Если спросить меня сейчас, с чего все началось, я окажусь в весьма затруднительном положении. Не подумайте, что я ничего не помню, но голову даю на отсечение, я не знаю, как правильней ответить на такой вопрос. Точнее всего было бы начать свой ответ словами, которые все вы слышали и без этого малодостойного рассказа: "В начале было слово, и слово было у бога..." ...
"А дальше?"- наверняка, спросит кто-нибудь из вас. Не то дальше, которое я мог бы бездумно переписывать с нетленного оригинала, а еще дальше. В тот период, который может вас хоть как-то заинтересовать.
Если не слишком углубляться в подробности, то можно, наверное, сказать, что за период так называемого "дальше" было еще много слов, и все они, в конечном итоге все равно оказывались у Бога, хотя доподлинно, мне это не известно. Зато, я точно знаю (сам, конечно, не видел, но так меня учили в школе), что после библейских событий, в мире произошло еще много всего всякого, что, в конечном итоге и сформировало ту систему человеческих отношений, которая и существует, по сей день.
И уж тут-то я мог бы от души высказаться за все, и против всех, если бы имел к этому хоть малейшее расположение. Я рассказал бы вам и про греков и про римлян, и как не правы были гунны, и сколько слез пролил Колумб, а уж что бы такого я вам наплел про скифов, невозможно передать никакими мерами. Но сейчас я не об этом. Сейчас я об истоках, и о том, с чего же все это могло начаться. (Наверное, для того, чтобы в полной мере раскрыть суть, стоит все-таки сказать несколько слов о том, как так получилось, что всё вообще началось. Раньше не было ничего, совсем ничего, одна сплошная пустота, да и пустоты, если говорить честно тоже не было, потому как пустота есть ни что иное, как определение, данное кем-то существующим тому пространству в котором его нет. А существующего не было и, значит, пустоты не было так же. Потом, по истечении какого-то времени, называемого условно вечностью (хотя, по правде сказать, времени тогда еще тоже не было), ничему надоело быть ничем и оно организовало из себя две противоположные и, тем не менее, абсолютно безразличные друг к другу субстанции: Ничто-свет, и Ничто-тьма...)
Если вы успели заметить, вопрос с чего все началось, не вызывает у меня слишком много раздумий, но и задавать его мне не стоит из-за крайней объемности и не оригинальности ответа. И как же мне быть, спрошу я у вас? А вот как. Если по какой-то причине нельзя описать событие с начала - описывай его с конца, так учил меня мудрейший учитель - простейший подход. Ну что ж, давайте, попробуем, изменим сторону вопроса и зададим его иначе. Чем все закончиться?
Отвечу коротко и ясно - не знаю. Не ведаю, и даже представления не имею, к чему нас, что приведет. И даже каким боком нам все это выльется, боюсь предположить.
Немного обидно, но на этом, можно было бы, собственно, закончить изучение данной проблемы. Хотя такой подход не удовлетворяет в первую очередь меня. И не для того я затеял все это словоблудство, чтобы оторвать у вас минуту времени и доказать свою некомпетентность. Нет, я имею сказать, и скажу, независимо от того станете вы меня слушать или нет.
И если все-таки вы еще склонны тратить на меня ваше время, давайте подытожим. Что я получил? Немного. Два простейших вопроса: один из которых мне (честно признаться, наверное) не по силам, и второй, перед которым я бессилен. А что можно сделать с двумя вопросами? Если не подводит меня та часть моего мозга, которая отвечаем за математическое мышление - из них можно получить арифметическую середину. Не направленную ни в прошлое, ни в будущее суть. Один, последний и самый точный, самый безапелляционный, самый надежный вопрос. Вопрос, растущий как живая единица, вопрос неизменный как последняя инстанция. Вопрос, ответа на который, еще не было. Вопрос, ответ на который безнадежно устарел только по тому, что на этот вопрос вообще не может быть ответа. Неизменный, нерушимый, постоянный как дух вопрос, который силой своей дает вечную жизнь ответу и тут же убивает его, потому что такой уж он есть, этот вопрос: Что есть сейчас?
Не правда ли он уникален и бесподобен в своей простоте и, тем не менее, совершенно невозможен самой своей постановкой. Почему невозможен? По одной простой причине, для каждого сейчас, есть только один вариант ответа, который невозможно высказать, потому что время, потраченное на произношение вопроса и ответа, делает саму идею получения знаний о происходящем, лживой и устаревшей. Каждое "сейчас", на которое задан вопрос, безвозвратно ушло и, если вы хотите спросить меня - что есть сейчас, то логичней и тактичней было бы поинтересоваться - что произошло только что? Конечно, можно попробовать спросить, что сейчас будет и тогда, в какой-то момент, да еще и при удачном стечении обстоятельств у вас будет шанс, получить истинный ответ на вопрос, что есть сейчас.
Хотя?! В таком случае вы, неосознанно можете попытаться заставить меня лгать, а этого я делать и не умею, и не хочу. То есть не то что бы совсем я не умею лгать, но никогда ложь не приносила мне ничего кроме головной боли и огромной путаницы в отношениях с людьми. А зачем мне сейчас путаница и боль? На поддержание их в своей душе уходит слишком много сил, которые мне бы следовало поберечь для вещей куда более важных. И даже больше, я мог бы лгать, вводя вас в транс и удаляясь от реальности, и мог бы закрывать пробелы своего знания потоками изливающейся фантазии, но не это есть цель моего теперешнего повествования.
Итак, я мог бы предполагать, что будет через миг, но тогда я бы страшно рисковал, ведь не могу я абсолютно точно отвечать на вопрос, что будет, пусть даже это будет почти сейчас.
Интересная получилась катавасия? И самое обидное, что из нее приходится сделать вывод, что какой вопрос не задай, в ответ услышишь либо ложь, либо признание в некомпетентности. А ни то, ни другое не интересует меня по массе независимых от меня же причин. Да и вам вряд ли может показаться интересным то, что не интересует даже меня.
Кто-то, конечно, может не согласиться с моими выводами, ведь существует огромное количество мелких, но весьма определенных вопросов, которые в общей своей классификации звучат как: "Что было?" Ну да бог им судья. Ведь кто может быть уверен в том, что то, о чем он говорит, было именно так, как ему кажется. Чье именно мнение в бесконечных спорах о чем-то, что было, является решающим и истинным. Может ли кто-нибудь доказать всем что именно его вариант понимания произошедших событий обременен наименьшим количеством лжи. И на что кроме памяти можно опираться, когда не может быть никаких документов подтверждающих твой вариант "было". И даже не всякий документ, составленный мной же вчера докажет мне на утро, что был он составлен объективно и без врак. Вот вам одно из "было", Это то, что я видел собственными глазам, но уверен ли я теперь, что это происходило на самом деле именно так.
Мы вырастем раньше, чем дым под огнем.
Утром Андрей очнулся от дикого воя сирены. Этот мерзкий пробирающий звук разносился по всем окрестностям тревожной песней, знакомой каждому гражданину с детства. Еще в учебке, тем же самым сигналом оповещали о начале занятий и их завершении. По какой-то неясной задумке, или тонкому психологическому расчету в каждом человеке этот вой вызывал неотвратимое желание убраться куда-нибудь подальше. Уйти в андеграунд, замуроваться в бункере или, в самых патологических случаях, свести счеты с жизнью.
Каждый раз, когда Андрей слышал его, он задавал себе один и тот же вопрос: Почему никому не пришло в голову сделать этот рев потише? Ну, или хотя бы как-то помелодичней. Но, видимо Андрей был одинок в этом стремлении, а может, на самом деле, этот звук и был очень мягким и гармоничным, но только за те годы, которые уже успел прожить рядовой Серов, он так плотно въелся в его подсознание как сигнал тревоги, что теперь основной дискомфорт создавался уже ни его тембром, а устойчивым рефлексом. Кто знает? Но, так или иначе, Андрей пришел в себя под вой сирены. Он мгновенно очнулся от ночного коматоза. Дымка слетела с сознания, чувства прочихались, глаза омыли себя рабочей слезой, начинался еще один, новый день.
Андрей отпер бронированную тяжелую дверь и вошел в комнату штаба. Оглядевшись, он сразу, не осознавая того, отметил про себя, что все в обстановке осталось так же, как было до его ухода. Это значит, что за время его отсутствия никто не нарушал пустоту самого главного для любого военного помещения, или если нарушал, то чрезвычайно осторожно. Андрей включил свет, одна из ламп хлопнув, погасла. Видимо шальные пули выпадают и на их стеклянную судьбу. Такое бывает, это почти чудо, только наоборот - окно не разбито, видимо пуля прошла через открытую форточку (и это тоже чудо), а потом, разбив лампу, застряла где-нибудь в цоколе и по этому не видно ее дальнейших следов. "Это бывает", - подумал Андрей, - "Рано или поздно и чем поздней, тем вероятность такого совпадения увеличивается, одна из таких пуль убьет и меня. Причем отрицательное чудо, которое случается на войне сплошь и рядом, заставит мою пулю влететь мне в открытый рот, когда я буду зевать или чихну, и никто даже не заметит, что я умер от пули, а не просто от старости. Последняя свинцовая шалунья шлепнет в нёбо, проломит его, и застрянет где-нибудь в жиже моего мозга, остывая и шипя". Причем это будет хороший конец, многие солдаты кончают куда хуже, особенно, если им удается довоеваться до солидных лет. Тогда они становятся мало маневренными и их находят, выслеживают, берут в плен головорезы Гиппократа. Жуткие бойцы СС, ЛОР, отряды "Белые Зубы" и "Мертвое Сердце", или любая другая белая чума. Все их "подвиги" давно известны. Еще с малолетства Андрей слышал рассказы про группу Аиб Олита. безжалостного араба, который не гнушался даже издевательствами над зверьми. По слухам он запросто мог махнуть через весь мир только за тем, чтобы скормить крокодилам какого-нибудь бедолагу на реке Лимпопо. И еще Андрей помнил слова матери, которая предупреждала его "не будешь кушать рацион, станешь слабым, и тебя поймают ворочи".
Но Андрюша все съел и стал взрослым, и пошел в армию, то есть он сначала пошел в армию, а потом стал взрослым. И все из-за чего - потому что еще с самого детства он слушал старших и добросовестно усваивал навыки ведения боя, сначала в младшем партизанском отряде, потом в учебке, потом воевал, потом сержантская школа, но ее разбомбили, и он снова ушел добровольцем и вот теперь каким-то невероятным поворотом судьбы он стал Контр-артиллерист. И теперь в странном интеллектуальном тумане стоит он посередь штаба и чувствует, как лезет из его нутра наружу какая-то детская недозревшая дурь.
Сейчас было не до нее. Андрей подошел к столу и просмотрел последние вечерние отчеты, перелистал журнал, включил машину контроля и запустил остановившийся за ночь маятник вечного двигателя. Начинался еще один день, точно такой же, как все другие: бесполезный, трудный, монотонный день.
Во всем помещении больше не было никого, и это несколько настораживало Андрея. Нельзя сказать, что он боялся одиночества, к одиночеству он уже как-то привык, но начинать бой в одиночку всегда было опасно. Бой ситуация изменчивая и сложная так, что никогда не знаешь сколько тебе потребуется сил и вообще можно ли, вернее, удастся ли тебе справиться в одиночку.
Зазвонил телефон, Андрей нехотя поднял трубку.
-Да, слушаю. Здравствуйте, - сказал он, но тут же понял, что слишком поторопился, в трубке звучал монотонный голос одного из промышленных шпионов. Шпион этот прикидывался женщиной и называл себя "электронный информатор".
-Иди ты... - Сказал Андрей вяло, и повесил трубку. Время от времени информаторы наседали с особой ожесточенностью, и чаще всего это означало, что они тебя выследили. Андрей не знал, как они делают это, но если они звонили все чаще, это верная примета того, что линия прослушивается, и они отследили, нашли, раскопали твои каналы и скоро оставят тебя без связи, обрубят провода или подорвут коммутатор или еще что. У них была простейшая тактика: звони, если ответили, значит, какая-то точка еще жива. А дальше дело техники найти и отрубить, а заодно доложить начальству, что в таком-то секторе обнаружена рабочая группа боеспособного противника, и пока ты не наладишь новую связь, тебя будут долбать.
"Наверное, у наших тоже есть свои "Электронные информаторы", только называются они как-нибудь по-другому, типа у них шпионы, а у нас разведчики, и тут что-нибудь наподобие", - подумал Андрей. "Вот уж кому сейчас не позавидуешь. В такой земле не то, что какую-нибудь выделенную линию, земли-то не найдешь".
В смысле: до земли сейчас было глубоко, на дворе, как-никак, стояла зима.
Самое отвратительное, с точки зрения Андрея, время года. Почему он считал зиму такой невыносимой? Очень просто: слишком темно, слишком холодно и слишком уж долго она продолжается.
Зимой даже нельзя повоевать по настоящему. За те короткие часы, которые солнцу удается отбить у темноты только и успеваешь, что остаться в живых. А как только стемнеет, молись, ибо предстоит тебе слепая схватка. Слишком опасная, слишком трудная и слишком непредсказуемая, а потому молись усердно, ведь победить в этой схватке всегда удавалось только чудом, и неизвестно, каким чудом ты будешь побеждать и дальше, зимой.
Но и этого всего зиме было мало, мало ей было того, что ты гибнешь в своей рубке под огнем противника, еще и каждая вылазка несла на себе печать зимы. На улице мороз и совершенно естественно, каждый поход - это обморожение. Ведь обмундирование перестали поставлять в части еще задолго до его, Андрея, рождения вот и приходилось обходиться, чем бог пошлет. А значит, опять же чудом.
Сделав в штабе все предписанные уставом телодвижения, Андрей вышел и, закрыв за собой бронированную дверь, пошел в орудийную, где собственно и было его настоящее место. Включив по очереди, как полагается, все оборудование, он достал сигарету и медленно прокурил ее, дожидаясь, пока все системы закончат подготовку, разогрев, нагнетание и прочие настроечные развороты. Докурив, он затушил сигарету о стенку орудийной гильзы использовавшейся под пепельницу и решил, что пора уже, наверное, приступать к своим непосредственным обязанностям.
Было девять тридцать пять утра, на улице еще вовсю светили фонари и все равно, темень была непроглядная. Сев за стол, Андрей какое-то время тупо смотрел на груды старых гильз, обрывки расчетов, тома баллистических справочников, табачный пепел, и прочую обычную грязь, густо покрывающую поверхность стола, после долгого, и не слишком успешного боя.
Всегда было так, чем дольше затягивалась какая-то драка, тем больше оставалось после нее грязи и неприятного осадка в душе. И это не удивительно. Какой может быть срач, когда только навел, бах и сразу попал. Тут на радостях и гильзу уберешь и пылинку лишнюю, можно даже мусор вынести, если всех вовремя бьешь и без промаху. Что ж не вынести, если время остается и на перезарядку и на расчет, и на осознание выполненного долга. А когда не заладится, да еще темно как в гробу, да наседают один за другим, вот тогда-то ты и начинаешь метаться, как таз по бане. В мыле, в пене весь, руки коричневые от въевшейся в них взрывчатки и горелого пороха, бычки в разные стороны летят. Одной рукой взрывчатый состав по ингредиентам расписываешь, другой его же просчитываешь, третьей что-то на глазок да по памяти проверяешь, четвертой все в кучу скомплектовываешь, пятой крестишься и отправляешь, чтоб им всем неповадно было. А в голове у тебя при этом не то светомеханика, не то баллистика, не то аэродинамика. Тут уже не до чистоты, чуть не ползком из рубки выползешь под вечер рад, что цел остался.
Или прет на тебя какая-нибудь дура, неведомой конструкции, и с какой стороны ни глянь, чем ее ни бей, а что-нибудь все равно выходит не так. Ты ей в морду, в фэйс ее поганый, а у нее оказывается, для тебя подарочек сбоку припасен, флип какой замудреный у нее по бортам или пулеметы. И вот она, дура эта окаянная, развернется под солнцем и потери твои будут невосполнимы. И тогда тебе тоже не до чистоты. Вроде сто раз все перепроверишь, прицелишься, пересчитаешь и все равно не попадешь. А если и попадешь, то обязательно окажется, что пока ты хренью этой занимался с флангов к тебе десяток других заходит. И ты хватаешь трубу коммутатора и благим матом зовешь подмогу, а гады все лезут один другого пуще, а второй третьего страшней. А то и не видишь ты их, а только слышишь, как они гусеницами чье-то мясо рвут да смеются под броней.
Вот такой он зимний бой: без просветов и не в радость.
-Привет, опять херней занимаешься!!! - сказал ввалившийся без всякого разрешения в рубку пехотинец из соседней части.
-Здорово, - ответил Андрей и, дотушив разгоревшийся бычок, протянул руку.
Пехота как всегда ответила бодрым рукопожатием и выдала какую-то шутку по поводу вечерних пьянок и точности похмельного прицела. Минутой позже все та же пехота уже весело негодовала по поводу систематического опоздания некоторых членов личного состава на утреннюю поверку, после чего компанейский боец неожиданно вспомнил, что ему и самому неплохо было бы подготовится к предстоящей атаке, и удалился, чертыхаясь и гремя амуницией.
По главной директиве генштаба бои должны были начинаться в девять ноль-ноль, и неторопливо развиваться до восемнадцати ноль-ноль, что бы возобновиться на следующий день опять же по расписанию. Но, на самом деле такая хронология и систематичность были скорей мечтой, чем правилом. Никто никогда не знал, во сколько все начнется толи в десять толи в восемь, а может (бывали и такие случаи) боя не будет и вовсе. В тот день началось в девять сорок пять. Андрей еще сидел за столом, размышляя, стоит ли закурить еще одну сигарету или просто посидеть, гадая, вернется ли кто-нибудь из вчерашних недобитых клиентов или нет. Как в рубку заглянул, успевший уже опохмелится, а потому еще более веселый и наглый пехотинец и сообщил, что на Андрюху кто-то там идет. "Обломилось покурить" подумал Андрей и, подхватив со стола ключи, бегом бросился на обзорно-переговорный пункт, что бы выяснить, что происходит.
Мы выйдем из боя живыми, как дождь.
-Ну, как? - без энтузиазма спросил Виктор, прервав ненадолго расчеты.
-Говно вопрос, - ответил Игорь задумчиво. Он нерешительно ходил около главного стола и никак не мог понять, с чего же правильней начать завершение операции. То ли сначала следует убрать патроны в несгораемый шкаф, то ли все-таки добить клиента до полного комплекта, а потом заниматься всем остальным. Картина, изображающая сомневающегося Игоря, могла бы получиться достаточно забавной. Представляете себе бойца, который, кивая и поддакивая себе в такт смен направления, топчется на одном месте, делая по шагу, то в сторону шкафа, то в сторону рабочей обоймы. При этом он не достигает ни того, ни другого, что приводит его в еще большее замешательство, ведь время-то идет, а оба действия совершенно не продвигаются. Это была бы забавная картинка, если бы она не была такой печальной, ведь все эти маленькие, а иногда и очень даже немаленькие трудности в общении с собственным сознанием были у Игоря результатом застарелой контузии и строго армейского детства.
Наконец, перегруженный множеством одновременных задач мозг Игоря завис, и тело получило возможность двигаться в последнем заданном направлении - к несгораемому шкафу. Кризис миновал сам собой, и теперь Игорь мог внятно говорить и понимать, что же от него требуется.
-А ну его на хрен, слишком темный и грязный, можно, конечно, накрыть бронебойными полностью, - сказал он, обращаясь в никуда. - С боку совсем хреново вышло. А может, и прокатит, нашару. Я ему по порогам с переходами.
Виктор ничего не ответил, видимо ему хватало своих забот, да и недосуг было, слишком увлекаться уже закрытым противником. Игорь рассортировал патроны по полкам и, обернувшись через плечо, посмотрел на план-карту боевых действий. Следующими целями были два легких БТРа приблизительно одинаковой пробивной стойкости, хотя и разного калибра. По стратегическому плану начинать следовало с более крупного и опасного противника, но, видимо, Игорь захотел чуть-чуть расслабиться после последней схватки и твердо решил пройтись сперва по мелочам. Перед тем как закрыть шкаф он достал БТР-овской полки полную обойму и, выложив ее на пыльную крышку сейфа, запер дверцу.
Дел было невпроворот, но перед тем как приступать к новым целям нужно было, для верности добить последнего "клиента". Работка конечно не сложная, но зато нудная и недостойная высокого звания контр артиллериста. Это дело для чайников, одна из стадий обучения и разминка, входящая в курс молодого бойца еще на том этапе, когда им полагается мыть старые гильзы и заглядывать в рот к более опытным сослуживцам, ловя и молясь на каждое подаренное слово. Но где бы взять молодого бойца, когда о подкреплении не слышно уже больше двух лет. После открытия второго фронта противник нес сокрушительное поражение, и начальством предполагалось, что в таких условиях нерезонно усиливать или поддерживать старые надежные группы. Все теперь приходилось делать самим. Игорь подошел к блоку компьютерного наведения и стал устанавливать на него комплект-обойму. Пока он производил некоторые корректировочные расчеты, Витя, закончив свои, получил небольшую передышку, вызванную невозможностью доступа к оборудованию.
Он закурил, и от непривычного состояния "нечего делать", стал неторопливо прибираться. Собрал со стола разбросанные гильзы и на секунду задумался, обычно их просто выбрасывали, но сейчас было не время раскидываться боеприпасами, и он, повертев гильзы в руке, поставил их обратно на стол, придав рядам вид некоторого порядка.
Так, стоя нестройными шеренгами, они чем-то напоминали ему старых бывалых солдат, которые вернулись только что из очередного боя. Потертые, грязные, усталые, местами даже изувеченные они вновь были в строю, и не было больше такой силы, которая могла бы их, вернувшихся из адского пекла, сломить и отбросить.
Виктор посмотрел на них и, видимо, какая-то нелегкая думка легла на его израненную голову от их вида. Какая-то тяжелая, угрюмая мысль заставила его достать из-под стола флягу со спиртом и отхлебнуть прямо из горла. Спирт прошел легко и привычно, не потревожив ни один нерв, ни один мускул на лице бывалого артиллериста. Легче от спирту не стало, но зато мысли о слишком далеком мире и вечном последнем бое немного ослабели и растеклись по нутру теплым уютным ароматом батальонного пайка. Виктор вообще был склонен к частым отдышкам во время боя. Любой другой на его месте уже давно бы спился, а ему такой образ жизни был по душе и не причинял никакого вреда ни здоровью, ни точности наведения и стабильности ударов. Просто не легко ему, отставному дирижеру, штабному агитплакатчику было переносить это перераспределение.
Если бы не... Если бы не какие-то скрытые тайные интриги в командовании или, может быть, если бы не повальная мобилизация. А то даже и плановый переизбыток агитаторского состава... В общем, если бы не сумма всех темных сил, влекущая извне лучшее и отпускающая это лучшее на самое дно, не видать бы нашему подразделению величайшего, в наших масштабах, представителя армейской элиты которым мог бы стать наш бессменный рядовой Виктор. Даже имя его звучало как музыка для простого смертного, и как легенда была его жизнь, заключенная в этом имени, которого по военным причинам я разглашать не могу.
Игорь же ничем таким обременен не был. Он был просто солдат, пушечное мясо, точно такой же шмат, как и любой из нас, только немножко сильней контуженый. И как любой из нас он не любил выдавать чувств действием, но был по общему разумению на это неспособен. То есть, конечно, он мог бы спрятать любое из своих ощущений глубоко внутрь и думать, что никто не постигнет его состояние, но мимика и манера держатся, были ему неподвластны. Они кодировались где-то на подкорку совершенно невозможным хитросплетением независимых движений и посторонний человек на самом деле вряд ли смог бы догадаться по виду, что же такое происходит в Игорешиной душе. Свои же, не задумываясь, могли бы сказать, что сейчас Игорь взалкал спирту.
Его фляга тоже стояла под столом, но по придуманному им же и нетвердо соблюдаемому правилу приступать к спирту следовало после боя. А как же можно ждать, когда уже сейчас хочется до жути. Игорь задумался и стал искать в своей психике и принятых нормах поведения хоть какую-нибудь лазеечку, которая помогла бы ему обосновать перед собой замену правильного боя на распитие спирта.
Это оказалось несложно. Конечно, нужно было поспешить, но до обоих БТРов было еще достаточно далеко и вообще начинало темнеть, а ночью они наступать не будут. Значит, по правилам стратегии придется отложить эту схватку до завтра и тогда уже сейчас можно пить сколько влезет.
Такой простой выход чрезвычайно обрадовал Игоря и он добавил для себя к нему еще один пункт, который окончательно убедил его в правильности выбора. Обязательно надо оставить на утро хотя бы одного вражонка, а то ведь может случиться, что с утра никого не будет, и тогда бесполезная (бесполезней спирта) пауза сразу выбьет его из боевого настроения и весь день пройдет ни к черту (чтоб вы знали это такая примета). Довольный собой Игорь снова как мог, спрятал эмоции и, даже не заметив, как достал из пачки сигарету прикурил.
Когда его последняя жертва была уже готова окончательно, он отошел от блока Компьютерного Наведения и, изобразив на лице то, что называлось у него деловая озабоченность, задал типичнейший для себя вопрос.
-Ну, че?
Не дождавшись ответа, он взял со стола карту и внимательно изучил. Все было правильно и логично, может быть даже слишком логично и предсказуемо для военной операции, но все действия были обоснованны. Все нарисованные на карте красные стрелочки умело были локализованы стрелочками зелеными, а области скопления синих точек изрядно оттеснялись в сторону, точками желтыми, тут уж ничего не попишешь. Стратегия, и особенно стратегия правильная, не оставляет противнику шансов на реабилитацию. А когда противник несет оглушительное поражение, что нужно сделать правильному военному? Подумал Игорь и тут же с удовольствием ответил себе в духе Вени Ерофеева: "Немедленно выпить".
Что он немедленно и сделал. И как только горючая жидкость растеклась в крови, на Игоря нахлынула усталость. Несусветная лень обуяла все его тело, и он медленно опустил себя на стоявший рядом со столом стул. Сидеть было хорошо, но слишком скучно. Виктор же еще сражался перед блоком Компьютерного Наведения, и Игорь почувствовал в душе небольшой дискомфорт. Неправильно сидеть без дела, когда кто-то, можно сказать, кровью и потом все еще отвоевывает свою норму, не зная покоя и отдыха. Что бы как-то заглушить этот дискомфорт, Игорь достал из ящика стола планшет и стал изучать отчеты за последнюю боевую неделю.
Частые неразборчивые записи могли сказать очень многое тому, кто умел их понять. Вот размашистым торопливым почерком широко обозначен последний бой, а перед ним совершенно малюсенькими писульками криво накарябана целая куча кодированных символов. Кривенькие буковки вперемежку с цифрами и больше ничего для постороннего наблюдателя, но каждая такая буковка и каждая черточка были преисполнены смыслом для писавшего. В них крылась судьба и жизнь сотен, а может и тысяч людей занятых в каждой схватке. Сотен и тысяч косвенно задетых и имеющих прямое отношение к каждому бою. Вот запись ЕР-2, 940-2, ВАSЕ 3,5, не значит ничего, но, тем не менее, именно она говорит о том, как во время разворота в плотном потоке наступления не выдержал скорости и перевернулся вражеский танк. Шесть человек оказались в стальной ловушке и мгновенно перестали быть людьми, они превратились в диких зверей, которые, вырвавшись на свободу, метались по полю боя в приступе яростной агонии. И они бы уничтожили нас, если бы смогли. Они не думая, прекратили бы существование нашего подразделения, стоило бы нам их пропустить или промахнутся. А мы ляпнули броненосным и накрыли их всех тремя слоями металла.
А вот еще запись НЕОП только знающему шифр она расскажет, как и где во время боя в самый его разгар кончились патроны у целой бригады стрелков, и только тот, кто понимает, что это такое встать стоять с пистолетом против БМП сможет понять всю трагичность этих четырех букв. Страшные дикие жестокие отчеты о проделанной работе, о потерянных надеждах, о несбывшихся мечтах. Сейчас, или точнее сказать теперь, они были уже историей. Стекающая с штурвалов кровь горящие траки подмятая вместе со всем живым содержимым техника и куски, вырванные куски плоти на лобовых щитках уходили в прошлое, чтобы дать место новым еще более жутким схваткам и боям. Вот что можно было прочитать в планшете, если точно знать все коды.
Игорь их знал. Но удивляться или ужасаться военной мясорубке не входило в его обязанности, да и не должен, наверное, Контр артиллерист увлекаться изучением судеб и мук противника уж пусть лучше он сам ужаснется и сто раз подумает над делом рук своих, перед тем как вывести свой железный хлам на дорогу войны.
-Уроды. - Тихо сказал Игорь.
-Что? - Переспросил Витя. Из-за грохота установки он мало что мог расслышать, и решил, видимо, что обращаются к нему. Игорь нехотя отмахнулся, и Виктор вернулся обратно к своим делам. Он долго готовил какую-то невозможную взрывчатую смесь, которая должна была, по расчетам, облегчить нам всем жизнь хотя бы до конца дня. Закончив, он подошел к Игорю и еще раз спросил.
-Че ты тут?
-Да ничего, - ответил Игорь и показал в планшет: - Вот уроды, задолбали блин.
Он последовательно ткнул пальцем в многократно повторяющуюся за неделю запись НЕОП и нецензурно прошелся на тему того, как и сколько можно терпеть подобное безобразие. Виктор молча согласился и пошел доделывать смесь. На улице уже темнело и времени до невозможности наведения, оставалось чуть. Надо было торопиться.
Игорь перекинул несколько листов и стал сравнивать отчеты за месяц. Все было как обычно. Вполне естественный в это время года напор врага, закономерный всплеск активизации тылов снижение поддержки со стороны партизан, и полное истощение боезапаса и живой силы. Неумолимо стояла зима и даже в ее холодной непрерывности чувствовалась какая-то тяжелая рутина войны.
И вытрем об землю окисленный нож.
Строй оказался недлинным. По большому счету его вообще нельзя было назвать строем, в полной мере этого слова. Пять человек стоящих в неровную шеренгу ну разве это строй?
И перед этой жалкой группой медленно отмеряя шаги, прохаживался генерал. Прогулки взад вперед не были обоснованны чем-то определенным, но именно они, по его мнению, должны были дать возможность боевому составу, убедится в серьезности намерений и глубокой значимости всего происходящего.
-Товарищи солдаты. - Тихо начал свою речь генерал. Он обращался одновременно к каждому и в никуда, благо при столь малом количестве бойцов такое обращение исполнить было несложно.
-Для нас всех, наступают тяжелые времена. Я знаю, что это значит для вас. Для вас это сложный период, но его надо преодолеть. Выстоять без потерь и быть готовыми в любой момент перейти в решающее контрнаступление. Это трудно. - Что бы присутствующие имели возможность понять насколько это трудно и что бы они же, прониклись сознанием того, как хорошо он сам понимает все предстоящие трудности, он сделал многозначительную паузу на три шага и, остановившись, посмотрел в потолок.
По потолку вдоль гноящейся ржавыми подтеками трещины ползла какая-то мелкая живность. Толи муха, толи таракан в тусклом казематном освещении было не разобрать. Присутствие в комнате некоего постороннего живого существа, не подчиняющегося к тому же приказу стоять смирно, несколько выбило генерала из накатанной колеи привычных рассуждений и он, напрочь забыв о чем, он там говорил, продолжил свой неторопливый монолог с фразы, которая первой подвернулась под язык.
-Поддержки не будет неделю. - Строй обреченно выдохнул.
-Надо простоять своими силами. Нельзя допустить, что бы противник почуял нашу слабость и перебросил свои силы на другие фронта. - Он опять сделал паузу, но теперь всего на шаг и не стал смотреть в потолок.
-И еще, из-за недостатка боеприпасов в тяжелой артиллерии врага какое-то время необходимо будет удерживать только самым... - Он задумался, пытаясь подобрать какое-нибудь веское слово, но все в строю уже знали, что удерживать врага нечем и теперь целую неделю придется перебиваться, чем бог пошлет, а пошлет он надо полагать негусто, а то и вообще далеко.
Неделя для гражданского человека срок небольшой, но в условиях непрерывных боевых действий она кажется неким, небывало затяжным кошмаром. Особенно если всю ее придется биться чуть не в ручную.
-Товарищ генерал. Разрешите обратиться? - Воспользовавшись паузой, вставил Игорь. Генерал, удовлетворенный потерей необходимости искать какое-то слово которого в его лексиконе не оказалось, коротко одобрительно кивнул.
-В крайнем случае, можно обратится за поддержкой к союзникам? - Опередив Игоря, не по уставу, спросил Сергей. Вообще-то именно он, обычно отвечал за доставку боеприпаса в экстремальных условиях, и по этому, новость об отсутствии обоза расстроила его больше остальных.
Наверное, хотя это конечно не факт, он вспомнил последнюю свою вылазку, когда ему пришлось пробираться через весь фронт под огнем союзников и все только для того что бы узнать что у них один хрен ничего нет и быть не может.
-Думаю, нет особой необходимости объяснять, что такой вариант предусмотрен только на особые случаи. И запомните - только с оглядкой на обоз. - Сказал генерал, дав тем самым понять, что обращаться к союзникам не то что бы нежелательно, а даже и противопоказано. И это было истинной правдой. Наши союзники в этой войне, как и любые союзники в любой войне, опора пригодная разве только для того чтобы подпереть ею мысль о своем неодиночестве. Да и в таком качестве они не слишком пригодны уж слишком сильно заметно как, участвуя в боевых действиях, на твоей стороне, они преследуют только лично свои интересы. Другое дело партизаны и агентура от этих хоть может быть какой-то толк. Но за то уж боеприпасов у них даже не ищи. Они же все-таки свои же - оборванцы.
Генерал опять погрузился в раздумья и посмотрел на потолок. Опальная живность больше не топталась. Ее вообще не было видно, и это обстоятельство весьма обрадовало генерала ведь он, по рангу и по жизни считал, что когда разговаривают военные, все остальные (живые гражданские существа) должны либо слушать, стоя по стойке смирно, либо прятаться по своим щелям, чтобы не доводить, своим видом, солдат до греха.
Неожиданно свет в комнате чуть притух на мгновение и из-за стены послышался надрывный неравномерный стук. Все сжались. Лампы припадочно замерцали так, что у всех присутствующих появилось почти физическое ощущение нехватки напряжения в сети. Ощущение это можно сравнить только с тоской. С бесконечной печалью по нелегкой работе электродвигателя на голодном пайке, с животной жалостью к бьющемуся в предсмертных конвульсиях механическому трудяге.
Постепенно звук становился все ровней, пока, наконец, он не стал равномерно плавающим, и только тогда все смогли вздохнуть с облегчением. Нагнетательная установка в соседней комнате перешла из режима пуска в режим устойчивой работы (если, конечно, его работу можно было назвать устойчивой).
Вообще-то, нагнетательная установка, пока выдерживали ее механические узлы, считалась вещью достаточно надежной и даже, по большому счету, неприхотливой, особенно если не отказывала ее электронная автоматика. Которой, в свою очередь, не было износа при стабильном напряжении и безотказной работе всех механических систем. Так что, по этому самому большому счету, аппарат под кодовым именем "нагнетательная установка" очень выгодно выделялся из многих сотен своих менее навороченных собратьев незаурядными эксплуатационными характеристиками.
И по полному праву мог бы считаться он вещью надежной и почти безупречной в своем механическом совершенстве, но вот ведь беда - безупречность эта и надежность лучше всего проявляли себя исключительно в мирное, спокойное, время, на стабильном напряжении, при условии тщательного ухода и при наличии под рукой качественных запчастей.
В своем же настоящем состоянии установка работала не совсем так, как надо. И с каждым своим включением вместо привычных ей вещей нагнетала на окружающих все большую тревогу по поводу своего скорого и неминуемого отказа. Ведь, по сути, этот несложный в конструктивном плане механизм, был если не сердцем всей системы, то уж во всяком случае, ее легкими. И его отказ означал бы для всех присутствующих если не смерть, то, по крайней мере, мучительное поражение.
Установка все продолжала работать. Гипнотизируя и вводя всех ее слышащих в транс своим ускоряющим пульсации темпом.
Зазвонил телефон, но никто не заметил его трели, она как будто аккомпанировала бешеным тамтамам установки, и только через пяток звонков до Генерала дошло, что вроде бы кто-то позвонил. Он снял трубку.
-Алло - прокричал он - Алло, да? Я слушаю. Когда? - Он порылся одной рукой в разбросанном на столе хламе и не найдя чего-то, порылся снова. Результат поиска повторился.
-Алло, плохо слышу, сейчас запишу. Есть. До связи. - Сказал он кому-то в трубку и повесил ее на рычаг аппарата.
Чтобы не забыть что-то, что он обещал записать, он одними губами проговаривал какие-то непонятные шифры и, видимо, пытался что-то подсчитать в уме. Но под грохот установки получалось неважно. Немножко запарившись, он рассердился и, продолжая искать на столе что-нибудь пригодное для записи, нервно приказал:
-Андрей, принеси планшет из каптерки.
Реакции не последовало. Весь строй напряженно наблюдал за лежащим в углу комнаты клубком проводов и трубок среди грязного нагромождения которых, можно было различить какие-то мутные циферблаты, вороточки кранов и кнопки. Вся эта безобразно нелепая куча пыльных приспособлений называлась "пульт управления нагнетательной установкой", и кроме функций управления, она же сигнализировала о выходе из строя этой самой установки, которая все еще продолжала надрывно грохотать.
Генерал, видимо не знал, что бывает при сбое системы, и поэтому воспринял отсутствие реакции на свой приказ с некоторым удивлением. Невдомек ему было, что для всех собравшихся их личная безопасность, которая напрямую зависела теперь от работы изношенных механизмов, и готовности к экстремальной ситуации, куда ценнее, чем выполнение его малозначительных приказов. Это подразделение вообще зачастую вело себя весьма странно. То есть боевые то задачи, конечно, выполнялись и нареканий на тактику, стратегию и самоотдачу отряда у командования не было, зато во всем остальном эта пятерка, была нетипична. Ну, или как минимум мало предсказуема. Вот только что они стояли, как столпы мироздания, как атланты на плацу, и сразу было видно, что это отряд, боевая единица, мощь, и вдруг как платком смахнуло с них армейскую пыль, и вылезла наружу единоличная суть каждого, его домашняя привычка рассуждать и принимать решения по каким-то своим, нелепым понятиям. Какая-то глупая потребность хоть миг, но посомневаться в приказе. И даже не в самом приказе, это было бы еще пол беды: сомневайся сколько влезет, командиру на это начхать, но каждый из них, смел думать о неподчинении приказу. О целесообразности данного приказа, своей судьбе и степени необходимости исполнять этот приказ.
От части, это происходило потому, что ни один из пятерых не был настоящим солдатом, "Солдатом по рождению" как говорил адмирал. Ни у одного из них не было привитого с детства чувства порядка. Не исключено что они слабо или, может, неверно понимали, что такое дисциплина и армейская выправка, хотя и научились, время от времени маршировать, и стоять во всяких уставных стойках. Они думали, что на их век этого хватит, что сумеют отсидеться здесь до самого дембеля незамеченные и не пойманные как дезертиры. Сопляки.
На своем участке они еще как-то справлялись. Но кто знает, какими силами? Чего было больше в их успехах Личного уменья, Заложенных природой в гены бойцовских качеств или безукоризненной тактики верховного командования. Никто ведь так и не удосужился проверить, что играет решающую роль в бою реакция или дисциплина. Никто до сих пор не знал, почему данное подразделение все еще цело, когда десятки других таких же, оказались смяты и уничтожены. Командование было просто слишком занято и довольно тем, что на данном участке фронта потери не слишком велики. Но была ли в этом заслуга контр артиллерии и если да, то сколько в этой заслуге личного вклада каждого контр артиллериста, никто не знал. И все же на своем месте они справлялись. Но генералу было жутко представить, как повело бы себя данное подразделение где-нибудь в другом месте. Что с ними будет, если понадобится бросить их из теплого, уютного, низенького артиллерийского бункера в пекло какого-нибудь магазина или завода. Туда где одними инстинктами умением и знанием кого, куда и чем бить, просто не обойдешься. Туда где нужна железная дисциплина, о которой им и не мечтать. Да и что же случится с фронтом, попади туда эта пятерка, а что будет с сотнями других подразделений если они тоже начнут сомневаться лучше и не говорить. Это как минимум трибунал. Но, скорее всего, просто смерть.
Стук в соседней комнате становился с каждой секундой все более тяжелым и сбивчивым. Установка завершала очередной цикл от чего ее электронная начинка приходила в неописуемый восторг и постоянно пыталась снять напряжение с двигателя. Но как всегда умная машина чуть-чуть торопила события, ведь цикл еще не был закончен, он только близился к завершению, а по тому отключив двигатель, электроника вдруг понимала, что работа еще не окончена, просто от вибрации некоторые датчики, несколько завышают некоторые показатели. Тогда несчастный мозг установки вновь запускал двигатель (который, слава богу, еще не успел потерять инерции и остановится) чтобы через секунду отключить его вновь, обманувшись в не четких показаниях приборов.
От такого электронного сумасшествия, напряжение в сети окончательно взбесилось, и лампы озарили всех присутствующих новой серией световых провалов. После которых, наконец, установка встала.
Окончательно завершив очередной цикл она, если ориентироваться на приборы все еще была цела. Но только спустя несколько десятков мучительных секунд и хорошенько принюхавшись опытные, в вопросах выхода из строя оборудования, бойцы смогли расслабится.
Выйдя из тревожного оцепенения, они перевели свой взгляд на стоящего перед столом и пришедшего в крайнее уныние от невнимания к своей персоне генерала.
-Андрей, планшет. - Сказал генерал, и почему-то в этих словах многие услышали не то мольбу, не то обиду. Генерал был на столько подавлен, что даже не отдал точного твердого приказа и от этого в нем вдруг стал заметен спрятанный за стальной выправкой, за громовым командным голосом гражданский. этот стареющий усталый мозгляк, стыдливо вылез прямо из-под мундира и глупо водрузил себя на месте генерала нарочно демонстрируя свой сиплый тисклый домашний дух которому не могло быть места среди настоящих военных. Не должно было быть места.
Но он был. Умело прятался почти всю жизнь, но был всегда и никудашеньки не девался с самого рождения. Ни на плацу, ни в ставке он даже не пробовал высунуть носа. Он забивался в глубь генераловой души и стыдливо отсиживался там до ближайшего нервного срыва. И сейчас он вылез только, наверное, по тому, что у генерала появилось постыдное ощущение собственной профессиональной непригодности. Подумать только он боевой генерал битых пять минут стоит пред строем простых рядовых, распинается, объясняет, отдает приказы, а всем плевать, как будь-то его здесь нет, а есть назойливая, орущая баба, которой, дать бы в зубы, да вроде неприлично ведь как-никак женщина. Обидно, но и сделать ничего нельзя, где-нибудь в другом месте, с другими людьми, он бы разобрался мгновенно, даже не думая. В течении получаса, он решил бы этот конфликт, так что никто бы и пикнуть не успел. Чего уж проще одного к стенке, того же Андрея, например за неподчинение, а остальных на губу на месяцок, и всех делов. А если хочется быть помягче, лишить всех фронтовых ста грамм, пайка и заставить вылизать весь этот каземат до палубного блеска. Но здесь это не прокатит.
Старому генерал-полковнику приспичило иметь под рукой боеспособную артиллерию, и он приказал не расформировывать это подразделение и ни в коем случае не доводить его до деморализации, которая могла бы привести к дезертирству или предательству. И отчасти генерал-полковник был прав. Артиллерия была нужна, и больше того нужна была надежная и неприхотливая артиллерия, способная варится в себе и не причинять лишних беспокойств. А в этом подразделении все эти качества пересекались только с одним недостатком - нехваткой дисциплины и, уважения к вышестоящему руководству. Но в дисбат их за это не отправишь и даже в запас не уволишь, пока нет хоть какой-нибудь приличной замены. А этой замены они себе все никак не нарастят, понимают наверно, что, как только будет, кем их заменить от подразделения не останется никого. Но пока до этого еще далеко.
Что бы танки бить одного рвения мало, тут знать надо: кого, куда, чем, как, А то ведь в других расчетах как было, наберут служак, и обстрелянных, и грамотных, а они в контр артиллеризме ни в зуб ногой. Лепят абы как бы, куда попало, тут уж не то что врагу надавать - самим бы уцелеть. А враг не дремлет, промахнутся раз, промахнутся два и все. Сразу наедут и раздавят, так все прокинут, за день от фронта ничего не останется, сомнут его, согнут в бараний рог и натянут на что положено. А значит, пока смены артиллеристам нет, с этим положением вещей придется мирится.
А может так и надо? Подумал генерал. Может так и положено, чтобы артиллерия была мобильной и гибкой чтобы в случай чего не оказаться на полосе огня и уцелеть, хотя вряд ли. А может это у них что-нибудь вроде контузии. Вечной. Ведь они вроде только здесь такими стали, из них совсем необстрелянный кто? - только Игорь. А остальные раньше вроде по периферии пристрелялись и только потом за орудия и здесь уже они вдруг все как один сдвинулись и ведь все в одну сторону. Раньше кто где, все в разнобой, люди как люди, а тут сошлись, вот их всех разом и накрыло.
Точно Контуженные, подвел генерал, на приказы не реагируют, за собой не следят, даже гражданское свое, тисклявое нутро не слишком скрывают, бедолаги. Их же не судить, их жалеть надо, решил он, и старый бедолага, выступивший из-под его маски и мундира, стал потихоньку прятаться обратно. Что-что, а это он умел. Генерал очень умел жалеть солдата, по настоящему, по военному со всей выправкой и скупостью пролить слезу над безвестным героем и отдать ему дань и почесть, он мог уже и без присутствия своей уродливой постыдной души.
Вещи вставали на свои места и теперь генерал более чем раньше думал об этих бойцах с уважением, Бедолаги, как их война то она кривая ненасытная, никого не щадит ни стара ни млада всех под свое похотливое зеленое брюхо затягивает. Шлюха она последняя, обласкает, зацелует своими золотыми губами, успокоит, силы даст и мечту, а потом возьмет да сунет тебя в самое свое промежное пекло, так что ты уж и не знаешь толи вниз тебе к клоаке толи вверх через кишки да по головам. И все вроде к свету лезешь, а куда ни попадешь все одно, или в дерьме или в крови. Страшная она баба эта. Не зря ведь говорят - война портит человека.
Но куда же деваться пока она есть, нам жизни не будет. Война, она ведь только для того и нужна, что бы победить, и не страдать больше от ее жарких лап. Ведь если не мы, как говорили классики, то кто же, кто защитит нас, наши устои, нравы, обычаи кроме нас самих и по тому мы вынуждены драться. Драться жестко, жестоко не по правилам биться вусмерть, насмерть, в смерть, только чтобы не было ее проклятой темной бездны, засасывающей всех подряд не зная жалости и стыда. Только когда мы победим, перестанет существовать необходимость в повальной мобилизации только тогда и ни часом раньше, а до этого будем же биться изо всех сил, чтобы не посрамить отцов, чтобы не предать слабых, будем же учится воевать, как завещал и как учит.
Пожалев еще раз молодых, но уже изрядно изуродованных, и видимо почти мертвых, бойцов генерал стал ждать исполнения своей просьбы. Постепенно солдатики опомнились и зашевелились. Как бы просыпаясь от столбняка, они стали соображать, что теперь пора бы угодить и генералу.
Спохватившись, доставили планшет, и постепенно действия того же рядового Воронова все более стали напоминать действия обычного бойца почти точные почти своевременные и почти верные. Так что на мгновение Генерал даже начал сомневаться в своей догадке о контузии.
Но в общем, весь процесс проходил на удивление разумно и если не считать небольшой заминки по поводу того, что выше указанный рядовой забыл взять с собой ключи от штаба и, вернувшись, долго не мог их найти, то приказ был исполнен достаточно четко. Только с некоторой долей отсебятины. Вот, все у них было ни как у людей, и Воронов этот, припер из каптерки вместе с планшетом еще и ручку, на которую никакого приказа и даже просьбы не было. Хотя, справедливости ради следует отметить, что ручка эта весьма пригодилась, поскольку из-за неведомых причин в планшете ее не оказалось.
Вооружившись письменными принадлежностями, Генерал поднял трубку телефона и набрал какой то номер. Ему ответили, он что-то спрашивал, переспрашивал, записывая, время от времени, какие-то данные и производя по необходимости нужные расчеты.
-Три тысячи четыреста семьдесят пять. Подытожил он свой разговор и повесил трубку. Это тоже был какой-то тайный, секретный пароль, разгадать который не смог бы ни один самый умный и прозорливый шпион. И секрет этого пароля был крайне прост ежечасно, ежесекундно он менялся, причем до того неузнаваемо, что его не знал даже генерал, и только регулярные расчеты и перерасчеты могли дать этот пароль, если конечно знать секретные кодовые формулы.
Генерал еще раз посмотрел на артиллеристов. За время его разговора они уже успели расслабиться и разбрестись по всей небольшой комнате наведения, и даже мало того, каждый из них уже курил цигарку, и по возможности весело, пытался обсуждать с остальными, каким местом они, теперь, будут отпугивать особенно злых врагов. Обстановка была не армейская. Генералу так и хотелось скомандовать Смир-р-рна! Но что-то внутри не давало. Как будь-то тисклый, подмундирный ОН набрался наглости и передавил генералу глотку. А может, с годами старый вояка становился все больше сентиментален или, может, вспомнилось ему то время, когда еще не было войны.
Хотя, это, наверное, вряд ли. Ведь мира, он еще не знал ни разу, может, этого мира и не было никогда. Зато в тяжелом тугом наполненном ядовитыми парами и смертоносными ароматами воздухе генерал явно чувствовал знакомый кисловато железный привкус приближающегося боя. Или не было в воздухе никакого такого привкуса, но старый солдат так же как и молодые, по опыту знал: враг чует, враг придет как всегда в самое неподходящее время. Он злой.
Нам скажут; - Вы рано вернулись с войны.
-Ну и хрен ли? Такой же он монах, как и ты. - Высказался Витька.
-Не знаю. По мне дак солдат хоть обычный, хоть Господень все равно. Знаешь Андрюха кто они такие эти монахи? Дезертиры пойманные. Обычный человек дохнет на войне, а эти бегут, прячутся, приспосабливаются по всякому, врут пока их не поймают и не засадят. Потом школа подготовки, а там, в одиночную, или голодом поморят с полгода, а дальше он уже не человек, тогда его в разведшколу. Там их запугают страшными судами трибуналами всякими, а они же по природе трусы, обоссутся, от себя отрекаются со страху, им так мозги прочистят, что сам черт не брат. У них там думаешь, кто-то о чем-то кроме войны думает? Как же, щас. Не такие они дураки чтобы против войны воевать. А не трогают их, знаешь почему? Потому что они на обе стороны работают. Двойные агенты, и ты к ним придешь, а они тебя сдадут как чмо последнее. - Продолжал Игорь.
-И не чужим, своим же и сдадут. Единственное, что они тебе доброго сделают, дак это патроны отнимут, чтобы ты не отстреливался, и что б твои на тебя не осерчали, без мук и быстро тебя добили. Или еще хуже, на исповедях, ты им все как есть выложишь, а они противнику стукнут, и все считай тебя, как и не было. А заодно и подразделения твоего, и семьи.
Андрей сидел на стуле, упершись локтями в колени и слушал как легко и просто, оказывается, обвели его вокруг пальца. Теперь все было ясно, и за чем ему про врагов рассказывали и почему говорили, что оружие это вредно и грешно, и как командиры всех обманывают, и самое главное, теперь было ясно, откуда они все это знали.
Монах разведчик подошел к нему еще с месяц назад и как бы невзначай намекнул что, мол, хочешь солдат отдохнуть, пожить по человечески, вином причастится, исповедаться о боях, грех с души снять? Сними солдатик грех, освободи душу, и господь тебя примет как есть чистым и любимым. Отрекись от войны, брось оружие и не противься злу - оно само по себе, ты сам по себе. Исповедуйся.
Гнида подзаборная, так и заманил и заговорил и много наобещал и хлеба насущного и вечную душу, и самое обидное счастье сволочь обещал. А оказывается вот оно как, нет его счастья.
-Он сказал, что войны вообще нет. - Сказал Андрей, пытаясь как-то защитить то, что оставалось от его веры. - Нет войны, братва, понимаете все только видимость. Только для того, что бы мы злые были и ни о чем не думали.
-Смешной ты человек. - Сказал Витька. - Когда в тебя стреляют, когда люди умирают, когда из-за патрона, из-за снаряда умирают, это война. Когда ты как дерьмо последнее бабе пулю в лоб пускаешь из-за куска хлеба это война, когда дети твои уходят в учебку раньше, чем начинают внятно говорить, когда ты видишь, как родители твои в плен к ворочам попадают и мрут там под пытками это война. Когда ползком до дома и автомат когда родней жены...
-И генерал, помнишь, тоже не от старости умер, - добавил Игорь.
-А как же тогда, что фронта нет? - Спросил Андрей.
-Как это нет? Вон в окно выгляни вот он фронт. Как есть фронт. Попробуй-ка туда без оружия дня не пройдет, как могилку тебе подготовят. Только без оружия даже не похоронят по человечески салютовать то не из чего. Зароют как собаку не имени ни звания. Это для лохов говорят, что войны нет, и что воюем, чтобы ее не стало, а на самом деле только для того и воюем, чтобы она была. - Подытожил Игорь и пошел из орудийной в штаб.
Андрей остался сидеть точно так же как и раньше. В комнате кроме него оставался только Витька. За окном мело, снег летел прямо в небольшое смотровое окно и перед стеклом неестественно поднимался вверх к крыше блока. Временами направление ветра ненадолго менялось и тогда за окном начинался снежный хаос каждая снежинка свободно перемещалась в любую понравившуюся ей сторону без всякого порядка. Понять их движение было невозможно. "Хаос - высшая степень порядка" вспомнил Андрей. Вот мы тоже как снежинки вроде бы мечемся ищем чего-то, беспорядочно чего-то хотим, и никак нам дуракам не понять, что где-то в командовании где-то в высших эшелонах, все наши метания видны и понятны и предсказаны. И монахи оказывается тоже при войне и только дураки этого не видят, оказывается, и война она как жизнь для жизни, только для войны и нужна. А я как идиот мечусь, думаю, а оно вот, все на виду как перед стеклом, перед кем-то мудрым кто понимает от каких мелких причин в какую сторону может понести солдата в минуты отчаяния. Устал - значит ты слаб, вот тебе слабаку монаха под бок пусть он из тебя душу вытрясет и посмотрит способен ты еще выживать и научился ли родину любить. А не научился пулю тебе в лоб. Как отребью как больной собаке чтобы не размножался и не портил породу которая еще способна повоевать.
-Вить, а как ты думаешь... хотел что-то спросить Андрей но Витька его перебил.
-Как я думаю объяснить достаточно сложно, это процесс многоплановый и оценке не поддается, - сказал он и улыбнулся.
Так и надо подумал Андрей, так и надо плюнул на все, улыбнулся, спирту выпил и гори оно все огнем, нечего забивать себе голову. Поживем увидим, будет ли у этой войны конец и может узнаем было ли у нее начало а пока не надо думать, незачем пока думать, глупо это (морочить себе голову).
Ветер за окном опять переменился и снежинки пошли прямо в небо, все в верх в высь. Только что метались бились друг о дружку а все равно повинуясь ветру все поднялись обратно на крышу бункера.
-Как ты думаешь, -сказал Андрей и улыбнулся когда не услышал продолжения о сложности этого процесса, - если монах нас заложит мы долго протянем?
-У меня странное ощущение, - ответил Витька и подошел к окну. - Что ты знаешь больше чем говоришь.
-Это только потому что я слишком многого не знаю и не могу грамотно построить речь, сказал Андрей вполне откровенно, - У меня так все время, я начинаю что-то говорить, а потом, вдруг, понимаю, что я совсем не знаю как закончить разговор, в смысле, что я знал - я сказал, а оказывается что этого хватило как раз для того чтобы начать беседу и тогда я замолкаю вот и получается что вроде бы как недосказанность а поближе посмотреть обыкновенная глупость.
-Это хорошо. Сказал Витка и закурил.
Неожиданно в рубку влетел весь какой-то взъерошенный чумной Серега и прямо с порога крикнул - "И нет мне ни сна ни покоя без этой военной тайны". Он пробежал мимо ничего непонимающих Андрея с Витькой и включил пульт наведения.
-Уродты. Ответил он на вопросительные взгляды присутствующих, Опять всех разом принесло Горюха у штаба бьется там и юстасы и стелсы и так вольных стрелков с пяток. Полная жопа. Атака, разворачивай орудия...
Свободы и счастья часы сочтены.
-Слушай, а чего это они делают?
-Как чего? Сам же видел - расчеты считают. Это же расчетный отдел.
-Расчетный отдел?.. Чего?
-Достал ты! Лучше бы сидел по тише, а то за жопу нас с тобой возьмут и так тебе рассчитают... Всю морду.
-Ну, че ты?! Я ведь не знаю. Сидит целая толпа народу, думают... А мне может тоже интересно, о чем это такой толпой думать можно? Я вообще не знал, что у нас есть какие-то расчетные отделы. А потом еще вот что, раз он отдел, значит он, ну как бы часть что ли, одно из подразделений чего-то. А чего ты же мне не говоришь... А мне же учится надо.
-Тсс. У тебя че, совсем планку срубило. Ты хоть иногда думай о чем говоришь. Это же военная тайна.
-Что?
-Запомни раз и навсегда: расчетный отдел единица самостоятельная как боевой расчет. Заучи это на всю жизнь, и сколько бы ты их не видел, помни, он только один - тот, который ты видел последним, остальных нет, и никогда не было, и никогда не будет. И если кто-то тебя спросит, так и скажи - Расчетный отдел, это что-то такое, чего я знать не знаю, и знать не желаю, не видел никогда, а если и видел, то только один, и тот в детстве и точно помню, как его разбомбили.
-Ну, это мог бы и не говорить, даже обидно я же не совсем уже сопляк необстрелянный. Это ясно, ты бы еще сказал, что бы я шифровки по заборам не развешивал. Я же в целях самообразования, что бы лучше понимать задачи спрашиваю, что это за отдел, зачем...
-Ну, они там что-то считают, вычисляют вроде, они типа как бы конструктора или нет точней бухгалтера, хотя это тоже непохоже. Ну, в общем, расчеты у них там все время, такие, как бы тебе сказать, гиперсложные что ли. Но ты себе голову не забивай это же только видимость, а самая то суть скрыта внутри самой организации, но нам с тобой знать ее совсем уж ни к чему. Понял?
-Не очень...
-Вот и славненько.
-Ну тебя на хрен - славненько. Вот вернемся, пойду прямо к майору и скажу что толку от тебя наставник, как от ласт зимой. Пусть он меня переводит, уйду в пулеметчики, а ты тут ползай один, пока не пристрелят.
-Ты еще спроси у него про Отдел, он тебе расскажет, потом догонит и еще расскажет, это если настроение будет хорошее. А то еще и в дисбат отправит послушать. И там тебе тоже расскажут. Но только без толку все это, никто не знает ничего, понимаешь, никто младше генерала не имеет представления о настоящих работах расчетных отделов. И даже если тебе кто-то скажет, что он расчетчик и расскажет то, что он делает, это все равно все вранье.
-Почему это вранье.
-Вот дебил. Что же тут непонятного. Каждый отдельный расчетчик глубоко убежден, что разрабатывает какую-нибудь мелочь, баллистическую ракету или бомбу какую сверхмощную, а на самом деле все расчеты, которые он ведет, есть ни что иное, как закодированная часть общей задачи, которая, между прочим, ни к каким бомбам отношения не имеет. Понимаешь, дурья башка. А решение любой сверх задачи таких масштабов невозможно без сверх конспирации. А конспирация особенно сверх, дело жестокое, потому что везде уши везде глаза это тебе любой дурак скажет.
-А мне дураков слушать ни к чему. Я сам любого дурака переговорю.
-Да ты уж переговоришь, говорило хреново. Договоришься.
Долги не оплачены, гады живы.
-Слушай, а сколько их на самом деле?
-Кого?
-Ну, вот расчетчиков, например.
-В смысле вообще?
-Ну да, всего то их сколько?
-Откуда ж я знаю. Много. Тысячи.
-Ни фига себе ... и все решают одну сверх задачу?
-Ну, может не все одну, Хотя все зависит от задачи. К тому же не каждый ведь решает только свою часть, все части продублированы.
-Что?
-Продублированы говорю. Это как подстрахованы. Над каждой подзадачей всегда трудятся как минимум двое расчетчиков, что бы избежать ошибок или диверсий.
-Или трое.
-Могут и трое это как по уставу положено иногда и по десять человек одну подзадачу решают. А если, например она шифрована по-разному, могут и двадцать.
-Интересно наверно.
-Да уж наверно поинтересней, чем сводки доставлять.
-Вот бы узнать хоть одну такую сверх задачу.
-Да на что оно тебе голову то ломать и так мозги набекрень. Думать что ли больше не о чем. Вон нам десять километров кверху жопой под обстрелом ползти, чем тебе не сверх задача.
-Ну, тоже конечно дело. Но я вот о чем: обидно. Всю жизнь ведь можно прожить вот так без цели. А кто-то может даже и не знает, что есть сверх задачи и над ними думают, а кто-то дезертирует, не зная, что есть расчетные отделы и там решают что-то такое, о чем знать нельзя, но они ведь для нас же считают для людей. Что бы война быстрей закончилась, чтобы победили мы, а мы даже помочь не можем. Может, они там как-то не так думают, может, они в чем-то очень ошибаются. А мы и не понимаем. Обидно прожить всю жизнь и так и не узнать ответа ни на одну сверх задачу. Обидно.
-Брось. Думаешь, им не обидно. Многие ведь догадываются, что делают, а выше головы не прыгнешь. Им еще хуже, чем тебе - искать всю жизнь и так и остаться ни с чем.
-Ты это о чем?
-Об ответах. Задач ведь много...
-И что?
-Ответов мало.
-Да хоть бы задачу то знать, хоть о чем думать то, на что надеяться, о чем мечтать. Чтобы не от задания до задания дни перебивать. Чтобы верить, чтобы командование понять, где они, кто, зачем, о нас ли думают ведь о нас о людях, для счастья.
-Молодой ты еще. Неймется тебе. А ведь это же война она же вокруг нас вот подумай, если всяк будет знать сверх задачи, как же мы победим. Это же все равно что планы генштаба на доску объявлений повесить. Не все ведь лояльны, есть и предатели, и шпионы резидентура целая. И у них свои задачи, как бы нас в могилу свести. Я старею, а молодым был, думал, что доживу до конца войны, старался, крутился сейчас уж и не скажешь, что когда-то я был лучшим в своем отделе. Сейчас я кто - гонец попросту говоря. И думаешь, мне легко думаешь, я об этом мечтал. И все из-за этих задач. А знаешь ты, какое у меня звание было Генерал-майор а знаешь ты за что меня разжаловали... Не можешь ты знать, что я один нашел ответ на сверх задачу над которой весь отдел работал и стал я опасен никто не мог знать этого ответа а я нашел. И где я теперь? Так что лучше сиди потише и выкинь все из своей головы не зачем тебе.
-Серьезно? Значит, ты был главный расчетчик? А если я попрошу тебя, а если умолять буду я же просто знать хочу. Я никому, хоть под пытками. Я же лучше пулю в лоб, чем расскажу, ты же меня знаешь. Могила.
-Дело твое, а могила от тебя не уйдет, особенно если сболтнешь кому. Мне то уже все равно, а тебе жить. Смотри?
-Да я... Только скажи.
-Слушай, если хочешь. Только слушай уж тогда внимательней, там каждое слово как слиток, это как песня - слово переставишь и все псу под хвост. Ну, слушай - "Сколько стоит килограмм гвоздей, если открутить все гайки от паровоза". Все.
-Это че? Шутишь что ли? Я же серьезно.
-Ничего не шучу. Ты просто соли не понял.
-Какой еще соли? Ты еще скажи перцу, ну какой соли? Фигня какая-то. Я с тобой как с человеком можно сказать душу перед тобой выворачиваю перед сволочью, а ты мне хохмишь. Я ведь и обидеть могу за такое.
-Ну-ну. Хочешь обижаться - обижайся, только я тебе все точно сказал. Хотел узнать сверх задачу - узнал. Вот теперь давай сам. Думай. Ну чего, думай давай, как ответить. А ты что думал, они, сколько будет семью восемь, считают. Думал, на детский сад они государственное время тратят.
-Ну не знаю, я думал там хоть что-нибудь серьезное, научное...
-А это научное и есть. Только его в другой форме словами выразить трудно. Почитай почти невозможно. Задача то ведь сверх.
-Ну, хоть как-то попытаться можно?
-Ладно. Время сейчас есть и место тихое. Сейчас попробую поподробней. Вот представь себе гвозди... А теперь подумай, на сколько может измениться их цена, если на их изготовление пустить все гайки от какого-то паровоза. Понял?
-Нет. А какого паровоза, их уже не выпускают. Их уже все вместе с болтами, гайками и прочим на гвозди пустили, а цене все равно.
-Любого абстрактного паровоза - какая разница. Подумай еще раз, способна изменится цена на гвозди, если кто-то будет окручивать гайки от паровоза.
-Какого хрена.
-То-то и оно что может. Давай вместе подумаем. Представь, для получения каждого отдельного гвоздя нужно: добыть руду раз, сделать металл два, из металла соорудить гвоздь три. И на все эти операции уходит какое-то количество денег и сколько то времени. Дак вот теперь еще представь, что если взять не руду, а какую-то никому ненужную гайку то получается что часть средств уже тратить не надо. Ту часть, которая идет на копание в земле и первые переплавки. Это, несомненно, влияет на себестоимость гвоздя, понижая ее. С другой стороны цена гайки как изделия несравнимо выше цены гвоздя. К тому же затраты на отворачивание этой гайки от паровоза...
-Все равно фигня какая-то.
-Фигня не фигня, а самый смысл еще глубже.
-?!
-Не все гайки, насколько можно предположить будут использованы на производство гвоздей. Какая-то потеряется, какая-то не отвернется или вовсе соржавеет. Но и это еще не суть. Ведь если разобраться - что такое паровоз, любой абстрактный паровоз. Паровоз это некий вид наземного транспортного средства, и если развивать тему, то получится что гайки по родственным признакам можно откручивать от любых транспортных средств. А может не только гайки.
-Ну и что?
-А ну и то. Если пооткрутить гайки со всех перевозящих механизмов, то цена на гвозди не только не упадет. А и безобразно поднимется из-за отсутствия большегрузного и прочего остального транспорта. Доставлять то гайки будет не чем. Значит, придется развивать конное хозяйство. Отводить земли под покосы нанимать огромное количество косарей коневодов кузнецов и еще плотников, столяров каменщиков.
-А этих еще зачем?
-Как это зачем? А кто будет строить дома в сельской местности для пастухов и прочих, а конюшни? А кто будет делать телеги и подковы. Это все не так то просто. Придется еще так изменить условия жизни горожан, что бы их нестерпимо потянуло жить в глубинке. А то ведь крестьянам одним не справиться. Соответственно школы, училища, сельхозакадемии, некоторые фабрики, пищевые комбинаты тоже все туда поближе к производителям, чтобы не терять денег на транспортировку. А еще надо поощрять рождаемость, ведь государству нужна сильная армия пусть конная, но тогда надо брать количеством. А из всего из этого...
-Все хватит. Понял я.
-Ха, то-то же, а то думал сверх задача - так себе ерунда.
-Да туго им приходится в расчетном отделе.
-А кому сейчас легко, война ведь.
-Интересно.
-Чего?
-И сколько же, получается, стоить будут. Я про гвозди.
-Двадцать лет ума нет, и не будет. Я ему битый час объясняю, а он так ни хрена и не понял. Не суть, сколько эти проклятые гвозди стоить будут. А понять тенденции, оценить значимость возможных изменений узнать раз и навсегда цену простейшего решения. Не уж то так трудно понять.
-Ну и как?
-А чего как, никак. Не получается пока ничего, насколько мне известно.
-Но ты же вроде говорил, что ответы есть. Мало но есть.
-Ответы то? Ответы то есть, толку нет. Я так думаю, в конце концов, из всех ответов составится новый супер сверх вопрос и может тогда...
-А вот на эту задачу, ты говорил ты нашел ответ, ты его помнишь, знаешь?