Аннотация: Исследование чердака главного здания СПбГТУ (политеха), осень 1998
Ветер наверху
-Тихо,- прошептал вдруг Игорек, замирая; лицо его отразило какое-то далекое напряжение. Миша, стоявший ступенькой ниже, сразу же остановился, напряженно глядя на Игорька; Васька, его брат, двинулся было, чтобы подойти к перилам и глянуть вниз, но удержался и уставился на Игорька с тем же молчаливым ожиданием. Санька, шедший позади всех и бывший в предстоящей авантюре более чем любителем, с удивительной для его малого веса грацией старого гиппопотама натолкнулся, не глядя, на замершую процессию и, покачнувшись и недовольно вскрикнув, чуть не обрушился с лестницы назад - но вовремя уцепился за Васькину куртку; у Игорька лишь лицо болезненно передернулось, но он ничего не сказал; с трудом восстановив равновесие, Санька принял ту же выжидающую позу, что и другие, будто бы вовсе не он только что оповестил весь сектор здания о своем местоположении и своей неопытности.
-В чем дело?- чуть слышно прошептал Васька после непродолжительного молчания; Игорек поднял палец, продолжая во что-то вслушиваться; он совершенно справедливо полагал, что лучше перестраховаться, чем от ужаса и паники сделать что-либо фатальное.
-Показалось,- сказал он наконец и продолжил путь вперед; вся группа осторожно двигалась за ним, лишь Санька демонстрировал некоторую расслабленность, по пьяни обессиленно облокачиваясь на ближайшую стену, испещренную бледными надписями. Вскоре они достигли промежуточной площадки между этажами; здесь было уже темнее, чем внизу, в демонстративно пустых, но освещенных коридорах; сияние далеких ламп лилось откуда-то снизу, потому потолок был существенно светлее пола. Под ногами хрустела осыпавшаяся сверху штукатурка; веером рассыпав мусор, лежало на боку слабо поблескивающее мятое ведро, неизвестно кем когда-то сюда занесенное.
По-прежнему осторожно двигаясь вдоль стены, они обошли площадку, стараясь не приближаться к перилам, чтобы не попасть в освещенную зону и не быть замеченными никем снизу; пригнувшись, проползли под окном, выходящим в холодное осеннее пространство, отделенное от этого душного замкнутого помещения метром крошащегося камня и ржавого железа...
Все-таки, тяжело было представить себе пугающую отчужденность внешнего мира: темную пустоту, выползающие из-под нездоровых деревьев пласты тумана, сосульки света на одиноких бледных фонарях; неясные тени, двигающиеся среди ветвей, освещенные призрачными огнями каких-то светящихся растений; ближайшая улица, пустынная сейчас, ведущая в сторону старой школы - была затянута сеткой проводов, на которых когда-то кто-то висел. Мир был странен и изменялся с течением суток. Одно дело было идти днем по светлым улицам, топча последнюю осеннюю грязь, или трястись в гремящих трамваях в стремлении куда-то; одно дело - пробираться ночами к своей квартире, дрожа от наступающего холода и оглядываясь на черный парк, таящий угрозу, и на дрожание воздуха над трещиной; одно дело - ранними бледными, пасмурными утрами бродить по не ожившим еще улицам, созерцая остатки ночного волшебства, поспешно прячущиеся в другие измерения; это была любовь - созерцать, наслаждаться ощущениями, рождающимися не здесь; и, завершая картину - был вечер, странное время между днем и ночью, когда темные каналы в старшие миры были открыты, но еще пусты - и даже хуже, чем пусты, напротив - заполнены чем-то. Испуганные люди забивались в щели, ожидая, когда ночь вступит в свои права, и начнется не очень нормальный, но предсказуемый, повинующийся каким-то законам период, в который можно добраться до дома или до работы или до магазина, выполнить свои жалкие бытовые нужды; владельцы ларьков пугливо запирались в своих хлипких сооружениях, вздрагивая при каждом шорохе снаружи; город замирал, улицы его пустели, словно не пять миллионов человек наполняли его вонючие закоулки; пока в воздухе царило неизведанное, материалисты отсиживались в местах, не слишком насилующих их восприятие мира. Кого можно было встретить в этой холодной, осенней пустоте; одинокого путника, следующего из дальних времен в другие дальние времена; жителей неестественно других мест, идущие мимо пространств, в которых живем мы, по каким-то своим, неосознаваемым делам. Иногда попадались пьяные студенты, возвращавшиеся с места учебы, одурманенные зельем настолько, что все несообразности окружающего мира воспринимали лишь как собственные галлюцинации. Одинокая девушка торопилась домой, боясь и вместе с тем мучительно желая встретить этой ночью кого-нибудь необычного.
Что свело в одном грязном коридоре этих четверых? Присутствовала некоторая пред-история, необходимая, как и всегда. Случай царил... И шли через прямоугольный парк в противоположных направлениях эти четверо, каждый со своими мыслями; и обрели пиво, и засиделись в черной мгле на какой-то скамейке, торжественно приподнимая бутылки, пугая случайных прохожих, и невнятно беседуя о возвышенном, о лирике души, о синтезе музыки и норвежского языка, ядерной войны и радостей плоти. Тем временем в темноте родилось неуловимое нечто; оно приходило всегда, каждый день, особенно здесь, в парке, в котором сам воздух давно приобрел недюжинный градус; и оно было всегда разное и звало всегда к новым вершинам. И в этот раз оно заставило - встать и идти к гулким, пыльным галереям главного здания, исследовать возвышенные, изолированные миры, парящие над мирской суетой...
Наверху лестницы их ждала металлическая решетка. Опасения Игорька не оправдались - дверь не была закрыта, пройдя внутрь и прикрыв ее за собой, четверо оказались на верхней площадке, где уже царила пыль и запустение, и две двери в половину человеческого роста вели направо и налево. Игорек приотворил ближайшую, левую дверь, заглянул внутрь и успокоенно пригласил следовать за ним. Миша и Васька нырнули в знакомую им темноту, чем-то там освещенную, за ними - Санька сделал шаг в нечто для себя новое.
Они оказались в обширном помещении, формой больше всего походившем на внутренность четырехугольной пирамиды. Где-то по бокам и сверху бледно светились окна: оказывается, за окном была вовсе не мгла, а бледно-синие тучи, проливающие свет на землю и на это помещение в частности. Однако все-таки большая часть объема оставалась погруженной в первобытный мрак, и как трещины в пространстве наклонные балки, обращенные к зрителям затененной стороной, перечеркивали проемы окон. Они стояли, не двигаясь, ожидая, когда глаза привыкнут ко тьме; действительно, стало проступать новое; иероглифы на грязном полу; пестрые заплаты на перекладинах; лоскутья железа, свешивающиеся из темноты над головой. Кто-то возмущенно порхнул над головой, рассыпался в невнятной брани; хлопая крыльями, жирная птица с горящими глазами пролетела под самым сводом и покинула зал через одно из окон, на мгновенье замерев на фоне ночного неба черным, бесформенным силуэтом. Сразу же стали заметны еще два чудовища, сидящие где-то вдали, как на насесте, сверкая хмурыми глазами на непрошенных гостей; в их облике, лишь угадывающемся во тьме, сквозила надменность.
Игорек, осторожно переступая через беспорядочные препятствия, залез на ближайшую перекладину, и группа последовала за ним. Осторожно ступая, хватаясь руками за балки, облепленные вековыми испражнениями, они шли куда-то; наконец бледный свет фонаря нарушил темноту, и картина технологического запустения открылась для всеобщего обозрения. На протяжении всей истории здания люди сражались с непослушным сводом; свод - стремился расслабиться под действием гравитации, люди - пытались не дать ему это сделать; под прогибающиеся, трескающиеся перекрытия добавляли все новые и новые опоры, и они тоже гнили и ломались, и возникали другие, пестрые и нелепые заплаты, и к осыпающимся от времени стенам прибивали новые листы жести, а проступающие из бетона металлические балки скручивали узлами, чтобы они не ранили неосторожных исследователей; когда где-нибудь неподалеку разрывались атомные бомбы, ударные волны вышибали окна вместе с прилежащими частями стены, и какие-то неведомые рабочие заделывали дыры подсобным материалом, а старые, выбитые, расколотые на мелкие куски деревянные и стеклянные элементы окон оставались лежать на полу, постепенно покрывая его ровным слоем и смешиваясь с бледной биологической грязью.
-Этого раньше не было,- сказал Игорек, остановившись. Все замерли, глядя туда, куда указывал дрожащий конус света. Недалеко от двери, через которую исследователи пришли сюда, располагалась еще одна такая же маленькая, но тяжелая, замызганная и покосившаяся дверца, висящая на одном крюке и открывающая проход в какую-то голую каморку с кирпичными стенами; стараясь сохранять равновесие на прогнившей перекладине, люди присели, заглядывая в дыру и стараясь побольше осветить; однако, пришлось слезть на пол, покрытый толстым слоем заскорузлой слякоти, и, снова с трудом перебираясь через беспорядочные нагромождения косых подпорок, подобраться непосредственно к двери. Трое бывалых смотрели на дверь с удивлением, а Санька не сразу даже понял, что имеется в виду; вдруг его проняло; он хорошо ориентировался и представлял себе, что должно быть за стеной - та самая лестничная площадка, с которой они вошли сюда, в этот мрак; но - дверь выходила в какое-то помещение, не имеющее с лестницей ничего общего. С ужасом поглядев на Ваську, он услышал лишь - подтверждение:
-Да, раньше этой двери не было.
-Я не понял,- сказал Санька, запинаясь,- что вы хотите этим сказать?
-А ты чего хотел?- удивился Игорек,- ты же этого и хотел? Как раз, ты просил такое место, в котором нет логики. Вот тебе и нет логики.
-Но не настолько же,- удивленно прошептал Санька, качая головой.
-Настолько же.
-Ну, я понимаю, что ты хочешь сказать,- бормотал Санька,- я еще могу кое-как осознать происходящее на улице, да и то - лишь осознать, не осмыслить: я говорю себе - там мир алогизмов, абсурда, следствий без причин, абстракции, галлюцинаций, свободы разума; поэтому, что бы там ни произошло - воспринимается естественно; и это обычно; это условия нашей жизни, свойства мира, в котором мы живем,- с некоторого-то времени. И я понимаю ваше желание персонифицировать эти мрачные проходы,- Санька обвел взглядом окружающее,- конечно, так легче иметь с ними дело. Но если объекты делятся - на те, которые подчиняются хоть каким-то законам, и те, которые ведут себя совершенно непредсказуемо - то, к какому типу вы относите эти лабиринты? Если к первому - я не понимаю, что вы мне говорите про превращения, потому что объяснить их невозможно... Если ко второму - то никакое количество наблюдений не позволит ни в коей мере предположить, что будет дальше...
-Это сложная вещь,- сказал Игорек,- никто ничего не понимает.
-Ладно,- согласился Санька,- я тоже не врубаюсь совершенно...
Отвернувшись от остальных, Игорек снова увлекся разглядыванием открывшегося помещения. Он попросил у Васьки фонарик и поводил им, вглядываясь в дальние углы каморки.
-А там есть проход,- сказал он, уступая место у дверцы Ваське,- вон в том углу... Надо слазать, посмотреть, куда он ведет...
-Не стоит,- вдруг сказал Миша,- если эта комнатка совсем недавно возникла, кто знает, когда она может исчезнуть? Или просто дверь зарастет, и останешься там...
-Да нет, обычно они не исчезают,- ответил Игорек,- в любом случае, не на глазах у людей...
-Но одного раза будет достаточно, согласись...
-Пожалуй, ты прав,- кивнул головой Игорек,- а все-таки интересно.
Он последний раз с завистью посмотрел на квадратное отверстие в стене, манящее и неизведанное, и прикрыл дверцу, ведущую в эту непонятную комнатку.
-И часто здесь возникают такие новые места?- спросил Санька.
-Не часто,- ответил Миша,- мы знаем - всего несколько раз, причем некоторые скоро исчезают, а некоторые остаются и вроде бы и существуют и по сей день.
-Ты еще увидишь,- сказал Игорек...
Они снова забрались на перекладины и прошли к другой стороне пирамидальной комнаты. Перебравшись через бесформенные нагромождения жести, они нашли дверь в еще одну комнатку, тесную и грязную. Луч фонаря выхватывал огромный, почти во всю стену, вентилятор, замерший и покрытый пылью. Стены здесь выглядели особенно странно: волнистые, мягкие, словно колышащиеся, с редкими клочьями волос; посмотрев вверх, на эти плавные неестественные изгибы, Санька заметил, что потолка нет и только где-то высоко-высоко, видимо, над крышей здания, эта вертикальная шахта заканчивается зарешеченным окошком; падающий оттуда свет не долетал до дна. Приблизив фонарь к стене, Санька с удивлением обнаружил, что неестественное покрытие - обычные крипичи; но стоило отвести свет и посмотреть в темноту, стены снова приобретали гротескный, необъяснимый вид...
Они вылезли из этого колодца снова в пирамидальный зал, к какому-то следующему проходу.
По самому полу здесь тянулась вентиляционная труба из бесформенного железа; прежде чем уйти в стену, она существенно расширялась, почти до полутора метров, и имела квадратное отверстие входа. Бросив сумку с инструментом, Игорек заглянул в открытое жерло трубы и, держась руками за острые металлические края дыры, залез внутрь. В одну сторону, к внешним вентиляционным проходам, квадратная в сечении труба тянулась узким и извилистым коридором, не представляющим возможность быть исследованным; с другой стороны - она была широкая, так что можно было даже идти, согнувшись. Жестом Игорек пригласил за ним, и наконец все оказались в тесном пространстве, кое-как освещая фонарем запыленные внутренности трубы. За бесчисленные годы скопившаяся пыль, мелкая до неосязаемости, была такой нежной, что казалась просто мягкой обивкой; от движений, к счастью, она не поднималась, но каждое прикосновение к ней порождало смешанное чувство комфорта и гадливости. Уходя в какие-то узкие вертикальные колодцы, сверху вниз протягивались заржавленные цепи.
Васька светанул в одну из таких дыр; Санька заглянул внутрь. Неровные кирпичные стены были оплетены серым прахом; во многих метрах внизу поблескивали в свете фонаря какие-то древние оси и шестерни.
-Как ни странно,- попытался описать Санька свои впечатления,- в таких кошмарных, постапокалиптических местах мне всегда хочется девушку.
Давно они рассуждали о том, что это проверка барышни на соответствие: если и ей понравится это, значит - в ее душе что-то есть...
-Мне - тоже...
Они направились вдаль по трубе; все-таки, пришлось ползти на четвереньках, передавая друг другу фонарь и поджидая отстающих в каких-то невыразительных расширениях. В одном месте самую середину коридора перегораживала горизонтальная перекладина; потом - еще один изгиб,.. наконец - небольшое расширение, конец трубы; вместо пола - решетка, под ней - какое-то освещенное помещение. Игорек и Миша, ползшие первыми, склонились, разглядывая открывшийся свет. После тусклого фонаря яркие огни в нижнем зале резали глаза. Наконец они пропустили вперед Саньку и Ваську; ничего интересного внизу не было - виднелся лишь край чего-то большого, бесформенного, залитого мясом...
Пройдя чуть-чуть назад, они нашли в верхней части трубы отверстие, через которое - вылезли наружу. Они очутились в обширном проходе, обе стороны которого терялись в сумраке; неподалеку через небольшое окошко лился бледный ночной свет. Группа направилась назад, туда, откуда пришли, и Санька получил возможность посмотреть снаружи на ту трубу, по которой они только что проделали казавшийся таким длинным путь. Фонарик был выключен за ненадобностью, и мало что можно было разглядеть, кроме черной спины Игорька; под ногами что-то трещало и гремело, но это было не железо. Ощупав черную пустоту рукой, Санька нашел некоторое подобие перил. Вдруг он натолкнулся на внезапно остановившегося Игорька; удивиться не успел; тот открыл дверцу, и яркие лучи осветили часть темного помещения, в котором все четверо находились. Они стояли на досчатом коридоре, огороженном с одной стороны, а внизу, где-то в метре ниже уровня коридора, был настоящий, каменный пол галереи, засыпанный мусором и, как и в прошлой пирамидальной комнате, весь перечеркнутый многочисленными балками и перекладинами. Толстые деревянные опоры уходили вверх, поддержвая невидимый, но ощутимо тяжелый свод.
Освещенное пространство за дверью оказалось той самой лестничной площадкой, откуда они пришли сюда. Забрав из пирамидального зала свои вещи, оставленные там перед тем, как лезть в трубу, они снова прошли в длинную темную галерею и направились по ней в другую сторону. Досчатый настил шел ровно, но то и дело в нем встречались дыры, мешавшие идти свободно; напротив редких окон можно было видеть, куда ступать, но по большей части приходилось пробираться на ощупь, придерживая руками перила и будучи готовым в любой момент полететь в темноту. У первого окна Санька замер, приподнимаясь на цыпочки и выглядывая. Наверху хмурело ночное небо; где-то недалеко щербатым горизонтом возвышалась крыша соседнего крыла здания. От ветра снаружи окно иногда чуть позванивало и вибрировало; здесь же, в замершей душноватой пустоте, воздух не шевелился уже бесконечно долгое время.
Наконец прямая дорога кончилась, и, с трудом находя опору для рук и частенько руководствуясь лишь голосами друзей, они пробирались по каким-то лестницам и поворотам. Галерея, по которой они шли, повернула на девяносто градусов; снова начался прямой коридор; после почти десятиминутного барахтанья во тьме пылу поубавилось, но группа по-прежнему твердо шагала к цели, которую Санька только-только начинал постигать. Они дошли до конца галереи; на ощупь нашли дверь, такую же маленькую и тяжелую, как и другие в этом мрачном лабиринте. Оказалось, это вовсе не конец; вперед уходил другой коридор, и снова бледный свет лился из квадратных окон где-то над головой. Далеко впереди виднелся огонь, видимо, горела одинокая лампа. Ее свет наконец-то позволил составить полное представление о окружающем пространстве. Действительно, помещение, по которому они следовали, было галереей, треугольной в сечении; кровля была деревянная, из разнокалиберных пестрых досок, нередко повернутых под самыми невозможными углами. Толстые колонны, на которые во тьме путники то и дело натыкались, были опорами, подпирающими свод; кроме двух рядов этих могучих бревен, то и дело попадались различные предметы, используемые в качестве дополнительных подпорок; какие-то бревна меньшего формата, железяки и ящики. Чтобы не сломаться под тяжестью потолка, большинство опор было соединено горизонтальными перекладинами, и это превращало все помещение в сплошное сплетение шероховатых, колючих досок. Досчатый настил, по которому прошли четверо, был, видимо, проложен какими-то древними рабочими, которые осознали невозможность передвигаться по полу: сейчас лишь в немногих местах за многочисленными бревнами можно было заметить каменное дно. Вентиляционные трубы, имеющие в некоторых местах почти метр в ширину и в высоту, были проложены кое-где в обход выпирающих балок - что и делало их такими неудобоходимыми: вот чем объяснялись многочисленные бессмысленные на первый взгляд изгибы, доставлявшие столько неудобства прохожим.
-Пойдем дальше,- сказал Игорек, и они снова канули в темноту прохода. За еще одной каменной перегородкой свет одинокой лампы полностью скрылся, и вновь пришлось довольствоваться бледным освещением из окон под самым гребешком. В них уже ничего не было видно, лишь усилившийся наверху ветер заставлял оконные рамы непрерывно вибрировать. Невольно пробирала дрожь, и окружающие темные, неисследованные пространства казались милыми и уютными.
Они снова повернули налево, миновав хаос перегородок, лесенок и несколько маленьких, труднонаходимых дверей. Выглянув теперь в окно, они видели то же крыло здания, что и из самого первого окошка, но теперь - с другой стороны. Пройденный путь был немал; и в обычные-то времена здание имело внушительные размеры, а сейчас, особенно изнутри, особенно вечером, оно растянулось в какие-то далекие пространства, став уже по большей части - не собой. Ступив ногой на что-то вроде бы твердое, Санька дотянулся подбородком до окна и имел время посмотреть наружу. Из каких-то щелей резко тянуло холодным воздухом. Чуть ли не в километре перед ним поднималась из хаоса и грязи монументальная стена, с едва различимыми арками окон, зубчатым верхом и небольшими площадками по углам, на которых угадывались скрытые орудия. Никогда Санька не видел это здание таким: в нем просыпалась затаенная, пьяная угроза. Прямо у Саньки на глазах щербатый контур крыши претерпевал какие-то изменения. Несколько приземестых, едва заметных треугольничков, обозначавших такие же окна, как и то, через которое смотрел сейчас Санька, на глазах вырастали и заострялись, превращаясь в изящные, агрессивные башенки с коническими крышами. Гребешок парника, самая высокая часть здания, находящаяся прямо перед Санькой, раздавалась в ширину и приобретала какие-то новые шипы и колючки на углах. Зачарованный этим медленным, но верным изменением, Санька смотрел, не шевелясь, даже не имея сил пригласить кого-нибудь посозерцать вместе с ним. Он хотел дождаться конца превращений, но, когда какие-то части прекращали меняться, рождалось движение в других, ранее неподвижных стенах и переходах. Когда наконец Санька сбросил с себя наваждение и позвал народ, в стоящей во мраке громаде не осталось ничего знакомого. Он отошел; Игорек и Миша глядели на новое с немым изумлением в глазах, Васька тщетно пытался заглянуть в окошко с краю.
-Оно очень далеко,- сказал Игорек,- что же это...
-Все просто,- проговорил Миша,- пространство искажается, ничего в этом странного нет...
-Смотрите, огни,- прервал его Игорек.
-Действительно... Что бы это было...- Васька наконец-то дорвался до светлого квадрата окна.
-Что там происходит,- попросил стоящий в стороне Санька, но теперь его никто не слышал. Полностью заслоняя собой маленькое окошко, они стояли, не шевелясь.
-Ладно, хватит,- наконец они отошли от окна, по прошествии, как казалось Саньке, десяти или двадцати минут. Он бросил взгляд в окно - сейчас в мрачной теснине, раскинувшейся между тем крылом, в котором находились они сейчас, и тем, на которое смотрел Санька только что - горело несколько невнятных огней, и в их свете были видны острые камни, корявые ветви голых кустов и еще что-то, непонятное и неузнаваемое... Санька поспешил за уходящей компанией...
Они вышли в маленькое освещенное пространство, узнали знакомую решетку, уходящие вниз ступеньки... Это была лестничная площадка, симметричная той, через которую они сюда поднялись... Эта металлическая дверь была закрыта... Обхватив руками железные прутья, лежал кто-то. Он давно умер, разложился, этот несчастный; одежда на нем истлела и расползалась бесформенными клочьями; в слабом свете белели кривые кости. Все четверо замерли, не зная, что сказать. Видимо, этот человек тоже пришел сюда с какими-то высокими целями, но заблудился в темноте, не нашел дороги назад, к выходу, пришел сюда и умер здесь, потому что дверь была заперта, хотя лишь в десяти метрах от него люди жили и работали здесь каждый день. А может, он не заблудился; может, после того, как он вошел сюда, дверь за ним закрыл кто-то, случайно или сознательно; и вдруг до каждого из четырех дошло, что то же самое может случиться и с ними... Обойдя стороной лежащий скелет, они прошли в дальнюю дверцу, к пирамидальному залу знакомых очертаний. Снова пришлось зажечь фонарь; они обошли всю комнату, ища что-то...
Санька совершил попытку подняться наверх и выглянуть в окно, но балка, по которой он шел, оказалась не закреплена, и он чуть не сорвался, когда она вдруг качнулась, как качели, и опоры, за которые Санька держался, вдруг выплыли из его рук. Это напомнило ему, что они все-таки не на загородной прогулке, и Санька продолжил путь с большим вниманием. За окном было все то же: мрак, и бледное небо, и далеко-далеко, за краем вселенной - остроконечная верхушка гидробашни. Санька попробовал приотворить окно, но оно было закрыто. Осторожно спустившись вниз, он сказал Ваське:
-Знаешь, находясь сейчас, здесь, в такой изоляции - тяжело верить в реальность того мира, который за стеной. Сейчас можно представлять о нем все, что угодно, и эта предполагаемая правда о нем ничуть не менее доказуема, чем то, что мы считаем объективной реальностью... Ведь если мы не чувствуем сейчас информации о внешнем мире, то его как бы и нет... А где Игорек?
-Они тебя ждут.
Они прошли к вентиляционному отверстию, за которым начиналась узкая железная труба, откуда, согнувшись вчетверо, на Саньку глядел Игорек.
-Полезли, народ...
Санька без размышлений протиснулся в дыру, кое-как помог забраться Ваське и замер.
-Посмотрим, что здесь,- Игорек посветил в сторону ближайшего поворота. Санька, как имеющий меньшие размеры, подполз к нему и огляделся.
-Направо тупик,- сообщил он,- налево - длинный коридор, но заканчивается тоже тупиком.- Здесь было некуда ползти.
-Смотрите, смотрите...- сказал Васька... Санька посмотрел рядом с собой - и увидел это...
Ему показалось, что кто-то снаружи пытается выдернуть на себя стенку одной из секций трубы, и эта стенка под усилиями скрипит и прогибается наружу. Однако уже через секунду он понял, что все не так. Она выгибалась, да, действительно, но не тянула за собой соседние листы, словно могла растягиваться, как резина. Вдруг со слабым металлическим звоном она резко прогнулась сильнее, и лист жести превратился в два - тяжело было это понять, осознать, описать; даже, пожалуй, не в два, а в пять; теперь на месте стены был короткий тупиковый проход длиной в одну секцию, и на глазах, с мягким скрипом и скрежетом, он удлинялся, ближайшие из вновь появившихся стенок замерли, а дальняя продолжала изменяться, и с легким хлопком распалась на новую группу, уходя все дальше и дальше, и Санька изумленно не мог отвести фонаря от этого непостижимого. То, что только что было развилкой, превращалось в перекресток; просторная труба уходила вперед, становясь шире и шире; где-то в ее глубине зажглась одинокая лампа, а потом, продолжая разворачиваться с негромким шумом, коридор завернул куда-то. Люди смотрели на это, не говоря ни слова. Потрескивание затихло вдали, и теперь было видно, что этот рукав вентиляции, ранее бывший тупиковым, вовсе уже - не такой; и ничего необычного в новом коридоре заметно не было, и далекий поворот звал к лучшим местам...
-Что это? Никогда не видел... Даже не представлял...- прошептал Санька.
-А нет, рассказывали про такое,- сообщил Миша,- я думаю, лазать туда не стоит. Кто знает, когда этот проход закроется и как это будет выглядеть...
-По идее,- сказал Игорек,- разве когда-то кому-то становилось плохо от вечерних глюк?
-Пока нет,- признал Миша,- но, это как та комнатка, которую мы видели вначале: все-таки, я туда не полезу - и вам не советую...
-Ты прав,- согласился Игорек,- хотя - интересно...
-Все-таки тот скелет на лестничной площадке - настораживает,- сказал Санька.
-Но он-то отношения к этому не имеет,- сказал Миша,- это человек, погибший в результате естественных причин...
-Да, конечно,- кивнул головой Санька,- но здесь все-таки небезопасно. По идее, что здесь может с человеком случиться?
-Здесь можно заблудиться, самое простое,- сказал Игорек,- пока такие метаморфозы наблюдаются только с боковыми проходами и вентиляцией, но это вполне может случиться и в главной галерее. Уведет неизвестно куда, а выхода уже нет.
-По-твоему, так можно погибнуть?
Игорек пожал плечами...
Не найдя ничего нового, но не рискнув заходить в открывшийся проход, они вылезли из вентиляции снова в пирамидальный зал. Они возвращались - точнее, двигались к цели своего путешествия, мимо которой в темноте прошли. Снова, в обход лежащего скелета, по досчатому коридору среди сплетающихся перекладин. Они шли быстрым шагом, благо позволял фонарик: идти оставалось недолго, и не было смысла беречь батарейки. Путь продолжался в молчании, потому что каждый был занят чем-то своим... И наконец они вышли к тупику. Игорек, шедший впереди, беспокойно оглядел глухую стену, перегораживающую путь, и озадаченно обернулся.
-Прошли мимо,- объяснил он, и, уже в обратном порядке, процессия последовала искать нужный коридор. Санька снова выглянул в подвернувшееся окно; действительно, они задумались и прошли мимо нужного ответвления; они находились в крыле, выходящем к парку. Внизу нестройно шумели деревья. От окна дуло...
Как ни странно, нужный коридор, уходящий в сторону по главной галерее, был последним, что они увидели. Фонарик мигнул и погас. Васька громко выражал свое недовольство этим, пытаясь привести его в чувство, но усилия его были тщетны; они постояли, привыкая ко тьме. Из окон лилось достаточно света, чтобы идти по коридору интенсивным шагом, но, как назло, сочленения и перегородки, где коридор кончался и надо было пробираться по каким-то покосившимся лестницам, искать маленькие, едва заметные двери - были далеко от окон, и света там не было вообще. Поэтому, первая же поперечная стена, перегораживающая галерею, породила множество проблем. Игорек, снова взявший первенство, велел подождать, а сам, протягивая руки и стараясь хоть что-то найти себе как точку опоры, пошел вперед. Санька замер в ожидании. Какое-то время еще можно было расслышать осторожные шаги Игорька, но потом все стихло. Санька оглянулся - окошко, выходящее в ночное небо, было далеко-далеко. Глядя вперед, в пространство, куда ушел предводитель, Санька не мог заметить ничего; рука не была заметна, как бы близко он ее не подносил к глазам. Тихо шепча ругательства, Васька пытался встряхиваньем и убеждением заставить фонарик работать, но ничего у него не получилось. Время тянулось нарочито медленно, и никто не мог сказать, сколько его прошло. Миша тоже начал напряженно вслушиваться, пытаясь уловить хоть один звук. Но кроме дыхания троих, ничего не нарушало вековую тишину.
-Игорек,- позвал Васька, но ответа не было. Он позвал громче - и снова только тишина.- Где он там, черт побери?- недоуменно, скрывая беспокойство, проговорил Васька.
-Здесь, здесь,- вдруг раздался над самым Санькиным ухом шепот Игорька,- я пошел не туда... Ничего не видно...
-Игорек, может, пройдем назад, к лампе, я постараюсь починить фонарь?- но Ваське снова никто не ответил. Все стояли, замерев, минуту, или две, или пять, и по-прежнему никто ничего не говорил, Игорек не отзывался, никакой звук не говорил о его существовании. Вдруг что-то заскрипело - радость: он нашел дверь в следующий сегмент. Легко было идти сюда, освещая дорогу бледным фонарем; а двигаться по столь пересеченной местности, в такой абсолютной мгле, какой не встретишь ни в каком ночном лесу - это вовсе другое дело.
-Нашел дверь,- произнес голос Игорька где-то мучительно рядом,- давайте, идите сюда, только осторожно...
На короткий миг Саньке показалось, что в беспросветной тьме впереди появилась какая-то светлая щель, видимо, ведущая в продолжение галереи... И сейчас же негромкий вскрик прервал тишину, и светлая щель исчезла. Впрочем, она была настолько невыразительной, что вполне могла оказаться лишь чьей-нибудь галлюцинацией.
-Игорек, Игорек?- уже громко позвал Васька, но никто ему не ответил; видимо, Игорек упал с настила, но уже в другом сегменте, и дверь к нему снова закрылась, и он их не слышит, и что с ним - неизвестно. Делать было нечего; приходилось искать дверь самому; осторожно, держась одной рукой за перила, а другую подняв перед головой, защищая лицо от торчащих досок и железяк, Санька начал продвигаться вперед, нащупывая ногой каждый шаг. Он попробовал идти туда, где видел светлую полосу - но уже не помнил точно, где; перила преградили ему путь, и пришлось идти туда, куда вынуждали они... И когда они исчезли, он испытал некоторую свободу - и сейчас же, взмахнув руками, понял, что держаться ему не за что. Он ощупывал ногой пол, но тут Васька, шедший следом, легонько его задел, и этого было достаточно, чтобы он сделал неосторожный шаг вперед. Не заметив случившегося, Васька прошел куда-то, и Миша следом за ним. Санька ничего не видел в темноте. Вдруг снова металлически заскрипело, и теперь он уже ясно различил проход вперед - далеко горело бледным светом окно наружу. Осторожно перебираясь через перекладины, Санька как мог быстрее направился к отверстию. Наконец он с немалым трудом поднялся на нужную высоту,- оказалось, он свалился с настила, иначе бы все было куда проще,- и прошел в новую часть галереи. Здесь было почти так же темно, но Санька сразу увидел Ваську и Мишу, стоящих вдалеке напротив окна. Слева что-то громко копошилось и ругалось; Игорек тоже свалился с настила, но сделал это с большей грацией и выразительностью.
-А в этом что-то есть,- наконец признался он, выползая снова на тот путь, с которого недавно свалился,- конечно, неизвестно, что тебя ждет, каким будет приземеление - но захватывающе...
И он направился к стоящим на свету друзьям. Санька же вдруг обнаружил, что каким-то образом оказался не с той стороны перил, где коридор; пришлось через них переползти; он при этом руку поцарапал. Поторопился, потому что трое, увидив, что с ним все в порядке, направились дальше. Вдруг кто-то выматерился позади. Санька подпрыгнул от ужаса, услышал чей-то обреченный вздох впереди и натолкнулся на спину Игорька. Всматриваться во тьму было бесполезно; особенно было неприятно, что, кто бы там не скрывался, он-то хорошо видит всех четверых, не успевших еще отойти от света окна. Однако, против воли, все стояли, вглядываясь в дальний угол, мимо которого только что прошли. Что-то деревянно заскрипело, и в сумрачную галерею пролился новый свет; часть крыши приподнялась, образовав окошко, такое же, как то, возле которого стояли путники. Деформация, которую наблюдали через окно, была заметна не только снаружи и происходила не только в отсутствии людей. Через новое окошко проникало достаточно света, чтобы видеть весь путь, который только что друзья проделали во мраке. Но внимание приковывал силуэт, сидевший на фоне окна. Это была крупная птица, как и те, которых люди видели в первом пирамидальном зале. Глаза у нее слабо светились красноватым светом; она была почти полметра высотой - от подоконника, на котором сидела, до макушки. Несмотря на то, что виден был только контур, в ее облике чувствовалось недовольство, презрение и какое-то предупреждение - о том, что сюда не следует, вообще-то, залезать...
-Спать не дают, гады,- сказала птица и присовокупила к этому еще несколько выразительных русских слов,- ну-ну, посмотрим, что с вами будет...- она лениво отвернулась и шумно вывалилась в окно. Было слышно, как лапы или крылья бьют по металлической кровле. Она улетела. Четверо не знали, что сказать...
Они быстро прошли до развилки: в свете лампы вправо уходил проход; было видно недалеко - дорогу перегораживала очередная стена с маленькой дверцей.
-Вроде бы нам сюда,- с сомнением произнес Игорек.
-Сюда, сюда, больше некуда,- подтвердил Васька. Они прошли в большое мрачное помещение; свет сзади бросал длинные тени. В темноте угадывались все те же перекладины и деревянные опоры. Одинокое окошко, за которым нависало иссиня-черное небо, дрожало от все усиливающегося ветра. Внезапно дорога кончилась, они уперлись в шершавую стену, оплетенную какими-то трубами. Огонь лампы позади был ясно виден, но ничего не освещал. Люди рассыпались в разные стороны, ища проход. Обнаружил его Санька; они оказались в новом помещении, где деревянного настила уже не было и приходилось идти по полу, рискуя сломать себе ноги о многочисленные препятствия. Узкая металлическая лестница вывела их наверх, в самую последнюю комнату.
Две стены были стеклянные, состоящие из множества почти непрозрачных окошек, но за ними был освещенный небесным светом мир, и это помещение было светлее всех виденных ранее. В углу робким строем стояли бутылки.
В некоторых местах стекла были разбиты, и комнату продувало. Санька поежился; на улице было холодно. Рассекаемый осколками ветер свистел, что-то говоря. Санька выглянул в разбитое окошко, но долго стоять не мог; поеживаясь, он отошел в сторонку, где не так сильно дуло. Васька задумчиво подошел к окну; внизу, вдоль стены здания, шли редкие люди; расстояние, отделявшее их от этой компании, было неосознаваемо огромным. Нельзя было себе представить...
Игорек вытащил из какого-то тайника снайперскую винтовку и потряс ею перед Санькой. Тот радостно встрепенулся и протянул руки, но Игорек с любовью прижал ее к себе.
-А, вот и она,- Васька отвернулся от окна. -Не нэйлган, конечно,- сказал он Саньке,- но все-таки что-то мясное в ней есть.
-Хотелось бы бээфгу,- начал оправдываться Игорек,- но бээфга - это мясо, а мы хотим искусства, правда?
-Типа того,- согласился Санька.
Они вернулись немножко назад, к последнему видимому окошку. Приподняв решетку, загораживающую его, Игорек вылез на крышу и исчез. Ветер ворвался, шелестя какой-то промышленной паутиной. Санька ужаснулся при мысли, что сейчас придется вылезать в это необозримое, ветреное ночное небо. Он вылез последним; схватился за металлический край кровли, пригнулся от ветра. Далеко горели невнятные огни. В конце концов, они находились в середине огромного города... Рядом, на гребне крыши, сидели Игорек, Васька, Миша, словно им было и не холодно; Санька даже не пытался поеживаться, потому что - это все равно не помогло бы...
-Вдалеке дымили трубы...- трое восторженно продекламировали Саньке стих. Васька поцапался с Игорьком из-за термина, объясняющего метод движения героя стиха по его среде обитания.
-Народ, давайте не будем сидеть,- попросил Санька,- и вообще, ругаться не стоит...
Гремя жестью под ногами, они пошли по гребню в сторону возвышающейся вершины. В какой-то момент пришлось перелезать через небольшую приступку; ветер был такой сильный, что Санька не рисковал бы идти по косой крыше, если бы не был основательно под градусом. Падать было далеко. Слева и справа - на осязаемой глубине мусор покрывал истерзанную алкоголем землю. Наконец они вышли на узкую дорожку, огороженную перилами. Узкая лестница вывела их на крышу мира. Отсюда можно было смотреть во все стороны, виделась лишь - бесконечность. Скрытый тушей здания, невидимо шумел парк; гидробашня выплывала из тумана; вполне освязаемые волны бледно-серо-зеленых водяных паров поднимались над темными деревьями, то и дело совсем скрывая перспективу. От ледяного ветра из глаз сразу же потекли слезы, и никакой широкой панорамы Санька разглядеть не мог; и никто тоже не мог; в конце концов, был еще вечер, и иррациональность висела в воздухе, как тот туман, и это - разрешало совершать столь эксцентричные выходки.
-Однажды мы здесь были,- сказал Игорек,- тоже вечером, когда гравитации не было...
-Помнишь, Санька, тот день,- вставил Васька; Санька его помнил; в общем-то, в некоторых местах, в некоторое время, можно ожидать всего - но уменьшение силы тяжести - это уже слишком. Но кто спрашивал природу? После того, как она сошла с ума, никто уже не требовал, не мог требовать постоянства каких-либо физических законов.
-И что?- спросил Санька.
-Мы Бобра сбросили с крыши,- улыбаясь, сказал Игорек.
-И что он?
-Ничего. Приземлился. Ругался много...
-Его можно понять.
-Да ладно...
Конечно, при малой гравитации можно было спрыгнуть отсюда или сбросить друга, в качестве шутки - но сейчас Санька видел, что его восьмой этаж существенно ниже этой крыши; люди внизу были совсем маленькие; ветер же на вершине, ничем не стесняемый, свирепствовал вовсю, одежда трепеталась, как паруса, Санька, пригнувшись, вцепился обеими руками в заржавленные перила. Он уже был уверен, что все задуманное полетит к чертям. В такой сильный ветер нечего было и думать попасть в кого-либо. Конечно, это было традиционное развлечение, забираться сюда и постреливать в прохожих - пользуясь тем, что до внешнего мира пули никогда не долетали и вообще винтовка была скорее всего воображаемая - но Санька еще ни разу этим не занимался, и внутренне он был уже готов, и если бы все сорвалось - вышло бы очень обидно.
-Слишком сильный ветер,- вслух лишь сказал он.
-А, не волнуйся,- понял его опасения Игорек,- думаешь, не попадешь? Все в порядке - в конце концов, в ненормальном мире должны быть какие-то поблажки чувствующим людям...
-Но почему - нам?- не понимал Санька,- почему - мы можем использовать все эти ее, природы, глюки для удовлетворения наших потребностей, и она нам помогает, а не кому-нибудь еще?
-А почему ты думаешь, что только нам? Что ты знаешь о всех тех, кто сейчас на улице, идет куда-то?
-Здесь не много таких,- Санька был прав. Два или три человека крались вдоль стены, да и то лишь потому, что огромное здание скрывало их от парка, откуда и ползло все это колдовство.
-Ведь никто из них не знает о нас, о том, что мы делаем и что будем делать. Это для нас реально - а они не заметят, что бы мы ни делали; можно предположить, что это неведение - взаимно? Кроме того, каждая конкретная придурь, неправильность, иррациональность этого мира - в этот момент - субъективна... Почти... Не знаю, да кто знает? Не забивай голову глупостями...
-Кроме того,- вставил Миша,- может, действительно в нас что-то есть?
Васька делано скромно промолчал.
Вдруг туман куда-то резко отступил, и со всех сторон их окружили далекие городские огни. Васька посмотрел на часы. Время уходило: вот-вот начнется нормальная, обычная, предсказуемая ночь. Надо было торопиться, но никто не шевелился, оглядывая в молчании бесконечную панораму, даже забыв про свистящий ветер.
-Я ненавижу город,- сказал Санька,- но в этих огнях что-то есть...
-Ты прав.
Из щелей снова полез туман, скрыв промелькнувшую картину. Под ногами натужно заскрипела крыша; здание постепенно возвращалось к своему нормальному виду. Промелькнуло несколько звуковых галлюцинаций. Над бухалищем стал прорисовываться силуэт еще одной дымовой трубы, которой раньше там не было; в изменениях мира показалось что-то лихорадочное, поспешное. Ночь приходила на смену позднему вечеру.
-У нас осталось максимум пять минут,- поторопил всех Васька,- дайте Саньке стрельнуть, все не успеем.
-Держи,- Игорек дал Саньке винтовку,- прицелься хоть для проформы. Все равно попадешь в нужного человека, но как-то совестно всю работу перекладывать на мироздание.
Санька смотрел через ласковый глаз оптического прицела на подернутую рябью площадь, на дрожащие в мареве контуры физтеха. Какой-то трамвай без водителя, уныло прогрохотав, проехал мимо; Санька повел взгляд в сторону; пространство мягко, ненавязчиво искажалось, и он увидел улицу, действительно оплетенную ветвями и проводами; школу далеко, с рядом горящих огней; два высоких дома на дальней площади. Вертикальным рядом красных звездочек горела телевизионная башня. Ветер уже не трепал Саньку или его одежду - он проходил насквозь, не доставляя неудобств. Внизу - лабиринт темноты, и теплого, иногда пугающего, пыльного мрака, разваливающихся досок, гнилых переборок, ворчливых, но добрых птиц, тупиков и ложных проходов. Оттуда можно было смотреть на мир как на другое, далекое, отчужденное; неведомое и потому - такое, каким только нарисует его воображение. И мир - прислушивался и подстраивался, и изменялся, и обрастал башенками, как хотел кто-то. Коридоры и галереи путались, закрывая дорогу, пряча двери в особенно потайные углы.
-Саня, потарапливайся.
Этот звук был очень далеко; Санька с трудом расслышал через стенки оптического прицела. Лажа какая-то; именно, не забивай голову глупостями... Ему больше нравилось - там; внутри, хоть немного теплее - но не об этом речь; будучи здесь, осознавая свою избранность - все-таки нельзя быть полностью изолированным от мира. Видишь, что, что бы то ни было, вокруг тебя - город, бессмысленное, тоскливое образование, не доставляющее радости. А когда ты внутри, в этих коридорах - нет вокруг города, есть лишь бесконечные черные пространства, сменяющие друг друга. А процесс - должен доставлять удовольствие, совершаться неторопливо, его нужно просмаковать, это интимное дело, в конце концов. Санька быстро совместил крестик в прицеле с головой знакомого субъекта и нажал на спуск; отдача пихнула его в плечо; но в прицеле уже никого не было. Мед поэзии...
Он облегченно откинулся, отдал винтовку Игорьку. Последний раз мигнув, туман исчез, унося нереальные образы. Раскинувшиеся слева и справа пропасти схлопнулись, став просто маленькими дворами между унылыми бастионами главного здания; готические остроугольные своды, стремящиеся вперед угловатые статуи чудовищ пропали, словно их не было. Крыша легко застонала, деформируясь; они стояли - на ветру, окруженные огнями города и почти ничего не помня о свершенном.
-Есть какие-нибудь объективные достоинства?
-Достоинства чего?
-Всего...
Выпьем же за ту силу... Это не тост, это статья... Извини, Игорек, я не хочу тебя обидеть, но эту музыку очень легко напевать: сблевал - уже похоже... Я буду гордиться, что пилил Васиной пилой и для Васи... Этот язык лучше всего ложится на эту музыку... Он любит наплюнуть на людей, которым его музыка нравится... Зачем ты пьешь, балтика - дерьмо... Я честная девушка... Кладезь пошлости... Дитя, если тебе дорога твоя девственность... Лучше прекратить... Прекратить - лучше... В элегантные шорты... Хлоп, отдача пихнула его в плечо; отдача - да, пихнула его в плечо... Не забивай голову глупостями, сколько можно повторять...
Меньше от пива пользы бывает, чем думают многие; чем больше ты пьешь, тем меньше твой разум покорен тебе. Ты дочитал до того места, где они спорят, кто из них пидорас?
Они снова спрятались внутри, через то же одинокое окошко. Санька залезал последним. Он имел - остановиться и оглянуться, на этот воздух, уже не пропитанный влагой; ветер - дул; нутрь - порождала уют. Одинокий огонь лампы во тьме...
А вы знаете, народ, нам придется оставаться здесь до следующего вечера... Мы-таки заблудились...
Дети, я не знаю, как вы будете сдавать экзамены...
На этой печальной ноте... На этой печальной ночи... Дитя, блядь, если... Это правда?
Открыли мы источник водки.
В одних садах - цветет...
Ты хотел, да, хотел? Вот тебе и оно.
Санька сидел на каком-то засранном насесте, болтал ногами и попивал блаженное пиво. Они, да, что-то делали иногда... У каждой истории есть - пред-история...
Рядом, о чем-то недовольно бормоча, сидела жирная красноглазая птица.
-Да мы не виноваты,- оправдывался перед ней Игорек,- честное слово, мы заблудились...
-Одно утешает: здесь следующий вечер может наступить гораздо раньше, чем там.
-И мы выберемся.
-Ну что, Санька, на это ты хотел посмотреть, это хотел испытать?
Случай царил... И шли через прямоугольный парк в противоположных направлениях эти четверо, каждый со своими мыслями; и обрели пиво, и засиделись в черной мгле на какой-то скамейке, торжественно приподнимая бутылки, пугая случайных прохожих, и невнятно беседуя о возвышенном, о лирике души, о синтезе музыки и норвежского языка, ядерной войны и радостей плоти. Тем временем в темноте родилось неуловимое нечто; оно приходило всегда, каждый день, особенно здесь, в парке, в котором сам воздух давно приобрел недюжинный градус; и оно было всегда разное и звало всегда к новым вершинам. И в этот раз оно заставило - встать и идти к гулким, пыльным галереям главного здания, исследовать возвышенные, изолированные миры, парящие над мирской суетой...
И - встав со скамейки, они разошлись по домам.