Доминиканец как всегда тщательно изучил рукопись, выслушал мой рассказ о Деметрио, покачал головой и проговорил:
- Если бы не твой Комментарий, я бы решил, что это писал безумец, коего надо сдать лекарям, или особо впечатлительный юноша, начитавшийся фальшивых гримуаров, или человек, отведавший вытяжки дурмана либо весёлых грибов. Мужики в деревнях зовут их хохотушками.
- Он не лжёт, я уверен.
- Нда, Иоанн, славные у тебя приятели. Нет, прав был папа Климент - "греки такие еретики, что самого Бога тошнит".
Брат Варфоломей лукаво подмигнул мне.
- Похоже, нам попалась крупная рыба. Демонолатрия, паганизм, колдовство, хула на Святую Церковь и едва ли не самый атеизм, - он набожно перекрестился. - Как бишь он вещал, а? "Христианство - религия гильдии могильщиков"? Ооо, я оставлю на сквернавце не больше кожи, чем оставили язычники на моём небесном патроне!
- Подавайте выше! Вот с этим можно идти к самому императору.
- Не торопись, Иоанн. Твоя ревность похвальна, но это и вправду может быть безумец...или жертва бесовского обморачивания. Диавол - великий искусник, artifexmaximus.
- Он не безумец.
- Босния, - задумчиво рассуждал Варфоломей. - Старое гнездо патаренов. Вы, греки, звали их богомилами. А уж после Чёрной смерти, нашествия горных пастухов и магометан там наверняка творятся вещи, о коих и помыслить мерзко.
И всё равно я бы подумал, что эта рукопись - плод безумия или богохульной фантазии, если б не моя юность. Ещё простым монахом я начинал служение в Литве. Побывал и в Вильно, и в Менске, и в самом Киеве, бывшем некогда столицей Рутении. Оттуда рукой подать и до московитских земель, куда уехали многие ваши. А потом воля Господня и орденская закинули меня в Карпаты. Дивные люди живут в сих местах, да и люди ли - неведомо. Привязать ближнего своего к двум согнутым деревьям да располовинить для них - что для доброго католика, вроде нас с тобой прочитать Paternoster. Глядя на них и их дела, я думал, что тамошние легенды о псиглавцах да упырях не во всём врут. В каждом хуторе, так они зовут свои деревни, по чароплёту али ведьме. Идолослужение и жертвы кровавые. Не нам, грешным и ничтожным, рассуждать о Божьем замысле, и всё же не пойму я - для чего нужны Господу эти места! Хотя, и преисподняя же для чего-то служит. И черти, и те скоты, чьи пакости ежедневно разбираем то я, то подеста.
Брат Варфоломей серьёзно поглядел на меня.
- Ты, Иоанн, мудрец и книжник, к тому же избежавший мерзости языческой (язычниками звал он подобников). Что мнишь об этом?
- Здесь всё несложно. Вселенная есть дом, построенный Господом, а бесовской пласт и всё, что с ним связано, - нечто вроде межэтажной пустоты.
- Зернистая мысль и простая, а простота Богу угодна. Обдумаю перед сном. Однако ж спустимся с небес на грешную землю, - брат Варфоломей потёр руки. - Пришла пора потолковать с сеньором Таккола по-свойски. Посмотрим, что это за птица, - неуклюже скаламбурил он, позвал прислужника и велел распорядиться насчёт стражи.
Воспоминания о произошедшем вслед за этим разговором до сих пор гнетут меня. Даже резня, учинённая в Риме воинами кесаря Карла, не перевернула мою душу так, как арест Деметрио. Я всякий раз покрываюсь холодным потом при мысли о том, что мне предстоит встретиться на Страшном суде с ним, Дианой и их детьми.
Да, Деметрио гваздался в грязи подобничества и безбожия, но его жена была невинна. Сеньор Таккола никогда не неволил супругу. А малолетние сын и дочка! Господи, какой мерою измеришь ты совершивших зло во избежание вдесятеро большего зла?
С другой стороны, снявши голову, по волосам не плачут. Я уже принёс в жертву моему замыслу заветы отца и веру - что мне после этого детский плач и бабьи причитания! Ядро, выпущенное из бомбарды, выбирает ли, куда ему лететь, жалеет ли оно об оторванных головах и раздробленных членах? Вспомните слова архиепископа Турского, коими приветствовал он Аттилу: "Да будет Благословен приход твой, Бич Бога, которому я служу, и не мне останавливать тебя".
Сеньор Таккола встретил инквизицию со стоическим спокойствием, достойным самого Марка Аврелия. Увидев меня, он вымолвил:
- Я неоднократно читал, что греки лукавы, но не думал, что это относится и к тебе. Всякий раз веришь, что уж тебе-то выпало исключение, а потом друг предаёт, жена изменяет, государь оказывается тираном, а чудо - жульничеством.
- Слово, данное варвару, тем паче еретику - пыль, - услышал я свой голос и не поверил собственным ушам. Самообладание покинуло меня, и я заорал:
- И не смей называть меня "греком"!! Я - ромей, сын Христианской державы!
На этот крик пришла Диана - в простом сером домашнем платье, волосы не убраны. Завидев меня, брата Варфоломея, сбиров, уводивших Деметрио, она на секунду словно обратилась в соляной столп, а потом прерывающимся голосом спросила:
- Иоанн? Деметрио? Что это?
Мы оба хранили молчание. Повернувшись ко мне, женщина визгливо закричала:
- Иуда! Мы поверили тебе! Сколько тебе заплатили за это? Покажи свои тридцать серебренников! Грек, турецкий раб, Иуда, Иуда, Иуда!!! Пёс!
Она плюнула в мою сторону и рванулась к супругу, но стражники привычным движением скрестили пики. Зазвучал бесстрастный голос брата Варфоломея:
- Дочь моя, не вынуждай нас прибегать к силе. Неси свой крест со смирением и достоинством.
- Он прав. Не унижайся, Диана. Я люблю тебя, береги детей, - вымолвил Деметрио.
Женщина обвела нас безумным взглядом и по-кошачьи бросилась на инквизитора. Через мгновение она уже забилась в руках сбиров, затрещала материя платья.
- Уберите её отсюда, - невозмутимо распоряжался брат Варфоломей. - В детскую, малышам нужна мать, а ей - они. Слуг загнать на кухню. Глаз ни с кого не сводить, кто знает, какие распоряжения отдал этот еретик на случай ареста. Увести, - он кивнул головой в сторону Деметрио.
Больше Диана никогда не видела своего мужа.
- А сейчас, Иоанн, мне будет нужна твоя помощь. Посмотрим, какие книжки читал на досуге сеньор Таккола.
- Не думаю, что мы найдём что-то интересное, - механически отозвался я.
Я почти ничего не соображал, в голове творилась какая-то круговерть, но по пути в кабинет Деметрио неимоверным усилием воли мне всё же удалось немного собраться.
Я оказался прав. В этом доме не водилось ни гримуаров, ни трактатов по герметической премудрости, трудами же эллинских и арабских мудрецов и вожаков подобничества тогда было уже никого не удивить. Я обнаружил пару ромейских кодексов, их страницы усеяли сделанные рукой Деметрио маргиналии. Записи эти были полны презрения и самодовольства, и я озлобленно шваркнул книги на стол.
Пригорюнившийся было брат Варфоломей одобрительно присвистнул, открыв шкаф, в котором хранилась обширная переписка и дневники хозяина дома. Пробежав глазами пару писем, он попросил меня:
- Сын мой, приведи, будь любезен, какого-нибудь из стражи, только помоложе. Отправлю его за братом Павлом, это мой помощник. Он из Саксонии, звёзд с неба не хватает, зато послушен, педантичен и скрупулёзен. Здесь работа как раз для него, а я не собираюсь зарываться в эти вороха.
Тогда я почти не понимал, что происходит. Сейчас же я уверен: брат Варфоломей вёл со мной свою игру. Во-первых, на тот случай, если и я был связан с ермониатами, он хотел дать знать через Диану о моей роли в аресте Деметрио, тем самым связав меня по рукам и ногам и отрезав пути к отступлению. Во-вторых, в его планы входило столкнуть меня лицом к лицу с ошарашенным Деметрио - вдруг тот выдаст со злости какие-нибудь компрометирующие меня сведения. Это был настоящий инквизитор. Справедливости ради стоит сказать, что и для меня брат Варфоломей был лишь ступенькой на пути ко двору кесаря Карла.
Мы всё сидели в кабинете Деметрио и ждали брата Павла. Откуда-то доносились приглушённые рыдания Дианы и голоса детей, пытавшихся успокоить маму. Брат Варфоломей пытливо вгляделся мне в лицо и спросил:
- Жалко их?
- Да, - сумрачно отозвался я.
- Зря. Во-первых, надо жалеть не их тела, а несчастные души. Во-вторых, эти бы нас не пожалели. Павел рассказывал, что творится сейчас в Германии - волосы дыбом встают. Кстати, заметил, как излагает всё в своей рукописи твой Деметрио? Ни одного имени, ничего конкретного. Ни капли раскаяния!
Я продолжал безмолствовать.
- Во времена Божьего гнева жестокость есть милосердие, а милосердие есть жестокость. Псы Господни должны быть глухи к любому зову немощной плоти - в том числе и к жалости. Не путай, Иоанн, высшее милосердие, не чурающееся очистительного огня, и жалость, которая есть лишь голос слабого тела, - развивал брат Варфоломей.
Помолчав, он проговорил:
- Ничего, проходит их время...
- Ага, проходит, уже 150 лет пройти не может, - не удержался и съязвил я.
- Проходит, - набычившись, упрямо повторил он. - Нечестивцы Борджиа мертвы, ублажают в преисподней сатану, и с этого дня колесо сделало обратный оборот. Мы раздавим их, как раздавили патаренов, ибо с нами Бог. Пусть даже нам придётся обезлесить Европу, чтобы заготовить нужное число дров. Dixi! - Варфоломей перекрестился.
"Ого, да это фанатик! - стрельнуло в моей голове - Как же изменилось представление о Боге после Чёрной смерти! Воистину, христианский мир погиб, а на его развалинах растёт что-то новое и пугающее".
Не знаю, куда бы привёл нас этот разговор, если б не появился брат Павел.
Думаю, в замысел Господа входило и то, чтобы я в те дни испил свою чашу до дна. Иначе б он не вложил в мою голову решение зайти в застенок, где брат Варфоломей допрашивал Деметрио. Я бы не узрел, как сеньор Таккола ползает по полу на карачках и пытается поцеловать край рясы инквизитора, и сохранил хотя бы уважение к бывшему другу.
- Меня потомственные чароплёты молили об исповеди и причастии, а уж эти новомодные гуманисты... Встань, сын мой, не унижай лик Господень, запечатлённый в тебе!
- Святой отец, я поведаю всё. Жену не троньте! Детишек!
- Сын мой, неужели ты думаешь, что ты в логове дольчиниан или гуситов? Святая Церковь не оставит их своим милосердием.
- Он прав, - тихонько заговорил я. - Диана не при чём. Она добрая католичка -неверующиймужосвящаетсяженоюверующею. Это простушка, круг её мирских интересов - дом, дети, платья и игра на виоле.
- Тем лучше для неё, целее будет. Я не зверь. Женщина - сосуд греха, но я ни разу не испытывал радости, когда оный сосуд разбивали. Если ты не заблуждаешься, то ни один волос не упадёт с её головы.
***
Брат Варфоломей задал совершенно бешеный темп работы. Допросы Деметрио следовали один за другим, брат Павел дневал и ночевал над его рукописным наследием, а я сначала составлял опись книг из библиотеки, а затем готовил экстракт из обнаруженных в переписке и дневниках арестованного рассуждений о Христианской державе - точнее, об её отсутствии. До сих пор не пойму, зачем это понадобилось Варфоломею - может быть, он рассчитывал найти там следы лжеучения Плифона, может, не отказался от мысли как-нибудь зацепить и меня, а может, просто желал занять меня работой и тем самым отвлечь от тяжёлых дум. Обвинения в колдовстве и демонолатрии с сеньора Таккола быстро сняли, а вот по остальным пунктам доказательств было предостаточно. Список имён ширился и рос, и брат Варфоломей слал в Орден донесение за донесением.
Я ухитрялся выкроить время, чтобы немного попрактиковаться с братом Павлом в тевтонских наречиях, коих есть великое множество - почти по числу существовавших княжеств и городов.
Несколько раз я издали видел Диану - исхудавшая, поникщая, не снимавшая чёрного платья, она тщетно снова и снова добивалась встречи с мужем. Я так и не решился подойти к ней и лишь пару раз через вторые и третьи руки передал бедной женщине денег, заклиная не называть моего имени.
Как-то раз за трапезой брат Варфоломей сказал:
- Этот Деметрио напоминает мне рог изобилия, о коем врали язычники. И он явно не лжёт. Знаешь, меня давно уже посещали мысли, что за спиной у крупных ересей всегда стояли какие-то, одни и те же люди. Наверно, это и были те самые геми...геми...
- Гемидаймоны, - подсказал я.
- Они самые. Словечко-то какое! Раз за разом уничтожали только внешнюю часть, все эти "чистые" и иже с ними - это только оболочка. Но теперь с Божьей помощью мы ударим змия в самую его голову.
- Тень, - проговорил я.
- Что?
- Тень.
Я кратко, осторожно, многое опуская, поведал инквизитору о борьбе, которую столетие за столетием вёл Удерживающий зло.
- А Вы, греки, кое-что понимали, даром, что схизматики. Хотя ведь и учение язычника Аристотеля способствовало славе Церкви.
"Он прав, - думал я перед сном, - но лишь отчасти прав. Не в одних гемидаймонах тут дело, слишком многое тут сошлось воедино, и теперь мы и вправду стоим на краю пропасти. Положи рядом серу, селитру и уголь - и ничего не будет. Смешай и поднеси огонь - будет взрыв. И ермониаты тут только огонь".
Утром меня встретил торжествующий брат Варфоломей:
- Иоанн, я получил грамоту из Ордена. Мы едем в Аахен.
Нахмурившись, он прибавил:
- Этот Таккола хуже любого некроманта. Как я ни стараюсь, я вижу в нём только великий страх, но ни капли контриции. Он легко произнесёт слова покаяния, но это будет чистое притворство. Неужели Господь решил оставить своим попечением эту душу?
- Мы сумели их убедить? - с нетерпением спросил я, указав рукой вверх.
- Если, говорю вам, он не встанет и не даст ему по дружбе с ним, то по неотступности его, встав, даст ему, сколько просит. Я осыпал Орден донесениями, как английский лучник французские позиции - стрелами. Меня даже хотели отправить обратно в Карпаты. Думаю, последней каплей стал случай в Милане: убеждённый язычник, за коим мы давно следили, сам пришёл к местному инквизитору и рассказал о боснийском шабаше. Его показания словно списаны с рукописи сеньора Таккола.
Я не смог сдержать крика ликования. Значит, это было не зря. А победа загладит всё, и, в конце концов, позволит мне помочь в том числе и семье Деметрио.