Шатаев Александр Николаевич. Почти Удачнейшая Рыбалка

ПОЧТИ УДАЧНЕЙШАЯ РЫБАЛКА

С рыбаком Даниилом мы познакомились при довольно странных обcтоятельствах. Будто Нечто Всесильное сознательно свело нас сказать мне, что есть в мире личности, относительно которых все мои рыбацкие познания, мой фанатизм, мой опыт не более, чем блеф. По идее, выражаясь старым каламбурным языком, той встречи попросту не должно было быть, поскольку не должно было быть никогда.

До сих пор поражает то внезапное, беспричинное, средь бела дня, среди недели мое решение махнуть на рыбную ловлю с ночевкой, с палаткой, благо различных наживок с воскресных дней оставалось вдоволь. Более того, именно в тот день, впервые за несколько лет, втемяшилось в голову обойтись без лодки, а порыбачить с берега на донки, на той стороне Оки, на рогу Житковского истока, заодно полазить с удочкой по его глубоким, закоряженным омутам. Впрочем, при желании, можно было попробовать поиграть блесной непосредственно в Житковском озере, расположенном неподалёку. Эту свою рыбалку решил провести с комфортом: с книжицей, с приёмничком и коньячком. В тот день, помнится, супруга изогнула брови, услышав о моём решении столь неожиданно отбыть из дома, и пришлось ей что-то говорить о нервах, о беспощаднейшей жаре, нахлынувшей на регион, о скопившихся в организме стрессовых компонентах и, вообще, о том, что мужчинам, хотя бы раз в десять лет, необходимо пару-тройку дней бывать свободными от семейных уз во имя обобщающих раздумий.

В общем, сказано-сделано: решение было принято и было необратимым. В течение часа мой нестандартный, сшитый по заказу рюкзачок был укомплектован всем необходимым, а ещё через час-полтора на роду моем было написано находиться в тридцати пяти километрах от городишка Меленки, в деревне Жуковке Рязанской области, в тот год ещё довольно крупном отделении совхоза, располагавшем летней фермой за рекой и собственной паромной переправой. Ныне эта деревенька с десятком стариковских изб да с дачами москвичей почти повсюду заросла бурьяном и осталась примечательной лишь тем, что расположена на стыке сразу трёх областей: Владимирской, Нижегородской и, как уже говорилось, Рязанской.

На роду моём было написано оставить свой старенький ЗАЗик рядом с конурой крохотной, смешной, но злющей собачонки Жуль-ки, которую, по её немалым годам, мне почему-то всегда хотелось назвать Жулианой Семённой, преподнести ей в качестве подарка специально привезённые из дома несколько куриных косточек, ещё раз пожать широкую, сухую пятерню моему давнишнему знакомому, хозяину Жульки, дядьке Александру, вручив ему пару буханок хлеба, пачку чая и "чекушку", взвалить на плечи себе свою объемную, приличную по тяжести поклажу, взять в руку удочки и прямиком, через прогал, через зады, по тропке, ведущей по дну сухого овражка, с нависшим над головой орешником, зашагать к дороге на перевоз. Но даже в овражке, под пологом сплошной непроглядной листвы, не ощущалось хоть сколько-нибудь прохлады. Напротив, сразу же, будто из печки, пахнуло затхлой, застоявшейся жарой. В тот год больше месяца дни были словно близнецы: золотистая голубизна небес, постоянная безветренная тишь и одуряющая жара. Казалось, что во всей вселенной никакой иной погоды попросту не может быть. Сообщалось, что по аномалии тепла то лето перекрыло все рекорды столетней давности.

Выйдя, словно из тоннеля, из овражка на дорогу Жуковского спуска, я почти нос к носу столкнулся с двумя рыбаками, направлявшимися к перевозу. По их рюкзакам было видно, что добирались тоже с ночёвкой. Оказалось, оба из Касимова. "Прибыли на скоростных мопедах, которые остались в Жуковке", - охотно сообщил высокий вихрастый блондин, лет сорока, спортивного телосложения. Он был в болотниках с подогнутыми голенищами, в синих вельветовых джинсах и легкой серой рубашке с рисунком под сетку-рабицу. На голове его залихватски красовалась короткополая, некогда модная, шляпа. На вид - забавен: энергичен, говорлив, по-доброму лукав. Почему-то сразу назвал его про себя "говорливым Ковбоем-красавчиком". И в самом деле, то было редкое лицо, напоминавшее физиономию какого-то известного артиста. Чуточку вприщурку взгляд, чуть с голубинкой глаза, поджатые в улыбке губы, приятные ямочки на щеках. Тотчас же подумалось о том, что, в общем-то, неудивительно: напарник - полный антипод. "Словно пень", - мелькнуло о втором. И, действительно, он очень походил на пень во всех отношениях: коротконогий, кряжистый, щекастый, бессловесный и - будто без шеи! Его длиннополый пиджак, широкие брюки того же цвета, что и кирзовые сапоги чем-то походили на древесную кору, а светло-серая с кольцеобразными полосками фуражка удивительно напоминала застаревший древесный срез, исполненный наискосок. Странный взгляд его жутковатых, словно ночная мгла, глаз с седыми, будто мох, бровями под козырьком фуражки удивлял каким-то необычным сочетанием внимания и явного безынтереса. Пожав мне руку, он не проронил ни слова, и почему-то не было сомнения, что человек немой. Однако вскоре стало очевидным, что он с немалым любопытством посматривал по сторонам: на окружавшие нас деревья, кустики, травинки, на глинистые колеи дороги, местами просыпанные щебёнкой, на ручеёк в овражке справа от нас, на полосу неба в вершинах ольшаника над нашими головами... "И неудивительно, что этот человечишко - его напарник! - вторило в голове. - Иначе, кто ж другой из здравомыслящих людей рискнёт приблизить к семье этакого красавца? Это же ввести всех женщин в доме в искушение!"

Неожиданно Ковбой сказал, что им с приятелем необходимо перебраться на другую сторону реки, и я, не дожидаясь пауз в его болтовне, заметил, что тоже добираюсь на Житковский рог с намерением поудить донками и покидать блесну... Вдруг неожиданно возникло подозрение, что оба направляются туда же, и это было бы сродни крушению всех надежд. Оказалось, нет. Оказалось, в получасе пути за Окой есть озерцо, в котором вот уже три недели подряд отлично ловится прекраснейший карась. "Не крупный, но и не мелкий, - играл словцом мой попутчик. - Грамм этак триста - триста пятьдесят..." И если у меня имеется желание к завтрашнему дню наудить килограммов двенадцать этой превосходной рыбы, то я без стеснения мог бы проследовать вместе с ними.

Я благодарил, но сказал, что порыбачу на рогу. Заметил, что менять в пути решение о месте ловли - скверное дело. Не будет успеха ни там, ни на старом месте. Ковбой согласился, но предложение оставил в силе, дабы уверен был на все сто процентов, что дело у них беспроигрышное.

Но вот перевоз! Слепящая плита реки метров шестьсот шириной, кучерявая гряда кустарника на той стороне с чётким его отражением, будто в зеркале, пологий щебёночный спуск к воде, продолговатый, крашенный серебряной краской паром с двумя буксирными катерами по бортам чем-то похож на огромную дохлую рыбину, поджатую течением к береговой черте. Чуть в стороне с десяток лодок, зачаленных к стальному тросу; под старым, огромным, с ветвями почти до самой земли вязом - крытая шифером будка паромщиков с небольшим оконцем и красивым резным наличником.

Главенствовал на перевозе Олег Михеич Добров. Хмуроватый, загорелый до черноты человек в годах. Как-то однажды сказал, что "сделался недавно дедом - дочь родила внучонка-крикуна". Он, видимо, заметил наше приближение в оконце будки и в своих коротких брюках, больше похожих на шорты, в своих неизменных сандалиях поджидал нас, выйдя на её приступок. Для него мы не были новичками; встречал с улыбкой, как давних приятелей. Так называемый "проходной магарыч" для него у нас имелся всегда: предстояло дружеское по "чуть-чуть", и это веселило настроение. То давно уже стало более чем ритуальным для многих его знакомых, без чего рыбалка, тем паче с переправой на другую сторону реки, была немыслима вообще. Шутили даже так: рыбачить в районе Жуковки, не угостив Олега Михеича, - дело бесперспективное: не повезёт. И основания для этой шутки имелись. Он знал доподлинно всё, что касалось рыбалки в прилегающей к перевозу местности. Он, действительно, мог дать частенько дельный совет: подсказать, где какую рыбу следует искать, какая нужна наживка, хотя сидящим с удочкой в руках его никто никогда не видел. Но постоянное, многолетнее общение с рыбаками, неподдельный интерес к их увлечению, его отличная память, способность к анализу фактов и ситуаций давно уже, можно сказать, из количества переродилось в качество, схожее чуть ли не с колдовством.

С того-то и началось!.. Как-то само собой всё это стало приносить ему не только истинное уважение со стороны рыбацкого люда как к незаурядной личности, но также некий дивиденд, коим стал весьма приличненький магарыч.

Выпить Олег Михеич любил, но выпивать умел. Считалось, что перепить его невозможно. Будь у него в гостях хоть несколько чело-век, стопку, а то и две, мог бы принять от каждого. При этом никто никогда не видел Олега Михеича пьяным, не уличил его в излишней шумливости или же в прочих глупостях. Все, всегда, при любых обстоятельствах звали его по имени-отчеству. Разве уж в редких случаях, где-то на стороне, вырвется вдруг: "Михеич..." Да и то, как правило, невзначай, по чистой случайности.

Денег за перевоз не брал. Новички, особенно с большими кошельками, попадали порой впросак. Упрётся паромщик - и ни в какую! "Вон объявление висит - читайте: "Перевоз посторонних лиц без разрешения администрации запрещён!"

"Но ты же только что перевозил!"

"То были не посторонние..."

И вертятся, и крутятся новички, покуда не поймут, что дело не в деньгах.

- Что-та вы сяводни запаздали? - вместо приветствия хрипловатым басцом воскликнул Олег Михеич, по местным говорам заметно сдавая на "а" и "я". - Давно на той старане пара уж быть, а вы ещё толька идётя! Сматрите, платва ана ждать не будет. Вазьмёт, уплывёт куда-нибудь - наищитесь её тагда!

- А как карась? - не задержался со словом Ковбой, подавая руку.

- Ваш, пахож, дожидатся. Давеча наш предсядатель с удочкой переплывал, харашо паймал. Клявало аж до тямна.

Словно сами собой появились на столике подле будки наши бутылки и стопки Олега Михеича. Закуска обычно была минимальной: Олег Михеич редко пробовал закуску рыбаков, но при этом непременно потчевал домашней свининой собственного копчения, свойским хлебом и чесноком. Сам выпивать никогда никого не принуждал. Даже если бы наши стопки оставались полными, и мы, уходя, про них случайно забыли, он не напомнил бы. Многим то было на руку: непьющие могли не выпивать, оставив своё вино Олегу Михеичу "на опосля". Было даже нечто типа анекдота по этому поводу. Говорят, что выпивал однажды с семерыми. Все, кроме него, спьянились и от всех осталось "на опосля". Но слухи - слухами: они, как правило, преувеличены. Лично у меня Олег Михеич более двух стопок никогда не потреблял и редко оставлял "на опосля": возвращал всегда початую бутылку "на поход". То же самое было слышно от многих других.

Безобидно поострив относительно моей палатки, притороченной к рюкзаку, и того, что я надумал пренебречь его гостеприимством, узнав, что я решил податься на Житовский рог, и, глотнув вторую стопку моего коньяка, он заметил, что туда, как видно, подошло немало "язника" и леща. Советовал ловить на донки на червя, а в истоке - удочкой с мормышкой на муравья.

- Кстати, насчет муравья... - заедая выпивку, заметил он. - По реке "шустрит" рыбнадзор аж трёх областей. Смотрят чуть ли не до карманов. Ищут сети, яды, электрасачки, взрывчатку. За муравья могут аштрафавать.

И, помолчав, добавил:

- Ночью наши мужики дали тоню... Гаварят, падцепили столько - в лодку паднять не смагли. И вдруг ани! Тихо сплыли на голоса: ночью-то далеко слыхать. Пришлось бросить сеть - и вовремя!.. Маторы завели, падмчали, фарой светят... У тех, саатветственно, ничаво нет, придраться не к чему - и гаварят: "Чаво эта вы тут делате на лодках в полночь-та? А Васёк Сурков у нас мужичок занозистый, егозливый - и атвечат: "А проста так! Катамси!..". "А рыбка-та, - спрашивут, - есть?". Тот им: "А как же! Чай на реке живём!.. Без рыбы не бывам!". "Где, какая?". "А с сабой!.. Адни таймени. Вон у Ивана Батрака бальшой, а у нас помене...".

Какой-то из них аж, видима, зубами заскрежетал. "Всё адно, - абещал, - рано-поздно влындитесь! Пасмотрим тагда, как балагурить станете! Атвесим па полнай!.. Бес парток, с адними тайменями астанетесь!" И сиганули - валной чуть лодку не захлестнули. Мужики расстроились: аж до дрожи, аж до дурноты. Даже по стакану налить пришлось. Всё утро нынче "кошкой" искали сеть - не нашли. Видно по верху далеко ушла. Гаварят: не так сеть жалко, сколь рыбу, что зря пропадёт. Самое абидное праизошло: ни себе, ни людям.

И вполголоса, будто таясь от лишних ушей, продолжал:

- Рыбнадзорные ныне злые. Ганяют в бронежалетах, в парных лодках. Правда-нет, на той неделе, якабы, нарвались... Пахожа, мчали - глядь, трое маладцов с бредешком по травам в Николаевских мелях прамышляют. Падплыли - да, видна, как абычна, с выпендрёжем: "Кто такавы? Пачему пользуютесь запрещённым способом лова? Дакументы сюда!.."

Те, видать, хатели па-харошему. Якабы: да ладно, мужики!.. Неужта мелачёвки на ушку жалко?..

"Не мелачёвку жалко, а запрещено постановлением правительства".

"Так ведь правительство в Маскве! А здеся-та глухомань!.. Неужта не земляки, не братаны мы с вами? Неужта не русские люди, чтоб этак измелочиться?.."

В общем, не сгаварились. Пахоже, обазвали их браканьерами, да, папрежнему дакументы падавай!..

Что ж, "дакументы, так дакументы...".

Глядь, вместа дакументов идут с двумя автоматами. Наган у них атабрали, и гаварят: "Раз нам правительство запрещает, лазьте сами..."

Таму, каторый был на берегу и требовал дакументы, якабы, как пяткой дали!.. Гаварят, харашо тот малый, что вдарил, босой был. А то бы все зубы выбил.

Вот и старались оба, лавили для них. Те, пахоже, снимали их камерой. Сказали, если плохо паймают, ани из них самих браканьеров сделают. Якось, савещались, как с ними паступить? Не закатать ли в бредень... Но памиловали. Предупредили, чтоб не пападались больше на глаза. Наган закинули в грязь, те его патом два часа искали. Гаварят, адин с перепугу седым стал, а по приезде на базу сразу же рассчитался.

Олег Михеич о чём-то тяжко вздохнул и добавил, будто спрашивал у самого себя: "А теперь вот и думай-гадай: кто прав, кто виноват? Суди каво хошь! Если взаправду всё так и было, похоже, перестройка действительно становится ащутимой. Но в том ли направлении пашла? Раньше о таких крутых в наших краях не слыхи-вали!"

Ответить нам было, собственно, нечем, и в знак солидарности с ним, продолжая закусывать, мы помолчали тоже.

- Помощник... Лёха-то где? Что-то не видно сегодня? - разрядил молчание Ковбой, наливая теперь уже из своей бутылки.

- Тамось... - кивнул Олег Михеевич на кустарник, расположенный слева от нас, в низинке. - Жена праведать пришла, малачка принесла...

И, помолчав, вновь озабоченно добавил:

- Запрет на Оке на падобные снасти, памоему, либо полное незнание сути дела, либо недобрый умысел! Странно выходит: рыба есть, а палавить нельзя! Люди и селились-та на берегах, чтобы ею кармиться! Не с удачкой же сидели-ждали, пакуда клюнет! Уж если искренне надумали бароться с браканьерами, путь един: сумей дело паставить так, чтоб рыба, как в старые года, была даступной. Чтоб прочему народу, кроме артельщиков, сети вязать да с ними плавать было неинтересно! А всякие там слова о сохранении ресурсов, пахоже, больше от лукаваго! Давно известно всем: чем недаступнее тавар, тем он дароже, чем круче штраф - тем больше взятка.

И намекнул:

- Слышал, пару стариц абъявили заказником. Доступ в них запретили савсем. А па-моему, для того, чтоб пастаронние не ведали, как прамышляют те, каму дазволено. И уж пазорнее всего при этом тревожить, в нашей-та багатой стране, бредняков да удильщиков! Люди приезжают искупаться, атдахнуть, атвлечься, а к ним падваливают всякие там дасмотр устраивать. Сматрели бы лучше, кагда взрывают, черпают электрасаками, да заводы атравы не падпускали бы! Ведь то и дело рыба плывёт: чайки нажрутся - с вады не могут взлететь.

Нам снова не было чем возразить и по этому поводу. Подражая "пенькообразному", я тоже старался закусывать молча, лишь изредка поддерживал наш общий диалог. Лично для меня вся поступавшая в данный момент информаця хотя и представляла некий интерес, отнюдь не относилась к категории чего-то чрезвычайного и странного. Всё-таки мне довелось быть жителем пусть крохотного, но города, где к этому времени имелось уже четыре общероссийских телеканала, один канал - областной, плюс кабельное ТВ! В отличие от Олега Михеича, жителя села, проводившего целые сутки в будке паромщиков, мы с Ковбоем давным-давно были уже подготовлены к восприятию всего того, о чём он говорил, как к простым типовым негативам и несуразице, как к некой общей заурядной жизненной норме всех ведущих мировых держав, государств и даже цивилизации в целом. Очень хотелось объяснить-доказать Олегу Михеичу, что лично для нас с Ковбоем вовсе не представляется чем-то из ряда вон выходящим его сообщение об инцидентах на реке, поскольку в данном случае имела место лишь "элементарная деталь системы общемирового безобразия" как такового! Возникла-появилась даже мысль заявить, что было бы странным и ненормальным то обстоятельство, если бы всё решилось мирным, бесконфликтным способом. Даже был момент, после налитой всем нам Ковбоем еще по стопке его "крепчайшей", когда я чуть было не возгорел желанием дать некий анализ множеству фильмов и передач в доказательство данной логики. Но воздержался, ибо вопрос был, в общем-то, непростым и достаточно деликатным. К тому же неожиданно почувствовал, что малость захмелел, и нужно было "собраться", немедленно встрепенуться, взять себя в руки, обеспечить ясность и объективность ума, скромность в общении с посторонними. Ещё подумалось о том, что всё: до вечера больше нельзя выпивать ни грамма.

Затем мы все вместе взошли на паром; держась за поручни, спустились в катер. Громыхнула швартовая цепь, упав тяжёлой груд-кой на стальной нос передней грузовой площадки. Мы с Ковбоем и Молчуном уселись на бортовых скамейках кормы. Пригнувшись, Олег Михеич пролез в кабину; двигатель взревел, обдав нас сизым облачком моторной гари. Мягко включились скорость, сцепление; катер, тяжёлый и грузный, отошёл от борта парома и прямиком направился к другой стороне реки. Олег Михеич плавно подбавил газа; на большей скорости зад катера осел, и метровый бурлящийся водный вал поднялся за кормой. Будто какой-то свирепый зверь ухватился сзади страшенной челюстью и поволокся следом, не желая нас отпускать. Затем, по мере удаления от берега, словно всплыло огромное тело монстра, схожее с "драконьим" из древних сказок. Оно всё чётче, четче разделялось надвое, образуя длинные вихлявые хвосты... И вот уже две гигантские волны лениво покатились, удаляясь одна от другой. Ещё чуть далее они уже не казались столь грозными: будто две стройные красавицы вознамерились поплавать на воде, поиграть, покувыркаться, попугать нас, убегающих от них, покрасоваться в ярких солнечных лучах своими ослепительными бликами, а заодно продемонстрировать всем нам, простым людишкам, округе, миру всему, что волна, она - всегда рядом, что она притаилась повсюду и, чем дальше от берегов, тем опаснее, тем страшнее для смертных может статься она в единстве своем с единородной матушкой Окой. Что именно они, а не кто-то иной, здесь вечные владычицы над всем, и это следует помнить всегда и каждому.

Именно в такую же безветренную тишь туманной сентябрьской ночи пятеро рыбаков, промышлявших неводом на той стороне реки, взявших слишком хороший улов, враз оказались в воде, попав в волну мотора собственной же "казанки". Их крик о помощи долго слышали люди в селе Воютино, расположенном на высоком откосе берега. Спасти удалось лишь одного. Он долго лежал в больнице и, по слухам, был "несколько не в себе". Но умер и он: похоже, крепко застудились почки. Остальных же чуть ли не месяц искали катером со специальной грабасталкой с крючьями.

Перебравшись на другую сторону реки, мы сговорились собраться на этом же месте завтра в двенадцать дня, чтоб вместе переправиться обратно. Расходясь по разным сторонам, пожали друг другу руки и пожелали удач.

- Андреич, слышь!.. - окликнул меня Олег Михеич. - На истоке пришлый абъявился. Абустроил там в берегу землянку. То пропадет куда-то - не найдёшь, то является вдруг, будто из-под земли. Гаварят, неабщительный. Астерегайся там!.. Люди бывают всякие.

- Муж-жик-ки, а ведь буд-дет дож-ждь! - к моему немалому недоумению, звонко выговаривая слога, будто колокольцем прозвенел "пенькообразный". Он указал пучком своих складных бамбуковых удилищ на верхотуру берега другой стороны реки и, обернувшись к Ковбою, сказал: - Прид-дём на оз-зер-ро, шал-лаш нуж-жно буд-дет соор-руж-жать!

Я взглянул в указанном направлении и не увидел ни облачка.

"Дождь? - подумал я, озадачившись услышанным. - Какой ещё дождь? Чушь полнейшая! Померещилось, видно, спьяну-то..."

От перевоза до Житковского истока чуть более километра. За месяц без дождей уровень реки заметно спал. Суглинистые берега прожарились, закаменели. По ним вдоль линии воды была даже набита тропа, местами пробегавшая прямо по проплешинам укатанного волнами песка.

Освещённая слепящим солнцем изворотина просматривалась далеко вперёд. На её рогу было пустынно. Никаких внешних признаков чьей-то стоянки. Впрочем, исток достаточно длинный. "Быть может, незнакомец поселился ближе к озеру? Или подался куда ещё, коль пришлый?" - явились мысли, и, по мере подхода к рогу, всё больше и больше крепла уверенность в том, что так и есть, что место не занято. Даже не было видно тычек-прутиков - сигнализаторов для донок! И хотя рогатки над старым кострищем торчали, не было рядом дров - верный признак того, что костром не пользуются. Подойдя к кострищу, я снял с плеча свою громоздкую кладь, прислушался к приречной тишине. Лишь дальний шум баржи-самоходки, выплывшей из-за мыса c низу, да редкие пронзительные крики чаек тревожили её. С минуту посидел на жёстком, словно скамья, береговом уступчике. Извлёк из ёмких карманов рюкзака три донки, червей в брезентовом мешочке, затянутом тонкой шнуровкой, подобрал валявшийся здесь же доночный прут, воткнул его в одну из крайних глиняных вспучин... И вскоре грузило с леской, с наживлёнными на донку червяками, полетело далеко в реку. Прутик дёрнулся - грузило с плеском скрылось под водой.

Я срезал с куста ещё пару прутьев. Прихватил с собой червей и донки, прошёл метров двадцать в направлении к истоку, воткнул было прут... И в двух шагах от себя увидел на маленьком тонком колышке сантиметров пятнадцати высотой толстую леску, струной уходящую вглубь. Поодаль, почти на самом рогу, торчал ещё точно такой же колышек.

Я скорее почувствовал взгляд, нежели услышал лёгкое подкашливание cверху. От внезапности аж передёрнуло внутри. Я обернулся на звук. Высоко, на самом краю обрыва, на фоне кустарника, будто замерев по стойке "смирно", стоял человек. Примерно мой одногодок, в чистом чёрном костюме, какие по обыкновению дают рабочим предприятий в качестве спецовки. Пуговицы куртки были застёгнуты почти до подбородка. На голове - пилотка того же цвета, под козырьком - зеленоватые очки. Лицо чисто бритое, с выражением строгости и степенности. На "бомжа" не походил. И хотя за очками глаз видно не было, я по-прежнему продолжал ощущать на себе его суровый, пристально-пытливый взгляд.

- Здрасте! - отчеканил он, словно выстрелил. - Там две донки... Не помешают вам? - И столь же неожиданно осклабился какой-то странной казённо-стамой улыбкой, более похожей на оскал.

"Не с приветиком ли какой?" - кольнула неприятная догадка.

- Напротив! Это я должен спрашивать вас: не мешаюсь ли? Шёл - был более чем уверен, что здесь, на рогу, нет ни единой души! - как можно любезнее отозвался я, и про себя добавил: "Вот так гвоздь! Не из офицеров ли?"

- Ничуть! Я рыбачу в истоке метрах в семидесяти отсюда. Там и обосновался.

- Полавливается? - выдал я свой дежурный вопрос.

- Куда же ей деться, если умеем ловить?!

"Надо же, какой самоуверенный ответ!" - отметил я и вслух спросил: - И что попадается?

- Какую нужно, ту и поймаем.

Такой ответ уже напоминал насмешку. И подавая незнакомцу знать, что наш диалог, а также и знакомство, пора заканчивать, сообщил ему:

- А я вот только пришёл! Ещё не знаю, будет ли получаться.

- Вам нужно поскорее устанавливать палатку. Скоро разнепогодится, - отрапортовал он и, вновь осклабившись, исчез в кустах, будто и не бывало.

"Да что же такое!.. И этот каркает: ворон-вещун!.." - хотел было я ругнуться вслед незнакомцу, но, поразмыслив, где теперь сподручнее закинуть донки, не поленился взобраться на яр и посмотреть оттуда.

Как ни странно, "пенькообразный" оказался прав. С вышины обрыва, над лесным массивом другой стороны реки был явственно различим крутой, лиловый, словно синяк, лобешник тяжёлой и мрачной тучи. Злобно-ленивым рыком пророкотал далёкий грозовой разряд. С некой радостью, что наконец-то дождь, что летние грозы долгими не бывают, а рыба после дождя, как правило, ловится лучше, я по-быстрому спустился с крутизны и поспешил приступить к устройству своего жилища, с ходу заприметив ровненький, удачный бугорок. Я нарезал, натаскал и сунул под днище палатки ветляка, покрепче застукал топориком её растяжные колышки...

К удивлению, несмотря на штиль, туча продвигалась довольно быстро, а отдалённые раскаты грома стали повторяться чаще.

Спустя ещё пару-тройку минут круг солнца ослепительной звездой засверкал на самой макушке тучи, похожей на гигантскую, витую, с белой полосой чалму, и вскоре исчез, словно был уведен в полон. С его заходом картина округи тотчас же изменилась. Помрачнели, будто рассердились на что-то, воды реки, померкла солнечная яркость берегов, подул ветерок, и по её, будто полированной, тёмной поверхности длинными клиньями вдруг побежала зыбь. Затем зашелестела небольшая безобидная волна, облизывая песчаник. Но уже через пару минут она поокрепла и подросла. Вдруг ветер с неожиданной силой стал дуть с низу реки, против её течения, и волны буквально в считанные секунды сделались шумливыми, клочкастыми, белогривыми, словно надели ночные кружевные чепчики, и в массе своей, бесконечно-громадным стадом помчавшись вверх по реке, производили жутковатую картину слепой, беспощадной, неукротимой силы. Не доведись никому не успеть доплыть до берега на какой-нибудь резиновой или дощатой лодчонке! Я почти в последний момент успел засунуть в своё убежище рюкзак, как новый, более мощный удар стихии произошёл откуда-то из-за холмов, из-за истока, с северо-восточной стороны. Гряда чёрных, свирепых, гигантских волн пошла по реке. Их белые "взрывчатые" вершинки начало срезать, будто загуляло по ним огромной, но невидимой косой. Загудела, загрохотала великим шумом Ока, ударяя волнами в глинистые валуны яров, гоняя мутные береговые воды далеко по отмелям. В какой-то миг раздался даже леденящий душу волчий вой урагана, и было видно в оконце, как под напором ветра с согнувшейся в дугу ольхи, наряду с двумя её большими сучьями, вдруг полетело множество крепкой, совершенно зелёной листвы. С тонким шершавым зудом заныли растяжки палатки, а к всеобщему грохоту реки с нарастающее - шипящим гулом вдруг подмешался рёв сплошного, непроглядного дождя, вмиг заглушивший все остальные звуки. Теперь картина в оконце палатки представляла ужасающее зрелище. Неудержимым грязевым потоком стремительно плыли вниз берега, и в этом страшном водяном кошмаре каким-то чудом с огромной скоростью мчалась по наклонной вверх моя палатка.

А спустя ещё пару-тройку минут, к общему буйству дождя и ветра, примешались яркие вспышки молний и почти беспрестанные грозовые оглушительные разряды, будто по берегу начали палить из множества разнокалиберных орудий. Даже начало приторно пахнуть озоном.

Однако, вопреки надеждам, гроза не прекращалась ни через тридцать ми-нут, ни через сорок, хотя время от времени дождь было ослабевал, а ветер заметно стихал. Казалось, будто туча, спрятавшая небеса, остановилась, чтобы вылить все свои неисчислимые запасы. Вместе с тем, назло дождю, в палатке было тепло и уютно. Она даже не подмочилась. Читать, однако, было темновато: пришлось просто лежать-отдыхать, созерцая серый квадратик оконца. А ещё минут пятнадцать спустя, попривыкнув к буйству непогоды, я похоже даже задремал, усыпленный клокотанием дождя и волн. Мощный грозовой вал отошёл куда-то за берег, на юго-восток, лишь редкие затяжные раскаты гулко рокотали над головой. Проснулся, было около пяти - значит, дождь лил уже не менее полутора часов. За оконцем было по-прежнему тускло и беспросветно.

Вдруг к однообразию дождя примешались ещё какие-то странные звуки, схожие с неторопливым чавканьем и чьим-то живым пыхтеньем. Я тотчас же опасливо насторожился.

- Фу, наконец-то, добрались! - послышались слова и стук: похоже, хлопали ладонью об ладонь.

- Да, да? - отозвался я, признав в говорившем Ковбоя.

- Товарищ, друг!.. Мы так и не представились на перевозе!.. Каси-мовские мы!.. Валентином с Виктором зовут. Спасай нас, ради Христа! Измокли донельзя, как бы не простудиться. Пущай в палатку, уж не откажи!

- Одну секунду!.. - засуетился я, расстегивая пуговички шторок. - Сейчас с запорчиками разберусь.

- Ох, благодарим! Попались, хоть плачь! - откликнулся Ковбой и, обращаясь к спутнику, велел: "Давай, Витёк, будем разнагишаться. Не в одежде же, как мокрым курам, лезть в палатку. Мы в ней весь испод измочим. Нам теперь наша одежда только во вред".

И ещё через минуту раздалось:

- Сбрасывай и трусы. Их выжимать нужно. Снимай-снимай: здесь женщин нет, стесняться некого.

Наконец шторки палатки были расстегнуты, отдёрнуты по сторонам. В мрачно-сером световом проёме тотчас же предстали два совершенно обнажённых человека, и было похоже, что принимали душ, при этом с силой выкручивали в руках по кусочку тряпья. Их одежда мокрой кучей валялась тут же под дождем вместе с удочками, рюкзаками, сапогами. Я поспешил переместиться на теплую, более лучшую сторону своей обители подальше от окна, подтащил к себе "в голова" рюкзак, пригласил гостей.

Первым нырнул в палатку Ковбой, следом за ним неуклюже пробрался "пенькообразный". Они незамедлительно протёрли тела трусами, просунув руки меж шторок, снова отжали их, надели на животы. Затем, придвинув к шторкам рюкзаки, достали тёплый вязаный свитер "пенькообразного", синюю, на байковой основе, куртку Ковбоя и спешно оделись. Начало моей рыбалки получалось "смазанным" враз в двух случаях: во-первых, затяжным дождём, во-вторых, нежданными гостями. Это даже вызвало скверные предчувствия каких-то общих невезений нынешнего дня.

- Фу, спасены, слава Богу! - воскликнул Ковбой и сразу выдал мне первопричину их неожиданного конфуза. Оказалось, ураган в одно мгновенье закинул на кустарник их шалаш с их общей пленкой, которую они на этот раз додумались приделать сверху шалаша. До-вольно долго изумлялся, что глупей решения невозможно было придумать. Однако, с другой стороны, кто мог предположить, что будет непременно ураган. Сообщил, что слышали визг, будто над их головами резали свинью, будто на предельно-низкой высоте промчался реактивный самолёт, что оба с перепугу даже присели, признался он, и, обратившись к молчуну, просил: "Витёк, скажи!.."

Глядя на меня своими, словно ночь, глазами, молчун кивнул.

- Мы сразу же сюда, - продолжал Ковбой и пояснил: - Напрямую досюда ближе, нежели до ферм. В самый пик ливня чуть было не заблудились! Держались за руки, спаслись под деревом. К тому же, в случае чего, здесь с перевоза Олега Михеича намеревались покричать. Дождь сам по себе нехолодный!.. Но когда поливает как из ведра да слишком долго, да с ветерком, это уже не шутки. Мы ведь там, в шалаше, только было выпить собрались, благо закусь не вынули. Вот так уготовило сюрприз! - сокрушался он. - Ну, куда теперь в промокшей одёжде по лужам да хлябям подашься! Теперь бы выжать её да просушиться бы!.. Костёр-то не разведёшь!

И только тогда, после тех его слов, я в полной мере начал ощущать-осознавать всю ту нелепость ситуации, в которую вдруг угодил, всю тщетность своих намерений о книжице, об одиночестве, о прочей чепухе. Воистину, пути наши - не в нашей власти! - изумля-ла всё более, более старая простая мудрость. Воистину, случилось так, что моё присутствие здесь, на Оке, на берегу Житковского истока, почти в тридцати восьми километрах от дома, необходимо было лишь для этих двух бедолаг из города Касимова с целью их укрытия от непогоды. Впрочем, не будь меня здесь на рогу, - возникли унылые мысли, - оба непременно добрались бы до фермы, которая всего-то далее на километр. И это было бы для них не менее удачным вариантом! Там они могли бы не только отжать одежду, но вывесить её сушиться под навесом! Иначе говоря, особого миссионерства в моём присутствии на данном берегу, как получалось, совершенно не имелось, и волей-неволей пришлось смириться со своей наиглупейшей участью гостеприимного хозяина палатки, любезно предоставившего кров.

Из тех же рюкзаков за шторками они, не мешкая, достали поллитровку с их "крепчайшей", две чёрные от копоти костров "чаплыжки", пакет с закусками. За компанию и за знакомство пришлось извлечь и мне свою походную кружку... Пришлось позволить по чуть-чуть и закусить услужливо протянутой мне долькой их куриного яйца с солью и майонезом, заесть нарезкой хлеба с толстой кружовинкой преотличной "Русской" колбасы, которую Ковбой, как оказалось, постоянно покупает непосредственно на мясокомбинате.

К удивлению, с принятием "сугрева", Ковбой не только не сбавил темп своей болтовни, но, напротив, будто добавил скорости. Теперь, казалось, у него уже не оставалось ни секунды времени, чтоб закусить! Своей половинкой яйца в одной руке и бутербродом с колбасой в другой он долгое время будто рулил. Мне даже не стало возможным хотя бы изредка поддакивать ему, чему-то удивляться, улыбаться, переспрашивать о чём-нибудь, выражая неподдельный интерес. О его житии-бытии спустя минут сорок пять я знал уже, по-видимому, всё или почти что всё. Я знал, что он крановщик автокрана, но может работать также электросварщиком, наладчиком холодильных камер и даже бондарем. Что родился того же месяца, что и его знаменитый земляк Сергей Есенин, что родом он из села Федякино, в котором Есенин бывал. Там у него жила зазноба юности Алёна Рузина, и об этом факторе мало кому известно. Что многие стихотворения Есенина он знает наизусть. Что женат. Что однолюб. Что каким-то чудом "припаялся" к маленькой, невзрачненькой, носастенькой бабёнке, которая старше его без малого на два года, и живёт с ней вот уже двадцать лет. Что у них свой собственный дом с теплицей, с большим земельным участком, с новым сараем и красивенькой, умненькой дочкой, получившей за учёбу в школе серебряную медаль.

Ещё минут через сорок, где-то к восьми часам, дождь было поутих. За оконцем будто бы немножко просветлело. Ковбой, не прекращающий вещать, хотел было выбраться, взглянуть, что можно сделать с рюкзаками, сапогами и одеждой, как вмиг стемнело опять, и вновь с нарастающим рёвом нахлынул сильный пузырчатый дождь. Вновь в водяном кошмаре поплыли вниз берега, а палатка "помчалась" вверх. От нечего делать пришлось согласиться принять ещё по чуть-чуть. Всё!.. Надежд на вечер больше не осталось никаких, и "радио" Ковбоя заговорило вновь. Темой следующей "нашей" беседы было что-то об огородном. Что-то о посадке в открытом грунте под плёнкой патиссонов и кабачков. При этом всё то же самое время "пенькообразный", будто йог, восседал не шелохнувшись. Он держал на коленях руки, взирал на меня и очень редко в сторону Ковбоя. Лишь как-то раз он вдруг прозвенел чарующим голосом-колокольчиком:

- Мож-жет, ещё наль-ём по кап-пель-льке для ин-тер-рес-су?

"Лучше бы поведал что-нибудь о нём! В чём причина столь упорного молчания, коль не является немым?" - чуть было не высказал я Ковбою. Но не в правилах моих форсировать события в общении с людьми. Вдруг вопрос окажется неделикатным! Уж если суждено узнать, то всё узнается само. Не суждено, стало быть, нет в том необходимости. Вдруг какая-нибудь патология, о которой не принято говорить. Тем более, в присутствии самого страдальца. "Быть может, он дал обет молчания? - мелькнула моя фантазия. - Тогда хотелось бы знать причину!.." В общем, вопрос становился назойливым, требовал разрешений. Почему-то показалось, что в ситуации с "пенькообразным" имелось что-то нерядовое, и это интриговало.

Однако время подходило к девяти. Дождь по-прежнему назойливо долбил по верху палатки, навевая сонливость и скуку. Была в общем-то уже середина июля. "Светлые ночи" прошли, время поубавилось как минимум на полчаса. Подумалось о том, что скоро сумерки, что скоро август. "Вот так влип! - мыслилось с тягучей зевотой. - Вот так дёрнуло отправиться с палаткой!.. Зачем-то нагрубил жене: взял грех на душу. Хоть извиниться бы перед ней!" И в полусонном забытьи, убаюканный было болтовнёй Ковбоя о живучести рыбёшек-ротанов в лесных баклушах, вдруг услышал его слова:

- А того, о коем Олег Михеич сказал, что поселился где-то здесь в землянке... не слыхать?

- Был. Возник на обрыве.... Сказал, что в Оку заброшены две донки. Прямой, как гвоздь! Весь в чёрном, похож на ворона. Подтвердил слова твоего напарника, что будет дождь, - кивнул я в сторону "молчуна".

- Дождь Витюшка чувствует зараньше, - заверил Ковбой. - Жаль, бурю не предсказал: были бы осторожнее.

Молчун смотрел в мои глаза, словно заговорённый. Будто даже не слышал, что разговор шёл непосредственно о нём.

А дождь тем временем все ещё лил, и начал уже раздражать своим однотонным шуршаньем. Временами он становился слабым, из слабого - средним, из среднего - снова сильным, и это повторялось вновь и вновь по тому же нескончаемому кругу. Ковбой даже пофилософствовал: "Дождь - страшнее всего! С засухой можно бороться: осуществлять полив. Дождь остаётся лишь претерпевать. И хотя о нынешнем дожде, которого столько ждали, плохо говорить грешно - это уже перебор!" Часам к десяти шуршание чуть было не умолкло вообще. Ковбой с "пенькообразным" вновь было вознамерились выбраться на волю, как снова, будто в насмешку, крепко потянуло ветерком, зашумела, зарокотала волной река, с треском прокатился оглушительный грозовой разряд, а спустя ещё какое-то мгновение квадрат окошечка палатки вдруг озарился красновато-мрачным отсветом пожара, проступившим сквозь сплошную занавесь дождя. Что-то зажглось, заполыхало над кручей другой стороны реки. И зарево всё ширилось и разрасталось, становясь всё более отчётливым и жутковатым.

- Неужто в Жуковке?.. - уставясь в оконце, пробормотал Ковбой.

- Гореть-то столь интенсивно там вроде бы нечему? - усомнился я, глядя через его плечо. - Не газопровод ли?.. Очень уж схоже. Но тогда было бы слышно гул: в трубе громадное давление...

- Эт-то зак-кат, - к нашему недоумению вдруг прозвенел "колокольчик".

И действительно!.. Вскоре явственно стал различим золотисто-алый окрас края тучи, создававший полную иллюзию пожара. Но уже спустя тройку-пяток минут зарево за мрачной крутизной вдруг быстро потускнело и синевато-багряный клин чистого неба замер над береговой чертой.

- Фу, наконец-то океан иссяк, - прокомментировал Ковбой и, обращаясь к молчуну, сказал: - Нам с тобой, Витюш, придётся браться за дела. Рыбачить по утрянке либо ехать на нашем транспорте в мокрой одежде - сродни самоубийству. Необходимо что-то предпринять. Сухих дров весь завтрашний день на спор не сыщешь.

Почти стемнело. Почти слились в едином сером цвете потемневший клин и месиво края тучи. Но дождь ещё по-прежнему мулил в полнейшей тишине. Мы было снова сговорились помаленечку глотнуть, и с этой целью я даже вынул из кармашка рюкзака свой маленький фонарь, как за палаткой вновь послышались шаги и приглушённый кашель. Мы тотчас приумолкли, насторожились. Ковбой было глянул в оконце, но бесполезно: кто-то приближался с тыльной стороны. Затем существо потопталось около входа, раздался осторожный стук, и будто отчеканили слова:

- Товарищ, не спите?

- Да, да? - отозвался я.

- Видите ли... Вынужден проситься на ночлег!..

Затем пришедший видимо наткнулся на кучу одежды, на сапоги, на удочки на рюкзаки - и сразу осёкся: - Ах, вы не одни! Похоже полна палатка...

- Пролезайте, пролезайте к нам! - отозвался я. - Одно сидячее место найдётся. Не обессудьте уж: в тесноте, как говорится, не в обиде!

- И очень вовремя!.. - не остался в стороне Ковбой. - Мы только что решили по граммульке "клюкнуть" в честь окончания дождя!

Я включил фонарь, и в его световой окружности меж шторок палатки возникло знакомое мне лицо в очках и в чёрной пилотке. В улыбке осклабились зубы, и голова сказала:

- Для столь нестандартных случаев и у меня всегда имеется резерв.

И голова исчезла.

За порогом гость снял сапоги и плащ. Затем меж шторок просунулась его нога в синем махровом носке, и секунд через пяток он с преогромной благодарностью всем нам по просьбе Ковбоя пробрался в дальний угол палатки, сел. Ковбой сказал ему, что им с Витьком по окончании дождя придётся выжимать-сушить одежды, поэтому их место должно быть поближе к выходу. Сообщил, что оба они из Касимова, приехали за карасями на мопедах, которые остались у знакомых в Жуковке, и вот попались. Сидят теперь без порток, полумокрые трусы сушат на себе. Поведал, что шалаш, который целый час они сооружали подле озера, в одно мгновение закинуло в кустарник, и в тот же миг их быт стал несравнимо хуже, нежели у "ворона под бороной". Пожали друг другу руки, представились. Гость назвался Даниилом Гордеичем и сообщил, что для удобства можно звать его "хоть так, хоть этак". Он информировал о личных злоключениях касательно дождя. Получилось, что землянка, каковую он устроил в берегу, тоже оказалась слабоватой для данного дня. Последний ливень вконец пробил её насыпной по плёнке и жердочкам верх; подмочились и поплыли стены, и всё обрушилось. Он больше получаса стоял под дождём в плаще, покуда не пришла идея попроситься на ночлег сюда.

Мы сожалели, что этого не было сделано сразу же по обрушении; Ковбой даже укорил его за опрометчивость.

Я прикрепил к завязочке под потолком фонарь. В его тускловатом свете мы выложили на газетный лист нашего стола закуски, выставили спиртное.

На этот раз от моего внимания не ускользнул очередной некрупный вяленый карась "пенькообразного". Вновь появились две варённые картошины, краюха хлеба, пара луковиц с длинным зелёным пером и соль. Доля незнакомца относилась к категории деликатесов: салями в вакуумной упаковке, шпроты, сыр, полуторалитровая бутыль "Бонаквы", что было чрезвычайно ценно в условиях повсюду замутнённых вод, маленькая баночка с икрой, три красных помидорины и мягкий белый батон. Из бокового кармана пиджака он извлёк и передал Ковбою плоский пузырёк с названием "Виски" на яркой узорчатой этикетке. Ковбой отмахнул большой кусок своей колбасы, порезал его на дольки. Восхвалив пред гостем её замечательный вкус, просил непременно попробовать и оценить. Он налил в наши кружки "крепчайшей" и взял свою. Дождался поднятия кружек нами и торжественно провозгласил: "Ну-с, за окончание дождя и нового члена нашей дружной компании!" Воскликнув "фу!", он выдохнул из лёгких воздух, неторопливо выпил. Тотчас же скривил физиономию, словно проглотил чего-то излишне кислое, и громко крякнул. Довольно продолжительное время нюхал хлеб, затем накрыл его пластинкой сыра с долькой помидора, с солью и майонезом, закусил. Мы, последовав его примеру, "махнули" тоже. Гость тоже смешно скривился, занюхал хлебом, срочно запил "Бонаквой", утёр рукой потёкшую слезу и заметил: "Крепка, однако!.." Глотнул "Бонаквы" ещё и подцепил своей изящной пластиковой вилкой рыбку из банки шпрот. Молчун выпивал последний и, в общем-то, без эмоций. Мною было подмечено, что после выпивки он почти невидимым движением руки перекрестил сначала рот, затем два раза грудь и что-то прошептал, беззвучно шевеля губами. Лишь после этого он потянулся рукой к закускам. Взял со стола картофелину, лук, отщипнул от своей же краюхи хлеба. Был четверг; день был скоромный... "Да не стесняется ли?" - озадачила мысль. Почему-то ранее не обратил внимания на это обстоятельство. Пришлось на всякий случай съесть половинку его картошины с солью, с майонезом и икрой, изжевать его пёрышко лука. Следом за мной и молчун стал доставать кусочки ветчины, салями, сыра.

Воистину, однако, нет худа без добра! К моей удаче, всю свою энергию говоруна Ковбой вдруг перекинул на Гордеича, и теперь тому приходилось поддерживать их беседу. При этом с выпивкой "на стары дрожки" ковбойский речевой поток нахлынул с такой обильностью, что сдержать его было фактически невозможно. Он успел уже известить о том, что работает крановщиком, что имеет доступ к магазину мясокомбината, что намерен выкопать в огороде пруд и развести в нём карпов. Что женат на страшненькой, носастенькой бабёнке, имеет красавицу дочку, получившую за учёбу в школе серебряную медаль. Что построил большой добротный сарай и, помимо двух его свиноматок и козочки, намерен завести бычка. Гость тщательно прожёвывал отправленные в рот кусочки, но при этом его внимание к столь скорострельной болтовне Ковбоя было вовсе не безучастным. Он слушал с любопытством, не чурался улыбнуться, рассмеяться в случаях удачных изречений, и даже не ленился иногда определять его длиннющие витиеватые суждения о том или ином моменте своей лаконичной, будто чеканной фразой. А когда, глотнув ещё немного "Бонаквы", он тронул губы своим носовым платочком, я будто внутренне произнёс самому себе: "Нет, это - не бомж-бродяжка! Здесь что-то совсем иное!" И хотя сомнений в безобидности пришельца более не возникало, некая загадочность в нём явно проступала, представлялась тоже несколько незаурядной. Что-то тонкое, очень пристальное было в его глазах под русой, примятой кепи-пилоткой чёлкой волос.

Сидевший напротив, рядом с выходом, молчун по-прежнему беспрестанно таращил на меня глаза, чем отчасти вводил в смущение. Однако взгляд его был столь спокоен, прост и беззастенчив, что сразу же обескураживал. Его густой белоснежный волос с недавней стрижкой "наголо" немножко подрос и в свете фонарика отливал сияющей голубизной. Как-то однажды, прищурившись, я вдруг увидел, что голубизна кружочком отделилась от волос и зависла над головой. Получился нимб, ореол! Было весьма забавно время от времени, прищуривая глаз, наблюдать за этим кружочком, воспарявшим над его физиономией: над низким морщинистым лбом, над большими круглыми глазами, по-рыбьи крупными губами и, будто прокопчёнными солнечным жаром выпуклыми щеками. Моё открытие "нимба" над головой "пенькообразного" вызывало беспричинную улыбку, иногда даже неуместный смех. "Вот так попал! Вот так рыбалка! - то и дело свербели хмельные мысли. - Вот так побывал наедине с собой!.."

Затем поразмышлял об изначальных мотивациях, приведших к столь скучнейшей и глупейшей ситуации. Старался осознать, что непосредственно способствовало случаю очутиться здесь. Почему столь остро и неотвратимо кольнуло относительно рыбалки именно в нынешний день? Не было ли загодя какого-то грешка, за который, пребывая здесь, с этими людьми, приходилось понести определённую расплату? В чём суть, какова первопричина столь нестандартной кары? То, что досадил супруге, несомненно, было фактором второстепенным, исходящим из чего-то более порочного, более глубокого, несоизмеримо скверного!

И, как представлялось несколько позднее, виной всему являлся аж целый ряд моих дрянненьких качеств!.. Моя неукротимая заносчивость, моя упёртость, моя самонадеянность, непредсказуемость, чрезмерная гордыня и множество-множество ещё каких-то иных пороков, подтолкнувших к явному излишеству в потребностях, а в заключительном итоге - к бесполезности, к бессмысленности дня. Даже стало казаться, что внутренний голос настойчиво предупреждал о том, что не было смысла мчаться сюда. Зачем?.. Зачем сорвался?.. Зачем не сиделось дома? Поделал хотя бы чего-нибудь! Вот так попал в "вагон некурящих"!..

Нужно снова заметить и то, что на правах хозяина я занимал всю правую сторону своей палатки. Старался больше лежать, блокируя место. В головах находился мой рюкзак, на который можно было облокотиться, под боком была постелена моя куртяшка. Мне было можно вытянуть ноги, чтоб не стамели - и это радовало. Сочувствовал, что у гостей такой возможности нет. Но что поделаешь?.. Теперь у всех у нас, как говорится, каждому - своё!.. Фонарик начинал сдавать, и свет ослабевал. Порешили выключить его, ибо до утра, по выражению Ковбоя, "уйма времени... И, коротая ночь, видимо, придётся закусить ещё, как минимум, пару разков. Остаться в данной ситуации без света было бы тягчайшим преступлением!"

Дождь лил теперь уже мягко и ласково, будто начал нашёптывать нам о чём-то извинительном и благодушном. Будто, вдоволь надурачившись над нами, вознамерился в конце концов угомониться, даже подремать. Разморённый винцом, отличной закусью и говорком Ковбоя, начинал позёвывать и я. Ковбой теперь уже Гордеичу поведал, что является уроженцем старинного рязанского села Данилова, где в давние времена часто бывал поэт Сергей Есенин, что в нём ухаживал за тамошней девицей Ольгой Рузиной, посвятил ей первые свои стихи, и об этом важном биографическом факторе мало кому известно. Информировал, что переехал жить в Касимов сразу же после армии, завлечённый маленькой кареглазой соплюхой, нынешней его женой, что однолюб, что со службой ему повезло, что - работал в подсобном хозяйстве одной из охранных команд МВД. Рассказал, что откармливал там четырёх свиней и пас корову, что по собственной воле возделал участок земли, где выращивал для команды лук, редиску, огурцы и репу, что сдружился со старшиной, который его уважал, называл сынком, просил остаться на "макаронку", обещав с уходом на пенсию, свою старшинскую должность. Что в селе Данилове до сих пор проживают его родители, и старший брат Константин работает педагогом в школе. Константин тоже женат, любит стихи Есенина и тоже имеет дочку. Но женился он на четыре года позднее, поэтому ей лишь пятнадцать лет. Информировал, что сам закончил два профтехучилища ещё в доперестроечные времена. Помимо этого освоил две дефицитных специальности, одна из которых - бондарь. Но основная его профессия - как уже сообщалось, автокрановщик на одном из частных предприятий, и зарплата весьма приличная.

Часам к двенадцати мне показалось, что я задремал, и даже чудилось, что слышал бравурную музыку какого-то огромного скрипичного оркестра на большой полутёмной сцене, как вдруг отчетливо донеслось:

- А вы, Даниил Гордеич, как оказались на рогу? Ведь, согласитесь, из-за пары-тройки дней рыбалки обустраивать землянку нерезонно! То есть, не имеет смысла! - со свойственной простинкой спрашивал Ковбой. И, не дав тому времени сказать что-либо в ответ, продолжал: "Давно ли в этих краях? Издалека ли?.. - И, добавив скорости, помчал: "Признаться, лично мне впервые приходится слышать, что некто живёт в землянке. Но согласитесь, ведь это - самый простой, оригинальный, остроумный способ устройства временного жилища. Ценно то, что нет необходимости, в случае передвижения пешком, таскать излишнюю котомку, в которой, собственно, должна нахо-дится палатка. Согласитесь, сделай мы такое же убежище на карасином озере, глядишь, не оказались бы с Витьком в столь неприглядной ситуации, в какой, пардон, находимся на сей момент. Не сидели бы с обнажёнными ляжками в полумокрых трусах! Не было бы заботы о том, что нужно сушить одежду и как бы суметь, без риска получить простуду, поудить карасей на утренней заре, а затем, без того же риска для здоровья, добраться до дома на наших средствах, коими являются мопеды.

Известил, что у него есть мотоцикл "Урал" и "Жигули". Попросил подтвердить об этом молчуна, и после звонка "д-да, д-да", сообщил, что во время поездок на рыбную ловлю и за грибами они отдают предпочтение исключительно мопедам, как транспорту лёгкому и мобильному. Просил согласиться с тем, что мопед имеет весьма весомые преимущества относительно прочих средств. А именно - всепроходимость... В случае необходимости его можно попросту перенести! Второе - простота конструкции.... Поскольку ломаться в мопеде в общем-то нечему! При всём при том не нужно иметь ни шлем, ни водительские права, ни ключ зажигания, кои можно утерять в лесу или на речке и уже никогда не найти. Но главное достоинство их техники заключается в том, что мопед - это малый расход бензина...

Я было уже перестал надеяться, что гостю удастся что-либо ответить на его вопрос, как тот, улучив момент, вдруг объявил, что перед нами - рыбак-турист, рыбак-отшельник, странствующий в одиночку.

Ковбой, по-видимому, сбитый с толку тем, что в его "непререкаемую" речь сумели вклиниться, какой-то миг растерянно молчал и гость, использовав эту его заминку, вкрадчиво и вдохновенно сообщил, что уж который год всё лето посвящает рыболовному турне, и считает это важнейшей целью. Он что-то странное сказал о некой его посвящённости "в старшинство рыбацкого братства", о снизошедшей благости "речного духа", о его теперешней способности не только многое понять в любом, даже в самом маленьком водоёмчике, но даже чувствовать присутствие рыбных колоний в тех или иных местах.

От неожиданности этих заявлений я чуть было не поперхнулся и закашлялся, но при этом случилось, будто слегка всхрапнул. Вмиг осенённый замечательной идеей, всхрапнул ещё и уже намеренно. Вне сомнений, мой "сонный прикид" имел преимущества. Во-первых, теперь я с полным спокойствием мог не участвовать во всякой там болтовне, во-вторых, создавался больший комфорт для откровений незнакомца "подшофе", что само по себе бывает нелишне послушать. Недаром ведь говорят: "У трезвых - на уме, у пьяного - на языке". И, в-третьих, мог действительно поспать в своё удовольствие, коротая сном тягучее ночное время, не засоряя голову различной белибердой.

Нужно заметить, что, услышав мой храп, Гордеич тотчас же убавил громкость голоса и продолжал свои откровения более мягко и благостно. Мне показалось даже, что речь его зажурчала будто тихий лесной ручеёк, но при всём притом информация становилась достаточно любопытной. Он объявил Ковбою, что давно уж не удит крючками меньше шестого номера, что рыбу берёт не менее трехсот-четырехсот граммов, но охотится, как правило, за крупняком с минимальным весом до килограмма. И коль уж речь зашла о карасином озере, советовал впредь запасаться хлебно-жмыховой приманкой с добавлением в строгих пропорциях доз керосина, чеснока и порошка лаврушки. Сказал, что с такой приманкой прикормка совершенно не нужна. Уверял, что будут ловиться самые крупные особи, какие только имеются на участке. Всё дело останется лишь в личном выборе: удить крупную рыбу или же мелочь. Заметил, что по обглоданному катышу приманки можно будет даже судить о наличии предельных экземпляров в водоёме. И вдруг доложил: "Разумеется, есть более эффектные наживки для этих рыб, но на них - табу, неразглашение секрета" Советовал сдабривать и червяков указанной суспензией в тех же пропорциях.

Я воочию представил процесс сдабривания червей лаврушкой с чесноком и керосином, осуществляемый Ковбоем с молчуном, и вновь чуть было не прыснул от смеха, чудом подавив в себе сильнейший приступ веселья. "Неужто столь тонко шутит?" - возникло сомненье. Однако на шутку похоже не было. Ковбой с молчуном внимали проповедям гостя с участием и интересом. Хитринки с их стороны похоже не наблюдалось. Молчун даже совершенно невпопад воскликнул: "На прош-шлой нед-дел-ле я пой-ймал кар-рас-ся на пол-лтор-ра кил-ла! На чер-рвяк-ка!" Ковбой просил побольше пояснить о "духе", сообщив, что временами сам неоднократно ощущал присутствие на водоёмах нечто странного, тревожащего грудь. Будто наблюдало что-то за ним откуда-то со стороны!..

И в пылу своего вдохновения гость вскоре прочёл обоим чуть ли не лекцию о поверьях в леших, водяных, морских царей, русалок!.. Уверял, что поверья сами по себе не возникали, что древние люди просили именно духов об удачной охоте или рыбалке. "Такая просьба-молитва дошла до нас из глубины веков!" - вдруг возвестил он и, ничуть не смутившись, возвышенно и возбуждённо выдал следующие слова: "Просить нужно так: "Речка-реченька, подай из кладовых твоих неисчерпаемых во благо нам, сколько сочтёшь возможным! Мы полны надежд на щедроты твоея вечные, и благодарность наша тебе, кормилица, за доброту твою!" И сразу же дополнил: "К озёрам, какими бы огромными они не представали, всегда необходимо обращаться столь же ласкательно: "озёро-озерцо..."

Я вновь чуть было не поперхнулся от смеха, но удержался. Из глаз от внутренних усилий аж потекла слеза, благо в полной темноте была невидимой. "Да он действительно малость того!.." - укреплялась всё более, более мысль. Ковбой же, напротив, тотчас ухватился за "молитву". Он порывался было её записать, но света и авторучки не было, и принялся заучивать наизусть, повторив текст по меньшей мере десятка два раз. Несомненно, "моление" запомнил и молчун, поскольку во время её зубрёжки Ковбоем подсказывал ему одно из забываемых им слов.

Далее речь шла о наживках для крупной плотвы и язей. Гордеич сказал, что есть возможность посоветовать из более доступных грудку кузнечиков, а также язычок ракушки, слегка обжаренный на огне костра, выдержанный несколько минут на муравейнике. В обоих случаях острие крючка должно быть скрыто внутри приманки, подсечка - сильной, немедленной. Сообщил, что подходит также мясо улитки и личинки майского жука. Но эти наживки нужно готовить загодя особым способом. На грудку червей, опарышей и ручейника, заметил он, из плотвы здесь на Оке попадается лишь мелочёвка граммов до семисот, язьки - почаще.

"Однако, хм!.." - весьма насторожили вдруг его последние слова. В них говорилось о моих излюбленных наживках не очень-то лестно. Хотя справедливость в том, несомненно, была. Действительно, плотвиц крупнее этих величин лично мне выуживать не доводилось, а язьки в пределах килограмма попадались чаще. Пришлось прислушаться к их болтовне с Ковбоем с более повышенным вниманием и интересом.

Затем гость сообщил, что проживает на истоке двадцать семь дней, что место ему понравилось. Что удит судаков, довольно крупных "узконосих", голавлей и даже "надыбал" линей в Житковском озере.

У меня чуть было не вырвалось спросить об "узконосихах"... он удит их блесной, на воблер или на живца? И где конкретно? В озере, в истоке или же в реке? Хотел признаться, что сам большой охотник до щук, что уважаю этих тёмноспинных "львиц реки" за их силищу и бойцовский норов упираться до конца. Хотел было даже всех их поразить историей, как два щуклёнка сумели "удрапать" из моей деревянной лодки, преодолев в прыжке, со слоя воды на днище, сорок сантиметров борта. Что об этом даже была моя публикация в одной из рыбацких газет. Однако тот успел уже посетовать, что неудобство в том - далековато до села, куда ему приходится носить улов и оптом отдавать там местному торговцу. Ну а тот, разумеется, отвозит куда-то в город.

- Килограмчиков десять-двенадцать в день получается? - полюбопытствовал Ковбой.

- Да-а! В среднем с пудик, - был неожиданный ответ. И далее - весьма непринуждённо известил о том, что именно тот торговец поставляет для него продукты в нужном ассортименте, что всё привозимое им - самое свежее; что в жаркие летние дни он моется с мылом и мочалкой в реке или озере, а ближе к осени обычно арендует баньку. Что сменное бельё либо стирает сам, либо за некую плату, кто-то из местных хозяек. Что сам - москвич, в материальном плане независим, что бреется каждый день, что имеет микротранзистор и даже иногда читает привозимые ему газеты. Сообщил, что на одном и том же месте больше месяца не проживает, каким бы благодатным оно не представлялось, что через пару деньков отправится вверх по реке, покуда снова не найдутся подходящие условия стоянки.

Почти что шёпотом разговорились об интимном! Узнав, что тот женат, Ковбой, с присущей виртуозностью и безобиднейшем подходцем, просил с ним согласиться с тем, что женщин на этакий долгий срок, особенно весной, особенно когда природа при её благоухающем цветении с избытком насыщается флюидами любви, весьма рискованно предоставлять самих себе, поскольку данный фактор может спровоцировать осуществление указанных потребностей в проникновенных процедурах с представителем другого пола, так сказать, на стороне... То есть, проще говоря, подтолкнуть к измене.

Задержки с ответом не было ни на секунду. Запросто, даже с ироничностью, будто речь велась о чём-то исключительно банальном и весьма неинтересном, гость несколько порассуждал о том, что в нынешние времена, когда с экранов телевидения не сходят всевозможные "порнушки", когда давно уж ничего святого в этом отношении не наблюдается, когда одна из самых популярных песен о любви то и дело твердит-внушает, что "всё когда-нибудь кончается", а измена друг другу является ныне чуть ли не благодетелью, сама постановка такого вопроса является неактуальной, несовременной. Сообщил, что несколько лет назад его супруга, начитавшись любовных романов, насмотревшись видеокассет и прочих откровенных телепередач, наслушавшись той самой песенки, завела и себе "ванька". А сын, Игорёк, взял да как-то за завтраком и выдал всё обо всём! Даже фотоснимки припас, что наснимали с другом.

Гость помолчал и, вздохнув, сказал, что "красиво она от них с Игорьком в то утро ушла! По-английски..." Но месяцев через пять вернулась.

- Простил?! - с укоризной воскликнул Ковбой.

- Побоялся, повихнется головой, - отозвался гость и сообщил о том, что с её приходом, однако заметил ей пару ласковых: "Не обессудь, мол, Танюшк, но моя охотка к тебе, похоже, надломилась крепко. Может, не получится по новой-то!.."

И доверительно шепнул:

- Ныне ведь где угодно, в любое время... За пару-то сотенных!.. Хошь - постарше, хошь - помоложе!.. Хочешь - на ночь, хочешь - на две. А за три-четыре - и сами сюда придут! Я на этот счёт не скуплюсь, плачу с лихвой. Жалко мне их порой косматеньких да кудрявых!.. Трудно им незамужним ныне на селе приходится. Особенно бывшим дояркам... Ферм и коров фактически не остается: работы-то нет.

Помолчал и неожиданно добавил:

- Игорёк с тех пор каким-то ледяным, суровым стал, до сих пор словом с ней не обмолвился. Когда вернулась, из дома ушёл: больше года у друзей гостевал. Так и пришлось квартирку ему купить. Прошлой зимой женился - на свадьбу звать не хотел. Едва усовестил: мать всё-таки. Ну и консерватор оказался! Откуда только чего берётся?

- А как она?

- Притихла, присмирела. Похоже и ныне немножко в шоке. Устроилась работать в садик, ходит в церковь. - Гордеич вновь вздохнул и пояснил: "Уж столько времени прошло, давно бы обо всём забыть. А не лежит душа и всё тут! Порою самого сомнения берут, стыдно даже иногда становится! Хоть, грешным делом, нашла бы кого-нибудь: всё поспокойнее было бы на душе. Живём будто брат с сестрой! Сначала полагал, что сам по "этой части" занемог. Но - нет... Оказалось, что с любой другой всё в норме, всё в порядке. И будто спросил совета: "К врачу обратиться, что ли?"

Наконец его печальное признание закончилось и особого сочувствия во мне не вызывало. Напротив, усилило и без того высокий уровень тоски и раздражения из-за бессмысленности дня. Почему-то стало обидно за эту женщину. К тому же я не очень-то уверовал в его историю! В ней что-то крепко не стыковалось!.. Столь длительный период бесконтактности с женой при совместном их проживании вызывал сомнение! Предоставить что-то из конкретных доказательств он вряд ли бы смог, а с учётом болтовни касательно "молебна духу" да "старшинства в рыбацком братстве" - вообще все показалось бредом воспалённого ума.

Смущало, правда, лишь его достаточно спокойное известие о том, что он "в материальном плане независим". То есть, получается, богат. Но с тем же успехом и это могло оказаться простым обманом! Мало ли кто о себе надумает чего сказать! Тем более - из лиц случайных, проходящих, встреч с которыми уже не состоится. Очень хотелось спросить, на чём конкретно он разбогател. Но подобный вопрос мог показаться пахнущим определённой завистью, и я решил продолжить "сон", прислушиваясь, будто из-за стенки, к их воркующему говорку.

Всё!.. Дождь закончился. Оба даже неожиданно умолкли; наступила непривычная для уха тишина. Ковбой похоже взглянул в оконце и сказал, что на небе звёзды. Заявил, что ради этого нужно обязательно "позволить", а затем им с Виктором придётся выжимать одежду. Встал вопрос, что нужно меня будить. И вдруг, в своих длиннющих виртуозных выражениях, он попросил получше пояснить об упомянутом "рыбацком братстве" не в смысле общего понятия как такового, известного по публикациям в периодике, а непосредственно в значении с формулировкой "старшинство" - словом, не привычным в сочетании с указанным им "братством".

Действительно, вопрос был актуальным и забавным, и я навострил внимание. Как и нужно было полагать, Гордеич вновь понёс чего-то сверхразумное о пятидесяти рыбаках, относящихся к содружеству, так называемых, "посвящённых в тайны мастерства", преданных рыбалке, осененных "благостью водного духа", выполняющих ряд несложных обязательных условий. К ним относятся: уборка участков ловли от своих и чужих отходов, запрет на плевки в какие-либо водоёмы и прочие водоисточники, запрет на всякие иные виды ловли, кроме удочки, и др. Сообщил, что это закрытое содружество множеством знакомств и адресов, даже за рубежом. Но в России оно либерально, очень демократично. Так один из самых уважаемых "старшин", их патриарх, не богат. Рыбачит ныне на одной из стариц красивейшей речки Клязьмы на границе Вязниковского района. Но сам из города Владимира. "От здешних мест сравнительно недалеко, - добавил он, - почти в соседях. По прямой до Вязников не более полутораста километров. Тот вообще всегда на реке зимой и летом! "Вот это специалист!.. - воскликнул с восхищением Гордеич. - Вот кого не обловишь! Быть может, слышали о нем?.. Там его так и прозвали: "речная коряга"...

Ковбой известил, что "слышать не приходилось", и, похоже, сам наконец-то заподозрил, что сосед городит "несколько не то". Он какое-то время молчал несколько дольше обычного, как бы о чём-то соображая, а затем позвал, трогая мой бок: "Андреич, давай вставай! Пора по "чуть-чуть".

Я для приличия всхрапнул и снова притих, размеренно засопев носом.

- Андреич, Андреич!.. Вставай, дорогой! - вновь почувствовал прикосновение его руки. - Винцо уже заждалось. Слышь, дождь закончился!

Тяжко кряхтя и зевая, я сел. Облокотился на рюкзак, протёр и открыл глаза. Под потолком был уже включён фонарик, тускло светивший на наше застолье.

- Щас, Андреич, поправишься. После выпивки со сна всегда тяжеловато, - хлопотал Ковбой. Он налил нам моего коньяка, нарезал колбасы. - Ну-с, будем!.. - поднял он кружку, приглашая следовать за ним.

Стукнувшись кружками, мы выпили и закусили. А вскоре, под его же беспрестанный говорок о какой-то крохотной пичужке, гнездившейся в малиннике в его саду, мы все вместе, следуя друг за другом, наконец-то выбрались наружу. При этом лишь у меня одного имелась возможность выйти из палатки без проблем! Им же приходилось, сидя меж шторок, сначала натягивать на ноги мокрые сапоги, чтоб встать на сырую траву нашего бугорка.

За палаткой нам срочно пришлось разойтись по разным углам по малой нужде; лишь после того со спокойствием в душе можно было любоваться звёздами над головой, чёрным во мраке контуром рога, едва заметным отсветом реки с россыпью тех же звёзд по её невидимой в ночи поверхности. Ветра будто и не бывало: тишь и покой вновь овладели миром. Воздух был напоен чистой прохладной влажностью, остро пахло разнотравьем местных луговин, тянуло тонким запахом ракушника откуда-то с недальних берегов.

Не мешкая ни минуты, Ковбой с молчуном принялись отжимать одежды, скручивая их жгутами. То, что было у них погрубее - брюки, безрукавку, пиджак - скручивали вдвоём. Носки, портянки развесили на растяжках палатки, всё прочее Гордеич предложил сложить на его прорезиненном плаще, постеленном под уклон, чтобы стекала вода. Стрелки часов уже зашкалили за полночь. Наступал новый день, и, судя по всему, обещал быть тихим, солнечным. Однако тишина и звёзды, после столь внезапного кошмара дня, сами по себе показались странными! И в самом деле, подступало вдруг ощущение того, что кто-то неведомый посматривал на нас откуда-то со стороны. И будто Нечто спросило беззвучным голосом: "Ну, каково оно?" Параллельно, в силу каких-то иных условий, возникло острое предчувствие, что "подковырка дня" вовсе не исчезла в бытии. Что впереди таилось что-то ещё не менее озорное! Воистину почувствовал неподалёку от себя лукавую ухмылку! Аж стало несколько не по себе от той иллюзии! И, видимо, от нежелания ещё одной подобной "кузьмы", созрела любопытненькая мысль, "исходящая от противного"!.. Не очень-то веруя в просьбу к "речному духу", я, достаточно искренне, прошептал про себя "молитву" почти без ошибки и без запинки. С хитренькой мыслью, "поможет - хорошо, не поможет - лишний раз придётся убедиться в пустой болтовне Гордеича", я чуть было даже не воскликнул про себя "Да будет так!". Теперь уже я улыбался своей замечательной уловке, предвкушая, в случае чего, любой её исход не в пользу "проповедника".

Оказалось, Гордеич курил. Он сделал несколько долгих затяжек сигаре-той, мелькнувшей в свете огонька от зажигалки, после чего замял окурок подпятником сапога.

Затем вдруг поступило предложение от молчуна "мах-хнуть по чуть-чуть ещ-щё и пос-спать". Мы в принципе были не против этого, и вскоре снова за-няли наши насиженные места.

Вновь булькнуло спиртное, разливаемое в кружки, вновь нарезали вкуснейшей колбасы и, под стрекот говорка Ковбоя относительно абитурьенции дочки-очаровашки в Рязанский или, возможно, даже в столичный ВУЗ на факультет финансов, мы снова выпили и закусили. Гордеич вдруг спросил, издалека ли я, и пришлось рассказывать, что в тридцати восьми километрах отсюда есть зелёный, со множеством черёмух и сирени, городишко Меленки, в котором однако нет ни местного радио, ни телевидения, где ещё с доперестроечных годов осталась лишь газетка "Коммунар", издаваемая ныне раз в неделю. Тотчас же поймавший тему Ковбой воскликнул, что в Касимове - наоборот. Не только есть своё Касимовское телевидение, но появились две рекламные газеты, и ещё своё издательство, в котором начали печатать книжки-брошюрки местных авторов. Появились двое пишущих о рыбной ловле и природе края весьма любопытные вещи. Но вскоре умолк и он, перейдя на тихий, усыпляющий храпок.

Похоже, задремал и я. Во всяком случае, отчётливо увидел странный сон, от которого даже вздрогнул и открыл глаза. Даже сильно заколотилось сердце!.. Мне будто наяву причудилось, что спрашивал Гордеича, необходимо ли обращаться к "духу", если, как правило, просишь рыбацких удач у Господа?..

"Но есть ли смысл тревожить непосредственно Отца по поводу ловли удочкой?" - прозвучал весьма аргументированный довод.

Я прислушался к полнейшей тишине. Гости, по-прежнему, чуть различимо посапывали носами. Лишь Ковбой вдруг пробормотал чего-то совершенно несуразное, а затем тонюсенько пропищал:

"Сине тума-а-а-н похож на обма-а-а!

Сине тума, сине тума, сине ту-а-а-а!"

И, словно хрюкнул, всхрапнул.

Разбудил нас грозный гул ветра и вмиг нахлынувшего дождя. Ковбой с Гордеичем тотчас же обернулись к оконцу, и Ковбой аж свистнул:

- Матерь моя! Небо за беспросветной теменью. Да что за напасть такая! - возмутился он. - Что за невезенье вчера и нынче!

- Пейзаж мрачноватый, - уныло согласился с ним Гордеич. - Придется снова выжидать: деваться некуда.

Я вспомнил о своём молении "речному духу" и, к всеобщему недоумению гостей, засмеялся, отчего-то даже не сомневаясь, что дождь непременно окажется затяжным. Это уже становилось забавным! Получалось, забрались невесть куда, чтоб отсидеться в палатке, - пояснил причину своего веселья. И, остря над нашей ситуацией, посоветовал поспать ещё, поскольку под баюканье дождя сон крепче, иначе говоря, полезнее. Сказал, что в процессе сна время идёт незаметно. Посветил фонариком на циферблат часов и сообщил, что шесть утра. Что зорю всё одно - проспали. Но сожалеть об этом повода нет: перед дождём обычно клёва не бывает.

Предложение моё понравилось, и мы продолжили наш сон ещё как минимум минут на пятьдесят. Лично я неплохо снова задремал, усыпленный новым клокотаньем дождя за полотном палатки. Мне даже виделось, что выудил шесть крупных щук, выводя их спиннинговой снастью в крохотную баклушку. Сон был забавным, не хотелось открывать глаза, чтоб не исчезли редкие по красоте и напряжённости картинки; тяжко поднялся, сел, облокотился на рюкзак, когда уже нарезали вкуснейшей колбасы Ковбоя, набулькали в кружки и завели разговор о том, что нужно меня будить.

Мне сразу же подали в руки кружку, мы чокнулись, легонько стукнувшись ими, и вместо тоста Ковбой поведал нам историю о том, как Василий Иванович Чапаев с ординарцем Петькой пытали пленного белого офицера. Они весь вечер пили с ним самогонку, а похмелиться бедняге не дали. Заметил, что столь изощренная пытка нам не грозит, и это важно. Торжественную часть продлил рассказом М.Жванецкого о пустяковости различных жизненных проблем, поскольку у героев "было". Уведомил, что у него имеется ещё, как минимум, на пару-тройку раз "на опосля", а ближе к окончанию рыбалки найдётся на посошок. Он попросил у Провидения и Высших Сил, чтоб содержимое наших кружек было не по последней, и наконец-то произнёс своё коронное "ну-с, будем!" Лишь после этого, минут двенадцать восьмого, мы, наконец-то, выпили и закусили. Оказалось, была разлита бутылочка "Виски". Заграничное спиртное нам понравилось. По нашему общему мнению, оно имело достаточно немалый рейтинг относительно отечественных водок, но с обязательным условием их столь же высокой цены.

Поговорили о сюрпризах бытия. Обсудили нынешний наш случай полного абсурда, даже возможной шутки над нами со стороны Объективных Сил. В своих суждениях мы подступились даже к обобщениям глобальным, коснулись даже неких символических высот, порешив, что столь же странно и порой нелепо всё на человеческом пути. Планируешь одно, а преподносится всё совершенно по-иному. Стремишься к чему-то достойному, мудрому, а получается чушь и дурь.

- То-то и оно! - ухватился за тему Ковбой. - Ведь были на небе звёзды!.. И рассказал, как некий дед, всю жизнь копивший деньги, вдруг "заболел" футболом, а следом затем хоккеем. Тратя немалые суммы, стал ездить "за тридевять земель" на матчи высших лиг. "По идее, на кой ляд они ему сдались на старости-то лет?" - с возмущением воскликнул он и сообщил, что ныне старик купил огромный, дорогущий телевизор специально для просмотра матчей. Семейным включать его не даёт, поскольку для "всей прочей ерунды" есть в доме старенький "Рубин" тридцатилетней давности.

Моё суждение в этой связи было неоднозначным. С одной стороны, старик мне представлялся хитреньким, мятежным чудаком, и я не отказался бы немножко побеседовать-потолковать с ним по душам. С другой, весьма не исключалось то, что относился к тем, кто "всякий сходит с ума по-своему" и вряд ли мог быть чем-то примечателен как таковой. Однако наша утренняя болтовня начала казаться мне не столь уж бесполезной и бессмысленной! По-видимому, стала сказываться близость окончания нашей невольной отсидки, в которой, как ни странно, всё-таки имелось некое "рациональное зерно". В сознании всё больше укреплялось ощущение того, что рано-поздно мы об этом нашем, вовсе не весёлом случае будем вспоминать, как о забавнейшем курьёзе, предначертанном для нас судьбой. Любопытно стало наблюдать за выражением физиономий моих "сопутников"! За их смешными позами "йогов", за их повадками, за характерными детальками, отражавшими их личностные тонкости и внутренний настрой. Мне даже померещилось, что начинал их видеть не только снаружи, но осязать какую-то их скрытую от глаза сущность очень важную для общемировой гармонии! Даже какое-то время чудилось, будто открылся во мне ещё один дополнительный орган зрения.

Гордеич на рассказ о старике отозвался однако странно. Заметно раскованный после выпивки, он не только не советовал завидовать большим деньгам, но искренне настаивал на том, что их переизбытка следует бояться. Особенно необходимо опасаться денег неправедных, добытых хитростью, обманом, лжесвидетельством и проч., поскольку деньги те - от греха: рано-поздно они аукнутся. С ним было сложно не согласиться, поскольку примеров тому имелось с лихвой. Но лично мне показалось, что сей его нравоучительный совет, при нашей несерьёзной ситуации был несколько не к месту, не по делу. Очень уж не хотелось, чтобы финальная часть комедии состояла из строгих, серьёзных нот. Тем более, кому из нас с Ковбоем или молчуном, простым трудягам, могли бы угрожать переизбыточные деньги! Я было уже намерился подсунуть в эти его, в общем-то, безобидные наставления одну из каких-нибудь отвлекающих фраз, как упредил Ковбой. Назвав его предупреждение "беспрецедентно важным", он вспомнил вдруг про червяков, коих они с молчуном забыли на карасином озере. Сожалел, что если они в низинке, в луже, то могут погибнуть. Но ежели на бугорке, то до ближайших выходных им, завязанным в рукавице, ничего не будет. Разве, если кто из рыбаков случайно увидит их - подберет. Червяки хорошие: навозные, вертлявые, красные.

Как-то разом поякнулись об иных курьёзных случаях, имевших место на рыбной ловле, и Ковбой мгновенно выдал нам историю о том, как он на "Жигулях" махнул однажды на Оку за сорок километров... Решил поудить спиннинговой донкой с резиновой лодки в местечке, называемом Вертячкой. Он отгрёб подальше от берега и встал на якорь. Глядь, прямо на него плывёт полусгнившая половая доска с гвоздями и прибитой к стороне плющенкой. "Как ни удерживал, как ни отпихивал её - однако ж, ткнула!" - возмутился он и сообщил, что доску сразу же стало разворачивать течением, и она вдобавок, будто нарочно, прошлась той самой поганой плющенкой ему по борту. "Бабахнуло, будто из пистолета", - информировал он. - Всё рыбацкое снаряжение сразу же улькнуло в воду. Течением стащило с ног полусапожки". Но всё же повезло!.. Сработал внутренний клапан лодки, спустило лишь половину. Ножом сумел обрезать якорную бечеву, доплыл до берега, не искупавшись.

Я рассказал о двух своих случаях. Лет десять назад сделали с другом лодку и на его бортовом УАЗике умчали за полтораста вёрст! Оказалось, забыли вёсла.

Другой случай получился несколько жутковатым. Вместо ловли более суток плутали по Таймырской тундре на Крайнем Севере. А гид-проводник - ещё пол суток, покуда выбрался.

Дал небольшую информацию о северных краях. О громадных морских судах, на которых мне довелось поработать грузчиком. Что летнее солнце там не заходит вовсе, и ночью так же светло, как и днём. И непривычно... Тихо, солнечно кругом, а на улицах города - ни души: все спят.

Рассказал о северном сиянии, поражающем своим чарующим великолепием, а иногда - рисунками на небесах. Как в тёмные вечерние часы полярной ночи наладил ловлю налимов прямо с причала порта. Морячки, блеснившие с борта, сбежали было на берег. Но оказалось, я ловил блесной с припаянным к ней тройником, а они - с простыми, одинарными крючками! Пришлось учить секретам мастерства, показывая блесну.

Гордеич заявил, что побывал на многих водоёмах нашей страны и даже за рубежом. За исключением уклеек, пескарей, да им подобных, пробовал уху и жарево, как сам считает, из всех отмеченных в каталоге рыб. Но ничего особенного вспомнить о себе не мог, с удивлением определился, что все его странствия, все рыбалки получились в общем-то без приключений.

Услышав про "зарубеж", я тотчас же вспомнил моё ночное "моление духу" и улыбнулся. С подозрением глянул ему в глаза, на его простое, незамысловатое, трактористское лицо. И хотя оттенков его смущения заметно не было, подумалось о том, что человеку не только должно быть свойственно немножко лгать, но в разумной степени это даже необходимо. Ибо голая правда сама по себе скучна, примитивна! Она приводила бы к деградации личности, общества в целом! Без обмана, без вранья не было бы ни пародий, ни литературы, ни киноискусства, ни конкуренции в чём-либо!.. Поразмышлял об изначальности вранья как фактора наиважнейшего в развитии цивилизаций и пришёл к внезапному открытию того, что вовсе не труд, не первая дубина-кость, взятая однажды в лапу первобытным существом, сделали из обезьяны человека! То было хитростью, лукавством, ложью!..

К девяти часам дождь поутих, но всё ещё резво долбил по верху палатки, журчал за полотном шумливым ручейком. Видимо с этой его настырностью, таясь за нашей общей болтовней, всё более назойливо начала подступать тревога. В любом из случаев к двенадцати часам нам надлежало быть напротив парома, поскольку опоздания на перевозе нежелательны.

Слегка занервничал и Ковбой, заметив: "Да неуж и ныне предстоит такая же подлянка, что и вчера?" Он не на шутку озаботился о том, как же теперь им с Виктором добираться домой. Пришлось пообещать, что придётся мне везти их до Касимова. А за мопедами они приедут на автобусе в ближайший выходной.

- Не поз-звол-лить ли по чуть-чуть ещ-щё? - подал вдруг голос наш ко-локольчик. - Дож-ждь скор-ро кон-нчит-тся. Под-дход-дит вет-тер-рок.

Ковбой с Гордеичем тотчас развернулись в сторону оконца. Однако, ничего особенного не узрев и насупив брови, молча возвратились к их прежним позам. Предложение в общем-то оказалось приемлемым, и Ковбой по новой приступил к организации стола. Лишь я просил налить мне чисто символически, сказал, что более нельзя, "поскольку за рулём".

На этот раз тост Ковбоя состоял из двух основных частей. Прозвучало нечто сходное с дифирамбом относительно палатки, собравшей наш замечательный коллектив. Он выразил клятвенность в постоянной памяти вчерашнего и нынешнего дней исключительно с их замечательнейшей стороны. Пояснил, что положительность момента прежде всего заключается в его теперешней привязанности к нам с Гордеичем, как к людям добропорядочным и полным превосходных качеств. Он вдохновенно пожелал, чтобы Господь однажды снова свёл нас за тем же столом, и даже в случае такой же мерзопакостной погоды.

Вторая часть состояла из оды о рыбалке как таковой, без которой участь многих миллионов россиян свелась бы к примитивному лежанию без дела на диванах, к их неизбежной гиподинамии, ожирению и прямой социальной никчёмности. "Ведь если прежде нужно было вставать с дивана, чтоб переключать каналы телевизора, - возмущался он, - то ныне и этого делать не нужно, поскольку рычажок переключения заменил дистанционный пульт!" Неожиданно он выдал нам расчёт о том, что в нашей большой стране самый малый процент людей рыбачащих, если исходить из общей площади имеющихся водоёмов. Он проклял всех, кто прямо или косвенно мешает нашему российскому любительскому рыболовству, назвал их врагами родины и подал мысль об идее создания "партии рыболовов", которая была бы самой многочисленной из всех. Достаточно оригинально прозвучало вдруг его "аминь", и лишь за тем послышалось: "Ну-с, будем!"

Отправив в рот всё содержимое из кружки, он кисло сморщил физиономию, занюхал спиртное хлебом и уведомил о теме следующей нашей беседы. Он счёл необходимым поведать о своём трёхдневном путешествии на самодельной фанерной лодочке по речке Унже от границы области до её слияния с Окой. "Кстати, протекающей по Меленковскому району", - сообщил он мне, будто бы я об этом не был осведомлён. И покуда мы с Гордеичем тоже "крякали", занюхивали хлеб, срочно глотали "Бонакву", чтобы запить, а затем, как можно скорее хватали закуску, чтобы заесть, он успел уже приступить к рассказу.

Впрочем, эта его история оказалась не лишённой занимательной изюминки, слушалась с немалым любопытством. Мне лично даже весьма понравилась. Причём, он в самом её начале сообщил, что смешнее глупости, как в том "круизе", более ни с кем иным случиться не могло и этим интригующим началом вызвал особый к ней интерес. С витиеватостью, но искренне и поэтично, он описал, с каким трудом и тратой непомерных сил, пробирался в завалах-заторах речки в начале пути, как проплывал под сучьями упавших от ветров деревьев, под рухнувшим от ветхости пролётом деревянного моста, по узким, тесным, скрытым сверху чащобой кустов, ее извилинам, по её опасным, закоряженным местам. Вдохновенно рассказал о тихих омутах, о мрачных ямах, спрятанных от мира непролазной зарослью, о шумных её перекатах с перепадами высот до полутора метров и очень быстрым течением, о сверкающих на солнце ширях, схожих с ослепительными залами и коридорами громадного и светлого дворца. Рассказал, как в одной из подмоин берега он неожиданно увидел щуку, более метра длинной, и, держась за куст, целых десять минут наблюдал за ней, покуда та не заподозрила его присутствие и медленно не ушла на дно. А затем под густым висячим кустом, меж двух подводных коряжин, подметил стаю крупных язей. Пробовал было удить их удочкой, но ни один не клюнул. Как во время этого турне по глупости и молодости лет, вёл маленький, никому не нужный ныне дневник, где увековечивал важнейшие события тех дней. Как видел "мышкование" лисы... Она копала передними лапами землю около старой копны соломы и не обращала на него внимания. Как остолбенел однажды от пейзажа взмывшей в небеса церквушки на высоком берегу села Ардабьёва.

Далее, ниже Ардабьёва, речка мелкая, состоящая из плотных наносных песков. Пришлось километров семь идти прямо по ней, держа впереди себя на шнуровке лодку, будто собачку.

Ниже поселения Еспинки до моста примерно с километр, он долго любо-вался двумя прекраснейшими заводями со сплошными лилиями. А за селением Полянки на небольшой приречной луговине, окантованной березняком, увидел с десяток стройных красивых девчат, ворошивших сено. Заметив его, они всем гуртом подбежали к реке взглянуть-узнать, кто он таков, зачем, откуда. А потом, шагая следом по берегу, долго просили остаться пожить-погостить у них в деревне денёк-другой.

Ещё немножко ниже по течению реки ему понравилась картина ровного ржаного поля, тоже окантованного лесом. Ближе к краю этой жёлтой колосящейся равнины - два старых могучих дуба. Ковбой в своём дневнике-блокнотике даже начертал их схему расположения.

Там же, за селением Высоково, уже за мостом - две карстовые пещеры. Одна с природным крестом над входом. По слухам, с лабиринтом до километра длиной. Идти в неё побоялся: тамошний житель сказал, что в прошлом году один из приезжих плутал в ней довольно долго.

Берега в тех местах становятся высокими, крутыми, с выходом гигантских плит камня-известняка. На его обрывистых террасах растут большие деревья и даже рощицы. А ещё немного ниже по течению есть странное, загадочное место каменного козырька-балкона с ровным потолком по низу, нависшим над береговой чертой. На полу под балконом множество кострищ, лежанок из кустов и сена. На стенах старые надписи. Там же - пять громадных родников, расположенных на равном удалении точно по прямой. Река в том месте значительно шире, глубже, начинают появляться островки, поросшие дикой зеленью. Течение делается сильным, грозным, против него уже невозможно грести. Мчишься будто в каньоне, аж перехватывает дух, становится немного жутковато. Затем за поворотом вдруг разверзается слепящая глаза равнина метров триста пятьдесят - четыреста шириной уже без островов. Берега по её сторонам огромные, ровные, прямые: с километр движешься будто в гигантском желобе. Течение в нём начинает ослабевать, и уже за следующим поворотом - вот она, наконец-то, Ока...

В порыве восторга Ковбой развёл широко руками, намерился было привстать... "И можете себе представить, - с досадой воскликнул он, - чую, что течение реки не в направлении Касимова, а куда-то в Горьковскую, Владимирскую области!.. Спросил у рыболова, где Касимов. Тот в ответ: "Километров с сотню вверх".

Причину столь нежданного конфуза Ковбой мотивировал тем, что на карте области Унжа на всём её протяжении находится параллельно Оке. Местами он даже слышал шумы самоходных барж за ее берегами. По молодости лет - дело было сразу же после армии - у него не возникло даже сом-нений, что параллельно расположенные реки могут течь в различных направлениях. К тому же, всякий раз бывая на Оке - улыбка Случая! - доводилось находиться на её обратных участках, на её "петлях" с течением наоборот.

Гордеич с улыбкой спросил, как добирался домой потом. И Ковбой с большой неохотой собрался было уже отвечать, как "колокольчик" вдруг прозвенел: "Вет-тер-рок!"

Оба вновь обернулись к оконцу и, по их комментарию, можно было судить, что действительное есть лёгкий ветерок, а на северо-востоке даже будто бы немножко просветлело. Но явных признаков конца "водяной подлянки" при этом не наблюдалось. За окном по-прежнему было мрачно и неприятно. Ни судов, ни лодок, ни живой души кругом: повсюду лишь дождь и слякоть.

Неожиданно, уставясь на меня, Ковбой воскликнул: "Андреич, совсем про тебя забыл!.." И сразу же известил о том, что пока я спал, Даниил Гордеич дал ряд полезных советов по ловле карпа, карасей, плотвы. Что состоялся весьма обстоятельный разговор о многих иных коллизиях, зарекаться от которых никому не стоит. Не лишённый деликатности, с подходцем и витиеватостью, он выспросил у своего соседа согласия о передаче информации касательно приманок, и далее - теперь уже лично мне почти один к одному, но уже с моим участием в беседе - пришлось выслушивать всё то же самое, о чем говорилось ночью, во время моего притворного сна. О тех же улитках, слегка завяленных на огне, о гребешках ракушек, о суспензии для жмыха и червей, об "узконосиках", о "водоёмном духе", о неверной супруге Гордеича, об их бессердечном сынке, о сельских случайных партнёршах нашего гостя, о "рыбацком братстве", основанном, как оказалось, на одном из рассказов Эдгара По, о старике из-под Владимира, прозванном "речной корягой", о знакомствах и обширных связях "братства" даже с "заграницей". Пришлось с серьёзной миной лица проявлять "немалый интерес" к беседе, участвовать уже в известных мне диалогах. Пришлось даже достать клочок бумаги и авторучку, чтоб записать "моление", как вдруг оконце неожиданно окрасилось в золотистый цвет, будто включилось бра. Солнечный луч чуть косоватым квадратом уткнулся в наше застолье. Ковбой с Гордеичем тотчас же повернулись взглянуть на небо. Золотая яркая проталина появилась средь обрюзглых, тяжёлых туч. Чуть ниже было видно пару голубых, одну белоснежную - слева.

- Сложно прогнозировать дальнейшее, но похоже передышка настаёт, - проинформировал Ковбой и продолжал: - Имеется, однако, милость Божия на свете! Я было уж начал паниковать, что вновь придётся добираться по дождю. Как только "окно" появится, нужно будет собираться и бежать. Время начинает поджимать весьма назойливо.

- Не оч-чень-то поб-беж-жишь, - заметил молчун. - Грун-нт приб-бреж-жный раз-змок. Ног-ги вяз-знуть нач-чнут. Ещ-щёт-то по "чут-точ-чке" не наль-льём?

Я сразу же отказался. Гордеич, глотнул "Бонаквы", сказал, что пас и он, тронул губы своим носовым платочком.

Ковбой налил немного в кружку молчуна и малость себе. Выпили за новый день, за добрый путь, за всё наилучшее в нашем ближайшем и дальнем будущем.

Вскоре в палатке начало светлеть всё чаще, дольше, и наконец-то снова наступила долгожданная тишина. Вновь показалось солнышко, а ещё через пару-тройку минут мы друг за другом выбрались на волю, вдохнули свежего речного воздуха. Гордеич сразу же закурил, пахнуло крепким табачным дымком. Он, как и прошлый раз, сделал несколько быстрых, нервных затяжек и замял окурок подпятником сапога.

Воды в Оке заметно прибыло. Вдоль берега она стояла грязная, будто разбавленная жирным раствором глины. Дул тёплый ветерок, реку рябило. И хотя слепящее солнце вскоре исчезло вновь, золотисто-голубых проплешин становилось всё больше, больше. Они подступали уже сплошной грядой, выплывая из-за мыса, из-за дальних крутояров с нашей стороны реки. Всё больше, больше солнечно-ярких красок проливалось вокруг, будто теперь уже гигантская метла изгоняла отовсюду остатки туч и теней. Ковбой с "молчуном" не мешкали: они отжали заново свои одежды и даже колыхали их на ветру, стараясь сушить. Однако в итоге сунули их в столь же мокрые рюкзаки, подготовились к переходу первыми.

Мы с Гордеичем дали малость обтечь-обсохнуть палатке, разобрали, скатали её, с трудом запихнули в чехол. К моему немалому недоумению, он обещал, что бутылки, банки, бумагу, прочие наши отходы уберёт-прикопает сам, просил нас об этом не беспокоиться.

- У тебя, Андреич, на донке чего-то есть, - заметил он вдруг. - Давно наблюдаю. Дважды прут нагибало, думал водоросль на леску села. Но - нет: только что отдёрнуло назад. Проверил бы!

- Вряд ли, - усомнился я, не ожидавший ничего подобного. - Коль изначально не везло, теперь надеяться не на что. Так что-нибудь. Однако донку точно забыли бы, благо вспомнили.

Увязая в размокшем грунте, я нехотя спустился с нашего бугра, подобрался к пруту. С минуту наблюдал за его недвижимым кончиком, надеясь уследить поклёвку. И, действительно, что-то легонько трогало. Решил подождать ещё, предполагая по рывкам определиться с рыбиной. Пару раз хлыстик едва заметно сдавал назад, будто время от времени резко ослабевало течение.

- Дёрни! - посоветовал Гордеич. - На этом месте мне сомики попадали килограммов до двух. Они неторопкие, с поклёвкой часто стоят недвижимо.

- Пожалуй, более похоже на ерша! - сострил было я, как прут вдруг быстро начал клониться к воде. На долю секунды замер, подался, было назад...

В одно мгновение я ухватился за леску и дёрнул наотмашь. На другом её конце, мне в противовес, сразу же что-то упёрлось и завозилось, словно вцепилось что-то пружинное и громоздкое. Затем было видно, что леска стремглав помчалась против течения в сторону ближе к берегу. Неожиданно она ослабла, будто оборвалась. Но по её ускользающему вглубь движению, было заметно, что слишком уж медленно она уплывала теперь уже по течению вниз. Торопливо выбирая метр за метром, я было, уже решил, что рыбина сошла, каким-то чудом без удара, без толчка обрезав леску. Но тут же до сознания дошло, что в любом из случаев должно же было остаться грузило, поскольку для его отрыва необходимо значительно большее усилие, чего не чувствовала рука. Я приготовился к рывку и - вовремя. Сумел его сгладить, притормозив леску между пальцами. Получился лишь ровный, но сильный жим, перешедший снова в дёрганье и кувырканье. Пришлось даже стравить несколько метров лески обратно, и рыба ушла почти на прежнюю глубину.

- Мужики, сачок!.. - закричал я, призывая на помощь. - Держу что-то тяжёлое!

- Не торопись! Спокойнее! - услышал рядом холодный совет Гордеича. - Если села давно и сразу же не ушла, уже не уйдёт.

Первым с покупным никелированным сачком подскочил Ковбой. Он чуть ли не до колен забрался в воду, изготовился для подхвата. Справа с большим самодельным подсачеком возник-подкрался "молчун". Его азартный взгляд был устремлен по направлению лески. За спиной, несколько слева, ощущалось присутствие Даниила.

- Не спеши, - настаивал он. - Если сомик, они обычно садятся крепко. Надумаешься снять с крючка.

- Не похоже, - приходя в себя, отозвался я. - Что-то слишком уж резвое. - И на случай, если рыба все-таки сорвётся, добавил: - Не жерех ли, или голавль килограмма три...

- На червя?

- На грудку...

- Поводки крепкие?

- Импорт. Ноль три с половиной. Тянут до семи кило.

- Крючки?

- Тоже импорт. Номер семь.

- Пойдёт. Главное не торопись. Чем равнодушнее, тем лучше. Веди, чтобы шла сама. Главное, слабинки не давай. Перед мелью будь поосторожнее. Пусть сачками берут.

Первый странный, не в меру продолговатый бурун возник метрах в восемнадцати от нас. Второй, точно такой же, в десяти-двенадцати. Упираясь неожиданно активно, рыба стремилась идти против течения и, казалось, вообще не знала усталости. Судаки, некрупные сомы, налимы в общем-то слабеют быстро. Крупный жерех, язь, голавль, подуст - те наверняка сверкнули бы уже своими серебристыми боками.

- Хоть узнать бы какая рыбина! - в отчаянии воскликнул я, почему-то даже не сомневаясь, что выудить не удастся.

Метрах в восьми от нас рыба вновь нажала непривычно сильно, выдирая леску из пальцев, уводя её снова вглубь. Но уже через несколько секунд снова какой-то странной длиннющей тенью возникла на поверхности невдалеке и неожиданно стремглав метнулась к ногам Ковбоя. Тот, мгновенно среагировав, замахнулся было сачком... Но то, что произошло потом, оказалось совершенно удивительным для нас. Ковбой вдруг бледный, очумелый, высоко задирая босые ноги, с поразительным проворством выскочил на берег и, стремясь предостеречь нас всех от неминуемой опасности, пронзительно закричал:

- Змея, змея! ...

Замерев в оцепенении, ещё не осознав столь грозного предупреждения, я скорее по инерции тянул за леску.

- Какая змея? Откуда она в реке? - в свою очередь остолбенел Гордеич.

- Серая, длиннющая, в руку толщиной.

Интуитивно отступая от воды, я старался удерживать леску, чтобы собственными глазами убедиться в невероятном случае. И, действительно, к моему полнейшему недоумению, отчётливо различил вихлявое тело змеи метра под полтора длиной. Я растерялся и не знал, что следует теперь предпринимать.

- Тащи! Тащи!.. Мужики, помогайте ему! - вдруг заорал Гордеич дурнющим голосом, готовый сам схватиться за леску и тянуть её вместо меня. - Угорь!.. Угорь попал!

Увязнув в мокром песке, я чуть было не упал, отступая назад по берегу и волоча за собой по отмели змеевидную рыбину. Молчун, оказавшийся позади неё, изловчился и сумел подхватить подсачеком этот длиннющий, пружинистый хвост. В какой-то миг угорь почти целиком сложился в его объёмном сачке в упругий комок. Но уже через пару секунд он выскользнул из него и лихо пополз по мокрому песку куда-то в сторону, воистину схожий с большой желтобрюхой змеёй.

- Тяни, тяни! - кричал Гордеич, преследуя угря, блокируя путь к его отступлению. И, будто слегка свихнувшись, пребывая в явном замешательстве от происшедшего, беспрестанно повторял: - Угорь, угорь попал! Угорь в Оке!.. Кто бы мог подумать!

Я волок и волок рыбину всё дальше от воды, покуда снова не увяз, не повалился на бок. Но при этом не прекращал удерживать леской рвущийся в сторону груз. До рассудка стало доходить, что леска значительно крепче усилий рыбины, что крючок у неё внутри, и она никуда уже от меня не денется.

- Несите его рюкзак! - кричал-командовал мужикам Гордеич, находясь позади угря с поднятыми руками, готовый в любую секунду кинуться на него.

Угорь всё-таки, видимо, крепко устал, но всё ещё был при силе. Тяжело перебросив тело ближе ко мне, он старался теперь ползти к воде, но этого сделать не мог, и я наконец-то сумел различить его жабры, его глаза, его забавную мордочку.

Спустя ещё с полминуты Ковбой был уже подле нас с моим рюкзаком. Гордеич мгновенно сумел схватить угря около головы, другой рукой - за середину тела и, покуда тот стремительно вылезал из его суховатых пальцев, ловко вбросил его в распахнутую перед ним кошёлку. Он выхватил откуда-то из заднего кармана небольшой сверкающий кинжальчик с кнопочкой и выкидным лезвием, чиркнул по поводку, обрезав его. Рюкзак был перехвачен затяжной шнуровкой... Но уже через пару секунд голова угря показалась в отверстии рюкзака, образованном в результате неплотной затяжки сборки. Срочно пришлось развязывать узел, втряхивать рыбу обратно, затягивать шнуровку крепче.

Я сказал, что в рюкзаке есть прочный плотный мешок, используемый мною в качестве садка. И вскоре рыбина была помещена в него, крепкой затяжной петлёй был перехвачен верх.

Угорь! Угорь!.. - не уставал повторять Гордеич с дрожью в голосе. - Да какой!.. Почти что оптимальный экземпляр! Мне подобных удить не доводилось, - признался он и, с восторгом, с нескрываемой завистью, информировал нас всех, что угорь - одна из самых ценнейших, вкуснейших, деликатесных рыб. Чтобы его поймать, испробовать на вкус, лично ему приходилось летать в Германию. - Вот так повезло! И где!.. На Оке! Кто бы мог подумать! - не унимался он и, помолчав, в волнении воскликнул: - Раз уж получилось столь невероятное начало, пусть будет и продолжение!.. Пойдемте, глянем, что нам уготовано ещё, - с какой-то странной диковатой убеждённостью распорядился он, заставив нас с Ковбоем и молчуном безропотно последовать за ним. И, помолчав ещё, добавил:

- Тоже, небось, заждались...

Лишь только теперь, когда угорь тяжело ворочался в мешке, в моём рюкзаке, когда до меня постепенно стало доходить понятие о поразительном моём успехе, признаться, при этом о чём-то ином - к тому же теперь о чужом - уже не хотелось и думать. Теперь, как рыбаку, мне было чем похвастаться перед домашними и нашими гостями в воскресный юбилейный день. "К тому же, с чего-то ради, у него столь твердая уверенность в улове, что даже повелел нам следовать за ним?" - возник совершенно законный вопрос. Ведь рыбалка тем и примечательна, что схожая с лотерейкой!.. Где всё в руках Господина Случая! А в случай дважды подряд - увы, но верилось с трудом.

Ковбой с молчуном шагали позади него с сачками. Их голоногий, непрезентабельный вид вызывал улыбку. Воистину, словно дети малые топали за вожаком на ловлю бабочек!

Тычок донки Гордеича был подтоплен полностью. В прибрежной замусоренной мути был едва различим лишь самый краешек его вершинки. Нащупав леску, Гордеич слегка приподнял её, прислушался к толчкам и, к моему немалому удивлению, вдруг объявил: "Сидит". Он резко поддёрнул донкой, осуществив подсечку, неторопливо вышел из воды. Расставил пошире ноги и, не проявляя ровным счётом никаких эмоций, начал выбирать леску. Было видно, делал это спокойно, но прилагая вместе с тем немалое усилие и терпеливость.

- Приличненькая! - с оттенком даже некоторой скуки, заметил он. И вдруг, со вспыхнувшей в глазах искоркой, известил: - Ого, пошла-пошла!.. Сейчас сиганёт...

Но было видно, что крупная рыба промчалась под самой поверхностью и даже провела по ней дугообразную бороздку, пропавшую в лёгкой ряби уже через пару-тройку секунд.

Ковбой с молчуном, с обеих сторон обступив Гордеича, крадучись заходили в воду.

- Далеко не нужно, - советовал тот. - Мне, главное, поддержать на выходе.

Метрах в десяти-двенадцати рыба снова поднялась к поверхности и резко извернулась, плеснув вверх брызгами. При этом мною явственно был различим её необычный латунный окрас: сразу же подумалось, что на крючке крупный линь, либо сазан.

- Прыткая, - сообщил Гордеич и, замедлив подтяг, дал рыбе "погулять" перед мелью берега.

Теперь по леске, по глубинным бурунам было видно, что рыба находилась лишь метрах в девяти от нас, и сачки Ковбоя с молчуном уже готовились сопровождать её.

А спустя ещё пяток-десяток секунд со мной едва не сделалось дурно. Гордеич спокойно, даже с оттенком какой-то обидной скуки, выволакивал на отмель берега большую, грузно бьющую серповидным хвостом, шевелящую жабрами и ртом стерлядину. Помощники, двигаясь следом за ней с сачками, были словно в гипнозе. "Эх, ма!.." - вырвалось у Ковбоя.

Гордеич оттащил её подальше от воды; затем в его руке опять блеснуло лезвие кинжальчика, и был обрезан кончик поводка. Он поднял рыбину за хвост, ополоснул её от грязи и песка в ближайшей лужице, и уверенно, будто проделывал эту работу десятки раз, отправился с ней к небольшому травянистому пригорку. Мы, словно заговорённые, шагали следом за ним. Там на пригорке оказалась небольшая ямка-луговинка, поросшая по краям, словно барьерчиком, пушистой травкой-берёзкой. Гордеич бросил в неё добычу, в которой было примерно около четырёх килограммов, и, обернувшись к нам, с улыбкой сказал:

- Уж если две штуки есть, пойдёмте за третьей!

Мы вновь все вчетвером пошагали по берегу. И вновь, как гром средь ясного неба, вдруг раздалось его унылое: "Сидит". И снова при вываживании рыбы к берегу колыхнулось пара тяжеленных бурунов с отражением цвета потускневшей бронзы. И почему-то даже не было сомнений, что возьмут и эту. И действительно вновь на прибрежном песке появилась ещё одна "узконосиха" ну чуть, быть может, поменьше первой! Вновь на какое-то мгновенье сверкнул кинжальчик в руке Гордеича, и было ещё одно всеобщее наше "шествие" с рыбой за хвост все к той же ямке-луговинке, поросшей по краям травяной березкой.

Вдруг свободной рукой Гордеич поднял за хвост свою первую и, с тем же торжеством и превосходством над нами, повёл нас к нашей стоянке. Со мной чуть было вновь не сделалось дурно, даже проскользнула мысль обменять угря на одну из этих его красавиц. Даже чуть было не защемило сердце, и я уже потянулся рукой к карманной аптечке за валидолом.

К моему дальнейшему недоумению, Гордеич повелел Ковбою раскрыть мой рюкзак, и не успел я даже что-то возразить по этому поводу, опустил обеих в него головами вниз, самолично притянул торчавшие хвосты затяжной шнуровкой.

- Так будет справедливо, - прозвучали его слова, в суть которых я вник не сразу, не придавал им ни малейшего значения, ничуть не сомневаясь в том, что всё увиденное, слышимое мной - результат какой-то странной ошибки, которая вот-вот разрешится как-то по-новому. - Одна - от меня, другая - от них, - кивнул он с улыбкой в сторону Ковбоя с молчуном.

- Две штуки враз!.. - в восхищении проговорил Ковбой. - Воистину, радуйся не раннему вставанию, а доброму часу! - добавил он и осторожненько спросил:

- А если бы... было четыре донки?

- Возможно, было бы четыре рыбины, - прозвучало в ответ.

- А наживка, ежели не секрет?..

- На неё - табу, - известил вдруг тот, напомнив о недавних наших разговорах. И, не допуская более пауз, выразил мне личную признательность за кров, Ковбою с молчуном - свои симпатии, как людям искренним, простым, живущим в общем-то жизнью праведной.

Я было понёс какую-то чушь о том, что хватило бы одной. Что вторую можно поделить Ковбою с молчуном. Но те в свою очередь замахали руками, и Ковбой, с подходцем и витиеватостью, стал объяснять, что они и так у меня в неоплатном долгу. Что Даниил Гордеич лишь несколько сгладил этот их долг своим беспрецедентным, поучительным подарком. Неожиданно закончил монолог, возведя хвалу Великим Силам, создавшим Оку и это мес-течко в частности.

Всё!.. Теперь уж совершенно не было сомнений в том, что рыба стала моей, что в результате ряда случайностей я сделался законным собственником враз трех особей ценнейших, уникальнейших пород. Лишь дважды в жизни доводилось мне поймать на донки на червя стерлядок-челночков граммов до шестисот!.. И странное беспокойство овладело вдруг за свой улов! В силу каких-то смутных, неясных причин возникло острое предчувствие, что этих рыб, доставшихся столь легко, столь же запросто и внезапно можно отобрать, изъять, конфисковать, и это было бы крайне недопустимым.

С другой стороны, предчувствие противоречило элементарной логике! Здесь, на Житковском рогу, вдали от базовых селений, после столь чудовищного пролитья, такими лицами могли лишь оказаться исключительно случайные представители рыбнадзора, будто специально упомянутые накануне для моей теперешней нервотрёпки. К тому же лично ко мне за всю мою рыбацкую жизнь, рыбнадзор подплывал лишь единственный раз. Их было, как обычно, двое. Они заглянули в лодку нет ли сетей, и, сухо спросив извинения, умчали дальше. Лишь только они, увидев хвосты, могли отобрать улов, составить протокол, оштрафовать: стерлядь стоит довольно дорого.

Минут через пять мы собрались. Взяли рюкзаки и по раскисшим пескам и глине двинулись к перевозу. Гордеич зачем-то вызвался нас провожать и даже помог мне нести палатку. Я посоветовал взобраться на яр и идти по верху. Идея понравилась, и мы гуськом, следуя друг за другом, поднялись по вязкой тропе одного из ступенчатых откосов. Теперь идти стало значительно спокойнее. При случае в любой момент можно было бы рвануть напролом в чащобу кустарника. Ищи-свищи-ка в нём, что без собаки было совершенно бесполезно. Да вряд ли бы кто погнался за нами по мокрым пескам да глине на этакую верхотуру, заранее зная, что всё равно не догнать.

К двенадцати мы прибыли на перевоз. На той его стороне на спуске возникла фигура Олега Михеича. Было слышно, как громыхнула швартовая цепь, как рыкнул-затарахтел мотор отплывшего от борта парома катера. Образовав вдоль носа два светлых веера высоких волн, катер, тяжёлый и грузный, подался по направлению к нам.

А спустя ещё тройку-пяток минут он на малой скорости приблизился к нашему берегу, мягко уткнулся в его песчаную отмель искусственной бухточки, поджался бортом к щебёночной насыпи, укатанной колёсами машин. Олег Михеич выбрался из кабины в кормовой отсек и, поприветствовав нас, выставил крючковатый трубчатый трап для входа на борт. "Да вы с уловом!" - удивился он, заметив хвосты.

Этих слов похвалы я не пугался. Я знал, что Олег Михеич не станет спрашивать "на ушку" для него и Лёхи. Традиция ими не нарушалась. Если рыба рыбаками не предложена, её не спросят. Крупняк же не берётся вообще. Не доводилось слышать и о том, чтоб катер перевозчиков досматривался рыбнадзором. Но отчего-то начал опасаться даже такой случайности.

На прощанье мы пожали Гордеичу руку, и тот пожелал нам счастья и удач. Он снова выразил признательность за кров, за наше общее гостеприимство. Назвал свой московский адрес, сказал, что с первыми холодами обычно дома, что если нужно, его Танюшка свяжется с ним по "сотовому".

Свой номер телефона сообщил Ковбой, пригласив нас в гости. Подробно рассказал, что его двухэтажный дом с новой синей металлопластиковой крышей "под черепицу", находится рядом с автовокзалом. Назвал телефон и я, заметил, что "три тройки, ноль и единичку" очень легко запомнить. Молчун прозвенел, что у них с его матерью телефона нет, сообщил лишь адрес.

Мы уже взобрались на катер, и взревел мотор, обдав нас сизым облачком моторной гари, когда Гордеич, обращаясь почему-то непосредственно ко мне, прокричал номер своей электронной почты. Мне лично удалось расслышать "даблю-даблю, форель..." Он что-то кричал ещё, но я лишь развёл руками, давая понять, что не только его не слышу, но так же не владею указанной техникой. Тот понимающе улыбнулся, кивнул, помахал рукой.

Олег Михеич сдал катер уже довольно далеко от берега, когда, обернувшись ко мне, спросил: "Не он?"

- Он самый, - отозвался я и добавил: - Замечательнейший мужик!

- Вот такой! - мгновенно вклинился в наш разговор Ковбой, подсунув тому под нос большой палец руки с поджатой в кулак ладонью.

- Мне приглянулся тоже. Лицо простое, приятное. Звать-то как?

- Гордеич.

- А имя?

- Даниил.

Олег Михеич резко притормозил, переключив в обратную вращение винта, и, повернув ключ зажигания, заглушил мотор. В полнейшей тишине катер сразу начало разворачивать поперёк течения.

- Даниил Гардеич! Даниил Гардеич! - окликнул он, выглядывая в окон-це. - При случае неабхадимости зави! Спрашивай, быват, что нужно. Переправить, али ещё чаво.

- Благодарствую! Буду иметь в виду, отозвался тот и вновь приветственно помахал рукой.

Мотор взревел. За кормой крутолобым валом всхлынул мощный поток. Гордеич какое-то время провожал нас взглядом, а затем невысокий, прямой, одинокий, чем-то похожий на ровный колышек, подался по пригорку вверх по направлению к Житковскому истоку. Мне почему-то подумалось, что хотя бы ради соучастия нужно было бы сходить, взглянуть на его разрушенную землянку. Ведь были, собственно, рядом. Плюс-минус пяток минут в общем-то ничего не значили.

Ковбой тем временем успел уже осведомить Олега Михеича о том, что это Гордеич выудил стерлядин на какую-то секретную наживку, на которую у него "табу". И, изумляясь, случаю пояснил: "Две штуки в раз, каждая по четыре кило.... Вот это "таньга"!.. Это же - месячная зарплата! Правда, без левых, - высчитал он и добавил:

- Сказал, что может поймать их сколько угодно. А Андреич, - кивнул в мою сторону, - представь себе, на донку подцепил угря на три кило! Я с сачком в руках перепугался: подумал, змея!

- Угарь? Это - бальшая новость! - отозвался Олег Михеич. - Мой пакойный отец гаваривал, что папался ему аднажды в ахан.

Мы благополучно переплыли на другую сторону реки, и Гордеич был уже неразличим вдали на фоне кустарника. Теперь моей ближайшей задачей составляло то, чтоб поскорее оказаться в сухом овражке, скрытом от посторонних глаз густым орешником. Остро подступило новое предчувствие, как бы кто из милицейских не нагрянул отдохнуть на перевоз на "лоно природы" да не увидел хвосты...

Ковбой с "молчуном" развесили на ограждениях парома их одежду. Используя время ее просушки, "молчун" изловил на лугу кузнечика и, наживив его, закинул удочку. В свитере, в трусах и сапогах, по-прежнему чем-то похожий на пень, он соразмерно с движением поплавка неспешно пошагал по отмели. Я всё ж таки не смог сдержать любопытства и осторожненько спросил Ковбоя о его молчании, коль не является немым. Всё оказалось просто и драматично. Оказалось, получилась производственная травма. Врачи, не сомневаясь, что говорить не будет, дали группу. "А он говорит!" - выдал секрет Ковбой и пояснил: - Молчит на людях. Опасается, что до комиссии дойдёт - отнимут пенсию.

Он известил Олега Михеича о злоключениях у озера. О ветре, "завизжавшем резаной свиньёй" над головами, об "улетевшем птицей" шалаше, о их маршруте, "прямо под дождём" в мокрой "до нитки" одежде, о червяках, которых они с Молчуном сумели забыть на карасином озере, и, не дав тому ни секунды времени что-либо сказать ответ, велел доставать стопарики. Сообщил, что в рюкзаке найдётся по "чуть-чуть", а впоследствии отыщется "на посошок". Они вдвоём отправились вверх по накатанным колеям дороги, и Ковбой спросил, куда на этот раз подевался Лёха.

- Махнул да дома праведать "свою", - густым баском отозвался тот.

День разгулялся, будто и не было вовсе недавних ужасов. Высоко над нашими головами снова зависло солнце, стало даже излишне жарко. Ветер стих, небо полностью очистилось от облаков. Будто после отличной баньки замерло всё вокруг в благодатной истоме! Припрятав за кустом рюкзак, я сбежал вниз к Молчуну, чтобы назвать его по имени Виктором, пожать на прощанье руку, пожелать много отличных уловов и счастливых дней. Заодно отдать своих, почти нетронутых червей.

А спустя ещё тройку-пяток минут, распрощавшись с Олегом Михеичем и Ковбоем, внешне неторопливо, без спешки и суеты, подался по дороге в гору, вновь крайне опасаясь встречи с кем-нибудь в форме или с кокардой. И хотя рассудок уверял, что столь роковой случайности попросту не может получиться, за поворотом подъёма я сразу же побежал со своей тяжеленной поклажей к спасительному овражку. Несомненно, все три рыбины были живыми, и время от времени я ощущал спиной упругие подвижки в тесном для них рюкзаке.

Но вот наконец овражек! Я юркнул в его отверстие и несколько сбавил шаг, переводя дыхание. После столь затяжного дождя тропа в нём тоже подмокла, сделалась скользкой и неудобной. И вновь беспокойство встревожило грудь! Ведь, увидев хвосты, мог выпросить "на ушку" дядька Александр! Я немедленно снял рубашку, прикрыл ею хвосты, покрепче притянул верх рюкзака шнуровкой.

Однако дом оказался заперт. В запорных кольцах двери висел небольшой полукруглый, почерневший от старости, замок. Не было даже Жульки подле конуры. Соседка, до жути сгорбленная старушка с клюкой-подпоркой под скрюченной грудью, болезненно сообщила, что "Ляксандр с хазяйкой атправились за лесной малиной и земляникой".

Спустя еще минут около двадцати пяти уже позади осталось селение Дмитриевы Горы. За ними, за Кононовским мостом, асфальт шоссе, ведущий к Меленкам, разделяется надвое.

Значительно ближний путь - влево. Этот путь - через Войново: село с церквушкой, с находящимся при ней кладбищем. Напротив, за старой ветлой и широким кустом сирени обычно прячется машина ДПС с двумя её постовыми. Другой же, менее рискованный маршрут, через селения Кононово, Воютино, Казнево, Ляхи. Там дорожный патруль дежурит редко, поскольку на том участке значительно меньше транспорта. И хотя ни разу в жизни, ни ГАИ, ни ГИБДД досмотра в моём "Запорожце" не делали, я, на всякий случай, выбрал более надёжный вариант... Сразу за кононовским крайним домом я съехал влево с шоссе, преодолел крутой, неудобный кювет с огромной лужей и помчал по крытому щебнем ухабистому пути, ведущему через деревни Сала, Толстиково, Левенда, Высоково, где вообще исключалось присутствие ДПС. Осторожно вывернув за Вендеевкой на асфальт шоссе, на приличной скорости проскочил до посёлка Пановский по прямому, словно стрела, лесному шоссе, и снова выехал на объездную, чтобы не рисковать. Теперь оставалось лишь пять километров пути по магистральной трассе, и предстояло только одно: молиться, чтоб не было невзначай поломки машины, да не попасть в какую-нибудь аварию, что было фактически нереально. На всякий случай, я даже убавил скорость машины и шёл не более сорока пяти.

Но вот и Меленки! В крае леса перед кварталом "Бахор", тремя красивыми пятиэтажками, возведёнными лет двадцать пять назад приезжими узбеками, я притормозил. Сдал несколько на сторону, остановил машину.

Всё!.. Теперь можно было вздохнуть спокойно. Теперь можно было считать, что дома. Даже можно было видеть за кущей рядка деревьев конёк его оцинкованной крыши, его чердачное окно, часть гаража. И хотя особой нужды в том не было, я достал из карманной аптечки тройку таблеток валерьянки и по привычке сунул их под язык. Нужно было несколько поубавить некое непривычное напряжение, возникшее вдруг внутри, унять какую-то немножко чрезмерную нервозность.

Для большего успокоения включил приёмничек, поймал "Маяк". По чьей-то заявке была объявлена песня "Берега" в исполнении Александра Малинина и зазвучали ее слова:

Берега, берега... Берег этот и тот...

Между ними река - моей жизни!

Между ними река моей жизни течёт,

От рожденья течёт и до тризны.

Какое-то время я сидел просто так: отдыхал. Представлял, как удивлю уловом жену и тёщу. Как обе они, увидев рыб, заахают, затараторят, непременно объявят мне об их намерении позвать на наш юбилей родню, друзей. Придётся малость побрюзжать, выразить неудовольствие в связи с размахом торжества. Затем, уж коли всё закуплено и всё предрешено, нужно будет от них отмахнуться, как от назойливых мух, и уйти на кухню, чтобы перекусить. Затем часика полтора, видимо, придётся подремать в соседней комнате на диване, включив предварительно телевизор.

Там за быстрой рекой, что течёт по судьбе,

Своё сердце навек я оставил!

Своё сердце на век я оставил тебе,

Там, куда не найти переправы.

Нужно заметить, что мне в общем-то нравится эта песня. Она не рядовая как в тематическом, так и в художественном отношениях. Весьма оригинальна по структуре, музыкальности стиха, созданного в форме вдохновенного рассказа о достаточно тонких чувствах. Особенно проникновенным, даже восхитительным, считаю вот это место:

А на том берегу незабудки цветут!

А на том берегу звёзд весенний салют!

А на том берегу мой костёр не погас.

А на том берегу было всё в первый раз.

В первый раз я любил и от счастья был глуп!

В первый раз пригубил дикий мёд твоих губ!

А на том берегу, там на том берегу было то,

Что забыть никогда не смогу...

Далее в песне, по-моему, слишком уж драматический момент. Наверное, автору вряд ли стоило столь впечатлительно относиться к своему голубому прошлому, которое все одно не вернешь, и ничто уже в нем не изменишь и не исправишь.

Там за быстрой рекой, где черёмухи дым,

Там я в мае с тобой - здесь я маюсь.

Там я в мае с тобой - здесь я мае один,

И другую найти не пытаюсь...

Вдруг неожиданно остро удивил тот факт, что, видимо, я один из нас четверых попросил водоёмного духа о своём улове! И, как ни странно, вопреки здравому смыслу, заполучил его! Мне даже сделалось несколько жутковато от этой мысли. Даже вдруг как будто бы показалось, что вновь ощутил на себе тот самый пристально-пытливый взгляд и ту же ухмылку, что чувствовал ночью. Я даже опасливо оглянулся, нет ли кого позади меня в моей машине.

Чуть ли не наяву представил где-то за боковым стеклом физиономии Ковбоя с Молчуном, с которыми нас зачем-то свела судьба. Немного поодаль увидел фигуру Гордеича, уходящую по скосу берега назад по направлению к истоку. Почему-то даже более не сомневался, что все до единого слова его были чистейшей правдой. А жизнь - загадочной и, несомненно, в чём-то более весомой, нежели моя. Подумалось о том, что зря я всё время лежал в палатке, блокируя место, а им приходилось сидеть. Стало до жути стыдно за этот поступок, но исправить в нём тоже было уже ничего нельзя.

И вдруг сознание будто прострелило! Будто крепкой присоской ухватила мысль, что уже через пару-тройку минут я стану владельцем тайны наживки Гордеича!..

Я немедля включил зажигание и, поддав газа, рванулся с места. Промчав-шись по улице, подкатил к крыльцу... Дома, к изумлению жены и тёщи, под предлогом изъятия поводков, я взрезал обоим, ещё не уснувшим, стерлядинам брюхи... И в каждой, помимо множества мотылей, обнаружил лишь некое странное, сероватое, с мягкими хрящиками вещество, напоминавшее обычный студень.

В тот год не менее полутора десятков раз рыбачил я на Житковском рогу и других известных стерляжьих местах исключительно лишь на донки. Пробовал и на червей... с "суспензией", и на "вязанки" мотылей, и на личинки стрекоз, копая их в комьях рыхлой, пористой глины, и даже на студень и колбасу. Попадались сомы, судаки, лещи, язи, крупная плотва и даже несколько небольших стерлядок граммов до семисот. Угрей и крупных "узконосих" будто и не бывало!

И молитва, в общем-то, особой пользы больше никогда не приносила. Уловы были... ну, может быть, чуть большими, чем у прочих рыбаков, находившихся неподалёку.

Видимо, чем-то крепко не люб оказался я для Речного Духа.

1999г.

Оставить комментарий © Copyright Шатаев Александр Николаевич (shataev.alek@yandex.ru) Размещен: 10/06/2019, изменен: 10/06/2019. 127k. Статистика. Статья: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

Шатаев Александр Николаевич : другие произведения.

Почти Удачнейшая Рыбалка