Аннотация: Один из рассказов вошедший в 3-ю книгу "Трагисатира 2010-12 гг."
1
После долгих ожиданий в одном лишь высокопоставленные чиновники министерства города Пуфендорффа все почти согласились в том, что людей надо по-старинке держать в страхе, и снова, очарованные надеждой в пре-имущественном большинстве, собрались в замке Гоббса. Шорох, гудение голосов, запахи пота и терпкого парфюма, коварные улыбки и еле сдержимые страсти, в общем, торг начался, а мощные двери в залу оставили открытыми. Зачем? А затем, что уже не раз бывшего министра Цитрамона Ипатича Копчёного забрасывали мешками озлобленных писем от общественности, что он якобы все очень важные проблемы и разделения пирога необходимо про-водил при закрытых дверях. Но это было в здании старого министерства в городе Мигрень, где от удара до сих пор осталась в правой стене дыра, как свободный лаз или как памятник о былых, неповторимых временах.
А здесь, в замке Гоббса среди собравшихся пуффендорфовских самых отъявленных воротил вовсю шло знакомство с новым кандидатом в прези-денты фин.министерства г. Трофимом Адамычем Любезнобуяновым, который пока не страдал головной болью, как другие Мигреняне с тревожно-бледными лицами от усидчевого геморроя в борьбе за жажду лучшей жизни.
- Кто он,.. уж не засланный ли от самих "муравьиных львов"? - многие задавали себе вопрос и напрягали умы. - Да кто же он, этот будущий пред. мин, который должен презентировать лицо современности в стране Пол-шлараффия? Ведь многие уже до него бродили в народных массах, горели нетерпением и энтузиазмом, а если не заявляли о своих намерениях нагло во всеуслышанье, то просто по привычке опасения, что любое честное и великое начинание искони ставилось под подозрение народом, потому как были в числе многих энтузиастов-вожаков и крутые архаровцы, переодетые в масках, которые наравне с прочими, горели и плескали руками, а потом куда-то исчезали с экрана, но он-то "Буян", наверняка, не такой, и значит бояться нечего...
Немного помявшись, он смекнул, что если он ещё подзатянет с речью, то многие сочтут его начальное возбуждение за кокетливый припадок. И дело было не только в душной погоде, после чего прошёл ливень и небо про-яснилось, а в том, как настроен его барометр по отношению к собеседникам; он слегка улыбался фарфоровыми зубами и сверкал плотоядными глазён-ками, благосклонно кивал и вставлял пока рваные фразы, нагнетая интерес публики к собственной персоне.
Трофим Адамыч Любезнобуянов сидел непринуждённо на сафьяновом кресле в строгой осанке и нога на ногу, да с всеобещающими глазами отвечал почти на все вопросы будущих коллег, и когда затекала нога, он элегантно менял позы и даже грациозно показывал указательным пальцем хвастливые направление мыслей. Выдерживая паузы, в течение которых взгляд у него был неподвижный, немного рассеянный, он всё-таки отвечал без особых возражений деловым и даже не очень учтивым тоном, предостерегая своим колючим взглядом простодушных или кляузных прожектёров, заостряющих внимание на мелких подробностях и как-бы игнорируя общие законы управ-ленческой жизни, как думалось г. Любезнобуянову. А иногда некоторым он спокойно говорил: "Вам можно посочувствовать". Это звучало, как "сами виноваты", даже если и не зависело от презумции невиновности кающегося субъекта. Ко всему, выбранный кандидат давно зарубил себе на носу, что падение личности бывает тем глубже, чем больше было оказано чести и сни-схождения, поэтому он старался не давать повода для разгула панибратства даже среди некоторых закадычных дружков из партии "зелено-рыжих", которые, хотя и были раньше за гуманную раздачу кусков, да всячески пор-тили воздух пакостными действиями, но зато теперь они повзро-слели и стали заправскими помощниками тех, против кого "боролись". Вот также и дети бывают жестокими, когда начинают выходить из детского возраста, но, быть может, им не суждено вырасти в меру человека, а таких людей в любой партии предостаточно, за что все Любезнобуяновцы оставались придир-чивыми, но уверенными в дальнейших действиях.
Никого вовсе не оскорбляло и не коробило, что Трофим Адамыч называет фамильярно буквально всех внизу сидящих собравшихся "муравьиными тигрятами". Так как при уже бывшем председателе г. Цитрамоне Ипатиче Копчёном некоторые дерзяки позволяли себе не только принижать так назы-ваемое уважение и умышленное достоинство утвердившихся особ, но и определяли человеческие неутомимые старания как - ничто?!
Оттого и собрались они все здесь, чтобы наконец выяснить основательно ценность материальной мощи, себестоимость человеческих сил и конечно подсвежить патриотические чувства для будущего согласия с общими пла-нами муравьиных львов. А к тому же все прекрасно знали, что трезвыми глазами всегда можно заметить, когда наступает время возрождающихся циклов, то изо всех нор выползают или их достают именно те личности, которые только нужны, ну а которые не нужны пока, те останутся в норах и пущай трепещут до поры до времени или соглашаются на принятую давно теоретическую клятву. И это само собою так происходит, ибо таков естест-венный закон благоустройства и благочиния в человеческом рассудке, а на яву каждый жаждет проявить себя, если уж предоставилась возможность, пусть даже с начальных абцугов эти дела носили характер галиматьи, но в настоящем-то времени их можно поставить на крепкую лестницу, а потом и разобраться с предшествующими заблуждениями, и живи себе припеваючи в великолепном сне.
Трофим Адамыч имел репутацию "любезно-громового эхо", а также имел склонность, как и все люди такого калибра, хвастаться на все стороны о своей безупречной нужности и всячески поддерживал приблизительно таких же сослуживцев; а они-то всегда дивились таким ворвавшимся наваждениям, служба у них такая, они и не то уже видали, дивись и вникай, а ежели спросит кто из профанов, мол, дьявольщинкой попахивает, ты отвечай, а нам-то что за дело, мы люди подневольные во всех проектах. Что ж с того, если у Трофим Адамыча проектов и концептов припасено столько, сколько песку в море, но осуществятся ли все или только некоторые - не знаем, ибо мы живём при современном оголтении. А вот такие Любезнобуяновы изображают силу, с которой нельзя не считаться, ведь у них всех ассоциация взаимного страхо-вания, поэтому вслушиваться и вникать нам обязательно и почётно. Скорей всего это была их оправдательная тактика самоутверждения (наверное, от внутреннего неудовлетворения собой) среди большинства, и они обороняли её вплоть до деспотических коварств против этаких тщетных поползновений таинственной свободы и царства благодати.
- Он-то был всегда неутомимый боровичок и считал себя вправе колобро-дить, не стесняясь ничем, в пределах конечно, кроме усердия не по разуму, а уж если касалось финансов, то колобродил он серьёзно, сосредоточенно и сердито, так что противоречить ему не советуем, всем противникам нос утрёт, потом не сдобровать! - вполголоса кряхтели бывшие минфиновцы о Любезно-буянове. "В его-то пархатых крылышках терпенье не залежится, он всегда требовал интересных разговоров и проявлений дружеских чувств, хотя сам-то по этой части был слабоват, даже имел характерную боязнь злословия, во всяком случае открыто, но и на том ему огромное спасибо!" - нахваливали с правдивым сарказмом и без всяких намёков высокие коллеги из объединения сберкасс "Народные крохи".
А присутствующие из самого центра денежного фонда "Заманиловцы" говорили о бывшем коллеге чуть с завистью: "Он был рассудительный, но мог и орать, ох, как он мог орать, аж коленки тряслись, а когда улыбался, то чёрт его знает, что он в этот момент выдумывает состряпать, поди угадай его бессарабское отродье. А чего орал, видно очень хотел побольше оттяпать, да повыше взлететь к полной свободе, но не вышло, пока, а поговаривают что он править всей страною хочет? Вот это лафа!".
- Это ж надо случиться, что тепереча Пуффендорфом холеричный пред-седатель будет править? Теперь жди грома и молний от нового раджи. Они-то тепереча поборют многие чуждые и враждебные явления, в которых они чув-ствуют себя окружёнными. Ведь они все такие эгоисты, что даже на частичную несправедливость уповают и возлагают все надежды как для своих желанных средств, сначала к собственному благополучию, а там как получится!? - доно-сились искренние отголоски из прибрежных провинций Мигреня.
Теперь-то этот вопрос стал актуален и его уместно ставить даже в пра-чечных и булочных, однако, абсолютно правильного ответа, как всегда, никто не получит, так как и сами же коллеги, какие Трофима Любезнобуянова "вулканище с дымком" величают находятся в недоумении и сомнении оттого, что ведь в такой карьеристической магме нету порядочных исходов, будто это какая-то загадка без разгадки.
- У него столько огня, что аж жуть порой берёт, а ещё он утверждает, что наша страна самая хорошая и он её сильно любит, особенно когда он по ней шатается с визитами вместе с женой, - поговаривают новые коллеги с пыл-кими глазьями и масленными губами. А другие, что пониже стоят, добавляют: "Трофим Адамыч - это единственный из всех министров, который может своё мнение влоб сказать потихоньку и Копчёному, и самому Антону Палычу Сиволапову, безусловно в деликатной форме и по их настроению, во какой он справедливый!"
И действительно, что в персональных дебатах избранный кандидат в пред. мин.фина. г. Т. А. Любезнобуянов имел безупречные шансы на убедительную победу в этих дебатах, даже среди каверзных конгрессменов и отъявленных спекулянтов. А они-то, зная, что Трофим Адамыч с недавних пор интересуется древне-китайской культурой (в основном антикварными вещами), через по-средников подносили ему подарочки: китайские вазы, нецке и другие доро-гущие безделушки из какой-нибудь династии Сун Хун Чай Дзин или что-то в этом роде, и так как он ничегошеньки не петрил, оригинал ли это или нет, а только до одури обожал внешнюю облицовку древних вещей и глазуревую роспись, то особо не перечили в ихнем опознавании. Он даже как-то раз сгоряча, обпившись шампанского и объевшись французским сыром, ляпнул меж дружков, что с удовольствием втихушку заимел бы какой-нибудь древний сосуд, пусть даже он был бы украден из музея, главное, чтоб этот сосуд напоминал ему похожесть на его персону, которую периодически наполняют и опорожняют всякой жидкостью, и от этого он приобретает ценность, после чего, конечно же, он перевёл всё это на шутку, не то эту просьбу сразу бы сочли за политический намёк, потом попробуй объясни всяким лоботрясам, что это вовсе не "проект прощупывания" китайских провинций, а просто блажь собирателя.
Его проворные и пронырливые синестальные глазища, словно лазерный луч могли прожечь, казалось бы, все сомнительные препятствия, а львиный чупчик завихрялся на узком и глянцевом лбу при разговорной речи; что же касается сложных выражений, так он их высказывает с отмуштрованной про-стотой и, не читая с листа, делает их вседоступно понятными для босоты. Это звучит убедительно, обворожительно, легко и даже шармантно. И всё же мно-гие ещё в недоумении задают глазами вопрос: "Кто он - Трофин Адамыч - новый Адам или посланник муравьиных львов или из Пустомелево направлен на подготовительную разборку, а может он от самого Фунта засланный?"
Мнения обывателей от Пуффендорфа до провинций Мигреня делятся на три группы, как у всех почти выродившихся христиан, в плоской рациональ-ности которой виновны многие причины неутолимых внешних потребностей: одни говорят, что г. Любезнобуянову можно пока верить, другие говорят, что он уж дюже самолюбив и близорук, а третьи - в жутком сомнении и побаи-ваются высказывать мнение. Да и как же тут пуффендорфовцам не сомне-ваться; они любили свой город, который был построен несложно и без особых нагромождений, всей душой, даже простодушно. А люди в нём водились раз-ного типа, в число которых входили разносортные лукавцы, более-менее грамотные смиренцы, озлобленные и идиотские простофили; ясное дело, что самые лукавые разевали своё хайло на все стороны, а смирные же старались не перечить и, поддакивая, платили за всё нагло придуманные налоги, ну а разношёрстные простофили или лезли сами в разинутое хайло лукавых, или сидели, как мыши, в своих норах у телевизоров, обсуждая мышиные темы, большая часть из них вкалывала, размножалась и по выходным праздновала до умопомрачения. И так как разносортные лукавцы шустрили в центральной части города, а им во многих мелочах помогали смирные и образованные, то большая часть простофиль жалась по окраинам и в центре города чувство-вала себя, как прижившиеся туристы, и только на совместных митингах им давалась возможность почувствовать себя уроженцами.
Он со всей открытостью даже принёс на заседание свой фамильный, бар-хатный фотоальбом и отдал его на аналитическое растерзание, сразу пре-дупредив, что все проказы детства и юности не в счёт, так как тогда у него было неразвитое сознание как щас, и глубоко извинился, что когда-то он думал по-другому и уже с детских времён собирал "досье" на своих конкурентов.
Из глубокой провинции, после Второй Мировой от беженца Трофим Адамыч вырос до денежного эксперта, затем до заместителя министров дошёл и сам стал миллионером, а теперь вот уже в кандидаты выбран на финпрезидент-ское кресло. "Из черни на самую макушку Полшлараффии поставлен другой чер-нью править, во как надо хотеть жить!?" - солидно и завуалированно хвалился теперь господин Любезнобуянов.
2
История его семьи самая простая, а значит и самая трудная, как он всегда утверждаючи глаголит. Подъём и повышение по службе через подколодный труд, под страхом приобрёл смирение, где нужно было и подхалимство, но с постоянной верой в ихнего бога, и что когда-нибудь и он станет богатым и счастливым. Его история - это история Полшларафии, Мигреня и Пуффен-дорфа, а значит и впрямь теперь поставят истинного знатока жизни, вглубь и вширь который всё прожил с бесштанных времён, добравшись сюда и всё разделил с местными жителями от сельскохозяйственного чуда, до разъеди-нения и возрождения, всё запечатлилось в его голове, будучи ещё мальцом. А вот теперь он может смело себя называть и технократом и кандидатом, потому как дали и ему теперича возможность хвалиться и хвастаться, да признали за своего вместе со всей инсценированной деятельностью. И г. Любезнобуянов сам не раз уже выкрикивал на всяких там симпозиумах и колоквиумах: "Моя жизнь - это жизнь всех вас, мои дорогие пуффендор-фовцы и мигреняньки!" Родители Трофима Любезнобуянова имели дальние корешки под кашубской границей, но сами они родом из бессарабских степей. И как только тогдашние злыдни откуражились на земном аду, поделили капу-стный пирог и места подле него досель, а уцелевших людей разогнали по землям, тогда и семья Трофима Адамыча еле унесла ноги от пособников "муравьиных львов". Так они добрались до городка Покусаево, обжились и со страху стали потихоньку плодиться, а там и Прошенька родился на свет, прям в корыте со слепой бурёнкой. Там-то ему "коричневатые муравьеды" и напи-сали в свидетельстве, что, мол, он один из первых соплеменников Полшла-раффии. Но покою семье муравьеды не дали и ровно через год порешили батьку Адама Михайлыча за то, что он браконьерничал на лесных кабанчиков, потому как жрать не хватало, а они его так и порешили прям в спину из винтаря, чтоб остальным неповадно было, но сами они лопались от обжор-ства и рвали, рвали, и рвали.
Не стала мать Эльза дожидаться, когда муравьеды снова начнут докапы-ваться, с каких степей они сюда припёрлись, взяла узелок, двоих мальцов спереди и сзади привязала, покрепче старшую дочку Агафью за руку взяла и подалась в путь через леса на западный берег. Всё она с детьми прошла: и бомбёжки, и дотла сгоревшие деревни, и разбомбленные эшелоны, и парти-занские ловушки, только ничто её не остановило. "Во какая у нас была матушка Эльза!" - с темпераментной гордостью и кажущейся добротой в лице продолжал Трофим Адамыч, а в глазах сверкнула ещё не вся утолённая ненависть за прошедшее.
Так они вчетвером (мать, сестра Агафья, братуха Иоська и он) прожили без малого десять лет в восточно-западной части, только Трофимка уже с детства удивлялся, почему это голова на всех памятниках такая большая и без туло-вища. Только потом догадался, что голова - "как солнце всходит на востоке, а заходит на западе!" - с убеждённым правдоподобием уже тогда говорил он тамошним избирателям, набирая баллы для выборов.
Было время, когда они ещё в лагере для всех беженцев обживались, тогда и Трофим вкалывал за двоих у тогдашних буржуев господ Жилодрановых, а через три года дали им комнатушку, как на счастье, под Мигренем. Весь этот вынесенный период жизни крепко отпечатался в памяти Трофима Любезно-буянова, и немного странно лишь то, что раньше он относился ко всем тяготам жизни с долей иронии, а теперича ни гу-гу, уж дюже сурьёзный стал, как его учителя и, глядя на них, он часто вспоминал детские игры, в которые играют дети с очень серьёзным намерением, но виду об этом никогда не подают, иначе бы не быть ему кандидатом в финпрезиденты Пуффендорфа заместо г. Цитрамона Ипатича Копчёного и, наконец-то, поближе к денежному фонду "Заманиловцы" под предводительством самого Антона Палыча Сиво-лапова, он-то на муравьедовской системе зубы съел.
3
Вот господин Любезнобуянов снова продолжает свой сказ: "Без мужика в семье было трудно и посля раздумий матушка Эльза сошлась с одним батраком Гаврилой Рваным из местных, а сеструха Агафья поженилась на шахтёрском сыне Устине Тюрине; и через полгода смотались они в город Мигрень на психологов учиться, и вот тогда нас стали частично считать за своих. В четырнадцать лет я и братуха Оська пошли в пуффендорфовскую гимназию "Майи Марлевой", а ещё через год у мамаши с отчимом родилась дочка Розали, которую я самолично на руках выняньчил, пелёнки стирал и чугунным утюгом гладил, тогда ж не было ни слюнтявчиков, ни памперсов, а у детей - не понос, так золотуха. В общем, он мыкнул сермяжную жисть".
Теперь Розали уже видный бухгалтер в его аппарате и о брате говорит так: "Наш-то Троша уже тогда понял, что такое бедняком быть, а по сути, что бедный, что богатый - оба страдальцы, только по-разному поводу, и пожалуй-ста, вы уж ему об этом-то не говорите, дюже мнительный он на этот счёт, неровен час и обидеться может".
Тогда их отчим Гаврила Петрович Рваный зарабатывал мизерную получку, еле хватало на проживание всему семейству, а жрать хотелось больше, чем дышать, сами понимаете отчего. На первый холодильник "Волька" родичи экономили и копили года три, а теперь у Трофима Адамыча трёхкамерный холодильник в доме, и забит он всякой всячиной; но жрать её не всегда охота, а так лишь от скуки подбегают к нему домочадцы, откроют, посмотрят на всячинку, цапнут колбаску копчёную иль ёгурт фруктовый, да бегут телевизор смотреть на восьмиметровый диван.
Трофим уже тогда чувствовал, что в гимназии его принимают за пришлую чернь, а он не растерялся и стал их повсюду срамить коричневой глиной, чё хошь, то и лепи из них, но потом они помирились, всё-таки ж интересы-то родины едины. И даже вместе хотели они газету создать, но Трошка страстно желал втиснуться в главную редакцию гимназии космополитической газеты "Портянки". А там ему сразу дали понять, мол своих хвастунов и зачинщиков хватает, и больше он не принимал активное участие в духовном процессе избранных гимназистов, а только пописывал передовые статейки в другие коноводческие редакции, шнырял по улицам, не забывал забираться в публич-ные места и проникать в переднюю часть власти имущих, зыркая с вожделе-нием и робко зубоскалясь на разделение казённого каравая. Оттого и затаил он злобную месть на всяких выскочек и поставил себе цель - когда-нибудь стать их меценатом, да чтоб они сами к нему в будущем приползали на карачках, и просили: "Ну, дай, дай, дааай же - благодетель наш? а мы уж не подведём!"
Однако, его всегда выручали подсказки братана Оськи, но денег у них не было ездить с однокашниками на познавательные экскурсии, а в одного пеш-ком мотаться дюже боязно было, ещё встретит кто-нибудь на узкой дорожке под Мигренем и отлупит, да и отчим Гаврила Петрович Рваный мог за само-вольство накостылять по загривку или чего доброго на соху поставить. И тогда Трофимка стал домогаться до учителки по истории и английскому языку Элеоноры Ильинишны Пуховой, чтоб она подсказала ему, какие книжки нужно читать на тему "социальные теории" и "планы муравьиных львов". Но фрау Пухова сразу заметила, что с Трошей нужно держать ухо востро и сама выискала ему лёгенькие брошюры на подходящие темы. В своё время и Трофим учуял, что учителка, остерегаясь его неугомонной познавательности, выдаёт книжки, какие тормозят и слишком охлаждают пылкость бессарабо-шларафовского юнца.
В нынешнее же время Элеонора Ильинишна о Трофиме Адамыче вспоми-нает так: "Он был симпатичный и настырный паря, было и психовал и книж-ками бросался, а вообще-то был бодрым и любознательным, также и критич-ным до ужаса, но в относительно умеренных рамках, не то местные хулиганы и злыдни по голове ему враз бы настучали. А он был лисой ещё той, при всех мальцовских качествах мог и быть мягким, как воск, уж больно ему симпатич-ные и черновласые девчушки нравились, а он коротышка, вот наверное и тянуло его к денежным познаниям, одно заменить другим, только вы ему об этом не говорите, он злопамятный мальчуган был, хотя и с добрейшим лицом. А вот давече я читала, что он недавно даже пенсионным фондом заведовал, так что вы уж всю правду-то не пишите, а не то, неровен час, пенсию урежет или выдумает приказ, чтобы пенсионерам харчи выдавали, как в пром-зоне или в церкви для обездоленных, он такой, он может...".
И если спросит какой журналист его сейчас о том, как его из главной редакции новаторов "Портянки" вытурили и не хочет ли он сейчас их пожурить? А Трофим Адамыч слегка заулыбается и ответит: "Что вы, всему своё время, хотя тогда слышал, что меня обзывают "шумным четвероногим", но отнёсся к такому мнению ультралиберально. Что ж, и я не был особо приятным учеником, но сачковал редко, сидя за второй партой, я прямо сверлил глазами учителку, поглощая в себя знания, чего и другим мальцам советую, так запоминаются нужные слова; что же, был я тогда и наивным, и не хватким к практической деятельности, так как страстно хотел до самых корней муравьедов добраться, видит бог, как же не слопали они меня до сих пор, шучу я, шучу господин журналист Портянкин. Это апосля я понял, что вещи меня тянут к себе с годами, так как внешнее счастье всегда было наше, иначе зачем же мы из бессарабских степей сюда вот забрались в наш любимый Пуффендорф. Скажу по секрету, что сейчас меня снова на родину предков тянет, наверное возраст, но, сначала я бы хотел в городе Покусаево побы-вать, да чуток деньжат подбросить бывшим нашим сожителям, ну а если выкраю времечко у Антона Палыча Сиволапова, тогда и в Бессарабию съез-дию, да своему батяне Адаму Михайлычу Буянову добротную плиту на могилку поставлю, заодно Цитрамону Ипатичу Копчёному подсоблю може чем, я слыхал, его туда направляют как советника по экономическим делам; ну он там наладит, по этой-то части он силён, туда ему и скатертью дорога, а у меня тут столько идей скопилось, целая куча идей!". Трофим Адамыч ещё с юности зарубил себе на лбу, что уже с того времени, как появились деньги, каждый берёт их охотнее, чем какой-либо совет.
4
Мимоходом заметим следующее, что Трофим Адамыч вовсе не был веро-ломным злодеем или советником-инициатором в высоком эгоизме, и всё же в нём выражалось эго в иной степени, а именно в той, что он твёрдо сохранял обусловленное, этим впитанным от "муравьедов" принципом хвастливого и даже спекулятивного различия между его собственной личностью и всеми другими, хотя он и старался на людях держаться скромнее, чем был на самом деле, и поэтому-то г. Любезнобуянов искал только собственного благополу-чия, но всегда назойливо утверждал противоположное и был частенько равнодушен ко благу всех других, какие совершенно чужды для него и отделены от его собственного существа глубокой пропастью. Он замечал, как сквозь пелену, в них только бесплотные тени, лишённые всякой реальности для него, хотя и утверждал на людях, что отдаст обе руки на отсечение, но народу даст всё, чего не хватает. И даже сама его жёнушка Эрида Платоновна говорила, что в нём, иногда проявляются ну такие чёрствые элементы в харак-тере, просто невыносимо с ним рядом находиться, когда он не удовлетворит какое-нибудь желание; а Трофим Адамыч выслушает её мягкие укоры и отве-тит: "Скажи спасибо, что я, как другие в открытую, не требую рабства других людишек на своё благо, и так же открыто не подавляю их бытие, когда они мне препятствуют. Вона, другие коллеги, кто поконкретней, цапнут кусок, обез-вредят всяких там неугодных и дальше злобствуют, прям как "муравьиные
львы" прожорливые!"
- Ах, Трофимушка, да разве я не понимаю, конечно, всё понимаю, и что такое доброе и что такое злое, и что такое несправедливость, и что наш источничек страданий, хоть и меньше, чем у всех остальных, всё это требует удовлетворения острых и неутолимых желаньиц наших, токма ты уж недюже на доверие людям нажимай, людей-то на доверии уж столько раз всякие акционеры кинули, лучше пообещай им, что компьютерная индустрия в видах безобидного занятия скоро удовлетворит всех людей без настоящего дела и выбросит на продажу дешёвочку.
- Ну, ты даёшь мать, ведь никто не располагает нас к человеку, как выра-жаемое им доверие нам.
- Да знаю, всё я знаю Троша, токма иногда мы и сами понимаем, что это самое доверие нисколь не выводит людей из затруднения и равно никаких уверенных указаний не даёт, конечно, всё-таки ж мы не можем не сохранять хорошего воспоминания о характере доверяющего, ежли он нас не кинул. В казне же денег много, только не для всех. Заходи и бери мешок!
- А раз знаешь, так не лезь постоянно со своими скрытыми укорами, мы же не индийские брахманы, это они уже давным-давно прозрели, а мы цивили-зованные раджи, нам-то бегать да вытребывать на роду написано, вон сама глянь: и холодильник забить съестным надо, брюхо-то просит, а вас трое человек, да и линзы глазные для тебя и для сына тоже надо обновить, мои линзы я у лондонских врачей ещё в прошлом году сменил, и сколь ещё надо и хочется, вас-то работать не заставишь, вы ж с детства разбалованные, а жить хотите хорошо. Ну ладно, не дуйся, шучу я, шуткую, Эридушка, хе, тебе только повод дай, покажут вам какой-нибудь индийский фильм, вы и ревёте!".
Трофим Адамыч зачастую был тяжёлым человеком, но иногда в нём про-скальзывала смиренная честность и рассудительность, отчего периодически у него болела спина и приходилось вызывать чилийского мастера акопунктур-ной терапии г-на Карвалола, после чего Адамыч снова мог продолжать плано-мерные набеги. Он со всем упорством боролся против негативных явлений и мнений, точно зная, что если их не будет, то он станет никому не нужен. Всякие недуги одолевали его по части здоровья - то сердце прихватит, то геморрой вылезет, то хребтину бывало так сведёт, что кажется, лучше бы и без неё как-нибудь жить, а без хребтины-то нельзя, сделают два-три укола - и снова бежит Трофим Адамыч по важным делам, везде ждут его присутствия.
- Конечно же, ты прав, но я вот где-то читала, что не мешало бы и послать некоторых британских духовников и протестанских ткачей хоть на годик к этим брахманам, чтобы из сострадания подучить их уму-разуму, и что они созданы из того же, как и все, теста, хотя и у них там уже вовсю бузят, ну везде "муравьиные львы" воды намутили. А наш Митька уже хвастается, что, мол, он за эти кулисы глядеть умеет, глупый он ещё и дюже разбалованный на всём готовом, ни во что уже не верит, только в большие деньги! - благо-склонно высказалась Эрида Платоновна.
Трофим Адамыч посмотрел на неё искоса с чуть холерично выпученными глазами и ответил: "Хватит ерунду молоть, ты что в лачуге жить захотела? Не сможешь, потому что в барских хоромах родилась и выросла, да в батькином доме на всём готовом жила, ишь чего надумала, о лачужном страдании заговорила. Ну чего смотришь волком, а-а, не сможешь, а раз так, то и разго-вор наш неуместен об этом и всё тут. Твоё дело детей растить и меня любить, так что давай не будем ля-ля". Он произнёс с такой тонкой болью в тоне, что Эрида Платоновна заметила в его выражении лица отпечаток внутреннего страдания с чуть радостной жестокостью и ей стало немного жутковато. Но Трофим Адамыч умел быстро перевоплощаться, особенно, когда его охваты-вало мимолётное ликование или притворная слабость, возвращаясь к своим любимым темам предстоящих сделок уже на мировой паперти в третьем ряду.
С недавних пор и Эрида Платоновна стала чувствовать, что и её познание было почти всегда подкуплено пустяшными желаниями, от которых они не раз даже скандалили до оскорблений, но и любострастно мирились, утешаясь скрытным угрызением совести. В такие моменты обмена мнений, доходящих порой до апогеи, их могли отвлечь только дети, либо забежавший в залу чуть расхлябанный и вяло-напущенный младшенький сын Митя, делающий вид, будто он хочет спросить глазами разрешения у маман, мол, можно ли у папан спросить: "А вот твои финансисты дают другим людям столько же, сколько они забирают от них силы?" И он с игривой ухмылкой перевёл на отца своё лицо.
Однако, Трофим Адамыч с самого начала уже заметил намерение сына и, посмотрев на него, не дожидаясь, смягчённо ответил: "Мал ты ещё Митяй голову ломать о такого рода справедливости и доброте, тоже мне, мечтатель нашёлся". И не успел он договорить, как в залу вошла с белой тросточкой, словно тень, слепая дочка Майя, после музицирования чудных мендельсонов-ских пассажей на фортепиано, и присев рядом с отцом на диван, всем видом выражая ему поддержку сказала: "Гм, ведь каждый должен быть тем, чего он хочет в самой глубине души, если до неё доберётся, и каждый есть то, чего именно хочет. Мечтатель мечтателю рознь. Ведь главное, для общего дела, если получится, ведь так папан?! А Митя, например, тоже бы хотел заведо-вать какими-нибудь землями или недвижимостью, вон как другие акулы раску-пили пол-Испании, там ведь администрация продажная, только деньгу покажь и твори что хошь, ведь так?".
Трофим Адамыч погладил Майю по мягеньким, длинным и темнорусым волосам, по-отцовски обнял её за плечи и ответил: "Конечно, моя умница, как хорошо ты играла, тря-ля-ля, тря-ля-ля, ты растёшь прямо на глазах, нужно позвонить менеджерам и продюссерам, пусть они что-нибудь для тебя организуют, к тому же и имидж подходящий". Он говорил с такой добротой, но всё же в его голосе было что-то такое отвлечённое, как будто он думал в этот момент совсем о другом после её предыдущего высказывания, а именно: "Не дай мне видеть, какой настоящий - я?! Неровен час, разойдусь, потом всем худо станет. Лучше давайте посмотрим в наш календарь, когда мы там запла-нировали в лес пойти воздухом подышать, да в какое число мы наметили на велосипедах покататься, а щас не до отдыха, некогда нам отдыхать, мы ж не лентяи какие, не то выпадём враз из системы, а система - это всё, что мы до сих пор заимели для украшения наших сосудов, мы ж не бутылки пустые, мы другие!"
- Папан, а вам не кажется, что все работяги и неотёсаннные, и отчасти бес-чувственные, даже грубые и пошлые, но зато они крепкие, совестливые и настоящий труд имеют, не то, что некоторые празднословы? - вымолвил как-то по-взрослому, но чуть с ехидством Митька.
- Что ты городишь, ведь они для того и родились, чтобы в поте лица трудиться и быть привычным к своей юдоли. Ничего не поделаешь, так уж прочно сложилась ихняя жизнь, это у них от здравого смысла, а ты, Митяй, прекрати задавать такие глупые вопросы, - сдерживая раздражение, спокойно ответил Трофим Адамыч и мельком посмотрел вытаращенными глазами на Эриду Платоновну.
- Папочка, это конечно правильно, но разве дело только в здравом смысле, фи-и, как пошло, это прямо-таки напоминает какую-то формулу или полицей-ский приказ, хотя я и с братом согласна и с Вами, но больше с братом, впрочем, простите папан нашу вежливость и чувствительность?! - Любезно и чуть с удивлением сказала Майя.
- Дети, дети, не приставайте к отцу, он и без ваших вопросов устал, вот разошлись, рабочий класс им стало жалко, как быстро вы забываете, кто к какому труду приспособлен, тот и должен его исполнять, как бы трудно ему не было! - Повысив тон осмотрительно ответила Эрида Платоновна.
- Извините, маман, это мы уже давно ещё в гимназии усвоили, только мне кажется, что папочкин труд, также как и всех остальных людей из админи-стративной системы, просто бесплоден, так чтобы жути нагонять и налоги стричь за счёт большинства всех работяг, нет-нет, я не хочу обидеть его надежды насчёт меня, конечно, и папану и всем таким же людям нужно как-нибудь жить, всё же все эти усердия и беготня, по-моему, это не труд, а так, напущенная канитель какая-то, или я не прав? Всё же я пойду по твоим стопам! - в таком же тоне сказал Митяй.
- Знаешь сынок, пройдёт время и ты поймёшь, что в нашей финансовой деятельности есть тяжкое воздаяние, и особенно, когда видишь, как горы денег приходят из рук обывателей в наши учреждения, и если б не я, то как бы мы жили, ты подумал, а твои постоянные экскурсии в Америку, в Автралию, в Китай и Японию, как бы ты их оплачивал? Так, мои дорогие, давайте не будем трепать папе нервы и займёмся домашними делами, - по-адмиральски закончил Трофим Адамыч.
И домочадцы с какой-то беспокойной и недовольной тревогой медленно засуетились по дому. Эрида Платоновна ненавязчиво спрашивала мужа о разном, а дети, не заостряя внимания, могли слушать её порой с тем смешан-ным чувством восхищения и неловкости, хотя и это утомляло нагромождением деталей, но разница между папой и мамой была им уже понятна.
5
Было начало июня, на улицах стояла прелестная погода и воздух был чистым и прозрачным, а пуффендорфовские обитатели ходили по улицам с весёлой озабоченностью или с рассеянной вялостью, вылизывали морожен-ное из вафельных колпачков, сидя на лавочках или расхаживая мимо витрин мага-зинов, как будто им в душу проникла степенность июньского тепла; они даже останавливались на пути и с каким-то ощутимым удивлением вгляды-вались на пейзажные мотивы, на развешанные флажки между домов, на каркающих ворон у опрятных помойных бачков и парящих чаек где-то над большим солёным берегом, и шли себе дальше.
А заседание и прессконференция в замке Гоббса, по поводу знакомства с кандидатом в председатели министров Трофимом Адамычем Любезнобуя-новым, и уже косвенно - главы Полшлараффии, продолжалось после шикар-нейшей обеденной паузы.
Вот и сам он в тёмно-мраморном костюме снова стоит за ореховой партой с хвастливым гербом по середине, держит голову прямо на ладонь от тонень-кого микрофона, рука в левом кармане, словно дулю он там состряпал для всех или по старой привычке от предрассудка какого, правой рукой элегантно поднёс ко рту фужер с минералкой, легонько глотнул, аккуратно прополоскал во рту, медленно сглотнул (в зале уже все притихли и насторожились) и он начал:
- Мои университеты я прошёл в ногу со временем; как только я докопался до кореньев понятий муравьиных львов, так сразу и цапнул финансово-эконо-мический факультет и поплыл по широкому течению этой мощной и мутной реки, куда и наша речушка Мигрень впадает. В студенческие годы я прослыл "пылким политиканом буфета", но назло всем завистникам, через девять семестров сдал почти на отлично диплом, тема которого была "Оптимизм - это наше богатство!" После чего меня сразу заметили добрые люди системы, которые читали будущим росткам свои безупречные лекции. Однако, вечная жажда не давала мне покою и гнала всё время вперёд, к тому же в этот год чуть не погиб наш отчим на шахте и остался инвалидом, но скорбить долго было нельзя; и я сразу устремился на заработки для оплаты моей будущей карьеры. Я и на деньги в кегли играл, было дело, я и в Мигреньском лесу трухлявые дубы помогал валить, я и дома подляпывал, я и пару лет спеку-лировал, чем попало, в общем, делал всё, что мог изо всех своих сил. По окончании универа я сразу осознал, что значительно преуспел и даже утолил множество юношеских желаний, но сколько их ещё ждало меня впереди, о-го-го! И тут я в первый раз отвлекся от непосильных учений и неожиданно увидел в одном из буфетов очень симпатичную, однако, почему-то скучающую деву по имени Эрида, и в первый раз в жизни по-настоящему во мне заиграли все струны чувств влюблённости, и я втюрился без ума и без всяких расчётов, хотя и точно знал, что в этом может и будет всё счастье. Эрида Платоновна была дочкой из влиятельной и обеспеченной семьи, для которой возиться с таким, как я, не пристало. Но я постарался разбудить в ней наплывшую понурость и скучающую робость, и её чувство взбодрилось, а уже через полгода она поставила ультиматут отцу, да через месяц мы поженились. От себя добавлю, что долго пришлось мне пробираться через колючие дебри соперников, а её родитель до сих пор на меня смотрит... (и он с каким-то несчастным чувством в душе опомнился, что об этом нельзя говорить). Как-то так вышло, что с божеской помощью ещё через пол- года я получил местечко на кафедре в сельскохозяйственном институте имени "Устина Карлыча Хро-мосомова"; и стал я играть роль центрального нападающего в футбольной команде юных научных сотрудников. Скажу прямо, пару раз и преследовали нас, и обыскивали, но втихаря, а как же нас не держать тогда было в жёстких рукавицах, мы ж все были скрытные, завистливые, тщеславные, будто все эти условия для исследования и разработок мы сами создали, да препараты придумали, а вдруг бы мы какую-нибудь бомбу изобрели? Да господа, каюсь, ох и зол я тогда был на учителей, даже черкал кляузные письма (как и не-которые другие) на верхние этажи. А теперь понимаю, что глупый я был и не понимал, вот если бы оставлял всё в голове, то авось и щас бы по этой линии уже давно в нобелевских лауреатах ходил, только я дюже палку-то не пере-гибал в тех письмах, оттого и выжил или пощадили меня, и вот теперь с вами беседую... Короче говоря, был я молодым человеком очень стремительным, дерзким и неуловимым, всем казалось, что я мог с футбольным мячиком на край света убежать, да ко всему был я и балагурным весельчаком, о котором сразу сказали, что этот профессором-буквоедом никогда не станет, у нас наши вожаки на наших алтарях. Несмотря ни на что, я проводил бессоные ночи за учебниками, а через год сдал докторскую дессертацию на всё ту же мною любимую тему "Управление и биржа труда-сюда", всё по дедовой схеме, без которой технического усовершенствования не существовало бы, и так у меня отлично получалось перекладывать с теории на практику и наоборот, что при всём моём уповании это очень занимало многих студентов. Мы с братухой даже по старинке гимны для работяг сочиняли, чтоб веселей вкалывали (он отвлёкся). А Вы, молодой человек, да-да Вы с фотоаппаратом, не смейтесь раз пришли меня послушать и познакомиться с вашим новым старостой. Я не буду разбрасываться обещаниями для всяких деятелей культуры и особенно для одарённых одиночек, забившихся по углам, что они могут продолжать свою развивающуюся деятельность, так как они и без моих великодушных подсказок знают и умеют делать всё то, что необходимо и не нуждаются в моих законодательных справках. Нам бы самим разобраться, кто среди нас, понимаешь ли, к высокооплаченному безделью примазался, щас прям не поймёшь, а кто действительно способствует общему делу Полшлараффии! Во оно как, понятно? И не думайте, что если нашу любимую страну покидают многие граждане и переселяются на тёплые насесты, продолжая жить за наш счёт, значит у нас не так всё хорошо, просто мы - свободная страна, а к нам зато приехало много людей из других стран и всем им нравиться у нас, даже за гроши нравиться вкалывать; и мы не потерпим тех, кто утверждает, будто у нас несправедливое распределение заработной платы просто за то, чтобы дышать, и, что даже дети начинают приобщаться к труду, а иначе как же их отвлечь от лентяйства и разгильдяйства потом? Всем известно, что когда жизнь начинает предъявлять требования, то в обществе обнаруживаются всякие брожения, но нужно сознаться, что нам, людям администрации, лучше знать, кому и сколько, это - большой и важный гешефт, на благо будущего, пусть даже оно ещё незримо и абстрактно!
Честно говоря, как и всем таким же хвастунам, Трофиму Адамычу нрави-лись газетчики и тележурналисты (хотя он не раз их снисходительно журил), которые приходили в строго в назначенный термин и давали ему просмотреть репортажи и статьи до опубликования, или просто он был уверен в том, что директор любой редакции свой человек. А также он старался принимать участие во многих запланированных публичных диспутах, так как был всегда убеждён, что только в сплочённой среде всё общество в целом из-за этого не развалится, но и догадывался, что этим обменом хвастливыми мнениями "кто-что" он делает якобы полезное для общества и собирает всех при-близительно одинаковых людей, среди которых можно блеснуть и своими безупречными знаниями и бытующим этикетом. К тому же все давно уже знают, что Трофим Адамыч думает о спорте, политике, чревоугодии и вегета-рианстве, музыке и чесночных пилюлях и даже абстрактно о женском поле с сомнительной репутацией, которых он мило пощипывал, но об этом он думает в рыцарских рамках и без мстительных намёков, что когда-то они были укра-шением заурядных вечеринок, а теперь вот стремятся сменить ту непрочную действительность на близость и даже брачные узы с известными или влия-тельными, но обеспеченными надолго мужчинами, впрочем, так же как когда-то и их мамаши, считающие, что брак по расчёту продлится дольше, чем брак по несчастной любви. А у смесительниц крови свои мистерии...
Кстати, любви без удовлетворения половых инстинктов он себе не пред-ставляет, ведь это и необязательно, либо не дозрел ещё, либо из стратегии какой, либо целомудренная любовь его на ужасные мысли наталкивает, да и нельзя ему по-другому, он-то большинством избран в избранные, а они всегда должны что-то желать, работать, страдать и со всем усердием способствовать этому кровному свойству. Хотя г. Любезнобуянов и знал, что в Полшлараф-фии уже многие бездетные богачи выкупили для себя нищих детишек из загубленных ими стран, даже гомосексуалисты и лесбиянки становились при-ёмными отцами и матерями, свобода тела разрешалась "проповедниками терпимости", так сказать, по современным принципам и для гешефтов кой-какая подмога. Вообще-то, всем известно, что добродетели с пороками уже давно помирились на лицемерии. Ведь половина человечества, избравшая род занятий, в котором всё расписано заранее, так же невежественна, как и многие люди с меркантильным бескорыстием, а люди с родовитыми идеалами имеют свойство надуваться, когда кто-нибудь ведёт себя не по-светски, но стараются внешне держаться курам на смех. При всём этом навыке Любезно-буянов относился на дистанции и с подозрением к свободомыслящим людям, тактически считая, что они привносят лишь обман зрения не в пользу его предприятия, как-то даже разваливают дисциплину, ослабляют оборону и отчего-то привносят сомнения в умственный потенциал большинства, в кото-ром он занимает уже значительное и доходное место. Опыт всех собранных в кучу привычек ему аналитически подсказывал, как и когда подыграть словами. Слово - это великая магия, особенно для тех, кто их мало имеет в запасе, а если и имеет, то не совсем понимает их значение.
Трофим Адамыч - это идеал прагматичности, а лицо его всегда чисто выбрито, аж блестит и пахнет, и одетый он всегда прям с иголочки, как опрят-ный Дон Кихот, который не раздражает публику и не оскорбляет её надежд, потому как, положа руку на сердце, честно признаётся, что не всегда имеет радость домашнего очага, но ради общего дела Полшлараффии, Пуффен-дорфа, вплоть до всех провинций Мигреня он готов на любую личную жертву, тем более, его несравнимая супруга Эрида Платоновна сердечно понимает рыцарство мужа и поэтому частенько бывала с ним в пути, как верный оруже-носец, но и не раз за разлучки она закатывала ему сцены, а это уж чисто семейная тайна.
Для многих людей Трофим Адамыч Любезнобуянов служит примером того,
что он досель сделал и до каких высот может подняться человек вроде него, благодаря неустанному познанию мира сего, постепенному здравомыслию, умелому сочетанию разнообразных хитростей, уловок и связей. Кстати о связях: ещё до того, как наглючие и неугомонные мальчуганы из Мордато-Пенкоснимовской страны заявились в безхребетные районы Британии, да на все стороны стали хвастаться, будто они теперь самые богатые мальчуганы и скупать акции телеканалов для своих наполеоновских планов, уже тогда Трофин Адамыч, сидя на приёме у муравьиных львов, радушно посмеивался над чудачеством высокомерных сопляков. Ведь ему-то было известно, что это выпускники тоталитарных интернатов, которые давным-давно организованы и спланированы на несметные деньги хозяев, и само собой разумеется, обога-тившиеся мальчуганы на народном добре со временем осознали, что они лишь "богатые ящеры", да сложив тупоносное оружие и заручившись бума-гами с сургучёвыми печатями от помощников секретарей при секретариате 101-го отдела ярдовского нотариата, они с поклоном уехали восвояси, а Трофим Адамыч никогда не гнушался принимать и скромные подношения и советы, а уже чуть позже и сам вложил треть капитала в акции телепрессы для будущего своей любимой отчизны.
А его успехам многие завидуют, хотя и не совсем доверяют такому без-мятежному и динамичному помошнику "муравьиных львов", но от этого даже ещё лучше, так как чем больше недоверия, тем дольше он будет всех держать востро и водить за нос с помощью своих прожжёных защитников. Многие с затаённым дыханием просто обожали и восхищались властно-бархатистым тоном Трофима Адамыча, с каким он владычески давал советы или отдавал приказания своим подопечным с воспитанной фамильярностью и добродуш-ным кивком головы; и тогда у всех появлялась уверенность, что проклятые невзгоды обошли их сегодня, а дожить до завтрашнего хотят все!
6
Он продолжал: "А уже чуть позже, после практики на кафедре меня забрали с руками и ногами в главный отдел фин-хоз. министерства под предводи-тельством Осипа Архипыча Пироголя, тут мне стало очень не хватать моего братана Иосифа и бывшего компаньона, будущего директора монетного двора Теодора Катафеича Сиськевича, потому как в былые времена у нас постоянно до ночи в бюро свет горел и мы под шампанское, чёрную икорку и сигары о многом там мозговали и о всяких мечтах рассуждали. Однако, и здесь я не задержался, и с мощной подачи меня перевели в главный штаб на третий этаж на должность зам. директора канцелярии по распределению временем у самого Нила Маврикича Кулебякина. К сожалению, и тут мне было не по себе, только сидишь и звонков ожидаешь да на письма отвечаешь и мало бегаешь, мало убеждаешь, дюже мало вымогаешь.
Ну а когда партия г. Сиволапого и г. Копчёного проиграла на выборах, верней, дала чуток другим бахвалам покуражиться, тогда-то и я из штаба сам ушёл на другую должность по распределению кадров не где-нибудь в захо-лустье Мигреня, а в нашем министерстве Пуффендорфа, ну то есть ещё по-ближе к заветной цели. К тому времени у нас с Эридушкой родилось двое детишек: старшенькая Майя, к несчастью слепенькая, и младшенький сын Митька - здоровенький, но стал лежебока и любитель серьёзных сказок с монстрами, чем бы дитя не тешилось, лишь бы росло. Я буквально разры-вался между семьёй и службой, однако, недолго, так как после настойчивых притязаний и любезных писем, к тому же и тесть снова помог с "муравьиными львами", в общем, сделали меня временно главным в этом же министерстве. В конце старого века, как только опять поменялась верхушка и мне удалось продвинуться по карьере, то тогдашний главнокомандующий всеми финан-сами в Пуффендорфе и во всей округе Цитрамон Ипатич Копчёный назначил меня своей правой рукой и заодно генеральным секретарём при самом Казимире Вольфыче Яром. Да,.. это было золотое времечко для всех нас и для всей казначейской системы. А детишки росли, Эрида Платоновна мне часто звонила по сателитовому телефону, а я колесил по предписанному плану по всей Полшлараффии и даже по другим странам, да вёл договоры, куда нам вложить-то наши деньжата и встречался на симпозиумах хозяй-ственных верхушек с самими "муравьиными львами". Так что дел было не-впроворот, и я выкладывался до помрачения, но силы мои не иссякли, пусть и не мечтают всякие добряки, хотя видеть я стал намного хуже, однако мы ещё повоюем, ух, дай-то бог! Мы даже придумали всякие обвинения для застоль-ных писак сопротивления, а то ишь как разошлись, тоже мне Байроны с Гейнами". Только причём тут Бог, уж всем известно. Вера в него нужна для легковерующего народа, а благополучные священослужители тем более, как посредники меж небом и землёй .
Его неутомимая цепкость и преданность к баснословным вещам импониро-вала многим соратникам по карьере, что же касается дипломатически-менед-жерских полномочий, за ихнюю выгодность можно было не волноваться, и не из-за того, что уже без него давно всё просчитали "муравьиные львы", а лишь за то, что Любезнобуянов был всегда в форменном движении и с твёрдо-серьёзным лицом благодеятельно убеждал почти всех полшлараффовцев, за что его и уважали, критиковали и лелеяли, а он в свою очередь проложил и свои следы в учительских проложенных колеях, за что и прослыл самым гута-перчивым из всех чиновников и медиальных идолов современного времени.
В аспект распоряжений входили немалые суммы оборота и к тому времни от подтянул к себе братуху Оську, да помог открыть ему концерн "В каждой бочке затычка". Дел было уйма и Трофиму Адамычу самому показалось, что он взвалил на себя неподъёмную ношу, ко всему и Эрида Платоновна пери-одически закатывала ему сцены за то, что он уже целый год не был дома, случаем не другую ли бабёнку он там нашёл, ведь у его коллег уже по четыре жены было? - Нет, ах бедный, всё в бегах да в бегах, всё летает да ездит, о завоеваниях на благо Полшларафии переживает, уж когда он домой прим-чится, да с Эридушкой посидит на тихом бережке. Ох и потрепала она тогда ему нервы, но до серьёзного конфликта не дошло, так как они оба решили прожить счастливую жизнь, в пример своим детям, а в жизни всякое бывает.
Вот бывалочи привезут его домой, как раз на семейный обед, отпочивает Трофим Адамыч с домочадцами кушаний домашних, с Эридушкой постре-кочет и Майя сыграет на фортепиано что-нибудь для папан, что он больше всего любит, то что больше и не понимает, а затем усядется рядышком с Митькой на восьмиметровый диван у бордовой стенке с картинами в золотых окладах. Митька, развалившись, примет мечтательную позу и вроде бы ожи-дает, когда папан ему байки рассказывать начнёт о его встречах и страданиях мирских. Трофим Адамыч плеснёт себе виски, глотнёт, полистает бренную прессу и начнёт с сынком общаться да рассказывать, где был, что видел и с кем познакомился. То он на родину предков в бессарабские степи мотался по делам, то на встречу генеральных лоботрясов летал, то на самом пике с "муравьиными львами" анекдоты травил, то с эйфелевой мельницы глядел вместе с мёсье Жарданами, то в Китай-городе по рюмашке пропустил с самим Всеволодом Чудиным, то он с президентом всех сберкасс Романом Лео-польдычем Бабкиным чаёк распивал, а потом у Теодора Катафеича Сиське-вича и Осипа Архипыча Пироголя отчёт обо всём давал на красном персид-ском ковре. Они-то ему и посоветовали чуток угомонить свою прыть, да к семье почаще ездить; а Трофим Адамыч насторожился, не турнуть ли его хотят конкуренты, но перечить не стал благодетелям (чего и сыну своему навсегда пожелал) и с удовольствием, скрепя сердцем, принял должность генерального директора сберкасс и всех акционерных обществ, где нужно меньше быть в разъездах, но намного больше получка, знать и подарков в ихнем домище будет много.
Митька был обрадован таким ходом отцовских дел, особенно получкой, и пообещал, что тоже пойдёт по стопам отца. И Эрида Платоновна успокоилась от таких долгожданных новостей, а слепая дочка Майя даже сыграла чудесный этюд Шопена в его честь, и от наплыва семейных чувств Трофима Адамыча даже прошибла слеза, но он не показал виду, хотя и было ощутимо, что он страшно страдает о прежней энергичной должности, но на самом деле он просто был неспособен на какое-либо серьёзное самоограничение, чтобы совершить натурально справедливое или доброе дело, чем это обыкновенно бывает у других.
Так началась вплотную семейная жизнь, и он считал её за якорь, от кото-рого с непривычки у него ныли суставы, как потом говорили брат Иосиф и сестра Агафья. А Эрида Платоновна являлась всегда земным притяжением и ограничителем всякого мужества, чтобы он совсем не улетел к звёздным Леонидам или к "муравьиным львам". Она даже выпросила приказным тоном у Трофима Адамыча мессионерную должность, ведь раньше-то она была три года учительницей в гимназии, а при всём всегда считала, что Троша женился на ней по расчёту, почему бы и не попробовать мессионершей стать, хотя и точно догадывалась, что преднамеренная добродетель - это не тактично и даже вовсе не добродетельно. Но всё же сам г. Сиськевич и г. Копчёный подтвердили и убедили Трофима Адамыча, что когда-нибудь из неё может быть не плохая "первая леди", что значило "жена главного поверенного". Любезнобуянов до того был обрадован этаким прорицательным намёком, что его еле выпроводили из тогдашнего зала заседаний при закрытых дверях в замке Гоббса, да сочинили ему дальнейший план последующих действий, мол, пущай помотается на все четыре стороны мира и внимательно анали-зирует, кто притаился там, чего не хватает и почём своё можно продать или поменять, а главное, знать - кто за кого, и с "муравьиными львами" совето-ваться по всем экономическим вопросам и перенаселению беднятских ясновидящих стран, не то влипнешь куда-нибудь иль перейдёшь кому-то дорогу без разрешения, потом объясняйся, какой такой Бог приказал так действовать или самовольно решили доказать, чего ещё в мире нету? А ежели так, то чтоб не забывали, как не старайся под кронами Господа, всех не избыть присущих жизни страданий, ежели связей и денег мало...
Однако, про них во всеуслышанье, невзначай, хохотали всякие праздно-шатающиеся обыватели и даже вовсе не считали таковыми за страдания, ведь они впрямую их не касались, лишь только как жизненные мотивы ради шкурного спасения, а по сути такие люди были ужасно несчастными, потому что от поддакивающих чавканий, изворотов и вымученных бормотаний они не задумывались и не осознавали внезапно свалившихся на них проблем, кото-рые в испуганной растерянности возвращали их в сермяжную жизнь; и где бы они не находились, они всё время пытаются проявить хоть какое-нибудь изощрённое давление на других и ещё больше укрепить свою сущность, выражающееся только в одном любезно-буйственном желаньи.
7
После двух лет работы на должности шефа Трофима Адамыча, наконец-то, послали на практику в сырую, но мощную Британию, чтоб он там проныр-ливого ума-разума поднабрался, цепкой тактичности и остудил свои некото-рые гуманные намерения, которые в нём ещё то и дело мерцали повсюду. И снова перед ним стал труднейший выбор, но раздумывать было некогда, а к тому времени к власти в Полшлараффии дорвались более-менее порядоч-ные и с идеалами господа Дракошкины и Лазейкины, и тут же Трофима Ада-мыча запросили назад в главный штаб на ответственное место зам.глав. фин.мин., шефом которого стал сам Егор Гарыныч Краснухин. Он был обрадо-ван приезду Любезнобуянова и выделил ему шикарный кабинет с дубовым столом подле себя, так как из самой кипучей Америки с благородными по-здравлениями звонил О"Джони Гонимый-юниор и остальные западные парт-неры из центра "Этический кушь" и сразу договорились обо всех компро-миссах, клиентуре, мелочных мотивах и наглядно-физическом обличении. Дракошкин и Лазейкин сознались и подтвердили, что, в принципе, ни прин-ципы и ни руководящие идеалы не освещают мысли обывателей и не убеж-дают в доверии, а могут даже произвести панику и раздражение, наполненную до краев грядущими отмщениями, значит, всё правильно, меркует Адамыч, что следует сначала утвердить почву без всяких сомнений в низменной и средней сфере жизни, а там можно и раздражения и лёгкую панику употребить по назначению, ремесло-то известное с прошлого века.
Как всегда Трофим Адамыч выполнял свою задачу на отличную оценку, а за это ему доверяли расписываться на таких бумагах, от которых его порой бросало в пот при таком количестве нулей и зашифрованных писем из канце-лярии "муравьиных львов".
Конечно, в любом деле нужно, чтоб и критика была от народа, и уже чуть позже за реформаторские эксперименты ему дали прозвище "косный-сно-видец", практически как у всех таких личностей, образ жизни которых похож на сон нищего. Да он и сам очень переживал и сомневался за истинную волю Полшлараффии, хотя и бытовало мнение, что Любезнобуянову было абсо-лютно безразлично, как его кличат и что о нём гутарят, а он со всей не-утомимой ответственностью выполнял свои патриотические обязанности уже в глобальных масштабах и с огоньком.
Что же касается его тщательно продуманной речи на представительных встречах, то она всем почти нравилась и ей восторгалась молодёжь на парламентской галёрке, а члены многих бюджетных фондов аплодировали и называли Трофима Адамыча празднословным скромнягой, любознательным простаком и даже правильным хвастуном, выискав и в этом как бы позитив-ную приманку и надежду для отсталого большинства.
После похорон матери Эльзы Карловны, на которые Трофим Адамыч не опоздал, он вернулся серьёзным и слегка взбудораженным, почти что как всегда, но старался держаться достойно.
На срочно собранном совете в замке Гоббса по поводу конкуренции в пещерных галереях Евразии и Африки неожиданно для всех г. Любезнобуянов с лукаво-выпученными глазами так убедительно скомпановал расшифрован-ные некоторые картины и ход дальнейших действий, что господа заседатели не только очнулись из дремоты, но и слегка оторопели от такой ослепи-тельной речи об архиважных делах, и даже сам г. Е. Г. Краснухин взирал на своего кандидата и суховато отвечал: "Верю, охотно верю, сам такой же, и вы все верьте! Ясно?" А господин Любезнобуянов не унимался и упрашивал шефа повнимательнее обратить особое внимание и на другие континенты, где ещё ихняя нога не вступала. "Послушай, Любезнобуянов, не буянь, я всё прекрасно знаю, успокойся, ну чего ты разошёлся, ведь всем уже доля с рождения отмерена, так что не гоношись, а не то отправят тебя "муравьиные львы" вместе с твоей женой в долгосрочный поход", - отвечал степенно и снисходительно Егор Гарыныч Краснухин и Трофим Адамыч на время утихал, лишь посматривая хитро на сосредоточенных сотрудников медиума-клуба, сидящих на третьм ряду под предводительством Вальдемара Драчунова, а он-то - эх и мастак, объегоривать простаков.
В городе Пуффендорфе, как и почти во всех других городах Полшлараф-фии, его воспринимали за упорного тактика и даже за циника - это было экзотично, так как предшественники до него только обдирали народ и вели свою политическую возню, а он вот какой, значит, и нашим и вашим... "Н-да, он верующий по-настоящему, что мир можно изменить, только неуверен насколько, возможно, как всегда на двадцать с малым лет", - поговаривали члены пресс-клуба потом, а главный теолог из духовенства сам Томас Фомич Схоластинер добавлял: "Э-э, он-то не ультралиберальный экономист иль ещё какой-нибудь халявщик, а наш местный - э-э, рациональный шлараффист!".
Нужно добавить, что и сам бывший католический ученик, отрезанный от кухонной управы, теперь уже ставший правильным пелагеанским демократом-христианином пастор-Схоластинер хотя и во многом противоречил на пользу благих намерений партийных пенкоснимов, однако, он знал Трофима уже со школьной скамьи, а теперь вот хотят забаламутить совместный проект, да в крупном масштабе типа "плата за воздух, воду и ток - долг человека" и субсидии на это дело сразу выделят сколь полагается, помочь же чуть-чуть надо многим страдальцам мира-ада сего.
Сколько всего вылетало изо рта Трофима Адамыча, что люди не успевали переваривать и позже задавали вопиющие вопросы типа: "А как же это может быть-то, что тогда он был вроде зелёным гуманистом с неплохим окладом, а сейчас упакованный христянин-хвастун, немного подозрительно и даже не клеется, как же это - и хорошо жить и страшиться смерти и, как Христос, быть готовым в расцвете сил от всего отречься, тогда зачем же все эти иллюзии и метания, нет правда подозрительно, господин Лебезнобуянов?!" Да и его женушка Эрида Платоновна в тогдашние времена помогала ему бороться с химическими фабриками и мусорными отходами, а теперь им это неважно, мол, есть и поважней проблемы, главное, чтобы относительно всех удовлет-воряла эта жизнь, но вот как этого добиться нам скажут продажные софисты-философы, которые тоже привязаны вместе со своими женами и детьми к эдакой философии, да кусок хлеба на ней зарабатывают, и со всем усердием стараются изредка споласкивать мутную умозрительную пелену, но до прозрачности ещё далеко, потому что они боятся её, как дети боятся темноты. Им со стороны видней и руки не запачкаешь. А что и у них повторных слов и выражений много, так ведь это строение мысли требует для полноты идей.
Снова и снова простолюдие спрашивает Трофима Адамыча: "Что же мы должны делать-то, отец родной, подскажи нам, несмышлённым, не то мы всё батрачим и батрачим, лишь по выходным расслабляемся под музыку локаль-ной любви, да рожи бьём друг другу, да всё укоряем вас и других в своих несчастиях, да всё плодимся и мрём, как всегда, подскажи нам отец родной, как изменить и, главное, как найти этот чёртовый путь спасения?" И он сразу, как будто ожидал уже этот вопрос, отвечает: "Попытаться надо, попытка - не пытка и нам подмога, а мы сделаем это вместе с вами, даже тем скептикам, которые называют наш оптимизм бесстыжим, мы покажем ядро нововедён-ного яйца государственного действа, уж будьте покойны, мы творим нашу историю"!
8
Несмотря ни на что, Трофим Любезнобуянов стал поменьше теперь уже злиться на подопечных и немного умерил шпагатовидные скачки в ещё не завоёванные клоаки, которые-то чуть позже послужат экономическим мате-риалом для наших и, главное, для духовных ресурсов "муравьиных львов". Адамыч теперь уже крепко стоит на своих коротеньких ногах и с трезвым сознанием по-кандидатски молвит о том, что он, из Пуффендорфа и провин-ции Мигреня, сделает полублаженную зону и без сомнения всех счастливыми. И как в первый раз, так и сейчас заверяет об этом с такой динамичностью и монархическо-скрытной жестокостью на конце предложений, что кажется ещё пару слов и он откусит микрофон или свернёт ему голову, как многообозна-чающий намёк против всех ясновидящих и прозревших людей, хотя и точно знает, что и те люди хотят дожить до следущего дня, как и он. А взгляд его из-за трибуны устремляется поверх всех, как будто он всех под одну гребёнку чешет, проводя родную республику Полшларафию мимо извечных болот и выводя на праотцовскую колею, параллельно лежащую с колеей "муравьиных львов", самонадеянных орёликов и разношерстных медведей.
Таких хищных хвастунов полно, и они все стремятся к тому, чтобы, усилив этой любезной жадностью уважение к себе или изменив к лучшему мнение других людей, оказать или облегчить для своей шайки ещё большее влияние на людские желания и поступки.
Постоянно в его жестах и фразеологии мелькают избитые сочетания: "Вы или мы должны, вы сможете, у нас огромный потенциал, хотя и за чужой счёт, вот гляньте на меня, если не верите; говорят, что у меня эта вера прямо в урине водится, эх, только дайте волю, всю волю, мы вам такое забабахаем, что на северном полюсе жарко станет!" Благо рядышком сидит Егор Гарыныч Краснухин и жёстким взглядом, прям как все "муравьиные львы", ограни-чивает Трофима Адамыча, а с ложи ему подмигивают г. Сиськевич, г. Копчё-ный и даже сам г. Сиволапов, мол: "Давай, давай, наяривай, пока даём, токма не очень-то расходись, неровен час, ляпнешь впопыхах чего-нибудь не то, потом расхлёбывай за тебя". А он уж на них поглядывает с улыбкой верности и будто спрашивает учителей: "Я-то на правильном месте, взаправду или...?" И видя, что они по-отцовски ухмыляясь, кивают ему головой, он думает, - "Ну, теперь-то и вы у меня в кармане, наелись либо досыта и скучаете старички? А вот щас-то моё времечко настало!"
И вот сегодня он опять здесь в замке Гоббса среди разнообразной, влия-тельной и скучновато-щёгальской братии держит речь. Он вроде бы всё сказал, только гложет его ещё одна мечта: "Хотя бы пару годков на самом главном месте в Пуффендорфе посидеть заместо г. Краснухина, эх, да что там Краснухина, вот бы заместо г. Сиськевича иль хоть на месяцок заместо самого г. Сиволапова, тогда бы можно было успокоиться, что все цели достиг-нуты в моей жизни, к тому же Эриду Платоновну можно было поближе под-тянуть, ну например, заместо той ворчливой политиканши Варвары Акимовны Жилиной, как жаль, что не всё возможно в мире, но, нужно срочно о Митьке справиться, ведь подрос уже оболтус, кому ж я отдам свою ношу, как не ему? Лишь бы он не заартачился потом, он ведь у нас капризный паря, и палец ему в рот не положишь, чтоб без него не остаться. Ну да ладно, вот съездию в Санкт Петербург на экскурсию, на ценности поглазеть и чаю с Вальдемаром Чудиным попить, кое-чё обсудить и подмазать, а потом и Митькой займусь!"
В заключение Трофим Адамыч Любезнобуянов аж три раза повторил всем господам, что отныне постарается везти дела честно и безоговорочно, что будет всегда находчивым и неутомимым в пример молодому поколению, что закон и конституцию будет выполнять по всем статьям этики, положа одну руку на сердце, а другой показывая между небом и северо-западом.
Однако, почти всем было знакомо, что сознание людей издавна является лишь послушным орудием бессознательного эгоизма и прикрывает подлин-ные внутренние намерения и поступки. До него, из семи предшественников, ещё не было такого обезнадёживающего оптимиста-хвастуна, как Трофим Адамыч. После его речи весь зал погрузился в бурные овации. Егор Гарыныч Краснухин подарил ему сочный букет цветов с красною лентой и золотой печатью на ней от филиала "муравьиные тигрята", пожал ему крепко руку, до лобызаний дело не дошло, могут неправильно понять комары из пресс-клуба. А прощание со всеми присутствующими было сдержанно-темпераментным и наигранно тёплым, после чего Трофима Адамыча Любезнобуянова отвезли к
себе в теремок, наконец-то, в родное семейство.
Так, сидел он на бархатно-пурпурном диване, размышлял о том о сём, и казалось ему, что жизненное наслаждение - это одно, а страдание - это нечто совсем другое, что есть люди - мучители и убийцы, а есть страстотерпцы и жертвенники, что злоба - вроде, одно, а добро - вроде, совсем другое. Трофим Адамыч видел достаточно в своей жизни, что одни люди живут в довольстве, пресыщении и роскоши (даже лучше, чем он сам), в то время как у их порога умирают люди в муках, лишении и холоде. И тогда он смущённо подумал: "Ну где же это хвалёное вечное правосудие или возмездие, где оно, ха-ха? Ведь не достало оно меня своим грозным пером?!" Всю жизнь он хвас-тался и лгал, вовсю утверждал себя и с наивно-наигранной скромностью юлил и доказывал о своих необходимых силах, и сам в страстном порыве желания набрасывался на утехи и радости, держа их в тесных объятиях, как свою когда-то любимую Эридушку, но не подозревал, что именно этими всеми желаниями он ловил и прижимал все те муки и горести личной жизни, какие он перенёс в семейной среде и карьеристских метаниях. И это зрелище в глу-бине памяти вдруг привело его в какое-то непонятное содрогание, а из-за полупрозрачной пелены гардин ему представились все беды и зло во всём мире, которое и он чем-то дополнил, но теперь пожелал что-то изменить. Наплывшее сомнение отдалило его от сознания, что это только различные стороны единой жизни. И снова вспыхнуло в нём свежее желание попытаться избегнуть злых элементов в его деятельности, которые закоренело вросли в единомышленников и в общее дело, и которые причинили столько страданий другим людям, избегая свои неудовлетворённые собственные муки. И хотя Трофим Адамыч почти всегда считал их совершенно различными и даже противоположными, внезапно его охватило прояснение, что он был подкуплен и обманут внешней приманкой... А тут ещё символ "креста", у которого маячат всякие хищники, не давал покоя - и то право славят, то смертью торгуют с воздухом впридачу.
Вдруг потихоньку спустилась по лестнице в залу его слепая дочка Майя и, присев на диван к нему поближе, смотря блеклыми глазками куда-то в розо-веющую даль через гардины, произнесла: "Папа, ты слышишь, как где-то бушует море, с воем вздымает и опускает водяные громады, а мы здесь, в своём ковчеге, на зыбкой почве берега?! Кстати, а с чего это ты взял, что людям нельзя критиковать и даже высмеивать твоих пустомельно-кровавых и домогательно-сутяжных компаньонов; но ведь порядочных людей это не касается; а может для простых людей это и есть последняя отдушина искрен-ности и справедливости, но ты и её у них отнимаешь, по какому праву? Какой-то странный ты, вроде не маньяк и не слепой как я, а живёшь в слепоте!.."
Трофим Адамыч взял её за руку и с неодолимым трепетом ответил: "Э-э, н-да - это не сказка в царстве "муравьиных львов", моя милая, а до того был лишь сон или что-то подобное. Но я тебе обещаю, о-кей, что и мы тоже ещё чуток снимем отборных пеночек для нашей несравненной Полшлараффии, э-э-э, и как только у нас всё получится, то есть, когда мы выведём новое яйцо, так сказать - новую европейскую волю, вот тогда-то я и пробужусь от этого сна, обещаю, честно! Ой, у меня в голове что-то зашумело, не мигрень ли?", - и в его мутных глазёнках снова вспыхнули плотоядные огоньки, - "э-э, я ж теперь как никак просветителем назначен, мне нужно кое-где деревца поса-дить и венки возложить, предки напакостили достаточно, тогда уж,.. во как надо смотреть, глобально, понимаешь? А там, мы все когда-нибудь про-будимся от любимых снов, может и не чудаческих, а важных!.. Ой, ну и запу-тала ты меня. Одно я знаю точно, что не в деньгах счастье, а в их количестве, и это я чётко усвоил через учителей наших! Что же касается меня, то я - всегда нужный оптимист! Пусть с пёстрой репутацией и затуманенной сове-стью, ну и что с того? А раз так, то зачем же нам убеждаться в иной демо-кратии и вероисповедании! Тут главное - угадать правильные потребные моменты, да проворнее переодеться и загримироваться! Жизнь сама этого требует, каждому своё!".
Через год, в начале весны случилось немысленное событие, заставившее трепетать всех граждан. Короче говоря: группа тинейджеров, состоявшая из пяти расфуфыренных девчушек и пацанов из разных социальных слоёв, возвратясь с дискотеки на загородную "хату" одного богатенького сынка, сразу устроили групповую оргию, естественно, с изрядным добалением нарко-тиков и алкоголя. После процесса, в паузе неожиданно поднялся агрессивный шум-гам по поводу того, что у одного из них, Михаэля Муравьевольвова, пропал золотой крестик с распятием. А после угрожающего допроса всех присутствующих, под настырным давлением пёстро-говорливого Михаэля, большинство склонилось к его мнению, что крестик с распятием могла украсть и спрятать гордая милашка Лора, которая "отвергла" его изощрённую настойчивость, чего он терпеть не мог. Пацаны схватили "подозреваемую", привязали к ренессанскому стулу, вырвали кабель из утюга и оголёнными концами стали пытать током рыдающую девчонку. Испуганные девчушки сгрудились на диване и молчали, и лишь некоторые из них наблюдали с интересом. Пацаны с серьёзным увлечением пытали "подозреваемую" Лору, но она упорно не признавалась, а после пятого удара током потеряла сознание. Пока её приводили в чувства, Михаэль посовещался с двумя заяд-лыми корешами, и они решили ещё раз прошманать гардероб всех присут-ствующих. После чего, на удивление самого Михаэля, золотой крестик с распятием нашёлся, он находился в кармане его куртки, но "обидчик" не желал признавать факт недоразумения, а наооборот сказал, что крестик под-бросил кто-то из девчонок. Насилу вразумили его дружки, что они и так уже "зашли далеко" и как бы не пришлось им позже за это отвечать. На что Михаэль ответил, дескать, сама жизненная ситуация требовала того, тем более все были под влиянием "химических добавок", значит полувменяемые, а если кто заартачится, то он найдёт у каждого из присутствующих "амораль-ные проколы" и выставит их на общественное мнение и суда, если вообще до него дойдёт дело. "Во имя креста - это ж святое! Любой проповедник терпи-мости заступиться за нас!" - резюмировал Михаэль. Трое пацанов из семей привилегированных родителей засмеялись и одобрили речистого Михаэля, другие двое "оправдались" и быстро смотались с девчушками по домам. И только один, Раймунд "из бедненьких", помог отвязать Лору (за что получил затрещину от Михаэля), и приведя её в порядок, увёз на вызванном такси "пострадавшую" с поля зрения иерархических пасынков.
Несмотря ни на что, после трепетных сомнений и запугиваний, всё-таки
Лора заявила в полицию на Михаэля Муравьевольвова. Лучшие защитники постарались на славу, и разбирательство приняло "клеветнический" характер с "бессознательными амбициями юнцов", в большинстве таких случаев соот-ветствующее времени. Судебная инстанция, до сих пор занимающаяся крохо-борскими делами, особенно по ТВ, ненароком выделила самых перспективных господ заседателей, и заседание прошло при закрытых дверях в сугубо тесной тихой атмосфере. Для позитивной прессы выделили как бы просочившиеся несколько фактишек. Тут появилась возможность засветиться и Трофиму Адамычу, который с эдакой научной маской и благосклонным тоном высказал двоякое мнение: "Крест - это такое сурьёзное дело, во имя которого что только безответственного не было на этом свете", и второе: "Ведь наказы-вается не человек, а поступок. Это такая уж жизнь!".
Через день от безидейной сытости "мыслители позитивизма", словно в агонии, бросились обожествлять вопрос о "женском вопросе, как ведущей роли в материальном и формальном смысле". Изо всех щелей вылезли самые деловые и тщеславные бабёнки и упрекали солидных мужиков в том, что кто-то подрывает "счастливое будущее". Но мужики не сдавались, только согласились на плакат с фантомом "воров тишины", которые будут мелькать на всех видимых местах и настраивать на бдительность гражданскую вялость, и нарочно к этому очень важному вопросу подключили Трофима Адамыча, уж он сказал, как отрезал: "Будущее - бессмертно, а всех клиентов невозможно умертвить, так как завтра же народиться столько же! Вечный двигатель этого процесса не остановишь. Дерзайте то, что есть, а его навалом! Да и мы ведь люди великодушные и милосердные, и тоже стараемся на благо социально-нравственного перерождения..." И через неделю наступило затишье.
PS: Безусловно, можно было ещё больше и поконкретнее написать на тему "Во имя креста", в котором слышалось и эхо некоторых мыслителей прош-лого, да Вы и сами больше знаете, где и что творится во имя и супротив него. И навряд ли теперешние примирения между христианами, иудеями и мусуль-манами, находящиеся на богатой и повеливающей почве католиков & просте-стантов, приведут к конкретно позитивным изменениям, так как они в корне различны. А уж о новозаветном Христианстве остаётся только мечтать, так как все оптимистически-ослеплённые структуры и системы, жутко заинтересован-ные в обогащении как в "материальной свободе", в нём нормально не функ-ционируют. Поэтому они его так нелепо защищают, убеждённо веря, что без них остановится не только жизнь на земле, но и сама Земля... Очевидно, что по той же причине "общая идея", сообщающая жизненному процессу творче-скую силу, утонула в массе подробностей и мелочей жизни. Бедных стало ещё больше, даже середняки значительно обнищали, а обогатившейся на этом "фатальном детерминизме" верхушке и холуям, как с гуся вода. Кризисы ведь существуют только для нас. Главное - государственный порядок и обществен-ное спокойствие в норме. А новый век уже давит и топит пока что по краям разумное человечество, но ему нипочём, разгребётся и опять рожать да стро-ить, деньги делить и покорять. Да ведь это и есть тот "вечный двигатель" племенных божков орудующих "во имя креста, щита и меча"...