Аннотация: Повесть вошедшая в 1-ю книгу "Трагисатира 1991-2000 гг.", отображает она жизнь современников, с разными характерами и судьбами, которые живут в одном середняцком обществе на севере Германии.
Роман в 20 частях (публикуется в сокращении)
"Кто вам сказал, что <большая сатира> это должно быть смешно?
Разве лучшее лекарство имеет медовый привкус?"
1
Морские волны нехотя и монотонно выносили рассыпчатую пену на пляжный берег. Апрельское солнце уже уходило за горизонт, освещая мандариновой аурой всю прибрежную местность. Черепичные крыши домов краснели пурпурным воском, походя на лепестки тюльпанов или садовых роз, на которых либо сидели вечно жадные чайки и с верностью ждали подачки от добродушно-трусливых законопослушников, либо тактически шпионили врассыпную, лавируя в округе и крикливо звали только свой молодняк подкрепиться найденными отбросами.
Перед приходом домой Марго Гётлихбер и Вольфганг Прусс любили прогуляться до семерок. Он рассказывал ей журчащим баритоном о чарующих кроткой красотой Гольштейнских ландшафтах, а она восхищалась видом недавно восставших из зимней спячки растений и багряными отсветами на тёмно-зелёной глади затона, посередине него возвышался белый маяк, и неподалёку дремали припаркованные яхты и рыбацкие челноки.
Вольфганг обнял своей худой и крепкой рукой Марго, и ей показалось, что они одно целое в этом вселенском калейдоскопе, что у них одна судьба и, даже их тени слились навсегда в прозрачном не по-весеннему теплом воздухе.
Когда они уже были дома, и, устроившись поудобнее на синем кожаном диване в зале с элегантной классически-романтической меблировкой, плазменный телеящик им не хотелось включать, и Вольфганг поставил пластинку с любимым блюзом. Их тишину тут же нарушила задушевная музыка, а они раскрепощено сидели молча, их блуждающие взгляды останавливались то на графических литографиях, развешенных на глухой стене и освещённых лампой с мозаичным абажуром, то на греческой вазе с белыми лилиями купленными Вольфгангом позавчера.
Как только заиграл второй блюз, Марго 'дистанционкой' сделала потише и с материнской нежностью посмотрела на Вольфа. Он стал возбуждённо повторять о том, что мельком увидел сегодня вокруг, потом резко пошёл на кухню за бутылкой вина, и, принеся бургундское, разлил по бокалам, которые Марго уже поставила на африканский резной столик. Она сидела в позе поэтессы на кресле и посматривала на его уставшее лицо, ласково улыбаясь серо-голубыми глазами.
- Дорогой, давай выпьем за жизнь, - сказала ненавязчиво Марго.
- Нет, дорогая, за жизнь я пить не хочу, это уже перебор, - поморщившись, ответил Вольфганг.
- Ну, тогда давай выпьем за нас и наших детей, - с бодрецой сказала Марго.
- Вот за это можно. Как бы то ни было, а это сугубо частное, чем жизнь вообще, - ответил Вольфганг, и протянул бокал.
Они выпили по глотку и стали отрывками вспоминать сцены из юности. Моментами смеялись, и молчали до следующего всплеска. Вольфганг даже прочёл стихотворение Теодора Шторма, за которое тогдашние одноклассницы писали ему любовные записки:
Колыбельная песенка в ветре слышна,
Летнее солнце глядит свысока,
Златые колосья склоняет зерно,
Ягода вздулась на шипе красно,
Нива тяжёлая в благословении, -
Дева, что чуешь ты в это мгновение?
Марго с некоторой надменность расхохоталась. Вольфгангу показалось, что она его приревновала, и он стал её утешать, но Марго тут же в отместку рассказала ему один случай, как за ней 'бегали' симпатяги из британского 'Клуба матросов', в котором она вечерами принимала участие в варьете. Вольфганг ёрзал на месте и старался выудить все мелкие детали тех сцен, а Марго понимала для чего это ему нужно, и поэтому рассказывала лаконично и живо, местами показывая лицом, что всякие детали не представляют сущности. До пошлостей и грубостей они никогда не доходили, даже когда обсуждали кратко драматическую жизнь своих знакомых проживающих на Фридрихсорте. Затем они снова делали по глотку вина и молча искали тему для продолжения. И это состояние было выше плотской любви, любви, которая всегда требовала от партнеров эгоистического коварства и социальной верности.
В этом жилище раскрывалась вся их сущность, тут было уютно, просторно, сухо, скучновато, и... хорошо. В этом жилище они совершали многие частные поступки, иногда негромко ругались, чтобы соседи потом не сплетничали, но всегда находили обоюдно выгодный компромисс, задумывались друг о друге и о чем-то сугубо своём. Здесь царили привычные принципы жизни, и она продолжалась своим чередом.
И так, выпив ещё по бокалу бургундского вина, наговорившись и намолчавшись, они раскладывали синий диван, вместе стелили постельное бельё, ложились по сторонам, отходили ко сну, нежно целовались и, пожелав друг другу хороших снов, поочередно засыпали, ворочались, и только по великим праздникам полыхал костёр их любви. Так продолжалось уже пятнадцать лет.
В свои 55 лет Вольфганг Прусс внешне ещё выглядел молодцом, только проседь и несколько меланхоличные серые глаза выдавали его благородно-упрямую мечтательность, от которой он ещё не знал никакого практического противоядия, однако каждый день старался искать.
А 60 летняя Марго Гётлихбер с возрастом естественно утратила внешнюю красоту, всё чаще прихорашиваясь лучшими кремами, а тут ещё каждодневная работа в 'Земельном банке', в котором она проработала без малого 25 лет. При всём при том, как бы она не оборонялась от всяких коллегиальных издевательств, её здоровье с каждым годом ухудшалось, и нервы были уже не к чёрту, и суставы выкручивало, особенно приступы случались вечером. Вольфганг помогал ей в приготовлении целительной ежевечерней процедуры, не более того. Впрочем, Марго не унывала, веря, что скоро может уйти на раннюю пенсию по причине болезни, и временами даже без болевых причин классически проигрывая сею роль. Она по-прежнему старательно прихорашивалась и среди женщин своего возраста преображалась разительно. Окружающие уважали Марго за добродушную искренность, простоту, веселость, подвижность, а мужчины считали приятным за ней понаблюдать со стороны. Хотя некоторые районные старожилы утверждали, дескать, что атмосфера вокруг нее была светлой и чувствительной, а это не всегда является примером нордической силы-воли, вдобавок ко всему, если ещё учесть её южные гугенотские корни.
Каждым воскресным утром, не совсем выспавшись, Марго неохотно вставала с поблекшим лицом и с приподнятым настроением, быстро выпивала чашечку кофе и аппетитно кушала пару бутербродов, а затем, проведя легкие косметические процедуры, шла в местную церквушку. Там можно было встретить старых знакомых и помолиться богу, чтобы он облегчил её глубокие страдания и продлил жизнь.
Колокола уже предупредительно звонили начало предобеденной службы, и Марго элегантной походкой поспешала, а поодаль мальчишки, игравшие мячом, вразнобой здоровались с ней: 'Доброе утро, фрау Марго!'. Старшие из них, перешептывались, должно быть о том, какая она - блондинка - была привлекательная в молодости. Марго искоса посматривала на них, строго улыбалась, поправляла прическу и, цокая каблуками, поспешала дальше. Вослед она услышала, как мальчишки басовито и застенчиво рассмеялись, и, проводя её взглядами до поворота, стали дальше играть с азартом в футбол и кричать друг на друга за больно нанесённые ушибы. Кто-то из старших рявкул: 'Эй, ты, а ля Бекенбауэр, у тебя страховка есть? Тогда целься лучше, не попади в окно, не-то получишь на орехи от отца!'.
Воскресный день начинался как обычно. Из булочной пахло хлебом и пирогами, а обыватели с покупками либо расходились по домам, либо присаживались на улице у кафетерии и общались. С северо-запада веял тёплый бриз, и, солнечные лучи, пронизывая проплывающие тучи, грели дома и улицы Фридрихсорта.
2
Служба уже была в разгаре, Марго перекрестилась, что-то пошептала и, зайдя в храм с белыми стенами и тёмно-коричневыми балками из дуба, нашла место на сереньких аккуратных лавочках в третьем ряду, осторожно присела и автоматически посмотрела на пастора Фолкера Ланде; тот продолжал чуть надтреснутым голосом басить заученные цитаты из Библии и по-директорски стрельнул глазами через толстые очки на Марго. Она немного смутилась и опустила глаза на колени, затем осторожно раскрыла псалтырь, нашла нужную страницу, и, как только началось хоровое пение, потихоньку забормотала вместе со всеми первый куплет из 'Десяти исповедей'.
После каждой громогласной цитаты, пробирающей присутствующих до мурашек, вступал орган и все голосили куплет за куплетом из литургической песни, номера которых были развешаны в табличках справа и слева на белых пустых стенах храма.
Пастор Ланде, стоящий в тесноватом позолоченном ложе, которое снизу подпиралось горбом скульптурного Моисея со скрижалями в левой руке, подвёл свою миссию к обряду крещения и пасторским жестом позвал на сцену к алтарю родителей с детьми. К алтарю вышли семь мужчин разной комплекции с усами и бородками, лица у них были полны испуганной иронии, а одеты они были в скромные костюмы, в белые рубашки с галстуками, и джинсы. За ними следовали лебёдушками семь женщин разной комплекции и национальности, слегка расфуфыренные и в модерновых платьях. В руках женщины несли завёрнутых, как кукол, полугодовалых и годовалых малюток. Все вышедшие выстроились в середине алтаря, где установлена серебренная чеканная чаша со священной водой и жирными свечами по краям, и примолкли в ожидании дальнейшего распоряжения пастора Ланды. Первый мужчина похожий на 'боцмана' как бы невзначай глянул под купол, в середине которого висел большой крест с распятым худым Спасителем, но только в церковном зале Он выглядел человеческого роста и висел в воздухе на правильно рассчитанной высоте. К пастору Ланде слева подошла смазливая пасторша Бирке Мюллер, и, после того, как пастор строго кивнул мамашам с младенцами, крещение началось.
Обряд был произведён поочерёдно, пастор Ланде ладонью смачивал малышам чубчики и читал молитву 'спаси и сохрани' над каждым, крестил вдоль и поперёк, и не глядя передавал их пасторше, та обтирала головки малышам, и самых плаксивых быстро отдавала мамашам, а с молчаливыми сюсюкалась как с родными, особенно с афро-немецкими. Разомлевшие родители, получив свидетельство от пастора, отходили на свои прежние места; их потихоньку поздравляли серьёзные родственники и забавные знакомые, кто-то продолжал снимать процессию на видеокамеру, а кто-то неустанно щёлкал фотоаппаратом, ослепляя вспышками в целом довольную публику.
Пастор Фолкер Ланде морщил улыбку, стоя как неприкаянный у алтаря, и шуршал в кармане мантии аспириновой упаковкой, а смазливая пасторша Бирке Мюллер порхала возле крещенской чаши, помогая последним оторопевшим родителям, которые успокаивали разрыдавшихся от суматохи мылышек. Пасторша знала свою работу строго, и как только в её руки попадали плаксы, то сразу же умолкали от какого-то мелодично-нежного бормотания сестры Бирке. Что вгоняло мамаш в смущение, но, зная, что пасторша бездетная, они снисходительно благодарили её и шли с утихшими крещенцами в церковный зал.
Пастор обвёл аудиторию рассеянным взглядом и пробасил последнюю цитату так, что некоторые дети заплакали, но их плач заглушила музыка вступившего органа. Бах звучал торжествененно из потустороннего мира, но молодой органист 'слажал' пару нот, от чего космический страх пропал с лиц всех присутствующих.
Прозвучал зычный последний аккорд и завис в воздухе. Пастор Ланде распростёр руки, что означало 'процессия окончена', и как по команде, все присутствующие встали и направились гусиной поступью к выходу, о чём-то весело перешептываясь между собой. Снаружи торжественно зазвучали колокола, и всем сразу стало холодно.
Церковный двор утопал в резких лучах солнца, люди распределились по семьям, и слегка щурясь, прятались в тени под мохнатыми ветками дубов и каштанов.
Кого здесь только не было: опрятно одетые простолюдины, инженеры, коммерсанты и прочии. Некоторые семьи уже навострились уезжать и с деловыми лицами садились в свои комфортные легковушки, за которые еще нужно было погасить кредит. А живущие неподалёку пешими направились в дешёвый китайский ресторан справлять крестины, женщины с малышами шли впереди, мужчины сзади, рассуждая о том, что кредиты нужно платить за всё, не-то что 'тем' другим особям.
Следующей партией ожидающей крещенской службы и были 'те' люди, побогаче и покруче статусами. Они сразу же после ухода 'низших', повылазили из люксовых авто и собрались у церкви, в ожидании, когда их взрослые дети доставят наследников.
Рядом с лысым толстяком бургомистром Фридрихсорта, одетым в клубный костюм, г-ном Бенедиктом Гётцем стояли - его жена Софи Фельдбуш, одетая в дорогущее платье и обвешанная платиновой бижутерией. Тут же рядом, в солидных чёрных костюмах, стояли финансовые и чиновные прохиндеи - холёный стропила г-н Лео Снулый, пронырливый коротышка г-н Альбин Вашбер с фламинго-образной женой Аделаидой Спаршвайн; из администрации города были только несколько: рыхлая графиня Марлен де Штрайк, головастикообразный г-н Фрэд Линднер, кабанообразный
г-н Генрих Брокштед со своей загорелой женой профессором медицины г-жой Зиги Майснер, и ещё некоторые важные общественные особы: упитанный дылда г-н Мишель Какадуйман со своей женой краснощёкой барыней Кларой Леопольд и щупленький пижон г-н Адольф Куций, коршунообразный г-н Даниель Берзовый, который не расставался со своей тростью из слоновой кости. К ним подошёл воротила барахолок запыхавшийся животоносец г-н Райнхард Каспар, и поздоровавшись со всеми, достал из кармана самый современный мобильник со спичечный коробок да с серьёзным лицом стал названивать другу и сопартийцу Гельмуту, лукаво поглядывая на собратьев и здороваясь кивком со всеми по-отдельности.
Беседа здесь не особо клеилась, слишком много отвлекающих нюансов, а рассуждать на социально-политические темы было как-то не к месту. Поэтому затянули они разговор важно, многозначительно и нудно.
- Ну как дела мировые продвигаются? - спросил г-н Вашбер у г-на Снулого и мадам Стадович.
- Какие там дела. Дела лежат в суде и в прокуратуре, а у нас всякая мелочь - неожиданно влез в разговор сэр Жорский. Присутствующие деланно и невесело рассмеялись.Даже время не добавляло в это общество ничего нового и значительного.
- А по-моему это верно и даже забавно, ну подумайте, ведь во времени и не может осуществляться ничего безусловно реального или иметь место начало и конец, А развитие, ставя своей конечной целью полное усовершенствование,только ломает замыслы и судьбы.
- Как вам сегодняшние крестины? Произвели впечатление?
- Произвели, произвели,-загалдели собравшиеся.
- Когда же наши подъедут?
- А вы слышали Гельмут не желает уходить на заслуженный отдых, а сын его на турчанке женился, гешефт к гешефту. А что нам делать на отдыхе-то? Это уже не жизнь, а хочется ещё впечатлений. Разговор продолжался все на той же прагматично-оптимистической волне. Поговорили и о выборах,вернее об их инсценировке
- Господа, немного потише, кто-нибудь услышит, о чем мы тут говорим-поймут неправильно. Видите ту женщину, я слышала, что её муж- журналист ,сразу статью начирикает. Разговор коснулся денег:все сошлись на мнении,что у кого их много,тот и властелин. Поговорили о простых бюргерах. И решили,что не надо давать,этим самым бюргерам опомниться и копаться в прошлых ошибках.Главное,чтобы у бюргера была машина,а в холодильнике всегда был модифицированный горошек,подытожили хором.
- Люди очень любят, когда колебания не сильно ощутимы, и если так будет ,они всегда будут за нас. А кто будет против-пусть выживает сам. Спуску не дадим, это наш бал и пирушка, ха-ха. Кстати, вы слыхали что-нибудь новенькое о г. Допелбэндере, следствие закончилось или ещё идет? Придется ему ,наверное,со всеми своими деньгами расстаться.
- Отмажется, обязательно отмажется, его дед и отец всегда отмазывались, подумаешь в карман положил, а кто не кладет, тем более я слышал, будто он эти деньжата в азиатские юрты и сафьяновые сапоги вбухал, вот чудик, нашёл же тему.
- Послушайте, друзья, меня сомнения гложут, такое впечатление,что наше-это не наше.
- О-го-го, хватанул, твое это твое,а что не твое,то твоим когда-нибудь станет!
- Радуйтесь, что вам такое место досталось и пирожок рядом,или вам на производство захотелось?
- Ну знаете господа, мне это место не досталось, я к этому долго стремился . Что же касается нашего, в этом и есть вся драма, мы не умеем создавать, а только потребляем.
- Да хватит вам , наше - не наше, кто ж виноват в том, что у каждого своё.
- И мы о том же, деньги к деньгам, чего вам ещё надо?
- А что с акциями, как курс, держится или падает? Нынче времечко дерьмовое, того и гляди, все рухнет к чертовой матери.
- Действительно, деньжата сложно удержать целыми у себя в руках, чтобы никто не позарился . А как же честь и совесть?
И снова все скривили улыбки и продолжали тихонько шептаться. Две неизвестные парочки стоящие спиной к ним, поглядывали на 'высших' искоса. А те перепрыгивали с темы на тему, о звездах кино, оперы, эстрады, спорта, кто и на сколько миллионов
контракт подписал и проч. Разговор был пуст, как пересохшая от зноя, дождевая бочка.
Неизменным фактом в разговоре было только одно - миром правят деньжата. А деньжат у этих людей было не мало, и об этом знали все завидующие внешним достоинствам.
Подошёл пастор Фолкер Ланде, сытый, в аккуратной чёрно-атласной рясе с беленьким воротничком как у примерного школьника и обвел всех присутствующих пронзительно-добродушным взглядом. На спокойно-равнодушных лицах появились резиновые улыбки. В нескольких шагах от них стояла и Марго Гётлихбер, уже с нетерпением дожидалась, когда подойдёт к ней пастор. Некоторые 'высшие' глянули на неё с несколько брезгливо-надменными лицами, ведь им было известно, что муж её,
Вольфганг Прусс, является ревностным и даже опасным порицателем их образа жизни, но с отвлечёнными улыбками они продолжали слушать то бургомистра Гётца, то пастора Ланде. От их фальшивых зубов отлетали солнечные зайчики. Белые зубы,
дизайнерские дорогие очки и портфель из редкой кожи считались у них признаком ума, благонадёжности, обеспеченности и, когда уже всё было, а реквизиты были не необходимы, они вели себя как самостоятельные боги.
Пастор продолжал в умеренном тоне просветительски чревовещать и хотел казаться бессмертным. Поэтому Марго любила другого пастора - Роланда Вайзнера - замечательного человека, но сегодня был не его день службы. Наконец-то к ней подошёл пастор Ланде, добродушно погладил Марго по плечу и похвалил её за верность общинным традициям, не давая ей сказать ни слова, и смотрел на Марго со строгой улыбкой на стиснутых тонкий губах. Она знала - это из-за Вольфганга.
Марго опустила глаза и тихим голоском, сдержанно пыталась защищать мужа, сетуя на природу его темперамента, но пастор был непреклонен. Он лично не был не против гласности, однако, считал, что отбившийся от стада наносит вред всему стаду. Да и хватит ли здоровья и силы отбившемуся прожить особняком? - 'Вот, где суть и воля
Господня!', - резюмировал пастор Ланде, поправляя мощные очки и указывая ревматическим пальцем на небо.
Марго смущённо смотрела на него, и пастор понял, что его тирада не достигла цели.
Лицо у него изменилось, видимо от осознания, что природа Марго была чище и выше,
чем его пасторальная природа. Марго достала из кармана приготовленные на пожертвования деньги и протянула их пастору. Он хотел было взять, но во время опомнился и указал ей глазами на копилку, стоящую возле дверей в храм, которую охранял коренастый карлик Эрвин. Пастор Ланде попрощался с Марго со словами: 'Крепись сестра, бог всё знает и облегчит участь страждущих!' И пошёл в церковь готовиться к следующему процессу крещения.
Господа встретили своих детей с наследниками и тоже заходили дисциплинированно в Фридрихсортовский храм.
А Марго не торопясь, зашла на церковное кладбище, утопающее в зелени деревьев и кустов, из которых выглядывали аккуратные белёсо-мраморные памятники; подошла к своим, поздоровалась, убрала от пожухлых цветов родительскую могилку. Поговорила,
как же она осилит заплатить долг за могильное место церковной общине, а тут ещё
пастор Ланде напоминал ей, что для продления контракта нужно постараться оплатить предписанную сумму, иначе нужно подыскивать другое место для перезахоронения, так как прошло двадцать лет. Она недолго постояла и совсем не плакала. Время перемалывало всё, как молох, и сколько ещё перемелет. Затем, с ясно-грустными мыслями Марго пошла домой, по дороге сразу же заботливо вспомнив о голодном муже Вольфганге.
В воскресенье Марго готовила вкуснейший обед. Вольфганг больше всего любил воскресенье. Любил запах свежих овощей и смачное варево на кухне, ему нравилась суетливая Марго, которая была хорошей хозяйкой всегда, даже в воскресенье.
Ему нравились воскресные вечера с Марго - от них пахло постоянством и примирением с судьбой. Тем не менее, с последней - потерей внутренней энергии, он не желал мириться, и пробовал жонглировать мыслями, нанизывая их словно бусины на нить. Это казалось ему какой-то систематической игрой, а он был сыт от всех систем, тем более от игр, но и на что-либо серьёзное в творческом смысле его не хватало. Шутка ли сказать, бывший морской офицер благородных кровей, да ещё теоретик без дела. Вольфганг был как кратковременное пламя, схватиться за какую-нибудь фабулу, пока разжуёт в мыслях, начертает пару страниц, или подправит чужое, и угасает. Потом возьмёт свой офицерский кортик, припомнит былое, мечтает подарить кортик своему сыну Лукасу, который уже взрослый, но живёт с матерью и отчимом в их доме, и напрочь не понимает отца. Прусс пытался привить сыну историические корни, водил к памятнику погибшим морякам во Вторую Мировую, где покоился и их дед Кристиан, отец очень хотел чтобы сын стал исследователем на этой почве, но Лукас обозвал его 'нацистским ублюдком'. Только дочка Луиза пожалела отца по телефону. От таких мыслей Вольфгангу хотелось идти на улицу, куда глаза глядят, и что-то искать.
А Марго после обеда пару-тройку часиков дрыхла, и, пробуждаясь к полднику, в их жилище снова воцарялось несколько напряжённая атмосфера.
Как бы то ни было, а именно в воскресенье они накапливали элементарную желаемую энергию, которой даже хотелось поделиться с другими. Вольфганг, к вечеру приведя себя в порядок, затем слегка перекусив с Марго, пошёл в свою комнату дочитывать следующую главу из книжки 'Полезные цели'. Пока Марго мыла посуду, он подготовил постельные принад-лежности и привычно ждал её, чтобы поведать о культурном плане на завтра. Прусс старался ежедневно украшать их житие совместными экскурсиями в общественную среду.
Воскресенье было неуловимо, но не редко заканчивалось у голубого экрана.
3
Солнце уже выглядывало из-за горизонта, утренняя роса посверкивала на траве и кустарниках, придавая свежий вид зелени, первые почки запушили серебром, а пернатые настраивали мелодичные голоса и со всех сторон доносилась многоголосная гамма. На шоссе участилось движение машин, и внезапный оглушительный рёв промчавшихся мимо мотоциклов 'Харлеев', которыми управляли крепкие рокеры, встрепул дремоту обывателей, и район задвигался быстрее.
В будничные дни, до обеда Вольфганг изъявлял желание поехать в центр и повидаться с общими знакомыми; он сказал об этом Марго, она тоже проявила желание поехать, и они стали собираться.
Вольфганг уже был одет и топтался взад-вперёд по коридору, а Марго немного капризничала то с причёской, то с одеждой, наконец, ритуал был закончен, она, бзыкнув, взяла мужа под крендель, и они шли на остановку автобуса 'Лисий пригорок', о чём-то воркуя меж собой.
С кем встречались они в локальных заведениях? С абсолютно разными людьми, но с абсолютно идентичными принципами. Здесь собирались люди, верующие в настоящую культуру, и совершали обряды для утверждения этой веры, сортируя пугающие и очень завлекательные новинки.