Слово "армия" звучит, как название некого заболевания: пневмония, гипертония, аритмия... И в этом есть какая-то связь: все признаки болячки на лицо. А, следовательно, и относиться к ней нужно соответственно.
Все слышанное, читанное и виденное (по ТВ) мной об армии - воспринималось весьма условно, но с приличным до-веском страха. Не угасающая война в Чечне только подливала масла в огонь.
Я вовсе не собираюсь высмеивать, как это общепринято теперь, недостатки и уж тем более драматизировать на этот счет. Опишу только свои впечатления и мысли, возраст которых уже довольно зрелый, собственно, почему они и могут быть интересны.
Начнем.
Отсутствие похмелья после проводов (совсем ничего не пил) лишь обострило мое восприятие первых минут "до службы".
Поезд "Москва - Нижний Новгород". 4 часа утра. Остановка. Как слепые котята выбегаем поодиночке к машине. Са-димся. Внутри, хоть глаз коли. Получасовая тряска в полной темноте. Наконец: печальные здания в утренней дымке, плац и отчаянные вопли марширующих солдатиков. Я, наверное, еще не проснулся.
2. ОПИСАНИЕ НЕОПИСУЕМОГО......
Первое: склады, доверху набитые обмундированием образца 30-40 гг. (!) Сапоги, шинели, шинели, сапоги...
Новехонькие.
Подробнее: шинель - нечто от мешка в форме пальто с крючками вместо пуговиц. Запахивается справа налево, вплоть до плеча, перехватывая горло, низ - свободен. При -20 почти не отличается от майки. Внешняя сторона - из мел-кого ворса, пахнет старостью... Совершеннейший образец смирительной рубашки. Беря в руки автомат, чувствуешь себя полным идиотом (мишенью). Сапоги - месть безногих. Приближают к смерти без единого выстрела. До сих пор: при мысли о шинели - одышка, о сапогах - спотыкаюсь...
Казарма. Воспоминания сродни детсадовским. До смешного совпадает расстановка кроватей; позднее, в больнице - один к одному: тумбочка, кровать, тумбочка... Потрясающее однообразие цвета. Видимо, здесь какой-то общий прин-цип. Никак не могу понять - какой. Стандарты прививались не только внешности, но и сознанью. А перемен не предви-дится. Еще одна параллель - воздух: пахнет сыростью, как после мытья полов грязной тряпкой. Стены сплошь тусклого цвета, хотят вроде бы развеселить, но тщетно. Пол дощатый со скрипом и гулким "охом" от соприкосновения с сапогом. Потолки высоченные (почти незаметны). Неуклюжая пародия на орнамент.
Умывальники беспрепятственно переходят в туалеты и обратно: общая труба с краниками и раковинами под ними (вода, если есть, - ледяная, даже летом). Туалеты не нуждаются в детальном рассмотрении.
Повсюду горят лампочки вполнакала. При спуске по лестнице (везде, всегда, неотлучно) сопровождает черта вдоль стены на уровне груди, отделяющая два цвета (нечто подобное слышал у Бродского в мемуарах).
Окантовка (черта, снег, прическа древ, трав ... дерна), как неотъемлемый атрибут сего места, штампует затылки но-вобранцев (братцев)... и действует это психологически - эффектно.
Мат, как жанр доисторический, производит впечатление ошеломляющее. Ругаются все: и стар, и млад (стар - созна-тельно, млад - принципиально). Конечно, привычка берет верх. Но, и отвыкнув, продолжаешь материться. Это, очевид-но, глубже, чем просто ментальность. Революция, мешанина классов, крепкое, рабоче-крестьянское словцо (именно ма-терок) и прочее. Но не буду лезть в дебри. Армейский мат не такой плоский, как гражданский, и окрашен ярким колори-том внутренних событий. Речь приспосабливается к внешней стороне - каковы окружение и обстановка, такова и речь. И мат не исключение.
Апрель. Намечается проверка!!!! Магическое словосочетание. Второе по значению после слова "тревога". Последнее слишком синонимично первому. В обоих случаях - шумиха и суматоха, как в праздник, в котором никто не понимает, что, собственно, празднуем.
Итак: проверка. Буквально: приезд генерала (известие о чем, как факт, равносильно распространению атомных час-тиц при взрыве) из Москвы (немыслимо!).
Апофеоз: клейменье одежд. Выражение далеко не сленговое. Клеймо представляет из себя отметку, нанесенную пе-ром (мелом) на внутренней стороне любой ткани (вплоть до трусов) со всеми уникальными данными испытуемого (т.е. рост, вес, Ф.И.О. и т.д.) Стандарты сего, я думаю, имеют общие корни с понятием окантовки (равный идиотизм).
Генерал приехал?!!?!??! 4-6 часов стояния на плацу под пронизывающим ветром и мокрым снегом (результат: у пя-терых - пневмония) и 10 минут наблюдения издалека за тучной фигуркой (!) выше упомянутого "пупса" (вместо лица - однотонное, о чем-то там себе моргающее пятно).
3. ЗНАКОМЬТЕСЬ - СУДЬБА!
6 утра. Слепящий свет. Крик ужаса: "Рота подъем!" По левую руку от меня - резкий звук падающего предмета. Смотрю: перевернутая кровать - и втрое сложенный, сонный "солдатик". Не могу ничего понять. Потом - мысль. Дейст-вует отрезвляюще. Вскакиваю, как ужаленный (натурально). Ищу заспанными глазами "предметы своего туалета". Пы-таюсь все это напялить на себя. Смутно в голове - 45 секунд (время для одевания). Но проходит минут 15, пока вся не-разбериха прекратится (а на самом деле все только начинается). Мальчики вдоль "взлетки" (выстланный линолеум по центру казармы) образуют строй (со стороны - умора, свет которой не видывал: все еще спят, но уже стоя).
Стоим недолго - зарядка. Захотел "по нужде" - терпи. Кто служит побольше, знает, чтоб "облегчиться" беспрепятст-венно, нужно встать минут за 10 пораньше. На улице такой возможности может и не быть (к тому же по такой погоде "легко простатит словить")
Зарядка: рубашенка, шапченка и сапоженки - и ты с очередным вздором в голове: "Что я здесь забыл?" На улице -25 (ночь не остыла), под рубашенкой колеблющийся "+". В результате всех немыслимых процедур (бег, прыг, скок...) сон покидает тело.
По возвращению в казарму лавина в сто двадцать бритых голов (рота) несется в уборную, ломая все на своем пути. А так как уборных две (сержантская и солдатская), а разрешено только в "солдатскую", то выстраивается очередь. Все, ес-тественно, на разный лад вопят и матерят друг друга.
Далее - уборка.
Если бы я мог описать все подробно или хотя бы частично, чтоб выглядело понятней, то меня бы сочли за шизофре-ника (если уже ни сочли). Впрочем, шизофрения - довольно-таки распространенное явление в наши дни.
Дело в том, что одеяло (синее, с черными полосками на краю) поверх постели должно быть "квадратной формы", чтобы полоски на оном совпадали с полосками соседнего(!). В этом-то и вся хохма. Сто двадцать обмякших от сна тел (пребывая в известной абстракции, одурев от мороза, с холодком в желудке) пытаются нечто подобное изобразить. По-лоски выравниваются при помощи нитки, протянутой с одной стороны казармы в другую. Причем, параллельно полос-кам выравниваются все окружающие их предметы: спинка кровати (душка), полотенце (отдельная история), коврик (со-вершенная загадка для меня), край подушки и т.д. Сие действо настолько театрально, что Станиславский бы застрелился, увидев его со стороны (Верю!).
"Квадратную форму" одеялам предают специально предназначенные для этого(!) "лыжи" (плоские палки с ручка-ми). Ими-то и дубасишь разнесчастное одеяло вплоть до завтрака.
Долгожданный завтрак. Строем и с песней пускаемся в метель. Голодные. Шагаем налегке и в предвкушенье... Под-ходим. В столовую не пускают. Что-то там застопорилось. Полчаса нас обдает морозцем, но мысль о предстоящей трапе-зе греет. Наконец, входим: предбанник-раздевалка, очередь, раздача(!). Стук ложек и чавканье в унисон заполняют собой все пространство. Завтрак: тарелка с клочком капусты на дне кипятка, хлеб, масло, вода с чаинками. Едим минуты 2-3, далее - "домой!" (в казарму).
В этакой монотонности дня неизменно проходят первые месяцы службы.
4. КТО В ЦИРКЕ НЕ СМЕЕТСЯ.
Все повернуто с ног на голову. Мир особых условий существования. Свои традиции и правила. И, конечно же, свои иллюзии (даже здесь они есть).
Первая речь комбата при знакомстве расставляет все на свои места. "Юноши! ................................. забудьте про мамкину сиську............... утрите сопли, а не то мы вам утрем...." (в данном случае нецензурная лексика звучит вну-шительно). Ситуация более-менее начинает проясняться.
Первая уборка территории (подразумевает скорей просто участие, нежели сам процесс). Наш объект - мусорка, рас-киданная в радиусе полкилометра. Рабочий предмет: саперная лопатка с катастрофически тупым концом. Понимая всю тщетность данного мероприятия, спрашиваю: "А не легче ли - трактором?..."
Ответ: "А ты думал: в сказку что ль попал!?!..."
Впереди еще год и одиннадцать месяцев доказательств обратного.
Градация. Первый год - "дух", "запах". В смысле, нечто бесформенное, не имеющее ничего общего с телом. Дальше - "тело". Уже не "дух", но ничем не лучше.
Через полгода службы "тело" переводят в "слоны". Понятие связанно, я так думаю, с цветовыми отношениями верх-ней одежды (шинели) и с повадками самого животного (неуклюжесть, неповоротливость).
В "слоны" переводят шестью ударами пряжки по ягодицам. После чего наливают стакан водки и залпом оного ста-вят точку.
"Череп" - это год, так сказать, службы. "Золотая середина". У тех, кто еще ничего не понял в этом бардаке, есть шанс исправиться, дальше будет поздно.
"Дед" - эгоцентричный флегматик, болезненно реагирующий на все, что касается календарных сроков. "Стодневка" - интервал между тобой и домом, вследствие которого выносится вердикт (он же "Приказ") о твоем "освобождении". Переживается, как собственное рождение (еще раз!).
Каждый вечер по заявке "радиослушателей" (тех же "дедов") вся рота хором выкрикивает цифру....... В ходе вечер-ней поверки, при многочисленном: "Иванов!" - "Я!", когда звучит фамилия старослужащего, таким образом, напомина-ется, сколько осталось дней до "Приказа". Служба в армии уже за плечами, но эта перекличка еще долго будет звучать у меня в ушах. Помнится, гортанное "Я!", хорошо выкрикнутое, освобождало от лишних отжиманий и прочих издевательств.
В то время, как "Я!", сказанное невнятно и тихо, обрекало изморенное за день тело на ночь трудовых работ (т.е. чистку "Очек" - уборной) при помощи зуб. щетки и бритвенного лезвия; сидишь, драишь и думаешь о своем тихом "Я!").
Армия с зоной разнится только в одном. Малолетки неспособны на "низость зеков", поскольку ум их не настолько изощрен, и, в сущности, они еще дети и шалят как-то по-детски...
Однажды кто-то принес из столовой пайку хлеба, спрятав ее в кармане. Хлеб нашли. И заставили перед строем, от-жимаясь, есть его с пола. Все это унизительно, но и показательно одновременно. Человек доел свой кусок и мгновенно сделал вывод. Я видел глаза "сержанта". Он смаковал этот момент, и, в то же время, взгляд его выражал любопытство (как у всякого неискушенного сердца). Характерный пример мальчишества.
Также один "солдатик" с легкостью променял свои новенькие штанишки на две банки сгущенного молока. "Сгущен-ку" съел за 10 минут, а в драных штанах ходил почти год. Ужасно хотелось сладкого!
5. НА "ЗАЩИТЕ" рОДИНЫ
Ночные стрельбы. Поэзия Вооруженных Сил.
Одежда: бушлат, подштанники, комбинезон (это всего лишь слово такое), шапка-ушанка, рукавицы (в которых поче-му-то еще холодней), лопатка (вечно бьющая, пардон, по заднице), котелок (при беге издает истошный лязг). Заполночь. Выдвигаемся. На улице - хоть волков гоняй - темень, беспросветная, и морозище. Самое время во что-нибудь постре-лять.
До полигона 6 слишком километров.
Идем - лбы к затылкам. Грузное шарканье сапог по льду. Жиденькие разговорчики. Дорога тянется через лес, потому - тишь, благодатная. Слышно, как ложится на ели снег.
Наконец, приходим. Перекошенные от мороза (иль от обиды на судьбинушку) физиономии "гансов" (то бишь офи-церов). Раздача "болванок" (боеприпасов). Пальцы немеют.
Корпус "БМП" внешне напоминает танк. Внутренне...не знаю аналогов(!!!). При залезании в башню, как минимум, чего-нибудь себе обязательно поцарапаешь или отобьешь. Не поцарапаешь при залезании, так отобьешь при вылезании. Удивляться этому нет времени. Принимаешь, как должное: залез - царапина, вылез - синяк.
В руках "чебурашка" (набалдашник с кнопками: пушка и пулемет). Почти никогда НЕ работает, поэтому приходить-ся все выполнять вручную. Пока выполняешь вручную (кстати, еще один синяк), мишень исчезает - бой закончен. Вооб-ражаемый противник ликует, а, может, грустит из жалости к тебе.
Но, если все-таки удалось выстрелить, тогда - держись! Все отходы выпущенного снаряда, включая гильзу, обруши-ваются на тебя. В "дымовушке", мало чего соображая (учитывая время суток), просто затыкаешь все свои дыхательные отверстия и ждешь (согласно инструкции переживших сие коллег), когда дым рассеется. Попал в цель или нет - это уже детали. Главное, не забыть опустить ствол пушки "долу", дабы на обратном пути не разрядить "оставшийся ресурс" в наблюдательный корпус комбата. Что-то постоянно одергивало руку и мешало (комбата по-своему тоже жаль).
При неблагополучном исходе дела, т.е. неудачной стрельбе (как будто могло быть иначе), нас ожидает тот же мар-шрут, но - "рысью". Словом, "марш-бросок". Точнее говоря, те же 6 верст с гаком только - на брюхе, поскольку "но-женьки подкашиваются" и ползти гораздо удобней, чем бежать. Непреодолимое чувство барьера на всем протяженье пути.
После чего, сняв сапоги, зависаешь под потолком в ощущении легкости.
Какой-то час утра. Ложимся спать. Все безразлично. Скоро я буду Дома. Через семь минут, как усну...
6. "ЗАКУРИМ!"
Есть три вещи, которые высоко ценятся армии. Письмо из дома, сон и курево.
Письмо из дома (домой) создает необходимый эмоциональный фон и укрепляет душу (созидает). Мелочи домашнего быта умиляют до слез. Внутренний диалог перерастает в исповедь. Когда еще и с кем солдат может поделиться наболев-шим?
Сон - метафизическое воплощение письма. Прямая связь с родными. И главное: во сне ты на какое-то время покида-ешь этот реальный мир.
Курево - это единственно неотъемлемая у солдата привычка из "прошлой жизни". Фигурально выражаясь, мостик из того, "гражданского" мира в этот... Что невозможно ни запретить, ни отнять.
Когда куришь сигарету, зрачок фокусируется на дыме и высвобождает сознание. С выдыханием выходит что-то дур-ное, и ты уже, кажется, согласен на перемирие....
Эпизод.
Прошло года полтора. Началась моя "стодневка" (сто дней до приказа). Стою как-то на крыльце полураздетый, ку-рю. Подходит парнишка: "Товарищ сержант, разрешите обратиться?" (главная особенность учебки: с сержантом - на "Вы"; в "войсках" иначе). Говорю: "С учебки что ль?". "Так точно". Протягиваю сигарету. "Спасибо, товарищ сер-жант!" Завидев мое расположение, размяк и попросил огоньку... В эту же минуту я вспомнил себя в точно такой же си-туации, только я был на месте этого "солдатика", и сигарету протягивали мне... Странно, думаю, как будто вся жизнь уместилась в этом нехитром эпизоде: вчера - мне, сегодня - я...
Курево - в армии явление фантастическое. И чего только не приходит в голову, пока торчишь в курилке, переминая обслюнявленный бычок. Удивительно, но мысли самые простейшие. Это теперь, задним умом, я разжевываю те или иные обстоятельства, а тогда: "хлеб, молоко, мягкий диван, шерстяной плед...", что еще нужно человеку.
Это похоже на медитацию. Пока легкие поглощают смесь дрянного табака и морозного воздуха, нервы блаженству-ют, сердце сжимается и проталкивает кровь дальше - надо жить.
7. ПОКОЙ УЖЕ НЕ СНИТЬСЯ
Тревога - смысл всех явлений и событий, происходящих в армии.
"Тревожатся" все: от "генерала" до самого захудалого "солдатика". Никто, как всегда, не понимает, зачем и кому это нужно (все же оптимистичнее, нежели у Вертинского). Ясно одно: "тревожимся".
За "тревогой" подразумевается внезапное нападение воображаемого врага, о коем все узнают за неделю, а то и за две. В чем и состоит парадокс: мы, якобы, - не в курсе, но - на чеку.
Накануне весь полк усилено готовится. Все вокруг без конца что-то штопают, пишут, строгают, расчесывают, чистят, прибивают, отрывают, отрывают, прибывают... Везде просматривается какая-то таинственность (туманно). О чем-то шепчутся, кому-то кричат. Словно переворот в сумасшедшем доме, где революционеры - сами врачи...
Солдат раздевают и одевают по сто раз на дню. Повсюду: бронежилеты, автоматы, рации.
О последнем нужно сказать поподробнее.
Допустим, вы пулеметчик. Бронежилет на вас - 10 кг. Плюс пулемет (ПКТ и т.д.) - 10 кг. Плюс всяческое барахло, без которого ну никак нельзя обойтись (фляга, лопатка, противогаз (?)...). Словом, во всей амуниции. Точнее, как чучело. В течение всего "тревожного дня". И, наконец, собственная масса.
Допустим - нападение (того самого врага).
Предположим: тревога, пальба, атака и т.п. И ваши - за 100 кило. Отсюда, "война" напоминает скорей охоту, где вы тот самый, несчастный зверек... Комментарий исчерпан.
У "пОдполов" (подполковников) - не легче. Стены увешаны картами предполагаемых боевых действий. На столах - тактические чертежи. На всю округу раздается матерщина. Но мат вписывается в атмосферу органично. Речь не ведает себе пределов. По ходу возникают неслыханные доселе словосочетания и формулировки. Это как раз тот случай, когда мышление "вояк" претендует на нечто большее (творчество). И звучит это грандиозно.
К концу дня это настолько выматывает их, что все (скажем так, офицеры) скопом напиваются и разбредаются по до-мам до "завтрашней тревоги".
На утро у "подполов" разламывается голова, но по старой закалке они продолжают шевелиться. Похмелье несколько затрудняет "процесс". Поэтому все вокруг суетятся менее эмоционально, чем вечером, однако с устойчивым интересом.
К обеду все выдыхаются. Дается: "отбой". Далее - чудовищная пьянка, о которой, как о государственной тайне (что по сути одно и то же, ведь все об этом знают), лучше не писать, ибо зрелище не из лицеприятных.
8. "И ТОТ, КТО С ПЕСНЕЙ ПО ЖИЗНИ ШАГАЕТ..."
Особое место в армии (а в некоторых частях прямо-таки болезненно) уделяется строевой песне.
Солирует, как правило, какой-нибудь мощный деревенский бас. Все погрешности вокальных данных запевалы скра-дывает заунывное подвывание товарищей. В стотысячный раз. Тем же путем: от казармы в столовую и обратно. Приме-чательно, что обратно, "отяжелев" - уже с меньшим энтузиазмом.
Темы песен не отличаются разнообразием. Дом, любимая, срок службы - все освящается, как слова из молитвы.
В действительности отношение к этим песням (темам) весьма условно. Первое время - пронимают до слез. Потом - душу отводишь (исконно русское). Поздней - до тошноты доводят. Ну а к дембелю - вызывают сопливую ностальгию, когда слова уже утрачивают свое первоначальное значение, смешиваясь с гулом маршировки.
В моей части плюс к песне необходимым атрибутом передвижения по территории полка являлся еще и ... барабан-щик. Форменным образом. Помню, как его выбирали. Вопрос: "Кто хоть раз держал в руках барабан?" Молчанье. Чуть слышный смешок...
Среди новобранцев (на полгода "моложе" - позже прибывших в часть) был особенно неприметен один: Филиппов Алеша (Филиппок). Маленький, щупленький, с младенческим выражением лица и с широко оттопыренными ушами. Все и вся вокруг его жалели. Глядя на него, как-то особенно становилось обидно за Отчизну.
Ему-то и "доверили" барабан.
Барабаном назвалось Нечто округлой формы, извлекающее нестройный звук, больше напоминавший грохот, чем ха-рактерную для него дробь.
Филиппок был раза в три меньше этого, с позволения сказать, инструмента. Он всегда шел перед строем и гремел так громко, что затмевал тем самым все наши вопли о "дождях" и "девчонках", которые, как мы полагали, ждут... Когда приходили в столовую, он брал барабан с собой за стол (чтоб не украли "завистники", ведь ни у кого в полку его не бы-ло, кроме как у нас, и поэтому много раз пытались его стащить, дабы - командир похвалил: "молодцы, мол, ребята!"). За столом Филиппок едва ли дотягивался до своей пайки. Барабанные палочки торчали из-за пазухи, а само "чудо" лежало на коленях - между животом "ударника" и краем стола. Все это было жутко неудобно. В конце концов, барабан, выва-ленный в перловке и забрызганный щами, переставал издавать должный грохот и переходил на шепот, а то и вовсе умол-кал...
Как-то Филиппок показал мне свою тетрадку. Там я прочел: "Очарована, заколдована...", написанное им от руки. Первый и последний случай подобного рода, встретившийся мне в армии. Потом Алеша признался, что пишет стихи и очень любит свою (что, впрочем, вполне нормально в 18 лет, с барабаном на шее, в Богом забытом месте)... После он пытался покончить собой, но это уже другая история.
Зачем я вспомнил о нем? Не знаю. Вероятно, потому что он был первый человек (не только в армии, но и вообще - на земле), которому я ПРОЧИТАЛ СВОИ СТИХИ.
9. "МЫ ТОЛЬКО С ГОЛОСА ПОЙМЕМ, ЧТО ТАМ ЦАРАПАЛОСЬ, БОРОЛОСЬ"
Воспоминание сильно уступает реальности происшедшего. Оно приукрашивает, приуменьшает, утрирует и редко ко-гда совпадает с характером и чертами того или иного события. Возможно, оно передает саму суть в ущерб нюансам так же, как если бы подчеркивало детали, пренебрегая их смыслом. К сожалению (а скорей всего - к счастью), мало кто из нас обладает абсолютной, феноменальной (фотографической) памятью. Большей частью мы все же склонны (а может быть, такова природа самого механизма) запоминать в угоду своему настроению, в условиях бескомпромиссного "Я", а не с учетом нравственного климата (темперамента, эстетического вкуса, морали), иными слова, по принципу искусствен-ного отбора. Где худшее (в накоплении, поветрие n-х лет) более подчиняясь лучшему, попросту перестает быть худшим. Не могу вообразить себе, как это все работает в нас, но мы оправдываем себя на протяжении всей жизни, собственно, почему и не сходим с ума, а продолжаем жить.
Это самая коротенькая преамбула к тому, что я надеюсь изложить дальше.
Пообещав в начале, что не буду драматизировать, я все таки не могу обойти эту тему стороной. По прошествии вре-мени я анализирую ту действительность более объективно, нежели бы делал это день в день со случившимся.
Я думаю, здесь кроется источник того (главного), что вдохновило меня на вышеизложенное. Тот негатив в отноше-нии подростка к армейской службе. То закоренелое убеждение в сознании любого "гражданского лица"...
"Дедовщина"
Из "учебки" в "войска" переправляют через полгода. Мои полгода пришлись как раз на июнь месяц.
В учебный частях "дедовщина" практически отсутствует, так что первые полгода проходят с неизменными легенда-ми о предстоящих унижениях, побоях и пр.
Странно, но тот июнь запечалился в моей памяти как осенний. Ливень и почему-то желтые листья - на черном ас-фальте... Плюс желтые здания казарм - очевидная параллель.
Прибытие. Распределение по ротам. Ведут в казарму, которой предстоит отдать еще полтора (наверняка, самых луч-ших) года юности. Выстраиваемся на "взлетке". Как в зоопарке. Только теперь предмет всеобщего наблюдения - ты. По твоим повадкам и внешнему виду тут же дается характеристика (т.е. ставится воображаемое клеймо на лоб: "бык", "олень", "слон" и т.д.). В последствии это определение преследует тебя до конца службы (а то и жизни), как навязчивая идея. Олень - слабый, инфантильный, психологически неустойчивый тип (присваивается, в основном, интеллигентным мальчикам: на лицо определенное изящество в обращении, приписываемое животному, печально характеризует человека - ненавистное качество). Бык и слон - соответственно по присущим - быку и слону - признакам.
Ко мне подходит дагестанец (невероятных размеров - на голову выше). "Меня зовут Саид". Размахивается рукой и, имитируя удар, резко останавливает свой кулак в сантиметре от моей груди. Смеется и проходит мимо. Я до сегодняш-ней минуты чувствую этот удар в себе (откровенно сказать, лучше бы ударил).
Замечательный эпизод.
После очередной потасовки укладываемся спать - привыкли. Даже какой-то азарт проснулся. Вдруг слышу из-за спины чей-то голос: "Эй, младшой,(из "учебок" преимущественно все выходят младшими сержантами - никаких приви-легий) поди-ка сюда". Оборачиваюсь ... вижу - "дед". "Ты, говорят, из Москвы... так, значит, мы земляки, что ли?" "Значит...".
К глубокому моему разочарованию, это еще совсем ничего не значит. Если в роте случайно оказался твоей земляк - москвич, то из этого вовсе не следует, что он заступится за тебя в трудную минуту или вообще обратит внимание на твою драму.
Ибо, как сказал один мой товарищ - дагестанец (а были среди них и такие): "Русские - каждый за себя. У вас один в поле воин. Потому вы и слабые"
Неуверен, что унижения в армии настолько ужасны, чтобы нельзя было о них говорить. По-моему, унижения в на-шей обыденной жизни ничем не легче, а то и страшней.
Унижение в армии есть только первый стресс (трамплин) для человека неподготовленного. Унижения и стрессы в дальнейшем обретают куда более изощренные формы. Таким образом и складывался целый генофонд нации. Сперва - война, затем - репрессии. Параллельно и неуклонно - система. Тот самый принцип уничтожения и уничижения - до по-следнего вбитого гвоздя в изуродованной столице. Интересно, что в нас (даже в самых маленьких) еще течет кровь того времени - той накипи.
У сержанта Дюлябина (Дуля) пропало мыло. "Рота, строится! Упор лежа принять! Раз-два, раз-два, раз-два!..." На сто каком-то "раз-два" падаем на пол без сил - все сто двадцать тел - пластом. Отжимание от пола - забавнейшая вещь! Раз- наверху, два- на полу, два с половиной - хлопок ладоней за спиной. Лежим, не шелохнемся. "Встать!" Подрываемся почти одновременно. "Равняйсь! Смирно! Отставить! Упор лежа принять!" Прошло минут двадцать (кажется, целая веч-ность). И вдруг: "Ильюха! Да это ж я мыло твое взял! Тьфу! Забыл совсем!" Сержант Зыкин возвращает крошечный ку-сок мыла своему приятелю. Мы прощены - среди нас крыс (еще одна характеристика) нет (потом выяснилось, что все же были).
И еще.
Приближается время моей демобилизации. Поздний вечер. В тапках валяюсь на кровати. Листаю книжицу. Кажется, "Фауст"(!). С плаца раздаются тоскливые вопли старых запевал, продолжающиеся все тем же завыванием товарищей. Клонит в сон. Все ужасно осточертело, но как-то спокойно на душе. Слышу за дверью шаги, потом - стук. Открываю - Филиппок. Плачет. "Впусти... меня ищут...". Заходит и заходится одновременно - от слез. Прячется. Мгновение спустя - опять шаги и опять стук. Открываю. На пороге знакомый "дед". "Денис, где эта падла?" "Никого нет". "Все равно най-ду и прищучу". Уходит.
В эту ночь с Алешей случилась истерика. В человеке что-то надломилось - навсегда, безвозвратно.
10. "ДАЙ БОГ ЛЕГКОГО ПОХМЕЛЬЯ ПОСЛЕ ТРУДНОГО СТОЛА"
Единственное, зачем стоило бы пойти туда, так это затем, чтобы вернуться. Памяти особенно дороги такие моменты. Когда осадок накопившейся горечи фильтруется долгожданным освобождением. Поскольку все чувства до крайности обострены, а нервы обнажены, окружающий мир представляется в совершенно иных пропорциях: он доверяет тебе свои особые, таинственные цвета и оттенки, звуки и ароматы.
Я помню даже вкус сигареты на том перроне. Помню запах неба (октябрьский) и цвет своего билета на поезд (блед-но-розовый, почти цвет мечты). Помню каждый изгиб этого дня, будто бы черты очень дорогого мне человека, которого никогда прежде не видел, а лишь слышал о его существовании.
Все прошло. Все позади. Не знаешь как себя ведут в таких случаях. Растерянно достаешь очередную сигарету и идешь в тамбур. Рассеянно смотришь на мелькающие в окне деревья, как на сплошную массу безответного "мимо".
Курский вокзал. От семисот тридцати дней осталось пятнадцать минут. И все вернется на круги своя. Словно кто-то выключил свет в комнате, к которой ты так привык. И снова включил. Скоро обнаружится пропажа некоторых предметов в ней. Не исключена и смена обстановки, но пока это все неважно. Ты спускаешься в недра подземки и садишься в элек-тричку. Все вокруг (от кирпичей сталинского барокко вплоть до стекол в метро) смотрит на тебя заинтересованным взглядом: "изменился ли ты?" Ты молчишь, словно не хочешь будить в себе некого младенца - новую жизнь, в преддве-рие которой ты стоишь с глупой улыбкой на лице.
Захожу в подъезд.
Новая консьержка (то бишь старушка - дежурная по подъезду). Караулит. Время раннее (мало ли кто шляется), вы-ходной день (!)
"Вам кого?"
"Я - здесь - живу - я - вернулся - из......"
11. "КАК БУДТО ЖИЗНЬ КАЧНЕТСЯ ВПРАВО, КАЧНУВШИСЬ ВЛЕВО"
Проходит год. Сижу дома. Все забыто, избыто, пропито. Звонок. Телефон. Беру трубку.
"Денис!"
"Серега!"
"Я женюсь! Приезжай: ты свидетель!"
"Когда? Как? Зачем?"
Вспоминаю выражение его лица. Загадочное, сверх того - таинственное (до забвения). Вчера был в увольнении, явился под утро с мордой кота - влюбился. Зовут Надежда.
"Так все-таки решился?"
"Да! Приезжай! Будем ждать!"
Месяц спустя еду.
Никаких иллюзий.
Армейский мой друг живет недалеко от нашей части. Парадокс. Возвращаюсь (косвенно) туда же, откуда бежал.
Никаких ностальгических ноток. Все чересчур туманно.
Каким-то внутренним оком блуждаю в прошлом. Только оно меня еще связывает с этим мирком.
Ни единой черточки - нечто однообразное, зыбкое, поверхностное. И в то же время: часть твоей судьбы, обрывок жизни, львиная доля тебя самого...