"My desires are always insatiable, and whatever I do, it
is always something other than what I wanted."
T.Géricault
I
День 25 июля 1836 года выдался удушливо жарким; низко протянувшаяся над холмами туча, безветренный воздух и тишина предвещали грозу. Темная полоска Венсеннского леса расплывалась в дрожащем мареве и, казалось, какое-то тягостное чувство овладевало окрестностями. Даже пыль не взлетала из-под ног пушистыми султанчиками, а льнула к туфлям и ткани, словно прося защиты.
Тем не менее, с самого утра на улице Бель-Эр собиралась толпа - ближние авеню были запружены экипажами, а на тротуарах теснились прохожие; многие встали ни свет ни заря, чтобы занять удобные места, некоторым вообще не пришлось сомкнуть глаз. Молодые люди богемного вида, в поношенных сюртуках и без жилетов соседствовали с уважаемыми, убеленными сединами, господами в дорогих костюмах и цилиндрах, нимало не смущаясь. Наблюдательный взгляд мог отметить в сутолоке нескольких дам, чьи эгретки яркими пятнами выделялись на фоне строгих мужских нарядов. Такое скопление народа было в диковинку для захолустного Сен-Мана, и задиристые беспризорные псы озадаченно примолкли, поджав хвосты.
- Хм, друг мой, Вы не находите, что сегодняшнее положение вещей, свидетелями которого мы, бесспорно, являемся, напоминает приближение кювьеровского потопа? - элегантный джентльмен в беговых дрожках сделал приветственный жест сидевшему неподалеку в английском догкарте крепышу.
- С Вами трудно не согласиться, мсье де Шатобриан, - утирая пот со лба, пропыхтел тот, - честно, я и не думал, что эта дуэль вызовет столь значительный отклик в сердцах... но, видимо, понятие чести еще живо в парижанах, и даже кровавый 89-й не вытравил его! Я всегда говорил, что французский народ..
- Я помню Ваши слова, Берси, - кивнул де Шатобриан, - но, видимо, единственный способ сохранить честь в наше время, это пасть за нее, что и доказал недавно мсье Каррель. Удивительно - он, плебей, спокойно решился на то, что выше сил многих аристократов... - он величаво смерил взглядом притихшего собеседника.
- Я хочу сказать, - вмешался стоявший неподалеку щеголь в светлом сюртуке, - что никакие разногласия в политических взглядах не помешают собравшимся сегодня отдать последний долг уважения человеку, смелостью которого восхищалась вся Франция! В этом вопросе, думается, едины и монархисты, и республиканцы!
- Мсье Гарнье-Паже, - процедил сквозь зубы Берси, - пожалуй, только в этом вопросе я и могу с Вами согласиться, как человек чести и дворянин (де Шатобриан тихо хмыкнул), но не надейтесь, что наши партии объединятся, хотя бы в печати.
"Получается, эта жертва была напрасна, - с грустью думал автор "Христианского гения", сцепив кисти на рукоятке трости. - Даже кровь, пролитая во имя благих идеалов, не может скрепить узы, расторгнутые столь низменными свойствами человеческой натуры, как зависть, корысть, тщеславие... я думал, после этого выстрела во французский дух честные люди смогут подняться над мелкими партийными раздорами, спорами о гомоузионе и гомоуизионе - увы! Бедный Каррель, ты погиб зря..."
Он тронул кучера за плечо, и дрожки продвинулись вперед на пару корпусов; увидев это, пешеходы возмущенно загалдели, и тонкий слух де Шатобриана уловил: "проклятый роялист!", "Прихвостень Бурбонов!". "Вот так всегда", - усмехнулся он и устремил взгляд на окна дома Љ4. Люди прибывали.
... Маргарита отдернула шторы, с ненавистью взглянув на пестрое море. Черт бы их всех побрал! Какое вообще всем этим зевакам дело до Армана - неужели нельзя оставить его в покое... хоть сейчас? Нет же... понаехали, сытые, равнодушные - назавтра они забудут про Армана, и будут продолжать жить, как будто ничего и не случилось... В самом деле, ничего не изменилось из-за того, что одна человеческая жизнь оборвалась...Даже солнце равнодушно взойдет, и настанет новый день... зачем-то...
Горе давило на одеревеневшую душу как физически ощутимый груз. Единственное, чего сейчас хотелось девушке, это потерять всякую способность чувствовать что-либо, но... увы!
Люди заходили с улицы с потемневшими лицами. И за весь день ни разу не раздалось беззаботного смеха... или шутки. Никто не обсуждал причину сей перемены, никто не говорил о главном событии этого дня, но каждый безмолвно хранил эту пронесшуюся по округе, молву внутри себя, в сердце.
Маргарита слишком хорошо знала, что произошло.
Два дня назад. Поздний вечер, почти ночь. Ставни единственного узкого окна комнаты были плотно закрыты, а на письменном столе горела свеча, отбрасывая на стены и потолок пляшущие блики вперемешку с причудливыми силуэтами. Она устало опустила голову на стол, волна неприбранных волос хлынула вниз. Рядом лежали листы исписанной бумаги, стояла чернильница, недавно приобретенная у торговца, а пальцы перебирали длинное белое перо. Она почти засыпала, и смутные тени грез уже начинали плыть в ее сознании.
Тихий голос врача.
- Все кончено, мадмуазель... Двадцать пятого состоятся похороны, здесь, в Сен-Мане.
Марго не произнесла ни звука, но ей показалось, будто тьма сгустилась вокруг них, и пламя свечи дрогнуло, угасая. Словно ничего не изменилось. Но все же...
...Девушка сидела внизу, в холле, когда до церемонии похорон оставался всего час. Многие из незнакомцев, проходящие мимо, к лестнице, ведущей на второй этаж, где располагались комнаты, кидали в сторону Маргариты любопытные взоры.
До выноса тела оставалось пятнадцать минут, когда порыв ветра бросил в закрытое окно грозовой топот копыт - с холма, из-под нависшего брюха туч, словно ощетинившихся седыми волчьими загривками, на галопе спускалась громоздкая темно-серая карета, запряженная четверкой андалузцев - белые пристяжные и вороные дышловые... Сбруя и ободья колес резали глаз ярко-алым цветом, сверкали серебрянные инкрустации... Экипаж врезался в толпу, еле успевшую податься в стороны, разрезал сбившуюся массу людей и лошадей, словно фрегат - океанские волны. Под недовольное ворчание собравшихся, карета затормозила у самого входа, и кучер - плотный высокий малый, чье лицо скрывали широкие поля шляпы, торопливо раскрыл складную ступеньку, распахнул дверцу.
На мостовую ступил сапог черной кожи с посеребренным каблуком, затем второй; мягкой волной колыхнулся бархатный темно-синий плащ.
- Кто Вы, мсье? - вскинулся Пейра, домовладелец, и... тут же осекся.
На него с презрением смотрели изумрудно-зеленые глаза в тени длинных черных ресниц - в душный августовский полдень хозяин ощутил настоящий зимний холод, сухо-безжалостный, смыкающий стальные челюсти на всем, что полно биением жизни.
- Полагаю, Вам будет достаточно этого. - Обтянутая аспидной лайкой узкая рука протянула прямоугольный кусочек картона. - Идем, Святослав.
Пораженный, Пейра мог лишь наблюдать, как странный посетитель, сопровождаемый медведеподобным слугою, поднимались по ступеням. Лошади фыркали, грызя удила, и на фоне роскошных андалусийцев незнакомца, остальные кони казались беспородными клячами - раньше Пейра не видел таких и у герцога Беррийского, чья резиденция располагалась неподалеку от Сен-Мана. Озадаченно сморгнув, Луи наконец решился перевести взгляд на поданную чужаком карточку -
•Мануэль Бланко Чезаре де Фальконри•
Доктор медицины и анатом
†"Смерть - лучший врач на земле, у которого не бывает неудачных случаев."†
- Мадмуазель? - голос, будто шелк, падающий на обнаженный клинок.
- Да?
В предгрозовом полусумраке - ледяной взгляд глубоких зрачков - бездны в изумрудной оправе... в них хочется смотреть, не отрываясь, и лишь постепенно обрисовываются тонкие черты лица - из-за белоснежной матовой кожи кажется лицом статуи, но мягкие волны иссиня-черных волос скорее напоминают женские, чем мужские... они ниспадают на высокий крахмальный воротничок, полностью закрывающий шею. Муарово играет ткань на лацканах, оттенками мрака. Да, он производит впечатление сотканного из тьмы, и в то же время... манера держаться - пламя свечи, прямое и строгое, в безмолвии "пылающей часовни"...
- Простите, ради Бога, но у нас мало времени, - продолжает он. - Мое имя - Мануэль Фальконри, я был врачом, и... ныне занимаюсь тем, что сэр Вильям Гёнтер именует "бальзамированием". Я глубоко скорблю о Вашей утрате, мадмуазель, и хочу предложить Вам помощь.
- Помощь? - вскинула брови Марго. - Но... в чем?
- Поверьте мне, сударыня, - Мануэль улыбнулся одними глазами, - я понимаю Ваши чувства... Вы считаете, что все потеряно и готовы совершить непоправимое... но скажите мне, Вы никогда не думали, что есть методы, позволяющие победить смерть?
Далекий раскат грома.
- Что?
- Бальзамирование, госпожа. Я желаю купить у Вас тело покойного. И не остановлюсь за ценой.
- Хорошего же Вы мнения обо мне, мсье, если полагаете, что дочь доктора Дени способна торговать любовью!
- О, сударыня... простите меня, я не знал, что имею дело с дочерью самого великого Лазара... "Тосканского ангела", как называли его карбонарии... простите мою резкость.
- Ничего, это я погорячилась, господин доктор.
- Поймите, мадмуазель - я хочу помочь Вам! Это - дело моих принципов и моего мастерства... я не могу допустить, чтобы столь чудесное создание природы было, - он на миг осекся, - погублено безвозвратно! Если понадобится - я пойду на все, чтобы предотвратить похороны, не сомневайтесь, - он подался вперед, - но зная, что Вы близки к благородному искусству медицины, верю - дочь Дени не откажет мне!
- Уже... поздно, - напор этого странного человека сбил Марго с толка. - Через десять минут - вынос тела, и если...
- Значит, Вы согласны? - тонкая ладонь ложится на спинку вольтеровского кресла. - Пусть Вас не тревожит время.
- Я не сказала "да", - уже заканчивая фразу, мадмуазель Дени понимает, что лжет. - Мсье...
- Ах-ха... Святослав! Поднимитесь наверх, мне нужна ваша сила.
И, обращаясь к Марго:
- Он перегнал лошадей к черному входу, сударыня. Теперь мой слуга заменит гроб с телом, таким же, набитым камнями, и никто ничего не заподозрит. Домовладелец объяснит заколоченную крышку слишком быстро начавшимся разложением, и все пройдет гладко... не волнуйтесь, это обычная практика бальзамировщиков, - короткий ироничный кивок.
- Да, но..
- Никаких "но", сударыня! - он умоляюще поднимает ладонь. - Вы уже обещали!
- Я поеду с Вами. - Твердо заканчивает Марго. - И буду ассистировать.
- Я не могу Вам отказать, - Мануэль непроницаемо-галантен. - Мой дом к Вашим услугам!
II
...Бежевые шторки плотно опущены и в вязком сумраке Марго едва различает сидящего напротив анатома. Его руки сложены на ониксовом набалдашнике трости, загадочно мерцают зрачки... странный взгляд, холодный и неяркий, словно отражение от полированного камня под девически длинными ресницами. Мадмуазель Дени не знает, почему решилась на этот отчаянный шаг, Фальконри внушает ей странное чувство - страх, смешанный с ожиданием - почему? Ровно стучат подковы; невозможно определить, сколько времени они в пути... наверное, часа два. Или больше? Снизу кареты тянет холодом - тело Армана погрузили в полный льда отсек, сделанный в полу экипажа, и Маргарита старается убрать ноги дальше под сиденье.
Она неплохо знает окрестности Сен-Мана, оттого немало удивлена, когда дорога идет под уклон, все ниже и ниже... или это просто обман чувств? Маятник сердца неровными, резкими толчками бьется о ребра, тишина, царящая в чреве кареты, угнетает... сколько же длится дорога? И будет ли конец странному пути из ставшего чужим парижского предместья в... куда же они едут? Даже кучер не щелкает кнутом - лишь размеренный перестук копыт снаружи...
Спуск прекратился - теперь лошади мчались галопом по ровной дороге, и Марго немного успокоилась. Мануэль по-прежнему сидел неподвижно, как подстерегающий добычу хищник и, заметив что девушка несмело протянула руку к шторкам, сощурился.
- Еще не время, мадмуазель. Прошу Вас.
- Ваше поместье, наверное, расположено в стороне от наезженных путей?
- Специфика работы, госпожа Дени... я слишком люблю уединение, чтобы жертвовать им ради сомнительного преимущества столичной жизни... впрочем, думаю Вам понравится в La maison sombrement.
Мощный раскат грома, и ... стук первых капель дождя по крыше.
- Мы все-таки не обогнали грозу, сударыня, - хмыкнул Фальконри. - Впрочем, до моего дома осталось не более пары лье...
Лошади перешли на рысь, и кучер придержал их - очевидно, перед воротами. Затем подковы загремели по камню, и Марго поняла: они уже во дворе. Глухо лязгнул замок.
- Вот теперь Вы можете удовлетворить свое любопытство, мадмуазель Дени. - он поднимает шторки и открывает дверцу кареты.
Ветвистое дерево молнии перечеркивает небо - и на миг ясно встает высокий дом эклектического стиля, украшенный колоннадой и крытой галереей первый этаж, стрельчатые окна над ним, попорченные временем статуи в нишах придают странное сходство с собором, что усиливает крестообразная планировка. В витражах отражаются всполохи - и Марго видит сквозь нескончаемые струи дождя - повторяющийся сюжет: светло-призрачные цветы, вырастающие из мертвых тел. Стены змеятся трещинами, но в целом особняк производит впечатление угрюмой, несокрушимой прочности... его окружает нечто вроде охотничьего парка - но сейчас трудно разглядеть что-либо кроме кряжистых силуэтов деревьев, встающих за водной пеленой. Кажется... да, расположение аллей напоминает... не может быть!
Кладбище...
Это все нервы.. и гроза.
Гром, словно канонада на поле боя - испугавшись, один из пристяжных жеребцов взвивается на дыбы и, оборвав постромки, белым пятном мчится во мглу. Мануэль вскидывает руку - вороненая сталь пистолета.
- Нет!...
Выстрела не различить... открыв глаза, Марго видит, что конь смиренно возвращается... стрелял ли Фальконри? И что за сила направила обезумевшего от страха жеребца обратно?
- Я не терплю страха, - очень тихо произносит доктор. - Страх рождает неповиновение, неповиновение вносит раздор и хаос... а это противно созиданию. Запомните мои слова, мадмуазель Дени... а теперь - пойдемте в дом. Я не хочу, чтобы Вы промокли и заболели. Святослав, когда разберетесь с лошадьми, приготовьте все в секционной...
Кучер кивает и, выпрягши коней, ведет их за собой... отойдя за угол, он прикрывает мокрой гривой рану на шее пристяжного жеребца. Пуля, пробившая сонную артерию, не выпустила ни капли крови.
- Ах!
- В чем дело? - Фальконри вскинул голову.
- Там... в окне...
За витражом - приникшее к стеклу лицо, словно в картинной раме... Веки, ноздри, губы были покрыты шрамами - от незаживших язв, черными цветами распустившиеся на белой коже... белокурые локоны рассыпались по плечам и - единственный глаз, гордый сапфировый взгляд, вместе с твердой и открытой улыбкой бросал отсвет былой красоты на эту чудовищную маску... Заметив съежившуюся под дождем фигуру Марго, человек отступает...
- Ах, это... мой гость, мсье Альфонс, - лениво бросает Фальконри. - Он перенес тяжелую болезнь, так что будьте к нему снисходительны, мадмуазель. Когда-нибудь Вы встретитесь с ним в доме, но ...
Мануэль стремительным шагом проходит по галерее, и плащ взвивается за спиной, словно крылья. Марго, озираясь как лесной зверек, спешит следом - со стен усмехаются потемневшие портреты в тяжелых рамах, еле различимые от окружающей мглы; неподвижны тяжелые занавеси. Лестница ведет вниз, и смыкаются своды, щетинясь лепными замкáми... мимо бесчисленных дверей, заржавленных рыцарских лат в простенках и старинного оружия, в беспорядке сваленного по углам. Здесь нет окон, и лишь сквозь потолочные колодцы проникает неверный свет, причудливо очерчивая барочные рельефы... а Мануэль все спускается, минуя переходы, и мадмуазель Дени боится потерять из вида его белый воротничок.
"Этот дом словно призрак, - спугнутой птицей бьется мысль, - я и не подозревала, что в окрестностях Парижа сохранилось подобное... конечно, после революции многие старинные поместья пришли в упадок, но здесь... - с колонн, поддерживающих арки, ажурными полотнами ниспадает паутина, - как будто не живет ни одна человеческая душа... интересно, что вынудило Фальконри на подобные неудобства? Человек он явно светский, изысканный и преуспевающий; один его экипаж о многом говорит... и предпочел отшельническую жизнь в забытом Богом поместье?" Ступени заканчиваются, и Мануэль протягивает ладонь.
- Позвольте помочь Вам, сударыня.
Она с опаской касается его руки.
- Где мы, мсье Фальконри?
Анатом открывает окованную бронзой дверь и пропускает Марго вперед.
- Прошу Вас...
...Ровный свет залил внутренности прозекторской; мадмуазель Дени, пожалуй, так бы и не смогла определить его источник; после царившего в коридоре полумрака, секционная комната ослепляла. Сверкали стены высоких шкафов со множеством инструментов, жарко блеснули отполированной медью части, холодом горела начищенная сталь. Хотя Марго была дочерью врача, большинство применяемых Фальконри приспособлений, были ей неизвестны, не встречала она их и в многочисленных фолиантах сорбоннской библиотеки. Прозрачные цилиндры, гуттаперча, металл... Заметив смятение, мелькнувшее в глубине глаз, Мануэль едва уловимо улыбнулся и, убрав волосы в хвост, плавно подошел к столу.
На безупречно гладкой полированной поверхности черного дерева лежал Каррель: обмытое тело блестело как мрамор, под ребрами расплывались темные пятна. Заметив их, Фальконри надавил кончиками пальцев на кожу и сощурился.
- Сэр Вильям Гёнтер советовал начинать бальзамирование в течение восьми часов после смерти летом, - проговорил он, всматриваясь в кожу. Затем поднял взгляд на ходики. - К счастью, мадмуазель Дени, принятые Вами меры замедлили процесс распада, и время мы перехитрили. Теперь же...
- Зачем Вам это, мсье Фальконри? - тихо спросила Марго. - Почему Вы не позволили мне просто похоронить его?
Зеленые глаза отразили свет холодными гранями изумрудов.
- Человеческое тело, - очень мягко сказал Мануэль, - есть единственный из существующих в мире храмов и, подобно Аристарху Эфесскому, не пережившему гибель святилища Артемиды, я не могу равнодушно наблюдать разрушение сотен тысяч Миланских соборов ежечасно... Ах! пусть старость медленно, тупыми зубами, грызет эти колонны и фризы - я давно смирился с ее победой. Но когда столь совершенное создание Природы, - он легко провел ладонью вдоль живота Армана, по средней линии, - обрекается волею случая на могильное разложение, моя душа вопиет! Взгляните, сударыня, - Фальконри внес лезвие флеботома в пламя бунзеновской горелки, - сколь прекрасно лежащее перед нами тело даже сейчас, в смерти! И, смею Вас заверить, внутри оно не менее совершенно, чем снаружи, как и любой дворец... Я мог бы немало рассказать Вам об ионических колоннах ребер, поддерживающих фриз грудины, о занавесах мышц, ритмично колышущихся при дыхании, о глубоко скрытых в недрах паренхиматозных органов таинствах пищеварения или выделения, но время слишком дорого, и расточать его - непозволительная роскошь! Смотрите...
Легкое движение руки - Маргарита не смогла сдержать вскрика - тяжелые панели мореного дуба исчезли. На нее смотрели многократно повторенные отражения секционного стола и... лежащего на нем трупа.
"Да он сумасшедший! - Дени прижала ладонь к губам; теперь анатом внушал суеверный страх. - Боже, он не в своем уме!"
-... Я сделаю все, что от меня зависит, - негромко сказал Мануэль, - есть вещи, мадмуазель, прошу поверить, перед которыми отступает и смерть. Бальзамирование - одна их них, и нынешнее общество начинает признавать сей факт. Впрочем, большинство подвизающихся на этом поприще - лишь слепцы, ощупью ищущие путь, не свободные от заблуждений эпохи и собственной ограниченности... Даже великий Гёнтер был не совершенен.
- А Вы, мсье? - Марго смело выдержала пронзительный взгляд; неожиданно Фальконри рассмеялся.
- В свое время Вы поймете, чтó стоит за моими словами, - он закончил промывать внутренности трупа, и неизвестно откуда появившийся Святослав убрал тазы.
Аккуратно отодвинув волосы Карреля, анатом надрезал кожу на шее, обнажив спавшиеся артерии и темнеющие густой кровью вены, их обхватили, приподняв, челюсти пинцета. Наложив лигатуры, Мануэль надрезал сосуды и ввел туда трубки, подсоединенные к резервуарам.
- Мадмуазель Дени, прошу Вас открыть вентили.
Когда киноварная жидкость нехотя устремилась под давлением, Фальконри прижал пальцами бедренную артерию и нахмурился.
- Придется заливать их отдельно, - пробормотал он вполголоса.
Его спокойное обхождение с телом Армана, словно с расходным материалом, шокировало Марго; Каррель и после смерти оставался ей дорог. Мадмуазель Дени уже откровенно жалела, что приняла приглашение доктора Фальконри и отчаянно хотела проснуться в Сен-Мане, забыть все произошедшее за последние часы, словно кошмар... увы! Липкий, глубинный страх все глубже проникал в сердце, леденя кровь и заставляя дрожать руки. Прежде гордившаяся железной выдержкой, Маргарита была близка к обмороку. Не обращая на нее внимания, Фальконри медленно поднес флеботом к бедренной артерии, и погрузил сверкающее жало в окоченевшую плоть.
- Я усовершенствовал метод сэра Гёнтера, - размеренным тоном, будто читая лекцию, начал Мануэль. - Умелый реставратор не разрушает созданное мастером, а лишь смиренно обновляет пострадавшие от разрушения участки, именно поэтому мое вмешательство минимально.
Он без труда очистил рану от некротизированных тканей и протянул ладонь к Марго.
- Подсоедините трубку Љ3 к резервуару с венецианским составов, милая мадмуазель.
Темно-красная вязкая жидкость неспешно потекла по гуттаперчевому руслу, и Марго зажмурилась: так похоже на кровь! Да, как кровь вытекала, пропитывая простыни и матрац... и жизнь уходила из тела вместе с нею... полтора мучительных суток... нет сил смотреть.
Глухо звякает флеботом. Мануэль обходит вокруг стола, вытянув шею, словно охотящийся сеттер. Точеные пальцы касаются груди Армана, ощупывают ключицу, надавливают на мышцы; Фальконри опускает голову, чуть не касаясь волосами сосков трупа, улыбается.
- При жизни у него было отменное здоровье, мадмуазель - периферические сосуды в идеальном порядке, ни малейшего очага воспаления в мускулах. Прекрасный, достойный самой тонкой работы, образчик, - он прикрывает глаза, словно сытый кот, и с придыханием цедит слова, - страшно подумать, что было бы, изуродуй это тело дряхлость или несчастный случай, верно?
Марго через силу разлепляет веки: Фальконри беседует с трупом... продолжая говорить, он отточенными движениями надрезал аорту и боковые артерии, и также ввел туда шланги от емкостей с темно-алой смесью.
- Замечательно, мадмуазель. Этот состав, пропорции которого я, увы, не могу Вам поведать, убьет всю гниль, что хотела поселиться в этих чертогах, и мы сможем спокойно приступить к следующему этапу. Правда, - он приподнял верхнюю губу Карреля и некоторое время задумчиво смотрел на сомкнутые зубы, - еще и отличное пищеварение... редкость в наши дни, если учесть, какую дрянь едят парижане... Правда, - Мануэль убрал руку, - Вам придется тщательно следить, чтобы слизистые оболочки не подсыхали, госпожа Дени, иначе все усилия внасмарку.
- Что я должна делать, мсье? - спокойствие понемногу возвращалось к Марго.
- Протирайте их трижды в день вот этим, - Фальконри вручил ей небольшую склянку, - здесь секрета нет: ланолин, оливковое масло и ароматическая соль. Я улучшил рецепт доктора Ганналя, и добился просто великолепных результатов. Не грусти, красавец, - кивнул он телу, - всего через неделю ты будешь просто молодцом, - помассировал плечо. - Ну, и конечно меняйте сосуды с венецианским зельем по мере надобности, - это уже было адресовано Марго. - Первый этап занимает три дня.
Как исчез Мануэль, мадмуазель Дени не поняла - наверное, среди зеркал был предусмотрен запасной выход, но когда она обернулась, стены вновь покрывали деревянные панели, безжизненный яркий свет сменился колышущимся, привычным пламенем канделябров, а на столе... по-прежнему лежало тело Армана. Марго коснулась его руки - твердая и холодная... ужели когда-то по этим венам бежала кровь, а отверделые мускулы двигались? Менее суток прошло с того момента, как грудь Карреля поднялась для последнего вздоха, а казалось... целая вечность позади...
- У тебя отняли всё, - беззвучно шептала Маргарита, склонясь к его уху, - "Националь", твое дело, счастье, жизнь... а вот теперь и смерть Бедный мой! Я не знаю, каково это - быть распластанным на секционном столе, в полной власти этого безумца Фальконри... может быть, он хочет добра, но...
Сейчас Арман казался ей таким беззащитным, а белизна его кожи - такой пронзительной на темной глади эбена, что щемило сердце и перехватывало дыхание... эта ямка меж ключиц, стиснутая мышцами, вогнутый абрис от ребер к животу и гладкий шелк кожи ниже пупка... словно кувшинка на зеркальной глади ночного пруда... откинутая голова в ореоле пушистой гривы и натянувшаяся кожа на горле, словно подставленном для последнего удара... или выстрела? Марго приникла к его губам с той огневой, самозабвенной страстью, что не дарила живому Каррелю, осторожно обняла, прижимаясь грудью. Очень медленно раздвинула его губы своими, ощутив неподатливый холод, коснулась языка и, не удержавшись, потащила его наружу... Этот поцелуй словно затянул петлю на исстрадавшемся сердце: Марго всхлипнула и снова впилась в губы, позволив слезам свободно течь по щекам.
Снова и снова касалась мертвых губ, затем - шеи, за ухом, где прилип непослушный завиток волос, груди с маленькими твердыми сосками... неподвижное, безвольное тело... так похожее и одновременно столь отличное от живого Армана...
Госпожа Дени сорвала платье, мягко скользнувшее к ногам, переступила через ткань, теперь - рубашку... вот она, прикрывая наготу лишь собственными волосами, струящимися по спине, ложится на стол - оказывается, он огромен, двоим там вполне есть место, приникает всем телом к Арману, живым теплом обнимает мертвеца, ласкает бесчувственное тело, игриво покусывая... стелется куньими, текучими движениями, выпустив на волю древнее, как мир, всепобеждающее начало.
Сверху, на черном прямоугольнике словно выточенная из слоновой кости гексаграмма любви, сплетение чувственной гибкости и стылой неподвижности... Огненно-каштановые волосы волною закрывают окоченелую плоть, русая грива щекочет женские бедра... Со своего наблюдательного поста Фальконри усмехается: так должно быть. И это хорошо. Квинтэссенция жизни, божественный сок вкупе с флюидами истомленной желанием плоти - самое мощное из средств против смерти и разрушения. Пусть драгоценные капли падут на холодную кожу - она станет особенно шелковистой и нежной, парафином или гликолем подобного не добиться.
"Да, - кивает он, - это будет лучшая из моих работ. Во многом - благодаря мадмуазель Дени..."
И она видит...
...Ты - византийская полночь. Хрупкая, как стекло, призрачнее летнего воздуха, пропитанного запахами моря, розового масла для притираний и цветущего жасмина.
В попытке уберечь тебя от себя забываюсь и причиняю боль?...
Не знаю.
Полночь суть загадки, вечная Терра инкогнита.
Мы для нее все лишь пришлые пилигримы, которым нет смысла, что-либо объяснять.
Что делать...ты такой.
Бесконечно чужой и чем-то постоянно знакомый.
Призрак по другую сторону матового стекла.
Можно умереть от желания соприкоснуться кончиками пальцев.
Но не нужно.
А через миг не понимаешь уже, как вообще могла прийти мысль об этом в голову.
Ты коварен как она, прячущая в складках своего плаща романтично-тенистых аллей, воров и убийц с жалами из, холодно блестящей в лунном свете, дамасской стали.
...Лучший способ не попасть впросак, это не покупаться на заманчивые посулы, обманчивой прохлады. Комедиант, паяц, но почему-то никто не бьется в истерике от хохота - губы лишь едва заметно изгибаются: и в миг озарения до меня наконец то доходит - не меня ведут в танце... а я сам по себе кружусь в не протопленной ледяной зале, раскрасневшийся, с блестящими от жара лихорадки глазами... В то время как над моим бренным телом, распростертым на секционном столе, священнодействует, пытаясь вернуть душу, доктор.
Византийская полночь несет морок, кошмары и грезы.
Порою мне кажется, что в это время лучше не просыпаться.
III
...Порывы ветра преследуют друг друга. Они яростно ловят своих братьев за прозрачные хвосты, валят их на землю, вздымая серые сморщенные листья, словно сгоревший пергамент. В гулких анфиладах дома - полумрак и еле уловимый запах формалина. Пол расчерчивают неясные прямоугольники рассеянного сумеречного света... словно в тусклом стекле.
Шорох чьих-то легких шагов заставляет Марго отпрянуть... и она касается рукою золоченной рамы, поднимает взор. Картина, безусловно, недавняя, ее краски еще свежи и ярки под слоем лака, но сюжет...на подобное сложно смотреть больше пары секунд. Девушка зажмуривается, но уже поздно - запечатленное на холсте ясно стоит перед мысленным взором, завораживая помимо воли: из первородной тьмы, выхваченные фосфорическими отблесками далекого пламени, поднимаются два тела - до пояса мужчины, ниже пояса - женщины, с напряженно застывшими пластами мышц, очерченными тенями... по их чреслам стекает кровь, и кровью обведены подкаченные, как у мертвецов, глаза... руки с прозрачно-исхудалыми пальцами сплетены то ли в пожатьи, то ли в попытке раздавить соперника, если приглядеться... кожа на ребрах почти готова лопнуть от усилия, и уже набухает каплями крови, а над запрокинутыми в экстаз головами, в густых волосах которых запутались цветы орхидей и листья плюща - яростный взгляд, в котором нет ничего человеческого, огненный лик, грозный и неистовый, в обрамлении туч. Поистине апокалиптическое видение, привидевшееся то ли безумцу, то ли... нет, не думать об этом!
Шаги приближаются.
Отчего-то манера художника кажется смутно-знакомой...
- Мадмуазель?
- Да?
Он выступает из мрака: очень бледное, но не лишенное приятности лицо с тонкими чертами, темно-каштановые локоны, исполненный грусти янтарный взгляд. На вид - вряд ли старше тридцати, довольно высокий и стройный, как грейхаунд; это подчеркивают светлые брюки без штрипок... такие носили в двадцатых годах, вспоминает Марго. Да, точно - и сюртук с широкими лацканами того же стиля...
- Простите, если напугал Вас, - обезоруживающе улыбается он, и госпожа Дени замечает ямочку на подбородке, - но я люблю бродить здесь по ночам. И, честно сказать, удивлен нашей встречей. Мадмуазель ... снаружи?
- Снаружи? - сощурилась Марго.
- Ну... из города? Или ... - он мотнул головой, - все же Вы наверное, прибыли сами.
- Я приехала с мсье Фальконри, - кивнула Дени. - Он был настолько любезен, что позволил мне ассистировать.
Глаза мужчины на миг расширились.
- Снова?
- А он редко занимается подобным?
- Ммммм... нечасто, - незнакомец отвел взгляд. - Мсье Фальконри настоящий мастер, мадмуазель, и не растрачивает себя по пустякам. Кстати, Вы наверное сочли меня неотесанным грубияном... Ведь я же забыл представиться! Тео.
- Маргарита Дени. Рада нашему знакомству.
- Я принял приглашение Мануэля не так давно, - с какой-то необычной поспешностью, словно предупреждая вопрос, сообщил Тео. - Здесь прекрасные места для утомленной души; несмотря на внешнюю суровость, La maison sombrement чудесный край, поверьте мне! И сам дом...
- Вы хорошо его знаете?
- Дом? Ну конечно! Архитектура позднего барокко очень предсказуема, мадмуазель Дени, и планировка несет в своей основе двойной крест. В данном случае, впрочем, левое крыло и галерея...
- Я имела в виду само поместье, - пояснила Марго, - Вы ведь часто гуляете по аллеям охотничьего парка... днем?
Тео отстранился.
- Солнечный свет? Мадмуазель, это исключено... я предпочитаю проводить дни в библиотеке или в Малой гостинной... понимаете, прямые лучи причиняют неприятные ощущения обостренной чувствительности, и я стараюсь как можно реже покидать дом... разве только лунными ночами, и то, когда луна на ущербе. Лучшие неврологи Франции были бессильны против моего недуга.
- Сочувствую... но все же?
- Ах, в парке нет ничего любопытного, уверяю! Всю дичь давно перебили оголодавшие якобинцы, ротонда и гроты разрушены, и только бродячие псы появляются здесь перед зимою... на кого они охотятся, не представляю! Зато иногда все еще можно услышать отзвуки былой музыки... La maison sombrement был полон хрустальных мелодий в благословенные времена последнего из Королей, сударыня!
- Возможно... - Тео показался ей безобидным оригиналом, из тех, что в изобилии встречаются на минеральных курортах Германии или Комо, однако в его облике было что-то смутно тревожащее, то ли совершенная матовость кожи, то ли немного нерешительная манера держаться - словно он не был до конца уверен в реальности происходящего или... прислушивался к чему-то? Да и одежда... Марго не была искушена в мужской моде, но сомневалась, что даже в глухой провинции по-прежнему одевались в костюмы Реставрации; впрочем, Тео не походил на провинциала - речь его была очень чистой, да и жесты выдавали столичного жителя. Так или иначе - но его присутствие лишь усиливало мучительную неловкость Марго в доме доктора Фальконри.
- Думаю, мне пора, мсье, - Дени улыбнулась новому знакомому и повернулась, собираясь идти прочь. Неожиданно Тео удержал ее за локоть.
- Простите, ради Бога, мадмуазель... но ... мне бы не хотелось вновь возвращаться к одиночеству после нашей встречи. Вы не составите мне компанию за чаем?
- Уже слишком поздно, мсье Тео, - покачала головой Марго. - Я бы с удовольствием, но сейчас мне безумно хочется спать... прошу меня извинить. В другой раз я приму ваше предложение с радостью.
Он резко обернулся и исчез в галерее.
Через три дня доктор Фальконри в переданной через Святослава записке, предложил Марго продолжить работу; теперь мадмуазель Дени куда меньше замечала странности в поведении самого анатома и его гостей; даже вечно окутывающий поместье туман воспринимался спокойно. Более того, этот дом внушал Маргарите странное чувство уверенности, некоей защиты, словно за его стенами отныне раскрывался враждебный, пугающий мир и куда безопаснее было оставаться в обществе эксцентричного Мануэля, чем возвращаться... возвращаться куда???? Сен-Ман и Париж, Италия и Мозель выцветали в памяти, как старые акварели, и порою госпоже Дени казалось, что все это случилось в прошлой жизни... или вообще было лишь смутным сном.
- Теперь, когда тление полностью побеждено могучей силой венецианского состава, - Фальконри аккуратно вытащил трубки и отсоединил их от вентилей, - мы можем приступить ко второму этапу - этапу, который не практиковал и сэр Уильям Гёнтер. Он был совсем рядом, как совсем рядом был мсье Легаллуа, написавший совсем недавно: "Индивиды, внезапно получившие повреждения от ран, болезней или даже отсечения головы, в действительности не мертвы, а просто находятся в состоянии, несовместимом с продолжением жизни". Это элегантное и важное решение, милая сударыня. Смерть не является "несовместимой с продолжением жизни". Ах, как много умов было отвращено от поисков истины незнанием подобной формулировки! - он на секунду замер посреди зала, словно прислушиваясь, затем развернулся на каблуках. - Но это уже неважно... я читаю в Ваших глазах интерес, мадмуазель, и это наполняет мое сердце радостью. Видите, процесс идет великолепно, ткани сохранили не только цвет, но и тургор, гибкость и вообще то, что в анатомии принято называть "естественным видом"... смотрите, - он взял Карреля за руку и кивнул Марго.
Она осторожно подошла и коснулась пальцами предплечья Армана. Действительно, трупное окоченение - непременный и грозный признак смерти - исчезло, кожа, и мышцы сохраняли упругость. Нервная дрожь пробежала по телу Маргариты и, чтобы прийти в себя, она поспешно разжала пальцы и убрала ладонь. Взгляд ее упал на рану Карреля; три дня назад Фальконри вычистил ее, и теперь... Мадмуазель Дени сморгнула - но сомнений не было - вокруг пулевого отверстия появилась свежая ткань!
- Мсье? - она не верила своим глазам.
Анатом невозмутимо достал из кармана плоский флакончик зеленого стекла, наполненный плотной светлой массой вроде пасты или притирания, и отвинтил притертую пробку.
- В этом сосуде, мадмуазель Дени, содержится то, что более романтичные натуры непременно окрестили бы "субстанцией жизни", "тинктурой виталис" или еще чем-то латинским и устрашающим... я же, с Вашего позволения, буду трезво-прозаичен. Здесь, - он постучал ногтем по стенке, - всего лишь растертые в жиру новорожденных яйцеклетки нерожавших девушек. Нигде, о нигде Жизнь так не сильна, как в стремлении проявить себя здесь, дать начало новому созданию, но... вместо того, чтобы плодить бесчисленных рабов, чья участь печальна, этот препарат послужит высокой цели. Я раскрыл его мощь, и теперь..., - Мануэль оборвал себя, - теперь Вы понимаете, почему, кроме всего прочего, я вынужден работать штучно. Расход очень велик, ведь для того, чтобы вновь раздуть искру, нужны усилия очень многих клеточек...
Он одел перчатки и вытряхнул немного студенистой массы на ладонь.
- При попадании на живую кожу, эта милая вещица опаснее кислоты, мадмуазель - слишком ненасытна в ней жизнь и, взаимодействуя с такими же живыми тканями, она подстегивает их рост, размножение... вследствие этого стоит хоть крупице попасть, скажем, на мою руку - и очень скоро появятся уродливые, губительные опухоли, они проникнут в кости и кровь, чтобы высосать из моего организма все соки... Да, такова цена - и разве можно было бы доверить столь ювелирную работу какому-нибудь семейному врачу? И вообще, оставить свободный доступ к этой смеси? Поэтому Вам, милая мадмуазель, в сегодняшнем представлении достанется лишь скромная роль зрителя. Прошу простить меня.
Мануэль нанес мазь на предплечье и плечо Карреля и очень осторожно принялся втирать ее круговыми движениями, иногда приподнимая кожу и нанося неглубокие уколы длинной иглой, видимо, для проникновения вещества вглубь тканей, - догадалась Марго. Он держал глаза полуприкрытыми, приблизив лицо к коже - точно так же, как и в первый день работы... Невольно девушка залюбовалась его мастерством: в черных перчатках кисти рук казались еще изящнее, почти столь же миниатюрными, как у самой Маргариты, и при мысли, что только толщина превосходно выделанной лайковой кожи отделяет Фальконри от мучительной, обезображивающей смерти, пот выступил на лбу и висках. Но доктор был уверен в себе и своей безопасности - он продолжал сосредоточенно работать, изредка добавляя мази... по комнате медленно расползался необычный запах - его нельзя было назвать отталкивающим, хотя поначалу Марго показалось, что пахнет стеарином, это уступило место нежному аромату полуувядших болотных цветов, смешанному с благовонными смолами и ... свежим дуновением лесного утра... в единое целое. Голова шла кругом и, чтобы удержаться на ногах, девушка вцепилась в дверцу шкафа...
Руки Мануэля черными пауками скользили вдоль распростертого тела Армана, спускаясь к животу... теперь Фальконри почти закрыл глаза, и ресницы очертили глубокие тени; он казался немногим живее Карреля. единственным признаком жизни было частое дыхание, вырывающееся из полуоткрытого рта... вероятно, аромат мази, испарявшейся с кожи, раздражительно действовал на нервы, - если даже Марго боролась с дурнотою, стоя на почтительном расстоянии от секционного стола, как же он должен был влиять на анатома? Волосы упали на лоб Фальконри, и прилипли влажными змейками. Он массировал живот Армана, все ниже... перед глазами Марго поплыли, мешаясь, радужные тени, и она закусила губу. Боль немного отрезвила, и морок начал ослабевать. Анатом почти касался лицом кожи Карреля, нимало не беспокоясь близостью смерти - или это мазь мешала ему соображать? Мадмуазель Дени смотрела на точеное лицо бестрепетно играющего со смертью человека, в очередной раз поражаясь его характеру... щека Мануэля находилась в миллиметре от соприкосновения с нанесенной на бедро мазью, зрачки закатились - он действовал сомнамбулически, и Марго поневоле задерживала дыхание, боясь спугнуть его.
Закончив, Фальконри сунул руки в металлические браслеты держателя и освободился от перчаток, после чего с видимым наслаждением промокнул лоб кружевным платком. Захватив перчатки пинцетом, кинул их в фарфоровый лоток и прокалил инструмент.
- О, наконец-то! - выдохнул он. - Честно, в начале своей работы над мазью я и не подозревал о... столь странном побочном эффекте. Видимо, заключенная в клетках сила настолько сильна, что стремится вырваться... хоть в воздух. И, надо сказать, ее воздействие весьма заметно.
- А разве не вредно вдыхать эти флюиды? - отдышавшись, поинтересовалась Маргарита.
- Не знаю... пока еще никаких негативных изменений в своем здоровье я не заметил, - взгляд Мануэля был серьезен, - а ведь я работаю с этим составом лет 15, если не больше. Впрочем, когда я ставил во время работы в секционной клетку с кошками, они умирали довольно быстро. Дыхательные пути у них короче.
- И... что Вы намерены делать дальше?
- Продолжить эту операцию завтра, госпожа Дени. И еще пару дней, но в дальнейшем, думаю, Вам лучше отказаться от присутствия в прозекторской. Я слишком хорошо помню свои первые опыты... и какие сильные припадки могли свалить меня после продолжительного пребывания в насыщенной этим неземным ароматом атмосфере, - он на мгновение усмехнулся. - Так что, нам лучше подняться. Проходите скорее, циркуляция воздуха в данном случае весьма пагубна.
Когда массивная дверь беззвучно закрылась, Мануэль поправил волосы и кивнул Марго:
- Я должен рассказать Вам кое-что. Милости прошу в кабинет.
Высокие своды смыкались подобием каменной скорлупы, и впечатление усиливали змеящиеся по потолку трещины, уродующие лепных всадников, диких зверей и акантовую вязь. В глубине комнаты едва мерцал камин, казавшийся разверстой пастью умирающего чудовища за черными клыками каминной решетки. Тлеющие угли едва освещали битком набитые книжные шкафы, потемневшее дерево старинного письменного стола с истертыми, словно ступени кафедрального собора, краями, и темный бархат драпировок. Над покрытым рысьими шкурами диваном, висела большая картина, при взгляде на которую Марго еле сдержалась от стона.
Прямо на нее мчался красавец-олень; пятнистые бока были влажны от пота, в выпуклых глазах застыл непередаваемый ужас. Стройные ноги взметали сухие листья беспорядочными ударами - ужас сковал вольный бег, превратив его в судорожные прыжки меж колоннами замшелых дубов. Оленя по пятам преследовала свора огромных черных псов... псов ли? У этих зверей были челюсти мощнее волчьих, мускулистые загривки и тяжелые когтистые лапы, которыми они тщились зацепить олений круп. Из оскаленных пастей хлопьями падала дымящаяся пена, а глаза... они были будто вывернуты наизнанку - Марго не могла сказать точнее, и зрачки зияли дырами на кроваво-красной поверхности, слепые и жадные... Их свет сливался с холодным блеском серебрянной короны на оленьем лбу, и причудливые тени замирали на холсте...
- Псы-из-мрака, - пояснил Фальконри, - по легенде, они бродят в охотничьем парке со времен Святого Губера. Он боролся с демонами и победил их, а вот загнать обратно в преисподнюю силенок-то и не хватило. Я рассказал об этом Тео, и мой друг был настолько впечатлен, что перенес свое видение на полотно. Кстати, Вы наверное, видели его работы в коридорах...
- Да, - с усилием выговорила Марго.
- Впрочем, я не живопись обсуждать пригласил Вас, - анатом достал бутылку вина. - Кьянти, из самой Равенны, такое доставляется к Папскому завтраку... не желаете?
Маргарита покачала головой.
- Я слушаю Вас, мсье Фальконри.
...Когда я был младше, я очень хотел стать анатомом, - в раздумье проговорил Мануэль, глядя на бокал с вином, искрящийся отблесками камина. - Меня очень привлекала идея препарации человеческого тела. Вскрытие холодного податливого, ко всему уже безразличного, трупа. Манящий, загадочный романтизм смерти... Я вообще был очень романтичным ребенком. Читал много книг, любил тишину. Хотя это не изменилось. Потом меня вдохновила мысль об абсолютном контроле над чужой жизнью. Вид ритмично сокращающегося сердца препарированной кошки завораживал. Мысль о том, что одно мое движение способно прекратить ее существование будоражила кровь, и я действовал. Боже, каким же я был наивным идеалистом! - он сухо рассмеялся. - Запирался в собственном доме или в одной из съемных парижских квартир - в бытность студентом Сорбонны - и искал глубоко в сердцах и мозгу несчастных тварей пружину их жизни... сколько я перепробовал средств оживить, поддержать еле тлеющий огонек... О, я не гнушался и шарлатанскими элексирами, чтобы вырвать у смерти ее проклятую тайну! - он со звоном поставил бокал обратно. - И сотни, тысячи неудачных попыток! Это свело бы с ума менее настойчивую или более сентиментальную натуру, мадмуазель Дени... окружающие смеялись надо мною, но я продолжал поиски с упорством одержимого; подобно Джону Ди, я искал философский камень бессмертия, но... в отличие от баронета Глэдхиллского, фортуна была благосклонна ко мне. Эта дама вообще любит упорство и всегда его вознаграждает... - тонкие губы Фальконри растянулись в усмешке.
- Значит, у Вас получилось? - подняла брови Марго. - Но разве победа над тлением - равноценна уничтожению самой смерти? Ведь и братья Гёнтер, и Ганналь добивались не худших результатов.
В зрачках Мануэля отразилась луна, высветлив их.
- Мадмуазель, Вы говорите устами напыщенных господ Академии, всех этих застывших над фолиантами мэтров, для которых еще не закончилась эпоха Галлена! Вы не хотите понять, что контроль распада - лишь фундамент, прелюдия моего Великого Делания, без которого невозможно истинное воскрешение плоти и духа!
- О нет! - Маргарита закусила палец, не чувствуя боли, - Вы посягаете на Божественные прерогативы, мсье...
- Ах-ха, сударыня, мы не в католической семинарии... и я не новый Сервет или Везалий, опровергающий папские буллы... если Господу угодно - он может каждый день создавать мышей из ила и скорпионов из сухих трав - но я, смиренный раб Верховного Владыки, буду делать свое дело, в которое не потерплю высокородного вмешательства! Здесь - мое царство, госпожа Дени, и лучше Господу не соваться под своды La maison sombrement!
- Но как же душа? - не смущаясь, продолжала она. - Или Вы можете утверждать, что постигли методы... бальзамирования нематериальной сущности?
- Душа... Вы видели картины Тео в коридорах и в зале? По-Вашему, они созданы големом, тварью, лишенной божественной искры? - Фальконри оскалился по-волчьи.
- Тео?...
Янтарный взгляд, мягкая чуть виноватая улыбка...
Солнечный свет? Мадмуазель, это исключено...
Нервные движения пальцев.
- Вы хотите сказать...
- Я ничего не буду говорить, сударыня. Кроме одного - мой первый успешный опыт оправдал все ожидания.
- Нет... как же...
А листья все шуршат подошвами по дорожкам...
Угрюмо и безразлично смотрит сонное и темно-пепельное от туч небо.
- Вы...
- Я спас его. От тления в сыром холоде парижского суглинка, - скривился Мануэль. - Вы не представляете, сударыня, насколько омерзительна, отвратительно жадна почва Пер-Лашез! Даже деревья брезгуют ее вязкими объятиями - разве я мог допустить, чтобы это чудное создание было отдано во власть слепым ненасытным гадам? Я отдал немало средств, чтобы вырвать тело бедняги из лап стервятников-"доброжелателей", едва не лишившись инкогнито. Тогда я мог позволить себе роскошь быть неузнанным, обыкновенный медик-недоучка, каких немало было в Новых Афинах...
Марго вскочила, едва не опрокинув массивное кресло.
- Это... это неправда, мсье Фальконри!
- Отчего же? Просто Вы не хотите смириться с этой мыслью, только и всего. Согласен, подобное усилие всегда непросто, но стоит того. Я знаю, что если б захотел, сам Легаллуа признал бы мою правоту, и "метод Фальконри" вошел бы в практику каждой больницы... но это обесценит мой труд. Что пользы в твоей победе, купленной чудовищным напряжением сил, если каждый сельский эскулап будет возвращать к жизни провинциальных буржуа и их толстопузых сынков! Я творю чудеса, протягивая руку лишь лучшим из лучших, и вовсе не желаю простого умножения рядовых жизней... о нет, жизнишек... я не хочу, чтобы все эти Пьеры, Жаны, Эжены продолжали засорять возделанную мною ниву!
- Вот значит, какова Ваша власть, - очень тихо произнесла Маргарита, - Вы, как русский граф, отбираете породистых лошадей, только человеческой расы, определяя, кому стоит продолжать жить... и Арман попал в число счастливцев! Конечно, приятно чувствовать себя демиургом, пусть и в пределах собственной прозекторской, но мне отвратительна подобная перспектива! И если Арману была суждена смерть...
Узкая бледная ладонь схватила ее за запястье.
- Не делайте поспешных выводов, мадмуазель! - выдохнул анатом, усаживая девушку на место. - Неужели Вы хотите разрушить плоды многолетних усилий, поддавшись внезапному порыву? И лишить мсье Карреля... возможности снова увидеть мир? Подумайте, милая, - он одним движением перетек через стол (Марго так и не поняла, когда он это сделал), и теперь стоял совсем рядом, проникновенно глядя на нее.
Теперь Фальконри казался моложе своих лет, и чуть вьющиеся волосы обрамляли высокие скулы, смягчая резкие линии лица. Он больше не выглядел ожившей статуей, углы губ еле заметно подрагивали, словно он робел перед Маргаритой, молчаливо вручая решение ее воле. И выглянувшая из-за туч луна ярко освещала высокий лоб с набухшей слева жилкой... и округлый подбородок, подпертый крахмальным воротничком.
- Мадмуазель Дени...
- Но это... ужасно, мсье!
Тонкий палец касается ее губ.
- Я докажу вам, что Вы ошибаетесь, ма шери... но завтра, завтра... а сейчас - прошу Вас, идите спать... Вы слишком утомлены треволнениями последних дней.
IV
...Сердце Марго слабовольно вздрагивало. Листья шептались за узкими окнами с нежным дождем, плачущий полумрак наполнял большой и пустой зал. Чтобы не сойти с ума в этом, будто бы оплетенном узами прошлого доме, девушка заставляла себя слышать музыку, тихую, сладострастно подрагивающую... она лилась из витражей, изображающих противоестественное совершенство лунных цветов, вырастающих из изломанных тел, лишенных признаков пола...
Холодный свет
Согреет только кровь...
Из мглы ночной
Серебряной душой
Взойдет Луна,
И мир лишится сна,
Забыв покой,
Открыв секрет...
Ей казалось - то Альфонс сидит на подоконнике, опираясь спиною на распятие и играет на флейте безгубым ртом... сапфиром горит единственный глаз и бледно золото волос на черном сукне... а вот - псы-из-мрака гонят добычу, и у оленя голова отца, и серебряная корона сияет меж рогов... и свистят стрелы... а Фальконри, верхом на пятнистом, как барс, жеребце - или на гиппогрифе? - поднимает руку, и стрелы холодного света сбивают венец прямо в холодные омуты пруда... на миг сверкнув, катится корона колесом.
Холодный свет
Согреет только кровь...
Из мглы ночной
Серебряной душой
О нет!
Она очнулась от собственного стона. Снова туман окутывал пустынный сад тусклым покрывалом, как вчера, как неделю назад... и это август? Скорее погода для октября... и промозглая сырость, словно после затяжных осенних дождей... но ведь была только одна гроза?