Каждый раз, когда моя голова касалась горячей подушки, я закрывал глаза и настойчиво повторял про себя одну и ту же мантру:
"Думай о Тубу. Девяносто километров в пути в самом сердце Сахары. Сорок пять градусов в тени. Один финик в день. Утром Тубу съедает кожуру, днём - мякоть, вечером - косточку. Представь себя Тубу. Будь их вождём. Забудь о еде. Забудь о себе. Поверь в Бога. Ведь была у него какая-то цель, когда он создавал это место?"
_
Меня разбудил приступ кашля. Горло жгло чуть ли не до удушья. На зубах скрипел песок, глаза слезились от пыли. Я сплюнул на пол песчинки и нашарил у изголовья флягу с водой. Сделал два жадных глотка, остальное вылил на голову. Сполз с лежака на камни, там прохладнее, заворочался словно угорь, пытаясь унять в груди стерву, что царапала легкие.
Дневной жар стекал по стенам фьорда и сочился сквозь трещины в скалах. Когда-то это был залив, но вода в нём давно уже испарилась. Должно быть наступила ночь; едва различимое дуновение ветра сквозь галечную кисею донесло до меня запах кислого мяса, парафина и жжёных волос. Местные готовили еду.
Меня уже не воротило, как в первые дни. Даже дыхание не сбилось от отвращения.
"Перед смертью ко всему начинаешь привыкать и относиться снисходительно, - говорил я сам себе. - Только вот ты умирать не собираешься, так ведь? Вспомни о Тубу".
Когда кашель стих, я взял бинокль, завернулся в накидку на манер арабского бурнуса и направился на выход.
Снаружи ещё ощущался жар. Гроздья света продолжали капать в призрачные сизые люльки облаков, что бурлили и клубились над головой, словно поверхность бушующего океана. Однажды я видел подобное на Земле, это были устрашающие облака асператус над Солсберийской равниной. Стояла гробовая тишина.
На каменных ступенях сидел хозяйский мальчишка и лениво разглядывал царившее вокруг спокойствие. Я приземлился рядом, приложил бинокль к глазам и стал всматриваться вдаль, туда, куда девять суток назад выехал вездеход с нашей исследовательской группой. Передо мной расстилалась испепеленная тремя светилами долина. Её высушенные и обветренные, как губы бербера, склоны. После закатов скалы-останцы всё ещё дымились на горизонте, их раскалённые вершины пылали жерлами действующих вулканов.
- Эй, - голос мальчика разбил тишину, - что там?
- Ничего нового, - безрадостно произнес я.
Местные понимали меня и без проблем подражали человеческой речи, но вот вид спички или расчёски повергал их в транс.
- Кого ты ждёшь? - не унимался он.
- Своих друзей. Я тебе уже говорил об этом, Рей, - я не удержался и назвал этого назойливого паренька в честь такого же надоедливого карликового пинчера моей жены.
"Либерти", челнок нашей исследовательской группы, скучал под плотным слоем теплоизоляции в тени отвесной скалы. Я занимался приготовлениями к отправке, тогда как остальные отправились изучать флору и фауну безымянной планеты. Мы обнаружили её абсолютно случайно, возвращаясь из очередной дежурной экспедиции и на свой страх и риск решили совершить посадку, не дожидаясь разрешения. Связь здесь глушилась.
Ночью я забирался по раскалённым ступеням, открывал люк, проветривал после дневного пекла, проверял приборы. С тоской вспоминал первые дни, когда можно было оставаться внутри в прохладе. Но система охлаждения в подобных условиях расходовала слишком много топлива. Рай был обречён. И я вместе с ним.
Это место меня убивало. Три солнца нещадно палили сверху, травил воздух. Тяжёлый, с тонким, но едким запахом ржавчины, он оседал в горле и на языке привкусом железа и крови, но я предпочитал его фильтрам, этим намордникам, от которых пахло старыми носками и ещё черти пойми чем.
Спустя восемь дней моя группа так и не вернулась. Я готовился к худшему. Каждую ночь хоронил себя у подножия шихана, по склонам которого воланом сползал густой горный туман вперемешку с паром, будто тяжёлое облако, спустившееся с небес. Там было озеро, говорят, оно называлось Алаче и означало на местном наречии "глаз полный слёз".
"Вот там мне будет самое место", - думал я. Брал лопату и шёл по треснувшей красной земле до тех пор, пока от подошв ботинок не начинал тянуться едкий запах плавящейся резины.
И тогда я воскресал и нёсся к фьорду, полный жажды жизни, словно газель Гранта, удирающая от гепарда.
Днём я спал. Ночью ждал. Этим я оправдывал своё существование.
Однажды Рей спросил меня, почему я не сажусь в челнок и не улетаю обратно домой.
- Домой, - усмехнулся я. - Как ты себе представляешь? Я вернусь один? Ведь все эти акулы будут обвинять меня в том, что я единственный остался в живых. Сожрут с потрохами. Назовут трусом. Родственники будут звонить мне каждый день и слать угрозы. В худшем случае заведут дело, повесят убийство, затаскают по судам. Так и будет, поверь мне. Я пока не готов заканчивать жизнь в петле.
- В какой петле? - переспросил Рей.
- Ну, не в петле Лофстрома, это точно, - я решил, что он ещё слишком мал для уточнений, поэтому лишь отмахнулся. - Надо было отправляться вместе со всеми. Умер бы со спокойной совестью.
_
Сомнения оставили меня, когда я стал спиной чувствовать все свои органы. Они скрипели, подобно проржавевшему механизму, песок курсировал по венам, кожа зудела и чесалась, язык побелел.
"Пора", - подумал я. Собрал свой рюкзак, попрощался с фьордом и направился на выход.
"Может быть, - думал, - я умру где-нибудь по пути. Хотелось бы, чтобы это выглядело как можно естественнее. Возможно, я успею долететь до станции, или сообщить координаты обитаемой планеты, как только выйду в зону приёма сигнала". Не хотелось расставаться с жизнью.
Я ещё не дошёл до "Либерти", но снова успел умереть и похоронить себя. На этот раз это было очень грустно. Я мечтал о лаврах первооткрывателя. О собственной именной табличке на углу дома, где проживаю. О безбедном будущем...
Меня догнал Рей,схватился за край штанины. Я готов был его расцеловать и уже сентиментально склонился, чтобы принять прощальные объятия, однако вместо этого, он ткнул пальцем в сторону скал со словами: "Поторопитесь, идёт песчаная буря!"
Я не спешил торопиться.
- На Земле есть поговорка, - сообщил я ему, пока мы удирали от огненных потоков разъяренного ветра, что в считанные секунды налетели на нас, - "Поспешишь, людей насмешишь".
- И что она означает? - спросил Рей.
- Если поторопишься, то ничего хорошего не получится.
Я был суеверен, как и любой земной космонавт. Поэтому отложил своё возвращение до более благоприятных погодных условий.
_
Буря длилась несколько дней. Я простыл и подхватил бронхит. Меня лихорадило и знобило, перед глазами мелькали фосфены, по углам стояли призраки и читали молитвы. Местные совершали свои обряды, заклеивали мне глаза, сыпали в горло камни, обливали густой вонючей грязью, танцевали в хороводе, сжигая мою одежду. Я никогда не чувствовал себя настолько живым. Мне не хотелось покидать этот мир самым унылым способом - с помощью болезни.
- Танцуйте живее, - командовал я сквозь бред. А затем, чтобы совсем не потерять сознание, перечислял имена парней из своего экипажа. Все они стояли передо мной: Рикки, мистер Кроко, капитан Стар*, Скотти, этот японец, как его... Хикару**. Они просили меня только об одном: "Сообщи о планете. Расскажи, что мы не одни в этом мире".
_
Местные выходили меня. Дали жевать корни, дышать стало легче. Я много рассказывал им о Земле, о том, что там, дома, все очень обрадуются, когда узнают, что есть во вселенной разумные создания кроме человека. Они слушали меня внимательно. Бывало, я целый день, все тридцать часов без устали описывал наши родные просторы, речки и селения, землю Навахо, похожую на здешнюю местность. В конце-концов они сами помогли мне собрать рюкзак и даже донесли вещи до челнока.
Моя дорогая "Либерти" смотрела с осуждением. Я погладил её по обшивке, приобнял, прислонился щекой к огненному металлу.
- Вот и всё, - бормотал. - Теперь мы отправимся домой. Прямо сейчас.
Вернусь ли я когда-нибудь ещё в эти прекрасные места? Увижу ли эти лица? Я обернулся. За моей спиной взрывались радугами петли протуберанцев, на их фоне толпились местные. Они смотрели ободряюще. Клянусь, если бы хоть кто-нибудь из них тогда сказал: "Иди! Вперед!", то я бы, не раздумывая, отправился в путь. Но их глаза показались мне печальными. Мог ли я бросить это безродное одинокое племя посреди галактики? Я был слишком расстроен. Мысли путались.
- Кажется, я ещё не до конца поправился, - сообщил я. - Боюсь, могу не донести ценную информацию до Земли.
_
Как бы я ни пытался, это место не хотело меня отпускать. Оно гнало меня от себя, а затем хватало за руку и прижимало к сердцу. Из его цепких объятий я видел только один выход, но каждую попытку смывало волной обстоятельств, против которых я был абсолютно бессилен.
А дальше... дальше наступила зима.
Зима. Разъедающий кожу мороз. Стужа и продирающий до костей холод. Долина покрылась хрустящей коркой льда от самого высокого пика и до самого глубокого ущелья. Наступила ночь, такая тёмная, что иногда я забывал есть ли у меня глаза. Есть ли я вообще.
Ветер слизывал с моих щёк слёзы, пока я сдирал плотные слои изоляции с "Либерти". Вытащил и выпотрошил всё, что горело. Всё, что могло хоть как-то согреть. На мгновение замешкался возле панели, провел озябшими пальцами по кнопкам.
"Может быть, сейчас? Может быть, вот этот момент?"
- Как долго простоят заморозки?- спросил я у Рея.
- Не так долго, как жара, - пожал он плечами.
Зима длилась двести восемьдесят пять дней.
_
Три огненных шара на небосводе возвестили о наступлении лета. Они растопили крепкий лёд за пару часов. Земля шкварчала как бекон на сковородке.
Я был готов к этому. Последнюю сотню дней я только и думал о том, что слишком загостился на этой богом забытой планете. Пора было возвращаться.
Я шёл уверенно, как завоеватель, умудрённый жизнью отшельник. Без сожалений распахнул люк, забрался внутрь и направился к месту пилота.
"Вспомнить бы, как заводить эту штуковину".
Токсичный туман в голове разъедал остатки памяти. Стоя перед панелью приборов, я, словно дикий абориген, взирал на неё с видом крайнего замешательства. В таком состоянии я не в силах был припомнить, как пользоваться зубной щёткой, а все эти кнопки натурально сводили с ума. Сел в кресло. Начал прощаться с безымянной планетой. Вспомнил молитву. Досчитал до десяти.
Какая кнопка?!
Я забыл, какая кнопка...
_
Пятьдесят лет спустя.
Я вышел из фьорда, опустился на раскаленные ступени. Достал бинокль, который использовал вместо очков.
- Что там? - спросил Рой. Он как всегда копошился поблизости.
- Ничего нового, - ответил я и удивился, услышав собственный голос. Осипший, надломленный, в нем жизни осталось меньше, чем во мне самом. Да и я уже не понимал, живу ли я до сих пор? Но вот, бинокль в моей руке, а это значит, что я все ещё здесь. Под скалой старушка "Либерти" завалилась на правый бок, коррозия съела её наполовину, иллюминаторы треснули, обшивка вздулась.
- Ты видел, как умирают киты? - спросил я у Рона.
Он покачал головой. Правильно. Ведь тут никогда не было китов.
- Вот и я не видел, - ответил я ему.
- Знаешь, Рик, мне так и не удалось стать вождём Тубу. Я не прошел ни одного километра. Сначала я ждал. Потом боялся. Сомневался. В конце-концов я смирился. Состарился. Столько действий, и ни одного движения. Уверен, во всем виновата эта проклятая планета! Послушай, сынок, я хочу попросить тебя кое о чём. Посмотри, там, вдали, есть одинокий шихан, по склонам которого катятся облака. Сам я туда вряд ли уже когда-нибудь доберусь. Так вот, у его подножия есть озеро, полное слёз...