Господи ты мой Боженька, родненький мой, как же мне теперь быть-то, как же я одна со всем справлюсь, когда ни силенок во мне, ни веселья, одно унынье смертное...
Старуха Мария снимала белье с веревок на балконе и, правдиво причитая, думала против своей воли, что стирать ей теперь в два раза меньше придется, потому как и грязниться одежи будет в два раза меньше. А то и совсем ничего. Старик ее, Иван Тимофеевич, полковник в отставке, тридцать лет садом одним только и жил. Все что-то строил, разводил, выращивал, и как тут без грязи-то. Сколько она рученек своих за все эти годы поизнашивала...
Сам говорил: жара стоит, без поливки сгорит ягодка. И зачем нам столько? Не осилить мне теперь, загнется сладкая. А сколько не загнется, все одно не снести к рынку, тяжело, поди, одной ведра тягать.
Она горестно всхлипнула и принялась складывать белье в шкаф. Шумно повдыхала носом, радуясь получившемуся запаху от импортного порошка, поправила складочку на простыне и прикрыла дверцу. Потом подошла к кровати и села рядышком на стул.
Старик лежал так, будто еще спал. Как ему нравилось: бочком, подобрав ноги и засунув руку под подушку. Все как обычно, разве что не похрапывал. Мария взяла другую руку в свою и стала осторожно поглаживать его пальцы. Вчера он вернулся поздно, долго не мог сесть на автобус из-за воскресной толчеи. Зато радовался, как дитя, что вырвал весь сорняк. Ну вот, руки не отмыл как следует. Надо было щеточкой потереть, как она ему говорит, да ведь никогда ее не слушает. Она нагнулась, чтобы поцеловать ему кисть, и заметила свежий порез на большом пальце. Спохватилась, хотела тут же обработать йодом, но, уже поднявшись, села обратно и заплакала.
Дверь на балкон осталась открытой. С улицы доносилась птичья канитель, чьи-то голоса, шум мусороуборочной машины. И шелест листвы на березе, которая росла под окном. Занавески колыхнулись, потревоженные тихим дуновением.
Старуха достала из комода чистенькую клеенчатую скатерть, расстелила ее на полу посреди комнаты, принесла из ванной тазик с теплой водой и новый кусок мыла. Кое-как стянула Ивана Тимофеевича с кровати, раздела догола и принялась обмывать, беспрестанно охая и плача. Тщательно обмыв все тело, сходила за щеточкой и особо потерла пятки и пальцы на руках.
Малость передохнула. Достала из шкафа только что уложенную туда постель и застелила кровать. Подняла Ивана Тимофеевича и уложила обратно с такой легкостью, словно он был младенцем, в хлопотах даже не заметив этого.
Прибравшись в комнате, Мария облачила мужа в парадную форму полковника. Застегнув последнюю пуговицу, поправила галстук, медали на груди, одернула штанины. Отошла, полюбовалась. Затем торопливо умылась сама, надела лучшее платье, какое у нее было, перекрестила мужа и себя, легла рядом с ним и ласково обняла его.
Через три с небольшим часа, когда ветер, вернувшись из сада, ворвался в комнату и наполнил ее ароматом поздней земляники, сердце старухи остановилось.