Не знаю и не пытаюсь понять, откуда взялись эти слова, что означают. Просто смотрю на сад, залитый дождем, на чьи-то жизни, которые за стеклами, изгибаются, делают неузнаваемым то, чего никогда не было и не произойдет. Кажется, сам уже в гуще воды, событий и слов, что-то говорю, кого-то целую.

Столько раз описан дождь в тысячах романов, рассказов, стихов. За окнами дождь слов, они складываются в обрывки предложений, тают, уходят в землю, наблюдаю за ними, слушаю.

...не должно быть кладбища, возникают из туч люди, слышу не их голоса, а монотонный шум воды, они говорят, движутся. Хотя все уже давно случилось и даже следа от этого не осталось. Прислушался, капли дождя превращается в звуки, уже различимы отдельные слова, начинаю отвечать.

За окошком над изголовьем кровати сеет дождь и падает на луг, слившийся с линией горизонта. Мелкий дождь накрапывает, едва увлажняя предметы. Тихий, затяжной и назойливый, как дурные мысли или сомнения, как новая идея или тайна. Казалось, он будет вечно. Идет милосердный, нищий дождь. Он нематериален, словно стопы святого. Он падает медленно, но упорно и только силой падения должен размыть камень. Но это произойдет не сегодня и не завтра. Дождь сеет, настойчивый и тихий, будто предзнаменование или предостережение. Льется ласковый, милосердный дождь, освежающий раны. Звенящий дождь орошает всех. Теплый задыхающийся от страсти дождь, капли которого, подобно крохотным членам, проникают за наглухо застегнутый ворот. Брызжет оплодотворяющий дождь. Смотрю на новый дождь. Из размытой земли выплывают на поверхность сокровища Атлантиды. Идет археологический дождь. Под ногами возникает античное великолепие. Дождь смывает историческую почву, исторгающую мрамор, книги и монеты. Все, лежащее на поверхности оказывается тривиальным и грубым. Под сорной травой истоптанных улиц, под площадями деревушек вода обнажает древнее великолепие Империи, которое пора извлечь из небытия. Льется дождь, и из земли возникают Истинна и Красота. Льется дождь, и вместо зарытых в грязь костей, воцаряется дух прошедших жизней. Вместе с дождем раскрываем какие-то тайны или наоборот еще больше запутываем очевидное.

Во втором часу ночи под шум дождя заснул, но тотчас проснулся. Утром гулял в саду, в поле, был в лесу, так хорошо, еще никогда не было в жизни. Обедал, потом слушал музыку, чувствовал, что буду жить счастливо, как никто. Потом заснул, в четыре часа меня разбудила Катя:

- Приехал Алексей. Подъем! Плесни себе на лицо холодной воды и иди встречай его.

Отвез ее на пляж. День стоял рабочий и совсем не летний, берег был великолепно пуст. Она оттолкнула меня и рассмеялась.

На кладбище, над свежей насыпью стоит крест тяжелый и гладкий. Глядя на него, думал, какая красота должна быть у женщины. Конечно, черные, кипящие смолой глаза. Густые ресницы, нежно играющий румянец. Маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленные икры, колени цвета раковины, покатые плечи. Гибкое и страстное тело, змеиное и горячее. Глаза - живое пламя, волосы черные, длинные, шелковистые. Но главное, вот что: легкое дыхание. - А ведь оно у меня есть, послушай, как я вздыхаю, ведь правда есть.

Это легкое дыхание рассеялось в мире, в облачном небе и холодном весеннем ветре.

- Как тебя зовут? - Какая разница? - расхохоталась. Она оделась, отвез ее в бар, но забыть ее было трудно. Я не работал, долго спал, вставал и читал газету. Отмокал в ванне, когда она зашла... Последнюю свою зиму она совсем сошла с ума от веселья.

Город под дождем стал чист, мостовые блестят, по ним легко и приятно идти. Меленькая женщина в трауре, с зонтиком переходит площадь. Познакомился с нею в баре. Она вошла и села со мной рядом. Я, наверное, самая большая страхолюдина в городе, может именно потому. - Выпьешь? - Конечно, почему бы нет?

В нашей беседе не было ничего необычного. Она меня выбрала, так все просто. Никакого напряжения. Выпивать ей нравилось, выпила она много. Всякий раз, когда она возвращалась и подсаживалась рядом, во мне шевелилась какая-то гордость. Не только самая красивая женщина в городе, но и одна из самых прекрасных в моей жизни. Положил руку ей на талию и поцеловал один раз. - Как ты считаешь, я хорошенькая? - Да, конечно, но тут еще кое-что. Дело больше, чем во внешности - Меня обвиняют, что я хорошенькая, ты действительно так считаешь.

Она ни в чем не знала меры. Некоторые утверждали, что она чокнутая. Но она просто танцевала и флиртовала, целовала мужчин. Мы текли вместе без напряжения. Проснувшись, опять поехали ко мне, приготовил ужин. Ночь продолжала наступать, и с этим ничего не поделаешь. Снаружи кто-то давил на клаксон машины, очень громко и настойчиво. Поставил бутылку на пол и заорал в окно.

Девочкой она ничем не выделялась. Что можно было сказать о ней, кроме того, что она хорошенькая, счастливая, способная, но шаловлива и беспечна к наставлениям. Затем она стала расцветать, развиваться не по дням, а по часам. В четырнадцать лет у нее при тонкой талии и стройных ножках, уже хорошо обрисовывались груди; в пятнадцать стала красавицей. Тщательно причесывались ее подруги, они были чистоплотны, следили за своими сдержанными движениями. А она ничего не боялась, ни раскрасневшегося лица, ни растрепанных волос, ни заголившегося при падении на бегу колена. - Хорошенькая - не то слово, оно едва ли отдает тебе должное.

Дни серые, памятники кладбища, далеко видны сквозь голые деревья и мелкий дождь, холодный ветер шелестит венком у подножья креста, в который вделан выпуклый фарфоровый медальон. В нем - портрет, с радостными, поразительно живыми глазами. Она взглянула на меня и рассмеялась.

Поцеловала меня, кажется, ухмыляясь сквозь поцелуй. Ближе к закрытию отправились ко мне. У меня оставалось пиво, сидели и разговаривали. Именно тогда понял ее - сплошная доброта и забота. Возможно, кто-нибудь погубит ее навсегда. Надеялся только, что это буду не я. Венок, могильный холм, крест! Возможно ли, что под ним та, чьи глаза так бессмертно сияют из выпуклого медальона на кресте.

В глубине души маленькая женщина счастлива, как все преданные какой-нибудь мечте люди. Отвез ее обратно в бар, купил выпить и вышел. На следующий день нашел работу, куда ходил остаток недели. Слишком устал, но в пятницу поехал в бар. Сел и стал ждать ее. Шли часы. Когда выпил уже довольно много, бармен сказал: - Мне жаль, что с твоей девчонкой так вышло.

Без всяких забот и усилий, как-то незаметно пришло к ней изящество, нарядность, ловкость, ясный блеск глаз. Целовалась самозабвенно, но без спешки. Пустил руки по всему ее телу, в волосы, ее глаза смотрели прямо в мои.

Среди бесконечных потоков дождя кружатся чайки, безмозглые и рассеянные. Старухи лет по 70 сидят на лавках, прикрываясь огромными зонтами, обсуждают продажу недвижимости, оставленной мужьями, давно не выдержавшими гонки и глупости выживания. В воздухе разливался мир, и мы бродим по пляжу, валяемся на лужайках и почти ни о чем не разговариваем. Хорошо просто быть вместе. Покупаю бутерброды и что-то попить, садимся на песок, едим. Обнимаю ее, спим часик.

Маленькая женщина креститься и идет по главной аллее. Дойдя до скамьи напротив креста, сидит на ветру и весеннем холоде час, два, пока совсем не замерзнут ноги в легких ботинках и руки. Она долго сидит, смотрит на меня, потом медленно говорит: - Прости, ты разве не знал. - Нет, не понял я. - Самоубийство. Вчера похоронили. - Похоронили? Переспросил я. Казалось, она войдет в любой момент. Как же ее может больше не быть. Ведь я познакомился с ней в баре.

-Ты сумасшедшая. - Я по тебе скучала. - Кто-нибудь другой есть? - Нет, никого другого. Один ты. - Я очень несчастлив. - Ты уверен? - Да, уверен. - Все будет в порядке. - Нет, мне тоже больно. - Да, больно, я не шучу. - Утомляет, ты прав, все утомляет. - Ладно, больше не буду, не грусти.

Итак, мне пятьдесят шесть лет. Я не красив, хотя всегда хорошо одет. Глаза совсем молодые, черные, волосы аккуратно расчесаны, а в них - серебро. Слушая сладко поющих весенних птиц, шелест ветра в венке, думаю иногда, что отдал бы полжизни, лишь бы не было перед глазами этого мертвого венка.

Ушли вместе. На улицах на нее все оглядывались. Она была красивой женщиной, может даже красивее чем раньше. Добрались до моей квартиры, открыл бутылку вина. Мы ели и разговаривали. С ней разговаривать всегда было легко. Она немного поговорит, а я послушаю, потом сам поговорю. Разговор просто тек вперед.

Белеет облачный склон неба, сереет весеннее поле, а потом когда проберешься среди луж под стеной кладбища и повернешь вправо увидишь, как бы большой низкий сад, обнесенный белой оградой.

Утром она готовила завтрак, была спокойной и счастливой, громко пела. Валялся в постели, наслаждался ее счастьем. Наконец она подошла и потрясла меня за плечо, спросила: - Что делаешь? - Ничего, ничем не могу заняться, интереса нет.

Пил до самого закрытия. Она, самая красивая, самая красивая женщина в городе... удалось доехать до своей квартиры, и я не переставал думать: - Должен был заставить ее остаться со мной, а не принимать это ее нет.

- Самоубийство? А не мог бы ты мне сказать как? - Горло перерезала. - Понятно. Налей-ка еще.

Пил до самого закрытия. Самая красивая..., самая красивая в городе. Удалось доехать до своей квартиры, не переставал думать: Я должен был заставить ее остаться со мной, а не принимать это ее нет. Все в ней говорило, что я ей не безразличен. Просто был слишком небрежен, ленив и черств, заслужил ее смерть и свою. Встал, отыскал бутылку вина и глотнул из горла. Самая красивая девушка в городе умерла в 20 лет.

Никто не танцевал так, не бегал так на коньках, ни за кем не ухаживали столько, сколько за ней, никого не любили как ее. Незаметно стала она девушкой, и уже пошли толки, что она ветрена, не может жить без поклонников, что в нее безумно влюблен Саша, и она его любит, но так изменчива в обращении с ним, что он покушался на самоубийство. Последнюю свою зиму она совсем сошла с ума.

...подошла, потрясла меня по плечу, снова поцеловались. Она плакала, не издавая ни звука. Чувствовал ее слезы, длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти. Очень обрадовался ей, было приятно принимать ее и занимать. Она приехала очень красивая. Шел дождь. Он жалел об этом, был очень оживлен, держал себя достойно, шутил, что он влюблен. Когда гуляли перед ужином, была прелестная погода, солнце блестело через мокрый после дождя сад, хотя стало совсем холодно, и он вел меня под руку и говорил, что он Фауст с Маргаритой. За чаем сидели на веранде, почувствовала себя нездоровой, прилегла, а он курил, потом присел ко мне, стал говорить любезности, рассматривать и целовать руку. Закрыла лицо шелковым платком, несколько раз поцеловал в губы через платок.

...смеялась долго и хорошо - только так она и умела. Словно радость из огня. За беседой целовались и подвигались все ближе друг к другу. И только когда она сняла платье с высоким воротником, увидел уродливый шрам поперек горла, длинный и толстый. - Черт побери, сказал я, лежа на кровати, что ты натворила? - Однажды ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе больше не нравлюсь? Я по-прежнему красивая? - Да, я же тебя люблю..., хватит уничтожать себя, ты самая живая женщина из всех, кого я встречал.

Не забыл ее, мы из-за чего-то поссорились, чувствовал, что пора уходить, а когда вернулся, то понял, что ее тут уже не будет, но не успел и полчаса просидел в баре, как она вошла и села рядом. Заказал выпить, потом посмотрел на нее. Она была в платье с высоким воротником, раньше на ней такого не видел. - Люди думают, что во мне больше ничего нет. Красота - ничто, красота не остается навсегда. Даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, если ты людям нравишься, то знаешь, что они тебя любят за что-то другое. - Я вижу, ты опять тут. - Ладно, мне повезло. - Не обижайся, зато у тебя завораживающее лицо. - Спасибо. - Выпили еще по одной.

Характер у нее граничил с безумием. Другие девчонки относились к ней ревниво, и она дралась почти со всеми. Вдоль всей левой руки у нее бежали царапины от бритвы. На левой щеке тоже остался изрядный шрам, но он скорее подчеркивал ее красоту, чем портил.

Сестра обвиняла ее в том, что она злоупотребляет красотой и не пользуется как надо умом. Но у нее сильны были и ум и дух: она писала стихи, танцевала, пела, а когда кого-нибудь обижали, она им глубоко сочувствовала. Просто ум у нее был другой - непрактичный. Сестра ревновала ее, потому что она отбивала ее мужиков, и злилась, ей казалось, что она мужиками не лучшим образом распоряжается. У нее была привычка добрее относиться к уродам, от красавчиков ее тошнило: - Кишка тонка, без перчика. Полагаются на идеальную форму ушек и тонкие ноздри, одна видимость, а внутри ничего.

...ушла в ванную, вскоре вышла, выглядела чудесно, длинные черные волосы, глаза и губы блестели. Сама она блестела, свое тело, показывала спокойно, словно отличную вещь. Она была самой молодой и красивой, самой красивой девушкой в городе. Она укрывалась простыней.

Утром поднялся, заварил пару чашек кофе, одну принес ей в постель. Она рассмеялась.