и поможем "госпоже удаче" выбрать правильные ориентиры; она, говорят, любит упорных и неунывающих.

Между тем пара матросов, отвязав швартовый от какой-то колоды на берегу, затащили канат на палубу, следом втащили доску сходни и, взявшись за какие-то длинные шесты, до того мирно лежавшие на палубе под бортом, стали яростно отталкивать кораблик от причала. Капитан при этом шуровал рулевым веслом, то ли помогая им в этом, то ли оберегая посудину от перекоса на речной волне. Но вот полоса воды между бортом и деревянным настилом причала стала достаточно широкой, а кораблик уже явственно куда-то двигался, слегка покачиваясь на мелкой волне. Матросы, согнав было при____________ солдат, развернули парус, привязали к рею и стали поднимать на мачту, одновременно растягивая концы. Парус слегка надулся под легким ветерком - и кораблик побежал поживее.

Однако этим не закончилось, потому что теперь четверо матросов бросились к веслам, вставили в уключины и стали не грести, а как-то отгребать, то в одну сторону, то в другую. Потом все же некоторое время гребли нормально, мощно, слажено, потом опять вразброд (или, как принято говорить у моряков, враздрай). Стоя на носу, Беерт первым из пассажиров, наверное, понял смысл этих метаний - кораблик выбирался из портовой сутолоки, где всякие другие лоханки стояли не только возле пирсов, но и по всему свободному пространству, где кому понравилось. А идти таким зигзагом под прямым парусом да еще при неподходящем направлении ветра, без помощи весел вовсе нереальная задача.

Но вот все преграды позади, корабль вышел на свободную воду, течение сразу себя показало, да и ветер словно посвежел. Матросы оставили весла, вернулись к мачте и подтянули рею на самый верх, максимально увеличив площадь паруса. Теперь, когда на широкой Донне никто не мешал идти какими угодно галсами, даже под прямым парусом для управления достаточно только рулевого весла.

А там у нас на посту - капитан, первый после бога.

Ну, вот и отплыли. Или, как это правильно (в море плавает только дерьмо, моряки по морю ходят) - отошли от причала.

Начало пути в неизведанные дали.

Дали, впрочем, представляют собой не диковинные заморские страны, с чудесами и богатствами, а глухую зачуханную провинцию, направление в которую вряд ли кто считает хорошим распределением молодого специалиста. Ссылка, он ссылка и есть. Но все в наших руках, как учили в советские времена, вручая аттестат и выпинывая после восьмого класса за леность и неуспеваемость.

А как оно все начиналось?

Все просто и элементарно до тошноты. Сидели вечером пятницы в знакомо баре, на Ольшанке, потягивали первое пиво, дожидаясь, пока соберется традиционная компания. Гоша (а и было-то их только трое, он, Лешка со двора, так и продолжали приятельствовать, благо, что оба неженатые, да охламон Гоша, которого никто и не возьмет, только если из всех мужиков он один на земле и сохраниться), так вот, Гоша по традиции сцепился с каким-то пришлым, крепким еще дедком неопределенного возраста. Тот потреблял водочку за соседним столиком и как его зацепил Гоша, никто не уследил. А потом поздно было что-то делать, эти двое сцепились языками, что и болгаркой не разодрать, а дедок вместе со своим графинчиком и какой-то закусью перебрался за их столик.

Пока не подошли остальные никто против этой оккупации активно не возражал, точнее, вовсе не рискуя вмешиваться в острую полемику на тему, ну, что-то вроде сложностей реализации личностных ожиданий в условиях неадекватного социального прессинга. В переводе на русский разговорный - Гоша жаловался на то, что невозможно нынче добиться чего-то стоящего, потому как все места блатные расхватали и никого туда не пускают. А сидят там, по большей части, бездари и неумехи, которым просто повезло то ли родиться у нужных мамы с папой, то ли оказаться в нужном месте на глазах у нужных людей.

А вот если бы действительно, как еще недавно, конечно же, демагогически, декларировали сраные пиндосы, равенство возможностей, вот тогда бы мир узнал истинно великих людей, которые в легкую этот самый мир изменили бы и переделали в лучшую сторону. И он, Гоша, безусловно оказался бы в составе этой славной когорты (этот тезис не озвучивался, но явно подразумевался), и вот тогда бы все поняли, какой он замечательный человек, и бросились бы устанавливать ему памятники при жизни из разнообразных, но драгоценных материалов.

Дедок же утверждал, что и среди современной молодежи, так привыкшей плакаться на свою судьбу, обвиняя дрянные обстоятельства, гиблое время и дураков-начальников не так уж много тех, кто не только мир могут перевернуть, но и собственную судьбу сверстать хоть сколь-нибудь по правилам правописания затрудняются. А дай им волю, так и обосруться благополучно, это в лучшем случае, а то и наворотят такого, что ругаемые ими дураки покажутся все светочами мудрости и великими организаторами и кризисными управленцами.

Вот в таком контексте, примерно, и шел бурный спор с примерами и цитатами и оскорблениями собеседника; впрочем, последнее относилось только к гошиной манере разговоров, причем сам он этого даже наивно не осознавал. Но дедок попался крепкий в споре, потому внимания на Гошины наезду не обращал, а упорно гнул свою линию, которая заключалась в том, что, мол, дай вам такую возможность, так вы сперва под любым предлогом от нее отказываться приметесь, подсознательно чувствуя, что обделаетесь по полной; а потом, если вам рекомую возможность все же всучить, под дулом пистолета или угрозой организации сквозняка на рабочем месте, так обделаетесь еще круче, чем сами же об этом подозреваете.

А потом Гошин собеседник и вовсе предложил впрямую - хочешь, так и будет у тебя такой шанс, откроется реальная возможность доказать, что ты чего -то стоишь и можешь не хуже иных, причем и противодействия сознательного никакого не будет, так, общая стандартно недоброжелательная среда, и все, никакой тебе вражеской деятельности или подлости рока. Как, согласный на такое испытание, не сдрейфишь? Почти по Высоцкому, когда пропасть и надо прыгать.

И вот тут Гоша что-то такое почувствовал в этот деде, настоящее, сильное, правильное. Иначе с чего он начал вилять да отнекиваться, да все неудачно, коряво переводить в пьяную шутку, особенно учитывая, что пока все были безусловно трезвы.

Он вообще такой, Гоша, - сначала заведет всю компанию стравит всех друг с другом по пустяковому поводу или и вовсе просто так, а потом тихонько отползает в сторонку, якобы он теперь и ни при чем. И это не вшивость характера, а незамутненная наивная непосредственность. Типа, вы чего, я ж просто так спросил, ничего не имел ввиду. Так не бить же его за это. Хотя, по первости, пару раз ему перепало, когда последствия его подначек оказались весьма неудобными: ну, надо же крайнего найти, а крайний - вот он; получи заслуженное.

Но то - вообще, а это конкретно - тогда.

Тогда Гоша конкретно испугался, что вот прямо сейчас его втравят в некую авантюру, где придется совершать подвиги и рисковать собственной драгоценной жизнью ради отстаивания некоей мутной и довольно-таки, с его точки зрения, пустой идейки. Неизвестно, что там ему привиделось, но зацепило говоруна крепко, он уже и вертелся ужом, оглядываясь во все стороны, точно ожидая подкрепления или иного счастливого разрешения явно для него неприятной ситуации.

И дедок изменился, вдруг стало ясно, что и не дедок он вовсе, и ростом не подкачал и в плечах широк, и лет ему от силы сороковник, просто растительности на лице многовато. А уж глаза! Хотя Роберт не принимал такие штампованные впечатления всерьез, полагая, что если так и можно произвести впечатление, о, скорее, общим выражением лица, а глаза - лишь точка фокуса, которые и притягивают и фиксируют внимание благодаря особенностям получения человеком информации - до девяноста процентов визуально.

Почему вспомнил о глазах? Так все просто: дедок, ну, пусть идет под старым позывным, поняв, что с Гошей ларек не подломишь, стал искать другую жертву среди присутствующих, благо из-за малочисленности таковых поиски не заняли много времени. Лешка продолжал демонстрировать полную индифферентность к происходящему, а вот Роберт, напротив, легкий интерес (вызванный, впрочем, в большей степени нетипичным Гошиным поведением).

- А вы, молодой человек, тоже не испытываете стремления самому рулить своей жизнью, получать заслуженное, а не подачки с барского стола в этом вашем офисе - даже не буду интересоваться, видимость какой деятельности вас там заставляют демонстрировать за шоколадные фантики.

Представляться Роберт не стал, а чего! Тот и сам имени не назвал. Да и так обидно обратился, хотя с офисом угадал на все сто.

- И никакого криминала?

- Я похож на бандитского авторитета, - усмехнулся собеседник намеренно обидно. - Криминала не будет, но не уверен, что вам не придется убивать, по приказу или в силу требований долга.

Роберт, услышав такое, хотел уже отмахнуться, но дедок продолжил.

- Например, на войне, или спасая невинных. Да вы и сами можете придумать десятки ситуаций, когда такое становиться и необходимым и правильным. Ну, про более мелкие нарушения морали я и вовсе не зарекусь утверждать, что не придется совершать подобные по десять раз на дню. Впрочем, едва ли чаще, чем вам приходится делать подобное и ныне. Но что касается уголовного кодекса, так смею заверить - я не призывая вас его нарушать.

- Как-то это... - Роберт неопределенно покрутил рукой едва не перед носом собеседника, да тот не отстранился.

- Странно, подозрительно, страшно?.. Что более соответствует вашему сомнению, определитесь. А я попробую развеять. Ну, как?

- Да все вместе. И вижу я вас впервые.

- Так и я вас.

- Ну, аргумент...

Помолчал, выбирая ответ. Но собеседник не спешил, тоже молчал и этим подтолкнул Роберта к нужному ему решению самым надежным образом.

- И как это будет выглядеть?

- Вы имеете ввиду - технически?

- Ну, да... - ответил неуверенно, потому что и сам не знал, что имеет ввиду.

- Я хлопну в ладоши, - дедок даже продемонстрировал их, вытянув над столом в жесте готовности к хлопку. - Вы закроете глаза, вы откроете глаза - и все.

- А-а-а...

- А вот физика, механика и прочая математика процесса и мне не до конца ясны, да и вам ни к чему. Да и неинтересно к тому же.

- Бред, - выдал Роберт, окончательно уверяясь, что среди их двоих минимум один сумасшедший.

- Конечно, бред. Так я хлопаю? - и вытянутые ладони.

- Ну, рискните. Что мне качать - фокус-покус или трах-тибидох?

Он уже откровенно издевался, лишь бы отделаться от назойливого собеседника и вообще прекратить этот цирк. В тот момент он как-то забыл, что и подозрительность деда, и Гошина реакция словно забылись, стерлись из сознания, которое ориентировалось только на моментальное впечатление, как на плохую фотографию бездарного фотографа: горбатенький королевский карлик-шут на ней так смешон, что уже и не вспомнить, насколько он опасен.

А собеседник, выдавив так необходимое ему зачем-то согласие, действительно стремительно и резко хлопнул в ладоши прямо перед самым носом Роберта.

Точнее, словно весь мир хлопнул в ладоши. Роберт моментально ослеп, оглох, перестал чувствовать свое тело, даже мыслить перестал, поскольку ни одной связной мысли сложить так и не смог. А стал он стремительно и неудержимо куда-то катиться, валиться, проваливаться, совершенно четко и ясно осознавая, куда и зачем и что его там ждет. Хоть с эти благодетель подсуетился, не оставил без внимания, объяснил перспективы и окончательный результат тошнотворного процесса.

Как оказалось - не обманул.

Вот он, результат: гнилое речное корыто, десяток охламонов во главе с мутным пока сержантом, которые спят и видят, как бы поднасрать своему командиру и сержанту заодно, да и свалить отсюда подальше. И впереди неизбывная глушь и забвение сильных мира сего. И все это - в общем стандартно недоброжелательная среда глухого средневекового общества. Красота и благодать!

Кто в наше время не осилил хоть одну книжку про попаданцев, хоть в электронном варианте. Там такие гарные хлопцы сыпались прямо в сорок первый или в тридцать девятый и с ходу бросались учить отца народов и верного его клеврета и кровавого палача Лаврентия Палыча как правильно накостылять Алоизычу и потом прищучить скопом сволочей-союзников, иные же помогали Петру построить броненосцы против деревянных шведских и турецких лоханок, да еще и вооружить их нарезными стомиллиметровками, бьющими на десяток километров и разваливающими с двух попаданий самый крутой линкор. Российский флаг, в результате, взвивался над Босфором и Дарданеллами, Великая Порта приказывала долго жить, а вся остальная Европа не сдавалась в плен только по одной причине - России не нужно столько рабов на строительстве каналов и освоении Крыма и Сибири.

В самом мирном варианте попаданцы в одиночку тормозили орды Чингисхана и строили единое российское государство за сто лет до возникновения Москвы. Потом, используя паровозы и пароходы, осваивали Китай и Индию, погружая все ту же Европу в окончательное варварство и нищету.

В общем, везде случался или явственно проглядывал за последними строками книги замечательный финал, попаданцы считали свой долг выполненным и садились за мемуары, чтобы прибавить головной боли своим потомкам, все мозги сломавших в попытке привязать событийную канву и достижения отдельных темных личностей с общими историческими, научными и техническими реалиями тех далеких лет.

Но у него-то нет ни знаний о ходе Великой отечественной и достоинствах и недостатках военной техники и вооружений тех лет всех стран и народов. Ну, автомат калашникова он, пожалуй что, воспроизвести сможет... в пластилине. А как изготовить в нынешних простое оконное стекло знает исключительно в объеме технологии, описанной в такой же попаданской книжке; и вряд ли дословное воспроизводство методики действительно даст какие-то результаты, кроме отрицательных. И события ближайшего десятилетия для него так же неведомы, как и для прочих местных жителей.

Так что, ложись да помирай. Или это как раз и есть равные стартовые условия, которые обещал его чертов благодетель. Ну, тогда ему здорово подыграли: бросили, как щенка в воду, а на бережку налили полную миску сметаны.Не потонет, так точно наестся, как и не мечтал. Осталось за малым - не потонуть.

Впрочем, игра-то только начинается, а колода у него в руках, если и не крапленая, так достаточно знакомая, чтобы замутить игру с приличными шансами на успех. Вы мне дайте только до зеленого стола добраться, то есть, конечно, до того самого уже пресловутого южного побережья.

Мы в дороге, мы в пути...

Оставить комментарий © Copyright Сербин Владимир Александрович (19631111@mail.ru) Размещен: 05/01/2015, изменен: 05/01/2015. 137k. Статистика. Повесть: Фэнтези Действительная картина мира Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Название условное, рабочее, как и названия отдельных глав. Начато 21.01.2015 г. Обновлено 24.01.2015 г. Задача главного героя - убить дракона, спасти любимую и захватить весь мир. Надеюсь, справится; а почему бы и нет?

Сербин Владимир Александрович : другие произведения.

Южное направление. Граница на замке