"Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится
на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои."
Екклесиаст, глава 1, стих 6.
Всё было, всё есть, всё будет...
Вместо пролога
Что - если настала бы тишина,
Не на день - навсегда?
Отражение долгого сна -
Тишина навсегда тишина...
Тишь - бездонная пропасть -
Улететь, раствориться, пропасть
В ней, в тиши... В ней -
Нирвана...
Тишь - она -
Отражение долгого сна.
Мир сошёл бы с ума -
Шум исчез, гам исчез - тишина,
Как немое кино -
Суета, толкотня и -
Тишь -
Она -
Голубое окно
К себе, если не спишь.
Если сам с собой в тишине,
Если мир ликует в весне...
Отражение долгого сна,
Избавленье и боль -
Тишина
Глава 1
Чёрной тенью метнулась из ослабших пальцев и закачалась гудящим маятником трубка. Я до боли, так, что побелела ладонь, ударил, (хотя зачем? – ведь он же не виноват! ) серый ящик. Чёрт!.. Эти цифры … Они набирались с трепетной надеждой, всё во мне затихло. Чего я хотел бы сейчас – это чтобы там подняли трубку, этот кусок пластмассы, ставший весом равный моей судьбе. И когда пискнула последняя цифра, и когда длинный безжалостный гудок пронзил сердце, внутри что-то оборвалось и мир замер. И только во мне тягуче-медленно раскачивался маятник. Вот остановился и он; время застыло.
Я хотел стряхнуть это тягостное оцепенение и ударил, ударил безмозглую штуку, отказывающуюся мне помочь. Телефон захлебнулся рваным режущим уши писком, но я уже ничего не слышал… Из забытья меня вывел бесцеремонный стук.
– Ну сколько ещё можно пиздеть – люди ждут! – мордастый тип, весь в коже, сверкнул золотым ртом.
– Извините… – послышался мой голос, словно записанный невесть когда на ленту и только сейчас воспроизводимый.
Золотой зуб сделал ручкой и захлопнул дверцу. К нему судьба оказалась благосклонней, – уже через пару секунд он, скалясь, отрывисто что-то кричал в трубку, выплёскивая далёкому собеседнику всё накопившееся нетерпение.
Эх, судьба, – всплыло в голове, – если она – дама, то здесь применимо “Чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей”. Хм… Жизнь… Судьба… Да. Если у вас депрессия, то не о чем больше жалеть…
Глава 2
Солнце стояло в зените, когда я преодолел часть расстояния до своего убогого (убого – убога, мы все живём у Бога, – каламбур однако!) жилища.
Тень задыхалась под ногами. Вминая её в расплавленный асфальт, я брёл в никуда… Если тебе надоело жить, то прольётся масло на рельсы трамвая…
Визг тормозов лишь на миг вернул меня в покинутую реальность.
– Ты! Что!? Придурок! – хлопья звуков, плавно кружась, сыпались с белёсо-голубого свода и падали в бездонный колодец, забитый облачной ватой. Тело моё встряхнулось.
– Твою мать! Глухонемой, что ли?! – чёрные зрачки, полыхая гневом, надвинулись; искры посыпались на самое дно – Твою мать! – и, почти участливо, – чокнутый… Ну и хуй с тобой.
Меня куда-то потащило.
– Вот это – тротуар, а то – улица. Надо по тротуару идти. Понял? Ну… Топай!
Глава 3
Что ни случается – всё то к лучшему, – встряска помогла – иначе я так бы и затерялся в этом, ставшим сразу чужим лабиринте. В короткое мгновение прояснения я увидел табличку – оставалось всего-то, да ладно, какая там разница… Вот это меня и угнетало.
Я растягивал эти жалкие метры как кондом. Я убивал время, а оно убивало меня. И всё же то, что я задумал, эта проклятая ситуация, этот миг развязки, кульминация, апогей или, наоборот – перигей приближались неотвратимо – расстояние сокращалось.
Я ещё имел возможность… Канавой улицы миновать дом и отдаться суетному потоку. Он подхватил бы меня, как в паводок пьяная свободой река кружит дерево, сорвавшееся с яра, омывая пеной некогда величавый ствол, и унёс. Унёс в иллюзорную неизвестность бордового вечера, полного хрустальных миражей и томных ароматов. Но я не мог.
Мир ещё существовал, – но меня в нём не было. Я принял решение ещё до того, как… Ну не связала Фортуна оборванную нить и … Отступать? Хм… просто уже не было причин. Не было! И от осознания этого глаза подёрнулись влагой…
Видимо злой дух следил за мной – мир размыло именно в тот момент, когда я зашёл в подъезд и поднялся к двери. На ощупь я вставил ключ и вошёл. Лёгкое дуновение осушило слёзы. Дверь, щёлкнув шлепером, отсекла остальной мир. От удара из-под номера выпал маленький, сложенный вчетверо, листок – мелькнула лишь светлая тень.
Глава 4
Дальше я действовал с завидной решительностью. Перво-наперво навёл полный порядок – даже пыль, веками копившуюся на полках, вытер. Взял томик, наугад открыл: " Руах" - ветер, дух (древне-еврейск. ). Кисло усмехнулся. Потом аккуратно сложил книги; накрыл пледом пишущую машинку. Умылся и с наслаждением почистил зубы, машинально отметив: надо б к стоматологу, и сам себе улыбнулся в серебряный туман. Отражение среагировало адекватно, но вместо улыбки я почему-то увидел осуждение.
– И ты, Брут! – сказал я ему – Грустно… В этом мире даже отражение против. Ну… Хрен с тобой, дарагой! – и нараспев прочёл, скорее для себя, – “Как ни жаль – всё ж когда-то умрёшь: раз посеял печаль, значит лихо пожнёшь…”
Засим я с ещё большей энергией продолжил наводить марафет. Горящие волны уходящего дня плеснули в окно. Несчастливая любовь – потухшие облака над морем…
Запираться не стал, оставил всё как есть (почему-то стало жаль двери, – небритые садюги-слесаря с их ломами, фомками и другим снаряжением). Брр! – пусть всё будет цивильно. Будильник зазвенел остатками завода. Уже можно вставать… – Забавно! – автоматически отметил я, – комедия ля финита!
Глава 5
Как говорят: “Ху есть ху, а все мы – актёры большого театра”. Вот и способ был потому несколько артистичный выбран, но такая уж художественная (видимо от слова “худо”) я натура; не буду описывать все его тонкости и достоинства. Это был мой выбор. И точка.
Процесс происходил в две стадии: сначала расслабление, ну а потом и отбытие, если получиться. Получиться же, по моим расчётам, должно было стопроцентно.
На первом этапе, как ни странно, меня одолела бессонница; до стадии второй времени оставалось ещё порядочно, и я решил заняться мемуарами; а что? Чем чёрт не шутит!? Да и записку полагается черкануть – по традиции. Я перещёлкнул цвета – в начале было заглавие.
"Любопытство движет всем и всеми…" Любовь пытать – искать, аскать – шиза какая-то! Фраза спланировала на лист. Я догнал колёсики водой, прикрыл глаза и представил, как главный редактор и издатели (первый отвергнувший "несчастного" (издатели стали вторыми)), друзья, критиканы и просто тусовочный люд, стоят у гроба и перешёптываются, – А вы знаете, коллега… Я иногда в нём замечал… М-да… Какой талант… Ах! и как рано… Вай-вай-вай…
Отчего-то это “Вай-вай” меня взбесило и я решил ускорить ход событий. Моя рука ещё что-то корябала, когда в глазах замерцало, виски сжал тугой стальной обруч; из желудка потянулись ледяные щупальца; члены оцепенели. Холод коснулся сердца и дополз до макушки. Сумерки очей сменились ночью, и я провалился в заклубившуюся тьму.
Прошла вечность… или миг? Незаметно посветлело. Всё приобрело синевато-чёрный окрас.
– Надо бы включить свет, – подумал я и обнаружил, что настольная лампа включена, но света от неё как от одинокого светлячка в мрачном сыром бору.
По углам шевелились расплывчатые тени. Там, где висело зеркало, зиял вход в тоннель, словно занавешенный водой. Мне даже показалось, что там мелькнуло нечто розовое и хвостатое (не поросёнок!). Раздавались странные звуки.
– Начинается! – вспыхнуло в мозгу. Кошмара мне только и не хватало! Вот и решился с жизнью! Да я в гро… – моя речь оборвалась на полуслове – странное полупрозрачное, светящееся тёплым бело-розовым внутренним светом крылатое существо стояло? в дверях.
Я услышал голос, правильнее было бы сказать, голос звучал во мне самом.
– Ты сделал выбор?
– Да! – ответил я почти гордо. Повисло неловкое молчание. Наконец, светлый гость нарушил его:
– Пойдём.
– Куда это? – насторожился я.
– Туда, – он возвёл “очи горе”, – давай руку.
Если это – сон, то… – я протянул руку и…
Комната и всё в ней поплыло. Вначале я испугался. Затем пришло состояние, похожее на обкурку, но гораздо светлее и приятней – просто неописуемое! Мы воспарили сквозь потолок, крышу и: алмазы, аметисты, рубины, сапфиры засверкали заиграли на тёмно-синем своде космического собора. Полная Луна горела словно серебристо-алая лампада. По ней пробегали разноцветные полосы. Мостом из самоцветов уходил вглубь Вселенной Млечный путь; звал и манил в беспредельность звёздных скитальцев…
С красот неба я перевёл взор на грешную Землю. Город спал, укутанный туманным одеялом. Поверх него заботливая Ночь разостлала тонкое кружевное покрывало. Мерцающий узор из огней автомашин, сполохов неона, казалось, дышал, а фея продолжала вышивать люрексом дорог и златом окон матово-чёрную бязь, вкрапляя нежно-розовые жемчужины фонарей и бисер светофоров.
Старый Город нежился в меланхоличном потоке. Шпили его соборов царапали облака и казались ирреальными, принесёнными из древних легенд каким-то неведомым волшебством.
– Всё – прах. – вернул меня из сказки голос, – Творец – вечен.
И, помолчав, продолжил, – вы – рабы материи, разум же ваш – беспределен.
И, не успел я спросить о Добре и Зле, снова заговорил:
– Не знаю… Вам всё дано, и сверх того… Сейчас смотри же…
Мы поднялись выше облаков, к самым небесным сокровищам, и повисли в эфире. Если бы я хотел, то мог бы спокойно погладить Большую Медведицу. Интересно, какая шёрстка у звёздных животинок?
Глава 6
Неожиданно лампада дохнула шафранным дымом. Флюиды невидимых свечей размыли густую синь… Хоровод огоньков закружился недалеко от нас. Огонёчки переливались всеми цветами радуги, принимали самые причудливые формы. Они жили и наслаждались жизнью.
– Это – Сны, – бесстрастный голос отозвался во мне тягучей тоской, – они вольны прийти, когда хотят и к кому… Хочешь их увидеть?
– !
Мы, сделав крутой поворот, вплыли в самую их гущу. Вблизи оказалось, что на самом деле это сияющие, ежесекундно изменяющиеся, сгустки.
– Теперь молчи, – приказал попутчик.
На моих глазах один сгусток заискрился, окутался облачком, словно тончайшим газом, и мерно запульсировал. Потом по нему побежали светящиеся пятна и золото-алые змейки. Он весь переливался, дрожал…. Покров истончился до эфира и женщина, трепетная и нагая, возникла среди звёзд; блики играли на её нежной коже, распущенные волосы, словно воздушный плащ, прикрывали совершенные формы; сквозь них и ещё не сгустившееся тело проблёскивали созвездия, осыпая пери алмазной пудрой… Из ничего возникла одежда, что-то бархатное, очень короткое – верно, какой Ромео грезил о своей Джульетте. Потом красавица вспыхнула золотистым лучом и унеслась к Земле…
Я отпрянул. Совсем рядом, ещё не погас радужный след, развернулась огненная спираль… Пылающий БТР, разбрасывая искры и горящие лохмотья покрышек, валился в кювет. Из люка, бессильно свесив голову, торчал водила; шлем его тлел.
Несколько фигур в хаки распростёрлись на ослепительно-белом песке – тень под ними, пропитав кожу Земли, матово светилась как клюквенный морс вылитый в сахарную пудру. Откинулся люк. Боже! Человек – он рвётся; лицо его побелело, от напряжения черты свело в жуткой маске…
… БТР опрокидывается. Рот перекашивает немой крик. Нечеловеческая мука в глазах. Ааа!!! Длинная очередь; бессмысленная стрельба в никуда… Страшная картина сворачивается в пурпурный шар… Он улетает тревожить чей-то сон явью давно прошедшей войны.
Когда ещё один сгусток начал изменятся, желание смотреть поостыло, но существо настояло, – пришлось мне наблюдать.
Голубая сфера. Поле. Детская фигурка, трогательная в своём одиночестве, – как это всё-таки красиво – звёздное море колосьев… Что-то до боли знакомое… Господи, да ведь это! – я чуть было не вскрикнул. Внутри прозвучало укоризненно: Смотри. И я, скрепя сердце, подчинился.
Пейзаж между тем приближался. Поле прорисовывалось всё ярче и ярче – проявились отдельные колоски и стерня на скошенных местах… Мальчик шёл мне навстречу. Глаза его были широко раскрыты, словно небушко отразилось в родниках; невинные – теплом и любовью одаривали они мир. Босые ноги в синих, малость выгоревших штанах ступали по грязно-жёлтому ёжику, взбивая пыль.
Он нагнул стебли, сорвал несколько колосков и растёр их меж ладоней. Сдул сор, – И отделит зёрна от плевел… – опять голос или это сам я…
На розовой ладошке дитя Человеческого покоились дети Земли. Свет чистых глаз лучился сквозь меня… Мальчик втянул, смешно шевеля губами, добытую пшеницу и потопал Бог весть куда по своим детским делам.
– Сыноок! – прилетело из дали.
– Иду, ма! – откликнулся он звонко и помчался, раздвигая золотые волны. Мелькали загорелые икры, лопатки под выцветшей рубашонкой пузырём ходили ходуном – пацанёнок очень спешил…
И этот сгусток так же стал лучом, но не улетел, как его братья, к ночной Земле, а стал пульсировать странным печальным светом, с каждой секундой слабея и слабея.
– Что с ним? – я знал ответ, и всё-таки задал вопрос.
– Адресат выбыл – так говорят у вас. Люди умирают, умирают и сны их… Они становятся снами: и живые и мёртвые, но редко… Если только это очень важно. Может и ты станешь чьим-то сном…
– Как!? – взорвалось у меня всё внутри.
– Смотри, – голос окатил меня ледяной волной.
Подо мною распахнулось окно, правильнее было бы назвать это нечто экраном. Я увидел свою пятиэтажку. Вопреки всем законам физики, я увидел свою квартиру. За столом, уронив голову, сидел человек. Исписанные листы валялись на полу. Горела лампа. Янтарный круг отсекал кисти, скрывая остальное в серой тени.
В правой, пальцами, сведёнными судорогой, была зажата ручка; левая же покоилась открытой ладонью вверх – узоры на коже резко выделялись чёрной сеткой. Под лампой лежала записка: дата, подпись фиолетовыми, ставшими чёрными с плесенью в жёлтом овале, чернилами.
В комнате хозяйничала Луна. Её безразличный свет лился на стаканчик и смятые лафетки, сгустками крови разбросанные среди бумаг. Окно было полуоткрыто. Ночная бабочка, примчавшаяся на свет, задела абажур, круг качнулся вправо, влево; показалось – сейчас человек проснётся и продолжит начатое, но он не шевелился. И я знал почему: я был здесь; меня не было там. Я отбросил тело как футляр или, может, это оно отбросило меня. Не знаю… Да и какая!..
...Листы затрепетали; сквозняк взметнул их вверх. Они стали парить в комнате, словно огромные бабочки из садов Снежной Королевы. Один обвил ножку стула и, подрожав, устало замер. Остальные, восторженно шелестя, радовались обретённой свободе и упивались порывами, но мало-помалу тоже пристроились по местам; все, кроме первого.
Этот непоседа метался, кружился по комнате, жадно изгибаясь, пока очередной порыв не забросил его на стол. Там он втиснулся под пальцы левой руки и затих… Сверкнуло красным заглавие. Вмиг заныло, затрепетало там, где должно было биться сердцу…
– Нам пора, – спутник повёл рукой. Экран стал подёргиваться дымкой… И тут раздался звонок. Он был весел и ясен. Благовест и Пасхальный перезвон слились в нём в оду радости. И понял я, – меня звали, звали обратно.
– Нам пора, – повторил светящийся летун.
– Я остаюсь. Возвращаюсь! – закричал я.
– Будет сложно, – бесстрастно сказал он.
– Я готов!
– Тогда – пока прощай… – летун взмахнул крыльями и растворился среди звёзд…
Глава 7
Я проводил его долгим взглядом. След Ангела осыпался золотым дождём. И сны куда-то исчезли…
…Странная дрожь пробежала по всему моему существу. Я глянул вверх и замер. Огромный глаз, именно! – глаз – белок, радужка и… горсть бриллиантов, утонувших в бархатной подушке.
Я жалкая амёба – безмятежное бытие в капле, но вот мой мир растянут радужной плёнкой… – Вся Земля простёрлась подо мною. Гигантская панорама? на которой всё жило – города переливались, вздыхал океан, джунгли полнились криком. Видения проносились как в карнавале. Я ощущал сгоревший ветер, острый запах йода и чего-то изысканно-пряного…
Карта сменилась зелёным полем без конца и края. Множество разнообразных существ и люди в том числе, заполонило его. Шелест травы, холодный блеск Звезды на траурном крепе коснулись серебряных струн души… Око исчезло. На его месте возникла в полнеба, с ртутным холодным блеском, воронка. Я дёрнулся было – ну куда: меня втянуло как пушинку. Замерцало. Мерцание слилось в ровный муаровый свет…
Пьянящий аромат Леты… Нектар забвения… В перламутровом потоке зарезвились лазурные змейки… Странно далёкий и близкий одновременно аромат. Грудь перехватила острая боль… Она вспыхнула и погасла, а запах остался. Настойчиво лез в ноздри, щекотался. Я не выдержал и, чихнув, открыл глаза.
В мгновение ока – прозрачная струйка – Фрр, тьфу! – теперь полотенце – и за стол, покрытый свежей скатертью. Румяные, с пылу, с жару пышки так и прыгают на зубок.
Стук в дверь, – Я сам! – вскочил я. Табуретка обиженно скрипнула.
– Здоров! Как там насчёт прогуляться? – на крыльце стояли: один мой знакомый, по его мнению крутой, и та, о которой я и не смел подумать. Да какое там не смел! Сам заварил кашу, сам её и съедай. Да какой мерой мерил, той и отмерилось…
Я прикрыл калитку и зашагал по пыльной дороге, и не заметив, что губы горестно прошептали, – Обереги его, Господь – слова, засияв, сгустились в янтарный полупрозрачный крест, что плавно полетел следом…
…обернулся я – ни забора, ни калитки, ни дома – ничего.
– Не тормози! – крутой дёрнул меня за рукав. Так мы и шли. И вдруг. Мои попутчики как сквозь землю провалились. Впрочем, и земля исчезла. Я парил над ядовито-жёлтым туманом. Он зловеще светился. Иногда пелена истончалась и я видел сквозь прорехи: Брр! – не к ночи будь сказано.
Но почему я не падаю в смрадную трясину? Тут краем глаза я заметил крестик на простенькой цепочке; они светились ровным золотым огнём; пахло ладаном…
Небо раскололось от громового удара. Ослепительный белый свет пронизал всё – звёзды померкли в его сиянии. Потоки живительной силы наполняли меня. Великая Любовь нисходила и пропитывала каждую частицу меня. Ласкала и нежила. Внутри меня вспыхнуло “Я есмь Альфа и Омега…” – словно протуберанцы полыхали эти слова. Я ощутил их живительную энергию и силу.
– Простите мне, – я всего лишь человек…
Сверкающий поток начал слабеть. Поднялся ветер, переросший затем в невиданный ураган. Я держался как мог, лавировал, но он был сильнее – меня швыряло как лист в осеннюю бурю. Все земные шторма, смерчи, тайфуны и шквалы меркли рядом с этой Адской свистопляской.
Я взмётывался выше звёзд и низвергался в бездну. Мрак сгустился – впереди выросли горы, порождения самой тьмы. Острые, как клыки дракона, они поднимались с каждым мгновением. И, наконец, неодолимой стеной стали предо мною. Я собрал все силы. Удар! Я сползаю по жестоким скалам. Просто чудом я удержался за острые грани. Кровь сочилась из разодранных пальцев. Под ногами разверзлась бездна; она слегка кровавила.
Пальцы мои слабели. Накинулся злобный вихрь. Он рвал и терзал меня. Ещё один бросок свирепого демона и я сорвался.
Глава 8
Я с трудом разлепил веки. Густая тьма залила зеркала души. В кромешном мраке не видно было даже пальцев; их я чувствовал – дикую пронзительную боль раздавленной плоти.
Раздался хриплый кашель – смех; мой смех, – Им никогда не найти Священный Холм. Забывшие всё… Вы! Эх вы!., – волна гнева пробежала по истерзанному телу. Огонь и боль сплелись в яростный клубок… Я застонал, больше от бессилия…
Толстощёкий, с глазками-щёлками, похожий оттого на раскормленного порося монах, тряся пузиком с массивным крестом на нём, визгливо кричит. Угрожая всеми муками их Ада клеймит в служении Сатане. Иногда голос его обволакивает приторно-медово:
– Сын мой. Ну зачем, скажи, так упрямиться… Подумай о душе – гореть ей в огне!
– Ты говорил – просипел я – Господь милосерден… Как же…
Тело загорелось. Я видел гвозди золотые от жара; они впивались в плоть, невидимый молот безжалостно загонял их в дымящееся мясо по самые шляпки. Боль урча вцепилась мёртвой хваткой. Я попытался произнести заклинание – вырвалось несвязное мычание. Гнусь!
Боль заполнила меня; мыслей, чувств – ничего не осталось. Только молот мерно вбивающий всё новые стальные штыри… Я рванулся в прошлое – ничего не приходило..!
Собравшись, я увидел перед собой грубо оструганное дерево. Каждую прожилку страшной явью. Я слышал плеск волн и крик чаек; все чувства обострились неимоверно, – Прибой? Если лодка перевернётся, то… Нет!!! – Скрежет. Треск…
… свет ясных глаз. Белые крылья… Порхающие лучи касаются смоляных волн… Серебряный венец – знак посвящённого успокоил их. Мы падаем ниц пред Старейшим…
Снежно-белый шар слетает с морщинистой, как кора дуба, ладони. Я принимаю Священный Огонь. Мир распахнулся. Вот и алтарь. Примут ли Боги мой дар? Камень с тихим шелестом впитывает сияние.
Хмарь разодралась на клочья. Могучий воин с белым вороном на плече сверкнул очами – прокатился гром и…
...взвизгнув распахнулась дверь. Идти я не мог – меня волокли как куль. Конец пути одолел сам, еле-еле ступая на распухшие, в язвах и струпьях, ноги.
Боров и ещё двое, с крестами литого золота, сидели за столом. Лица скрывали капюшоны. Толстяк улыбнулся.
– Здравствуй, сын мой.
Я молчал – думал сколько каши можно было б сварить на этом сале.
– Нехорошо, сын мой, не отвечать на приветствие.
– Не меняю полновесное золото на дрянное серебро.
Из мрака под капюшоном сверкнула сталь, – Он? Тройной подбородок кивнул.
Двое наклонились друг к другу и зашептались. Один что-то сказал толстяку – тот, хрюкнув, подозвал стражников. Стих топот кожаных подошв и воцарилась тишина.
– Сын мой – промурлыкал жирнявчус – всё ещё при своём? – Я смотрел сквозь него – пропитанная стонами стена гасила все мои усилия.
Послышались шаги. Среди грузных тяжёлых светлой мелодией вплелись другие – лёгкие воздушные шаги эльфа. О, Светлые Боги, только..!
Дверь отворилась. Я едва сдержал крик. Капюшоны довольно рассмеялись. Крайний отбросил ткань.
Со своим острым гибким носом и торчащими вперёд зубами он походил на крысу… С крысами подземелья я дружил – они таскали мне целебные коренья; я делился своей скудной едой. Без трав я бы просто сошёл с ума, как и многие мои соседи…
Эта же крыса… Пламя факелов плясало в чёрных выпуклых зрачках вампира. Голос, полукашель, полувизг задавал вопрос за вопросом. Я не слушал. Я исступлённо умолял Богов спасти её…
Грубые лапы схватили юное тело и швырнули на колоду. Ремни впились в нежную кожу. Я обезумел. Шестеро дюжих стражников пытались меня остановить – я расшвырял их как щенков. Ринулся…
Поток ледяного воздуха ударил между лопаток и сковал мои члены. Когда я отогрелся крепкая цепь обвивала руки.
Она ничего не знала. Знал я. Раскалённый метал сдавил тонкие её пальцы. Волны отчаяния, боли захлестнули меня. Выступили слёзы и, не успев скатиться, сгорели в пламени гнева.
Боров и Крысоподобие подошли ко мне.
– Доволен ли платой, сын мой? – Истекающие похотью глазёнки и ониксы совсем рядом – миг: стальная змея свернулась у ног; не стих звон, как рваная тень рассекла спёртый воздух.
Рясу Борова залила карминная река, её горячие струи несли студенистые комки. Выбитый глаз повис на нити. Крыс завертелся. Две смоляных капли ударились о пол – тело дёрнулось и застыло, нелепо скомкавшись в липкой чёрной луже.
Оставшийся за столом вскочил. Преодолевая сопротивление я шёл к нему. Слишком много сил я потратил, когда оттянул её боль… Чёрный шар ударил в грудь; в глазах потемнело…
Стояла прозрачная летняя ночь. Равнодушно перемигивались небесные коровы. Щит горел на вратах. Покой и тишина. Я забылся. Сильный толчок вернул в суровое настоящее.
По обеим сторонам шли монахи, похожие на воронов. Тяжёлое дыхание перемежалось звяканьем. Вот и вершина.
Ни Борова, ни Крысы. Третий – благородного вида, со странно знакомым лицом: со стальными глазами и презрительно сжатым маленьким ртом, нервно сжал распятие.
– Покайтесь пред лицом Господа!
Тишь…
– Смерть язычникам! Смерть колдунам! Смерть им!!
– Смерть!!! – подхватила стая.
Чёрное кольцо, ощетинившись огнём и сталью теснило нас к пропасти. И тут я сделал ошибку. Наши глаза встретились. Я упал в волны тоски, в серое море страха и сомнений… Над ним вспыхнула радуга – счастье нечаянной встречи – оно сразу стало ласковым и добрым…
– … У тебя…
– Скажи – и ей сохранят жизнь! – кинжалы впились в самое сердце.
Сверкнула алая сталь. Уклонившись, ступила она на самый край; светлой лебедью замерла между Жизнью и Смертью моя любимая. Боги ждали их…
Горестно вскрикнув, слетела снежная птица в пропасть, и вслед – вторая, ибо нет смысла жечь лишний миг, когда самое дорогое утеряно навсегда…
И завертелась земля, закружилась земля, приближаясь с неимоверной быстротой...
…зелёная былинка на груди камня. Хрустальная чаша, полная игристого вина, разлетается на множество осколков…
… Я взмыл над долиной. Вековые дубы проплыли подо мной. Я поднимался всё выше и выше – в Вальхаллу. От радости я ошалел и забыл всё и всех, и … Где ты? – Я огляделся по сторонам – нигде никого.
Внезапно подо мной возник чудовищный водоворот. Светло-серая по краям воронка к центру перетекала в аспидно-чёрную тьму. Тьма втягивала с неимоверной силой. Я взмолился покровителю рода. Золотистое свечение окутало меня, падение замедлилось, но не остановилось. О, Боги, не оставьте нас!..
Глава 9
Падал я – может миг, может тысячелетие. Затем вспышка… Перекошенное Солнце висело одновременно с зелено-синей Луной. По растрескавшейся земле бегали твари, похожие на пауков, но размером с дога.
Паукособы имели гротескно-карикатурные, словно намалёванные, рожи. Всех их как ветром сдуло, только я шевельнулся. Ногтем ковырнул землю, – Даа – неуютное местечко…
Видимо в знак согласия, диск затянуло свинцовое облако. Померкло. Взвился сухой колючий ветер; бил шипастыми крыльями, швырял жгучую пыль, целя в глаза.
- Мда-а, – протянул я – Ну, ничего.
Я схватил наглеца за хвост и хорошенько припечатал к прокалённому грунту, ажно звон пошёл. В серое существо впился (в заднюю часть) тонкий голубой луч. Громыхнуло. Мга смылась за горизонт, освободив лазурное небо.
– Прогулка обещает быть интересной! – я уверенно зашагал по пустыне.
Из ничего возникла дверь – толстые доски, кольцо вместо ручки. Она полыхала. Я взял горсть песку и швырнул в жадные щупальца. Пламя, недовольно урча, втянулось под порог. Я подождал – дверь, скрипнув, распахнулась в тоннель. Со стен капало. Невыносимо воняло. Как ни странно, но меня ждали два персонажа: “ крутой” и девушка (Неужели она?! В этом Аду?!).
Знакомый переминался с ноги на ногу.
– Пойдём к Хозяину! – буро начал он – А то ей будет плохо! Очень! – Он сделал движение – девушка пронзительно закричала. Сердце мне уже подсказало: подставка, но и иллюзии надо жалеть – раз сам их породил.
Шли мы долго. Петляли. Поднимались и спускались. Казалось, этому лабиринту конца не будет, но вот впереди затлело. Финиш – центр всей мути. Он просто кишел людьми и разнообразными тварями. Все (и люди, и твари) торчали по закуткам, занимаясь всяк своим делом.
Кого-то пытали или истязали – раздавались душераздирающие вопли. В других нишах стонали в экстазе слитые в дикой страсти тела; острые ногти в кайфе прокалывали матово-золотую кожу. Капли крови сворачивались в бабочек. Бабочки взмахивали огромными, чёрными с вороньим отливом, крыльями и исчезали в багряном полумраке.
Черти в косухах дули кроваво-багровый напиток. Сухопарый парень с отсутствующим взглядом взял хрустальный шприц и пустил по вене розовое лохматое существо с томными глазами…
Время от времени все они посматривали в мою сторону и тогда стена ненависти и злобы вздымалась вокруг…
– Хозяин, он здеся!
Провожатый весьма и весьма подобострастно склонился к густо-синему человеку; лицо его скрывала тень.
– Ах святая простата – купился. И на что!
Былая страсть и "крутик" менялись прямо на глазах. “ Знакомый” стал уродом с зелёной безволосой головой, да ещё покрытой соплями – ну и вид. У девушки губы растянулись до ушей, нос расплылся, вывернув ноздри наружу; уши заострились; в глазах загорелось злобное рубиновое пламя; рот наполнился множеством острых как иглы зубов.
Довольный метаморфозами, Хозяин захохотал. На этот глумливый полусмех-полувзвизг, чуть подвсхлипывающий, потянулась со всего Тартара всякого рода тварь: люди с головой в виде фаллоса, фиолетовые существа, имеющие три пары птичьих ног и прочая дрянь, наподобие коричневого студня, усеянного множеством глаз.
– Я – владыка сего! – оскалился Синий.
– Ты зол и одинок, и мне жаль тебя. – я, шагнув вперёд, сжал его запястья. Холод, в тысячи раз леденей могильного. Ладони точно добела раскалённого железа коснулись. Моя энергия окутала это по своему несчастное создание – мгновение, и я сам, обвитый по рукам и ногам серебряными жгутами, лежал у ног моих. Я долго смотрел в глаза, пока я (тот) не перестал визжать и утих.
Его трусливое окружение попряталось в самые дальние углы. Выбираться приходилось самому. Самый верный путь – кратчайший. Я поднял ладони вверх – каменный свод вспучился и разверзся, брызнув агатовыми искрами.
В рваную дыру заглянуло Солнце. Зловоние и смрад вспыхнули в животворящих лучах. На лазурном своде – ни облачка. Лишь Луна танцующая вальс…
Донёсся обрывок фразы… Топ топ, и я уже на месте. Группа людей, одетых более чем разнообразно, горячо о чём-то спорила. Один же сидел в стороне; плакал. От слёз костюм его почти расползся, а в камне, на коем он сидел, выело лунку. Как только он меня увидел, так сразу вцепился мёртвой хваткой в ногу и возопил.
– О, Светлый, пожалей, не оставляй, не бросай – меня никто не слушает, не понимает!
Любви во мне было достаточно – мягкий поток её унёс слёзы рёвы. Он спокойно растянулся на траве и неожиданно сказал – А я даже и не знал, что небо – голубое…
И ещё что-то, но что я уже не услышал - галдёж стал столь силён, что трава волновалась под ним, как под ветром.
- Надо уважать, обожать, ублажать себя! – это человек в одеянии, вышитом золотом.
– Тогда возникает зависимость от других. – возразил старец, в рванине, препоясанной верёвкой; седой, с измождённым лицом, – Покой. Тишина. Вот – главное.
– А как же женщины!? Эти цветущие создания, ради очей и ножек которых только и стоит жить? – влез третий – в алом плаще с аккуратно заштопанной дыркой.
– Целомудрие! – некто в чёрном камзоле, – Животворящий крест… Хрустальный дождь… Пылающие строфы. Ритм стихий в унисон с биеньем двух любящих сердец. Воркование голубков под миртом… Звёзды, планеты – и этого безумно мало для прославления Богини…