Строчка к строчке, с медленной раскруткой страсти в сторону апекса. Никто не отменял эволюцию, но лекало важнее смысла. В окне социальной сети, под комментарием, бунтовал маленький полупрозрачный значок, означая, что готовилось новое высказывание одного из френдов. Вопросы, ответы, утверждение. Столбик. Лиля вспоминала, как дала.
Эволюция по Дарвину идет по нарастающей. Но если есть дверь, то ее нужно чем-то открыть. И сколько поэтесс тогда кружилось возле нее - из маленькой щелки падал свет, привлекая бабочек, комаров, мошкару - и попробуй же тогда разбери, кто из всей этой массы достоин?
Как бы ни развивалась сеть, но поэт без тусовки не многого стоит. Как велико количество. Как мало дверей.
- Будьте моей, - вновь послышалось в голове Лили.
Яков Дмитриевич, мэтр, учитель, фильтр.
Лиля усмехнулась, и в тот момент комментарий выплыл, словно бы рыба вынырнула из воды. Ее хвалили. Ей наслаждались. Она была вкусной для чужих глаз и умов.
Дверь, открывшись более десяти лет назад, уже больше никогда не закрывалась. На дороге не было препятствий. Не обращая внимания на сезонные и внесезонные кружения все той же мошкары, она спокойно продолжала сочинять. Многие спрашивали ее мнение. Если и были завистники, то она их не замечала.
Сетевой клич:
- Так, друзья, посоветуйте....
Она улыбнулась. Воспоминание уходило в сторону. День, одетый в одежду целей и задач, был лишь одним из пунктов череды.
В обед тарахтел электрический чайник, работницы библиотеки, готовя обед, обсуждали типовые новости. Облака за окном собирались, в окне Ютуба почти без звука пел какой-то бард, словно бы стилизуя интерьер.
Чайник вздрогнул, дернулся и погнал кипеть - и почему-то вся его жаркая толчея наполнила настойчивое усердие Якова Дмитриевича.
Уже тогда было понятно, что, посещая сходняки и поэтические вечера, выше головы не прыгнешь, хотя уже была сеть, и, казалось, сожми свои маленькие кулачки, собери волю в некую воображаемую волю желаний, и все получится - ведь стихи и правда были хороши.
- Ах, как вы хороши! - выдохнул Яков Дмитриевич, преподаватель поэтический студии и хлопнул Лилю по ягодицам.
А уже потом - толстые журналы, важные сайты, рецензии, похвала, книга стихов, книга прозы. А ведь страшно представить - все могло бы и не сдвинуться с места, какой бы она была? Статическая духота бухгалтерии, сплетни, разговоры о быте, где все всегда одинаково: сготовила, мясо. Без мяса. Стиральный порошок. Мужнины носки. Храпит. Потом - уровень выше - машина. Наконец, путевка. Ах, кто сейчас ездит с мужьями? А лучше - без мужа, или, чем черт не шутит, с любовником, что на пять лет младше. Поэзия бы оставалась обитать почти на задворках, иногда даже - с привкусом стыда, а также - без оценки. Да, разве оценит кто-то тебя в среде графоманов?
Все это напоминало один точный выстрел. Попадешь в цель - убьешь врага. Не попадешь - будешь напоминать долго томящийся в духовке овощ. А жара почти нет, ты просто исходишь, и это - почти до конца, безо всякого прорыва.
- Так, друзья, посоветуйте, - написала Лиля в фейсбуке, - не могу понять, если какие-нибудь поэты, которые так уж хороши в верлибре.
Она отвлеклась лишь на минуту. Пришел человек. Потом - еще один человек. А про другого можно было сказать, что это - половина человека в оболочке. Вторая часть занята посторонними шумами и тревогой. И правда - глаза посетителя библиотеки бегали, он не знал, чего хотел.
- Очередной гений, - напишет позже Лиля, - гениев всегда выдает какая-та, что-то, трясучка, и вот, ты всякий раз боишься, а чего он такого отчебучит? А вдруг он тебя знает, но боится сказать - о, это вы. А наверняка тогда, в кармане его спрятан мятый листок со стихами, он хочет его показать, но боится. Я их отношу к категории "очередной". Немолодой человек. Но задора в нем хватает. Постоянно перечитывает сам себя, иногда пуская слезу от собственного творения (правильно было бы написать - по собственному творению).
Меж тем, в фейсбуке уже набрался целый столбик комментариев, что касались вопроса о верлибрах.
Отвечали всячески: читайте Петрова, читайте Иванова, читайте Юрьева, читайте Афанасьева, читайте Кацмана с Федоровым и прочее.
Вселенная, круг, группа, даже в некотором плане - семья - штука, сформированная весьма крепко. Ведь и правда, иногда кому-то кажется, что все здесь действительно без окон и дверей. А вот, и Юрьев (хотелось сказать - я твоя, или наоборот - ты - мой, но дело не касалось отношений. Юрьев хвалил ее целый год. Этого было мало. Он тусовался, и этого было мало. Но старания шли не напрасно. однажды Лиля сказала о нем Тушканову.)
- Если бы нашей сфере были деньги, - усмехнулась она, разливая чай.
- Здесь другие деньги, - возразила библиотекарша с четко-обтекающей смысл фамилией Овалова, - Лиля, ну как же ты не понимаешь? Разве ты не счастлива? Вы живете в совершенно разных мирах, и ни один миллионер в твой мир не попадёт, а ты в своем мире - кто хочешь. Назови любое крупное. Ну, например, Илон Маск. Просто так вышло, что сфера поэзии слишком элитна - но то же самое можно сказать про любое другое искусство. В библиотеку ходят чаще всего студенты и школьники.
- Последние, - сказала Лиля.
- Почему,
-Да, динозавры, - подала голос Горская.
Лиля пожала плечами,
- А о том, что компьютер почти все уже заменил. Никто не будет лапшу?
- Я худею.
- Я тоже.
- Ладно. Худейте.
- А ты будешь, да?
- Ну, я же не буду одна есть.
- Давай, с тобой за компанию поем.
- Ой, ты меня спасаешь. Мне кажется, тот важный дядька, что попросил Пастернака, я его где-то видела? Нет?
- М.. Нет, он просто похож.
- А кто то был?
- О ком ты?
- Тот, кого ты вспомнила?
- То Мишин. Он этот....
- А, этот....
- Да, этот. Он приходил из-за меня, но делал вид, что это не так. Он всегда так делает - попадает куда-то якобы случайно. Невинные глаза. Мол, он удивлен. Мол, кого я вижу.
- Он в тебя влюблен?
- В меня все влюблены, - сказала Лиля.
Но сказано это было технически - мол, точно так же можно любить спортсмена или космонавта.
Лента в Фейсбуке росла. Наконец, стали смеяться над каким-то любителем извне круга, верлибристом. Ничего нового. Провинциальные оттенки, смазанные густым слоем такого-то же провинциального эгоцентризма.
Перерыв.
Горская курила, и было хорошее место - выход во внутреннее крыло, и окно в том месте было словно бы квадратным ртом с клапаном на выпуск. Курил там и Дима Макишев, что приходил с другой стороны большого муниципального здания, из детского театра, и, порой, казалось, что у них там роман. Димы не было. Толстый водитель, которого за глаза называли Слоном, появился в дальнем конце коридора. Приблизился, прикурил, выдохнул в окно-квадратный-рот.
- А вы это...., - сказала Лиля.
- Я это, да, - ответил Слон.
- Ну-да, ну-да.
Непросто поговорить с библиотекаршей, да еще и не простой, а экземплярной. Можно было бы продолжить словообразование - экземпляристой. Но в помыслах своих Горская была куда более приземленной, и сполохи чужих страстей рождали в ней простой набор реакций. А чего нужно было Слону?
- А вдруг он тоже стихи пишет? - подумалось.
А дым уходил в окошко, и там бежал вверх, без шансов добраться до вершин атмосферы.
- Ну и как там у вас? - спросил Слон.
Горская пожала плечами. И весь разговор.
А вот и Лиля. Несколько стихотворений в день, несколько сеансов гипноза в словах - действительно, на некоторых читателей соцсетей это выглядело именно так. Приходит лягушка к ужу. Сама не знает лягушка, почему идет навстречу - но все предрешено. А здесь - всего лишь персональная символика, призванная прокомментировать эфир чувств.
Рулоны комментариев, в перерыве - читатели библиотеки, а потом - обсуждение какого-то вроде бы стихописца (поэтом назвать нельзя, тем более, никто о нем ранее не слышал)с глотательной фамилией Глотов. Какая разница, что он там писал - его нигде не видели, ни на одной тусовке, а для чего еще живут?
- Покажите его, - написала Лиля.
Оказалось, что и посмотреть на него никак нельзя, у обиженного гения не было аватарки, а стихи были такими, словно бы кто-то пытался исполнить музыку на бензопиле. Сочетаясь с косноязычием, острые углы поэтического языка Глотова создавали звучание довольно типичное - сюда включались обиды на жизнь, на людей, что не хотят, его, Глотова, замечать, а также надежды на некие чудеса будущего, когда талант вдруг раскроет себя и засияет.
Народ отрывался как хотел. Было непонятно - в курсе ли сам Поэт.
- Что ты там смеешься? - спросила Горская.
- Да я так.
- Правда. Я у мужа всегда спрашиваю, о чем он думает?
- У какого именно?
- Я же рассказывала. Выйди из матрицы, Лиль.
Она снова засмеялась. Нет. Горская ее не интересовала. Намечался фест, и фест этот обсуждался, и участвовать ей было не обязательно, так как она давно уже всё всем доказала.
А дальше, дни были как дни - потому что они всегда представляют из себя равномерную очередь. Управлять временем невозможно. Дом, работа, стихи, наконец - Лиля вновь вышла замуж. Мужчина работал в хорошей фирме, литературой интересовался отчасти, и это было даже неплохо, потому что одинаковые полюса друг к другу не прилипают. Дома Лиля держала большого мохнатого паука, который, не смотря на совершенно злой вид, никогда не кусался и вел себя словно бы некий многоногий кот.
У Горский в жизни ничего не поменялось, но в Турцию ездили. Еще одна галочка в зачетный лист кармы. Овалова нашла в себе силы и нашла мальчика на десять лет старше себя. Были тут и другие работницы библиотеки, но разве описать всё? Сколько ни живет человек на земле, так он до сих пор и не понял: судьба - это алгоритм, или уже заранее определенная программа, или - просто так? Мол, прояви усилия, и все поменяется.
К ближе к фесту Лиле написала некая Карлова, но, так как Лиля никогда не встречала Лилю ни в каких списках, она поначалу вообще не хотела ей отвечать. Потом, пересилив себя, спросила:
- Ну, понимаете, прежде всего, я вас не знаю.
- Я окончила литинститут имени Горького, - ответила Карлова.
- О, но значит, о вас должны знать.
- Да, но мне нужно ваше мнение.
- Но о вас уже есть какое-то мнение?
- Конечно.
- Вы были на больших мероприятиях?
- Ну....
- Пошлите стихи Червякову. Он всегда охотно читает самотёк.
- Ой. Впервые о нем слышу.
- Но мне сложно вам помочь, если вы не слышали о Червякове. Ну ладно. Хорошо. Кидайте сюда, я вам напишу.
Так и шел день, так и шел другой, и, казалось, вся эта монотонность и есть основная атмосфера. Снова вспомнился Яков Дмитриевич.
- Понимаете, Лиля. Заметит вас или нет Семенов, это же так просто определит. Ведь он вас не знает, но как он вас узнает? Стихов, понимаете ли, так много, что ими можно выстелить дорогу в рай, или в ад, как вам это больше нравится. Количество - серьезная штука, но как найти себя? Эта сфера крайне субъективна. И конкуренция в ней также крайне субъективна. Вы можете быть семи пядей во лбу, но о вас никто не услышит. Ах, сказали бы со стороны - всего лишь поэзия. Как много других сфер, где мы наблюдаем очевидность борьбы. И еще, поймите, мужчины обращают внимание не на таких, как вы. Но мне нужна душа. Стихи ваши, Лиля.
- Не знаю, - отвечала она.
- Но я знаю. Идемте. Не противьтесь.
Лиле пришло в голову, что некой Карловой, возможно, гораздо проще - начать хотя бы с того, что она - коренная москвичка, не озабоченная вопросами поиска места под солнцем. Но вот что это за солнце? Какого оно цвета. Даже если все за нее решено, и не надо никуда ехать, никуда бежать, это еще ни о чем не говорит. Начнется ли она, Карлова, или усохнет в зародыше? Да и вопрос ли это?
Лиля улыбнулась и вновь углубилась в соцсеть. Вскоре был готов новый стих, и народ одобрительно щелкал на значок лайка. Соцсети напоминали пчелиные ульи, внутренности которых сняты на камеру с ускоренным показом.
Потом, как сказал бы наблюдатель, если бы таковой имел место, все было как всегда. Вечереющие кварталы, дребезжащая маршрутка, тюремный шансон в магнитоле у водителя, и пассажиры, стремящаяся доказать, что выражение "набились, как селедка" - именно про них.