- Знаете, ребята, все, что угодно могу понять. Но как прыгать с трамплина? Залезли два хача на трамплин, упали, убились. Они и не прыгали. Они не подрассчитали.
- Чисто не подрасчитали, - согласился Яша Михайлов.
-Неудачка, - проговорил я.
Не то, чтобы прямо-таки год и прошел. Я даты особо и не запоминаю. Да и рассказ не про меня совсем, потому лучше и не отвлекаться. Человек же круче, чем кино. Фраза эта смешивает несмешиваемое. Но не важно. Даже если б я решил обогатить русский артиклем, это бы ничего не изменило.
- Двое сидели на краю трамплина, - говорит Водкин, год назад во времени, - может, они решили водки выпить. Может, насвай. Покурить. Что хочешь.
-Версия с курением вернее, - говорю я, - выпить везде можно. Русский человек везде найдет. Ну, даже если ты и таджик или казах, кто еще?
-Я ж говорю, два хача, - замечает Водкин.
- Нехорошо всё это, - отвечает Яша Михайлов, - не честно. Все люди равны. А они может курнули и говорят - посмотри, русня снизу на нас смотрят. А потом ветер подул, и все.
-Но не было больно, - говорю я.
-Наверное.
Существует артикль "чисто". Мы говорим - я поел. Правильно - я поел. А если мы говорим - я чисто поел, то это придает оттенок затягивания повседневности или надевание носков на рутину. "Чисто" - констатационный артикль. Дополнительную ширину придает артикль "Зе", но он используется далеко не всеми, а значит, не может использоваться в виде перегородки между смыслами, хотя кое-кто так и говорит - зе вариант, что значит "вариант", а еще точнее - "пойдет", или - "возможно". Весь же этот разговор про олимпийские объекты можно был вести до бесконечности, перечисляя их, или же красноречиво отмечая разницу между стоимостью заявленной и реальной.
Теперь мы прекращаем играть со временем. Прошел год. Водкин шел с лыжами по Сочи. Ему представлялся герой романа "Прощай, Гари Купер", который также был крайне лыжным, крайне возвышенным за просто так, без прочего суетного шелеста. Жизнь шла в трех реальностях. Хотя, сами понимаете, можно насчитать любое количество плоскостей, включая личностные - тогда в мире будет много миллиардов совершенно независимых реальностей. Но нет. Какая уж тут независимость. Лыжи! На одной платформе бытия люди просто жили, на другой - соревновались спорстсмены, а в третьей - виртуальной - шла борьба за право вывернуть себе мозг как можно сильнее. И тут, собственно, не было разницы, кто прав, кто виноват. Важно, если ты открыл себе коробку головы и чего-то туда насыпал. Подойдет любой мусор. С артиклем и без артикля. Но мы уже установили, что может быть зе мусор, и чисто мусор. Э мусор - нет, такого нет. А вот, например, э, мусор - это пожалуйста. Была даже песня такая - "Стоп, мусорок". Тоже ничего себе часть мира.
Так вот, как же так это вышло? Водкин шел, чтобы посоревноваться. Он выступал за страну X. Здесь он намеревался попасть в чисто 20-ти сильнейших прыгунов, и это было б достижение великое. А большее ему и не светило. Пока ж шел он, мысли были как искры солнца. Когда протуберанец отделяется от этой штуки, в темноте, в холоде вакуума, рядом проносятся искры. И было в голове Водкина примерно так. И бог лыж стлался рядом дымом белым, дымом снежным.
Помимо мыслей высших, верхних, было в голове Водкина и много совсем простого. Думал он и о девочках. Было их три, и надо было выбрать, какая из них лучше. Но он был еще молод, а потому, все это было за просто так. Кажется, ты никому не должен, но жизнь наоборот - обязана. Она - словно шкаф с подарками. Ящичков много. Многие из них открываются. Пока же Водкин шел, несколько человек звонили ему. И я звонил ему. Это, должно быть, были последние люди.
Это предложение, конечно же, надо расширить. Не могут же люди быть вообще последними. Но оставим это дело именно так.
- Наверное, ты идешь на тренировку? - спросил я тогда.
-Нет. Я иду на релаксацию, - ответил Водкин.
-Будешь смотреть на горы?
-Нет. Буду прыгать и отдыхать.
-Хочешь сказать, что ты - птица?
-Нет. Мне далеко до птиц. Знаешь, о чем я жалею? Я бы хотел, чтобы меня кто-то пофотографировал. Я бы мог попросить тренера, но сейчас я иду без него.
-Попроси кого-нибудь.
-Конечно.
-Разве там будет мало девочек?
-Девочек как раз будет много, - ответил Водкин, - даже на тренировке. По правде говоря, это - самое главное. Я знаю нескольких чемпионов, и у них наоборот, было не так уж здорово с девчончками. Если следовать их примеру, то надо выбирать - или чемпионство, или девчонки.
-А ты?
-Я пока не выбрал. Надо отпрыгать. Но и то, и другие мне нравится. Хочу и то, и другое.
-Выиграй.
-Ладно. Все так говорят. Кто не пробовал.
-Давай.
-Давай.
После чего Водкин был на месте. Там он снарядился и прыгнул. Глагол "снарядиться" имеет что-то общее со словом "снаряд". И тут всё правильно. Потому что человек - не птица. А тело в полёте неуправляемом есть ядро судьбы. Но прочь лирику. Водкин приземлился, проехал по трассе, постоял, собирая дыхание в кучу, после чего и началось. Во-первых, он не узнал трассу. Трамплин стоял теперь в полутумане. Он напоминал кухонный ковшик, зависший в парах приготавливаемой пищи. Вдоль трассы, которую он только что миновал - какие-то непонятные ёлочки. Но ведь не было ёлочек!
Водкин перевел дух.
-Что ж такое? - сказал он сам себе.
Надо было протереть глаза - у буквально, и глобально. Он двинулся дальше, по алее, которая этими ёлочками образовывалась. Мысли в голове чего-то требовали, но как описать то состояние, когда никакого состояния нет? Пройти сто метров. Увидеть столб подъемника....
Но вместо этого вдруг что-то наступило. Когда же Водкин очнулся, то оказалось, что вокруг него полумрак, и связано это с тем, что он находится в каком-то помещении. Разумеется, он поднялся и выглянул в мутное, жутко позеленевшее окно.
Но что же было там? Трамплин оставался самим собой. Хотя и здесь наметилась некая перверсия, с первого взгляда неразличимая. Водкин вдруг понял, что он - в клетке. Были найдены и сигареты. Он особо не курил, но что тут оставалось делать? Пойти и осмотреться?
Здесь нужно было найти некие силы, некие информационные прожоги в полость дополнительных сил. Человек тем лучше, чем веселее он. Наверное, потому и говорят, что хорошо быть дураком. Весело, и жизнь хороша. Что б вами ни происходило.
В некотором плане это лекарство. Научиться быть немного шизонутым. Или как-то зашизеть, используя какие-нибудь методы, наработки. Но тут бы удержаться на грани?
Потягивая "Донской Табак", пацанские сигареты, сигареты в стиле "я по жизни в мужиках", Водкин как-то пытался собрать все мысли вместе, но они не сходились. Надо было себя хотя бы заставить волноваться. Но вместо этого опускался занавес - прямо в душу. Дым расходился, словно волосы от никого. Вспомнилась Даша. В девушках всегда должна быть какая-та четкая штука - и четкость может быть в отсутствии четкости. Но если у девушки больше, чем два глаза, это очень плохо. Она смотрит и на тебя, и не на тебя. Одновременно. При этом, она намекает, что ты тут не главный - что так вышло. Она так решила. Пока ты - как хорошая собачка. Но никто же не заставляет держать только одну собачку.
Точно так же и с прочими домашними животными.
Водкин отошел от сторожки. Стоило проверить сотик. Но не было сотика. Он остался в раздевалке. Обернувшись, он увидел Его.
Что тут сказать? Это было нечто большое, серо-коричневое, ужасное и размазанное - будто оно постоянно мигрировало отсюда в не сюда, словно оно постоянно переключалось на другие каналы, потому его не всегда было видно. Повернувшись к нему, Водкину, оно ухмыльнулось - и сложно было дать лицу какие бы то ни было характеристики. Вроде бы - очень большой человек, но если рука стала четкой, но лицо в тот момент куда-то ушло, а другие части тела вообще скрылись.
-Охренеть же, - сказал Водкин.
-Охренеть, - ответила оно как-то совсем неприятно.
Нельзя было сказать, каким был этот голос. Скорее всего, отражение его возгласа, протянутого через какие-то непонятные каналы. Вот вы возьмите голос, звук, и сожмите его между двумя поверхностями. Например, резиновыми. Так и получится.
Все это было очень плохо. Кроме того, на спине у Него были олимпийские кольца....
Нет, не было тут мистики. Когда Водкин собрал дрова и растопил печь, то в голове будто бы что-то улеглось. А до этого была заливка вредной жидкости - она шипела и заставляла мысли выделять углекислоту. И вновь вспоминалась Даша, которая потом, да нет же, тогда же, обратила внимание на Акопяна. Он, Водкин, не стал там бодаться. Зачем ему оно? Он даже подумал - в первый раз ничего не буду доказывать. Год назад бы - наоборот. Сделал бы так, чтобы она его только и видела, только о нем бы и слышала, а он бы уже был с другой, а что он. Акопян? Что за фамилия? За такие фамилии понятно, что надо делать.
Он вновь закурил. Оно вошло в избу, поставило посреди корзину, полную шишек, уселось поодаль и принялось греться. Человек-тень. Человек-смесь. Рост - не менее трех метров. Шерсть. Есть ли глаза?
Оно повернулось, и на лице было каналов больше, чем во всем нём остальном, а потом, если глаза и выныривали, тот тотчас пропадали. Они не разговаривали. Водкин понимал, что надо заставить что-то с собой сделать. Быть другим. Проснуться, попрыгать. За окном же заметно похолодало, и жирные злые звезды вышли, облепили небосвод, словно мухи, и ничего в этом не было.
Если бы пойти через горы....
-Ешь шишки, - вдруг сказало оно своим резиновым голосом.
Водкину тут ничего не оставалось делать, как есть - вернее, выковыривать семечки и грызть их. И оно грызло. Так они сидели и щелкали. Водкин подбрасывал дрова. Ночь сгущалась.
Утром им были обнаружены жертвы. С северной стороны жилища в деревянную стену всох человек. На нём была форма спортсмена-олимпийца, и тут было над чем задуматься. Когда он мог сюда попасть?
Всё бы ничего, но справа, в склоне за ёлочками, он увидел торчащие из снега кости.
-Черт, - проговорил он.
Ничего не оставалось, как вернуться. Надо было включать голову. Водкин покричал, поматерился, но все было без толку - разве что из-за елочек как будто кто-то ответил ему. То был звук глухой, словно бы какой-то тяжелый железный предмет вдруг заговорил, но хватило его всего на одно слово - и то, не ясно, что за слово. Хотелось есть. Сигареты еще были в наличии, и пришлось перебиваться ими. Безусловно, нужно было совершить рывок. Наверх, к подножию трамплина. Посмотреть на мир оттуда. Проснуться. Выйти из транса. Если это сон, то должно же быть волшебное слово, ключ, который бы все это сломал.
Водкин подумал про фазу. Не то, чтобы фаза чего-то. Просто фаза. Наступила фаза. Теперь уже нет ничего, ничего, кроме фазы. Лишь она одна. Это как жена у человека. Если он однолюб, то и жена одна, словно воздух - ведь воздух тоже один. Другого газа для дыхания покуда не намечается. Все люди используют одну и ту же массу молекул, одну и ту же атмосферу. Жена, правда, может быть не бог весть какая, даже если и одна. Потому и фаза. И самое главное, одна мысль плелась, переходила к другой, и дальше рос лес, крутились лианы, и нельзя было покинуть самого себя. Когда день разгорелся, плетение лишь усилилось. Наконец, Оно пришло. Водкин попытался его рассмотреть, однако, миграция и смена участков, вся эта кусковатость чудовища, не оставляло никаких шансов. Безусловно, оно знало какие-то человеческие слова.
-Сварим кашу, - вдруг сказало оно.
И дело двинулось. И правда, Водкин так хотел есть, что уже и не думал ни о чем. Трамплин же стал как будто дальше. Аллея из ёлочек сузилась. По дороге наверх, к месту спуска, она расширялась, а дальше изображение словно бы смазывалось. Там шел снег. Почему-то он не шел здесь, хотя расстояние едва ли исчислялась в метров пятьсот.
Водкин набрал снега, и они принялись делать из него воду. Он и странное Нечто, жуткое, но теперь - какое-то отстраненное в силу состояния ума. Ибо Водкин никак не мог заставить себя мыслить. Никто не мешал ему. Разве Оно держало его?
Вода закипела. Чудовище принесло крупу и соль. Водкин мешал кашу большим половником. Что касается топки, то это была всё та же печь. Для приготовления пищи предназначалась стальная плита с отверстиями и металлическими кольцами-блинами - все как и положено. Топили не только дровами. У хозяина имелся и уголёк.
Когда каша была готова, сели есть. Не то, чтобы это можно было есть, но почему нельзя? Каша, она и есть каша. Хотя тут Водкин и не мог определить, что ж за каша такая, что за крупа? Да он и не разбирался в этом. Знал он, впрочем, вполне достаточно, чтобы попытаться в этом вопросе разобраться. Во-первых не гречка. Во-вторых, не рис. А больше он ничего и не знал. Может, и слышал. Бывает овсянка, но, вроде бы, не она. Бывают еще какие-то непонятные каши быстрого приготовления, для спортивного питания - вполне себе и вариант, но там и не разберешь, какого оно происхождения?
В любом случае, если хочется есть, подойдет любая пища. А после обеда, как и положено, надо спать. Существо залегло на большой топчан и там сопело и мигрировало в своих образах, а Водкин залег на непонятный какой-то диванчик, завешенный непонятно чем. Тут вроде бы коврик какой-то был, при чем - с олимпийскими кольцами. Ну и не надо забывать, что и чудовище-то было с кольцами. Почему такое? Кто ж знал. И Водкин того узнать не мог, ибо сон им овладел, и лежал он, словно в трансе. При чем, время от времени он вставал, будто кто-то приказывал ему, подкладывал уголька. Иногда ж и Оно вставало, и тоже уголька добавляло. Так и отдыхали они после обеда - не то, чтобы вкусного, но все же - вполне себе и питательного.
Вместо сна была какая-та скачка. Иногда в прямом смысле. Скачка - это когда кони. И виделся Водкину сочинский мясокомбинат, и строи коней, идущих колбасу, и было их не далеко. Но очень хотелось колбасы. Сервелатику бы! Потом он подумал - был бы сервелат, вкусный французский батон и кетчуп "Балтимор". А если б Дашу сюда - то не поделился бы. Сам все съел. Еда важнее девушек.
Жадность еды была почти что животная, но была во сне. Свет дневной уходил. К вечеру же кто-то прыгнул. Их было двое. Один и другой. Водкин ощутил этот момент заранее - словно кто-то внутри мозга у него просигналил. Вышел посмотреть - и правда, лыжник гнал по трамплину в гордом одиночестве. Было страшно - почему он один? Откуда он взялся, из каких жутких глубин потусторонности. Теперь он был готов лететь. Водкин ждал конца - потому что ничего другого не намечалось. Прыгун приземлился, понесся по ёлочной аллее и вскоре его занесло. Он потерялся в этих кошмарных ёлочках. Назад он не возвращался.
-Готов, - услышал Водкин голос.
То было Оно. Вышло, двинулось смотреть. Олимпийские кольца не спине - четкие, как будто с подсветкой. В нормальной жизни не может быть таких колец. Если вы увидите нечто подобное, то сойдете с ума. Это точно. Во сне тоже нельзя. Водкин, конечно же, сам видел одно нераскрывшееся кольцо, и скорее всего, эта нераскрытость должна была присутствовать и здесь, но не было ничего такого. Откуда ему знать? Чудовище, нарушающее время и пространство.
Когда он подошел к ёлке, то оказалось, что прыгун слился с ёлкой. Было в этом что-то хуже, нежели б оно было просто адским, просто страшным. Наверное, если просто брать и мучить человека, и мучить как-то так, чтобы это продолжалось очень долго. Существует всяческие пределы вещей. Существует прочность материала. Здесь же все эти принципы были нарушены. Ударившись о дерево, лыжник сам превратился в дерево, и часть его срослась, другая осталась снаружи, при этом, некоторое время он был аморфен, а потом застыл - ибо присутствовала тянучка.
Где-то был и второй спортсмен. Но теперь его не было видно.
-Кто ж это? - спросил Водкин вслух.
Он знал многих. Но сейчас идентификация была невозможна. Прыгал ли он на тренировке, или же исчез во время соревнований - как это можно было определить? Там, где был трамплин, вновь начался снегопад. Первые звезды уже просеялись вдоль неба. Надо было как-то брать себя в руки и идти назад. Мозг так и не поддавался дрессировке. Он жил какой-то своей, иной, плоскостью мысли. Как будто что-то происходило там. Например, мозг был взят на изучение. Анализ получен. Теперь - участие его в глобальной злой эстафете.
-Что же теперь? - спросил Водкин.
-Займемся резьбой, - хохотнуло чудовище.
Когда завтра настало, все так и было. Водкин самостоятельно почистил печь, наколол дров и развел свежий огонь. Небо хмурилось белизной. Снег собирался пуститься в ход, сверху - вниз, и в преддверии этого ощущалась какая-та странная влажность. Огонь вскоре ел древесину. Оно работало ножом, изготавливая фигурки из одеревенелого лыжника. Чудовище сначала отпиливало от него части, потом брало пару кривых ножей, и вокруг летела стружка. Похоже, оно изготавливало какую-то домашнюю утварь.
-Это был человек, - заметил Водкин.
-Спорт, спорт, - ответило Чудовище.
Вскоре оно куда-то ушло, оставив фигурки. Тут была штука нехорошая, новая. Из деревянной чашки слышался голос комментатора. Это был Губерниев. Он говорил с жаром, но слова сливались - их кто-то подталкивал. Нельзя было понять ни слова.
Ничего тут не оставалось, как мечтать. Водкин подумал -почему Даша? Она - тень. Она - просто пролетевший мимо воробей. Даже и с какой-то другой птицей её нельзя сравнить. Просто воробей. Даже ворона - она черная и важная.
Но вот, например, Юля. Имя так себе. Юли у Водкина ассоциировались с маленькими черноволосыми коротышками. Юля. Юлька. Юла. Но та Юля была белая, немного желтоватая (может, все же - краска, касаемо волос). Немного не хватало фигуры. Водкин не любил особо тонких. Не то, чтобы Юля были из разряда умеющих прятаться за шваброй, но - из категории смежной.
И вот здесь бы, в зиме....
Мозг бы заплелся навсегда, пренавсегда. Каша, топленый снег, сигареты без фильтра, Чудовище, Олимпийское Зло. Кем он тогда будет? Какой-нибудь злой дядя. Тут можно и сыграть свадьбу. Нет, Водкин ничего такого не хотел. Зачем свадьба? Ведь можно и просто так - люди обмениваются телами.
Все это были мысли, мысли тугие. Потому что ничего не менялось, и оказалось, что начало - это вещь самая веселая. Думал ли Водкин, что ему предстоит остаться тут до весны? Нет, не думал, конечно. Он жил в мечтах. Они его покорили. Это были его же собственные желания, которые кто-то оживил, наделил каким-то магнитизмом. Скорее - радиацией. Теперь он не мог от них отделаться. Нет бы, помечтать о чемпионстве. Но, тут надо признать, Водкин особенно об этом и не думал. Он себя как-то сразу же правильно воспитал, нашел нишу для себя, где и собирался отсиживаться до конца спортивной карьеры. В конце концов, ведь он отобрался на олимпиаду. Что еще надо? Да, а тут такое. Тут дело не простое. Можно застрять на всю жизнь и уже никогда не вернуться.
Снег шел теперь повсеместно. Никто не прыгал. Второй трамплинист превратился в ледяную статую, но был он слишком уж белым - словно бы выточили его из кости слона. Эдакая статуя. Водкин узнал его. Это был прыгун, которого он немного знал. Серхан. Как же угораздило его? Получается, что пропали три человека, и соревнования там, по ту сторону этого снега, должны отменить.
Чудовище осмотрело Серхана, вынесло наружу - иначе тут бы он, скорее всего, растаял. Начали варить кашу. Крупа была другая - крупная, немногим меньше гороха. Но не горох. Не семечки. В итоге, получилось адское олимпийское варево. Оно мешало кашу эту и напевало. Водкину было стало не по себе, и он едва не проснулся. Пело оно медленно и страшно, все тем же резиновым голосом. Попади сюда какой-нибудь ученый, он бы вывел множество формул и всякие аспекты несуществования. А именно - человек не знает о мыслях, о тех, о которых о не знает. И не знает.
Реет в вышине и зовёт олимпийский огонь золотой.
Будет Земля счастливой и молодой!
Нужно сделать всё, чтоб вовек олимпийский огонь не погас,
Солнце стартует в небе, как в первый раз.
И вот, оно мешает эту ужасную кашу, все части его тела исчезают и проявляются, кипит вода, идёт пар, и вот - изделия, сделанные из одного олимпийца, а там, на снегу - еще один, белый, из молочного камня.
Юля, - подумал Водкин.
Где же ты, Юля?
И Юля, конечно же, жила где-то внутри него, и от этого было нехорошо. Словно бы она там гнила заживо, в душе его. Вот он здесь, в странном месте, и его словно бы заперло, у самого себя в гостях. Кто знает, где он на самом деле? Когда ты сам не знаешь, о чем думать, ка думать, как вообще использовать голову - все бесполезно. Но, помимо Юли, приходила в голову и Саша. Девочка коротко стриженная, светлая. Наверное, все Саши должны были быть именно такими.
Серхан стоял, поблескивая в отсветах печки, которые иногда выпрыгивали в окно.
Ещё до старта далеко, далеко, далеко,
Но проснулась Москва,
Посредине праздника, посреди Земли.
Ах, как шагают широко, широко, широко
По восторженным улицам
Королевы плавания, бокса короли.
-Зачем ты поешь? - спросил Водкин.
-Поедим, - хохотнуло чудовище.
Оно хохотнуло. Словно бы им предстояло некое волшебство, некое особое, невероятное, счастье. Было немного сигарет. Наверное, Оно взяло их у исчезнувших строителей сочинской олимпиады. Водкин курил, посматривая в угасшее окно.
После ужина оно вышло наружу и пошло в сторону ущелья, напевая:
Сегодня никуда от спорта не уйдёшь, от спорта не избавиться,
Сегодня на Земле прибавится тепла и радости прибавится!
Гул стадиона сто раз повторит дальняя даль.
Солнце в небесах горделиво горит будто медаль.
И песня эта была медленная, ленивая, резиновая. Водкин вдруг понял, что это все, конец. Все прошло. Смерть растянулась на долгие дни, и он никогда отсюда не выберется. Но сама природа решила замедлить этот процесс и превратила время в каучук. Здесь не было ничего личного. Оставалось лишь мечтать и медленно угасать внутри этих мечт. Юли не было. Саши не было. Мелькнула Даша, но черт с ней. Водкин улегся на топчан и, засыпая, смотрел на редкие звезды в окне. Чудовище вернулось в поздних часах ночи. Хмыкнуло, пошурудило в печи уголёк, хлебнуло кипятка из кружки, отправилось спать.
- Это и всё, - подумал он сквозь сон.
Но тут имела места нечестность. Он, Водкин, ничего такого в жизни не сделал, чтобы застыть, заиндеветь где-то в нигде. Но вот Серхан, что сделал он? Просто неудачный прыжок? А тот, первый? Он стал посудой. И голоса комментаторов продолжали слышаться из деревянных чашек, как будто их там закольцевали.
Даша....
А утром вдруг все изменилось. Над горами показался вертолёт - небольшой, черный, как застывшая нефть, как кусок смолы, как отполированное зло. Проскочив над домиком, вертолёт дал очередь. Водкин в тот момент нёс собранный на лесистом склоне хворост. Не успел он и сообразить, как с гор уже бежали ребята - очень маленькие, карлики, такие же черные, практически - ожившие фигуры, статуи.
-Ох, ё! - воскликнуло чудовище и бросилось бежать.
После этого прошли часы. Карлики как убежали, размахивая ружьями, так их больше и не было. А после вдруг оказалось, что и вертолёта нет - улетел он. Ничего нет.
Водкин стоял подле заиндевевшего Серхана и тянул сигарету. Взгляд Серхана - иной, кристальное несуществование, стекло небытия. Скорее всего, его нельзя было размораживать. Серхану суждено было дожидаться весны, где он, скорее всего, должен был превратиться в ель или сосну. Впрочем, может быть, и камень. Не оставаться же ему таким.
Это было последнее существенное событие. Ибо после этого Чудовище не возвращалось, а дни чередовали друг друга просто так, без всяких признаков смысла. Дни сменялись днями. Ночи - другими ночами. Он был наедине с собой, и былые девочки кружились, как хлопья снега, и, временами, он слышал их голоса. На досуге он вырезал посуду. Первый лыжник, тот, что задеревенел, состоял из очень удобной для творчества породы. Он, конечно, был уже частично использован - ибо Существо уже изготавливало из него посуду. Но то был период, когда все начиналось. Ибо продолжение, которое имело место, тянулось и тянулось - совершенно бесконечное, совершенно белое. Голоса дикторов внутри чашек погасли, сменившись далекой музыкой. Летела стружка. Были стаканы, тарелки, ложки, вилки. Был абажур для масляной лампы. Был портсигар. Что касается самих сигарет, то, оказалось, здесь, в избушке, был целый ящик. "Прима" (Дон). Водкин курил как паровоз. Он забыл свою спортивность. Иногда ему чудилась Даша.
-Когда ты вернешься, у нас будут дети, - говорила она.
-Не будет, - ответил Водкин.
-Почему?
-Я думаю о....
Он хотел сказать, о.... Нет, он никого не помнил. Нет, это было временно. Ведь Даша была здесь, с ним. Снова шли снега, видение трамплина плыло в каком-то немного жидковатом воздухе.
-Даша!
-Водкин, как тебя зовут?
-Я не помню.
Он вышел в лес, по дрова. Снега медленно, неспешно, умирали. Из-за перевала верхние ветра гнали дождевые облака. За первой атакой тепла должна была последовать следующая. Водкин смотрел на эти туманы, что сбивались в небесные комья, кучерявились, дышали прохладой, и пелена с его глаз спадала. Он вновь видел трамплин.
-Что же это? - спросил он. - Я прыгал оттуда.
Серхан растаял за одну ночь. Остались лишь глаза. Были они из чисто стекла. Тяжелые, снабженные дополнительным весом, ибо за просто так стекло не может так тянуть к земле. Особые граммы Олимпийского зла. Но сколько времени прошло с того времени, как Олимпиада закончилась? Неделя? Месяц? Может быть, сто лет?
Водкин вдруг понял это - сейчас он пойдет назад, но уж нет никого, и Даши уже сто лет, как нет, она в земле, скелет. Может быть, её образ живёт внутри виртуального кладбища, в новой сети. А какие сейчас сети? Но это - не так уж плохо. Сенсация. Водкин объявил, что исчез сто лет назад, и вот - внимание и новые девушки. Весь мир у его ног. Но лыжи....
Лыжи давно сгорели в печи. Он делал ими растопку. Палки.... А палок и не было. Это ведь такой вид спорта.
Дождевые облака кружились, темные плоды неба, весны, далеких морских просторов. Дрова в печке потрескивали, сигаретный дым поднимался завитушками.
Что стало с Ним?
Водкин осознал, что на некоторое время он вдруг забыл про Него. Чудовище с олимпийскими кольцами на спине, и те черные карлики, которые прибыли, чтобы его изловить. Должно быть, изловили.
Он улегся на топчан. На ужин, как обычно, была каша. Самодельная посуда, сделанная из задеревеневшего спортсмена, излучала радиоволны. Играл очень тонкий, очень далекий эмбиент. И сама посуда - особенный девайс. Нигде такого не было и не будет. Если доставить такую чашку в люди, то что же они скажут, эти люди? Соединение человека и злых олимпийских умыслов - вот и дерево. Но суть Чудовища так и не была понята Водкиным? И кто были те мерзкие черные ребятки?
Пацанчики.
Водкин подумал, и что-то развеселило его. Близилась ночь. На улице немного потеплело, но к ночи в горах никогда не бывает так уж ласково, так уж бархатно для организма. Печь требует еды. Одно дело - бросать дрова. Они - словно бы десерт. Хотя в плане порядка подброса топки, это - наоборот, первое блюдо. Но если мерить тяжестью, брутальностью, то конечно, дрова - это пряники, сахарок. И ими особо сыт не будет. Так ж и рот печки. Так же и многое другое....
- Я больше не приду, - сказала Даша.
-И не надо, - ответил Водкин.
-Ты уверен?
-Ты уж уже ушла, - вдруг вспомнил он, - ты была еще тогда. Давно. Нет, уйди. Уйди. Ты - фантом. Я хочу проснуться. Ты....
В ночи играли тарелки и чашки. У каждой была своя радиоволна. А утром снаружи послышались странные звуки. Выглянув, Водкин увидел рабочих в спецодежде.
-Э, мужик, - сказали ему.
-Здорово, - ответил Водкин, - а что вы тут делаете?
-Трамплин будем снимать. А чо? Хорош ему стоять. Слышь, а погреться у тебя можно?
-Можно, - ответил Водкин.
Мужики достали водку. Была и пива. Правильно, кто ж работает просто так? Без сугрева, какая работа. Тем более, олимпиада прошла.
-А ты охотник, что ли? - спросили мужики.
-Не. Я так, - ответил Водкин, - давайте мне. Водочки. Да я пойду. А как там?
-Где?
-Ну там.
-В Сочах? Да, нам-то чо. Мы по найму. Ну, давай.
Это и был конец нашей истории, вернее, истории лыжника-прыгуна Водкина. Попросив телефон у одного из рабочих он позвони Юле. Нет, вру, Наташе. Та тотчас согласилась выйти за него замуж.