В пути я не переставал удивляться переменам в характере брата Варфоломея. Обычно молчаливый, сосредоточенный и даже несколько мрачноватый инквизитор всю дорогу разливался соловьём. Он беспрерывно цитировал флорентийского поэта Данте и снова и снова повторял:
- Только императорский меч защитит христианский мир от слуг сатаны. Ей, гряди, Каролус, Италия ждёт тебя!
Подобная гибеллинская ажитация со стороны верного служителя латинской церкви была для меня диковинкой.
"Удерживающий зло, - думал я с невольным торжеством. - Они ждут его, сами этого пока не осознавая".
В перерывах между подобными рассуждениями брат Варфоломей обдумывал положения своего антиподобнического трактата "Summa против язычников", который он рассчитывал написать в Аахене и поднести кесарю Карлу.
Слова брата Варфоломея по большей части не проникали в моё сознание, ибо я был погружён в свои мысли. План складывался в моей голове, рос, ветвился, обрастал деталями и подробностями. Да, мир стоит на грани бездны, но ещё не всё потеряно. Уныние - смертный грех! Мы возродим Христианскую державу в странах Заката, так же, как Рим кесарей возродился на берегах Босфора, а зарёй этого возрождения станет поход на гемидаймонов. Вот подлинный Ренессанс, а не подобническая мерзость! Мы вырастим из Карла подлинного императора Запада, Удерживающего зло. Аахен станет новым Константинополем, сотни ромеев - изгнанников (не стану преуменьшать своё честолюбие, во главе этого синклита я видел, естественно, себя) окружат трон кесаря и преподнесут ему в дар вековую мудрость Христианской державы.
Кесарь Карл - варварский вожак, потомок баронов-разбойников из Гельвеции? Ну, так что ж? Подобную родословную после Чёрной смерти имеют почти все монаршие дома стран Заката. Когда во времена императорской чехарды, наступившей после гибели Северов, помрачённый Рим стоял на грани катастрофы, именно грубые иллирийские солдафоны в итоге спасли империю.
На герб империи Карла взлетел гордый двуглавый орёл Христианской державы, казалось, навеки поверженный магометанами. Эта деталь представлялась мне знаком, подтверждавшим, что я вступил на правильный путь. Поведение молодого государя свидетельствовало о его претензиях на наследие Вечного города, венец обычного варварского короля казался Карлу чересчур легковесным - а значит, есть надежда, что меч Удерживающего зло придётся ему по руке.
Наконец, Карл воинственен, он не боится поля брани и ратного шума. Кесарь успешно сражался с галльским королём Франциском, прислушивавшимся к подобникам и чароплётам, и незадолго до нашего с Варфоломеем отправления в Аахен императорская армия наголову разбила галлов при Тицинуме. Вести об этой виктории окрылили меня - Тицинум некогда был столицей ведьмачьего королевства лангобардов, разгром сочувствовавшего подобникам Франциска в этих местах наверняка был знамением грядущей победы над Тенью. Теперь кумир подобников томится в плену у Карла, обречённый в бессильной ярости вгрызаться в собственный хвост, подобно Уроборосу, этому великому зверю чароплётов.
Я довольно улыбался своим мыслям и механически поддакивал брату Варфоломею, видя в мечтах воплощение своих честолюбивых планов.
***
Впервые увидав Карла, я подумал, что это без сомнения Траян, а не Элий Адриан. Весь облик кесаря напоминал солдатских императоров позднего Рима язычников; руки его явно были привычны не к перу и бумаге, а к мечу и пике; речь и манеры заставляли вспомнить италийских кондотьеров; на дне колючих и проницательных глаз, впрочем, таилась присущая государственным мужам лукавинка. Карл был хорошо сложен, атлетичен, нижняя челюсть его выдавалась вперёд - позднее я узнал, что это фамильная черта рода Габсбургов. Достаточно было бросить взгляд на этого человека, чтобы понять, что он предпочитает войну, охоту и попойки с друзьями книгам и учёным трудам. Да и всё окружение кесаря - и германцы, и кастильцы - охотнее приносили жертвы Аресу, Афродите, Дионису и Артемиде, чем Аполлону и Афине. Карл и весь его двор были набожны - той набожностью людей, хорошо помнящих о мече Божьего гнева и почти забывших о Его милосердии, что распространилась после Чёрной смерти.
Почтительно склонившись перед кесарем, я за доли секунды успел передумать всё это и осознал, что мне, потомку константинопольских книжников, будет нелегко найти поход к этому венценосному воину. С другой стороны, Карл молод, ум его должен быть подвижен и податлив, а сердце ещё не успело окаменеть.
В тот день император был крайне немногословен. На варварской латыни он холодно поприветствовал меня и брата Варфоломея, после чего добавил, что знакомился с донесениями последнего и с показаниями сеньора Таккола. Сейчас идёт строгая проверка этих сведений, уж больно невероятными кажутся они. Карл явно не доверял нам. В ответ я, хладнокровно выдерживая буровящий императорский взгляд, произнёс пышную церемонную речь, сочинённую в дороге по всем правилам риторики Стагирита и обильно населённую метафорами и гиперболами, после чего мы с братом Варфоломеем протянули кесарю Комментарий. Теперь закрома наши были совсем пусты. Один из пажей принял книгу, Карл же распорядился изучить её и представить ему необходимый доклад.
Он кивнул в знак окончания аудиенции. Затем, нисколько не стесняясь нашего присутствия, приказал поселить меня и брата Варфоломея при дворе и снабжать всем необходимым, одновременно взяв нас под строжайший надзор.
- Посмотрим, что это за птицы. Греки - схизматики, а итальянцы - интриганы. Осторожность не помешает.
- Ступайте. Когда вы понадобитесь, вас вызовут. Учтите, если вы врёте, то скоро пожалеете об этом.
Когда меня и брата Варфоломея проводили в отведённый нам покой, доминиканец озадаченно посмотрел на меня и задал риторический вопрос:
- Мне одному кажется, что мы теперь пленники кесаря?
Я лишь мрачно кивнул.
Потянулись дни, ничем не отличающиеся один от другого. Приглядывали за нами и вправду хорошо и нисколько не скрывали этого. Все наши попытки выйти на вольный выгул пресекались вежливо, но твёрдо. Мы и вправду были пленниками, пока относительно почётными. Пока.
Брат Варфоломей заполнял время вынужденного бездействия штудиями Священного писания и работой над своим трактатом (перо, бумагу и чернила выдавали без вопросов). Я пытался набрасывать послание Карлу, но быстро зашёл в тупик. Горькие думы пересилили меня, парализовав разум. Дорожная эйфория сменилась отчаянием и бессильной злобой.
Я вернулся к тому, с чего начал, - снова уподобился безнадёжно влюблённому мальчишке, что стоит под окнами бездушной смазливой девки и размышляет, что ему делать - петь серенаду или обложить эту стерву площадной бранью и отправиться в лупанарий. Мне так хотелось попасть в Аахен и увидеть кесаря. Я добился своего, но не приблизился к цели ни на йоту. К чему тогда было это всё - уход из Схолы, сожжение книг, метания по Экзархату, горы перерытых книг, Комментарий, Пьетро, знакомство с Варфоломеем, арест Деметрио и горе Дианы, переход в латинство? Что это, каприз слепой Фортуны или Божественное провидение? Может быть, дело моё неугодно Творцу?
Для чего Карл вызвал нас сюда - чтобы посадить в пока что относительно золотую клетку и кормить за счёт казны? Безумие какое-то.
- Отчего безумие? Просто хочет, чтоб мы были у него под рукой, - резонно парировал брат Варфоломей, с которым я поделился своим недоумением.
Или всё это обычные человеческие интриги? При мыслях о том, что в окружении императора могут быть клевреты ермониатов или просто сочувствующие им, я покрывался холодным потом. Пышность и церемониал императорского двора нисколько не вводили меня в заблуждение - да, варвары пообтесались, научились манерам, худо-бедно вызубрили латынь и греческий, разоделись в сукно и бархат, шелк и муслин - но я отлично понимал, что за всем этим скрывались прежние простые нравы разбойничьего логова, с которого начиналось сие великолепие. Как волка ни корми... Варфоломею вряд ли угрожает что-либо серьёзнее отправки обратно в страну псиглавцев - за ним стоят Орден и инквизиция, а это сила, с которой вынужден считаться даже Карл - а вот мне... Кто стоит за мной? Никто, даже Схола обойдёт меня бессильным своим заступничеством. Кто я? Демокритов атом, несущийся в ледяной пустоте, изгнанник, человек без семьи, без родины, без угла. Может быть, именно сейчас торжествующие слуги Тени уже льют перед Карлом чёрную свою клевету. Меня познакомят сперва с каменным мешком, потом с дыбой и испанским сапогом, а под конец и с колесом или нюренбергской девой. Зло, коему я дерзнул бросить вызов, восторжествует.
А может, всё будет проще, и нас отравят? Словно желая поддразнить меня, слуги принесли обед. Охваченный истинно животным страхом, я сбивчиво изложил свои опасения брату Варфоломею.
- Сын мой, - степенно ответствовал тот, - против таких пустых, бесполезных и расслабляющих мыслей существует троякое оружие: во-первых, христианское смирение, во-вторых, мужество, в-третьих, здравый смысл.
Primo: как добрые католики, предадим судьбу свою в руки Господа нашего Иисуса Христа. Что ещё нам остаётся? Теперь secundo.
По лицу брата Варфоломея я сразу понял, что от рассуждений о горнем мире он перешёл ко вполне земным помыслам.
- Если б нас хотели прикончить, это сделали бы в дороге. Списали бы на брави или бесхозных наёмников. Или и вправду отравили бы на ваш, греческий, манер. Вот в пути я здорово боялся, и если нам велят ещё куда-нибудь ехать, этот страх вернётся. Во дворце же мы в безопасности, скрыть наше прибытие сюда невозможно - слишком много людей нас видело, а накинуть платок на каждый роток не под силу и кесарю Карлу. Ладно ещё перекати-поле, вроде тебя, уж не обижайся, сын мой, но инквизитор не иголка в стоге сена. Меня будут искать, и, если что, докопаются до истины. Церкви не впервой ставить на место мирских государей. Так что пока мы здесь, ничего нам не угрожает. Карл просто думает...я тоже долго и много думал после того, как ты впервые пришёл ко мне с этими твоими ермониатами. Поставь себя на его место.
Ну и наконец, даже если ты прав, и нас в итоге убьют - мы падём, как Христовы воины и мученики, а на наше место встанут другие. Прекрасная смерть. В Ордене хранятся копии всех моих донесений и показаний этого язычника Таккола, так что псы Господни уже не собьются со следа.
Закончив свою тираду, брат Варфоломей проворно помолился, после чего с таким аппетитом принялся за "отравленное" рагу и "отравленную" медовуху, что я, устыдившись, поспешил к нему присоединиться.