Военные и дипломатические приготовления к походу на Рим буквально пожирали наше время. В какой-то мере подобная ситуация даже порадовала меня - она позволяла с головой нырнуть в омут забот, выбросив из головы сомнения и заглушив расстройство от прискорбного разрыва с братом Варфоломеем.
Кесарь Карл внёс коррективы в мои планы: он категорически отказался возглавить армию. Не знаю, какие именно мотивы владели монархом - не то внутреннее несогласие с отменой германской кампании, не то опасение того, что штурм папского города может вызвать неблагоприятную реакцию церкви, и желание сохранить возможность дистанцирования от этой акции. Может быть, и то, и другое сразу. Кесарь оставался в первую очередь прямодушным воином, которому явно претили политические ухищрения.
Как бы то ни было, подобная позиция Карла только усиливала придавившее меня чувство одиночества и колоссальной ответственности. Я изнемогал, словно Атлас, сгибавшийся под тяжестью небесного свода. Стараясь не подавать виду, я не делился своими настроениями даже с Урсулой, и лишь оставаясь наедине с Господом, вновь и вновь возносил молитвы Ему, Божьей Матери и своему небесному покровителю. Мысль о том, что я могу идти по ложному пути и тем более, подобно слепому поводырю, вести по нему других, наполняла меня смертным ужасом.
Через появлявшихся в Аахене вездесущих итальянцев - купцы, поэты, художники, скульпторы, философы - к нам пришли слухи о кампании диффамации, развёрнутой против меня Фомой и поддерживавшими его преподавателями Схолы. Мою скромную персону удостоили эпитетов "вероотступник", "латынщик" и "крыжацкий прихвостень". Моя докторская степень была аннулирована. Фома прилагал немалые усилия, чтобы найти те книги, которые отец скрывал в своей библиотеке (видимо, слухи о ней всё же вышли за пределы нашего дома), и выдвигал против меня обвинения в их краже и неблаговидном использовании. Что ж, не могу сказать, чтобы он был полностью неправ.
Немного утешали вести из Германии. Князья безжалостно расправлялись как с мятежниками, так и с ермониатами. Казалось, планы мои начали воплощаться в жизнь.
Держась в стороне от военных приготовлений, кесарь в то же время не отнимал перстов от их пульса. Для захвата Вечного города были отведены находившаяся в Италии испанская армия, а также ландскнехты-германцы. Я порекомендовал привлечь к походу кого-нибудь из италийских князей, дабы наступление не выглядело чужеземным завоеванием и не вызвало сплочения жителей полуострова.
- Рыцарь прав, - поддержал меня дон Фернандо. - Стравливать макаронников друг с другом - милое дело, вся их история - это грызня и междоусобицы. Зачем лишний раз гробить наших славных кабальеро, если можно привлечь местных? Ваше величество, вспомните императора Барбароссу - в его армии под Миланом околачивалось больше итальянцев, чем немцев.
- Делайте, что считаете нужным, - задумчиво отозвался Карл, - и надеюсь, благодаря вам, я буду более удачлив, чем тот Фридрих.
Одновременно с чисто воинскими хлопотами мы пытались составлять примерный список проживавших в Риме гемидаймонов и связанных с ними фамилий. Это был нелёгкий труд, приходилось перелопачивать вороха донесений и пыточных речей, выслушивать мириады слухов и наветов, чтобы выловить золотые крупицы правды из песка вранья, корыстолюбия, зависти и безумия. В очередной раз я остро ощутил, как нам не хватает брата Варфоломея.
Весной 1527 г. вышло указание кесаря, согласно которому мы с доном Фернандо должны были ехать в действующую армию в Италию. Я бы мог сказать, что был рад этому, если бы не расставание с Урсулой. Сцена прощания разорвала моё сердце - бедная моя жена, державшаяся все эти месяцы, разом ослабела, словно подкошенная. Утончённая аристократка, видевшая жизнь, превратилась в простую бабу, что горестно завывает над уходящим на войну супругом.
Вся наша жизнь - череда запечатлённых в Вечности образов. Мать над колыбелью ребёнка, влюблённые, государь на троне, пастырь у алтаря, злодей, караулящий с ножом праведника... Все слова уже когда-то были сказаны, все жесты проделаны. Нам остаётся лишь снова и снова повторять их с наибольшим достоинством и благолепием, подобно тому, как современный богомаз старается, делая список древнего образа.
- Ты же совсем не умеешь воевать, - горестно рыдала Урсула.
В её понимании воевать могли только закованные в латы рыцари. Я снова и снова рассказывал ей о том, из каких краёв приехал сюда, о своих экзерсисах с саифом, объяснял, что не собираюсь лезть в гущу схватки и карабкаться по лестнице на стены Вечного города, что у меня на этой войне другие цели, - всё бесполезно. Урсула лишь качала увенчанной растрепавшимися чёрными кудрями головой и повторяла сквозь слёзы, словно в забытьи:
- Господи, неужели Ты и его у меня отнимешь?
Уже не помню, как я сумел тогда оторвать себя от заплаканной жены, которую обступали пугающие тени прошлого.
При всём при этом я был не прочь навестить Италию. Север выматывал меня. Я маялся простудами и насморками, еда казалась чересчур обильной и жирной, а нравы - грубыми и примитивными. От обожаемых немцами водки и пива меня тошнило; к счастью, ко двору завозили хорошую мальвазию, а в харчевнях можно было добыть недурную медовуху. Тацит, что воспевал германских варваров в пику цивилизованному Риму, был, я считаю, наивным глупцом
Дон Фернандо, привыкший к кастильскому солнцу, полностью разделял моё мнение о Германии.
- То, что здешний Ганс слопает за раз, нашему Хуану хватит на неделю. И они ещё смеют бунтовать! - возмущался он.
***
Началось долгое путешествие на юг через непролазные весенние тевтонские грязи. Нас сопровождал отряд аркебузиров, солдаты пели унылые протяжные походные песни, на привалах варили еду в котле, играли в карты и рассказывали бесконечные истории то о войне, то о бабах, то о нечистой силе. Мы должны были соединиться с испанской армией, которой командовал тёзка кесаря Карла дука де Бурбон, галл, бывший коннентабль коронованного подобника Франциска. Этот честолюбец, очернённый недругами в глазах короля, в итоге возглавил неудачный заговор против своего государя, бежал во владения кесаря и был им обласкан. Блестящий полководец, Карл стал творцом победы под Тицинумом, что позволило ему вдоволь утолить свою жажду мести - ведь именно дука взял в плен носатого галльского владыку.
Странствие наше было безрадостным. Язвы, нанесённые Германии Тенью, ещё не зарубцевались. На месте многих некогда богатых деревень остались лишь источавшие жирный запах гари развалины. Зачастую, лишь увидев вооружённых людей, крестьяне, словно лесные звери, убегали в чащобы. На обочинах дорог нам не раз попадались виселицы или колёса с болтавшимися или распластанными на них вконец истлевшими останками казнённых, колы с насаженными черепами. Несколько раз наш отряд натыкался то на толпы искалеченных, ослеплённых, клеймённых нищих, то на потерявших рассудок женщин, не вынесших гибели близких или надругательств. Со смешанным чувством жалости и омерзения я кидал им мелкие монеты или еду.
- Одно дело читать об этом в донесениях, другое - видеть воочию, - мрачно резюмировал как-то дон Фернандо.
Смерть сплясала здесь очередной свой танец и, как мы поняли вскоре, уже готовилась сделать следующее па.
Лишь вступив в пределы Равеннского экзархата, мы немного повеселели. Впрочем, следы войны, мало чем отличавшиеся от увиденного нами в Германии, покрывали и эту землю. Глядя на них, я снова и снова вспоминал пословицу, услышанную от венецианского купца, ездившего за тридевять земель в заморский Катай, населённый закутанными в изумительные шелка диковинными узкоглазыми людьми. Пословица гласила: "Из хорошего железа не делают гвоздей, хороший человек не пойдёт в солдаты". В этих словах я видел немалую мудрость. Что древняя Эллада, что языческий Рим, что Христианская держава вконец истощили себя, постоянно отправляя лучших сынов на бойню. Кто станет спорить с этим? Не правильнее ли пользоваться для этих целей каторжниками и авантюристами?
***
Мы соединились с испанцами уже под стенами Рима, где к этому времени собралась вся имперская армия. Итальянцами, согласившимися обнажить меч против понтифика, командовал граф де Гвасталла мантуанец Ферранте Гонзага, германскими ландснехтами - Фрундсберг. Дука де Бурбон приветствовал нас хотя и учтиво, но не скрывая своего равнодушия. Позёвывая, он выслушал дона Фернандо и меня, после чего заметил:
- Моё дело - война, я в этом мало что понимаю. Мои заботы - бить врага да вовремя платить солдатам. Я возьму для кесаря Рим, а уж Вы сами разбирайтесь там с книжками да чародеями. Кстати, если вам интересно, их до черта прибилось к армии, чуть ли каждый день находим и вздёргиваем парочку. Как, бишь, Вы их, рыцарь, зовёте?
- Гемидаймоны. Они не простые колдуны.
- Говорите, их прапрабабки сношались с чертями? - дука громко захохотал. - Если Вам интересует подобное, езжайте в Гасконь, Вы там ещё не такое увидите.
- Прошу к столу, милостивые государи. Вы наверняка проголодались с дороги, - отсмеявшись, сменил он тему, чтобы отдать долг гостеприимства посланникам Аахена. - И не беспокойтесь за своих людей, получат они и еду, и ночлег.
Дука де Бурбон был настоящим воякой, полностью посвятившим себя Аресу. Его не интересовало, за что и с кем сражаться; он также хорошо и храбро воевал за кесаря Карла, как некогда - против него. Думаю, если бы он попал в плен к Великому турку, то уже назавтра с ятаганом в руке начал бы поход во славу Магомета. Если кесарь Карл напоминал мне Траяна, то Карл Бурбон был похож скорее на грубых солдатских императоров времён помрачения языческого Рима, наподобие Аврелиана или Септимия Севера.
Граф Гвасталла был типичнейшем италийцем, на которых я вволю насмотрелся за годы, проведённые в Экзархате, лицо же принца Оранского совершенно изгладилось из моей памяти. За ужином, на который мы были приглашены, дука де Бурбон безо всяких прикрас обрисовал ситуацию.
- Брать Рим надо, причём как можно скорее. Фрундсберга разбил апоплексический удар, а он был единственным, кого слушались ландскнехты. Только он мог удержать их в узде, не заплатив ни флорина. У меня денег нет, у вас, думаю, тоже. Если солдаты не смогут в ближайшее время пошарить в карманах у римлян и под юбками их жён и дочерей, будет бунт. Мне больше сказать нечего. Утешает одно - сил у Климента кот наплакал.
- Кардиналам придётся крепко раскошелиться, - ввернул Гонзага. - Большинство ландскнехтов заражены лютеровой ересью, ожидать от них почтения к попам не приходится.
- Впрочем, у римлян хорошая артиллерия, а вот у нас с этим скверно. Наши фальконетики и кулевринки годны разве что для утиной охоты, - озабоченно прибавил он.
- Тем не менее, граф, мы не можем ждать, пока подтянутся осадные мортиры, - раздражённо отрезал дука. - К этому времени ландскнехты поднимут нас на копья. Если они хотят добраться до римского золота и римских шлюх, пускай соизволят потрудиться. Вообще, чем больше смутьянов и еретиков переколотят при штурме, тем лучше.
Де Бурбон раздражённо разом опрокинул кубок вина.
- Не забывайте, что в Риме есть наши конфиденты, - заметил принц Оранский. - Кардинал Колонна целиком на стороне кесаря. Точнее, он просто ненавидит Климента. Ещё непонятно, будут ли драться все римляне.
Богословские расхождения на этой войне отступили на второй план. Католики и лютеране преспокойно вместе палили по защитникам города, пьянствовали, кляли командование и устраивали в окрестных селениях охоту за провизией и деревенскими молодухами. Разношёрстная и разноплеменная имперская армия, вобравшая в себя всех попадавшихся на пути головорезов и искателей приключений, возвращала нас во времена вавилонского столпотворения; при виде её возникали мысли о чём угодно, только не о христолюбивом воинстве. Римская кампания походила скорее на поход Гейзериха или Алариха, но не Велисария.
Ужин закончился гомерической попойкой, после которой, должен признаться, меня и дона Фернандо вынесли из шатра де Бурбона на руках, словно беспомощных младенцев.
За день до штурма дука приказал подвергнуть Рим обстрелу из всех имевшихся орудий, чем привёл в недоумение Гонзагу.
- К чему этот бессмысленный шум и перевод пороха?
Де Бурбон усмехнулся:
- Граф, Вы воюете не первый год, а рассуждаете, как юный оруженосец. Это приободрит солдат и даст выход их ярости.
Уже под вечер в мою палатку зашёл дон Фернандо. Испанец проворчал:
- У меня от этого грохота уже мигрень. Шестнадцатилетним мальчишкой участвовал я в штурме Гранады, но теперь я всё меньше понимаю войну.
Я сочувственно покачал головой, а тот задумчиво продолжал.
- Прав был тот папа, что пытался запретить арбалеты. Именно с этой штуковины война из занятия благородных мужей превратилась в мясницкое ремесло. А бомбарды и аркебузы - это вообще флейты сатаны.
Я в ответ процитировал заморскую поговорку о гвоздях и солдатах. Дон Фернандо внимательно посмотрел на меня и проговорил:
- Ещё десять лет я бы вызвал тебя за такие слова на поединок, рыцарь, а сейчас вынужден согласиться с тобой. Ты видал, кого нагнали сюда Бурбон с Гонзагой? Половина из них обычные разбойники, по которым рыдают галеры, колесо и вдова с деревянными ногами, половина же просто работает, как работают мужики или подмастерья. Сложись ситуация по-другому, и они оказались бы в Риме, а не здесь. Война из искусства стала ремеслом, не будет больше ни Ахиллов, ни Аяксов, ни Сидов...
- Знаешь, рыцарь Иоанн, - доверительно сказал испанец, - когда закончится эта заварушка, я попрошу кесаря, чтобы он отправил меня в Индии. Европа на глазах меняется, и мне не по душе эти перемены. Она мельчает, превращаясь в одну сплошную торговую площадь в ярмарочный день. Всё меньше веры, всё меньше доблести, всё больше золота. Мне тут тесно, как в кротовьей норе, и скучно. Я разговаривал с идальго, воевавшим в отрядах дона Кортеса, - он говорил, что те земли необъятны. Там всё просто и понятно, есть мы, подданные кесаря, добрые католики, и есть язычники-дикари. А здесь..., - дон Фернандо безнадёжно махнул рукой, - если бы в Гранаде мне сказали, что я буду вместе с еретиками осаждать Рим, плюнул бы я этому человеку в глаза.
"Надо учиться у гемидаймонов, - подумал я. - Надо уметь соединять сотни эгоизмов и направлять их силу в нужную нам сторону".