Утро еще только-только полого прокралось сквозь маленькие окошки старой бревенчатой избы, позолотив дощатый пол, старинный дубовый стол, покрытый вышитыми яркими рушниками, коснулось иконы в углу... Маленькая старушка в домотканом сарафане и аккуратной белой косынке отложила в сторону рукоделие и загасила толстую оплывшую свечу.
В углу вдруг зашуршало, с печки свесилась пара босых пяток, а потом на пол соскочил взъерошенный пацаненок в холщовой рубахе ниже колен.
- Чего вскочил-то, внучок? - поднялась из-за стола старушка. - Водицы испить захотел, аль до ветру?..
- Да нет, бабушка, сон я видел дивный!
- Дк, и смотрел бы себе тот сон до утра, чего ж вскакивать ни свет - ни заря... А снилось-то что, Митяй, расскажешь ли бабуле? - старушка убрала рукоделие с лавки, освободив место рядом с собой.
Пацаненок подошел, забрался с ногами на лавку, огляделся по сторонам и забормотал, как будто силясь припомнить что-то:
- Видел я диво во сне, как будто в сказке побывал... красоты видел разные... видел... - Митяй замолчал и прижался к бабушке.
- Не помню, бабушка... ничего не помню из того, что она мне показывала...
- Да кто же она-то, внучок?
- И ее не помню, бабушка! Только глаза ее, огромные-огромные, добрые и чистые... ан и их не смог разглядеть я! Взгляд... Взгляд у нее был - глаз не отвесть! И будто бабочка в том взгляде мечется - не уследить... А боле ничего не помню... - Митяй вздохнул.
- Не горюй, внучок, - старушка ласково провела ладонью по непокорным русым вихрам. - Слыхала я когда-то давно о Глазунье той, что во сне тебе явилась. Ведали люди прежде, что жило то диво где-то среди лесов наших. А потом пропало - не стало его, перестало являться... Не упомнить уж мне теперь как звали ее... Только, правда ли - нет ли, не знаю, сказывали, что ежели явится кому Глазунья во сне, да человек тот бабочку в ее взгляде углядит, то откроется ему тут и тайна какая-то красоты земной. Сказывали люди также, что после свидания с Глазуньей становились иные знахарями, да целителями-травниками, другие ремесло какое да искусство в совершенстве постигали... Вот и тебе, Митяй, видать дорожка проложена, если веришь, конечно.
Пацаненок широко раскрыв глаза слушал свою бабушку.
- А что... значит... теперь... я... могу!...
- Погоди, оголец, подрасти тебе еще надо, - старушка легонько шлепнула мальчугана по лбу, - ума-разума набраться. А там уж и видно будет...
- Опять ума-разума... - проворчал Митяй, соскальзывая с лавки на пол. - А скажи мне, бабушка, отчего у добрых людей глаза - словно светятся изнутри, а у злых - наоборот - будто свет в них пропадает?
- Потому, внучок, что душа человечья в глазах сокрыта. У доброго она согреть и осветить все пытается, а у злого только отнять и норовит.
- А вот, к примеру, ежели глаза большие, то и душа, должно быть тоже большая?
- Не знаю, Митяй, верно так и есть...
- Так значит у тебя, бабушка душа маленькая-маленькая, как глазки твои?!
- Ах ты... - старушка, смеясь, запустила в рванувшегося в угол сорванца клубком из своего рукоделия.
Загадки лесной Глазуньи
- Бабушка, - не сдержался опять Митяй, - а кто она все-таки такая - Глазунья лесная эта?
- Да успокоишься ли ты когда, бесененок?! - Маленькая старушка, копошившаяся у печи, вздохнула и отерла тряпицей руки. - Вот далась она тебе, та Глазунья. Да дух она лесной, поди...
- А что ж, так она всегда во сне и является?
- Отчего ж, старики говаривали, что иным она и девкой показывалась, да только врут небось... Станет дух лесной в обличье человечьем шастать, - проворчала старушка.
Не сказать, как загрустил пацаненок, так захотелось ему с чудом тем самолично свидеться. А где ж лесное искать, как не в лесу. И принялся Митяй по округе шастать, удачу свою пытать. Бабка не боялась, отпускала огольца. Да и то, волков да медведей в их лесу давно уж повывели, а худых людишек в округе вовек не водилось, и топтано все - перетоптано на сто верст вокруг - не при царе ж Горохе живут.
Заприметила и Глазунья парнишку. Понравилось ей его упрямство, смекнула сразу, чего он по лесу ищет. Смотрела-наблюдала, да и не удержалась однажды, решила поозоровать чуток. Обернулась, значит, девчонкой не старше самого Митяя, обрядилась в сарафан деревенский, узорочьем вышитый, да и на пенек у тропки лесной бочком уселась, вроде в сторону глядит.
- Эй, босоногая, ты чего тут сидишь, - поинтересовался появившийся вскоре Митяй, - поди заблудилась?
- Хочу вот, и сижу, - задорно вскинула нос девчонка. - Сам-то чего окрест версты вымеряешь?
- Я ... - Митяй растерялся. - Ну, я ищу тут... А тебе, малявка, на что об этом знать?
- А может я помочь чем сумею?!
- Ты?! - Митяй усмехнулся.
- Ну да, я, а что? - Девчонка повернулась к парнишке лицом.
- Да... - Митяй вдруг задохнулся, оторопев. Уж больно знакомым ему лик показался, и незнакомым одновременно.
- Что? - опять задорно вскинулась босоножка.
- А ты... чьих сама будешь? - Выдохнул из себя, наконец, Митяй.
- А тебе, молодец, на что? Может, сватов заслать надумал? А ежели невеста не согласная?.. Пойдем-ка лучше по лесу погуляем.
Митяй промолчал. Что-то так и вертелось у него в голове, но поймать видение никак не удавалось. Девчонка спрыгнула на тропинку, взяла его за руку и потянула за собой в лес.
- Значит здесь, в лесу живешь?..
- Ну, - буркнул в ответ Митяй.
- А родители твои где?
- Нету их у меня, родителей, с бабушкой мы, значит...
- Сиротинушка, - тоскливо протянула девчонка.
- А куда ведешь-то? - Встрепенулся наконец Митяй.
- Да есть тут место одно. На краю поляны дерево стоит. Раньше прочих то дерево весной оживает, почки-листья выпускает, да и цветет дивно!
- Знаю я то дерево на поляне, что отшельниковой прозывают. Потому землянка там отшельника брошенная.
- А отчего то дерево такое, ведаешь ли?
- Так где-то ж под этой поляной, под деревом этим, значит, Теплый камень лежит чудесный. Силу тот камень живительную воде подземной отдает, через то и ключ за оврагом теплым прозвали.
- Скажешь тоже. Ключ-то вона где, а дерево тут, на поляне...
- А ты меня не путай. Недалече от землянки там колодезь отрыт, а водица в ем та же, что и в ключе том.
- Экий ты! - Уважительно заключила босоножка. - Мало кто и в прежние времена про все это ведал-дознавался... А о чем таком еще знаешь?
- А ты вот спрашивай! - Гордо задрал голову Митяй.
- И спрошу. - Девчонка задумалась. - Скажи-ка вот, отчего у бабочек, что на поляне у елового лога, узоры на крыльях словно огнем на солнце пыхают, горят?
- Так то ж вообще не секрет, - Митяй даже чуток снисходительно поглядел на босоножку. - Видел я много бабочек в округе, однако ж такое диво только на поляне той и есть. А все потому, смекаю, что цветы там растут не простые, особенные. Нигде боле тех цветов не растет. А бабочки эти только с тех цветков нектар и пьют.
- Ты уж лучше на себя посмотрела бы, вон, хоть в лужицу. - Весело отмахнулся Митяй. И замер, пораженный своей внезапной догадкой.
Босоножка, наблюдая за лицом мальчишки, только заливалась веселым хохотом все сильнее. Наконец она уселась на траву, прижав руки к животу и продолжая против воли вздрагивать.
- Аль признал-таки меня, наконец, добрый молодец? Или духом сонным краше я тебе показалась? Ну, не молчи ты, отомри же, наконец...
До сумерек время пролетело незаметно. Митяй с лесным духом - Глазуньей, или с девчонкой-босоножкой, бродили там и сям, о чем-то тихо разговаривая, а то и просто сидели молча где-нибудь над речной кручей.
- Пора тебе, Митяй, - наконец сказала Глазунья, - бабка твоя уже в который раз тебя кликать выходит во двор.
- А ты как знаешь, отсюда ж не услыхать? - Усомнился Митяй.
- Эх, - улыбнулась Глазунья, - уж мне ли не знать, что в лесу моем творится. Ступай давай, прямо вот по этой тропке - скорей дойдешь.
- Хорошо. А когда мы снова свидимся?
- Иди-иди... А время придет - я тебе знак подам.
- Эт-то хорошо... - пацаненок прошел немного по тропинке, оглянулся - как будто где-то совсем вдалеке, на фоне светлой полоски предзакатного вечернего неба таял яркий, узорного шитья сарафан...
Сила лесной Глазуньи
- Так что ж, подала ль Глазунья знак?
- Подала, а то... Только давай о том после, в животе уж урчит, да и ушица уже поспела, кажись. - Митяй покопался в суме и вытащил оттуда две деревянные ложки, аккуратно завернутые в тряпицу. Одну ложку он протянул сидевшему рядом молодому темноволосому и чуток смуглому парню, назвавшемуся при встрече Тимошкой.
- Тоже дело, благодарствую, - принял ложку парень.
От костра тянуло терпким дымком вперемешку с ароматом наваристой ушицы, земля была прогрета щедрым летним солнышком, клонящимся уже к горизонту.
- Тимошка, а сам-то ты откуда родом? - Поинтересовался Митяй.
- Издалече я, Митяй, с юга. У моря родился, у моря детство провел. А постарше стал, подрядился на корабль большой, путешествовал, мир посмотрел...
- Корабль, оно, конечно, хорошо, бывал и я у моря однажды. Только боязно, когда столько воды. Вот река - иное дело, пересечь-переплыть всяко можно. Смел ты, однако! А в эти края как?
- Как?.. Захотелось однажды и на родную землю взглянуть, ну ее - иностранщину эту! А здесь, доводилось мне слышать, люди хорошие живут.
- Не без того. А чем живешь-то в пути, ремесло какое ведаешь?
- Ну, охотничать могу, с лошадьми опять же, да и силушкой не обижен. А какой из меня рыболов да повар, то ты и сам оценить сумеешь...
Спутники сняли котелок с огня, достали по сумам, что у кого нашлось, выложили все на расстеленную тряпицу и принялись трапезничать. Отужинав, Тимошка опять попросил Митяя продолжить удивительный сказ.
- Раз только мы еще потом встречались, - начал Митяй.
- Так уж и раз?
- Да истинно говорю! Где-то еще через год. Как и обещала, оставила знак Глазунья - на крылечке пучок цветов с поляны у елового лога положила.
Прибежал я тогда на поляну, а она уж там сама меня поджидает. Говорит: "Ведаю, мол, Митяй, что люб тебе лес мой, любы и чудеса всякие, природой созданные. Пойдем, покажу тебе, о чем еще не знал доныне." И повела.
Привела к озерцу лесному. "Здесь, - говорит, - на дне настоящее сокровище сокрыто. Хоть и грязь это с виду обычная, а на деле - сила немалая, сила животворная, целебная, через нее многие хвори человеческие излечимы."
Повернула она от озерца, да вдруг задумалась... А потом ко мне оборачивается: " Про Теплый камень, Митяй, ты и сам знаешь. Кроме камня еще немало чудес у меня. Но открою я тебе другое - силу тебе свою живую покажу, где сокрыта она."
- Что ж за сила такая у большеглазой? - Не удержался Тимошка.
- Вот и я тогда о том же подумал. А Глазунья меня к дереву ведет, к березке. Подвела, руки к стволу прижать велела. "Березка, - говорит, - и силу ослабевшему, и спокойствие мятущемуся возвращает, и лечит, и согревает..." А потом к другому дереву ведет...
- А зачем ты руки-то прижимал?
- Понимаешь, она так знакомила нас...
- И что теперь?
- Понял я, ощутил тогда силушку лесную великую. Дерева отличать научился одним прикосновением - стоит только Глазунью представить!
- Так, значит? А давай-ка проверим! - Тимошка вытащил из-за пазухи маленькую резную фигурку на тонком кожаном шнурке. - Держи-ка вот.
Митяй взял протянутую вещицу в руки, закрыл глаза... Вздохнул:
- Нет, Тимошка, не знаю... Видно дерево такое в наших краях не растет.
- Правду говоришь, - усмехнулся Тимошка, - из заморья дерево то, из-за океана. Черным то дерево там прозывают.
- Хорошее дерево, сильное, прочное.
- Да, наверное, - кивнул Тимошка. - А закрой-ка глаза... - Он поднял валявшуюся возле костра щепку и сунул ее в ладонь Митяю.
- А это вот узнаю, - обрадовался Митяй. - Дуб это. Видать, от того пня, что молнией обожгло.
- Угадал.
- Да не угадал же - знаю!
- А что ж ты с даром этим превеликим делаешь?
- Так то ж не все еще. Когда прощались мы, Глазунья наказала мне в мир идти - учиться, да глядеть, как дерево человеку служит. Я и пошел. А в пути чему только не научишься! Теперь и плотничать, и столярничать могу, и резьбой украшу... Но боле мне по душе игрушки мастерить, вырезывать, душу в дереве раскрывать. Детвора через те игрушки к силе большой прикасается, да и взрослые иные тож. Одни поделки, знаешь ли, и так хороши, а на иные красками лик нанесешь - и вовсе как живые! А душа радуется.
- Да-а... - Тимошка уставился на мерцающие уголья прогорающего уже костра. - Отчего ж мне вот такая Глазунья не повстречалась?...
- Знаешь, - Митяй подбросил в костер горсть щепок, - а может и не в ней одной дело-то?...