Алла Пугачева

     В детстве у меня был знакомый - белобрысый мальчик Женя Мельников. Его называли Сусликом, а когда он брился налысо, то  - Мюллером. Мюллер ему больше подходило, это я сейчас, только что понял, ведь Мюллер - это мельник по-немецки. Хотя в то же время - думать о том, что ему больше подходило - ни к чему. Женя любил Аллу Пугачеву. Он любил ее всю: ее платья, ее песни, ее фотокарточки. Когда на экраны вышел фильм "Женщина, которая поет", и заборы страны были облеплены плакатами Аллы Пугачевой, то Женя сорвал один плакат и съел. Нет, конечно, не сразу, а постепенно. Он порвал плакат на мелкие кусочки, а потом добавлял их себе в суп. Когда в воскресенье, после обеда, последний кусочек плаката был доеден, Женя-Суслик вышел во двор погладил себя по животу и сказал:
      - Теперь она моя!
     - Она никогда не будет твоей, - ответил я и ударил его тяжелым солдатским ботинком по голени. Других ботинок у меня не было. Фигли - тогда ж у нас была совдепия.
Женя согнулся от боли, но на его губах играла улыбка. Он был счастлив, и не стал со мной драться.
     - Тебе завидно! - сказал он и побежал к реке, навстречу солнцу, такому же рыжему, как волосы Аллы Пугачевой.
Конечно, мне было завидно. В тот день я и написал письмо Алле Пугачевой. Я написал, о том, что хоть Суслик и сожрал ее плакат, но все равно, я ее больше люблю и хочу быть с ней, и что жду ее. Я не знал адреса и подписал конверт: "Алле Пугачевой".
Этого было достаточно. Через неделю мне пришла телеграмма с короткой фразой: "встречай выезжаю". Поезд приходил рано, в шесть утра. Я завел будильник на четыре и положил его под медный таз, чтобы он громче звенел. Правда, это оказалось лишним, я просто не смог заснуть - все думал: что я ей скажу, а вдруг я ей не понравлюсь. Еще мне было интересно, в чем она будет одета? Хорошо бы в такую белую рваную простыню, в которой она пела песню на стихи Шекспира: "Уж если и разлюбишь, дак теперь", тогда бы я ей сказал, что когда сплю, то укрываюсь такой же рваной простыней. Я ее порвал из-за любви.
На вокзал я пришел рано - всходило солнце, легкий ветер гнал мятую газету "Правда"; пьяный дворник пел на вокзальной скамейке: "Все могут короли..." и ему подвывала грязная одноглазая болонка. Я грустно смотрел на нее и моргал. В тот момент я думал, что Алла Пугачева может и не приедет ко мне, но поезд пришел ровно в шесть, и в серой толпе прибывших засияли огненно рыжие волосы Аллы Пугачевой. Одета она была в настоящие джинсы фирмы 'Lee', желтую футболку с изображением Алена Делона и темные большие очки. Я сразу понял, что очки ей для того, что бы в поезде ее не узнали и не попросили спеть.
     Алла Пугачева подошла ко мне, сняла очки, и я увидел, ее большие изумрудные глаза. Они были гораздо красивее, чем в нашем черно-белом телевизоре.
     - А вот и я, - сказала Алла Пугачева.
     - Да, - сказал я, и мы пошли по черному от начавшегося внезапно дождика асфальту. Светило солнце и шел дождь...
     - Дождь, когда приезжаешь это к счастью, - сказала Алла Пугачева.
     - Это грибной дождь, после него всегда бывает радуга.
     - Да, радуга.
В небе, над гастрономом появилась радуга.
     - Любишь, говоришь меня? - спросила Алла Пугачева и приостановилась.
     - Люблю и хочу быть с вами.
Алла Пугачева провела рукой по прекрасным волосам. В свете утреннего солнца засияли ее веснушки. Прозрачные капли дождя стекали по ее щекам и отражали облака.
     - Знаешь, мальчик... Любовь вещь жестокая и злая. Знаешь, зачем я приехала?
     - ?
     - Хочу избавить тебя от нее.
     - А как? А зачем?
Алла Пугачева не ответила и, махнув рукой, быстро направилась к гастроному.
Я ринулся за ней, наступил на развязавшийся шнурок и чуть не брякнулся в лужу.
     - Как? У писателя, которого сейчас все читают, написано, что это делается через постель, - на ходу ответила мне Алла Пугачева.      - Зачем? Да фиг его знает, зачем. Разнообразия хочется. Надоели мне эти вечные гастроли и лицемерные рожи.
     - У какого писателя?
Алла Пугачева не ответила - мы подошли к дверям гастронома и она стала в них стучать кроссовками. Кроссовки у нее были фирменные. Настоящие!
     - Дак ведь, закрыто, - сказал я.
     - Ебаная совдепия! - закричала Алла Пугачева красивым низким голосом.
     - А что вы хотите там?
     - Называй меня на "ты". Водки я хочу. Чего ж еще.
     - Водки? - удивился я.
     - Ну да! Какая ж постель без водки! Да и просто чисто выпить хочется.
Я в то время в тонкостях постелей не разбирался и промолчал.
     - Придется брать у таксистов. - Алла Пугачева вытерла мокрый от дождя лоб. - Пошли!
     Я почапал за ней к таксистской стоянке.
     Таксисты узнали Аллу Пугачеву и с радостью дали ей водки и банку 'Завтрака туриста' за бесплатно. Я все боялся, что они попросят Аллу Пугачеву спеть; но таксисты, видимо, постеснялись и только попросили, что бы Алла Пугачева дала им автографы. У одного таксиста она расписалась на щеке и со звонким смехом сказала:
     - Спасибо, мужики! Только вот, как мы будем Завтрак туриста открывать? У меня консервного ножика с собой нет. Нет у меня привычки - ножи с собой носить.
У таксистов консервный нож был. Они нам Завтрак туриста окрыли.
     - Завтрак тракториста - пошутила Алла Пугачева и передала открытую банку мне, что бы я ее нес, а водку (две бутылки Пшеничной) понесла сама.
     Я сказал, что ко мне лучше идти не надо, потому что у меня постель маленькая; и что хоть Алла Пугачева и не велика ростом, (в то время я ее был даже чуть ниже) но все равно мы бы у меня на постели не поместились. Фигово еще и то, что мои предки или очень удивились бы, или бы обрадовались. Мать же у меня тоже  Аллу Пугачеву любила, но не так как я, а просто ее песни. Она бы точно стала ее вареньем и чаем угощать. На фига все это!
     - Да, конечно, на фига все это - сказала Алла Пугачева. - Пойдем в гостиницу, только давай сначала выпьем на природе, а то у меня от этих гостиниц уже голова кругом идет. Сам понимаешь - гастроли. Вся жизнь на колесах. Это вы все, наверное, думаете, что у певицы жизнь легкая.
     - Я так не думаю.
     Я и правда не думал ничего такого. Я просто любил Аллу Пугачеву.
     - Вот и хорошо.
     Мы уселись с Аллой Пугачевой на скамейку под березой и стали смотреть на реку. Нет, смотреть стал я, на меня что-то напала нерешительность, я снова не знал, что сказать Алле Пугачевой. Не знал, что бы ее заинтересовало. А ей было не до меня, она все никак не могла открыть бутылку и ругалась:
     - Ебать в сраку! Вот, блядь, фабрики! Совкове фуфло! Не могут скоты нормальные крышки сделать для бутылки.
     - Давайте, Алла Пугачева, я попробую.
     - Ну вот. Я ж тебе велела, что бы ты меня на "ты" называл. Так мы с тобой не сговоримся!
     - Хорошо. Буду называть на "ты".
     - Вот и океюшки.
     Алла Пугачева положила мне руку на голову, потрепала по волосам и улыбнулась. Я заметил, что у нее между зубами щель.
     - Есть такая примета, что у счастливых людей щель между зубами, - сказал я.
Алла Пугачева прыснула от смеха и даже немножко покраснела. Я заметил, что ей эта моя фраза понравилась.
     - Слушай, Алла, а вот скажи, а как там у вас в Москве? - вгрызаясь зубами в металлическую пробку, спросил я.
     - Не поняла? - широко открыла глаза Алла Пугачева и заморгала огромными ресницами.
     - Ну, там - мавзолей, Кремль. Как там? Он - какой? Сам то я ни разу не видел, - я вдруг обрезал губу об острый край пробки, и горлышко бутылки окрасилось красным.
     - А-а-а... Кремль, - усмехнулась Алла Пугачева. - Кремль на месте. Обычный он. Стоит. Так что все нормально.
     Я наконец-то открыл бутылку и передал ее Алле Пугачевой. Она зачем-то перекрестилась, выпила и нюхнула Завтрак туриста, чуть-чуть запачкав кончик носа в томате.
     Я тоже выпил, подавился и закашлялся. Я раньше пил водку, только, не очень много и, конечно же, не с Аллой Пугачевой.
     - Хорошо тут у вас, - сказала Алла Пугачева, потянулась и похлопала меня по спине.
Я перестал кашлять и оглянулся. Было и, правда, хорошо: березы, речка. В речке привязанные к берегу пустые лодки. Я подумал, что ради Аллы Пугачевой, точно, сегодня одну угоню.
     - Алла, может, ты споешь?
     - Не сразу, не сразу, - задумчиво сказала Алла Пугачева и выпила. На этот раз очень много. Оторвавшись от бутылки, она утерла красную томатную точку с кончика носа и вдруг неожиданно затянула:

                         Я несла свою Беду
                         По весеннему по льду.
                         Надломился лед - душа оборвалася,
                         Камнем под воду пошла,
                         А Беда, хоть тяжела,-
                         А за острые края задержалася.

                         И Беда с того вот дня
                         Ищет по свету меня.
                        Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками.
                        А что я не умерла,
                        Знала голая ветла
                        Да еще перепела с перепелками...

     Там еще были куплеты, но я запомнил только эти два.
     - Грустная песня, - сказал я. - Я ее у тебя, Алла в репертуаре не слышал.
     - Это - Высоцкий. Знаешь?
     - Конечно, знаю. Он про зону песни поет. Блатняк. У него еще голос такой же, как у нашего учителя по труду. Такой же хриплый.
     - Да, что ты понимаешь!.. - немножко раздраженно сказала Алла Пугачева и снова выпила.
     Первая бутылка кончилась, и я открыл вторую.
Алла Пугачева вдруг соскочила со скамейки.
     - О кей! Жизнь одна! Не будем о грустном!
     Она, пританцовывая, запела песню про Арлекино. Очень громко. К нам подошли два мента.
     - Эй, что за еб твою мать! - закричал один.
     Алла Пугачева прекратила пение и со злостью крикнула:
     - Тебе чего надо, козел! Не видишь, людям весело! - опьянела она очень сильно. Пошатывалась. - Пошли на хуй, сучары! Не видите что ли, - кто я такая!
     У одного мента подпрыгнула фуражка на его тупой башке, а у другого вытянулась челюсть.
Они схватили Аллу Пугачеву за руки и молча потащили к своей ментовской машине. Я взял бутылку и побежал за ними.
     - Дяденьки! Это ж - Алла Пугачева! Вы что ее не узнали - кричал я.
     - Уйди отсюда, пацан, - сказал один мент, а второй выхватил у меня бутылку и пихнул ее себе в карман. Вдвоем они затолкнули громко матерившуюся Аллу Пугачеву в машину и повезли.
     Я побежал за ней, но машина, обрызгала меня грязью и скрылась за углом.
     В голове от выпитого немного шумело, меня подташнивало. Я добрался до двора, увидел там Женю Мельникова-Суслика и сказал:
     - Ко мне приезжала Алла Пугачева.
     Суслик цыркнул через зубы слюной.
     - Ну и где она теперь?
     - Ее менты забрали.
     Суслик принюхался.
     - Ты чего пил портвейн что ли?
     - Не портвейн. Мы выпили немного водки. Там еще Завтрак туриста остался на скамейке.
     Суслик сплюнул еще раз и повертел пальцем у виска.
А меня вдруг начало рвать. Вроде я Завтрака туриста не ел, но рвало меня именно им. Суслик ржал, а мне было предельно хуево.

     Сразу после армии Женю Мельникова-Мюллера посадили в тюрьму, за убийство тещи. А я и, правда, избавился от любви через постель. Точнее через больничную койку. В тот день хорошенько проблевавшись, я рассказал матери, что ко мне приезжала Алла Пугачева. На следующий день мать отвела меня к врачу Колтошнику. Тогда, как раз пробовали лечение электрошоком, и мне досталось от Колтошника по первое число.
Больше я Аллу Пугачеву в живую не видел. Да и не хочу. Дело в том, что когда я ее вижу в телевизоре, то мне уже становится нехорошо. Это не оттого, что она плохая певица, а от чего то другого...

НЛО
(новое литературное обозрение)

        В вытрезвителях меня никогда не пиздят. Я знаю как себя вести. Хули с этими ментами-козлами спорить. Я привычно раздеваюсь и хуячу, куда покажут. Главное что? Главное быть бухим как можно сильнее. Главное что б не очень холодно было. А блевать я никогда не блюю. Но в этот раз, какой-то, сука, урод орал где то в углу, пока кто-то не догадался его обоссать.
Утром я всегда знаю, что меня ждёт и тоже не выебаюсь. В этот раз в обезьянник, нас, клиентов на административный суд, набралось много и все - беспонтовые. Главное, ведь, что в таких случаях? Главное - языком трепать о какой-нибудь отстраненной хуете, а не сожалеть о своём моральном падении.
Особенно, в этот раз, достал какой-то здоровый очкарик, который всё орал, типа он, блядь, массажист, что его клиенты ждут. Ну, его, конечно, быстро заткнули вопросом о том, что именно он массажирует у клиентов - не хуи ли? Он не нашелся, что ответить и стал тихо сморкаться в грязный платок. Кто вопрос задал - не понятно, может даже - я.
     Мне в тот раз было похуй. У меня под подкладкой курточки находилась заначка - таблетка сухого спирта, которую тупорылые менты не нашли, и книжка сказок Андерсена, которую я спиздил в магазине и тащил на рынок что б проткнуть, (у меня там, всегда такая жирная, ещё молодая баба, торговка салом, детские книжки скупает) но не успел - взяли. Спирт я сожрал и принялся читать книжку. Хули мне, я уж всё знал наперёд. И что сейчас будут предлагать заплатить штраф, съездив за деньгами домой; и что - плати не плати - всё равно на суд; и что, если судья сегодня - Шмаков, то всем - пиздарики - суток по 10 обеспечено; а если баба со ржавой старушечьей копной на репе то ещё ничего - нормально. Всё равно, разумеется, пиздец, но менее полный.
Оказалось - баба, но без копны - вообще мне неизвестная, новенькая. Я стоял на трибуне (или как эта поебень называется?), положив руку на Андерсена, как на Библию, и нёс привычную байду: типа, у дочки день рождения; типа, книжку вот ей купил, типа, мне пить нельзя у меня печень больная и развозит меня очень сильно из-за этого; прощения просил. Получалось у меня это довольно вдохновенно, сухой спирт сделал своё святое дело. Баба заговорила, что было хорошим знаком:
  - Вы хотите сказать, что выпиваете очень редко?
  - Да.
  - А что ж это у Вас: 72 административных нарушения за календарный
год, из них 65 за появление в нетрезвом виде?
  - Я не знаю
  - Как же Вы, не знаете?
  Я подумал: ' Хуя себе, судья, бля! Может мне заплакать, может она нальёт?'
Плакать не пришлось, она дала мне всего лишь трое суток, уточнив, что это ради дочери. Дура, блядь, у моей дочери, которую я практически не вижу, день рождение совсем другим числом, это ж элементарно. Хуй знает, куда эти судьи смотрят... Разложат перед собой бумаги и ни хуя в них не видят. Может там ничего и не написано?

  ***
  Привезли бляди-менты-сука-пидорасы в спецприёмник, стали по очереди заставлять раздеваться-одеваться. Проверять на вшивость в прямом и переносном смысле.
Меня узнали (ебтать, я у них раз в месяц несколько ночей по любому ночую) возмутились, что опять я мало получил. Типа трое суток, такому уёбку - мало. Я напомнил, что не больно то я и уёбок, что наверное они в курсе моих дел, что у меня печень, у дочки день рождение каждый месяц. Рябой, с мокрыми усами мент грубо прервал мои объяснения и спросил, показывая волосатым пальцем на книжку Андерсена:
  - Это чево за хуйня?
  - Сказки Андерсена. Дочке в подарок - ответил я, одевая посеревшую от грязи майку.
  - Вот, блядь, - заржал мент. - Хуйли, Даун он - даун и есть! Сказки, блядь!
Я вежливо возразил, что фамилия моя, хоть и несколько странная, но старинная, австрийская. Ответил, что эта книжка - в подарок дочери; что сам я, в детстве, Андерсена всего перечитал. Мне сказали, что б я не пиздел, бросили в меня моей моей верхней, несколько рваной одеждой, книжкой бросили, и повели в камеру.
 

***
  Меня не ебёт, я всё уж тут наперёд знаю. Главное лечь посредине сцены, что б от стен не дуло. Сцена - это типа деревянные нары, в полуметре от бетонного пола, только сплошные - на всех. Я зашёл в камеру вторым и лёг посредине, положил под башку Андерсена. Потом в камеру начали набиваться остальные. Мне всегда поебать, кто они. Главное что б у них курить было. Я достал из-под подкладки пару заначенных сигаре, демонстративно положил их на деревянный выступ над своей башкой и спросил:
  - Курить-то есть ещё у кого?
  Сука, долбоёбы! Ни у кого не было. Ебать и резать! Уставились, на мои, бля, сигареты! Я сказал, типа - позже закурим, сэкономим. Хорошо хоть, попался такой пиздобол, который начал рассказывать - что б всем стало смешно - про какой то вертолёт, которым он управлял; который у него в полёте сломался и опустился на баню; и как оттуда две бабы выскочили и стали его пиздить. Я слушал внимательно, только, блядь, ничего не понял. Ебануться, хуйня какая-то. Все вроде слушали внимательно, только никто не смеялся. Хуйли, понятно - похмелье. И тут ещё, сука, выяснилось, что сигарету прикурить не чем! Спичек у меня не было, а у этих долбоёбов и подавно. Кто-то предложил у ментов попросить, ему сказали - попросить можно, только ебальник расколотят. Опизденеть, короче. Ещё эта, лампочка, ебать её, над дверью била прямо в глаза. Я достал книжку закрылся ею от света и стал читать. Чувствовалось, как за окном темнеет.
  - Читай вслух - сказал кто-то.
  Я стал читать вслух:
'Девочка со спичками'
Как холодно было в тот вечер! Шёл снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году - канун Нового года. В эту холодную и темную пору по улицам брела маленькая нищая девочка с непокрытой головой и босая. Правда, из дому она вышла обутая...' ну и так далее.
  Не помню, на каком месте я замолчал, дочитал ли, как девочка умерла и встретила Новый год на небе. Помню только, что книжка опустилась мне на грудь и началась эта хуйня: тело мелко дрожало, в башке какая то каша, перед глазами мультипликационные уроды бегали. Делериум, короче.
Хуйли, ебтать, попейте неделю, каждый день по три пузыря водяры на кишку!
Доски подо мной проломились, я оказался на бетонном полу, в темноте. С потолка капала, какая-то серая теплая жижа мне за ворот. Стекала по спине. Я пошёл. Стоять было мотору больно - жгло, бля, сердце. Вдалеке я увидел слабый огонь. По бокам, что-то урчало. Казалось, я в чьём то желудке. Огонь был в руках у босой девочки. Но он потух. Я спросил: 'Есть ещё? Курить охота, а спичек нету'. Девочка ответила: 'Ты, зачем книжку Андерсена из магазина украл?' Я начал изъяснятся междометиями, типа - так, да, вот так.
  Девочка меня прервала: 'Давай, я на место отнесу, в магазин' Я сказал, вроде как, да и на фиг это не надо бы, - что я читать буду трое суток? Читать люблю. Потом всё же протянул девочке Андерсена, а она мне взамен белый том в мягких корках, и сказала, что это- НЛО. Я подумал, что фантастика (фантастику с похмелья читать - ништяк) и услышал как орёт мент:
  - Даун, сука! Вставай!
  Я открыл глаза. Мужики в камере зашевелились как черви в банке. Стоял мент и, ебаный по голове, эта продавщица! Она за мной до угла гналась, когда я Андерсена спиздил.
  - Этот? - спросил мент, тыча в меня пальцем.
Продавщица утвердительно кивнула головой. Потом добавила:
  - Вроде этот.
Кто-то из мужиков усмехнулся:
  - А может не этот?
  Мент заорал, что б все молчали, что есть улика - книжка вон она лежит, что б я её сюда, давал, и что всё пиздец, мне теперь - тюрьма и расстрел на рассвете. Я подал книжку.
Продавщица сказала:
  - Это не Андерсен.
  - А что? - спросил мент.
  - Это не то. Это - НЛО.
  - Про летающие тарелки что ли?
  - Да нет, новое литературное обозрение.
  - Ну?
  - Там были сказки Андерсена, подарочное дорогое издание. Получается, Андерсена украл похожий на него мужик. А этот, наверное, - не он. Нет не он.
Мент почесал свою репу, пробурчал типа вроде, у этого Дауна как раз сказки и были, бросил в меня Новым литературным обозрением и закрыл камеру.
Меня спросили:
  - Чего это было?
  Я ответил:
  - Чего-чего! Хуй знает чего. Посмотрите, кто-нибудь под сценой, может спички заныканы.
  Какой то мужик с краю залез под сцену, нашёл три спички, мы закурили, пустили по кругу. Потом меня попросили дочитать сказку, было всем интересно, что же там с девочкой произошло. Я сказал, что мне не хуй дочитывать, нету у меня этой сказки больше.
  - Как это? - спросили меня.
  - Как-как! - ответил я - Хуй знает как! Вот так! Нету.
  - А чего есть?
  - НЛО.
  - Фантастика? Про летающие тарелки?
  Я ответил, что сейчас посмотрим, открыл журнал и прочитал: 'Самосознание культурологии в контексте европейских наук' немного прихуел и продолжил: 'С точки зрения Л.Д. Гудкова, подобный подход к исследованию культуры мог бы решать задачи рационализации прошлого и настоящего постоталитарного, репрессивного и крайне пессимистического общества, его эстетики, морали, ментальности, традиционных механизмов консолидации'. Я прихуел окончательно и замолк.
  Меня спросили:
  - Кто такой Гудков?
  - Ебанитесь! - ответил я. - Хуй знает, кто это такой - Гудков!
  - Ну, давай дальше посмотри. Это не интересно.
  Я посмотрел: 'Тютчев в Кракове, или ретроспективный взгляд со скифской равнины'
Мужики начали возмущаться типа: чего за шняга, какая на хуй скифская равнина, что вообще, чего-то эта книжка не такая, что она, бля, для яйцеголовых очкариков. Я возразил, что вообще-то все мы тут вроде как скифы. Тот, который пиздоболил про вертолёт, сказал: 'Да ну, на хуй!' и начал рассказывать про какой-то злоебучий трактор Беларусь, как он на нём ехал и во что-то въебался. Я положил НЛО под башку и стал слушать.

  ***
  Да хуево было в этот раз! в эти трое суток. Курева не было. Читать эту поебень про скифскую равнину я не мог. Хорошо хоть тот пиздобол всё про свои трактора и вертолёты рассказывал - не так муторно. Но всё равно - предельно хуёво было...
Потому-то, когда меня выпустили с двумя мужиками-сокамерниками, я радостно заорал увидев солнце:
  - Ярило! Ярило, бля! Заебись!
  - Пойдем, выпьем, - сказал низенький бородатый мужик. - Я у ментов золотую цепочку спиздил.
Я совсем охуел от счастья и удивления. Как это у ментов, бля, спиздить можно цепочку?
Низенький мужик объяснил, что, когда его отпускали-оформляли, то достали весь ящик с вещами указников-суточников, чтоб его документы выдать.
  - Когда мент уронил ручку, полез её поднимать, а другой - отвернулся, я один мешочек в котором вещи чьи то лежали и спиздил - закончил мужик и вытащил из кармана цепочку - А там вот, она.
Второй мужик поначалу завозмущался, что типа - это крысятничество; что не у ментов цепочка спизжена, а у своих. Я на это лапидарно возразил:
  - Да ну на хуй, - и мы пошли бухать.
  Быстренько проткнули на рынке цепочку, накупили бухалова-жрачки, расположились в ближайшем дворике; и когда выпили, то увидели НЛО. В натуре! Такая, с запоржец, тарелка вся в жёлтеньких мигающих лампочках. Она, жужжа, опустилась с неба и села в песочницу. Изнутри вылезли низкорослые ебки. Ни хуя они, кстати, не зелёные были! Жёлтые, ебтать. Головы у них такие - вытянутые. Яйцеголовые, короче, пришельцы. Подошли, бля, к нам. Протянули маленькие блестящие кружечки, типа - налейте. Тот, что спиздил цепочку, возмутился:
  - Э, вы, сука! Охуели что ли! Идите к своему Гудкову в скифскую долину! У него и просите!
  Яйцеголовые пришельцы объяснили, что они очень нуждаются в спиртном, что им хочется домой, а спиртное это - топливо, оно у них закончилось, и им его надо, хоть немного. Мы сказали, что если надо водяры, то пусть в магазине и купят. Но, хуйли, ясно! Придут такие опездолы в цивильное место их сразу на опыты увезут. В психушку.
  Что бля... налили мы им в их кружечки, хули! Пришельцы заулыбались, ( они такие маленькие были, мне по колено) кланяться стали. Так уж мне ёбнуть одного пучеглазого ногой захотелось! Но я сдержался. Хули - дипломатия. Иная, ебать-колотить, цивилизация.
  Один пришелец поинтересовался, а что это у меня за книжка в руках. Я ответил, что байда полная. Они вежливо попросили посмотреть. Я им сказал, что б вообще её на хуй забирали. У них блядь, не заржавело! Перепончатыми пальцами в книжку вцепились и поёбали к своей тарелке. Залезли в неё, она зауркала и стала подниматься вверх.
  Мы им помахали как Гагарины.
  - Вот, сука, уёбки! Хоть какой-нибудь сувенир бы подарили!
  - Какой?
  - Ну, какой-нибудь дезинтегратор.
  - Какой?
  - Да откуда я знаю, какие там у них дезинтеграторы.
  - Дак, а чего ты не попросил?
  - Да, надо было попросить. Хуйли - поздно. Всё улетели, блядюги, на свою скифскую долину.
  - Равнину - поправил я.
  - Какая на хуй разница!
  Возразить было нечего, и действительно, даже сильно не вдаваясь в детали, разницы ни какой, на хуй, не было. Главное, было достаточное количество бухла. И когда уже наступила ночь, оно не кончалось. Засветили звёзды. Мы смотрели в небо, и каждый думал про своё.

я и Пушкин
какого числа у Пушкина день рождения, я не знаю, знаю, что была теплая ночь, и пьяный шёл я по городу, по улице Пушкинской. И вдруг, краем, сильно изменённого дешёвой водкой сознания, обнаружил гранитный столб, на котором, и по сей день, находится чёрный чугунный бюст Пушкина. У подножия столба лежало много-много роз, свежих и пахнущих чем-то от меня далёким и щемящим сердце. Вокруг никого не было, (спят менты в своих бобиках и буханках в четыре ночи) я собрал розы, запихал их под рубаху, и пошел домой.
    

    В голове ритмично стучало:
    Мой век невидимо проходит,
    Из круга смехов и харит.
-------------
я выбрался из алкогольного полузабытья, из пут смехов и харит, и обнаружил себя, как обычно, на родной кровати, ногами которой служили ломаный ящик из под пива и колонка без динамика. Привычный ужас дёргал левую ногу и гнал холодные волны по телу в воспалённый мозг. Я перевернул своё тяжёлое тело, достал из-под кровати, дрожащей рукой автопилотно оставленные остатки водки, заглотил их и очухался.
Всё пузо моё было в царапинах, от шипов роз, разбросанных по полу. Я встал, набрал ванну холодной воды и погрузил в неё цветы. 17 штук. Необходимо было выпить. Выпить, бухнуть, качественно распохмелиться. Деньги отсутствовали, однозначно пропиваемые вещи тоже.
Но были розы.
-------------
на улице царило вибрирующее пекло. Машины плевали в моё небритое красное лицо пылью и вонючими выхлопами. Я прикрывался от них пунцовыми розами и не чувствовал унижения. Но надо было торопиться, слабая опохмелка грозилась бесследно выветриться и выбросить меня в реальность урбанистического Ада.
В голове в жизнерадостном темпе звучало:

   Хладеет пришелец, кольчуги звучат.
   Погибшего грозно в них кости стучат
-------------
наконец я дошёл и кости мои застучали в Доме мебели. Наташа, увидев, что у меня в руках, даже приподнялась с продавщицкого места. Я склонил голову набок, якобы изображая небрежность, и сказал:
- Вот. Розы. Вчера купил. Вспомнил о тебе и купил. А дойти вчера не смог выпил лишнего.
Наташа осторожно взяла розы, озадаченно усмехнулась и поблагодарила. Конечно, свежевымытые розы на крепких стеблях с шипами, 17 штук, это вам не фунт изюма.
- Где украл? - спросила Наташа.
Я не стал вилять хвостом и ответил:
- Не плохо бы выпить немножко.
- Выпей.
- Видишь ли....
- Да ясно, ясно....
Наташа задумчиво посмотрела на продаваемую ей элитную мебель голубоватой раскраски, на розы, на потолок на меня, на картины местных художников, среди которых изредка появлялись мои, и спросила: 'Ты, на фиг, когда нибудь бреешься?',
Я ответил: 'Хочешь - побреюсь.'. Волна ужаса внутри меня уже ждала команды: 'Нету у меня денег. Работать, работать надо!'
Но произошло что-то совершенно непонятное и чудесное. Наташа поставила розы в голубоватую, в тон элитной мебели вазу, потом достала из сумочки деньги подала мне и сказала:
- Иди побрейся. Я через два часа заканчиваю. Не опаздывай. Много не пей.
Я обалдел. Я засветился от счастья.
- Где побриться то?
Но Наташа, привычно презрительно хмыкнула:
- Иди уже! Перегаром всё тут щас провоняет.
И я помчался в магазин. За водкой.
В голове возникло:

   Я ускользнул от Эскулапа
   Худой, обритый - но живой
-------------
качественно опохмеленный я возник в ближайшей парикмахерской и сказал громко и задорно:
- Девушки! А обрить вы меня можете?
- Налысо?
- Нет. Моё лицо обрить!
- Побрить? Мы не бреем. Тем более вы в таком состоянии.
Голова у меня задумчиво склонилась в бок. Я автоматически вынул из кармана чекушку, хлебнул, и меня незамедлительно выгнали. У парикмахерской топтался какой то мужик.
- Пить будешь, - спросил я его.
Мужик кивнул. Мы выпили, купили ещё. Мужик сказал, что может, если надо, меня побрить и достал огромный нож. Я сказал, что можно попробовать. Мужик начал шаркать по моей щетине лезвием, обрезал мне щёку, тут появилась Наташа и меня увела.
- Просила же не нажираться! - говорила она. Кровь из щеки сочилась, я вытирал её рукавом и рассказывал, что в женщинах самое главное талия.
- Вот, у тебя, Наташа, талия есть, за это я тебя и люблю. Только не читай больше на работе Грэма Грина, это ж, бля, такая бодяга.
- А кого читать?
- Кого-кого... Вот у тебя какое отчество?
- Николаевна.
- Фига себе! Наталья Николаевна! Неужели непонятно кого ты должна читать и учить наизусть. А вообще мы куда идём?
- К Пушкину.
- К Пушкину.... Понятно, к Пушкину. К которому?
- Ну это мой начальник, у него сегодня День рождения. Он на тебя хочет посмотреть. А то картины твои продаём, а он тебя и не знает лично. Я его предупреждала, что ты из себя представляешь, а он всё равно - приводи. Ему нравятся твои картины, особенно такие придурочные. Это он купил твоего мальчика с трёхлитровой банкой бегущего в ночи.
- А как зовут твоего Пушкина.
- Александр Сергеевич. Смешно, да?
- Охуенно смешно.
В голове отчётливо прозвучало:

   Поздно ночью из похода
   Воротился воевода.
-------------
- А вот и я, - сказал я Александру Сергеевичу и протянул руку.
Он мне её пожал. Предложил выпить. Потом я осознал, что фоном в квартире играет Даэр Стрэйтс, увидел свою картину - мальчик с трёхлитровой банкой бегущий в ночи от одной стены к другой, сопровождаемый верным псом - в какой то блядской золочёной раме и заорал: "На хуй! Пушкин! Выключи к ебеням этот Даэр Стрэйтс!"; схватил с праздничного стола бутылку мартини, опрокинув тяжелый подсвечник, и стал жадно пить из горлышка. Дальше я плохо помню, что происходило. Помню только, что я стоял в каком то подъезде и орал: "Сука! Пушкин! На хера ты отравил Сальери". Рядом стояла Наташа, Наталья Николаевна, потом мы поехали к ней домой, но там я не остался, как она ни уговаривала, а пошёл на улицу Пушкинскую, к гранитному столбу, на котором прикреплен чугунный бюст Пушкина, лёг у его подножия и заснул.
Думаете, что-нибудь переменилось во мне, когда я спал у подножия столба? Ничего не переменилось. Может, не успело перемениться, помешали менты. Очнулся я в вытрезвителе и долго-долго смотрел на потолок. Дёргаться было некуда.

   Что с тобой, скажи мне братец.
   Бледен ты, как святотатец,
   Волоса стоят горой!
   Или с девой молодой
   Пойман был ты у забора,
  И, приняв тебя за вора,
  Сторож гнался за тобой,
  Иль смущён ты приведеньем,
   Иль за тяжкие грехи,
  Мучась диким вдохновеньем,
  Сочиняешь ты стихи?

\в тексте использованы отрывки из стихотворений А.С. Пушкина (1799-1837)\

голые
дождь перешёл в грозу, в открытое окно влетела маленькая шаровая молния и недолго думая исчезла в системном блоке. Тот в свою очередь жалобно хрюкнул, монитор погас, я матюгнулся и пошел на кухню. Что то съел, поразмышлял о том, почему это молния ударила не в холодильник, не в телевизор а именно в нужную мне вещь, умылся одел свежую рубашку, новый пиджак, взял зонт и отправился бесцельно ходить по улицам. Бесцельно, потому что пить мне нельзя - последнее время, у меня пальцы от алкоголя скрючивает, и приходят в голову грустные и скучные мысли. А до созерцания урбанистических пейзажей, я ещё не достаточно просветлел, вот и выходило, что - бесцельно. Когда я открыл свой большой чёрный зонт, дабы укрыться от скромного, но нудного дождя, то подумал, что, всё ж, созерцание предполагает некоторую степень бесцельности, и вдруг увидел что все люди на улице - голые. Без одежды. В смысле, натурально - без ничего. Идут под дождем, как ни в чем не бывало. Дети, женщины, старухи, девушки и мужики. Все - голые. Я автоматически взглянул на свои отутюженные брюки, потеребил верхнюю пуговицу рубашки и дёрнулся к ближайшему дереву, типа спрятаться, скрыться от наваждения. Но этот манёвр не помог... Вот блин, даже в личном и городском транспорте все были голые. Я чувствовал, как неприлично краснею под противоестественно будничными взглядами голых прохожих и под звук неизвестно откуда взявшейся мелодии Филиппа Гласа в голове. Из оцепенения меня вывел Сёма. Семины чресла были в жёлтых трусах, а на теле белая ветхая футболочка.
- Ужас! - сказал он
- Да, - отозвался я.
- Столько голых тёток это - отвратительно!
- А чего все сегодня голые?
- Да хрен знает! Гойский праздник видать. День города типа. Короче надо наёбаться водки, по этому поводу - тут Сёма неловко сплюнул и попал на белое бедро мимо проходящей полной рыхлой блондинки, она взвизгнула: "Смотри куда хоркаешь скотина!", сорвала с дерева листок, задев меня огромной мягкой грудью, обтёрла плевок, бросила его в семино багровое лицо и удалилась, маневрируя между луж.
- Знаешь, Сёма, я не пью - продолжил я тему - и что за повод?
- Какой повод? - прокашлявшись и поддернув трусы, удивился Сёма.
- Ну, ты сказал, что надо водки нажраться, что повод есть. Дак вот, какой повод? то, что праздник гойский, или то, что все голые? И, кстати, ты Сема, когда ж евреем то стал?
- Да какой я еврей, сидел бы что ль в этой периферии! Жрал бы дешёвую водку что ли?!
Ладно, давай короче - угощай, повод всегда один - с похмелья я.
Купив у голой миловидной продавщицы водки, мы уселись на скамейку. Сёма стал пить, а я - созерцать голых людей под дождем.
- Вот интересно, - сказал Сёма, изрядно опохмелившись, - видишь, народ весь с этими гойскими надувными шарами и пиво пьёт. Вопрос вот в чём - где они деньги хранят? Вот ладно у тёток у них сумки, а мужики?
- Ты, Сёма, где это слово "гои" подцепил. Ты ж тоже, вообще то, - гой.
- А ты?
- Да мне пофиг.
- Мне тоже.
- А вопрос в данный момент вот всё ж в чём. Какого хрена, Сёма, они все голые? Может это повсеместно?
- А ты спроси.
- Да неудобно, как - то. Спроси - ты. Ты бухнул тебе легче. Только вот у кого? Не у женщин же. Вон у мужика спроси.
- Дак, а чё, ты в своём Интернете не спросил?
- У меня, Сёма, молния в компьютер попала.
- Хреново. Тогда спрошу, - и Сёма стал оглядываться пьяными глазами по сторонам, морщить лоб и прикладываться к бутылке. Наконец, заручившись моей бескорыстной финансовой поддержкой для 'поддержания экзистенциальности в крови', Сема слез со скамейки и остановил двух мужиков, и у одного, с непонятной синей наколкой на красной волосатой груди, несколько развязно, видимо от неординарности ситуации спросил:
- Эй! Мужик, вот скажи, а что это ты в таком виде? Чево это вообще происходит!?
- Ты на себя посмотри! Синяк!
Сема зашёлся нетрезвым смехом, пошатнулся и ткнул мужика в грудь пальцем:
- Это ещё кто из нас синей то будет!
- Э ты, оборзел! Ты чё пакчами махаешь?! Урод!
- Пакчами!? Это что за анахронизм? А урод вообще то - ты! Посмотри какое у тебя пузище! И на груди у тебя выколото - что? Что ты гой и пидорас! Точно!?
Я печально вздохнул. Встал со скамейки. Отряхнул брюки на заднице. Закрыл зонт - дождь кончился. Одёрнул пиджак и пошел по залитому водой городу. Сзади били Сёму, он матюгался и сопротивлялся, навстречу мне шли голые люди, а я, почему-то задумался о женщине Бродского. Помните, с которой он на гондолах по Венеции плавал? Вот интересно где она сейчас? Почему, она никаких о Бродском воспоминаний не написала?
Они, вообще, интересно женаты были? И там у неё в Венеции, тоже все сейчас голые, или только у нас?
            Дождь снова начался, вдалеке загремело, я открыл зонт.

Дерево с бухлом

   Жил мальчик, однажды он шёл по лесу и увидел странное дерево. На нем вместо плодов росли бутылки с водкой и закусь.

  - Не фига себе! - воскликнул мальчик и поддёрнул штаны.

  - Буха'ть будешь? - спросило дерево.

  - Но я ещё маленький - ответил мальчик - Мне нельзя. Можно я сорву несколько бутылок и пару банок "Печени трески" и отнесу своему отцу?

  - Дурак, что ли! - воскликнуло дерево, и от возмущения бутылки на его ветвях забрякали - На хрена? Бухни! Я тоже, по человеческим меркам, ещё пацан а уже бухаю! Чё мне ещё- то делать в этой, бля, чаще? Ты бухни, а потом пописай мне на корни, я плодородней стану.

   - Давай, я за так пописаю - предложил мальчик.

   - Да, бухни, чё ты!

   Мальчик почесал голову, домой идти не хотелось, он сорвал пару пузырей, баночку консервированных ананасов и они с деревом забухали. Сначала мальчику не понравилось, его тошнило и голова кружилась, но на третий день стало хорошо. Бухать приходили волки, лисы, местный лесничий приходил. У него была большая оловянная кружка , объёмом 500 миллилитров, он выпивал её одним большим глотком и начинал базарить о всякой херне громким басом. Мальчик слушал и ржал. Лисы с волками валялись пьяные на траве и тявкали: "Тяв-тяв, тяв, бля, тяв" Это они так смеялись. И зайцы приходили. Они вороватые твари, они всё пытались у кого-нибудь бухло из под носа утянуть. Фиг знает почему, ведь бухла было немерено. Видно, такие вот твари...

   Шло время. Мальчик с деревом всё бухали. Мальчик пи'сал на дерево, а дерево приносило плоды. Однажды мальчик проснулся, посмотрел на колышущиеся на лёгком ветерке бутылки с водкой и подумал: "Блин! Если их продавать, то сколько ж бабла то срубить можно!"

   - Эй! Дерево, - крикнул он, - а чё мы всё бухаем? Давай водку продавать!

   - Зачем? - спросило дерево.

   - Как зачем? Продавть - бабло срубать. Ля-ля-ля - три рубля.

   - А бабло то зачем?

   - Девчонок пригласим, бухнём культурно.

   - А, девчонок, - сказало дерево, - дак, чё там париться-то, продавать ещё!.. Вон, блин, пройди сто метров вправо, там дерево с баблом растёт. Удобри его, да и срывай деньги сколько влезет!

   Мальчик так и сделал. Купил себе машину, пригласил девчонок и они забухали культурно. Потом они купили компьютер , пень четвёртый, само собой, 3500гц, два ядра и прочее. Модем скоростной в интернет выходить. И до сих пор все они там сидят и бухают, а иногда в интернет выходят; или в карты играют - в 1000. Особенно с утра, с похмелья хорошо, в 1000-то играть.

   Ну, вот... вот так...