Маленьким очень любил я книжки. Мамины подруги не могли без слез умиления и белой зависти наблюдать за крохотным лобастеньким сибирячком, сидящим с журналом "Вокруг света" или "Работница", или Жюлем Верном - мне было почти все равно, что читать, - когда мы приходили в гости. Дома вообще, кроме чтения, я почти ничем не занимал свое время до вполне конкретных годиков. Друзей у меня было немного, а играть я не умел - так что читал, и читал, и читал без продыху и меры. Нет уже ни мамы, ни ее подруг давным-давно, жена с собакой тоже исчезли из моей жизни в один прекрасный день лет несколько тому. Все ушли, испарились, улетели - уж не знаю точно, как вы это сделали, - и остался я опять со своими книгами. Есть, конечно, телевизор и радио - да только с ними не так интересно мне. Они больше для бессонницы, когда мне достаточно водки и говорящей головы, чтоб было с кем чокнуться в пустой квартире.
А как тут не чокнуться?
Вот решил попробовать писать. Кроме меня этим здесь просто некому больше заняться - я последний. Дай Бог, вы разберете мои каракули - а уж если прочтете, выходит еще не разучились.
Как вы выглядите, интересно? Я не пытаюсь представить себе какое-то лицо, одежду вашу или цвет глаз. Я не помню, как выглядели люди. Вот, передо мной моя школьная фотография - лицо на ней я уже не считаю своим - и буду я писать, обращаясь к этому худенькому пареньку с пушком на губе и сбитым на сторону галстуком. Надеюсь, он мне посочувствует и поймет, и оценит мое состояние и что мне пришлось вынести с тех пор.
Винить в том, что меня забыли здесь одного одинешенька, мне кроме себя некого. У меня было достаточно времени подумать и будьте уверены - я все обдумал. А еще: хватало у меня и воображения и логики, чтоб оценить свои перспективы - и теперь уж я не строю планов на будущее. Да, я хорошо знаю, что я последний и почему все так. Я к этому факту привык, как привык за много лет к своему острову несчастный Робинзон. И теперь уже не просыпаюсь в холодном поту, как по-первости иногда, когда мне снится "то утро". А раньше я просто плакал в голос и долго успокаивался. На темной кухне я курил сигарету за сигаретой и пил водку и воду. Под утро удавалось унять тоску, и я шел за пивом. Засыпал уже под звуки гимна.
Днем мне легче. Днем я читаю книжки или брожу от ларька к ларьку, если нету дождя. Несколько раз засыпал в каких-то подъездах, а раз мирно выспался на скамейке в парке. Здесь, правда, тоже были кое-какие опасности: например, в первую зиму после вашего отбытия чуть не заснул в сугробе.
Короче, на сегодняшний день я почти успокоился. У меня появилась цель - или это я себя убедил. Я чувствую на себе ответственность за оставленную вами планету и я хочу, чтобы вы знали ЧТО вы оставили. Так что, мой рассказ будет рассказом ржавого портового кнехта кораблю, уплывшему за тридевять земель. Это будет рассказ отпечатка ноги на мокрой траве человеку, ушедшему из родной деревни в далекий белый город за длинным рублем. Это будет рассказ одноглазого плюшевого медведя, выброшенного на помойку подросшей хозяйкой. Это будет исповедь пустой пивной бутылки в мусорном баке у дверей наркологической клиники. Вы забыли меня, суки! Вы оставили меня здесь одного наблюдать закаты и слушать прибои, покорять горы и переплывать Волги, валяться в высоких травах и играть в снежки! Мне не с кем играть в снежки, гады! Я остался один!!!
Я пишу эти строки, не зная, прочтет ли их кто-нибудь, при тусклом свете последней сорокаваттной лампочки. Когда она перегорит, мне придется писать днем - другого света у меня нет. Все люстры в квартире давным-давно не горят. Думаю, это просто закончилось электричество. Последнюю лампочку я выкрутил в туалете и присоединил к розетке на кухне проводом от утюга, который мне уже никогда не понадобится. Мне многому пришлось научиться с тех пор, как я остался один на Земле, но я все еще мыслю - следовательно, существую. Что толку было бы мне от моего высшего технического образования, разучись я думать. И я думаю. Я борюсь за огонь!
...Странно, с годами я все отчетливее помню детали того утра, когда все закончилось для вас и началось для меня. Было часов восемь, и начало передачи я слышал сквозь сон. Как ошеломило меня известие о посадке - они ведь высадились сразу во всех странах, вы помните, - и каких кошмаров наговорили эти уроды о глобальном потеплении и разных землетрясениях с наводнениями! Как они расписывали насчет красот своей родины, и что места всем хватит! Какие они добрые и великодушные, какие они гостеприимные, и какие мы все несчастные! Ну, так я их почти не слушал, раз на то пошло. Меня поразила мысль, почему мы узнаем об этом последними, и где они были, когда было время что-то предпринять. Где были военные? Где, в конце концов, были астрономы с программами СЕТИ? Где были наши доблестные ПВО, что позволили этим сволочам свалиться, как снег на голову ни в чем неповинному человечеству в тот самый момент, когда этому человечеству наступает полный и окончательный кабздец?! И что теперь с нами со всеми будет?!
Я выскочил на кухню в одних трусах, споткнувшись о собаку и толкнув плечом жену. Меня трясло от ужаса и обиды, а по щекам текли горячие слезы, когда я открыл холодильник. А радио в это время голосом профессионального военного вещало о сроках, отведенных на сборы, и каких-то там условных килограммах личных вещей. Все уже было решено, оказывается! Подписано и доведено до сведения. Я пил водку из горлышка и отламывал хлеб, - глоток за глотком, кусок за куском, - а в груди у меня все клокотало от обиды и отчаяния.
--
Послушал бы лучше, - кажется, сказала Маринка.
По радио уже передавали погоду. Наконец, я бросил в ведро пустую бутылку, зажег сигарету и побежал одеваться
На улице уже было полно народу. Все куда-то спешили с крайне озабоченным видом, а я бежал им навстречу, теряя шлепанцы и задыхаясь. Помню, так сжал зубы в один момент, что перекусил фильтр и потерял сигарету.
Я влетел в магазин, и какая-то встречная тетка испуганно охнула. Я взял сразу две белой и полторашку пива. С какой неприязнью наблюдала за мной девка за прилавком, когда я швырял ей десятку за десяткой, десятку за десяткой! Я ее сразу раскусил: небось, привыкла считать отдел своей личной собственностью, и конечно имела виды на имевшееся там спиртное. Рубли там, где вы сейчас, я думаю, ничего не значат, а вот водка - валюта универсальная, так что эта сука за кассой скорее всего уже прикидывала в уме, сколько всего она сможет поиметь на новом месте жительства. Таковы были люди!
Бог ей судья.
Странно, но на обратном пути я снова попал во встречный людской поток. Мне их спешка и поджатые губы были абсолютно по барабану. Я бежал и думал о мире, который мог исчезнуть в любую секунду. Рушились дома и надсадно кричали женщины и дети, горели реки и в земле открывались бездонные трещины, по небу носились дымы и тени, пахло горелым мясом и расплавленным металлом... У меня темнело в глазах, когда я думал, что в натуре все будет еще страшнее.
Милая, добрая Земля, какой я помнил ее и любил, падала в кошмарную черноту равнодушного космоса, где ни лет, ни весен уж не будет для всех нас. Не будет скрипа снега под ногами морозным утром, не будет криков чаек и смеха детей, играющих на солнечных полянах среди цветов и бабочек. И "Битлз" не будет, и Аллы Пугачевой, "Голубых Огоньков" и Дня Победы...
...А сегодня, как раз, Девятое мая, и весь день солнечно. И парад был по телевизору. А я проспал...
...Не помню, как добежал до дому. Жена, вроде, еще копошилась на кухне, когда я вошел - мне было не до нее. Никто не сказал ни слова, пока я, стоя в прихожей в одном тапке, пил взахлеб пиво. Никто не гладил меня по голове, когда я плакал, зажав голову руками. И когда завыли сирены, я тихонько встал и пошел в спальню, прикрыв за собой дверь...
...Не знаю, сколько я проспал, но открыв глаза я увидел вечернее солнце. В прихожей спокойно стояла моя сетка с водкой, а вот следов пива не обнаружилось - я еще подумал с досадой: "Вот же жопа эта Маринка!" Было тихо и прохладно на кухне. Я сел за стол и опрокинул соточку. Поел холодных котлет и выпил еще. И было мне очень мирно в пустой квартире. Никуда не надо было спешить, с кем-то ругаться из-за мусора. Вся гребаная жизнь осталась за дверями и не имела ко мне никакого касательства. Я не следил за временем и просто тихо пил водку и смотрел телевизор, пока не уснул.
Ночью я проснулся от тишины - если такое бывает. Было так тихо, что я мог услышать собственное сердце. Не храпела жена, не ерзал во сне пес. Не капала даже вода на кухне. Я пошевелился на диване, и хруст пальцев на ногах отозвался эхом в пустой комнате. Этот звук показался мне очень каким-то уютным. Тут же звонко булькнула на кухне одинокая капля, и я улыбнулся в темноте, почувствовав себя дома. Я опустил руку с дивана и нащупал на полу сигареты. Зачем-то я нарочно громко пошуршал пачкой и перевернул спички. Я закурил, шумно выпустив дым, цыкнул зубом. Выпростал из-под одеяла вторую руку, поскреб щетину на подбородке. Все эти звуки - куцые и немелодичные - окончательно убедили меня в том, что я не похоронен заживо.
--
Я дома, - сказал я себе шепотом. - А где ж мне еще быть?
Так лежал я и болтал сам с собой - частью мысленно, - пока мне не захотелось пить.
В мойке под краном стояла кружка наполовину с водой - жена все время ставила ее туда - мне было приятно. Будильник на столе остановился в полдесятого то ли утра, то ли вечера. Вроде начинало светать. Я постоял немного у окна и пошел спать.
Я подозреваю, что одиночество, с которым я теперь почти подружился, когда ничто не говорит о том, что за мной когда-нибудь вернутся, спохватившись на полдороге в миллион световых лет, - так вот: в ту ночь одиночество сделало первую попытку мне понравиться. Ласковыми речами и прохладными губами убеждало меня одиночество, что лучше мне не найти. Оно подливало мне в стакан и совало в рот лучшие кусочки. Смеялось моим шуткам и утирало мне слезы. Улыбалось самой сладкой из улыбок и заглядывало в глаза тихо и таинственно. А когда глаза мне смежил сон, укрыло меня до подбородка одеялом и улеглось рядом.
Чтобы внезапно и беспощадно стиснуть пальцы на моем горле, когда я пущу слюни...
... Птицы надрывались на разные голоса там и тут, в полях и лесах. Леса шумели в ответ птицам зеленой листвой. Внизу, в траве, самозабвенно скакали зайцы и копошились ежики. Журчали ручьи и речки, стекая в озера и моря. В прохладной и теплой, прозрачной и мутной, пресной и соленой, стоячей и проточной воде молча серебрились рыбы, сверху вниз наблюдая за раками и крабами, которые тоже куда-то пятились и корячились. Где-то грелись на камнях змеи и ящерицы. Безостановочно прыгали кенгуру, а кенгурята смотрели из сумок любопытными бессмысленными глазками. Муравьи строили муравейники, создавая порядок из хаоса и всякого лесного сора. Обезьяны ели бананы и занимались онанизмом, а тигры и львы завидовали им и охотились на антилоп. Сверху внимательно следило за всеми небо. Где-то вдали от всего этого великолепия и свободы, на окраине большого сибирского города, славного своей наукой и культурой, промышленностью и здравоохранением, библиотеками и стадионами, ресторанами и театрами, мостами и дорогами, парками и фонтанами, на третьем этаже современного многоквартирного дома в собственной постели умирал от похмелья человек.
Солнце било по глазам, но я не находил в себе мужества встать и задернуть шторы. Хотелось курить и мутило от вчерашнего перекура. Я испытывал жуткую слабость тела и боль в затылке головы. Я обливался потом и дрожал под одеялом всем телом. В добавок к физическим страданиям, меня мучили и смутные угрызения совести, перемежаемые приступами жалости к себе. Таким было первое утро одиночества.
Может там у вас, за бездну километров отсюда, в вашем прекрасном мире, наука давно победила похмелье, и никто уже не страдает по утрам. Может, даже после литра или двух в одного кубанского портвейна из тетрапака. У вас - я верю в это - наверно, победили уже и сушняк, и трясучку, головную боль и понос. Конечно, у вас там нет и не было паленой водки и разливного пива. Там, у вас, человек может чувствовать себя человеком и после свадьбы, и наутро после поминок. Если так - я искренне рад за вас, родные мои. Рад всем сердцем, хоть вы и оставили меня здесь одного пить разведенный спирт. Раз так вышло, что я - Последний из Рода Человеческого, я должен помнить все и храню верность древним человеческим обычаям...
... Я позвал жену. Потом попробовал погромче и тогда понял, что ее нет в квартире. Кряхтя от боли в пояснице, я натянул трико и пошел на кухню. Ничего себе на утро я не оставил. Вот каким я был эгоистом...
...Пиво на Земле продавалось нескольких видов: баночное, стеклянное, пластиковое и разливное. Баночное и стеклянное обходились дороже. Полезно знать также, что после пластикового всегда остается коричневая бутылка, в которую удобно брать разливное. Купив нужное количество разливного, вы опять получаете в оконцовке пустые бутылки, с которыми снова можно отправляться в ларек...
...Я шел по улице с пакетом бутылок, когда поймал себя на мысли, что с самого дома меня никто не обгонял и не попадался мне навстречу. И в ларьке я был опять единственным покупателем. Выпив первый стакан и почувствовав себя несколько лучше, я двинулся в гастроном за сигаретами. Всю дорогу я недоумевал, куда подевались прохожие. Был белый день воскресенья, и вокруг должно было кишеть праздношатающейся молодежи, мам с колясками и стариков с палками. Не было ни видно, ни слышно машин. Но теперь у меня было и пиво и сигареты, и до поры я гнал от себя всевозможные домыслы и догадки насчет исчезновения всех.
Придя домой, я не обнаружил ни жены, ни собаки, что, впрочем, меня тоже не сильно огорчило. Я пил пиво и смотрел телевизор, а внутри меня нарастало какое-то липкое чувство, что я пропустил нечто важное. И только когда я пошел греть котлеты, меня посетила кошмарная догадка. Я тупо озирал кухню, стоя в дверях. Наконец, я нашел причину беспокойства. Молчало радио. Ноги поднесли меня к репродуктору, а правая рука повернула громкость, и когда радио заговорило что-то о визите на Ближний Восток, я вдруг вспомнил все...
И все же не верил я довольно долго. Не верил ни в тот день, ни через неделю. Я пил водку, временами переходя на спирт, и часто плакал. Я смотрел в телевизор и в стену, и в потолок, и в зеркало, уговаривая себя не верить и не поддаваться панике. И вот когда все проверки и тесты убедили меня в том, что я остался один и ничего нельзя вернуть, я начал пить с горя.
Пусть я не был лучшим. Жена не хвасталась мною перед подругами. На работе меня не хвалили. Зарабатывал я не больше других, но и пропивал не так уж много. У меня был сын от другой женщины и две девочки-близняшки от другой, о которых не знала жена, но ведь я только за прошлый год звонил им раза два или три. Пусть не был я лучшим, но кто, по какому признаку мог назвать меня худшим, выбрать меня из всего человечества, чтобы оставить в этом аду, пусть здесь и оказалось не так жарко, как ожидалось?! Тем более, зная, что это место вот-вот провалится в тартарары?! Как вы можете лежать там сейчас на травке, обжираясь, и играть в салочки в этом вашем раю, когда знаете, что я тут пухну от пьянки и мук одиночества?!
Не по-человечески это. Не по-людски.
Ну, да что там. Дело прошлое. В конце концов: ведь это вы на чужбине, а я то - дома, хоть и ад мой дом, а чужбина ваша - рай. У меня тут точно такие же продукты в магазине и пиво в ларьке. Сигареты у меня и пельмени не переводятся, а надо - иду и покупаю. У меня и книжки есть и "Московский комсомолец". И телевизор я смотрю, когда захочу, а на работу мне ходить не надо. Зимы в последнее время не такие холодные, а летом я потом не обливаюсь. И, самое главное: надурили-таки вас инопланетники насчет мировой катастрофы. Стояла и стоять будет Земля, хоть бы ей что. А вот не побежите ли вы через сотню-другую лет из вашего, извините, детдома с видом, когда и ему чего-нибудь заугрожает - это еще вопрос...
В окне у меня, когда я пишу эти последние на сегодня строки, начинают гаснуть звезды и беспрерывно щебечут птицы. Кончается мое пиво, и лампочка горит совсем тускло. Когда напрочь кончится электричество, я как раз успею дописать и пойду себе спать сам с собою, и буду, пока не засну, вспоминать Маринку и Акая и всех вас, которые улетели.
Опять меня хлопают по плечу, чего я терпеть не могу. Значит, пора заканчивать. Вообще-то, я могу вытерпеть очень многое. Даже к одиночеству вот как-то притерпелся. У нас в Сибири народ всегда был вынослив и без закидонов.
Хорошо бы все таки, чтоб вы не разучились читать к моменту, когда прилетите и найдете мои записи. Что ж, дорогие мои, не пеняйте, если вышло не очень литературно - я ведь алкаш, а не писатель. Прочитайте, ребята, не сочтите за труд. Пусть не все, что хотел, смог я рассказать, но я верю, что кто-то все таки вернется на Землю, о которой - и о себе - я тут написал. Ведь наверняка, вам, там в Раю, хочется хоть на секундочку, хоть издали, хоть краешком глаза увидать то, что вы оставили навсегда.