Был ли Игорь кобелем, в смысле бабником? Ухажером, дамским угодником -- сколько угодно, но только в силу своих служебных обязанностей, а бегающим за любой понравившейся ему юбкой -- нет, такого за ним не водилось. Вот и Леху нельзя было представить тем, кто добровольно мог оторвать свой тощий зад от табуретки в его гранитной мастерской, даже при виде самой шикарной заказчицы.
А вот Жора был бабник с рождения, с большим опытом в амурных делах и со стажем, с неизбывным зудом в портках, с глазами, вечно нацеленными на ножки, жопки и сиськи. Такой, если увидит какую-никакую манду, висящую на сучке, обязательно сорвет веточку с ней и ею же обмахнет свое потное от вожделения муде.
Он всегда смотрел на женщин раздевающим их догола взглядом, тогда как Игорь по его снабженческой привычке оценивающе, с большой долей понимания и сочувствия тому, как им туго приходится в суетности жизни. А Леха синтетически, потому что после его четырех неудачных заходов в мужья, к женщинам он испытывал сложнейшее чувство, состоящее из мешанины злобы, ненависти, недоверия, обиды на весь их род, отвращения к самому факту их существования и досады, что ему надо их терпеть, говорить с ними во время приема от них заказа. Название этой жуткой смеси в богатом русском языке не подобрать, а ведь какие дамочки приходили к нему на поклон в его мастерскую! Пальчики оближешь! Вдовушки, уже отошедшие от переживаний после похорон мужа, без траура и заплаканных глаз. Озабоченные, но уже намакияженные, сговаривались с ним об изготовлении надгробия. Подними на них свои глаза, Леха! Нет. не хочет он смотреть на них! Жизнь-то продолжается, Леха!
А Жора всегда с завистью говорил другу:
-- Эх! Мне бы быть на твоем месте! Вдовы! Вдовушки! Это же клад для понимающего толк в женщинах мужика, особенно когда она бальзаковского возраста!
-- Ишь, губы раскатал! Вдовушку ему подавай, охмуряла! А старуху куда девать, если она заказывает памятник сыну или дочке, а еще хуже внуку или внучке? Горя ты, Жорик, еще не знал и не видел! Всех своих баб бы враз позабыл, если бы увидел ее глаза.
-- А я их итак не запоминаю. Оприходовал -- отряхнулся и пошел по своим делишкам, -- отвечал Жора. -- Все там будем. Эта неприятность ждет каждого, а это еще когда!
Слушая Жору Игорь думал:
-- Говорят, что при последнем своем вздохе человек за секунды до своей смерти видит кино всей его жизни -- все что он делал, плохое и хорошее, кого любил, кого ненавидел. Если это так, то перед Жориным угасающим разумом должна пройти длиннющая вереница женщин, с кем он занимался блудом и кому он отдал массу своих сил, времени и энергии, безликая, безымянная, не оставившая никакого следа в его уже отлетающей в небо душе, имеемая им при жизни для счета, впопыхах, без любви, для забавы... Неужели он не ужаснется при виде этой толпы, если напоследок спросит себя: а зачем все они были? Захлестнет ли его чувство разочарования от сознания того, что на этот вопрос нет ответа? Посетит ли его чувство неудовлетворенности в том, как он жил даже при полной уверенности, что захоти он напоследок прожить свою жизнь по-иному, этого сделать уже нельзя ни за какие деньги. Никому еще не удавалось купить себе новую биографию. Будет ли он сожалеть о своих беспутствах? Вряд ли. Никого он не насиловал, не заставлял при помощи разных козней сношаться с ним. Ухаживал, уговаривал, покупал за деньги -- да, было, но и только, по взаимной симпатии и обоюдному согласию.
Найдет ли он оправдание себе, что всю жизнь изменял своей жене, любимой и дорогой, в которой души не чаял, которую готов был на руках носить -- и носил!, которую не бросил ради молодой и стройной, которую холил и лелеял в меру своих больших возможностей, он, кто вечером, переспав с очередной своей пассией, утром, как ни в чем не бывало подкатывался под бочек к своей женушке, не испытывая при этом никаких угрызений совести?
Интересно, что он ответит на это? Наверняка так, как человек никогда не задумывающийся над вопросом о смысле жизни:
-- Старик! Что пропито и проебено, то в дело произведено.
Отшутится как всегда и не узнаешь, что там у него на сердце за этими шутками. Скрытный стал, чертяка. Да и как таким не быть, если богатей, владелец пароходов. Вожжаясь с подобными ему, волей-неволей станешь скрытным. Бизнес -- мать его ети! Как он уродует людей! Слава богу банкноты не зазастили окончательно ему глаза, так же по-доброму и влюблено смотрящих на своих самых лучших, самых верных друзей -- Леху и Игоря, сидящих рядом с ним в сауне за обильно заставленным едой и питьем столом.
Вся троица пребывала в полу-летаргическом состоянии невесомости после всех банно-телесных утех: Леха клевал носом, Жора похрапывал и потихоньку, совершенно не таясь, попердывал, активно переваривая все то, что он съел и чем закусил в процессе обильного возлияния, а Игорь, как всегда в такие минуты покоя думал свою вечную думу о несовершенстве мира.
-- Ради справедливости надо заметить, что и наши перестроечные бабенки не остались в долгу перед кобелирующими мужичками. Это сословие не переводилось в любые времена, будь то война или мир, засуха или урожайное ведро и, уж если говорить по самому большому счету, то и в самые трудные годы -- годы реформ бабенки как ни в чем небывало все одно стреляли себе в удовольствие сороку или ворону.
У Игоря был знакомый снабженец Ротиков. Пройдоха, которому в рот не только палец опасно было совать, но и сухой сучек. Враз откусит.
Тот, выйдя на пенсию загрустил: халявных денег нет, а выпить хочется, а на пенсию особо не разбежишься. Но пошла перестройка, начали появляться сауны, клубы по интересам, мотели, а к ним мамзели. Ротиков устроился в строящуюся сауну агентом по снабжению, по современному менеджером, не принимая сердцем это заграничное словцо за полную обезличенность сути его работы:
-- Менеджер, мать их за ноги! -- язвительно заявлял он. -- Что это означает неизвестно! главное модно и современно. А по-нашему толкач, и точка. Я менеджер по закупкам! Сегодня любой дурак закупит все, что нужно, были бы деньги. Тут особой сметки и ловкости не нужно. Или еще менеджер по продажам. По старинке приказчик, по- нашенски завмаг.
Владелец будущей сауны и не знал, и не ведал, какое несамоварное золото пришло на его стройку века в лице этого самого Ротикова. Ниже среднего роста, плешивый и худой, в костюмчике двадцатилетней давности покроя, в стоптанных ботинках бегуна от долгов, он производил впечатление замученного жизненными невзгодами человека. И взят он был на эту службу по протекции ба-а-льшого человека из правительства Москвы, у которого Ротиков был в Советские времена на прекрасном счету. Считай взяли из жалости. А что вышло?
До него в сауне был один молодой, самоуверенный и наглый раздолбай, так тот деньги считал только для отчета, не экономил, полагая, что деньги не его, а хозяина, платит за все он и ему и в голову никогда не приходило по неопытности, что наличные деньги, попавшие в руки снабженца старой закваски, уже не хозяина, а его и он волен ими распоряжаться так, чтобы доставить на стройку заказанный ему стройматериал в полном объеме, нужного качества за минимальную плату.
Этот старый пройдоха сразу сообразил, что рынок ему может дать то, что не могло дать кондовое госплановое снабжение с его твердыми ценами, фондами, нарядами, лимитами по безналичному расчету и прочей канувшей в лету совковой мурой. Новое время показало кто правит балом в экономике -- его величество чистоган! А где наличные деньги, там и торг. Чем он хуже бабушки, выторговывавшей на рынке пятак за пучок морковки?
-- Ты заметил, Игорь, как сейчас пишутся ценники? Очень хитро. Например, идешь покупать сковородку. Цена 9,90 долларов. Не десять ровно, а чуть дешевле. Психология! Скидка мизер, а действует на покупателя как красная тряпка на быка. У америкашек переняли и наших мудаков приучили к этому фуфелю. Если янки выцыгагнит никель с покупки, то рад до сраки! Как же, он совершил выгодную сделку! А...
-- А, -- перебил его Игорь, -- скидка и стоимость рекламы входят в цену на товар, это и ежу ясно.
-- А я пошел другим путем. Я даю хозяину настоящую скидку в денежном исчислении. И себя не обижаю. Во!
-- Ну, ты даешь, Ротиков!
-- А як же! К примеру, надо ему три тонны цемента, а это шестьдесят мешков. Щеки надую и иду по оптовому рынку, прицениваюсь. Продавцы галдят: -- хозяин, бери! Мешок не рваный, цемент сухой! А я оптовик, мне не пять мешков надо. Не спешу, ищу того, кто шестьдесят мешков за целый день не продаст. Торгуюсь, сбиваю цену до десятки с мешка. Вот тебе и реальный денежный навар. Это раз. И два -- постоянный продавец. А три -- хозяин знает рыночную стоимость каждого мешка, а не договорную, оптовую, а я ему в зубы половину навара -- он и доволен. И так во всем. Трудно, брат, привыкать от хорошего к плохому. А там, где все кричат "Купи! Купи!", жить можно, если с умом.
Вот таким Макаром Ротиков хвастался своим житьем-бытьем в сауне, сидя с Игорем за парой кружек пива с прицепом в баре на Новом Арбате.
-- Да знаю я все эти макли, можешь не рассказывать! Эка удивил!
Игорь, сдунув пену с очередной кружки, поднял ее над столом так, чтоб на глазок по цвету пива определить степень его разбавки водой.
Увидев старания коллеги, Ротиков засмеялся:
-- Не дергайся, тут не разбавляют. Себе дороже. Клиент попрет в другое место пиво пить. Однако как крепко в нас сидит наша старая жизнь с ее вечной наебаловкой!
Разговаривать было трудно, пришлось чуть ли не кричать, напрягая голосовые связки, чтобы услышать друг друга. Из динамиков пивного бара гремел отупляющий и бьющий по ушам барабанный стук и тарабарщина рэпа, похожие на грохот кузнечно-прессового цеха. Рядом обосновалась весьма поддатая компания молодых бездельников с шестистрункой. Две снулые девицы в облаке сигаретного дыма слушали своих парней, которые надрывно и вразнобой, нещадно фальшивя, пели тонюсенькими голосочками что-то невразумительное и нудное на аглицком языке.
-- Пойдем отсюда, Ротиков, -- сказал Игорь, -- тут сойдешь с ума от этой кузницы. Слушать это -- не цемент покупать. Никак не могу привыкнуть к попсе, да и не хочу.
-- Да, Игорек, новые времена, новые песни. А вот насчет кузнечного шума ты прав, и не прав. Вот я помню у нас в селе кузня стояла на горке. Как я мальцом любил слушать мелодию кузнечных молотков! Молотобоец кувалдой бах по заготовке, а кузнец маленьким молоточком по наковальне тюк! Да не раз, а россыпью, словно подбадривая напарника, да все в ритм: бах! -- тюк, тюки-тюк! Бах! Так-тюк-тюк! Звон на всю округу! Хорошо.
-- Так то мелодия, сам говоришь. А тут сплошной стук. Иной раз мне милее скрип расхлябанной двери, чем этот бам-бам. Слушай, Ротиков, а не добавить ли нам в тихой кафешке? Есть тут одна около Гнесинки.
В кафе было тихо и немодно. Два из четырех столика были незаняты, за столиком у окна ели мороженое две смешливые школьницы, за другим рядом с ними уселись бывшие снабженцы. Молоденькая официантка принесла им по пятьдесят грамм водки и кулек жареных фисташек:
-- Может желаете музыку включить? -- любезно спросила она.
-- Нет, нет, -- поспешно ответил Игорь, -- музыка там, -- и он махнул рукой в сторону здания Музыкальной Академии имени Гнесиных, видимого через челки школьниц в окне кафе, -- а нам желательна тишина.
Когда официантка, вежливо улыбнувшись, ушла, Игорь продолжал:
-- Впрочем полная тишина иногда может оглушить почище попсы.
Он на минуту задумался о чем-то своем, потом резко мотнув головой, как бы желая сбросить с себя какую-то тяжесть, быстро спросил Ротикова:
-- Знаешь, я часто бываю в саунах...
-- Даже? -- удивился тот. -- Однако! Так ты при деньгах? Удовольствие-то это дорогое!
-- Особенно, если там оттянуться по полной программе, -- подтвердил Игорь.
-- Меню, а значит и кухня всегда в нашем распоряжении, а вот внутренняя кухня заведения мне неизвестна. Что делается в стенах каждого номера мне хорошо знакомо на практике, а вот что происходит за его дверью?
-- Например? -- спросил Ротиков.
-- Ну... ну, например, приходят ли в сауну дамочки погулять -- оттянуться, как это делают их мужья?
-- Ха! Сколько угодно! И оттягиваются, как ты выражаешься, почище своих муженьков. Вот послушай...
Им было хорошо вдвоем в этой тихой и скромной кафешке. Спиртное грело им душу, а дружеский разговор -- сердце. Снабженческое прошлое обоих сближало их, а настоящее радовало еще одним заходом по пятьдесят грамм запотевшей под те же орешки.
-- А ты, погляжу я, оказывается хо-о-до-ок! -- иронично протянул уже захмелевший Ротиков:
-- Бес-то в ребро нынче очень дорог!
Это было сказано так громко, что челки во всю дымивших сигаретами школьниц, мгновенно качнулись в сторону друзей. Заметив это, Ротиков тут же перешел на полушепот:
-- Вот школьницы мороженое лижут, да подслушивают, что взрослые дяди говорят, а скоро пивко попивать будут. Курят, пигалицы. Курят, синюшные да тощие и не знают, что они будущие клиентки саун, кормилиц наших. Мы с тобой некурящие осуждаем их за курение, а сами строим сауны для них, где они очень скоро будут покуривать, но уже без нас.
-- Скажи, друг, почему все, что мы с тобой строили и стоим сейчас никому не на пользу? Что вышло в сухой остаток после всех наших измов -- социализма, коммунизма, теперь капитализма? Две девчушки, одна с мобильником все время нажимает кнопки, другая вся в проводах, как телеграфный столб, с наушниками в ушах вместо изоляторов и обе с сигаретами. И ты туда же...
-- В сауну я хожу за компанию -- друзья иногда зовут. Есть у меня друг, Жора, богатей да бабник, любит в сауне погулять. Вихрь удовольствий развеял его шевелюру, а чужие подушки отполировали его лысину, но он еще не угомонился. Вот и ударяем там иногда по бездорожью и разгильдяйству, потом то-се...
-- Завидую я твоему то-се. А я пас, чайник висом висит, даже не на пол-шестого, -- грустно признался тот:
-- Изжевало меня снабжение. Сам знаешь, как было: пили много, если мало, всухомятку да не вовремя, больше закусывали, да занюхивали рукавом, вот и гастрит. Хорошо не язва. Слава богу ноги еще бегают, а рука запросто стакан поднимает -- и тому рад. А если честно сказать, то если бы у меня и стоял, то все равно не полез бы на все эти нынешние дырки. Самая подлая хамелеониха по сравнению с нашими намакияженными посетительницами -- белый мучной червяк, ей-бо!
Он посмотрел в сторону школьниц и, увидев, как те, вставив себе в ухо по микрофону от плейера, молча дергаются под неслышимый друзьям ритм, отрешенно глядя в потолок кафе, с полушепота перешел на разговор, по громкости более соответствующий уже выпитому.
-- Вот ты спрашиваешь о скрытой кухне сауны. Чтоб ответить, надо начать издаля.
-- Валяй хоть с какого боку, время терпит, -- подбодрил его Игорь.
-- Так вот, под сауну, где я толкусь, дали бывший овощной магазин. Вверху торговый зал, внизу овощехранилище, холодильные камеры, подсобки всякие. Надо было из подвала сначала вывезти все эти прогнившие потроха, а потом рыть там котлованы для бассейнов и обустраивать номера. Работа пыльная, грязная, тяжелая, из механизмов один пердячий пар. Наняли пенсионера-москвича из бывших прорабов, а тот с оптового рынка привез десять Бабаев на эту черную работу. Я поехал к одной бабенке, завхозу школы интерната для дебилов, набрал у нее ссаных матрацев, подушек, одеял да дырявого белья за выпить-закусить вместе с комендантшей и кастеляншей -- и на стройку. Бабаи рады наши! Спят на полу на матрацах с бельем, на электроплитке харчь готовят, черно-белый телевизор смотрят, милиция их не тревожит -- благодарят!
Вскорости пустили два номера в эксплуатацию, а еще три доделывать надо. Для этого оставили троих, что посмышленее и порукастее.
Однажды пью чай на кухне, слышу шумок по сауне идет, буфетчица с официанткой да банщиком переругиваются.
-- Да где ж им взять-то? -- надрывается банщик:
-- По объявлению одни "парни", так это для пидеров, а им хер нужен, а не жопа!
Подхожу и спрашиваю: -- В чем дело? А они:
-- Три тетки с большого бодуна приехали к нам попариться и похмелиться. Все трое на иномарках. Заказали аж две бутылки Хеннеси Х.О. и пол стола закуски. А сейчас пьяненькие орут под караоке и все в один голос требуют мужскую компанию. Так и кричат: -- Хотим мужиков! А где их взять в одиннадцать часов утра, да и откуда? Другое дело девочки по вызову...
Тут Ротиков замолчал, взял пустую рюмку двумя коротенькими пальцами и, покрутив ее навесу, сказал:
-- Давай еще, что ли? Эх, жизнь! Раньше стаканами лопали, а теперь мерзавчики считаем!
Заказали еще. Выпили. Ротиков раскраснелся, ему захотелось пить и он, пошатываясь, сам поплелся к стойке маленького бара за бутылочкой "Фанты". С жадностью приложившись к горлышку пластмассовой бутылки он выпил добрую ее половину, отчего на лбу и на обширной лысине выступили крохотные бусинки пота.
Вытерев их смятым платком, он продолжил свой рассказ:
-- Ты же знаешь, что бСльшая часть мужиков всегда искала любви доступной, по сегодняшнему секса, а вот бабенки наши хоть и не перестают мечтать о принце, но не брезгуют и платной любовью.
-- Ты хочешь сказать некоторые из них? -- уточнил Игорь. И тут же поежился от мысли, что среди них могла быть и его Лизанька.
-- А что? -- подумал он, -- при современном эмансипе комната в сауне, где он сам нет-нет, да бывал в компании Жоры и Лехи, самое удобное место для тайных встреч.
-- Зачем обобщать? Конкретно дело было так:
Я тебе говорил о трех строителях, бабаев -- таджиков, что достраивали сауну. Они, не имея регистрации, безвылазно жили в сауне, боясь попасть милиции на глаза, естественно без женщин. Мужики все молодые, с южным темпераментом, черноволосые и черноглазые, нос с горбинкой, в глазах вечная зависть к тем, кто с девочками у них на глазах веселился в ими же построенных номерах. И я подумал: а что, если их запустить к этим трем? Не ради хохмы, нет, просто я по своей старой совковой привычке болею за дело, которому служу и мне захотелось, чтобы возникшая проблема была решена. Вот ведь как крепко сидит в нас эта привычка! Казалось, какое мне дело до забот буфетчицы и банщика? Ан, нет, полез со своим рацпредложением не знамо чего ради и говорю им: а таджики на что?
А они давай руками махать, дескать ты что, очумел, они и не пьющие по своей мусульманской вере, а там с ними бухать надо, только свою черную травку из баночек жуют целый день, да и разговаривают плохо, да небритые, нечесаные, да неотесанные. А я им в ответ свои резоны:
-- Зато молодые, стройные, смуглые, мускулистые, а главное голодные до баб. И потом. Что вам сказано? Хотим мужиков! Вот и получайте их по половому признаку, а не по национальному, а признак у всех трех один -- стоячий.
Убедил!
-- Кого?
-- И тех, и других. Бабаи сначала растерялись от моего предложения и ни в какую: залопотали меж собой по своему, волнуются. А у меня с ними с самого первого для работы был четкий договор -- при мне разговаривать только по-русски, мало ли что они замышляют... Цыкнул на них, а они в ответ -- боимся, мол, работу бросить, бригадир оштрафует, а может и выгнать, нам зарабатывать надо, место хорошее... Тут буфетчица им и говорит: -- Дурачье! Начальство только спасибо скажет вам, да и денег заработаете!
-- И чай бесплатный, -- ввернул я ей вдогонку.
Заулыбались! Уж очень они охочи до денег! а понять их можно, ведь на сто баксов в месяц у них целый аул сыт!
-- Да, это ты верно заметил, -- сказал Игорь, -- да и кто сейчас до денег не охочь?
-- Да, Игорек, время настало зверское. Сейчас деньги все -- и жизнь, и цель. А ведь что получилось из моего невольного сутенерства?
Тут Ротиков вздохнул так тяжко, будто ему предстояло идти по крутым лестницам Останкинской телебашни на самый ее верх.
-- Но об этом после, -- продолжил он. -- А пока затолкал я их в соседний номер, где они сняли с себя свои рваные спецовки, вымылись под душем, поскребли свои заскорузлые ладони щеткой, побрызгались дезодорантом и, обернувшись в простыни, как застенчивые привидения поплелись за банщиком в номер дамочек. А я за ними, посмотреть, да послушать, что будет, когда они войдут в номер.
-- И?
-- Дверь открыл банщик, они вошли и я услышал дружное, пьяное, громкое и визгливое "Ура"!
-- Не каркай загодя, -- озабоченно промямлил банщик, -- как бы они им с голодухи-то монды не порвали! Это вам не наши лярвы, которых хором дерут, а им хоть бы хны, лишь бы деньги платили!
-- Таких порвешь! -- хихикнула официантка. Тигрицы!
-- Ну и чем все кончилось?
-- А кончилось как обычно, наебаловкой из моего невольного сутенерства, не меня лично, видит бог, я не искал тут своей выгоды, а наших Бабаев. Весь навар с этой операции взяла себе буфетчица, заплатив рабочим по тысяче за два часа сплошного чеса с дамами вместо двух, да по пятьсот рублей чаевых от них, весьма довольных таджиками. Те вильнули своими налитыми задами, сели за руль иномарок, фью-ить! -- только их и видели. А ребята и тому рады: натрахались до рвоты, напились, наелись деликатесов со стола барынек, да еще и деньги получили. Я потом их спрашивал: -- Ну, как? А они в ответ качали головой, цокали языком и галдели: -- Легче штукатурку класть целый день, чем кар-бер делать со всеми троими!
Вспоминая об этом рассказе Ротикова Игорь думал:
-- Рассказать ли этим двум снулым судакам как наши бабенки не отстают от нас?
Но эта, лениво шевельнувшаяся в нем мысль тотчас была заглушена смачной отрыжкой от только что съеденного им большого ломтя свежайшей семги.
Сейчас друзья, будучи в одинаковых летах, но обладая разным темпераментом и кошельком, были едины в своем желании больше не продлять присутствие покупных девиц, которых пригласили для своих плотских утех на два часа в номер "люкс" в одной из многочисленных саун Москвы. Им надоело смотреть как вертится одна из них под цветомузыку около шеста, пытаясь вихлянием зада и тряской козьих сисек возбудить в них желание еще хоть на час оставить ее и двух своих подруг около их стола, обильно заставленного дорогими закусками и бутылками. Зрелище другой, плавающей в бассейне на спине, зазывно поднимавшей над водой свой пупок и густую махнушку, уже не волновало друзей, а третья, лежавшая ничком на бильярдном столе, раскинув ноги так, отчего все ее розовое женское хозяйство было видно во всех деталях, вызывала в них если не брезгливость, то полное равнодушие. А ведь час назад, когда Жора кием пытался загнать в ее лоно бильярдный шар, как в лузу, Игорь с Лехой веселились и замирали, когда он начинал прицеливаться со словами:
-- Уж сейчас-то я загоню тебе шарик под кожу! Своего гада волосатого загонял, и шар загоню!
После каждой неудачной попытки сделать это Игорь и Леха издевались над ним:
-- Никакой у тебя целкости нет! -- ржали они, и в ответ, бросив кий, он забрался на нее и тут же оприходовал эту живую мишень прямо на бильярдном столе, отчего они еще больше веселились.
Когда их привезли в номер, друзья уже с часок попарились, изрядно выпили и закусили и оттого прибывали в самом благодушном настроении. Им не надо было делить их меж собой: все это молодое и симпатичное женское мясо, каждое в отдельности и всё вместе, готовое к любым их сексуальным прихотям, было нанято на два часа многоопытным Жорой:
-- Через час запустишь к нам трех профур помоложе, чтоб в любые дыхательные и пихательные, понял? -- сказал он банщику.
-- Полторы тысячи за каждую в час, -- буднично изрек тот.
-- Оплата сразу.
Они впорхнули в номер, как бабочки, ярко одетые и намакияженные, с наигранно-веселыми криками "привет мальчики!", которым было уже за шестьдесят и, привычно раздевшись, дружно прыгнули в бассейн, жестами приглашая их следовать за ними. Вот так начались обычные посиделки с барышнями в номере: купание голыми в бассейне с притворным визгом, поочередное кувыркание с ними в двух комнатах отдыха на кроватях два на два метра, пропахшими чужой спермой, со страстно-заученными охами и ахами от якобы получаемого ими удовольствия, сразу забывается при выходе из сауны из-за сознания того, что это можно повторить в любой момент, были бы деньги и желание. Только один эпизод от общения с ними остался в памяти и тронул их многоопытные сердца, когда они обсуждали маленькую исповедь одной из этих трех, немного перебравшей коньяку, которая, пожив голову на объемистый Жорин живот, тоскливо посвящала его в свою беду: после платного секса иногда их тянет на лирические разговорчики.
-- А я, было, замуж собралась. Нашелся тут один парень, хороший, честный, работящий, люблю, говорит, женюсь... и целоваться лезет, а сам целоваться-то толком не умеет, всю обслюнявил, да и я разучилась -- нам с клиентами это нельзя, это святое, что мы блюдем, а так что хошь делай.
-- Ну и пошла бы за него, -- лениво процедил сквозь зубы Жора.
А Игорь с Лехой, наетые и напитые, так же лениво ожидали, что она ответит. А она вдруг выдает такое, отчего всем в одночасье стало ясно и понятно, откуда появляются анекдоты:
-- Конечно, замуж ох как хочется, -- вздыхала та. -- Он ведь не знает кто я такая, кошу под студентку, а как подумаю, что, будучи женой, ему давать надо бесплатно, так такая жалость к себе появляется, что плакать хочется! Чувствую, не могу трахаться с ним даром, хоть тресни!
И смех, и грех с этими путанами!
Наконец они ушли, так и не раскрутив друзей еще на час пребывания в их обществе. Игорь вырубил ненавистное ему караоке, грохотавшее все эти два часа и бившее по ушам до боли в висках, и друзья, жмахнув по стопочке, разлегшись на диванах, стали наслаждаться тишиной.
И тут Леха, склонный к философствованию, задумчиво произнес:
-- Вот ведь время настало! Бери журнал знакомств, выбирай по фото партнершу на час-другой, ее тебе быстренько привезут, только плати. А бывало, в застойные времена, купишь бутылку портвейна, распустишь хвост свой павлиний и айда ухаживать за ней. Ссышь около нее кругами, говоришь всякие ласковые слова, вертишься около нее с заранее стоячим и какое удовольствие получаешь, когда уговоришь! Сам по себе процесс завоевания сердца дамочки был интересен, а сейчас? Заплатил -- и сношайся до рвоты. Деньги убили любовь и романтику! Вот ты Жора, Тюлькин флот, мариман хренов, помнишь, как завидовал тем, кто ходил в загранку на торговом флоте. Как разевал свою варежку шире маминой, когда они рассказывали тебе о стриптизе в забугорных портах, как поедал глазами порножурналы, привезенные ими оттуда? А теперь у тебя десяток своих сейнеров, возят крабы япошкам и ты все, о чем мечтал раньше, можешь купить.
-- Было дело, да прошло, -- лениво отозвался тот. -- Ты прав, за деньги теперь можно многое купить, да только вот беда -- покупки все одинаковы. Ну стриптиз, ну секс всякий -- надоело! В ночных клубах одно и тоже -- зады, сиськи, ляжки в разных вариантах, камасутра хренова, а мне за свои кровные хочется такого, новенького, чтоб проняло мое нутро, чтобы увидеть и испытать то, что доселе при всех моих возможностях я не испытывал.
И тут Игорь, невольно вспомнив об Алике хромолыге и об его уникальном номере, вцепившись в последние Жорины слова, как клещ, сказал:
-- А что, Жора, не слабо тебе за один мой рассказец, если он тебя проймет, как ты говоришь, до нутра, выложить мне сто баксов? Уверяю тебя, если бы ты видел живьем то, о чем я хочу рассказать, то подарил бы мне один из своих пароходов.
-- Сейнеров, -- уточнил тот, -- а потом это все слова. Надоело! И что ты можешь поставить против парохода, если твои слова не проймут меня?
-- Идею. Для делового человека это товар, -- парировал тот его язвительное замечание и добавил:
-- Впрочем, я тебе этот сюжет дарю, уж больно свежа была семга.
Все выпили по рюмашке. Жора с Лехой приняли безразличные позы на диванах, всем своим видом показывая, что их никакими рассказами в этой жизни уже не удивить, а Игорь, присев на пуфик так, чтобы видеть лица обоих, начал было свой рассказ, как Жора опять забухтел:
-- Взять хоть китаянок, которых у нас во Владивостоке пруд пруди. Слушок прошел, что у некоторых из них манда под 45® продольно-поперечная, во! Ну, думаю, вот это кайф! С десяток перетрахал в надежде найти такую аномалию, а они такие же, как наши Маньки, только кожа желтая, да косоглазые.
Он вздохнул, привстал с дивана посмотрел на разгромленный стол и, не увидев хотя бы наполовину налитой рюмки, в безмерной лени вновь упал на диван. И уже оттуда продолжал:
-- Безногих пробовал, безруких то же, -- обреченно скулил он, -- осталось разве что ведьму поймать на помеле, да где ее взять? Сказки...
-- А ты по купечески, как бывало в Сандунах, при проклятом царизме пробовал? -- вопрошал Леха.
-- Это когда толстожопую девку ставят на четыре кости на блюдца и на мыльном полу со связанными сзади руками пытаются загнать ее в угол своей мудой? -- нехотя уточнял Жора. -- Ерунда все это. Пол в мыле, сам в мыле, а член сухой. Конечно со стороны смотреть -- смешно, а так, чтобы дух захватывало -- такого не испытывал.
-- Бедный, -- хихикнул Леха. -- Твои извращенные фантазии вертятся только около бабьей дверки. А ты купи любовь мальчиков и стань калифом на минуточку -- минеточку.
-- Нет, друган, я нормальный мужик и люблю женщин, и только от них я хочу получать то, что даже не знал и не ощущал. А все эти свинки в армейских подсобных хозяйствах, овечки в горах Кавказа, шведские семьи, коблы с хлыстом и наручниками не для меня.
-- Ну, тогда и слушайте, как одна женщина делала так, что у здоровых и молодых мужиков глаза на лоб лезли, -- вмешался наконец Игорь.
-- Вали, но только не в штаны, -- спокойно прокомментировал Жора начало рассказа, проиграв туш на своих толстых белендрясах, и эта непосредственность его натуры, его ребячество, Игорю очень нравились, потому что он сам часто бывал таким, не по годам легкомысленным, и никогда не ставил крест на себе в свои шестьдесят.
Но прежде надо объяснить, как Игорь, обычный пенсионер с крохотной пенсией попадает в такие компании и за какие такие шиши гужуется в обществе толстосумов в номере "люкс"? Легче объяснить человечеству смысл его жизни, чем это.
Вот Леха. Каменотес, автор-изготовитель дорогущих надгробных памятников тем, что гибнет в наше время в борьбе за деньги и власть, когда родственник или друг убиенно-погибшего, которому он сварганил памятник в фантастически сжатые сроки из черного мрамора "Габро" приглашает его немного расслабиться, он иногда говорит:
-- Пойду, но с другом.
-- Что, нужный человек?
Трудный вопрос.
Во Всяком случае, знакомы они были еще со школьных времен, как и с Жорой, который кончив институт поехал работать во Владивостокский порт каким-то механиком, да так и врос там в свой пирс.
В Москве он бывал наездами, рос по службе, и каждое его появление сопровождалось длительной гульбой. А с приходом перестройки он заматерел, забогател, потолстел, но связи с друзьями не терял.
А Игорь, болтаясь в своем снабжении, все это время вел летопись их общего совкового быта напрочь отвергая в ней любые политические оценки тех времен, описывая только то, что происходило вокруг него.
Две причины руководили ими, когда они приглашали Игоря на халявную гульбу -- давняя дружба к нему и тайное тщеславное желание попасть на страницы его воспоминаний, которые год от года пухли, валяясь в тумбочке. Иногда Игорь ворошил пожелтевшие страницы, где была отображена странная жизнь многих людей и думал:
-- Писатель пишет в стол, он в тумбочку, и оба тайно мечтаем, что наши труды увидят свет. Иногда он им читал свои заметки, например о том, как пили на троих во времена Брежнева, они слушают, крякают от удовольствия, вспоминая свою молодость и отменное качество водки в те застойные времена. И вообще, Игорю всегда везло на друзей. А то, о чем он хотел рассказать, началось со случайного знакомства и Аликом хромолыгой в конце правления Хрущева, с московским маклером и каталой, с перекупщиком золотишка и камушков около скупки ювелирных изделий на еще истинно старом Арбате, по которому в ту пору гулял молодой Окуджава, с бывшим политзеком, безногим инвалидом и бабником.
Отец и мать его были накрыты первой волной сталинских репрессий в 1936 году, а он попал в детдом. Когда получил паспорт, то начал качать права, пытаясь узнать судьбу родителей в соответствующих органах и докачался, что его самого посадили. На лесоповале его задавило бревном, и он вышел на свободу с чистой совестью и без стопы левой ноги. Узнав, что родители погибли в Читинских лагерях, он сказал себе:
-- Все. На такую власть я работать никогда не буду.
И не работал, благо инвалидность позволяла.
Однажды, проходя мимо ресторана "Нева" на Пушкинской улице, Игорь помог не упасть хромому человеку, в сильном подпитии выходившему из него на свежий воздух, морозного вечера.
Так они и познакомились.
С тех пор он таскал Игоря на бега, рассказывал про свои макли, учил играть в карты и модную тогда железку, определять на зуб пробу золота, кадрить девушек на улице, но все это не приклеивалось к нему, чему он сначала удивлялся, а потом зауважал и на недоуменные взгляды своих подельников, мол "кто это?", отвечал:
-- Это мужик и не лезьте к нему со своими маклями.
Тут Игорь услышал голос Жоры:
-- А ты нам не будешь рассказывать, кто была твоя бабушка? Больно издалека подбираешься к нашему завороту кишок! Покороче не можешь, Склифософский?
-- Всякой блевотине предшествует обильное едиво и питье, -- ответил он и продолжал:
-- Знаете, что я думаю по поводу нашего пребывания здесь? А я думаю, что иногда стоит нарушать моральные принципы, иначе не интересно было бы жить.
Однако, делать это надо так, чтобы не наносить ни душевный, ни материальный урон окружающим тебя людям, а тем более близким и любимым, иначе это будет сплошной низостью с твоей стороны.
У каждого, кого ни копни, есть свои тайные страстишки, верно? -- спросил он у своих, было начавших зевать, слушателей.
И получив в ответ неопределенное сопение, продолжал:
-- Им тоже хочется вырваться на свет божий из тайников человеческой души, побегать и порезвиться, как та собака, которую утром выводят на прогулку около своего дома. Вспомните, что она вытворяет, когда ее спускают с поводка? И какая она возвращается домой к своим собачьим обязанностям? Тихая, умиротворенная и покорная своей судьбе.
Жора! -- послышался Лехин голос с дивана, -- пока он не начал рассказывать о повадках и нравах обитателей московского зоопарка, давай выпьем по маленькой.
Присоединившись к ним и взбодрившись, Игорь продолжал:
-- Успокойтесь. Предисловие окончено. Перехожу с самой сути будущего вашего заворота кишок.
-- Так вот, однажды в Елисеевском я встретил трех моряков из Калининграда, с которыми познакомился в середине 60-х годов, служа там в военно-морской авиации. Родственные души! Они в то время своим ходом перегоняли новенькие сейнеры на Дальний Восток через Балтику, Атлантику, Средиземное море и Тихий океан.
Тут он решил поддеть судовладельца:
-- Слышь, Жора, уж не на этих ли судах ты возишь контрабанду япошкам? Может эта связь времен подогреет твой интерес к моему рассказу?
Жора молчал, застигнутый врасплох исторической параллелью Игоря, а тот продолжал:
-- В Москву они прибыли самолетом из Владивостока со шмотьем импортного производства, платой за затяжной рейс и кувыркание в волнах по привычному им маршруту.
Разговорились.
Конечно, они хотели женского общества и интима, а поскольку в те, сплошь пуританские времена, в Советских гостиницах существовали жуткие строгости, и население не знало такого слова, как путана, глаза их были печальны, а плотские вожделения, горящие в их теле, являлись для них невыполнимыми из-за полного отсутствия надлежащих связей в Москве. И они, увидев меня, и зная, что я местный, с надеждой на успех, начали подталкивать меня к той опасной дорожке, которая называется сводничество.
Поскольку я стал опасаться за целостность гульфиков их форменных брюк, видя как азартно они посматривают на ножки и попки москвичек, а те, в свою очередь, с восхищением смотрят на эту загорелую троицу, я решил уберечь их от преждевременного инфаркта и позвонил Алику, который через полчаса пришкандыбал в садик во Дворе Бахрушинки, где в ожидании его мы усугубили кило "Столичной".
-- Какие невоспитанные у тебя друзья, -- покачал головой Алик. -- Пить водку в кустах, без закуски, да еще стаканами?
Игорь был невозмутим:
-- Что у моряка-торгаша на уме после пятимесячной балтанки в море-окияне, когда он проездом в Москве, а в кармане тугая пачка денег, в чемоданах заграничные шмотки, а в сердце весна? -- спросил он своих новоявленных друзей.
И сам себе ответил:
-- Им, вскользь познавшим только теорию блуда забугорных городов, хочется практики! И хромой учитель повез их к себе на квартиру убивать сразу двух зайцев: гулять на халяву и реализовывать к обоюдной выгоде их заграничное тряпье.
Это было в пятницу, а в воскресенье ни свет, ни заря, звонок по телефону. В трубке Игорь услышал голос Алика:
-- Приезжай ко мне смотреть кино, не пожалеешь.
От недавно бодрых лиц плавсостава остался один загар. Тугой ветер их недавних желаний перешел в полный штиль. После плавания по океану любовных утех и обильного возлияния, паруса их стройных фигур обмякли. Они сидели за разгромленным столом и лениво ковырялись в остатках былого пиршества. Костя -- старпом, самый старший среди них по возрасту и званию, уныло вещал:
-- Везде одно и то же... Что в Гибралтаре, что в Суэце, что в Кейптауне. Одно радует -- наши Наташки, наши честные давалки! Дают не за деньги, а ради общения и процесса! Таких там нет, а как радовались копеечным нейлоновым кофточкам!
Сказав это, Игорь обратился к Жоре:
-- Слышь, толстый траулер, это еще до тебя жаловались на нехватку острых ощущений!
-- Ничего особенного, -- ответил тот, -- все мы люди-человеки и все ненасытны в своих желаниях. Ты давай, трави дальше, а то в сон клонит.
-- ... Честные давалки! -- ворчал Леха в свою очередь:
-- Были времена, да все прошли былинные! Ты давай поближе к двенадцатиперстной кишке.
-- Ну тут хитрюга Алик и говорит им, -- продолжил Игорь.
-- А что, братцы-матросики, хотите такого, чего ни в каких загранках нет?
При этих словах братцы-матросики зашевелились, а Паша штурманец засомневался:
-- Ты хочешь показать нам танец живота советского розлива? Групповуху с ишаком или приведешь какого-нибудь пидера Македонского? А может быть притащишь сюда ту самую знаменитую Машку, которая на всемирном конкурсе проституток взяла первое место?
-- Что-то я не слышал о такой, -- сказал я.
-- Была такая, говорят. Взяла три х...я в рот сразу, да так свистнула, что люстра упала, да все жюри покалечила. Покажу такое... Что можно посмотреть в стране. где нет и слова-то такого -- секс.
-- Голь на выдумки хитра, -- улыбнулся Алик. -- Я гарантирую единственный в мире номер, который продерет вас до самых ваших кишок.
-- Блеф! -- сказал Валя-моторист, -- Мотор без солярки!
Тогда Алик вытаскивает из кармана кусок, по тем временам большие деньги, хромает к окну, кладет их на подоконник и говорит:
-- Ваш ход. Если номер пустой -- эти деньги ваши.
Зная хромолыгу как большого мастера заводить людей, я отвел его на кухню и строго спросил?
-- Ты что затеял? Динамо? Так это же мои друзья!
-- Даю слово, что фуфла не будет. Лучше помоги подготовиться к показу.
Тут Игорь взял нож со стола и, постучав им по бокалу, как это делает председатель месткома, стуча карандашом по графину с водой, дабы привлечь внимание собравшихся на заседание, сказал:
-- Перехожу к главному и заранее прошу меня извинить за натуралистические и весьма неэстетические подробности, без которых мой рассказ не дойдет до глубин ваших оскудевших сердец и полных желудков.
-- Пока Алик ездил по своим делам, -- продолжал он, -- мы, согласно его указаниям, отодвинули от дивана стол, поставили рядом с ним два стула спинками к стене, а я притащил из ванной и кухни два хозяйственных ведра и две больших кастрюли без крышек, пару фартуков, груду полотенец и старых простыней, совершенно не зная их предназначение.
-- Уж не предложит ли нам хозяин ноги парить? -- вопрошал Паша, глядя на кучу этого хлама.
-- А если мозги? Вторил ему Костя.
Я молчал, глядя на эти таинственные сборы, и думал, как бы мне все эти несуразные приготовления не вышли боком, хотя твердо знал, что Алик никогда не бросает слов на ветер, а поэтому готовит какой-то сюрприз к собственной выгоде, без чего он не мыслил своего существования.
Полчаса в его отсутствии прошли в ленивом ожидании обещанного зрелища, двух заходах по рюмашечке и закусывании тем, что осталось на тарелках от вчерашней гульбы.
Эти слова Игоря оживили слушателей:
-- Может и нам последовать их примеру? -- сказал Жора и, привстав со своей лежанки, разлил водку по рюмкам.
Все вновь выпили и Игорь продолжал:
-- Алик вошел в комнату ожидания с бутылкой шампанского в руках. Поставив ее на стол, он начал нас рассаживать на диване и стульях, заставив всех одеть на себя фартуки или обвязаться от шеи до колен простынями. Вручив каждому по полотенцу, он торжественно поставил всем на колени кому ведро, кому кастрюлю, чему мы не переставали удивляться.
Закончив эти манипуляции, Алик отошел в сторону, осмотрел нас и нашу экипировку, а затем с некоторой торжественностью сказал:
-- Всем сидеть тихо, емкости с колен не убирать и глаза с происходящего не сводить. Ясно?
Мы охотно закивали головами, радуясь близкому началу неведомого нам зрелища, которое должно до кишок прошибить нас.
-- Сдается мне, братишки, что нас готовят к тошниловке, -- нарушил всеобщее молчание Паша. Все эти ведра, кастрюли, фартуки неспроста. Только как и чем можно нас укачать? Может он притащил каждому по креслу-качалке и собирается баюкать нас? Нас, месяцами видевших над собой только небо, а под собой воду!?
-- Да мне качка -- мать родная. Подтвердил Костя. -- За бортом семь баллов, другие пластом лежат, а я у кока в камбузе кислое молоко пью!
-- А может он краем уха прослышал про номер в Кейптауне, когда здоровущий негр на большом столе свинью резал, а та визжала как сотня боцманских дудок? -- начал строить свои догадки Валя-моторист.
-- Ну, тогда у него пустой номер, а деньги наши -- стал уверять Костя. -- Многие слабаки -- туристы из Европы, поблевывали, глядя на эту резню. Это точно, особенно когда этот негр напарницу блондинку в свинячьем ливере барахтал. Вот сучара был! Режет двенадцатиперстную кишку, а говно на нее вываливает, да саками из мочевого пузыря поливает...
-- А мне понравился конец этого свинства, -- вступил в разговор Паша. -- Помните? Он взял пожарную кишку, смысл струей со стола все кишки, обмыл девку до первозданной чистоты, а потом на этом же столе при всем честном народе ее и трахнул.
Многие тогда блевали в ведерко с шампанским, лед плавили.
Но тут, не обращая на всеобщий треп никакого внимания, Алик подошел к двери, ведущей в коридор, и сказал:
-- Мариночка, прошу! -- а сам подошел к окну и, опершись на подоконник, спокойно начал смотреть на дверь, в которую начала вливаться, медленно заполняя ее проем, черная, необычной воздушности материя, за которой угадывались кошачье-гибкие очертания женского тела.
В прокуренной и давно непроветриваемой комнате, всю в запахах мужского пота, спермы, селедочных хвостов, свежей горчицы, провансальской капусты и маринованных огурцов, вдруг повеяло волнующим ароматом дорогих тонких женских духов, отчего наши ноздри затрепетали, как гитарные струны, и нам вдруг послышались стихи о Блоковской незнакомке. Мы на миг увидели поле, до горизонта поросшее ромашками, а в голубом небе, невесть откуда взявшемуся в этой комнате, мы услышали пение жаворонка, который звал нас всех вместе с ним вверх, в самую высь к неземной красоте. Этот запах духов, это видение, эта тайна, спрятанная за темной тканью, заставили нас внутренне собраться в ожидании еще более прекрасного, чем то, что вмиг обрушилось на нас.
А незнакомка, подойдя к столу, начала деловито и прозаично убирать центр стола от грязных тарелок, рюмок и бокалов. Ее округлые обнаженные руки, с безупречным маникюром, ловко делали эту грязную работу. Взяв чистую салфетку, она до блеска отполировала высокий фужер и глубокую тарелку. Затем, почистив большую ложку, все это расставила около тарелки, присовокупив к ним два кусочка черного хлеба, как будто она собиралась позавтракать. В этом ее приготовлении была и откупорка шампанского, которое она поставила рядом с фужером.
Мы сидели на своих местах со своими дурацкими ведрами на коленях и тупо ждали, что будет дальше. Предчувствие какой-то огромной и немыслимой гнусности, постепенно стало сменять наш первоначальный настрой на зрелище прекрасное и неземное.
И вот она взобралась на стол и, медленно кружась, начала освобождаться от опутывающей ее ткани, постепенно освобождая от нее сперва свои стройные ноги, обутые в золотистые туфли на длинных шпильках, затем мы увидели ее роскошные бедра и талию, похожую на тончайшей работы кувшин. Сосуд ее любви был чисто выбрит, и губы его звали и манили нас в страну безумств и наслаждений. Две ее груди -- два холмика, вершину которых венчали два маленьких розовых сосочка, два бутончика розы, не желающих распускаться, были неподвижны и нам казалось, что они созданы из бело-розового мрамора.
Красива ли она была? Не знаю. Волновала ее загадочность. Ее лицо скрывала маска и мне казалось, что через ее прорези на нас смотрит пара озорных глаз, уверенная в победе над нами, в растерянности ждущих невесть чего в обнимку с нелепыми ведрами и кастрюлями.
Видя такое вступление, Петя-старпом не выдержал и, оторвавшись от лицезрения всех тайных и явных прелестей стоящей на столе дамы, сказал, обратившись к Алику, который с безразличным видом стоял у окна.
-- Неужели за такие большие бабки мы должны смотреть на этот рядовой стриптиз, да еще в домашних условиях?
-- Помолчи, капитан, подожди обещанного... Еще не конец плаванию!
И тут началось...
Сказав это, Игорь подождал, когда его друзья перевернутся на другой бок, и продолжил:
-- Она, оставшись в одних туфельках, извиваясь всем телом, повернулась к нам спиной и медленно начала опускаться на карачки над глубокой тарелкой, правой рукой подвигая ее под себя так, чтобы она расположилась по центру ее очка, которое все ниже и ниже опускалось к ней. Затем, заложив крест на крест руки около своего живота на свои согнутые ноги, она, замерев, начала кряхтеть, как это делают люди, желая опростаться.
И вот тут я почувствовал, что меня начало маленько тошнить, и я начал конвульсивно заглатывать откуда-то возникшую обильную слюну, липкую и противную. Посмотрев на своих друзей, я заметил, что и они делают то же самое.
Я вдруг поймал себя на мысли, что смотрю на сидящую на карачках женщину как кролик на удава, не могущий оторвать свои глаза от его злобной пасти, смотрю в то место, где пониже ее крестца расположился ее анус, обрамленный черно-коричневым кружочком сморщенной кожи, который начал слегка шевелиться и подрагивать от сокращений ее живота во время потуг. И вот из этой маленькой, сморщенной темной дырочки пошел легкий дымок, сначала без всякого запаха, в сопровождении характерного звука: пу-прр-пу!
Услышав этот звук и учуяв секунды спустя запах кала, все нутро мое вмиг вспучилось, живот полный еды и питья, дотоле блаженствующий от их изобилия во мне, забурлил и заволновался, как будто неведомая сила воткнула туда мутовку и айда там орудовать ею.
Подпустить шептуна, героически пёрнуть или предательски бзднуть -- это всегда соответствовало русской натуре, а вот слышать это, одновременно наблюдая за появляющимся вслед за этим дымком, исходящим из прекрасной женской попки в двух метрах от ваших глаз -- это совсем другое!
И когда мы увидели как из этого роскошного тела сначала чуть-чуть показавшись, высунулась черно-бурая головка того, что еще таилось в недрах ее двенадцатиперстной кишки, словно на глазок пробуя решить, стоит ли ей всей показываться на свет божий, а потом, видимо решив, что стоит, эта колбаска начала вываливаться на тарелку, игриво извиваясь при этом от обретения ею свободы.
При виде всего этого, мы дружно, как по команде, вскричали: "Бэ-э-э!", как стадо баранов, и начали, без всякой натуги, без этих пошлых трех пальцев в рот, вываливать из себя в емкости у нас на коленях все то, что до того с таким удовольствием пили и ели.
Только мы вытерли слезы на глазах, выступившие от ненатужного блевания, как мы увидели вторую колбаску, поменьше, которая уже свободно стремилась в тарелку.
-- Бэ-э-э! -- снова послышались наши надрывные стоны из сведенных болью глоток. Казалось, что наши кишки вот-вот выпадут из наших отверзых ртов, искривленных отвращением к увиденному. Мы видели наши рачьи глаза, отражавшиеся со дна наших ведер и кастрюль, заполненный густой и вонючей жижей нашей блевотины, пахнущей так дурно, и так знакомо, будто мы сейчас находимся в самой отвратительной тошниловке в конце Казанской дороги, где мужики пьют местное пиво, похожее на мочу, а потом им же блюют под близрастущие кусты, не стесняясь вдогонку и мочиться туда.
Между тем, наша садистка, делая похотливые движения бедрами, начала подтирать свой зад бумажными салфетками, что вызвало у нас очередной приступ тошноты.
-- Бэ-э-э! -- кричали мы по очереди и в ведра и кастрюли уже не падало обильное содержание наших желудков, а уже капельки и капелюшечки, похожие на слезы, редкие и горькие, в сопровождении стонов, полными боли, исходящими из самого нашего нутра.
Жора и Леха, доселе молчаливо слушающие рассказ Игоря, вдруг вскочили со своих диванов и со словами: "Ну и сволочь ты!" -- побежали, кто в туалет, кто к умывальнику, по пути издавая надрывные звуки: "Б-э, б-э" -- из закрытых ладонями ртов, и вскоре, как только они добежали до вожделенных раковины и унитаза, они дали волю своим чувствам, и оттуда понесся полновесный органный трубный звук, вышедший на волю из их утроб: "Бэ-э-э! Бэ-э-э!".
Когда эти звуки затихли, послышался плеск воды, и Игорь, привстав с пуфика, увидел их согбенные фигуры над раковиной, где они смывали слезы со своих щек и глаз, и охлаждали свои красные от натуги лица свежей холодной водой.
Когда они опять улеглись на своих диванах, тот издевательски поинтересовался, спросив их:
-- Ну как, пронесло? Хорошо проблевались? А ведь это первый акт.
-- А что, у тебя, садиста, второй есть? -- с тревогой спросил Леха. -- Может хватит?
-- Не-е-т, -- с удовольствием ответил Игорь. -- Мне хочется честно заработать если не пароход, то свежий кусочек семги. Как ты смотришь на это, Жора?
Жора на перспективу дальнейшего мучения своего обширного пуза смотрел мрачно:
-- Если бы я не знал, что ты выходец из хорошей, культурной семьи, и не способен выдумать эту гадость, я бы заткнул твою глотку целой рыбиной этой семги, писатель хренов! А поскольку ты жалкий свидетель этих гадостей, и сам страдал от собственной дури -- трави дальше, если есть продолжение. Все равно придется заказывать еду, тут -- и он похлопал себя по животу, -- уже пусто.
-- Вы думаете, что на этом наши страдания кончились? -- продолжил Игорь.
Друзья неохотно шевелились на своих лежанках, а Леха, видимо больше всех натуживший свой кишечник, голосом обреченного на четвертование, мученически выдавил из себя:
-- Неужели эта мерзавка еще что-нибудь делала этакое?
-- То-то и оно! -- радостно подтвердил Игорь. -- Продолженьице было еще похлеще!
-- О-о-о! -- застонал Жора. -- Может хватит и мы закажем семги?
-- Нет, -- сказал Игорь твердо. -- Блевать, как и делать любую работу надо до конца.
Так вот. Мы уже выблевали все, что было в наших желудках, но Алик все своим видом показывал, что конец преставления еще впереди и, что он хочет честно дождаться полного нашего изнеможения и своего выигрыша.
Мариночка же, наша мучительница, которую мы уже успели возненавидеть всеми закоулками, всеми клеточками своих издерганных болью желудков, невозмутимо сошла со стола, взяла стул и села на него напротив всей нашей компании, по-прежнему сидевшей со своими вонючими ведрами и кастрюлями у стены.
Она налила себе бокал шампанского и осушила его одним махом, всем своим видом показывая нам, что она очень довольна результатом своих трудов.
Видимо наши стоны доставляли ей удовольствие, она хитро улыбалась: -- погодите, то ли еще будет!