День растворился в сумерках. И без Ирины он кажется таким же бессмысленным, как и вчерашний.
За окном вечерняя духота и машины. Проспект гудит двигателями и шелестит шинами. Липы вдоль пожелтевших газонов усталые, с поникшими от выхлопных газов листьями. Деревья на проспекте ждут ночи. Под их кронами людской гомон. Мы на кухне пьём водку. Игорёк стремительно опустошает первую бутылку вина. Он постоянно торопится с этой дрянью. Тьма алкогольного дурмана поглотит его раньше, чем притихнет проспект.
- Сыграем? - спрашивает Анжела.
- На что? - интересуюсь я.
- А давай, на бутылку?
- Тебе мало? - неподдельно удивляется Лариса.
В картах её подруга полный профан. У неё по картам детсадовский разряд. Она даже трезвая не сильна сыграть в "дурака". Однако, мнит себя шулером.
Она тянется за колодой и рассыпает её на пол. Провожает падение карт крепким матом. Как будто бы они виноваты, или сами упорхнули со стола.
- Поиграли, бля...
С ней хорошо бы сыграть на раздевание. Однако, не стоит потом смотреть на выигрыш. У неё, мягко говоря, ни рожи, ни кожи. И её волосы похожи на измочаленный веник.
- Подогрею, - она хлопает сковороду на плиту.
Игорёк с минуту смотрит на знакомый женский зад в изрядно поношенном трико. Затем на плиту. Потом на пол. Разбросанные карты ему категорически не нравятся. Он сгребает их ногой в кучу, заталкивает под батарею.
- Гречка для крови хорошо, - неожиданно сообщает он.
- Для кровяной колбасы? - уточняю я.
- Нет. Для крови. На плазму сдавать.
Чугунная сковорода скворчит ветчиной и гречневой кашей.
- Сдаёшь? - спрашиваю я.
- Угу... - вмешивается Анжела. - Какой терапевт ему справку напишет? Давление и перегар. Змей Горыныч. Спим в разных комнатах. И давление не в том месте.
- Чего?! - напрягает желваки Игорёк. - Сама бухаешь, как мужик!
- Заткнись, - спокойно говорит она. - Возьму сковородку - всю дурь вышибу.
- Сука...
Он плескает из бутылки в стакан. Тот, кто придумал называть это пойло вином, был ещё тот шутник. Жуткая отрава. Я избегаю даже дегустировать подобные напитки - берегу печень и почки. Игорёк обводит кухню мутным взглядом.
- Будем... - выдыхает он и запрокидывает голову, кадык судорожно прыгает вверх-вниз.
Скоро он станет самим собой. В определённый момент опьянения он начинает каменеть лицом. Он упирается взглядом в пепельницу. Он скрипит зубами и шумно втягивает в себя воздух. Потом с минуту бросает на собутыльников исподлобья злые взгляды. Затем вскидывает подбородок вверх. В финале этой последовательности телодвижений Игорёк напрягает жилы на шее и орёт: "Пошли все на хер отсюда!". Потом он плачет.
Игорёк мой главный друг детства и одноклассник. Я отчётливо представляю, как мы лепили из пластилина уродливых солдатиков и хранили их в морозилке холодильника рядом с посиневшими куриными тушками и обледенелыми палками варёной колбасы. Мы устраивали целые баталии, а потом опрометью бежали на уроки во вторую смену, так и не выполнив домашнее задание.
В данный момент я сочувствую старому другу. Искренне. Анжела его вторая жена. Возможно, его прокляли или приворожили. Другого объяснения у меня нет. Так просто ничего не происходит. Отхватить джек-пот на балу кикимор? Это же надо было так постараться! Теперь у Анжелы он официальный третий придурок со штампом в паспорте. Сейчас она смело может называть себя женщиной трудной судьбы. Конечно, в какой-то период своей жизни она выглядела прилично. Она смотрелась на троечку с минусом даже тогда, когда подцепила Игорька. И то, что мы с ней как-то покуролесили, пусть останется для него тайной. А потом она стала превращаться в сморщенную торбу. Народ не зря говорит: "Хочешь узнать, как будет выглядеть жена в старости - посмотри на её мать". Игорёк в поговорки не верил - он верил в вовремя налитый стакан. В этом вторая жена ему никогда не отказывала. И этот чудовищный тандем крутит педали уже больше десяти лет.
- Наливай, своей кобыле, - пыхтит Игорёк и набивает рот черемшой.
- Козёл, - кривится Лариса.
Она слева от меня. Она его соседка по площадке и по иронии судьбы тоже наша одноклассница. Мы даже сидели пару лет за одной партой.
- Твой часто приезжает? - спрашиваю я.
- На хрен мне такое счастье? - неподдельно изумляется она.
Муж Виталик для Ларисы давным-давно некая мифическая личность. Тем более, в каждый свой визит в этот подъезд он забирает чемодан и уезжает, кажется, навсегда. Каждая его стройка на селе заканчивается бурным романом с очередной дояркой, или с полеводческой бригадой в полном составе. Потом он неожиданно возвращается и часами застенчиво сидит на подоконнике лестничной площадки. Она забирает чемодан на хранение и молча захлопывает дверь перед его носом. Дочь Валерия поддерживает её безоговорочно. У двадцатилетней девицы нет к нему никаких чувств - она родилась задолго до конфетно-букетного периода мамы и Виталика.
Игорёк дожёвывает черемшу, допивает остатки вина. Потом он долго смотрит на бутылку и роняет её под стол.
- Нельзя на столе пустой посуде стоять, - говорит он и смотрит куда-то сквозь меня. - Денег не будет.
Его клонит в сторону. Он уже дважды крепко встретился головой с оштукатуренным кирпичом стены. Я с дамами медленно и верно собираюсь достигнуть такого же состояния.
Мы курим. Мы пьём по половине рюмки и в перерывах разглагольствуем о жизни, литературе и пустой таре. Время от времени Анжела пытается прочесть нам что-нибудь из Есенина. Потом она машет рукой, тянется за следующей сигаретой.
- Забыла, - беспечно сообщает она. - Ну и хер с ним.
- Наливай, - бурчит Игорёк.
- Тебе хватит! - отрезает Лариса.
У Игорька заплетается язык. Он очень прилично дёрнул ещё на работе и добавил по дороге домой. Сейчас уложил сверху литр красного креплёного. Когда я пришёл, он и так уже приближался к кондиции. Осталось совсем чуть-чуть.
- Как там Ирка? - спрашивает он в сто пятый раз и добавляет: - А мою трахал?
Как и каждый алкоголик он подозрительный и ревнивый. В компании с пьющей женой его ревность превратилась в чувство патологической уверенности в изменах второй половинки. Однажды, когда мне было лень тащиться домой, я у них заночевал. Пьяный вдребезги Игорёк мужественно продержался всю ночь с открытыми глазами. Он даже не курил - смотрел в потолок и держал руку на ягодицах безмятежно похрапывавшей Анжела. Как собака на сене, если быть откровенным. Мне известна его проблема.
Игорёк в стельку пьян и от этого забывчив. В каждую нашу встречу он пытается рассказать старую историю об утерянных домашних тапках. У него это получается не ахти, но он не сдаётся. Он собирает разбегающиеся мысли в одну большую морщину на лбу.
- У тебя всегда были нормальные бабы, - начинает он. - Даже эта, которая спёрла у меня тапки...
- Да заткнись ты со своими тапками, - шипит Лариса и подмигивает мне. - Пропил ты их! Мне ещё деньги показывал.
- Да?! - он чешет затылок. - Да ну на... Кому они нужны?
- Дошло?
- Сам потерял?
- Ну, наконец-то!
- У нас выпить есть?
- Полно!
- Это хорошо...
Игорёк ставит локоть на стол. Подпирает кулаком подбородок. Локоть соскальзывает. Он едва не лязгает зубами о столешницу. Потом трёт ушибленное предплечье и делает вторую попытку. В этот раз ему удаётся достаточно прочно утвердиться в позе роденовского мыслителя. Он жалобно смотрит на меня, по его щеке катится слеза.
- У тебя всегда были нормальные бабы...
Лариса подпрыгивает.
- Господи! - вопит она. - Пристукните его кто-нибудь.
Я разливаю водку. Обычный вечер. Нормальные соседи. Хорошие друзья.
Других одноклассников у меня почти не осталось. Надо же было такому случиться, что весь наш выпускной класс разделился практически поровну. Мы все живём недалеко от школы. По обе стороны широкого проспекта. Теперь те, кто родился на той стороне - врачи, директора, военные с такими звёздами, что ещё чуть-чуть и начинаются генералы. Наша сторона - алкоголики, тунеядцы и пролетарии. Один я, как хрен посреди проруби. Вроде бы и достиг многого, а тяга к водке губит все начинания на корню.
Анжела стаскивает сковороду с плиты. В третий раз. Сунет её мимо подставки на стол. Потревоженные бутылки радостно звякают. Сковорода скворчит и исходит паром.
Лариса терзает грейпфрут. Она отрывает зубами кусок цедры, выплёвывает в пепельницу под нос Игорьку. Дальше она орудует ногтями. Одуряющий аромат цитрусовых перебивает запах жареной гречки с ветчиной. Даже запах маринованной черемши бессилен перед грейпфрутом. Лариса сосредоточенно скребёт его ногтям, каждые пять секунд проверяет состояние маникюра.
- Нож возьми, - предлагаю я.
Она проводит мокрым от сока пальцем мне по губам.
- Кислый какой-то, да?
- Как и ты, - сварливо отзывается Анжела.
- Я сладкая. Правда?
Лариса вызывающе смотрит куда-то в глубину всклокоченных волос подруги. Потом переводит требовательный взгляд на меня.
- Правда? - переспрашивает она.
- Истинная.
- Что с Иркой? Опять развод?
Мне кажется, что о нашей с Ириной размолвке известно абсолютно всем вокруг.
- Что-то типа того, - говорю я.
- Давно бухаешь?
- Просто пью.
- Просто?
- Не тяни кота за хвост. Сколько ты уже не трахалась? - прямо спрашивает Анжела.
- Давно... - Лариса поднимает затуманенный взгляд к потолку. - Я уже и забыла.
Потом она интересуется:
- А ты?
Мы знакомы чёрт знает сколько лет. Мне с ними всегда комфортно. Даже их откровенно тупые шутки мне нравятся.
Я разливаю водку. У нас её троим упиться и не встать.
Мне действительно хорошо. В женской компании никто не схватит тебя за грудки. Никто не станет тыкать пальцем в грудь и бухтеть: "Ты меня уважаешь?". Даже в пьяной женской компании это исключено. Это не мужские посиделки. Там всё просто - уважаешь, значит, хлопнул по плечу и пьёшь из одного стакана. Не испытываешь симпатии - бьёшь в морду. С дамами, конечно, посложнее. Тонкая женская натура вообще не переносит подобного отношения, противится и встаёт на дыбы. Дамы не получают в морду. Их трахают. А раз трахают, значит уважают. И никак иначе. Анжелы этот постулат не касается: ей регулярно и со вкусом бьёт по физиономии третий муж. Впрочем, это у них взаимное.
Игорёк утирает слезу. Он поднимает голову, всхрапывает, раздувает ноздри. Потом выпячивает подбородок, выкатывает глаза и открывает рот. Кадык прыгает туда-сюда на багровом от напряжения горле.
- Пошли все на хер! - орёт он мне в лицо.
Он заливается слезами. Мы втроём тащим его на тахту в спальню. Он вяло брыкается. Лариса пинает его под зад. Жена отвешивает тяжёлые затрещины. Игорёк бессмысленно мычит. Тапки покидают его ступни. Меня разбирает идиотский смех.
Потом мы возвращаемся на кухню. Хозяйка кромсает ветчину. Лариса курит и задумчиво гладит своё колено. Я сдвигаю три рюмки вместе.
Каждый раз в этом клубе благородных девиц я понимаю, что бесцельно транжирю свою жизнь. И мне начхать на этот факт. Я могу хмыкнуть, пожать плечами и дёрнуть очередную рюмку. Это легко сделать, потому что я сижу между увядающей хризантемой и чертополохом. Я пью водку, смотрю на их ноги и физиономии, оцениваю формы женской груди и знаю, что ещё не всё потеряно. У меня ещё есть в запасе пять-десять лет. У меня есть шанс, пока время и гравитация не возьмут своё. Женщины стареют быстрее. Но я, наверное, свой шанс по пьяни всё-таки просрал...
Я смотрю влево на ноги Ларисы. Колени Ирины я целую. Ноги слева я иногда раздвигал. По правде сказать, не только она охотно выполняла со мной это упражнение - многие из моих знакомых женщин поступают точно таким же образом. Особенно в отсутствии мужа и постоянно в непрезентабельном виде.
Мы безмятежно пьём и беседа становится всё более бессвязной. За окном поздний вечер. На проспекте зажглись фонари. Машины несутся в призрачном свете. Мы постоянно прерываем друг друга, чтобы что-то рассказать. Не заканчивая одну историю, перескакиваем на другую. Мы не сидели за одним столом с начала весны, а через неделю закончится август.
Лариса слегка покачивается на табурете. Она сидит нога на ногу, чертит узоры пальцем по колену. У неё хорошие ноги. Мужчины на улице на них оборачиваются. Я внимательно слежу за её пальцами.
- Нравятся? - спрашивает она.
- Зачётные, - подтверждаю я. - Чулочки бы на них чёрные и мужики в очередь выстраиваться начнут. Чур, я первый.
Она подхватывается и, пошатываясь, выметается. Анжела угрюмо двигает ко мне рюмку.
- Ну, и на хрен ты про чулки?
- Пусть покажет.
- Сейчас начнётся. Салон мод, бляха муха.
Она опрокидывает свою порцию в рот. Следом отправляется долька грейпфрута. Затем она занюхивает ароматный фрукт куском хлеба, елозит вилкой в сковороде и морщится.
Хлопает дверь. Лариса падает на своё место и с невинным видом одёргивает юбку. Вместо прилично выпившей симпатичной женщины на табурете сама скромность. Ноги в чёрном нейлоне радуют мой взгляд.
- Так? - спрашивает она и хлопает ресницами. - Или другие смотреть будем?
Анжела отвратительно матерится под нос и тянется за сигаретами.
- Резинка широкая? - интересуюсь я.
Лариса с готовностью задирает юбку по бедру вверх. Ещё сантиметр выше и белая полоска кожи прервётся - начнётся нижнее белье. Если, конечно, оно на ней есть.
Я задумчиво глажу нейлон. Она наблюдает за мной и едва заметно улыбается. У Ларисы стройные ноги: мама была консервативная до мозга костей, как Маргарет Тэтчер - ноги Лары накрепко пеленали. Да и какие в период заката СССР памперсы? Не то было время.
- Выпьем по этому поводу? - предлагаю я.
Мы с ней чокаемся. Рюмка в её руке дрожит. Водка течёт по пальцам. Она успевает раздвинуть колени. Капли пятнают вытертый до основания линолеум.
Мы пьём за волшебное спасение чулок. Потом одновременно за чёрные чулки на чудесных ногах, просто за красоту и за всех женщин мира в чулках. Анжела с нами не чокается. Она молча ополовинила свою рюмку. Закурила, выпустила из ноздрей две струйки дыма и уставилась на отражение холодильника в стекле. Рядом со своей соседкой ей только и остаётся, что мрачно цедить водку.
- Два черных гондона, - хмуро произносит она.
- Прекрасная метафора, - усмехаюсь я. - Даже классик не смог бы лучше.
- Сф-ф-формулировать... Ага...
Ларису начинает развозить. Хорошо, по-настоящему, правильно развозит. Скоро в хлам будет. А вот у хозяйки квартиры что-то от водки крышу сносит не так, как раньше. Недалёк тот день, когда она станет такой же, как и её муж.
- Я чулки никогда не надену, - заявляет она.
Анжела чертовски права. Ей свои формы из спортивных брюк лучше не доставать.
- Ноги брить не хочет, - Лариса крутит пальцем у виска. - Мохер сучит.
- Сама ты хер! - Анжела вскидывается с табурета.
- Чего бесишься? - спокойно спрашиваю я.
- Вот же, сука...
У неё по всей физиономии красные пятна. Я с трудом изображаю на лице недоумение. Меня тоже начинает разбирать. Поэтому я примирительно, но с силой усаживаю её обратно.
- Да ладно. Это любя. Чего бесишься?
- Отвали, - ворчит она, но уже без злости.
Она гремит коробком и чиркает спичкой. Прикуривает и делает несколько быстрых затяжек. Пальцы у неё мелко дрожат. Лариса демонстративно одёргивает юбку. Потом забирает у Анжелы сигарету. Затем её ладонь находит мою руку. Она смотрит на подругу в упор.
- Опять я виновата?
- Причём здесь это?
- Притом!
В спальне громко храпит Игорёк. Теперь мы с чокаемся с его женой. Теперь водку мрачно цедит Лариса. Она катает сигарету в пальцах и смотрит в темноту за стеклом. Табак сыплется на мокрый стол и набухает коричневыми кляксами. Уличный фонарь напротив окна дёргается жёлтым светом.
Я представляю, что, просунув голову в форточку, можно увидеть окна квартиры Ирины. По диагонали от перекрёстка за два дома и восемь подъездов живёт моя дама сердца. Она презирает алкоголиков. Она родилась на той самой стороне - на правильной. Я называю наш проспект Ирининским. Когда Фролова слышит это название, то смешно морщит нос, прежде чем улыбнуться. Её колени я сначала целую...
Мы пьём и пьём. Анжела уже едва ворочает языком. Она вяло жестикулирует и таращится на сморщенный кактус в треснувшем горшке. Кактус испокон веков живёт на этом подоконнике, и в ответ топорщится иголками на худых рёбрах. Наверное, она часто с ним беседует.
Лариса щёлкает зажигалкой. Полупустая сигарета пыхает открытым пламенем. Лариса отшатывается, матерится и вытряхивает из пачки новую.
Анжела наконец осознаёт, где я. Она приваливается к моему плечу. Начинает бубнить что-то об отсутствии женского счастья. И вообще, она считает, что жизнь полное говно, когда у мужа встаёт раз в месяц. Правда, встаёт так, что без слёз и не взглянешь. После этих откровений она тянет пальцами за ворот своей майки и бессмысленно разглядывает грудь. Потом бьёт кулаком по столу. Бутылки испуганно подпрыгивают.
- Никому не даю! - громко сообщает она. - Я дура.
Слишком высокая самооценка часто мешает дамам сосредоточиться при ответе на гамлетовский женский вопрос: дать или не дать? Я отрешённо думаю, что алкоголизм не самое страшное в её существовании. Она в третий раз замужем. У неё на голове веник вместо волос. У неё короткие ноги, широкий зад, а живот, как шкура шарпея. И грудь, разглаженная к пупку утюгом. Соски смотрят вниз, словно их привязали к шнуркам. Я невольно сравниваю её с Мариной и лишний раз убеждаюсь в своей правоте.
- Да? - спрашивает Анжела у кактуса.
Потом она кивает, морщит лоб и добавляет:
- Полная... Но с тобой легко!
- Не надо, я сама... - цедит сквозь зубы Лариса.
Фонарь за стеклом плывёт из левой створки окна в правую. Я мотаю головой, фокусирую взгляд на осветительной мачте. Потом вновь смотрю на колпак фонаря. Фонарей на проспекте ровно в два раза больше. И они в два раза ярче.
Лариса облизывает губы. Она закрывает один глаз и пытается сомкнуть пальцы на рюмке. С третьего раза у неё получается. Она доносит рюмку до рта, осторожно выдыхает и пробует выпить. Осиливает наполовину. Рюмка выскальзывает из ослабевших пальцев. Чёрный нейлон на коленях мокрый от водки. Стекло весело дребезжит осколками под моими ногами.
Она начинает вставать и вцепляется мне в локоть. Вторая ладонь обхватывает горлышко ополовиненной бутылки.
- Ко мне...
Лариса влажно и жарко дышит мне в ухо. Потом отстраняется и выпаливает прямо в лицо подруге:
- Гондоны примерять!
Анжела сметает тарелки со стола и стонет:
- Уродина...
Потом она встречается лбом со столешницей, подсовывает ладонь под щёку и затихает. Мне безумно хочется взять с подоконника кактус и ткнуть под её ягодицы, расплывшиеся на табурете - пусть ошалеет, когда очнётся. А пока она в пьяном забытьи мечтает о женском счастье, я вспоминаю её младшую сестричку и явственно представляю, в чём заключается счастье для старшей - налакаться водки и мордой в стол!
Я поднимаюсь с твёрдым намерением взять кактус и выполнить задуманное. Сон у Анжелы пьяный, но чуткий. У неё подрагивают веки. Сквозь слипшиеся ресницы пробивается почти осмысленный взгляд.
- Муж п-п-проснулся...
- Доказательства?
- Н-н-не х-х-храпит...
- Аргумент.
- Пошли все на хер! - вопит Игорёк.
В спальне падает что-то тяжёлое. Лариса тянет меня за руку. У неё на удивление внятная речь:
- Идём, или я прикончу тебя на месте.
У меня есть принципы. Я знаю, что пьяный секс редко заканчивается хорошо. Скорее - плохо. Не в том смысле, что он может быть неудачным, а в смысле будущих проблем. Кто-то обязательно застанет тебя в самый неподходящий момент. И существование этого человека будет отравлено не причастностью к интимной тайне, а чёрной завистью. И тогда он тебя сдаст. Я не сомневаюсь - обязательно сдаст! Стуканёт даже эта кикимора Анжела. Пойдёт прямо к Фроловой и начнёт затягивать удавку на моей шее. И потом ведь не скажешь: "Подумаешь, дверью ошибся". Можно ошибиться дверью; можно ошибиться, измеряя деталь штангенциркулем; можно выпить не то лекарство. Ошибиться женщиной нельзя. Никогда и ни в каком состоянии! Я принципиален в этом вопросе. Всегда, пока не выпил определённую дозу. Однако, я не чувствую эту грань и никак не могу удержаться.
Женщина, обладающая бутылкой водки, непременно заставит меня воспользоваться её телом. Каждая встреча с Ларой заканчивается одинаково. Все два десятка лет после выпускного...