Леша как раз на мгновенье завис, задумавшись, с какого края приступить к седлу барашка. Мой собеседник успел опустошить три здоровенные тарелки, подъесть до крошки весь хлеб и выпить в одиночку литровый кувшин вина. Похоже, теперь ему понадобится не менее получаса, чтоб затолкнуть в себя ещё и приличный кусок баранины.
Мне же не терпелось побыстрей закончить эту встречу. Выслушивать Лешины бредни, перемежаемые далеким от эстетических канонов чавканьем, становилось просто невыносимым. Единственная причина, что привела меня сюда, что заставила оплачивать ужин изголодавшейся творческой личности, - старая, давно забытая история.
Леша Митягин позвонил и напомнил о том, что, казалось, быльем поросло. Напомнил об уговоре почти пятилетней давности. Тогда мы оба были влюблены в одну и ту же девушку. Потом эта девушка стала моей женой, родила мне сына, а теперь, будучи на восьмом месяце беременности, терпеливо ждала меня дома.
Я же был вынужден бороться с тошнотой, глядя, как непризнанный гений мечет еду, будто бы после месячной голодухи. Он и сейчас сперва засунул в рот кусок баранины, прежде чем ответить мне:
- Анна? Мне стало трудно... бороться с любовью... к ней...
- Тебе? Ты, что, опух? Какая, на фиг, любовь?!!
- Самая обыкновенная любовь... Ту, что ты купил пять лет назад...
Он снова запихнул в рот кусок мяса, но тот, видимо, оказался слишком горячим - Леша выкатил глаза и принялся гримасничать. Затем вытолкнул языком изо рта наполовину пережеванную массу, выплюнул её на свою тарелку и стал громко отдуваться. Я закурил, борясь со спазмами желудка.
Действительно, пять лет назад я подарил Леше свою машину - поддержанную, но вполне приличную "девятку". У меня осталось смутное подозрение, которое, правда, так и не смогло оформиться в твердое убеждение, что вся эта история с подарком выглядит не слишком красиво, и лучше её не афишировать. В определенном смысле, автомобиль стал компенсацией за Лешин отказ от посягательств на Анну.
Просто в какой-то момент меня изнурила борьба за сердце красавицы, которая никак не могла выбрать, кому же из нас его вручить. Я вообще не понимал, как можно нас сравнивать - худой, сутулый, похожий на драного хорька Леша, кажется, мне даже в подметки не годился: я уже тогда был при деньгах, был симпатичен и вообще, что зря скромничать, немало девчонок по мне сохло. Казалось, мы должны быть с Анной идеальной парой: и я, и она - из той породы прирожденных победителей, что всегда, что бы они не делали, становятся первыми. Идилии мешал только мелкий хорек с горящими глазенками.
Я бесился, я мучался, я не знал, что можно найти в этом недоноске - косноязычном, себялюбивом, заносчивом. К половым гигантам его тоже не отнесешь, да и наедине с Анной он ни разу не оставался. В общем, загадка природы - что заставляло мою будущую жену вспыхивать и отчитывать меня, как ребенка, стоило нелицеприятно отозваться об этом хорьке.
Когда я понял, что ни черта не понял и, видимо, уже не суждено понять, я вручил Леше ключи от своей машины, велел ему полгода не появляться в городе, и вообще, засунуть свою любовь куда подальше. Леша, как и следовало ожидать, смиренно согласился - алчность входила в число его замечательных качеств. Я же не чувствовал в тот момент никаких угрызений совести. Было ли мне жаль автомобиля? Конечно, было! Но я не знал, как ещё можно разорвать замкнутый круг.
Года, пока я не видел Леши, хватило, чтобы жениться на Анне и наладить жизнь. Потом он стал попадаться мне на глаза - его мазню протежировала знакомая галеристка. Попадался Леша на глаза и моей жене, но теперь Анна вместе со мной, без всякого напряжения весело подсмеивалась над его несуразностью.
Я тогда вглядывался в глаза Анны и видел: она это - искренне, она давно исцелилась от странной напасти, которая тянула её к хорьку - недоростку. Мы с ней, хохоча, прощались раз и навсегда с двусмысленной ситуацией того странного соперничества.
Но то, что забыл, вернее, хотел забыть я, вдруг снова вспомнил мой старый знакомый. Теперь он утверждает... Нет, он просто шантажирует! Я рассмеялся, потому что с самого начала, с того самого момента, когда Леша позвонил мне, я прекрасно понимал, к чему он клонит. И опасался непонятно чего, каких-то недомолвок, неясных обещаний, которые не находил, а, скорее, угадывал в косноязычной Лешиной тираде.
- Слушай, - я наклонился вперед и положил руку на острое плечо собеседника, - ты хоть представляешь, кто я теперь?
- Ты?.. Ты, кажется, большой бандит... - такое впечатление, что Леша слегка обделался, когда сказал это.
- Молодец, смело... Ну? И что ты в таком случае от меня хочешь? - спросил я тоном удавам Каа из мультика "Маугли".
- Деньжат... Поиздержался я...
- С какого перепуга?!!
Леша подпрыгнул на стуле, но вилку с куском мяса из рук не выпустил. Мы так и сидели с ним - не шевелясь, друг напротив друга.
- Серега, - вышедший из ступора, но всё ещё насмерть перепуганный Леша принялся блеять, - я ведь не в смысле наезда. Я только думал... думал, что наш уговор нужно выполнять. А у меня, когда голодный, плохо получается...
- Что плохо получается?
- Бороться с любовью...
- Леш, я - занятой человек, - жестом я показал официанту, чтобы тот рассчитал нас. - А ты вызываешь меня, и говоришь, что тебе нужны деньги, чтобы подавлять в себе любовь к моей жене? Правильно? Ты понимаешь, как это называется? Издевательство - вот как это называется! И ты ещё смеешь издеваться надо мной?!!
Хорек всё это время отрицательно махал головой и тряс растопыренными ладошками. Барашек был давно забыт, а я упивался Лешиным страхом. Он был компенсацией за те минуты, когда мой собеседник набивал себе брюхо.
- Нет, Серега, нет... Я не издеваюсь... Ты мне велел не любить Анну... Так ведь? За машину...
Я сжал пальцы в кулаки - Леша, увидев это, ещё энергичней затряс ладошками:
- Не так сказал... Ты ведь подарил "Жигули". А я их продал и стал писать картины у бабки в деревне. Потрясающие места! Я, как мы договорились, заставил себя не любить Анну. Я не стал тебе мешать. Всё правильно? А сейчас я - на мели. И вот, когда не спится... а от голода, знаешь, как не спится?.. волей-неволей вспоминаешь то время... и Анну! Понимаешь, я чувствую, что с любовью стало трудно бороться! Когда урчит в желудке, Анна просто из головы не выходит!
- Ну и насрать! Я-то здесь при чем?!
- Как, причем?.. А наш договор?
- Леш, я слыхал, что художники - люди не от мира сего. Но неужели ты думаешь, что я буду кормить тебя всю жизнь, чтоб ты только перестал любить мою жену. Ты, что, не понимаешь, что ситуация поменялась, что теперь ты не можешь мне помешать?.. Я и тогда-то я зря тебе машину отдал... ну да ладно - прощаю... А сейчас чтоб я тебя даже близко не видел! И по телефону не дай Бог тебе Анне позвонить. Ну, или распустись сплетни по поводу подаренной машины... Всё, считай, повезло тебе - поел на халяву и жив остался!
***
- Да успокойтесь вы, Сергей Николаевич - ребята с ним мигом разберутся, - Аркаша Пименов или просто Пимен говорит, будто из бочки. Будто маленький человечек засунут внутрь его мощной грудной клетки. Человечек умеет интонировать и гримасничать, умеет быть ироничным, но на лице Пимена навсегда застыла маска суровой сосредоточенности. Он - не дурак, этот Пимен, и пацан он правильный, но эта внешность и этот голос... В общем, приличным людям его нельзя показывать. В остальном - ему нет равных, он - моя правая рука и главный советчик. И только с ним я могу обсуждать свои семейные проблемы:
- Да я спокоен, спокоен. Думаю, когда родит, само собой всё пройдет... Одни арбузов в январе требуют, другие - фиалок. А вот моя вдруг о любви вспомнила... Но как же этот поганец к ней подобрался? Твои ребята хорошо за ним смотрели?
- Нормально смотрели, я проверял. Ни сам, ни через знакомых... Хорек здорово бедствует, в конуре своей по большей части сидит, иногда по помойкам шляется...
- А мог он через Интернет, через электронную почту?..
- Да откуда у него компьютер-то?
Мы замолкаем. Каждый думает о своем, хотя, то, о чем думает Пимен - одному Богу известно. Я не выдерживаю тишины и принимаюсь думать вслух:
- Ну, ты подумай, что за капризы у этих баб? Ведь так всё хорошо было. И мальчонка у нас, и сестра ему на подходе, и подарки ей, и побрякушки. И трахаешь её, и балуешь. Что ещё нужно? Вот скажи!.. Нашла где-то старую фотографию с этим хорьком. Просыпаюсь ночью, а она сидит на толчке и над этой фотографией рыдает! Пописать, называется, сходила!
Пимен только плечами пожимает. С таким же успехом можно искать поддержки у фонарного столба - Пимен с девками строг и практичен, поэтому предпочитает проституток. Но жена босса - есть жена босса, её капризы вправе осуждать только босс.
Мне всё-таки нужно выговориться, а другого собеседника, кроме Пимена, сейчас просто нет:
- Ты только подумай: говорит мне, что я ничего не смыслю в любви! А ведь я из-за неё в лепешку готов расшибиться. Сколько вокруг баб - ни разу ей ни с кем не изменил, даже сейчас... Она же... она, казалось, тоже меня любила. Любила таким, какой я есть. Ничего от неё особо не скрывал... Не понимаю! Как этот хорек про свою любовь вспомнил, Анну, словно подменили!
- Может, того... - Пимен неожиданно подает свой утробный голос. - Может, этот хорек с Анной... как там у древних греков?.. половинки одного целого!
- Господи, Пимен, какие на фиг половинки? Ты ж образованный человек, политех, вон, закончил! Конечно, любовь зла, полюбишь и козла. Но ведь давно всё прошло! Мы же с ней пять лет душа в душу... А хорька она последний раз год назад, небось, видела. Если, конечно, твои ребята хорошо за ним следили... Крыша-то у Анны поехала, двух недель не будет - может, через пару-тройку дней, как хорек ко мне приперся пожрать да за деньгами. Не могут же они на расстоянии друг к дружке любовь испытывать?! Теперь, вон, Анна ещё и на детей взъелась! Егорку отцовским отребьем назвала - я чуть не прибил её на месте. А она смотрит на меня, знаешь, с таким вызовом, с такими горящими глазами, будто я - гестаповец, а она - Зоя Космодемьянская. А буквально за неделю до этого висла на мне, от себя не отпускала... Это "отребье" пришлось молча проглотить. Но надо же что-то делать...
- Может, ей хорька предъявить? Он ведь совсем никакой стал...
- Да он и был никакой! Нет, Пимен, не верю я в эти твои греческие половинки. Анна - баба умная, прагматичная. То мимолетное увлеченье пятилетней давности мы с ней не раз и не два обсуждали - сама мне говорила, мол, не знаю, что тогда нашло, отчего вдруг на такое ничтожество запала. Так что всё дело - в интоксикации, как врач говорит... Хотя, чем черт не шутит, может, попробовать хорька накормить, как он просит?
Пимен кивает головой и набирает номер на мобильнике. Уткнувшись в угол комнаты, долго бубнит в трубку. Затем поворачивается ко мне и, отведя руку с телефоном за спину, говорит:
- Хорек откинулся... Извините, Сергей Николаевич, слабый он какой-то. Ребята говорят, что только они ему вопросы задавать начали, как он в истерике забился. Пришлось скрутить, чтобы не рыпался, а он взял и - того...
- Черт! Хотя, может, и к лучшему... Пускай уберут за собой! И чтоб никаких моих телефонов, адресов, фотографий!
Я закуриваю. Мне не нравится, когда по моей милости гибнут люди. Хотя, бывает, что это неизбежно. Леша Митягин был, по сути, безвредным червяком, и единственная его вина - странная, необъяснимая связь между ним и моей женой. И почему это нужно считать настоящей любовью? Чем моя хуже? Я понимаю любовь, когда тебе нравится женщина, и ты хочешь прожить с ней всю жизнь, хочешь, чтобы она родила тебе детей. А у Леши с Анной - просто наваждение, болезнь, психоз какой-то, без причины и без смысла. Это же просто смешно: чтобы унять его, нужно хорошенько подкрепиться! Бред! Такой же бред, как и то, что Анна может чувствовать Лешину любовь, даже не видя его и не слыша... Но теперь всё в прошлом, пора забыть...
Снизу доносится звон разбитого стекла. Я вскакиваю с кресла, а Пимен хватается за ствол. Я делаю ему знак спрятать оружие и велю спускаться передо мной. Очередной грохот заставляет нас одновременно вздрогнуть. Когда я узнаю крик жены, толкаю Пимена в плечо и мы вместе, прыгая через ступеньку, несемся в гостиную.
Влетев, обнаруживаем разгром и двух борющихся женщин на полу - Анну и Егоркину няню. Сам Егорка сидит рядом на полу в оцепенении. Няня поворачивает к нам лицо и кричит:
- Она чуть вены себе не порезала! Держите, а я "скорую" вызову!
Мы с Пименом бросаемся на пол и хватаем Анну за руки. Передо мной мелькает калейдоскоп из одежды, чьих-то пальцев, и только потом я вижу лицо жены. Я ведь хотел крикнуть Пимену, чтоб он берег Аннин живот, хотел дать указание няне разыскать телефон платной "скорой" из хорошей клиники, но, увидев это лицо, забыл про всё на свете. Еще недавно, даже в высыпавших веснушках и легкой одутловатости, свойственных беременным, лицо Анны оставалось милым и до слез родным. Но сейчас оно - в багровых пятнах, с вздувшимися венами и с совершенно чужим, затуманенным взглядом. И это уже не я, а кто-то другой держит ватными руками бьющееся в конвульсиях незнакомое тело с огромным животом, видит, как раскрывается в беззвучном крике рот с пугающе яркими, расплывшимися губами, и слышит только одно: