Шатаев Александр Николаевич : другие произведения.

В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман: детективного плана - при условии, что слово детектив является синонимом понятия расследование.


   В последний день отпуска,
   или Тайна рыболова Николая
  
   - Вот вы говорите, что человек не может сам
   по себе понять, что хорошо, что дурно, что все
   дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что
   все дело в случае. Я вот про себя скажу...
  
   Л.Н.Толстой, "После бала".
  
  
  
   П Р О Л О Г
  
   Кажется, кто-то великий сказал: "Река - как красивая женщина!.. Всегда таинственна, всегда прелестна - тем и влечет к себе!"
   Однако лично мне, повидавшему на своем веку немало рек, - в том числе коварный Енисей с его внезапными штормами, с его двухметровой, седой клочковатой волной, с ревом бьющей в бетонную стену причалов Дудинского морского порта и взмывающей на высоту фонарного столба, - довольно сложно воспринять указанную категорию как нечто абсолютное и непреложное. Но всякий раз, если в данной категории к слову река добавляется название - Ока, все сразу же становится на свои места. Образ будто обретает форму, плоть и почти что ощутимую реальность. Действительно, в Оке есть что-то схожее с красивой женщиной!
   Особенно не покидает это ощущение в районе так называемой Окшёвской Кручи, и в большей мере это касается лиц, кому хотя бы однажды уже доводилось, держась для страховки за куст, смотреть с ее отвесной, жутковатой верхотуры на явно недвусмысленный, напоминающий фигуру женщины речной прогиб - он в направлении Житковского истока, впадающего там же в Оку. А если, к тому же, в засушливый год при малой воде, в разгар золотых дней осени присмотреться с Кручи к бахроме кустарников поймы, приглядеться к серебрянкам тамошних баклуш, к бугоркам, песчаникам, полянкам, что меж рекою и затоном, то можно различить не только добрый десяток линий, четко выводящих контур упомянутого пола (вернее, образ некой полной энергии озорницы), но также увидеть нечто - подобие чудища, уползающего прочь. Причем картинку можно увидеть столь ярко, столь красочно, что останется лишь развести руками, а затем довольно продолжительное время удивляться и скрести от изумления в затылке.
   Но самое "потрясное" - как утверждают многие из очевидцев - можно порой подметить в глазах, очах, или, по местному выражению, в "оках" девицы!..
   По заверению окшёвских стариков, они "постоянно с прищуром" и "лукаво блестят". Взгляд ее всегда направлен в сторону Острова, что под затоном. (Именно Остров с его перешейком и косами похож на чудище.) Якобы усмешка дополняет выражение ее лица!.. И никакие паводки - а они последнее десятилетие случались весьма нехилыми - не смогли заретушировать изображение. Напротив!.. Один из самых престарелых жителей села Окшёва, дед Игнат, считает, что картинка стала "более отчетливой и контрастной", будто прошла реставрацию.
   Первому письменному дошедшему до нас упоминанию об Оке-девице без малого двести лет. Затем об этом удивительном феномене окшёвской поймы было слышно довольно часто. Есть версия: не здесь ли, с Кручи, дано столь любопытное название реки, враз угодившее всем поселенцам на всем ее протяжении!
   Впрочем, названия многих иных водоемов для меня ничуть не меньшая загадка, чем, к примеру, сущность бытия, не дающая покоя веки вечные многим пытливым умам. Но твердо уверен в том, что древний наш прародитель с узким морщинистым лбом, широким ноздрястым носом и большими обезьяньими губами, именуемый неандертальцем, вряд ли сумел бы придумать столь тончайшие по красоте и благозвучности слова, какими издревле являются Унжа, Ушна, Верея, Ширха, Волга, Обь, Нева и тысячи других. Для их внедрения в наш современный обиход ему, по меньшей мере, необходимо было обладать весьма незауряднейшей литературно-образной фантазией, что вряд ли было присуще нашим суглобым предкам в их изначальные времена. Однако же - неоспоримый факт: все известные ныне названия, какое ни возьми, являются предельно точными и гениальными!
   Особенно красив и грандиозен вид с Кручи в разгар разноцветья осени! Когда веселое буйство листвы вековых деревьев и непролазных зарослей кустарника на крутизне гигантских склонов берега становится вдруг ярко-рыжим, когда разгораются огненно-красным цветом гроздья рябин, в скромных фиолетовых тонах предстают осины, вязы, а чащи сосны и ельника вдруг начинают поражать какой-то будоражащей, непостижимой тайной их вечных темно-зеленых красок.
   Примерно с середины августа и по октябрь на Оке время частых ночных туманов. С Кручи кажется, будто облака облюбовали все здешние низины для своего ночного проживания. Там, далеко внизу, ими укрыто все до самого горизонта. Лишь вершины больших деревьев на той стороне реки, словно фантастические островки, то возникают, то исчезают в белой дымящейся массе, создавая совершенно неземной, загадочный, завораживающий пейзаж.
   В тумане может поразительно обманываться зрение, и тому есть замечательный пример. Как-то с другом мы плыли в лодке в тумане невдалеке от берега. Вдруг на одной из песчаных отмелей оба разом увидели живое существо, похожее на серую лохматую собаку. Подплывая ближе, мы явно различили, что это - не собака, а коза!.. Неожиданно "коза" распахнула крылья, и мы произнесли: "Орел!.." Но "орел" вдруг предстал с продолговатым острым клювом и непомерно высоченными ногами!.. "Цапля!.." - воскликнули мы.
   Однако "объект" оказался обыкновенной черноголовой чайкой, которая, поднявшись в воздух, пролетела над нашими головами.
  
  
  
   Г л а в а 1
  
   В темной предутренней дымке тумана человек возник совершенно вне-запно. Громадный, с туловищем без головы, он в какой-то миг немало даже напугал меня своим присутствием. Но уже через пару секунд я сообразил, что за его плечами находилась необычная по высоте поклажа, оттенившая фигуру выше плеч. На нем были "гигантские" болотники, подвернутые в голенищах до колен, в руке - пара складных спиннинговых удилищ, представших было большой дубиной. Он подошел к воде, остановился, широко расставив чудовищные по объему ноги, и, видимо, глядя мне вслед, воскликнул:
   Тихое, безоблачное утро!..
   Не шелохнутся воды Оки в полнейшем безветрии!
   Разве что рыба плеснет, да промчится моторка по водной глади...
   На весельной лодке плывет рыбак невдалеке от берега.
   И добавил:
   - Приветствую вас, рыбак, плывущий по реке невдалеке от берега!
   "Вот тебе - и здорово живешь! Поэтов еще не доставало с утра пораньше!" - с пренебрежением подумал я и с нежеланием откликнулся:
   - Привет!
   - Не знай, как рыбка-то? Говорят, щучка поклевывает?
   - Говорят, - отозвался я, решив отвечать на всякий его вопрос единичным, по возможности нейтральным словом.
   - Вчера, часом, удить не доводилось?
   - Ловил.
   - И как? Удачненько? - допытывался он.
   - Средне.
   - Судачок не попадал?
   - Плоховато.
   Однако диалог меж тем стал принимать довольно состязательный харак-тер и становился несколько забавным. В ожидании иных вопросов я, подгребая веслами, даже стал притормаживать лодку, не давая ей выйти из зоны видимости пришельца.
   - Крупнячка-то не было?
   - Относительно.
   - Тогда, стал быть, сулит нам день удачей, предвосхищая превосходней-ший улов! - с радостью провозгласил он вдруг опять стихами и с дубоватым юморком проинформировал: - Очень уж я любитель потормошить, побеспокоить этих донных существ! Хлебом не корми - дай причинить им, по возможности, побольше пакостей! - И пояснил: - Цап их здоровенных, бестолковых крючком за губу!
   - Увидим, - отозвался я все тем же одиночным словом и про себя отме-тил: "Ну и балабол! Ну и бахвал явился! Относительно удачи мог бы помол-чать. Люди скромные перед рыбалкой о подобном наперед не заявляют. Провидец нашелся, тоже мне... - зрела неприязнь к этому человеку, а заодно и нежелание общаться. - Придется, видимо, уплыть куда подальше. Иначе, вне сомнения, доймет сегодня за день своим дурацким сочинительством, - возникли досадные мысли. - Надо ж, дернуло приплыть сюда пораньше. Вот так довелось немножко прикорнуть, пока не рассветало! Вот так угодил, однако, ненароком!.."
   Впрочем, уплывать надолго с этих мест, в общем-то, желания не имелось, и причина тому была. Именно здесь, почти напротив нас, метрах в сорока от берега, не далее как вчерашним вечером, мною было найдено стадо щучки!.. Не столь уж крупной, но промысловой - весом до килограмма. Она неплохо ловилась на джиг-головку - "на ротана", хватала даже на твистеры, на виброхвост, на поролоновую рыбку. И поначалу около минуты я был даже в неком замешательстве - не знал, какое же решение необходимо было принимать. Податься ли снова вверх по реке, по направлению к затону, или же начать "сплавляться" вниз, за Мокрый рог, за поворот, к Муратовским ярам.
   "Но улов, однако, будет не у каждого из нас...", - сердито, тихо процедил ему сквозь зубы, отчего-то тоже в стихотворной форме и, забывшись, видимо с досады, едва не выдал-выпалил свое "сие заклятие" излишне громко.
   Неожиданно последние слова, как будто якорем впились-вцепились в какую-то из мозговых извилин в моей черепной коробке и примерно секунд через двадцать-двадцать пять навели на мстительную, "злющую", хитрющую и, вместе с тем, достаточно забавную идею... проучить покрепче слишком уж бойкого незнакомца!
   Однако столь поспешных, необдуманных решений в обстоятельствах, касающихся совести и чистоты души, стараюсь, по обыкновению, не принимать. Поэтому еще секунд пятнадцать-двадцать в мыслях взвешивал все "за" и "против" относительно вселившейся в сознание идеи; затем прислушивался, что подскажет "голос сердца", размышлял: "А нужно ли?.."
   Определился, что не только "нужно", а необходимо!.. При этом сама идея слишком каверзной, жестокой, выходящей вон из рамок общепринятых приличий, в принципе как таковою не являлась. Скорее - столь же доводов наоборот!.. Она была достаточно забавной, несколько курьезной, с определенной долей легкого, в общем-то, безобидного юмора. В своей рыбацкой ипостаси мне лично часто доводилось ставить "на свои места" излишне прытких и ретивых типов придуманным однажды мной довольно-таки хитроумным способом. Тем более на этот раз все данные к тому, как представлялось, были столь удачными, столь гармоничными, что вряд ли можно было согласиться с отрицательным либо с каким-то иным решением. Напротив!.. С каждою секундою идея становилась более назойливой, все более навязчивой, все более приоритетной даже относительно моих других не менее "коварных выдумок", поскольку даже отказался от еще одного, возникшего было "не менее злостного" замысла, - сплыть чуть ниже по реке на пустое, безрыбное место, вблизи Пришельца, и с полчасика покрутиться там. Наивернейший способ завлечь его за собой и тем неслабо "обалбесить" лицо, не знающее водоем!
   Нужно заметить еще и то, что с нынешними выходными днями фактически закончился мой отпуск на работе и моя "сезонная путина" - теперь то было очевидным - оказалась, в общем-то, ничем не примечательной, довольно скучной, рядовой, и можно было даже отозваться о подобной, как о неудачной, скудной, плоховатой. Лишь в первых числах августа в течение трех дней подряд мне удавалось привозить домой почти по пуду преимущественно судака. Оно-то и сбило с толку: поспешил взять неурочный августовский отпуск! Затем клев рыбы, словно бы в насмешку надо мною, будто резко ограничили! Не больше семи-восьми килограммов некрупной (по локоть) щуки вперемежку с редким мелким судачком да окунь граммов по четыреста, пять-сот. При этом рыбин весом более полутора-двух килограммов как и не водилось вовсе!
   В общем, похвастаться было нечем, да и предстоящий нынешний последний день, как получалось, тоже был, похоже, смазан напрочь. Ничего хорошего не обещал, поскольку начинался с неудобства, с возвращения назад, нетипично, непривычно, с неизвестного мне пришлого, что всегда "к неудачной рыбалке - не ходи к гадалке!"
   "Именно проучить!.." - жгучей занозой засело в груди. Чтоб не пугал, являясь из тумана, не совал свой нос в чужие дела, не лез с расспросами, не читал своих нелепых сочинительств, не мешал уединению, не балаболил наперед! К тому же - мужик был без лодки, и это делало шансы его фактически нулевыми. Близко к берегу в этом районе хищник не подходил. Он пасся поодаль, как правило, в донной низине за резким, обрывистым свалом глубиной до двух с половиной метров. Свою приманку по дну низины вдоль этого свала Пришелец, естественно, проводить не мог.
   А уже еще через пару-тройку секунд мой забавный, до гениальности простой, хитроумный план необходимых действий представлялся в четких, зримых, словно нарисованных деталях. Щучек нужно было "подсекать" немного выше по реке, но вываживать их непременно в зоне ловли - "на глазах" Пришельца!
   Все!.. Не медля больше ни секунды, в предвкушении большой потехи, я улыбнулся нашей следующей встрече с ним, скорее развернул-поставил лодку параллельно берегу и, с силою отжавшись веслами, без объяснения причины, заскользил-помчал назад, вверх по реке, по направлению к затону. Решил: поскольку туман да слишком раннее утро, попробовать начать рыба-чить "с тех краев". "Пройтись-прогуляться" вдоль свала скрытой от лишних, от посторонних глаз подводной части косы затона, что начинается в районе тамошнего буя-бакена, называемого "белым". Собственно, и там немало превосходных точек, с которых можно "снять" довольно неплохой улов. Шутки шутками, а минимальный план поставки рыбы для ее продажи постоянным покупателям, в общем-то, никто не отменял.
   Стало несколько светать. В серой кисее тумана с расстояния метров до пяти стала различимой жутковато-темная береговая линия со сплошным, будто специально насыпным по ней, ракушником. Но выше по реке туман вдруг оказался столь густым и непроглядным, что снова сразу же пришлось прижаться к берегу и плыть не далее трех метров от него. Застрять-заплута-ться в тумане, особенно в тихих, стоячих водах, прилегающих к затонам, проще простого! Достаточно лишь отойти от берега да с пяток разков чуть посильнее гребануть каким-то одним из вёсел. Крутись потом все утро неизвестно где! Но даже с этих малых метров темная береговая полоса, словно большая змея анаконда, виденная как-то, кажется, в одноименном телефильме, мрачной пугающей тенью то появлялась, то исчезала слева от меня, будто гналась за лодкой. Мне даже показалось, что с наступлением рассвета туман стал более густым, непроницаемым. Словно серого цвета колпак накрыл нас с лодкой и неотступно следовал над нами над черною, журчащей за кормой водой.
   Проплыл местечко под названием Полусухой кустарник. Низкий, ровный, словно плита, ржаво-рыжий отвесный обрывчик (он прозван также Ржавою плитою) с корявым и сплошным полусухим кустарником на нем и с таковым же в жутковатом, метров до восьми, провале под водою сразу же под ним.
   За ним - Прибрежные ямки. Или же - просто "ямки". Они невдалеке от берега, всего на трехметровой глубине, но с более быстрым, почти перекатным течением. Причем - напротив них, уже на берегу, есть тоже похожие по объему ямки. К тому же - почти симметричные первым.
   Далее - местечко называют Отмель, или "беленький песочек". Светлый, чистенький пляжный участок метров около двухсот длиной с плоским, слегка пологим, почти без ракушек, песчаным дном. Но купальщики здесь - редкость. По-видимому, всех пугают ямки с их течением и закустаренный провал, что по соседству, ниже по реке. Иногда, как правило, в начале октября на "беленький песочек" выходят крупные судаки и щуки. Они отлично ловятся на спиннинг даже с берега, особенно если в сапогах-болотниках зайти как можно глубже в воду и пулять-забрасывать приманку, по возможности, подальше. Обычно их нашествие на отмель, в силу неизвестных никому причин, длится до нескольких дней. Случайно подгадать под эти дни считается большой удачей.
  
   Еще вдруг два громадных силуэта предстали-появились подле россыпи огромных валунов в местечке, именуемом Камнями. Ими оказались двое малых пареньков с простыми, кривоватыми, похоже, из орешника-молодняка удилищами в руках.
   Пришлось незамедлительно притормозить, сдать лодку вправо, чтобы не задеть их поплавки, не порвать ненароком лески. Пахнуло дымком, печеной картошкой.
   Этих тоже видел впервые. Одеты не по-рыбацки: в джинсах, в серых свиторах и светловатых курточках, в резиновых полусапожках. Оба провожали лодку молча, с нескрываемым неудовольствием.
   - Ух, как вы спозаранку, мужики! Ну, теперь вся рыба ваша! - попробовал немного отшутиться за свое случайное вторжение на их участок и, проплывая мимо, упрекнул обоих: - Что ж не шумнули-то? Слышали небось, что подплывает лодка! Туман ведь: ничегошеньки не видно!.."
   Ответа не было. И еще через пару гребков, немножко в сторону от берега, оба снова превратились в исполинов, стали серыми тенями и пропали в пелене тумана, словно растворившись в нем.
   Наверное, чуть дальше от воды - палатка, костерок... "А также их роди-тели...", - мелькнула в мыслях строчка песни из тележурнала "Ералаш". Их машина, судя по всему, на перевозе, поскольку проезжей дороги ни влево, ни вправо по берегу нет. Либо - в Окшёве. Вероятнее всего, решили познакомить "чад своих" с ночевкой на природе. Ныне это становится модным. "Наверняка, из городских..." - подшептывала интуиция.
   Далее местечко - Травы. Сплошные заросли в воде с неисчислимым множеством некрупной, острозубчатой листвы на ее поверхности. Днем будто длинная зеленая ковровая дорожка с бело-розоватыми цветочками пробегала бы вдоль лодки слева от меня. В тумане участок трав приходится обходить, считая гребки. Пробираться-плыть не торопясь, придерживаясь их краев на расстоянии не более весла. Здесь царство окуней, плотвы, подлещиков. Но удить можно их лишь с лодки, встав на якорь несколько поодаль от "дорожки" и забрасывая удочку как можно ближе к ней со стороны глубин.
   За "травами" - необходимо сразу снова к берегу. Здесь нужно быть предельно осторожным. За ними, за пологим луговым мыском и маленькой продолговатой заводенкой с десятком деревянных лодок, местечко, называемое Перевоз. Прямо на пути - стальная махина парома с двумя его буксирными катерами.
   Пришлось грести по-тихому, смотреть постоянно вперед, чтоб не удариться, не ткнуться носом лодки в их тяжеленные железные борта. Однако безграничная по высоте и ширине стена из темно-серого тумана предстала вновь столь неожиданно, внезапно, что чудом получилось вовремя притормозить-остановиться! Лодка круто развернулась-встала поперек течения всего лишь в метре от его облезлого, ржавого, некогда коричневого цветом борта. Мрачная, схожая с мордой бульдога, серая носовая часть буксирного катера с ее увесистой цепною чалкой вдруг проступила в тумане, словно подсматривала за мной.
   С осторожностью, почти вслепую, проплыл-прокрался вдоль торцовой стороны парома под его массивной, нависающей над головой "под козырек" навесной платформой. Присмотревшись к разнице теней тумана, более уверенно пробрался ко второму катеру. Позади него нашел береговую линию. Отсюда угол меж бортом парома и береговою линией мог служить исходной точкой для моего дальнейшего пути.
   Я тщательно выставил лодку меж ними под сорок пять градусов и решительно отжался веслами, с силой загребая воду. Паром и берег тотчас же исчезли - серая, мрачная мгла обступила лодку со всех четырех сторон. Стараясь грести равномерно веслами, я мчал по этой страшной, пугающей душу бездне точно в направлении косы затона. Путь предстоял неблизкий, метров до восьмисот.
   Также есть смысл заметить, что весь маршрут "до бакена возле косы затона" для меня равняется двум, проверенным множество раз числовым значениям... Семи с половиной минутам быстрого хода либо двумстам семидесяти трем гребкам на моей давно уже старенькой, но все еще крепкой и ходкой лодке. Ей миновал восемнадцатый год. Даже из отборных еловых досок столь долго лодки не живут! Секрет их долголетия мне подсказал один из рыболовов. Оказалось, лодки вовсе не нужно гудронить! Но ежегодно необходимо красить. Изначально же нужно ее пропитать (особенно - днище) кипящей живичной смолою либо горячей краской.
   По давней моей привычке я начал считать гребки. Здесь, на этом участке реки, в тумане, мне всегда начинает чудиться, что по мере удаления от перевоза мгла становится все более густой, зловещей и будто бы сжимается вокруг меня. Кажется, вот-вот она совсем упрячет-растворит-источит в своей неощутимой, непроглядной массе и корму (она довольно часто исчезала в серой пелене), и весла, и рюкзак на решетке-подставке, и внезапно поглотит-потопит подо мной мое суденышко. И хотя ничуть не сомневался, что подобного произойти не может, чувство страха, леденящей душу жути, по обыкновению, не только ни на миг не покидает, но, как правило, все возрастает, возрастает едва ль не с каждым очередным гребком. Иногда по этой причине даже сбивается ритм сердца! В груди появляется легкая боль, ломота, и приходится скорее пользоваться валидолом или же таблеткой корвалола. При этом беспрестанно кажется, что вынырнет с секунды на секунду за кормой седой старик с косматыми сырыми волосами да скажет чего-нибудь!..
   "Чуйль-люльк, чуйль-люльк..." - в полнейшей тишине предательски отплескивают воду весла.
   Есть давний слух, что кто-то из окшёвских стариков именно в этом районе уплыл вот так же утром однажды в туман порыбачить и больше его не видели. Удилище осталось неразмотанным, рыбацкий скарб в залатаном солдатском рюкзачке нетронутым.
   Однако "немалый сюрприз" на маршруте все-таки случился!..
   На сто семнадцатом гребке, при взмахе веслами, я вдруг увидел слева на воде ужа. Я чуть было не зашиб его ударом весельной лопатки. В первые доли секунды уж как будто растерялся, не зная, как бы ему укрыться. Но уже еще через мгновенье он, проворно увернувшись от весла, черной молнией метнулся к лодке. Он поднял над водой свою головку с глазками и желтым венчиком, пропуская движущийся борт, и затем, продолжая прежний путь вперед к другому берегу, столь же неожиданно и лихо юркнул-скрылся за кормой - исчез в тумане.
   Для меня сей маленький, забавный эпизод стал интересен в двух его ипостасях. Во-первых, было любопытно сознавать, что на этакой громадной территории участка - Ока здесь достигает почти двойной своей ширины, - у нас не получилось разминуться. Сошлись, что называется, "лоб в лоб". В связи со случаем, я даже мысленно пофилософствовал о некой предопределенности, о некой неизбежности произошедшего момента. Поразмышлял о линиях движения двух тел, стремящихся к единой точке, и это само по себе, однако, уже не являлось фактором простой, обыденной случайности! И хотя какой-нибудь определенной пользы ни ужу, ни мне при нашей встрече, конечно же, предполагаться не могло, какой-то странный, загадочный смысл в том все-таки имелся. Случай получался чем-то очень поучительным и, пожалуй, даже в чем-то символичным! В чем-то очень близком и весьма-весьма немаловажном!
   Продолжая мысленно вести свой счет гребкам, поразмышлял о случаях, как категории наиглавнейшей в жизни, влияющей на все, что окружает всякое живое существо.
   Поразмышлял о том, в чем непосредственно могла бы заключаться нынешняя роль ужа по отношении ко мне, как к личности, считающейся "гомо сапиенс" И, соответственно, наоборот. Невзначай коснулся, видимо, крамольного суждения о том, что в отличие от нас, от особей разумных, уж, как получалось, существо безвредное, безгрешное, хотя и змий! Иначе говоря, не может вестись и речи "о взыскании с него" за его "мирские проступки" как в мире "нами видимом", так и за сокрытыми от нас, землян, его пределами. Получалось, что многие виды земных существ, к примеру, козы, лоси, зайцы, различного вида птицы - изначально в более удачном положении относительно нас, людей, порожденных в мире страстей, греховных соблазнов! По крайней мере, ад, чистилище ужам уж точно угрожать не может.
   Во-вторых, все больше, больше поражал тот факт, что уж при невозможности сдать длинным телом назад, сумел отклонить от удара голову!.. Действие - сродни интуитивной человеческой реакции: заслонить, защитить, спасти, "прикрыть руками" главную часть организма! То есть те же самые поступки, те же чувства, те же самые эмоции, что и у нас, существ разумных!
   Был озадачен, в чем, собственно, ему резон переплывать Оку на извороте, в самом широком месте? Однако вскоре с изумлением сообразил, что только здесь, чуть выше перевоза - самое спокойное течение реки на всем ее весьма значительном прогоне! Значит - плавал, имеет опыт! Вне сомнений, знает, что именно в этом месте - самый кратчайший по времени путь! Ибо выше или ниже по реке на "житковских", на "муратовских" стремнинах его бы попросту снесло-уволокло течением! Не позволило бы плыть!.. "То есть мыслит, имеет память, может принимать решения! - поражался случаю все больше, больше. - Как умненько и то, что он подался в путь в таком непроницаемом тумане! Ведь вероятность опасной встречи при этом, как ни удивительно, ни странно является-то минимальной!"
   Подумалось о том: "женат ли" этот уж? Или - холостяк? Имеет ли деток? Живет ли в "отдельной квартире"? Или обитает "в коммуналке", под какой-нибудь полусгнившей, общей для многих других семейств, корягой? С какой нужды вообще пустился вплавь в такую даль? Возможно, махнул от жены "налево"? Или же - еще юнец: отправился к любимой девушке? Быть может, всего-то навсего, надеется поймать лягушку на яру другого берега для собственного пропитания? Быть может, это - не самец, а самка?
   Вспомнилось-представилось, как около этого яра пришлось спасать однажды паренька, приплывшего туда от перевоза. Он довольно-таки издали позвал: "Дядь, помоги!.."
   Пришлось немедля прекратить рыбалку. Поспешно вывести и вбросить в лодку якорь и грести навстречу... Паренек обеими руками ухватился за корму и не в силах выжаться-взобраться в лодку, так и волокся за ней до берега, будто на привязи. Затем он долго сидел на прибрежном песчаном приступке, его рвало-тошнило. Было видно: он теперь боялся даже подойти к воде! Пришлось его перевозить обратно к перевозу. Весь путь паренька била крупная дрожь, по-видимому, испугался крепко.
   Ту самую уловистую точку, где очень удачно рыбачил почти до полудня, найти, по возвращении обратно, помнится, уже не удалось. Подумалось о том, что было бы, пожалуй, любопытно знать, кем стал впоследствии тот незнакомый паренек. Теперь ему, наверное, лет тридцать, тридцать пять. Не меньше.
   Гребок, еще гребок, еще. Вот наконец-то прибыл!.. "Двести семьдесят один, двести семьдесят два, двести семьдесят три", - закончился мой счет; и нужно было сразу же отжаться веслами, чтобы немедленно убавить, ограничить скорость лодки.
   Теперь опять необходимо было быть предельно осторожным, посматривать "в оба глаза". Впереди, однако, тени бакена заметно не было. Не слышно было шума воды, всегда бурлящей подле него при тихой погоде.
   Впрочем, было бы довольно странно, выстрелив с такого расстояния в тумане, угодить в десятку. К тому же первый утренний маршрут в какую-либо запланированную точку всегда имел еще один немаловажный показатель для меня! Направляясь до нее "вслепую", я всегда загадывал "на удачу дня". Даже незначительные отклонения в итоге имели для меня определенное значение. По обыкновению, "гадание" выигрывал. Но то, по большей части, в ясные, безоблачные дни! В тех условиях не нужно было даже сомневаться в правильности курса и поглядывать по сторонам!.. Позади и без того имелось множество ориентиров, определяющих прямую линию пути.
   Обернувшись, наблюдая курс, я сделал еще с десяток гребков.
   Но затем, скорей интуитивно, в предчувствии какой-то неизвестной мне опасности, резко гребанул налево, в сторону стоячих вод перед затоном, и с немалой осторожностью, но, однако, в темпе, в темпе проскочил-продернул метров, видимо, до сорока. По-видимому, с испуга сердце стало колотиться непомерно сильно, но валидол решил не доставать. По всем соображениям, течения на этом месте быть уже не могло.
   Осторожненько пробравшись к носу лодки, я сбросил в воду столь же давний, как и лодка, самодельный якорь, сваренный из металлической болванки, гайки и четырех концов восьмимиллиметровой проволоки, подогнутых дугой. Однако лодка тотчас натянула якорную бечеву: течение было сильным. Получалось, что в своем "маршруте" я излишне отклонился в сторону фарватера.
   Определившись по бечевке с направлением движения воды, я быстренько вывел якорь на борт, сдал еще до полусотни метров к берегу.
   Все!.. Вне всяких сомнений, теперь это были воды затона. Течение было заметно слабее.
  
   Однако далее необходимо было ждать. Сплавляться, не зная, где свалы косы, где бугорки, коряжки, ямки, дело совершенно бесполезное! Поклевок можно "не услышать" вообще. Не сомневался, что скоро туман рассеется. С восходом солнца, в силу разницы температур, возникнет ветерок - порвет, рассеет, унесет его.
   Пришла отличная идея - прилечь-вздремнуть. Хотя бы минут на десять или пятнадцать. И время пройдет незаметно, и сон - на пользу! Вне сомнений, будет значительно легче в течение дня. Плохая давняя привычка всему виной! Не получается заснуть перед рыбалкой - и хоть ты лопни! Забудешься минут на тридцать-сорок до звонка будильника - и весь твой сон.
   Не теряя времени, постелил на днище лодки в кормовом отсеке плащ, а в добавление к нему снял-положил "для мягкости" свою рыбацкую куртяшку с молнией и капюшоном. Подушкой послужил рюкзак - и в этой тесной, совершенно неудобной позе, фактически зависнув боком на шпангоутах, улегся прикорнуть.
   И сон "не заставил ждать". Дремота подступила мгновенно. Уже на первой же минуте в уплывающем в какой-то нереальный, светлый мир сознании зазвучала музыка. Пред "взором" длинною колонною вдруг появились дети в пионерских галстуках. Направляясь почему-то по обочине шоссе к синеющей вдали полоске леса, они зачем-то отсалютовали мне, и приходилось отвечать им тем же.
   Это была уже третья моя бессонная ночь, и становилось несколько тяжеловато. Но просто-напросто проспать столь тихое, столь многообещающее утро было бы досадно, крайне нежелательно и совершенно непростительно для старого и закаленного с годами рыбака! Глядя вслед шагавшим пионерам, я начал считать про себя секунды, чтобы затем, минут через пяток или десяток, скомандовать себе: "Подъем!.." Музыка меж тем звучала громче, громче, но в какой-то странной, нетипичной, однотипно-бравурной тональности, будто иглу пластинки заело на одном и том же обороте. Я более внимательно стал вслушиваться в звуки музыки. Пред взором тотчас же предстал довольно узкий ручеек, обрамленный невысокими кустами и зеленой кучерявой травкой. В его прозрачнейшей воде очень глубоко внизу овальным зеркальцем сверкало ослепительное маленькое солнце. Показалось очень странным, что течение столь слабенького ручейка сопровождалось шумом несравнимо более обширного потока и где-то очень-очень близко от меня!..
   Подремать подольше не пришлось. Я незамедлительно привстал "с постели" и прислушался. Моя догадка оказалась вовсе не обманом. Бакен был совсем неподалеку, и это было, в общем-то, неплохой приметой! Не мешкая, пришлось свернуть и запихнуть в подсумок плащ, на свитер снова надеть куртяшку. Нужно было пройти-продернуть выше по реке "на шум" всего-то метров двадцать, двадцать пять! И вот она - серая тень в тумане!..
   Теперь от бакена необходимо было сделать влево три гребка опять же в сторону стоячих вод затона и сразу же погасить инерцию. Ну, вот и все!.. Я был на месте!
   Теперь я находился на исходной точке с точностью до полуметра. Отсюда предстояло далее "трудиться" здешнему неторопливому течению. Ему, как в колыбели, было предначертано нести меня вдоль свала косы затона по самым лучшим здешним рыбацким участкам и где-то минут через тридцать-тридцать пять, как раз ко времени исчезновения тумана, доставить мою персону в зону стоянки Пришельца.
   По обыкновению, я со смирением поднялся в лодке. Покорно снял с головы свою давнишнюю, привезенную с Севера кепку с длинным полужестким козырьком, и, повернувшись в сторону восхода солнца - точнее, в сторону уплывшего ужа - с поклоном испросил у Господа благословения и помощи на предстоящей мне в нынешний день рыбалке, необходимой в целях пропитания семьи (включая сыновей с их семьями), а также в целях дополнительного заработка "на бензин", на прочие житейские расходы.
   Затем, усевшись на своем исконном месте, на крышке-доске межбортового (прозванного мною "щучьим") ящика, я выткнул шпильку-заглушку в нижней части бортовой доски - и тотчас же тонкая струйка воды покатилась-потекла по днищу лодки, все больше-больше скапливаясь в носовом отсеке. По-моему, именно в лодке (в этой воде!) лучше всего сохраняется рыба в течение дня! Правда, воду приходится периодически отчерпывать-менять, поддерживая общий уровень, примерно восемь сантиметров. Но это, в общем-то, не утруждает и требует не больше двадцати пяти секунд работы черпаком примерно каждые сорок минут. В ведре у борта изловил рыбешку-ротана, наживил его на крючок мормышки, вывел-выставил удилище за борт и, удерживая хлыстик на весу, отпустил в свободное вращение катушку. Приманка со свинцовым грузиком мормышки тотчас булькнула-исчезла под водой. Быстро уходя на глубину ко дну, она увлекала леску, разматывала катушку.
   Я пожелал себе удачного дня. Приготовился, с касанием мормышкой дна, слегка поддернуть-потянуть хлыстиком удочки вверх.
  
   Поклевка была спустя минут семь дрейфа, чуть ниже бугорка на дне, именуемого мной "трамплинчиком", и небольшой и не опасной для крючков коряжки сразу же за этим бугорком. Щучка весом граммов девятьсот взяла наживку грубо, нагло... Видимо, неторопливо подплыла и, не раздумывая, "хапнула" живца. Оставалось столь же грубо, не спеша поддеть "зубастую" на острие крючка и, отшвырнув удилище на воду в носовой половине лодки, чтобы не мешалось, быстро тянуть за леску, перехватывая руками. При этом, имея опыт, можно наловчиться придавать даже более крупным рыбам, чем эта, инерцию их движения вверх и "с ходу" втаскивать, точнее, "вбрасывать" их в лодку без применения сачка. Данный прием мной отработан уже давно, и я, прикинув тяжесть рыбины на леске, не упустил возможности воспользоваться им. В лодке, ухвативши рыбину "за шкирку", зажал ее меж бедрами, но сразу же затем с минуту или две пришлось-досталось повозиться с извлечением крючка мормышки, засевшего в зубастой пасти довольно глубоко. И еще секунд через пяток-десяток темноспинная "речная львица" угодила в "щучий ящик" (на крышке-доске которого мне на рыбалке приходится весь день сидеть), бешено заколотила по его перегородкам.
   Повторный заплыв к "коряжке" в тумане был совершенно невозможен, и потому пришлось безостановочно спускаться ниже по реке - сплавляться дальше.
   Вторая поклевка случилась на ровном и ничем не примечательном участке и была довольно осторожной. Я почувствовал пару едва различимых "зацепов за дно", хотя на этом участке их, как таковых, не бывает вовсе. Лишь затем последовал чуть заметный "щелчок", слегка отдавшийся в руке. На всякий случай, больше с тем, чтоб убедиться в целости живца, решил поддернуть, вывести и осмотреть приманку... и вдруг поддел! Не сомневался даже, что щучка того же размера, веса. Взял и эту тем же приемом "на вброс", привстав на секундочку в лодке.
   Меж тем, по-прежнему непроницаемый туман с рассветом побелел, стал походить теперь на ярко-матовую полусферу надо мной.
   И хотя в нем, как и прежде, оставалось что-то жутковатое, что-то от белой больничной палаты, он не казался мне теперь столь ужасающим и столь опасным. Он все больше, больше становился даже несколько забавным и уютным, вроде полога от комаров. А спустя еще минут с пяток-десяток, удивительно совпав по времени с "тычком"-поклевкой и моей мгновенною подсечкой рыбины рывком "из-под себя, наотмашь", верх полусферы вдруг зажегся-воссиял чарующим розовым светом, словно я, рванувши удочкой, включил невидимую, потайную, очень красивую лампу. Удар крючка, однако, пришелся мимо губ какой-то, видимо, довольно крупной рыбины; решил проверить-осмотреть живца. Крутя катушкой, вывел мормышку к лодке. Ошибки быть не могло: на цевье крючка осталась лишь голова наживки. Тушку срезало под самый его загиб. Отмахнуло - будто отсекло ножом.
   Снизу, издали вдруг долетели звуки, похожие на лягушачье кваканье. Сомнений не было: накачивали надувную лодку.
   "Ах, вот из-за чего рюкзак Пришельца оказался выше головы! В нем находилась лодка!" - подумалось об остряке-поэте.
   Впрочем это обстоятельство могло лишь повлиять на малую корректировку плана действий, но ни в коей степени на сущность принятого мной решения. Даже с наличием у "пиита" в ведерке живцов-ротанов - что было, в общем-то, весьма-весьма сомнительным - он не смог бы со мной соперничать ввиду бесспорной тихоходности и неуклюжести его плавсредства! А также, если угодно, в самой технологии ловли! Он не мог, ни в коем случае, с необходимой скоростью вновь и вновь заплывать "на тоню"!.. А это - главное условие успеха! Ему предстояло одно из двух! Либо торчать на якоре и "пулять приманку" - что, лично по мне, давно уж было архаичной ловлей! Либо маяться-таскаться следом за моею лодкой, что было бы, во-первых, неприлично!.. Во-вторых, и тяжело, и малоэффективно на его резиновом, не приспособленном для гонок пузыре. К тому же, в случае его попытки "сесть ко мне на хвост", я непременно бы завлек-заманил его на участки, где он оторвал-оставил бы все свои до единой приманки.
   Вновь незамедлительно приладив на мормышку ротана, проплыл местечко, называемое Круглой ямой. Мы, здешние, ее еще именуем "чашкой". Удивительно симметричный по окружности провал на дне метров двадцати в диаметре, с перепадами глубин метров до полутора, до двух. Однажды за час рыбалки взял в ней семь килограммовых щук, восьмую - на два девятьсот и трех окуней граммов до семисот.
   Проплыл Лабиринт - совершенно хаотичный и непредсказуемый участок на пятиметровой глубине. Его провалы столь же покаты, как и у чашки, но вполовину мельче. Здесь есть и кружовинки, и поперечные траншейки, и "коридорчики", и все - не больше метра глубиной. Причем весь этот "ребус" расположен с небольшим уклоном по направлению к фарватеру реки. Лет пять назад в одной из его подмоин поддел сома почти на восемь девятьсот. Взял довольно-таки трудно, с помощью сачка. Как умудрился мой знакомый, меленковец, выудить на семьдесят четыре килограмма где-то под селением Ерахтур в Рязанской области - не представляю. Лично мне у нас в Оке крупнее десяти вылавливать не приходилось. И тех лишь штук двенадцать за всю мою рыбацкую судьбу. Разумеется, конечно, без учета "мелких", килограммов до полутора, до двух. Впрочем, этих тоже можно было сосчитать по пальцам - не более десятка или же немногим более.
   Солнце поднялось над горизонтом. Розовый свет в моей неотступной "келье" вдруг превратился в более веселый, золотисто-нежный. Он постепенно становился ярче, ярче, волновал-будоражил душу, радовал чувства. С Кручи в эти самые мгновенья изумительнейший вид!.. Бескрайнее золотое море плотных, дымчатых, перемещающихся масс.
   Но вот ветерок ощутила щека. Еще одно его прикосновение к лицу, еще!..
   Огромная проталина вдруг появилась слева. Клочья золотистой белизны стремительно неслись над гладью синеватых вод, будто бежали-спешили по ним куда-то вверх по реке, по направлению к затону.
   Спустя минуту или две еще одна широкая прогалина мелькнула в расслоениях тумана. Секунды три или четыре был даже различим один из выступов Кручи с его неглубоким овражком, поросшим преимущественно старыми деревьями.
   Впрочем, знакомые точки на дне ведали мне о том же. И без того ничуть не сомневался, что подплывал к парому, и до Пришельца оставалось тоже где-то метров восемьсот.
   Еще прогалина, еще! Снова, было, показался рыжий берег. Но на сей раз - слева, на той стороне реки.
   И вот, наконец-то, будто разверзся золоченый занавес! Залитые солнцем берега предстали в их ошеломляющем величии на фоне голубых небес, сверкающе-зеркальных, словно застывших в безветрии вод.
  
   Пришелец, как и следовало ожидать, был уже на плаву. Дутый борт его голубоватой лодки "маячил" метрах в сорока от берега, примерно в том же самом месте, где напугал меня сегодня утром своею безголовостью и чтением стихов. Бордовый, чуть приплюснутый квадрат его неимоверно маленькой, смешной палатки виднелся на пригорке лугового скоса, фактически являвшегося громаднейшим подпятником высокого крутого берега, поросшего, словно рыжею гривою, лесом.
   Подле "камней" у воды, будто статуэтки, замерли фигурки пареньков в их светловатых курточках. Палатки позади них не было, и, получалось, оба находились сами по себе, без присмотра взрослых. Берег был совершенно пустынным. Лишь около Мокрого рога вдали кто-то запалил костер: сизая струйка дыма зависла над прибрежным, начинающим желтеть кустарником.
   "Молодцы!.. Во всяком случае - не сони-лодыри, коль поднялись-пришли столь спозаранку и даже если оставались на ночь. Уж лучше удить-рыбачить, чем слоняться-шалопайничать!" - с уважением подумалось о пареньках, а заодно - с укором о беспечности родителей, отпустивших, столь пока еще сопливых пареньков, без присмотра взрослых, на Оку - на столь опасную реку.
   Очередной "тычок" был почти напротив парома. Щелчок был столь внезапным и молниеносным, что даже не успела среагировать рука. Моя подсечка с опозданием - в чем можно было бы не сомневаться - была безрезультатной. Поднял-осмотрел живца. Хватал судак. Вместо щучьих резаных ранений на рыбке был явный задир, будто старались снять-ободрать с нее его серую чешуйчатую шкурку.
   Не мешкая, снова заплыл-возвратился метров на двадцать вверх, прошелся по той же линии. Поклевки не было. Заплыл еще. И - снова попусту.
   Получалось, что ранний утренний клев, как и вчерашний, оказывался тоже хилым, слабым. Рыба явно брала с опаской.
   К тому же - полная предубежденность многих рыболовов в том, что утренний клев является лучшим! Часто рыба начинает брать-ловиться с девяти и даже с десяти часов! Какой-то год приезжал рыбачить лишь после обеда, поскольку в первой половине дня та "не отзывалась" вовсе! И рекордным в жизни, как запомнилось, был именно вечерний клев! За три с половиной часа - двадцать семь килограммов отменного, крупного судака... Вот так прикатил тем летним вечером поплавать-отдохнуть часок-другой!
   Не сомневался даже - за паромом, подле "трав", на протяжении двух с половиной сотен метров серьезных поклевок не будет. Разве если окунишки граммов до трехсот начнут щипать, хватать. Это место лучше проходить на веслах, чтобы не расходовать напрасно время, сохраняя при этом живцов. Для интереса все-таки решил пройтись с приманкой. Слабая хватка была. Разумеется, брал-дергал мелкий окунь, соскобливший несколько чешуек на хвосте наживки, но не осиливший ее сорвать.
   Между тем Пришелец, конечно же, пулявший спиннингом, неожиданно погреб-подался к берегу!.. Он вылез-выбрался из лодки и, находясь в болотниках в воде, нагнувшись, копошился около нее. Похоже было - тер-мыл руки, умывал лицо. Затем он вышел из воды на берег, неторопливо пошагал-побрел к квадратику-палатке.
   Признаться, данный оборот меня немало взволновал-обеспокоил. Еще не доставало, чтоб надумал "покемарить" час, другой! Однако нет!.. Вползшая было в "квадратик" его довольно объемная задница вдруг секунд на сорок замерла, а затем начала выбираться обратно.
   Не торопясь, он снова взгромоздился на свое суденышко, погреб вниз по реке, но неожиданно свернул. Продернул те же сорок метров в сторону фарватера, заякорился, встал. Махнув удилищем, забросил снасть.
   И хотя столь издали точное место его стоянки было для меня не очень-то определенным, я все более и более теперь подозревал, что незнакомца угораздило остановиться непосредственно на яме, именуемой Пустой!.. В ней обычно не бывает рыбы вообще, и это было для меня весьма благоприятным обстоятельством. Теперь лишь оставалось убедить его "в обратном"... И пускай торчит-пуляет там подольше - "учится ловить"! При этом метров двести ниже по течению реки он мог и впрямь попасть-наткнуться на пару уловистых точек, что было бы, наоборот, весьма-весьма некстати для "моей игры".
   Ну, вот и все. Похоже, успевал!.. Участок "трав" был мною пройденным, и подплывал к "камням". Именно это место "напротив камней" являлось исходной точкой, найденной мною тони с небольшими щучками. Я поточнее выверил линию дрейфа, встав на свою "исходную" почти вплотную со здешним подводным свалом-обрывом, то есть можно было говорить, что подошел-прижался даже несколько поближе к берегу.
   Впрочем, два-три метра в ту или иную сторону здесь особой роли не играли. Подле свала хорошо брало на более широкой полосе. Главное - необходимо было поскорее "заарканить" рыбину, при этом не вываживать ее! В предчувствии незамедлительной поклевки вот-вот предстояло проплыть одно из замечательнейших мест: небольшое подводное плато, затем свал-канавку с него в виде некрутого желобка, и сразу же чуть далее - пара коряг на пути. Первая - в форме рогатки, чуть больше метра высотой, другая, нужно полагать, обломок топляка. Точнее - часть ствола какого-то громаднейшего дерева, возможно, дуба. Иной раз при зацепах за него крючком мормышки отдираются древесные волокна светло-розового оттенка. Поэтому, очень возможно, "рогатка" - сук того топляка.
   Однако, как ни странно, "желобок" с корягами прошел впустую.
   Не долго думая, я развернул "в обратную", помчал назад и, возвратившись к желобку, дал тоню заново.
   И снова тишина!
   Не веря в происшедшее, заплыл еще!.. Поклевок не было, и это начинало удивлять. Не далее как прошлым вечером взял здесь, на этом месте, восемь щучек! Причем трех - с ходу!.. С первых же трех заплывов! А сколько раз секло-снимало живца!..
   Похоже, все-таки действительно была "отставка" нынешнему утреннему клеву, все больше, больше изумлялся случаю. Обычно, если щука поздно вечером берет, наутро поклевок ничуть не меньше!..
   "Быть может, в рыбьей жизни тоже ближе к поздней осени переводят время? И щукам, судакам, как и рыболовам, приходится "вставать с постели", чтоб начинать свой завтрак на час позднее? - возникла-промелькнула забавная, смешная мысль. - Уж не намерились ли щучки, весьма для меня некстати, устроить разгрузочный день?.."
   Тем временем я был достаточно далек от беспокойства относительно очередной поклевки, ничуть не сомневаясь в том, что вместо двух и даже трех "голов", как получалось с общей тони весь вчерашний вечер, одну-то или двух, необходимых для "затравки" незнакомца, непременно отыщу-добуду в здешних водах, и это было совершенно неизбежным для меня!
   Зайдя опять "на прежнюю исходную", прошелся чуть поглубже от коряг. Подобие поклевки было, но живец остался даже без царапин. Видимо, держало-трогало приманку что-то очень осторожное. Подходило "с головы" - со стороны кольца крючка, и кусало непосредственно за грузило мормышки. Светленькая мелкая полоска на приплюснутом свинцовом шарике, в общем-то, как будто бы осталась, но с тем же успехом это могло быть давним нынешним прикусом, случайно пропущенным мной.
   Прошел вдоль целого ряда коряг, именуемых нами, здешними рыбаками-сплавщиками, "граблями". Словно зубья грабель торчат они в стене обрыва на глубине без малого шесть метров. И в этом месте - как бы ни было то удивительным и странным! - все было столь же тихо, пусто, столь же бесполезно!
   Пришлось опять с полсотни метров возвратиться назад, немножко сдать на глубину к фарватеру, встать на свою секретную в сплошном, "непроходимом" (даже для друзей-приятелей) коряжнике тоню и с риском оторвать приманку, "пойти"-поплыть над ним лишь по известному только мне проходу!
   Уже девятый год мне удается сохранять в нем найденный мною однажды проход в строжайшей тайне. За эти годы я ни разу не рыбачил здесь при людях, и, пожалуй, именно такая тщательная осторожность и являлась основной причиной частых моих "везений", при наличии у всех иных "соратников по ловле" полного бесклевья.
   Пришелец же был не опасен. Он, вне сомнения, понятий не имел не только об этом проходе, но даже о коряжнике! К тому же, в силу удаленности от данного местечка, он не мог не только заприметить (тем более - запомнить) линию прохода, но даже не имел возможности предположить о таковом! При всем при этом при проплыве по проходу необходим был тщательный прицел по двум ориентирам впереди на дальних берегах, и двум - на здешнем левом побережье, почти напротив "беленького песочка". Не больше метра вправо-влево от центральной линии прохода допустимо отклонение!.. Зацепы по обеим сторонам глухие, "мертвые" - как правило, "прощай мормышка"! И главный, самый основной секрет - с заходом лодки на проход, необходимо сразу же суметь "отдернуть" лодку в сторону!.. Сдать, будто проскочить из коридора в боковую дверь, а затем еще с пяток секунд - на счет! - удерживать приманку в метре от дна, переплывая-"перепрыгивая" донный поперечный куст. Именно такой маневр никто из здешних рыбаков не мог себе вообразить-представить, крутясь-вертясь в районе "сплошняка" и обрывая лески. Именно в этом месте, около "двери" второго коридора, сразу же за поперечными кустами и были в основном поклевки! Дальше - снова "по прямой" и с соблюдением все тех же расстояний в ту или иную сторону.
   Уж если в этом, засекреченном от всех проходе нет поклевок - можно более не плавать не только по всему району, что ниже перевоза, но даже вплоть аж от Житковского истока и до Муратовских яров. Толку все одно не будет, хоть жалуйся кому-нибудь, хоть плюйся!
   Удар-поклевка был почти в конце второго коридора. Я отчетливо почувствовал в руке спокойный, еле слышимый "щелчок" и тотчас же подметил-различил едва заметный провис в натяжении лески. "Наконец-то!" - промелькнуло в голове. По обыкновению, дал полторы секунды "на заглот", мысленно считая: "раз и..." И на счете "два" с немалой силою, с размахом из-под низа, из-под борта рванул удилищем вверх...
   Подсечки "наотмашь" не вышло - кисть неожиданно пошла на изворот, и удочка едва не вырвалась из рук. Груз, зацепившийся на глубине, при этом не только ничуть не сдвинулся с места вверх, но тотчас же пошел ко дну - и с полметра лески пришлось незамедлительно стравить. Далее, еще до нескольких секунд, по леске было различимо, что рыба тоже продвигалась по течению реки в точности параллельно с лодкой, и с той же примерно скоростью. Попробовал еще раз осторожно потянуть-поднять ее на леске, проверить силу, тяжесть рыбины... И снова - даже не стронул с места!..
   Вдруг еще щелчок ощутила рука. Мне даже стало несколько не по себе! Дрожь моментально охватила тело, руки, пальцы. Леску отсекло за поводком... Их, как правило, я плел из двух вольфрамовых обычных нитей до тридцати сантиметров длиной. Подобное было впервые в жизни. Размеры пасти речного монстра можно было себе представить - они поражали.
   "Ах, вот почему вдоль донного свала и в прилегающей здешней округе нет поклевок!" - сматывал я удочку с провисшей леской. И тотчас же подумалось о том, что более крупной рыбины мне, похоже, ранее держать не приходилось. Мой личный щучий рекорд всего-то шесть семьсот! Ту спиннингом я взял сравнительно легко в одной из тихих, поросших ольшаником речек под деревенькой Кошмур в Рязанской области. Замучил, подвел ее к отмели берега и ухватил за шкирку. В Оке же рекордными были лишь до пяти с половиной, и тех обычно не больше двух за сезон, а то и за два. Вне сомнений, это был редчайший экземпляр! "Хоть подержать бы подольше!.. - возникло чувство досады. - Хоть бы одним глазком взглянуть на таковую! Живут же на дне, однако, монстры! Вот это пасть!.. Небось, зубищи в пол- пальца, как у акулы!
   Сплавляться дальше не имело смысла. Осторожно, чтоб не поскользнуться, пришлось встать "с ящика", пройти-пробраться к носу лодки и сбросить якорь. Необходимо было срочно привязать и поскорее наживить мормышку. Теперь я знал, что щучку-мелочь нужно было искать не здесь!.. Она, конечно, поднялась-ушла за свал и по нему, по мелководью, могла уйти-умчаться куда угодно. Быть может, за паром. Возможно - к "травам". Возможно, отошла-отпрянула всего-то лишь поближе к берегу и находилась где-нибудь неподалеку от меня. Возможно, схлынула всей массой вниз, на нижние берего-вые отмели, где тоже, собственно, немало ямок и коряжек на трех-пяти-метровой глубине.
   Впрочем, выбор был не столь уж и велик. Решил рискнуть "грести", как говорится, "снова на удачу" вниз, по направлению к Пришельцу.
   Иначе говоря, пришлось уйти с фарватерных глубин на донные участки перед свалом, сдать метров десять-двадцать ближе к берегу и, пропуская вечно бесполезные, "безрыбные" места, сплавляться-плыть теперь уже по мелководью. Однако не везло и здесь: поклевок не было. Уже пришлось подумывать "о применении" имеющихся щучек в ящике, надеясь, что они еще живые и могли бы быть пригодными для запланированной мной "потешной акции".
  
   Пожалуй, я скорее дернул удочкой, нежели почувствовал поклевку! Уверенный, жесткий "щелчок" случился над одной из узких, неглубоких ямок. "Ах, вот ты где обитаешь-прячешься!.." - успел сообразить и в то же самое мгновение определил, что засеклась-попалась щучка граммов на семьсот. Для полной убежденности еще раз с силой дернул удочкой наотмашь, чтоб окончательно пробить крючком ее надкостницу, и, подгребая левою рукою то левым, то правым веслом, поскорей подался в сторону от берега, вновь выходя на глубину, на прежний курс, на линию ловли Пришельца.
   Было слышно, щучка дергалась, металась под водой на глубине, стараясь отцепиться от крючка, освободиться. "Только бы не сорвалась! Лишь бы довести ее!.." - молился я, сплывая-приближаясь в направлении его стоянки.
   Его и в самом деле угораздило заякориться-встать на яме - самой бесполезнейшей из всех на протяжении, наверное, десятка километров. Она недаром называется Пустой! На ней не только никогда никто не ловит удочкой, по ней не только никогда не плавают с сетями и оханами!.. В ней даже не взрывают и не пробуют электросаками! За все мои годы рыбалки в этих окшёвских водах единственный лишь раз поддел в ней пару щучек, и те остались в памяти как нечто несерьезное, невзрачное.
   Любопытно было знать, на что он удит? "На воблер, виброхвост, на твистер? Быть может, пуляет блесенку?" - подумалось о тщетности его маханий спиннингом.
   Я подплывал к нему все ближе, ближе. Все получалось исключительно удачно, четко и великолепно!
   Теперь можно было даже различить его весьма холеную физиономию! С ее ушами, с рыжеватыми бровями, с ямочкой на гладком подбородке. Однако взгляд его коричневых, с прищуром глаз мне показался вовсе не унылым и не столь уж сонным от безделья. Он был на удивление довольно пристальным, внимательным, весьма живым, веселым и лукавым. Его бордовая палатка на чуть приметном бугорке пригорка теперь предстала в форме треугольника, точнее больше походила на треугольную (цвета неспелой вишни) призму, лежавшую на одной из ее сторон.
   Солнце взошло!
   Осветило яр, крутые склоны берега, поросшие ольшаником.
   На прибрежную коряжку выполз уж, проплыла пугливая ондатра,
   Лилии-красавицы раскрылись на речном затоне!..
   - изрек он неожиданно опять стихами и, по-прежнему сверля меня своим внимательным, упертым взглядом, вкрадчиво спросил: - И каково оно?
   - Пойдет!.. - отозвался я все тем же одиночным словом, и в ту же самую секунду, поддернув удочкой, тотчас же ее отбросил в носовой отсек (чтобы не мешалась), привскочил-поднялся в лодке, стал торопливо тянуть за леску, перехватывая руками. Я уж было поднял щучку метра на два с половиной от дна, как вдруг... зацеп, словно подцепил глухую, неподвижную корягу!..
   От внезапности препятствия я, удивленный, даже несколько опешил. Но уже мгновение спустя... с жутью, с холодком внутри под ложечкой сообразил: поклевка!.. Леска так же, как и в прошлый раз, слегка провисла, будто замерла, невластная уже ни грузику мормышки, ни течению реки... "Но что же делать? Как поступить теперь?" - возник безотлагательный вопрос, и... в резерве на раздумье совершенно не было ни секунды времени.
   "Дать заглотать живца?.."
   Но в этом случае щука-гигант могла опять обрезать леску выше поводка или выплюнуть его, почувствовав металл мормышки, либо натяжку лески!..
   "Попробовать подсечь?.."
   Но вовсе нет уверенности в том, что та не держит щучку-"живца" за хвост, за середину тела, и крючок мормышки вовсе не в пасти рыбины-испо-линши!
   Получалось: "за" и "против" были совершенно равнозначными, и теперь удачная подсечка находилась исключительно во власти Господина Случая. При этом промедление с подсечкой, даже в самых малых долях времени, было бы сродни полнейшей глупости для опытного рыбака!..
   Был мой рывок обеими руками лески вверх - неимоверный груз теперь был, вне сомнений, на крючке. Однако жуть под ложечкой при этом тотчас же усилилась - нерешительность, "что делать дальше?",сковывала мысли, действия.
   К моему немалому недоумению, груз не только не метнулся в глубь, но даже всплыл-поднялся, приближаясь к лодке. Заметно было, как провисла леска. "Неужто опять обрезала?" - возникло было опасение...
   Я осторожно потянул за леску, но тотчас ощутил спокойное, неспешное сопротивление. Рыбина по-прежнему сплавлялась в полводы чуть позади меня, почти под лодкой. Затем она неторопливо, ровно подалась на сторону, и пришлось удерживать леску уже внатяжку. Решил попробовать попридержать ее, попытать возможность, силу...
   Не тут-то было! Рыба неспешно взяла под уклон и, выдирая леску из моих обеих рук, неторопливо уходила в глубину. Становилось ясно, снасть моя оказывалась слишком слабоватой, чтоб удерживать "речного монстра". Однако непременно нужно было хоть каким-то образом влиять на поведение "чудовища"!.. Стараться чаще воспрепятствовать, мешать его свободе действий, пытаться, по мере возможности, мучить его, изматывать! При этом на катушке были лишь, обычные, пятнадцать-двадцать метров лески... То есть - можно было даже не иметь сомнений, что с ее размоткой этакой силищей до конца, она, конечно же, не выдержит и оборвется! Рыба не шарахалась, не кувыркалась: был лишь мощный, спокойный ее нажим, который немыслимо было сдержать. Уже не терпели руки: уходящей леской больно обжигало пальцы. Теперь она сбегала с рук все более свободно, а рыба при этом уверенно набирала скорость. Я успел, спустя секунду или две, лишь удержать взлетевшее к рукам удилище и тотчас получил по пальцам "педальками" вмиг раскрутившейся катушки.
   Леска потекла теперь с нее совсем уже свободно, фактически без моего участия, разрыв ее был совершенно неизбежен...
   Однако, к удивлению, раскрутка вдруг замедлилась и вскоре прекратилась вовсе. Резервной лески на катушке оставалось не более пяти-шести витков. Похоже, получалось: "мой объект", наверное, почувствовав свободу, решил теперь не напрягаться и привстать. С движением лодки следом за ним леска ослабла снова, ее довольно немалую часть можно было даже успеть подмотать обратно.
   По привычке я схватил в кармане куртки трикотажные перчатки, частенько выручавшие меня при ловле крупняка; на правую руку, в пальцах которой обычно удерживал леску, успел-таки одну из них надеть. Снова ухватив за леску, стал ее неторопливо выбирать и вновь решил попробовать-попридер-жать...
   Неимоверной силы жим последовал незамедлительно. Но вновь по странной, непредвиденной случайности, вытянув из пальцев рук всю имевшуюся леску, рыба отклонилась в сторону и понеслась по кругу. Она уже гнула хлыстик, выдирала удочку. Вот-вот должна была лопнуть леска, от напряга зазвеневшая струной. К удивлению, нажим опять ослаб, леска неожиданно провисла, я успел ее даже еще раз выбрать метров, видимо, до трех, до четырех...
   То, что довелось увидеть пару секунд спустя, повергло в ужас. На сверка-ющей водной глади метрах в девяти от лодки торчком поднялась огромная щучья башка с разинутой зубастой пастью. Мне показалось, что в предбрюшье, в поперечнике, в ней было не меньше сантиметров тридцати пяти, если не побольше. Щучка-живец, словно ус, зависла на ее клыкастой верхней челюсти. Крупный, будто стеклянный, глаз чудовища смотрел в моем направлении, и, мне показалось, всплыло оно из мрачных придонных глубин исключительно с тем, чтоб с пренебрежением взглянуть-увидеть то "мелкое", "ничтожное", посмевшее ей досадить, подстроить пакость. Без волны, без плеска, тем же торчком башка опустилась в воду, и по леске можно было различить, что "объект", как будто вознамерившись напасть-таранить, прямиком помчал-направился ко мне под лодку!.. Где-то под днищем он резко замедлил ход и, было похоже, что скрылся-"спрятался" в ее тени.
   Я начал срочно выбирать прослабленную леску, чтоб придержать ее, не допустить свободного разгона щуки.
   Но то, что случилось потом, мне показалось весьма разумным, даже поразительным со стороны объекта!.. Словно был отлично выполнен неоднократно отработанный прием. Оказалось, находясь под лодкой, рыбина успела развернуться, и, стремглав помчавшись в глубину, учитывала даже направление течения реки, помогавшего ей плыть. Не ожидавший "столь коварного" маневра, я успел лишь подхватить свое удилище, вмиг подлетевшее к рукам. Снова больно получил по пальцам раскрутившейся катушкой. Леска тотчас же стремительно пошла внатяг. Она тонкоголосо тенькнула, будто ойкнула, и тою же секундой лопнула с резким, сухим, словно выстрел, щелчком и легкостью, какая даже показалась неожиданной.
   - Для таких "джуутку-наен", ваших здешних крокодилиц, леску нужно иметь покрепче! - заметил назидательно сосед. - Килограммов тринадцать, пожалуй, потянула бы...
   - Бывает, - с показным спокойствием, но с дрожью в голосе, в руках и с величайшей внутренней досадой отозвался я. - Минут пятнадцать назад еще одна такая же обрезала мормышку. Аж вместе с поводком. Даже не приподнял со дна! А как у вас?
   - Да поймал!.. - прозвучал безрадостный ответ. - Пару, что помельче, закуканил: привязал на берегу. Пару отпустил...
   - Как "отпустил"? - не ждал ничего подобного.
   - Обыкновенно. Восвояси, - услышал пояснение. - Сначала отругал за жадность, за беспечность. Беседовал с ними, воспитывал их. Советовал впредь быть поосторожнее. Затем зевником блокировал им челюсти, отцеплял крючок.
   И продолжал:
   - Слишком крупны! Таких я называю бабами-ягами. Тех, которых взял, предложу соседским старушкам. Пусть делят. Щук себе беру от силы трехкилограммовых.
   И хотя его слова звучали как "гром средь ясных небес", первое, что сразу заскулило-заскребло внутри, было крайне жгучим, острым чувством стыдобищи за свою самонадеянность, за свою гордыню, за свое намеренье, в общем-то, поиздеваться... над простым, открытым, совершенно безобидным человеком. То есть посмеяться, поиграть на нервах, поглумиться...
   Стараясь выглядеть спокойным, в меру флегматичным, сообщил ему:
   - Я не брезгую и до шести. Считаю, их мясо ничуть не хуже. Крупнее - да: они, конечно, суховаты. Та, что убежала, - давно уж перестарок. Жалеть такую не имеет смысла. - И продолжал: - Чуть удочку не выдрала из рук! Катушку едва не сломала!
   Я подмотал оставшуюся леску, сел за весла.
   Сдав лодку несколько назад, вышел-выплыл из зоны его забросов - и встал на якорь. Теперь необходимо было срочно привязать на удочку мормышку заново и по возможности скорее оснастить свою вторую, "тяжелую" поводковую снасть. С более толстой и прочной леской, с более крупным крючком и почти полуметровым поводком.
   "Вот так угодил под образцово-показательный урок, чтоб впредь неповадно было!" - заныло в груди неприятной тягостью.
   К тому же получалось, что испрашивал у Господа благословения на эту свою подлянку! - ужаснула неожиданная мысль.
   - А те, что "помельче", на шесть-то потянут? - полюбопытствовал я.
   - Побольше!.. - откликнулся тот. - Килограммов восемь, девять.
   - Съедобны и они! Разница невелика, - отозвался с видом знатока.
   Изловив в ведре живца, я прикрепил его к цевью крючка мормышки, чтоб не срывало, как вдруг услышал неожиданное: - "Ух!.." Пришелец восседал в своем суденышке, отпрянув взад; его удилище гнулось-дергалось в страшном натяге. Лодку разом развернуло-выставило носом по течению реки, ее упругий овальный борт погнал по воде круги.
   Оставив в покое снасть, был вынужден понаблюдать: "поймает или нет?" А в случае поимки рыбины, хотя б спросить-прикинуть вес. С тоской и горечью спортсмена, уступившего лыжню, отчего-то очень захотелось сопоставить "эту", пятую его, относительно "своей", только что оторвавшей леску.
   - Еще зацепилась? - не нашелся сказать ничего иного, более подходящего.
   - Похоже на то, - прозвучал ответ, достойный "остроумия" вопроса.
   Сомнений более не оставалось: к здешней яме, видимо, не далее как утром подошли великанши-щуки, их было много, они жировали. То есть предоставлялась уникальная возможность изловить их пару-тройку штук, и упустить столь благодатный случай было бы, по меньшей мере, величайшей глупостью, даже чем-то вроде преступления для рыболова! Азарт охотника захватывал и будоражил; чувство предвкушения близкой, неминуемой удачи сладковатым катышком подступало к горлу.
   - Опять яга! У вас здесь все подобные, что ли?
   - Самому в диковину! - отозвался я. - Намека не было о столь чудовищных! Тем более на яме, где находитесь. Ее у нас так и зовут - "Пустая"! Подплыл-то было вам сказать, что зря стоите! Однако, надо же!.. Воистину рыбалка - дело непредсказуемое! Вчера на здешних тонях щучка попадалась до кила.
   Тем временем рыбина сделала точно такой же маневр! Показавши голову, она, как и недавняя моя, сумела ослабить леску, приблизившись вплотную к лодке и столь же мощным неожиданным рывком метнулась по течению реки. Однако леску "этой" оторвать не удалось: затрещав, сработал тормоз на катушке, да снова согнулся в неимоверном натяге тоненький хлыстик удилища. Пришелец довольно долго давал ей поплавать, то отпуская, то подкручивая леску, а затем решительно - хоть и с трудом, с напрягом - поволок громадину к лодке. Та, похоже, выдохлась уже совсем. Начались ее подъемы на поверхность, и были они почти без рывков, без всплесков. Пару раз она беспомощно показала брюхо, словно падала-заваливалась на спину. Ее вялое сопротивление теперь уже вызывало жалость. Было совершенно очевидным, что сосед одолел и эту, и можно было полагать, что выловил ее.
   - На сколь, примерно?
   - Пожалуй, ближе к десяти. Вам не нужна взамен сбежавшей?
   - Да куда такую, в самом-то деле! - нерешительно отозвался я, вновь застигнутый врасплох неожиданным оборотом дела. Крепко помянул в сердцах недобрым словом свой дурацкий, не в меру болтливый язык, зачем-то намоловший-ляпнувший "о суховатости их мяса", о "щуке-перестарке" и откровеннейшую ложь о том, что "не брезгую до шести..."
   Спустя еще минуты три или четыре рыба темным бревнышком стояла смирно подле борта лодки Незнакомца, покорно дожидалась участи.
   - Ну-с, как звать-величать? - вдруг грубо воскликнул тот.
   Опешив от бесцеремонности вопроса, я уж было вознамерился выдать столь же кувалдный ответ, что зовут меня "Васькой Рыжим", как вовремя сообразил, что обращались не ко мне, а - к рыбе!..
   - Машкой али Галькой?.. Катькой или Наташкой? Не слышу! Имя-то, небось, имеешь? - грозно спрашивал он и назидательно заметил, - в вашем положении, сударыня, играть в молчанку я бы не советовал!
   Собравшись с силой, щука разинула пасть, зашевелила хвостом, попыталась вырываться. Держа свою снасть внатяг, Незнакомец дал ей несколько отплыть, пустить на воде бурун, и вновь подвел, будто подчалил к лодке.
   - А сколько годков? Наверное, лет сотню прожила. В этом возрасте пора бы поумнеть! Неужто не смотрела, что хватаешь? Это же была приманка: на рыбку-то непохожая вовсе! - сердито ругался он. - Чего молчим? Быть может, подслеповатая? Тогда купи очки и плавай в них. И ничего постыдного в том нет: очки носят многие, - продолжал он более миролюбиво. - Была бы в очках, глядишь, не стояла бы здесь, со своими глазищами. Не пялила бы их на странное живое существо на лодке, а плавала бы с подружками...
   "Однако мужик с юморком!.. " - с удивлением отметил я.
   - Чего уставилась? Наверное, являешься боярыней речною, столбовою! Наверное, вельможей? Наверное, не сомневалась, что - неприкасаема! Зазналась, поди, совсем! Считала, что нет на тебя ни власти, ни управы! Так или не так? А ну, признавайся, бестия зубастая! Не слышу!.. - не унимался он.
   - Спросить бы, много ли их прибыло и долго ли намерены мешать рыбачить? - как показалось мне на этот раз, я отыскал удачное словцо.
   - Слышала? - воскликнул он. - Товарищ хочет знать о численности полчища, о сроках пребывания в районе. Выкладывай начистоту!.. - И еще через пару секунд, обращаясь непосредственно ко мне, сказал: - Сообщила, что - довольно много. А сколько - и сама не знает. Но недельку сговорились попастись.
   И добавил, глядя на меня:
   - Если нагрянули нынче, деньков четыре-пять - полнейшая гарантия! А то и дольше. Глубинная крупная щука - рыба непугливая. Места полюбятся - месяц может проторчать. Удивительно, как мелкая у вас здесь клюнула!..
   - Действительно, странно, - поспешил скорее согласиться с ним и выдал версию: - Скорей всего - она случайная... Либо сумасшедшая!
   Я сидел в лодке, облокотившись на выступы у рукояток вёсел и свесив при этом руки. Внешне беззаботно отдыхал, наблюдая за дурачеством соседа, внутренне - давно уже испытывал избыток нетерпения скорее продолжать рыбачить. Удивительным, загадочным при этом оставалось то, что Незнакомец, совершенно не имевший представлений о рельефе дна в окшёвских водах, встал на яме столь удачно, что имел возможность не только зондировать спиннингом всю ее площадь до самых границ, но и лодкой, словно шлагбаумом, перекрыл проход в ее левой, вдоль продольного свала, части! Получалось, что возможность проплыва над ямой посторонней лодке исключалась как с левой, так же и с правой ее стороны!.. По обыкновению, мешать рыбачить лодочникам-спиннингистам мы, рыболовы-сплавщики, считаем делом непорядочным и никогда себе того не позволяем. При этом, судя по размерам ямы, по ее подмоинам, по бугоркам с двумя коряжками вблизи от свала, я почему-то даже не имел сомнений в том, что "главный штаб", "основное логово" явившейся с каких-то далей щучьей стаи находились именно на линии его стоянки - метрах в двух-пяти от лодки, справа от него! Незнакомцу непременно нужно было пробовать метать приманку вовсе не к фарватеру, а - "ниже по реке" и даже в направлении "немножко к берегу"! Траектория точек щучьих поклевок была явной тому подсказкой! Вместе с тем своей спиннинговой снастью Пришелец не мог облавливать именно центр их логова, поскольку находился непосредственно над ним, и сам, не ведая того, довольствовался только околотками участка! Нужно было срочно принимать какое-то благоразумное решение, при этом (боже упаси!) не выдать истинности обстоятельств и, уж тем более, помалкивать "о центре логова".
   В сущности, таких решений было два.
   Можно было вновь пройти по той же траектории от "секретного прохода" до "пустой", что было бы, конечно, нелогично относительно своей же болтовни "об отказе от крупных щук". Вариант второй был срочным, авантюрным, неудобным, но предпочтение склонялось непосредственно к нему. Пользуясь беседой незнакомца с рыбой, можно было со спокойной совестью проплыть над ямой прямо в зоне его забросов, поскольку "забросов" покамест не было как таковых. При этом под предлогом своего ухода "со стоянки великанш" нелишне было бы проплыть-спуститься по реке, разведать их наличие на нижних, соседних участках! Рискнуть-поискать свою "золотую жилу", свой личный, как говорится, нетронутый "Клондайк".
   Не медля больше ни секунды, я снялся с якоря, скорее "смайнал" приманку на дно и, слегка подгребая левым веслом, чтобы сплавляться лицом к незнакомцу, подался в дрейф. Лодка, встав почти что поперек течения, пошла-поплыла над ямой. Похоже, Пришелец решил отпустить и эту и выговаривал ей о том, что той досталось побывать в "плену у человеков", что она обогатилась редкостным для рыбы опытом общения с людьми, и это обстоятельство должно не только выделять ее из общей массы их "зубастой, хищнической братии", как особь новой, более цивилизованной формации!.. Но ныне ей необходимо, наряду еще с двумя ее товарками, то бишь со столь же учеными, "посвященными в вере сестрами", отпущенными восвояси в их "рыбий мир", нести неустанную миссию просвещения в их стаде (то бишь в их общественном собрании) и проповедовать прочим "братьям и сестрам" о том, что не рыбы лишь да раки обитают на их "водяной планете"! Но есть иные (небесные!), более цивилизованные существа, способные их удить для пропитания или же ради забавы.
   - Пожалуй, сплаваю-подамся вниз. Проплыву-разведаю, что там? - дрейфуя вблизи его лодки и работая-поддергивая удочкой, сообщил соседу.
   - Вот видишь!.. - укоризненно воскликнул тот. - Из-за вас, больших и бестолковых, товарищ вынужден податься в дальние края! - И продолжая "наставления", проинформировал ее, какие блюда можно приготавливать из мяса щуки. Особенно со смаком говорил о щучьем заливном с горошком, с красным перцем, о щуке, фаршированной ее же собственной икрой и рисом, о щуке закопченной на ольховых или можжевеловых дровах, о щучьих парных котлетах с луком, с чесноком в томатном соусе, о щуке в кляре и др.
   Я уже почти проплыл всю яму, когда увидел, что в руке его сверкнули тяжки зевника, привязанного, видимо, шнуровкой к лодке. Минуты полторы, напоминая чем-то стоматолога, он корпел над ее раскрытой пастью, и вдруг, махнувши на нее рукой, словно благословлял ее. Пару мгновений спустя темную щучью спину, относимую течением от лодки, можно было видеть на поверхности воды, а затем, словно бревнышко-топляк, она ушла, исчезла под водой, будто растворилась там же, чуть поодаль от него.
   Поклевки на яме не было. Впрочем, странности в этом не было тоже. После двух столь нашумевших случаев, (тем более, один из них с отрывом лески) было бы, пожалуй, странным не насторожиться прочим особям, находившимся в речной округе.
   За ямой - небольшая плоская возвышенность метров до ста длиной и около сорока к фарватеру. С перепадами глубин по сторонам метров до полутора, до двух. И хотя на ней имелись пара интереснейших коряжек, здесь испокон веков целесообразно было удить донной удочкой на червяка, опарыша, ручейника, горох подкарауливать плотву, язей, лещей. Но только уж не хищника! Конечно же, поклевки не было. На всякий случай, для гарантии, не поленился, отошел-отплыл к фарватеру и, возвратившись несколько назад, продернул-сплыл вблизи ее продольного свала. Результат оказался тем же: ни потяжки, ни тычка, ни даже зацепов за дно.
   Далее - снова низина метров до сотни длиной. Называется "напротив бакена". На другой стороне реки, за фарватером - цилиндрический красный буй. Он установлен невдалеке от мелей довольно высокой подводной косы, чтобы большие окские суда обходили слева опасный для них участок. Года четыре назад в него, на полном ходу, угодила моторная резиновая лодка с пьяным рыбаком. Говорят, как кукла, улетел с нее метров на семь, на восемь. И, как ни странно, не случилось ничего ни с ним, ни с лодкой. Не кричал, не звал на помощь. "Купаясь", подождал, пока та подплыла к нему, взобрался на нее, помчался дальше.
   В низине "напротив бакена" - и бугорки, и рытвинки, есть мелкий коряжник с множеством проходов в нем. Место интересное. Здесь попадается не только щука! Не редкость - крупный красноперый окунь, судачок. Как-то нащелкал в ней целый рюкзак окуней граммов до пятисот. На этот раз поклевок не было.
   Проплыл впустую и последующую яму, именуемую "у берез". Напротив нее на высокой прибрежной ступеньке десятка полтора, быть может, два редких, не столь уж старых берез. Яма, в общем-то, довольно перспективная: щука ее не чурается. В ней, почти под берегом, "зубастая" таится часто. Порой на этой яме их случается поймать штук до пяти подряд и обычно "с ходу", с первых же пробных заплывов. При этом попадается весьма не мелочь: килограммов до полутора, до двух. В редких случаях - до трех.
   Поклевок не было ни здесь, ни ниже по реке. Лишь на свале косы "напротив рябин" - его еще именуют Шумным: там, словно десятки маленьких моторчиков без устали работают в воде, образуя на ее поверхности множество шумливых вспучин и массу небольших водоворотов, - поддел двух мелких судачков граммов до шестисот и, похоже, выдрал из норы, такого же весом налима. Спускаться дальше, к Мокрому рогу, не имело смысла. Там скорее поймаешь на донную удочку стерлядь, либо зацепишь сома, чем выдразнишь судака или щуку.
   Покрутившись еще с десяток минут на "вертячинах" свала и не услышав больше ни одной поклевки, решительно повернул "в обратную" и, что есть силы, помчался назад.
   "Да что ж творите, в самом-то деле, колоды плоскоголовые! Издеваться настроились, что ли? Я ведь могу рассердиться, собственно говоря!" - различил вдруг вскоре слова Пришельца и поспешил обернуться на голос.
   Спиннинг в его руках был "в дугу", невдалеке от лодки возник огромный бурун.
   "Торчи теперь на привязи, как верблюдица! Я человек терпеливый. Могу сидеть, держать хоть час, хоть два! - грозился он и более миролюбиво продолжал: Звать-то как?.."
   Все!.. Сомнений более не оставалось. Участок с крупняком был мной теперь определен довольно точно, и резерв во времени так называемого "утреннего клева" еще имелся весьма солидный.
   - Ну, как? - спросили мы друг друга едва ль не голос в голос.
   - Считай, что по нулям, - отозвался я, притормозивши лодку. - Пару мелких судачков поднял-взял на "шумном свале" и такого же весом налима. А здесь, у вас?
   - Намного хуже! Вторую отпускать приходится.
   - Однако, ситуация у вас действительно забавная! - согласился я. - Нельзя сказать, что не клюет, и в то же время - без улова. Вот напасть-то подвалила-подошла: не ждалось, не думалось! Видимо, придется подаваться выше по реке. За паром, к затону.
   - Говорите, судачки на "шумном свале"?.. Я его отыскать сумею? - неожиданно прозвучало в ответ.
   - Проще простого! - отозвался я как можно поскорее и, указав рукою по реке, сказал: "Вон две большие красные рябины на обрыве берега. Вода там постоянно будто закипает". И прибавил-пояснил: - Со спиннингом обычно там встают на яме, несколько ниже вертячин, приманку пуляют либо на плато, либо на свал. Поклевки, обычно, под свалом. Коряг там нет, а рыбка водится.
   - Судачок стремнинки уважает! - загорелся взглядом незнакомец. - Пожалуй, прогуляюсь-ка туда. Неплохо бы судачка-то!.. Давненько не выуживал!.. - И неожиданно представился: - Зовут меня Николай.
   - Александр, - отозвался я.
   Однако все выходило очень и очень удачно - местечко неожиданно высвобождалось. С чувством ликования в душе, со сладковатым катышком под глоткой, я с силой отжался веслами и, свернувши с прежней линии налево, чтобы плыть как можно ближе к берегу, помчался дальше. За кормой веселым говорком опять зажурчала вода; кружевной дорожкой, с массой пузырьков по сторонам и "водокрутками" от вёсел потянулся параллельно с берегом сверкающий, бурлящий шлейф.
   Было видно, что Николай уже сматывал удочку. Он крутил теперь катушкой не периодически, как это делают во время ловли спиннингом на "виброхвост", на "твистер", на "живца", а беспрестанно, без обязательных при этом пауз.
   Впрочем, можно было мне теперь не торопиться. Можно было даже имитировать гребки, чтоб не уйти-уплыть излишне далеко.
   Вот он, положив на лодку спиннинг, перехватывал-тянул руками за веревку, поднимая якорь, и было видно - лодка поплыла, сносимая течением. Вот он взял руками рукоятки вёсел и погреб вниз по реке, глядя, вероятно, на меня, а я в свою очередь - на него. Все!.. Можно было более не сомневаться, что пара-тройка щучек-крупнячков у меня, как говорится, была в кармане. Можно было теперь быть вполне уверенным в том, что есть-таки чем похвалиться перед домочадцами, похвастаться перед друзьями!.. Пара-тройка крепких куканов на подобный случай всегда найдется и в моем объемном, сшитом по заказу рюкзаке!
   Вот уже остались позади провал под "ржавою плитою", смежные береговые ямки, коряжник с тайным проходом в нем!.. Однако для "отвода глаз" у Николая, нужно было удалиться-отойти еще немножечко подальше. Чтоб не подумалось ему о том, что слова мои не соответствуют поступкам. Непременно следовало начинать сплавляться не ранее того, пока тот сам не доберется до рябин, не сбросит якорь. И сей момент теперь неотвратимо наступал. По прикидкам получалось, что минуты через три, через четыре. Выхо-дило, что начать - теперь свободную! - "решающую" тоню предстояло либо где-то с середины "трав", либо от "зеленого мыска" у заводенки.
   Приближались "камни" - вспомнилось про пареньков...
   Решил на этот раз не оплошать: заблаговременно отплыть от берега, чтобы не мешаться им.
   Да, оба находились там же, подле валунов, но угораздило додуматься забраться в воду босыми ногами, закатав штанины джинсов до колен.
   "Однако, для такой рыбалки вода давно уже холодноватая! Ведь могут простудиться ненароком!" - возникло опасение за них обоих; и этот неприятный факт в один момент лишил душевного спокойствия, назойливым и нестерпимым зудом заиграл, засвербел на нервах. Нужно было непременно постараться вывести их из воды. Снова, с крепким ругательным словом, подумал о беспечности родителей, отпустивших столь еще соплячат-малолеток одних на Оку. Да мало ли что может на реке произойти-случиться!..
   Вспомнился еще один довольно жутковатый случай сравнительно не столь уж давних лет. Похоже, неслучайно было суждено мне переплыть в тот день Оку в районе Дмитриевых Гор и подойти к мыску, именуемому нами, рыбаками, "скользким".
   Мысок тот будто специально создан для "ловушки" зазевавшихся прохожих! Поджатый крутизною берега на самый край, он неприметный, крохотный и с виду совершенно безобидный. Всего-то метра три, три с половиной по длине и сантиметров семьдесят по высоте, всегда немножко влажного суглинка, пологим скосом зависает над водой. Под ним же - постоянная подмоина метров до полутора, до двух по глубине, с неторопливой, внешне спокойной завертиной. Весьма нередко тяжелые комья суглинка падают с него, довольно шумно ударяя по воде, но мысок не размывается, не исчезает! Каким он был лет сорок-сорок пять назад, таким же серым и пологим, метров до полутора, до двух в проходе по нему, и продолжает оставаться. Похоже, мокрый суглинистый пласт, по мере его размывания, постоянно выпирает из-под берега - тем и сохраняется в прежних своих объемах. Коварство этого местечка в том, что в жаркие летние дни суглинистая мокрота мыска немножко сверху подсыхает тонкой коркой, создавая полную иллюзию сухого, безопасного, удобного для прохода участка. По сторонам же от мыска, словно некая приманка, и песочек, на котором можно отдохнуть-позагорать, и почти отвесная ступень сухого желтого суглинка, уходящая на доступную для ныряльщиков глубину. Там, под этой ступенькой, почти вплотную с берегом, не только богатейшее судачье-щучье обиталище, но также - на потеху сильным молодым парням - огромное семейство раков и налимов в норах!..
   Однажды, непосредственно при мне, какой-то невысокий, шустрый, кривоногий рыбачок - как оказалось, находился малость "под шафе" - явился "на мое присутствие", чтоб "пообщаться с кем-нибудь из рыбаков" и "порыбачить донками". И только с лодки я его предупредил, чтоб был поосторожней на мыске, а он успел мне возразить, что ничего серьезного с ним здесь произойти не может, как руки-ноги у него в одно мгновенье оказались выше головы... С падением его с мыска вода искристо разлетелась брызгами и разошлась от берега полукругами. А еще секунд через пятнадцать-двадцать он, гребя руками, был уже в районе рачьих нор, метрах в десяти-двенадцати ниже по реке, искал-выбирал местечко, где можно было бы за что-то ухватиться, выбраться.
   Тогда я, помнится, прикинулся глухим.
   Уже на берегу он, находясь в одних трусах и матерясь последними словами, выжимал-сушил одежду, каким-то чудом умудрившись развести костер.
   Дожидаясь окончательной ее просушки, он пару раз неторопливо "причастился" из бутылки-полторашки с розоватой жидкостью и дважды молча, глядя на меня, закусывал. Предлагал было выпить мне, по его словам, "глухой тетере", знаками показывая на бутыль, закуску и стакан. Но я наотрез отказался: сослался, что за рулем.
   Наконец одевшись и собрав рюкзак, он, громко разговаривая сам с собой, пообещал себе, что никогда ноги его не будет в этом "распроклятом" месте, и, было видно, в самом деле не на шутку рассердился на него. Он вскинул на плечи рюкзак и решительно пошел-отправился в обратный путь. И только было я опять предупредил его, чтоб был поосторожней на мыске, а он откликнулся в ответ, что дважды на одни и те же грабли уж постарается не наступить, как ноги его поскользнулись... Он шлепнулся, завалившись на бок. Однако умудрился извернуться, сесть на задницу и в той смирной и забавной позе малышей, что при родителях катаются со специальных детских горок, съехал-соскользнул вперед ногами снова в ту же самую завертину.
   На этот раз он молча, быстро ринулся-погреб теперь вверх по реке и вылез-выбрался на отмель на правом верхнем от мыска песчанике.
   Не обернувшись, не сказав мне на прощание ни слова, он скорым шагом удалился метров за сто пятьдесят по берегу, вновь разнагишался там, расположившись около свалившегося с яра дерева, сумел опять развести костер, достал стакан и "полторашку".
   ...Еще с середины реки, помнится, я различил-заметил лодку на песках, немножко выше от мыса. Там же красовались двое молодых парней лет шестнадцати-семнадцати в одинаковых темно-зеленых плавках. Они с немалой осторожностью прошли по скользкому откосу, секунд на пять исчезли за кустарником, разросшимся на низеньком обрыве над водой, и, появившись вновь теперь уже на "нижней" левой стороне песков, неспешно подходили к вспучинам сухого, рыжего суглинка. Поначалу я решил, что оба подались-направились нырять за раками. Но еще минуты полторы спустя уже не сомневался в том: они "подстерегали" непосредственно меня, выходя на траекторию моего движения к мыску в их направлении.
   Третьим в лодке, на ее носу, затащенном с воды на берег, сидел-оставался мальчонка лет, наверное, восьми в такого же цвета, как и "у старших", плавках. Держа в губах надувную пипку и раздувая щеки, он старался ртом наполнить воздухом свой разрисованный цветками и утятами прозрачный спасательный круг, уже облегавший его под мышками.
   Однако мой ориентир был точно на мысок, в район их лодки, и я, отжавшись порезче правым веслом, несколько подкорректировал прямую курса. Заметив это, парни выжидающе привстали, продолжая наблюдать за мной, а затем, опять исчезнув за кустами, вновь появились около мыска, словно выходили под дорогу.
   - Дядь, закурить не будет? - баском спросил один из них, что был покоренастей и постарше.
   - Не курю, - отозвался я.
   Вдруг за мысом берега на изворотине, что ниже по реке, как раз напротив выхода в Оку с затона Дмитриевых Гор, раздались голоса и смех, и человек со спиннингом возник на тамошнем приступке яра. Парни сразу же направились туда, зашагав неторопливо по песчаникам.
   Я, чтоб как-то более по доброму "разбавить" столь сухие отношения при нашей встрече, притормозивши лодку, крикнул им:
   - За раками полазить-понырять собрались что ли, мужики?
   - За ними.
   Тем временем лодка успела замедлить ход, остановиться - и не удерживай ее на месте веслами, давно бы уже пошла-подалась за ними следом, сносимая весьма значительным течением реки на ямах около мыска.
   - Есть раки-то?
   - Попадаются. На той неделе восемьдесят штук поймали.
   - Крупные?
   - Мелких не брали.
   Парни отошли уже с полсотни метров в направлении явившегося на приступке спиннингиста, как у мыска раздался странный всплеск, заставивший интуитивно обернуться...
   Картина, что предстала в тот момент передо мной, была поистине пронзающей и страшной. В пузырчатой пене завертины, в арочном жерле подмоины, под ее нависшим козырьком, словно в черной пасти серой башки какого-то подземного берегового чудища барахтался их паренек. Его с великим чудом удерживал почти пустой прозрачный круг с незаткнутой, по-видимо-му, пробкой. Он не кричал, поскольку беспрерывно кашлял, дергая руками, уже поперхнувшись водой. Секунда, другая - и его могло затащить в кольцо завертины, с весьма неслабым внутренним течением, потянуть ко дну почти восьмиметровой ямы...
   - Мужики, пацан в подмоине! - заорал я диким, незнакомым голосом, сжимая крепче ручки вёсел, чтобы поспешить на помощь, и при всем при этом, понимая, что мне его спасти нет никакой возможности.
   Оба, тотчас же сообразив, в чем дело, уже неслись-летели в направлении мыска. Старший - лишь малейшее мгновение скрывался за кустами, разросшимися над водой, и, мелькнув одной секундой на мыске, уже взметнулся брызгами в водовороте. Второй нырнул перед кустами, наперерез течению, и вплавь устремился к нему навстречу. Паренька они успели ухватить почти одновременно, обнаружив всплывший среди белой пены глянец пузыря спасательного круга с мизерным остатком воздуха.
   К удивлению, откашлявшись, паренек самостоятельно шагнул-забрался в лодку, уселся на ее носу. Он долго, безучастно слушал братьев, кричавших на него за то, что тот без их согласия вылез-выбрался из лодки и пошел по столь опасному мыску.
   Неожиданно он сам набросился на них, заявив, что во всем виноваты они. Что они ушли, оставили его одного, а у него никак не надувался круг!.. К тому же он не знал, что мыс столь скользкий и опасный. Лишь после этого он вдруг заплакал, заявил, что чуть не утонул, что крепко осерчал на них и более не станет с ними разговаривать.
   Парни сразу же смягчились, не зная, чем теперь им возражать ему, и начали упрашивать не говорить о случае ни матери, ни батьке, ни сестрам, ни соседям, ни деду с бабкой, ни его дружкам. Обещали-поклялись купить ему за это в магазине много леденцов, медовый пряник и какую-то забавную игрушку.
  
   Гребок, еще гребок, еще!.. На добрую сотню метров лег-распростерся шлейф потревоженной водной глади, журчащий за кормою лодки. Мириады блесток, отражавших ослепительное солнце, разыгрались на его немножко выгнутой дугой дорожке. Сплошным, слегка голубоватым отсветом повсюду сияла река. Берега с их отражением в воде, словно золотая рама зеркала с его гигантской сверкающей плоскостью! Теперь и дальние (восточные) яры были без пятнышка тени и, казалось, что не только ярко-желтая листва деревьев, но и медно-красные, суглинистые стены Кручи, серо-рыжие обрывы на ярах, промытые волной до белизны песчано-пляжные участки, - все, совершенно все, будто сговорилось беспощадно ослеплять глаза своими утренними, яркими раскрасками.
   Становилось жарко. Давно уже пришлось снять куртку, свитер, расстегнуть воротничок рубашки.
   Кареглазые, темноволосые, похожие на цыганят парнишки, щурясь от слепящих бликов на воде, смотрели неприветливо и молча.
   - Как, мужики, дела? Немножко получается? - притормозивши лодку, спросил у старшего.
   - Ой, дядь, как нынче повезло! По ухе и жарехе наудили, и даже больше! - охотно отозвался тот.
   Около них на палке-рогатке, вонзенной в песчаное дно, вместо садка в полводы висела их емкая сумка с рыбой, сшитая из прочной белой мешковины.
   - Плотвички?
   - Окуни, подъязки.
   - На червячка?
   - На кузнечиков и короедов, - ответил он, и сразу же участливо спросил: - А у вас удачно?
   - Невезуха полная! - воскликнул я с неменьшей откровенностью. - Будто сглазил кто утро! Одна из щук обрезала леску аж с поводком, другая оторвала. Поймал вон с пяток мелочевки.
   - Ой, как обидно! - последовал сочувственный ответ. - Ну, может быть, еще повезет. День впереди! До вечера времени много.
   "Умный парнишка, однако! Смог даже вывести на откровенность!.." - сложилось в мыслях, и теплой легкою волною нахлынули-поплыли размышления: "Вне всяких сомнений - братишки. Причем, не дачники!.. Слишком уж в простоватых, скромных одеждах они для отдыхающих. Неужели в этакой глуши, в Окшёве, где проживают лишь пенсионеры да мужичок Юрас, обосновалась молодая парочка? При этом, судя по детишкам, супруги недурны собой! Но явно не "белой кости"!.. Не из "крутых", не из богатеньких. И даже, пожалуй, не средний, а бедный класс!"
   И про себя решил-подумал, что первую же щучку, а то и двух, которые окажутся в пределах килограмма, нужно будет отдать-подарить понравившимся мне парнишкам. Пусть порадуются сами, удивят-порадуют родителей. "Интересно, однако, что скажут им?.. - возник немножко ревностный вопрос. - Поймали сами... Или же - что подарил-таки какой-то незнакомый дядя?"
   Впрочем, это было совершенно безразлично, вовсе непринципиально для меня.
   - Мужики, я вот чего хотел бы подсказать!.. - исподволь, с подходцем, воскликнул паренькам. - Сентябрь ведь на дворе!.. Это, однако, осень! Сентябрьская жара обманчива! С голыми голяшками в воде в сентябре не удят: можно застудиться, захиреть. Заполучить болезнь суставов, ревматизм, чахотку. Как бы потом жалеть не пришлось об нынешней этой рыбалке! Также судно проплывет, может сбить волной, ненароком искупать в одежде... Рыба-рыбой, а здоровье дороже всего золота мира! Попробуйте ловить пониже. Там вдоль берега поглубже - в воду залезать нет смысла.
   - Мы осторожно. Если зябнем, сразу же выходим, бегаем. Там, где вы сказали, не клюет, - отозвался старший.
   - Смотрите, мужики! Мое дело предостеречь, - растерялся я от довода парнишки. - А вам решать, чего важнее. На рыбалке главное - не простудиться. Не стать инвалидом. Не хворать, не мучиться потом! Не схватить менингит, пневмонию, с осложнением на голову и уши, не застудить бы ноги, почки!.. Почки болят сильнее зубов. Калеки, больные люди стране не нужны! Они для всех являются обузой!.. - постарался их обоих вразумить как можно жестче и, отжавшись веслами, подался поскорее дальше.
   Гребок, еще гребок, еще. Ну, вот и "травы". Вот и приближается мой "звездный час"!..
   Сомнений более не оставалось, что Николай на якоре, бечевой которого он закрепился с борта справа. Лодка его замерла поперек течения - явный признак ее стоянки. Теперь можно было сплавляться мне. Впрочем, щуки могли подняться выше по реке! Дно здесь, собственно, тех же глубин, как и в районе "Пустой". К тому же, если еще с полсотни метров сдать-отойти от "трав" по направлению к фарватеру, там тоже есть ямки, коряжки... Правда - не очень-то перспективные. Так называемые "проходные", по большей части - бесполезные, безрыбные.
   Польстило душе и то, что пареньки, по-видимому, вняли моему совету. Побегав взад-вперед по берегу, они вдруг неожиданно исчезли, и еще минуты через три-четыре сизая струйка дыма раскурилась-поднялась над валунами. Все выходило исключительно по-моему, все получалось самым наилучшим образом.
   Теперь мне можно было даже не спешить, не торопиться.
   Теперь мне можно было даже смаковать в душе минуты подступающего сладостного торжества, минуты моего неотвратимого, по-видимому, главного, возможно, даже впредь неповторимого, успеха в жизни!.. И я поплыл, слегка подруливая веслами, с немалым вдохновением "играя" удочкой.
   Сплавляясь в сторону "Пустой", я миновал парнишек, "ямки", "беленький песочек", "ржавую плиту" и приближался было уж к коряжнику с проходом в нем, как словно что-то подтолкнуло обернуться-глянуть по реке, по направлению к затону!..
   Там, выплыв-вывернув из-за парома, две лодки зеленого цвета, сверкая мокрыми концами вёсел, мчались вниз по направлению ко мне. Малиновый "Москвич" и бежевая "Нива" пристроились за бугорком на берегу на перевозе рядышком с моей машиной. То были молодые "начинающие" рыбаки Олег и Виктор с их прелестницами женами - Викой, Машей.
   Обе пары так же, как и я, из Меленок. Из моего родного городишка, известного разве лишь тем, что в нем когда-то проживал один из замечательных писателей России Александр Иванович Куприн, работавший в уезде землемером, жил, учился в местной средней школе, бывшей некогда гимназией, начальник первых русских космонавтов генерал Николай Каманин, и, как ни удивительно, ни странно, но именно в Меленках двести с лишним лет тому назад создали первую российскую пожарную команду из числа городских пожарных команд. Недавно ее здание снесли, а на фундаменте построили-воздвигли новый двухэтажный торговый центр, который тоже зачем-то назвали "Меленки".
   Парочки обычно начинают ловлю "от меня", и резон в том есть. Во-первых, знают, что не в правилах моих "крутиться" там, где нет поклевок. Во-вторых, имеют некий шанс определиться... Выведать-узнать уже разведанную мною обстановку относительно участков клева. Между нами мы дав-но уж не таимся об успехах дня, и, в общем, можно говорить, что без обмана сообщаем, "кто чего поймал". Весьма нередко эта информация приносит нам обоюдную пользу, увеличивая наш улов.
   На этот раз присутствие супругов на участке ниже "желобка" было крайне нежелательным, немыслимым, недопустимым!
   Я немедля вывел из воды приманку, схватился за рукоятки вёсел и, что есть сил, помчался им навстречу. Нужно было постараться поскорей продернуть вверх как минимум примерно пару с половиной сотен метров!..
   Увидевши мой разворот в обратную, на лодках тотчас же притормозили, прекратив грести, стравили приманки на дно, и, сплавляясь в направлении ко мне, все разом (вчетвером) приступили к ловле. Замелькали "вверх и вниз" их удочки над водной гладью. У парней - поэнергичнее, порезче. У женщин, по обыкновению, неторопливо, мягче. Раздалось привычное: "Привет-привет!" и "Как дела?"
   - Никак!.. - отозвался я и удрученно продолжал: - Две мелких щучки граммов по семьсот да пара судачков по полкилишка. Дал тоню от "белого бакена" аж до "рябин". Внизу, почитай, ни поклевки. Взял всех вверху, в районе "до овражка Кручи". "На шуму" поймал налимчика. Оставил на потеху курам: пусть клюют, несут с него яиц побольше. Решил подняться снова вверх, порыскать там. - И полюбопытствовал-спросил: - А вы?.. Не дергали? Плывете только что ли? Что-то не заметил вас, когда подъехали.
   - Дали пару тоней за паромом, подле ручья. Они вон щучку поймали, - отозвался Виктор, кивнув на своих друзей-соседей.
   - Не они, а он. То есть это я, - горделиво, с некой долей нарочитой шутки, пояснил Олег.
   - Хорошенькую?
   - Граммов восемьсот.
   - На виброхвост, на ротана?
   - На гольца. В Осинковском ручье корзиной наловили.
   - Мог бы подождать, покуда Вика выудит-поймает. Кавалеры дам вперед, обычно, пропускают, - с улыбкой отозвался я и с любопытством ожидал ответа на свою, как показалось мне, удачную остроту.
   - Ана пакуда удочку падергивать как следует не научилась, - громко раздалось под местный диалект, с неожиданной и нетипичной для Олега преднамеренной заменой буквы "о" на "а" в словах "она", "пакуда" и "подергивать". И уж совсем излишне пошутил-добавил: - К таму же рыбам, предста-вительницам женской палавины, навряд ли будет интересен живец-голец от Вики, если рядом рыбалов мужскога пола предлагает сваего.
   Услышав эту речь, я даже несколько опешил! Я чуть было не поперхнулся от внезапной вольности Олега и, пожалуй, вряд ли смог-сумел бы сразу выдать что-то подходящее в ответ. "Вот и стал под старость лет рассадником греховных измышлений!" - подступила было к голове досада, как певучий, звонкий голосок его невозмутимой белокурой Вики, грациозно восседавшей на корме, не замедлил подоспеть на помощь.
   - Это смотря какого живца пожелает рыба! Ты гольцов, обычно, наживляешь, что помельче. А я, наоборот, всегда стараюсь выбрать крупнее. Быть может, я хочу заудить сома! - И молодая женщина, неожиданно зажав меж бедер удочку, прогнулась, грациозно потянулась телом, завела за голову руками, сжала кулачки.
   Она похотливо вздохнула, ее красивые, лукавые глаза под козырьком бейсболки ловили прячущийся взгляд супруга.
   - Кстати, что ты там говорил насчет "своего"?.. - спросила она и, вновь прогнувшись-потянувшись телом, звонко, глубоко вздохнула, сжала кулачки.
   - Вас женщин не поймешь! То вам - гольца, то - вдруг сома!.. - баском прогудело в ответ.
   - Согласна на то и другое, - тотчас же парировала Вика.
   Она демонстративно прикусила зубками губу и секунд не менее пяти сидела в этом манящем, ослепляющем прогибе.
   Диалог супругов получался откровенно эротичным. Но, в общем-то, не столь вульгарным и вовсе не лишенным юмора. Вне сомнений, в перепалке Вика одержала верх, и я был очень обрадован этому. Нескромность Олега потерпела явное фиаско. Ничем достойным, кроме как: "Не время, не время нам расслабляться, моя дорогая Вика! Нам рыбки нужно наудить, чтоб на неделю хватило всем нашим вдоволь! Старайся, голубка моя, старайся!.. Ужо обсудим это дело вечерком..." - им крыто не было.
   При этом Виктор с Машей, будто даже и не слышали их диалога! Не подивились остроумию обоих, ни их редчайшему рыбацкому сравнению! Реакция друзей была на удивление спокойной, беззаботной, безответной.
   - На "шумном" чего за лодка? - спросила Маша.
   - Чужак какой-то спиннингом шмаляет, - ответил им, чтобы не прельстились нижней стороной, не сплыли дальше. - Где-то в районе своей палатки с утра пораньше якобы поддел двух щучек. Я дважды проплывал поблизости - балда полнейшая! Палатку с лодкой из Окшёва на себе принес - машины не видать. Чудаковатый, странный!.. Приветствовал меня стихами. Допытывался, где клюет? Сказал ему, что судачков поймал на "шумном свале". Туда и сдернул-умотал.
   При этом даже не имел сомнений, что обязательно сплывут! Неверие собратьям по рыбалке, наверное, в крови у каждого из нас, из рыбаков!..
   Но также знал, что сплавятся недалеко. Метров сто, сто пятьдесят - не больше! В худшем случае - до "желобка", до "моего" секретного коряжника, с проходом в нем. И, если поклевки на этом отрезке у них не случится, непременно вскоре поспешат за мной. Я очень вовремя успел заметить их, что в свою очередь позволило продернуть столь значительное расстояние "в обратную". Повадки парочек я знал отлично, и увести их следом за собой теперь уже особого труда не составляло.
   Намереваясь поскорей уплыть от них, я пожелал всем четверым удачной ловли и подналег на весла.
   "Только бы ни у кого не клюнуло! Только бы не это!.." - уходя все дальше-дальше по реке, внимательно следя за каждым на обеих лодках, молился я. "Снять пенки, слизать сметанку" необходимо было постараться первым самому, и попутчики мне в этом деле были совершенно нежелательны!
   Однако попугать меня (крепенько пощипать мои нервишки) им все же удалось. И получилось все сродни случайности не меньшей той, чем выдернуть крючком мормышки чешуину, либо зуб у рыбины!..
   Вдруг Вика резко привскочила в лодке и принялась торопливо тянуть за леску, перехватывая руками. Олег немедля подал-выставил за борт подсачек...
   Я замер, прекратив грести, с досадой наблюдал за сценой. Хоть знал, что рыбу Вика вела не столь уж крупную, но то не меняло сущности! Любая рыба: окунь, щука, язь, судак - заставили бы обе лодки вновь и вновь кружить на той же точке, расширяя-увеличивая зону поиска. При этом у обеих лодок с двумя рыбаками на каждой несоизмеримо, по сравнению со мною, возрастала вероятность обнаружить крупняка!
   Затем был виден на воде бурун, и Вика что-то подтащила к лодке. Спустя еще секунду или две, сачок с довольно крупной темноватой рыбиной был поднят от воды и взят на борт... И - визг, гомерический победный смех обеих девушек взорвал речную тишь на всю ближайшую округу. "Дядя Саша! Дядя Саша! - кричала мне Маша. - Вика поймала сома!.."
   - Балдеж полнейший! Она молодчина! - отозвался я, и с напряжения, аж в голос, вырвалось с немалым облегчением: "Фу, однако же!"
   Воздушный спазм внутри под глоткой тотчас отпустил, сковавшая тело нервозность сразу же пообмякла.
   Слишком уж редкостным оказался случай!.. И совершенно удивительным для данной ситуации! Почти немыслимым, невероятным! Можно было считать, что тоню прошли без поклевки. Крутиться на точке, в надежде поймать еще одного сома, им совершенно не имело смысла.
   Тревога оказалась ложной.
  
  
   Г л а в а 2
  
   Я неспешно, более для глаз обеих парочек, удалялся в направлении затона. Теперь главнейшей для меня задачей было поскорей их "сдернуть" с точки - заманить, завлечь подальше за собой.
   Уже оставил позади и "лодочную заводь", и миновал паром...
   К удивлению, те будто и не думали сниматься с места, по-прежнему гуляя-плавая туда-сюда в районе поимки сома. "Неужто была еще у кого-то поклевка?" - взяло сомнение. Необходимо было срочно "разыграть спектакль"...
   "Спектакль" на рыбной ловле - это исключительно моя придумка, один из давних моих секретов!.. Уловка, применяемая только мной, хранимая от прочих рыбаков в не меньшей тайне, чем найденные мною ямки, свалы, желобки, проходы "в сплошняках" коряг.
   За паромом я отплыл немножко далее от берега, чтоб позаметней находиться на виду, и, опустив на дно приманку, подался в неспешном дрейфе. Но уже через пару десятков секунд рывком вскочил-поднялся в лодке и замахал руками, выбирая леску. Делал это "с осторожностью", неторопливо, будто сдерживал "чего-то" нестандартное, тяжелое. Вне сомнений, мой "привскок" приметили и, конечно же, за мною наблюдали. Я взял имевшийся в лодке сачок и пару-тройку раз старался им поддеть "то нечто" под поверхностью воды. Не удалось: "сбежала рыбина"!..
   Не мешкая, я развернул свое суденышко "в обратную", вновь встал на ту же тоню. И - вновь "поклевка" несколько секунд спустя!.. Вновь мой подъем, мое махание руками - и вновь сачок!.. На этот раз аж сплюнул-выругался с досады, "упустив вторую".
   Снова, не теряя времени, поспешно заходил на тоню теперь уже с улыбкой, со спокойствием в душе. С великим удовольствием смотрел, как обе лодки на предельных скоростях, "вперегонки друг с дружкой", летели-мча-лись по реке по направлению ко мне.
   - Что было-то? - спросили Виктор с Машей, опередившие Олега с Викой.
   - Две щуки, - поспешил с ответом им. - Одна оторвала, другая откусила. Обрезала аж вместе с поводком.
   Сказал, что - крупные! Килограммов до пяти-шести. Что таковых не ожидал и растерялся даже! Заметил, что давненько не держал подобных "ло-шадей". Что было до слез обидно: ведь поднял и ту и другую почти до лодки, и оставалось лишь завести в сачок!
   Подплыл Олег, спросил, "на что ловлю?"
   Сказал: "на ротана". И с величайшим огорчением к тому, что не везет, заметил им, что для меня сегодня "все как будто по закону подлости!.."
   Проинформировал, что первая взяла на легкую судачью удочку без поводка и с тонковатой леской. Второй подсунул с поводком, с нормальной леской, но этой угораздило схватить и заглотить приманку вместе с ним!.. - В сердцах посетовал: "Ведь под рукой имелась третья удочка!.. С лескою ноль-семь, почти с полуметровым поводком. Ну, чтобы догадаться взять ее! Нет, не судьба!" И с сожалением прибавил: "Вот так, наверно, обе удрали куда подальше! Два схода подряд - хуже всего!.. Рыба либо уходит с этих мест, либо перестает клевать".
   - Сом-то крупненький? - спросил Олега с Викой.
   - Да. Больше килограмма, - глядя на меня, певуче отвечала Вика чудесным музыкальным голоском.
   - Какой это сом!.. - напомнил о себе Олег. - По сомовьим меркам, это ма-лыш-голыш! Сомы - они огромные.
   Вика тотчас же скосила на него лукавый взгляд и, пряча хитрую улыбку, выразительно заметила:
   - А мне крупней не нужен. Вполне достаточно и малышка. Причем здесь "огромные"? Речи о них не шло.
   И вновь Олегу нечем было крыть ее тончайшие остроты, кроме как:
   - С тобой, лапка моя, хоть ни о чем не разговаривай! Любое слово, что ни скажешь, видится тобой в иных, сомнительных понятиях. Ну, мы же удим, рыбачим!.. Люди кругом!..
   - И рядом лесочек... Грибочки в нем!.. - мечтательно вздохнула Вика.
   Все вместе мы отплавали на данной точке минут не меньше двадцати - поклевок не было. Проплыли даже "общим фронтом": я ближе к берегу, Виктор с Машей шли по центру, Олег и Вика - с удалением к фарватеру. Однако наши "общие старания" - и лично мне не приходилось в этом даже сомневаться - остались совершенно бесполезными, заведомо напрасными.
   Уже договорились было подаваться вверх, к затону, как Виктор вдруг осекся даже на каком-то полуслове... Он неожиданно рванул наотмашь удочкой, осуществив подсечку, и, привскочив, поднявшись в лодке, тихо скомандовал Маше: "Сачок!.." Он отшвырнул удилище на днище, чтоб не мешалось, и в руках теперь держал лишь леску. Но еще через секунду или две удилище, будто само подлетело к его рукам, хлыстик тотчас же согнулся, и, еще мгновение спустя, был явственно различим щелчок. Леска сразу же ослабла и слегка провисла.
   Стоя в лодке, Виктор сматывал на катушку снасть, мы молча ждали пояснений.
   - Даже не остановил... - объявил он, наконец, дрожащим голосом. - Петлей на остове катушки захлестнулась леска! - сообщил причину неудачи. И удрученно сокрушался: - Надо ж, что произошло!.. Не смог откинуть петлю обратно! - И, словно выдавая редкостный секрет, негромко молвил: - Удочка ведь на излом пошла! Едва удерживал...
   - Обрезала?.. Оторвала?.. - спросили мы с Машей едва ли не одновременно.
   - Мормышка тащится, - последовал ответ.
   Накручивая леску на катушку удочки, он вывел джиг-головку из воды и, глядя на нее, с большим сомнением прибавил: - Не-е-ет!.. Это было не шесть килограммов!.. Отломила острие крючка.
   Мы добросовестно отплавали еще минут под двадцать пять на этой точке. Попробовали ниже-выше по реке, сдавали к мелководью берега, выходили вместе на "Большой провал" двенадцати метров глубиной, что близ фарватера, - все было бесполезно! Ни тычка, ни "хитрых потяжек" живцов за хвост, ни даже простых зацепов за дно - пустая, будто вымершая зона! Словно Нечто Тайное и Всемогущее нарочно поддразнило нас поклевкой, чтоб зачем-то придержать на этом бесполезном и ничем не примечательном участке! Ни ямок здесь, ни коряжек!..
   При этом мною вовсе не отбрасывалась мысль о том, что ЭТО НЕЧТО молча и незримо наблюдало, видимо, откуда-то со стороны за "нашей ловлей"!.. За нашей "суетой вверх-вниз" на данной точке с напрасной тратой времени, отпущенного нам, однако, жизнью. Я даже поделился этим любопытным подозрением с Олегом, с Виктором как "с капитанами судов", призвав "всех нас", в конце концов, к элементарному благоразумию. А также - к очевидному признанию того, что вряд ли хоть кому-нибудь еще из нашей многочисленной бригады удастся ныне подержать еще одно такое же чудовище, способное ломать крючки. Тем более суметь поднять-втащить "подобное" на борт.
   Но вместе с тем сам факт наличия столь нестандартной рыбины здесь, за паромом, на столь немалом удалении от зон "коряжника с проходом" и "Пустой", был для меня не очень-то приятной новостью и вовсе не столь желанной! Он явно привносил полнейшую сумятицу в мои предположения о точках "с великаншами" и путал представления об их стоянке. Я отчего-то вовсе не считал, что это было поклевкой, к примеру, сома, хотя то, лично для меня, было бы ничуть не худшим вариантом! Сомнений не было, что подцеплялась именно большая щука, причем с того же "общества", о коем было известно лишь нам с Николаем. Выходило, что вотчина великанш на здешнем подводном пространстве была несравнимо шире, при этом где-то, вне всяких сомнений, имелась "тропа их хода" по реке. Либо рыба подступала исключительно со стороны фарватера к определенным точкам, которые могли являться совершенно бессистемными, и планы-надежды мои от этого, конечно же, немало усложнялись. Однако теперь мне было известно то, что нужно как можно поскорей проверить линию "вблизи фарватера" по всему маршруту от "белого бакена" и до "рябин"! Необходимо было также обязательно проплыть-разведать и вторую, "ближе к берегу", параллельную ей линию с поклевкой, что была у Виктора. Причем - безотлагательно, но, по возможности, без конкурентов и без спешки.
   В общем, так или иначе, времени было нельзя терять ни секунды, поскольку утро уже кончалось.
   Я упрекнул сие "случайное местечко" в его бесперспективности, объявил обеим парочкам свое намерение дать снова общую "долгую" тоню от "белого бакена" и до "рябин". Будто бы от безысходности и полного бесклевья, с унынием вздохнул и плоско пошутил, что оставляю их одних "на произвол судьбы". Пожелал им всем еще одной поклевки "чуды-юды рыбы кит" на этом странном пятачке. Обернувшись в сторону затона, поточнее выверил-засек "прямую курса", с показной ленцой отжался веслами и, взяв-набрав изначально довольно приличную скорость, погреб-подался в направлении "косы".
   Скорее по старой привычке, от нечего делать, стал снова считать гребки. С данной точки, "почти напротив ручья", стекающего с овражка, с учетом силы встречного течения их предстояло выполнить не больше двухсот двадцати пяти.
   Я знал, что парочки за мной пока не поплывут. Что обязательно покрутятся еще не более полутора минут на том же пятачке, а затем отправятся на их любимое местечко, поближе к "Острову", к более тихим, спокойным водам затона. Ведь что ни говори, а мужикам предстояло весь день неслабо работать: возить-катать их милых дам, расходовать, в сравнении со мной, как минимум, двойную силу в гребле веслами.
   За мной им было не угнаться, и это было главным моим преимуществом при нашем скрытном состязании друг с другом.
   Как и полагал, через минуту обе лодки почти борт в борт поплыли-пода-лись за мною вверх, при этом вскоре стало различимо, что постепенно начинали отклоняться к "Острову". Там, на сравнительной мели, переходящей в ямки, ложбинки, канавки, обычно попадались небольшие щучки, окуни. Иногда - некрупные налимы, жерехи подусты. Порой на маленькие блесны-"вертикалки" клевали судачата и язьки.
   Считая гребки, я шел прямиком на бакен. Отклонений с курса в этот раз быть не могло, поскольку даже по водному шлейфу, оставляемому лодкой за кормой, мог с точностью до полуметра выверить необходимое мне направление. Тем более, маршрут исключительно точно пролегал по яркой водной солнечной дорожке, что оставалось лишь не отклоняться от центра ее прямой. Средь бела дня играть "на точность попаданий" было, в общем-то, не интересно и приходилось лишь терпеливо грести-дожидаться, когда закончится счет.
   Лодки Виктора и Олега отставали все заметней и заметней. Точнее они все больше-больше отклонялись влево от "моей прямой", и, спустя еще минуту-полторы, казалось, что теперь они плелись совсем уж медленно, почти вплотную с берегом. Однако это было удивительным обманом зрения. Расстояние меж лодками и полосою берега составляло не менее семидесяти метров. При этом не было сомнения, что к нашим точкам мы придем почти одновременно. Не исключалось даже, что они могли, опередив меня, начать рыбачить несколько пораньше.
   В общем, так и получилось. Мне все еще приходилось дошибать свои последние гребки, как те уже пошли "в обратную"; а Олег и Вика уже "привскакивали" в лодках. Махая руками, они уже, похоже, выдернули, кажется, по штучке щурятишек, издали сверкнувших серебром. Первые-вторые тони там, у "Острова", обычно, очень продуктивные: рыба невнимательна и не- пуглива... Живца хватает смело, жадно. Особенно проворны на поклевки небольшие щучки.
   Что ж, дело у них пошло, и это было довольно славненько! Ничуть не сомневался - минут под сорок-пятьдесят им было "на роду написано" крутиться именно у Острова! И уж не сглазить бы!.. "Пусть бы клевало подольше!" - искренне желал им всем удачи.
   Ну, вот и белый бакен за спиной! Я прекратил грести, взял легкую судачью удочку без поводка, не медля ни одной секунды, сбросил на дно приманку.
   Течение плавно понесло меня в обратном направлении. Решил немножко поспособствовать ему, подгребая свободной левой рукой то одним, то другим веслом.
   Теперь главнейшей моей задачей было как можно поскорее сплыть до моего коряжника с проходом в нем, при этом постараться выявить рубеж жировки "хищной мелочевки", вплоть до окуней. Ее наличие-отсутствие на постоянных рыбных точках линии могло являться показателем подхода великанш. Только по этой простой причине пришлось взять удочку без поводка. Думалось, что щука все-таки зацепится за губу, не откусит леску, а судак попадется при этом не слишком уж крупный, чтоб оторвал. Но хищник - и мелкий, и крупный - значительно охотнее идет на удочку без поводка, и в том давно уже нет для меня сомнений.
   Похоже, не остались без улова возле Острова и Виктор с Машей. При-вскакивали и они. Но рыбу было издали уже не различить. Вика, в бежевой кепке и розовой куртке, поднималась дважды. Получалось, она становилась лидером среди своих, и я был снова отчего-то очень рад такому обстоятельству.
   Мою же тоню, по которой шел теперь, можно было называть "разведочной". Надежд касательно приличного улова она, пожалуй, представлять собою не могла; решил на этот раз начать свой дрейф на удалении примерно метров до восьми, до десяти от свала косы затона с погружением приманки метров до двенадцати, и это не способствовало ловле! Некрупный хищник килограммов до полутора, до двух предпочитает, в общем-то, глубины метров до шести-семи.
   Еще правее, на самом фарватере, глубины достигают метров до пятнадцати, до двадцати. Там обиталища сомов, больших лещей, сазанов, стерляди, язей, неприподъемных судаков, и щука-крупняк при этом довольно нечастый гость.
   Впрочем, не настолько уж и мало мелочевки, постоянно, видимо, пересекающей реку на малых и средних глубинах с одной ее стороны к другой. Проплывая близ фарватера, нет-нет да подметишь (иногда случается) "свечку" рыжей "узконосихи", спину силача-сома - метра под три длиной, выход на поверхность судака с его внезапным и мощным всплеском. Дважды в жизни доводилось видеть, как "плавились" громаднейшие косяки леща над скрытыми фарватерными котловинками. Это походило на легкое волнение воды во время полнейшего штиля. Говорят, при этом - всегда бесподобнейший клев. В это время можно леща наудить сколько угодно. К сожалению, простых "лещовых" донных удочек с крючками и червями с собой давно уж не возил, и приходилось лишь довольствоваться необычным, интересным зрелищем.
   Фарватер - место, будто специально создано для ловли сетью! На этаких глубинах обнаружить хищника довольно сложно, да и путаться со столь длиннющей леской вряд ли имеет смысл. Но уж если рыба на фарватере "нашлась", то есть немалый шанс поимки особей поистине редчайших. Лично мне за все мои годы рыбалки раз восемь-десять, если не побольше, доводилось поднимать с фарватерного дна, дотаскивать до лодки громадин судаков. Но завести в сачок, взять их на борт, наверное, уж так и не удастся никогда. Обычно ломались крючки, обрывалась леска. При этом был случай, когда оторвало клинскую леску ноль семь. Эта леска, будто бечева, даже иногда держала лодку на незначительных течениях реки при зацепах крючком за коряги.
   В здешних окских водах сетевые тони шириной обычно метров до двухсот и длиной порой до километра. По обыкновению - не столь уж на больших глубинах. Они, как правило, без резких перепадов дна, без валунов и без коряг - чистое, ровное дно. Однако крупных, опытных рыб-великанш, похоже, провести не столь уж просто! Они-то знают, где им пастись, где прятаться, чтоб не попасться в сеть.
   Случается, что всплески крупной рыбы видны почти перед урезом сети, ведомой плавом. Зачастую, управляя фалами, рыболовы даже "слышат", чувствуют сильнейшие удары в сеть. Скорее начинают выбирать ее, чтоб изловить ударившую в "режь" громадину. Однако, дуля!.. Как и не бывало этой рыбины при завершении подъема снасти в лодку! В ячейках лишь обиднейшая мелочевка. И та - по большей части - костлявых лещовых пород. Как, когда умеет уберечься-выбраться крупняк? Одни считают, успевает ткнуться, закопаться носом в дно по направлению к сети и так держаться, хоть кати по ней дорожными катками. Другие заявляют, что "взлетает" вверх, проходит над верхним ее урезом. Редкий случай, если зацепят-добудут сетью, к примеру, сома килограммов на сорок, на пятьдесят. Всем рыбакам округи тотчас же становится известен случай. Да и кто из рыбаков сумеет умолчать об этакой удаче! Но чтобы кто-то выловил сома крупнее, не слышно уж более лет двадцати, хотя порой всплывают, "кажут спину" гиганты - аж забирает жуть смотреть. Не меньшей редкостью стало выловить окуня килограмма, к примеру, на два, хотя, по слухам, водятся (попался как-то в сеть) - до четырех, судака - на семь, на восемь килограммов, хотя есть особи значительно крупнее. Обычную плотвицу - хотя бы... до полутора, до двух!.. Есть даже совершенно фантастические сообщения о том, что старые громадные лещи поднимают сеть за нижний ее урез и пропускают под ней всю стаю. Очевидец, наблюдавший столь незаурядную картину в одной из тихих, прозрачных речек, был в настоящем шоке. С тех пор он считает, что рыбы мыслят не хуже людей. Информацию об этом случае печатали даже в одной из центральных рыбацких газет.
   Воистину таинственен речной подводный мир! Да и сама вода, наверное, - одна из величайших тайн-загадок во Вселенной! На водоемах этих тайн, наверное, не существует лишь для рыболовов-новичков, суждения которых зачастую сводятся к простым понятиям: "клевало" или "нет".
   "Ага!.. Была поклевка!.." Брал судачок, примерно, с килограмм. Упираясь, он довольно высоко поднялся при подъеме снасти и создал полную иллюзию своей подсечки.
   Однако оказался хитрецом!.. Похоже, он отлично понимал, что означает шарик с рыбинкой при нем. Живец был взят им с ювелирной точностью; хватка - точно под загиб крючка. Но откусить, сорвать привязанного мною ротана ему не удалось. Добычу держал до последнего... Упирался-тащился почти до лодки: видимо, был голодный.
   Не медля ни одной секунды, заплыл-возвратился метров двадцать, двадцать пять назад, чтобы пройти-попробовать еще разок по той же точке. Для меня на рыбной ловле рыба лишней не бывает никогда. Уж если не себе, то - людям. Ведь крупненькую, свеженькую рыбу только предложи!.. Тем более - не в тех "абстрактных" ценах, что на предприятиях торговли.
   Живец был безнадежно поврежден. Решил, не мешкая, воспользоваться легкой "щучьей" удочкой с коротким поводком, с уже насаженным живцом.
   И вновь довольно резвая поклевка на том же самом месте - моя мгновенная "подсечка" удочкой, с размахом вверх...
   Расчет "смельчака" оказался безупречно верным. На крючке осталась лишь башка живца, притянутая накрепко к цевью кусочком проволоки. Заплывать по новой, тратить попусту живцов и время не хотелось, не имело смысла и, вполне возможно, было совершенно бесполезным делом. Было опасение: хитрец начнет "играть с живцом", станет обучать приему остальных своих собратьев по семейству. Считаю, кстати, это вовсе не своей фантазией, и, пожалуй, при необходимости мог бы даже привести в пример вполне конкретные свидетельства, не раз проверенные опытом. Смельчак, к тому же, был теперь, конечно, сыт, но развлекаясь, играя с рыбкой, прикрепленной к грузику мормышки, обучая стайку, мог начать откусывать у живцов хвосты.
   Пришлось, сплавляясь, поскорее наживлять две удочки подряд и поскорее возвратиться метров семьдесят назад для компенсации пустого, без приманки, сплава.
  
   Гремя телегой по булыжинам щебеночной дороги спуска к перевозу, из-за бугра, поросшего березняком, вышла крупная белая лошадь.
   Четверо местных дедов решились размяться, поплавать с сетенкой. Спина к спине они терпеливо тряслись в телеге; под горку лошадь слегка побежала, и старикам пришлось держаться за края телеги крепче, чтобы не свалиться, не упасть.
   Степенно, без излишней суеты самый высокий из них снял с лошади уздечку, освободил ее от хомута, дуги, пустил попастись по лугу. Суглобые и неторопкие, в одинаковых по цвету темных пиджаках, в фуражках, брюках, будто "братья" из какого-то общественного дома. Сапоги лишь проявляли их различие. Двое - в кирзачах, один - в простых резиновых, с подогнутыми голенищами, и еще один - в развернутых на всю длину "болотниках" до самой его ширинки. "Совместным трудом" они подготовили к раздаче сеть, уложив ее на скамейку кормы одной из двух их, столь же престарелых, столь же серых, прогудроненных снаружи лодок, находившихся неподалеку от парома, около ручья, и затем, отчалив-отойдя от берега, поплыли-погребли на мели, называемыми "долгими песками", к той стороне реки.
   Вообще-то, я в старинной дружбе лишь с одним из этих стариков. Им является Илья Федотович Ципляков.
   То ли бывший бригадир механизаторов, то ли бывший управляющий под-разделением совхоза, то ли некогда механик МТС, но зовут-величают его на селе по имени и отчеству - Ильей Федотычем. Попривык так называть его и я.
   Знакомы мы еще с "доперестроечных" времен.
   А получилось так. Прослышал как-то о невероятном жоре щуки, судака в окшёвских водах и решил (по старой памяти...) проверить-убедиться в этом лично, собственной персоной. Для того необходимы были два условия: аренда лодки и присмотр за мотоциклом. Цену предложил высокую: пол-литра "Пшеничной" либо "Столичной" на выбор - бутылку в день. Либо компенсацию ее деньгами.
   В "конкурсе" тогда учитывалось все, любая мелочь. И близость реки от дома, и легкость-маневренность лодки, обязательное содержанье мотоцикла во дворе, под крышей, непременное отсутствие в семействе пьяниц и озорников-внучат и мн. др.
   Победили в том нелегком состязании одинокие, уже в годах, супруги во главе с Ильей Федотычем.
   Ударив по рукам, мы сговорились, что стану платить деньгами, и это было лучшим вариантом для меня. Не нужно было запасать "Пшеничную", "Столичную", заботиться в пути об этом лишнем, нежелательном и, в общем-то, не очень приятном грузе. Правда, стоимость аренды сразу же пришлось чуть-чуть подкорректировать. Довод неожиданно был выставлен не от "Столичной" и "Пшеничной", а от только что тогда внедренной в производство водки "Экстра", которая считалась лучшей и стоила немножко подороже.
   Помнится, за две недели выручка Ильи Федотыча превысила его аж месячное жалованье в качестве дежурного работника на водокачке. Он растерялся от величины дохода, и однажды вдруг мне объявил, что впредь не станет брать с меня оплату, поскольку получил уже и без того излишне много.
   Еще дня через три вручать пятерку денег стало совершенно невозможно, и тогда-то в щекотливой ситуации, получилось, оказался сам. Все сложнее было пользоваться лодкой и, тем более, стоянкой транспорта. Становилось крайне совестно и совершенно неудобно за бесплатно, за "спасибо" беспокоить по утрам - обычно спозаранку, до рассвета - приветливых и добрых "стариков" своим постоянным присутствием.
   Бедный Илья Федотыч даже не подозревал тогда, сколько первосортной рыбы я налавливал моей смешной, невзрачной удочкой-"рогаткой" с толстенной леской и блесной в те благодатные былые времена речного изобилия! Сколько увозил ее - обычно поздним вечером (уже по темну) - в своем тогдашнем, специально сшитом рюкзаке. Наивный, исключительно доверчивый старик представить даже себе не мог, каковой получалась моя доля выручки от тех "неважнецких", по моим ему словам, уловов!
   Был еще один примечательный случай относительно Ильи Федотыча. Как-то вечером (уже на собственной деревянной лодке) попал на плывущих, кем-то глушенных лещей и язей. Набрал-начерпал их, как оказалось, восемьдесят с лишним килограммов. До сих пор охватывает ужас-оторопь, как вспомнишь путь на окшёвскую гору с тридцатью четырьмя килограммами рыбы. А затем - еще полкилометра до села. Идти за второй половиной сил не было совершенно. Как хорошо тогда Илья Федотович, услышав о проблеме, догадался прихватить с собой велосипед! Вторую долю мы фактически везли, пристроив ее в мешках к багажнику и раме. Мне доставалось лишь подпихивать велосипед на крутизне подъема Кручи. Домой в тот день привез почти под шестьдесят, и плюсом подарок Ильи Федотыча - два килограмма вкуснейшей копченой свинины. Двадцать три килограмма рыбы досталось непосредственно ему.
   Я поприветствовал переплывавших стариков, помахавши им.
   Оставив на пяток секунд одно из весел, поднял руку мне в ответ Илья Федотович.
   "Ага, еще поклевка!.." Но слабая, странная. Что-то слегка потянуло приманку на высоте примерно двадцать-тридцать сантиметров от дна.
   Впрочем, слабая поклевка - вовсе не свидетельство о мелочевке. Порой так пробует живца как раз крупняк. Нужно было срочно возвратиться, постараться выяснить, "чего брало".
   При повторном проходе по точке снова была все та же бесполезная поклевка со странным потягом удочки, но несколько настырнее, повеселее.
   Пришлось заплывать опять, и вдруг - довольно четкая поклевка "целою цепочкою" тех же слабеньких ударов!.. Все: сомнений более быть не могло - хватал-брал окунь граммов до трехсот. Он не мог заглотить живца и надеялся его сорвать, удерживая за хвост. Приманку можно было даже не осматривать. Повреждения наживке столь некрупный окунь причинить не мог, разве если поживился мизерною горсточкой чешуек с серого ее хвоста.
   Также можно было теперь не иметь сомнений, что великанш поблизости нет. Метров двести-двести пятьдесят мне предстояло плыть без приключений, даже не рассчитывая на поклевку.
   Вместе с тем насторожил сам факт, что мелкий окунь брал довольно далеко от "трав", причем на столь приличной глубине. Этот факт мог оказаться показателем того, что стадо окуней с их стойбища "напротив трав" изгнали именно они, великанши, своим недальним присутствием. И если это было действительно так, то шли они не с глубины, со стороны фарватера, а именно вдоль свала, откуда-то с прибрежных ям, и очень-очень весьма возможно, как раз с "Пустой". Возможно, при этом "гуляли" лишь единичные экземпляры, разведчики стада, дошедшие уже до мелководий, прилегающих к затону. То есть за паром, за перевоз. В этом свете представлялась вовсе не случайной та поклевка рыбины, вне сомнений, щуки-великанши, что схватила приманку Виктора.
   Решил сдать-отклониться от теперешней своей прямой поближе к берегу. Нужно было для гарантии проплыть-попробовать еще разок по точке моего спектакля. Верней - по той же самой линии, где сломало крючок у Виктора.
   По-быстрому дал по местечку пару тоней, но было безрезультатно.
   Пришлось опять возвращаться назад, чтоб компенсировать-пройти пропущенный участок прежней линии, находящейся неподалеку от фарватерных глубин. При этом нужно было принять во внимание то, что если моя догадка являлась верной, то на участке "напротив трав", к коему теперь я приближался, поклевок окуня быть не могло. Он либо весь ушел-"удрал" вверх по реке, на глубину, либо затаился в травах на мели, почти у самого берега.
   Не посчитавшись со временем, дал три тони рядом с "травами", с различным удалением от них. Поклевок не было; и это подтверждало мысль, что где-то рядом, может быть, совсем поблизости, возможно, здесь, на этом самом месте, где мне как раз приходилось сплавляться, и пролегает тропа великанш. Все!.. Удить легкой удочкой с коротким поводком было теперь рискованно. Смотав ее, немедленно стравил приманку на своей "тяжелой", оснастив ее одним из самых крупных ротанов, что отыскал в ведре.
   Плыть, разумеется, необходимо было точно тем маршрутом, который был уже определен, разведан утром. Тем же самым, что получился для меня досадным и постыдным, скребущим подсознание позорнейшей попыткой "проучить". "Да уж, проучил!.." - будто прозвучало рядом с ухом насмешливым, ехидным шепотком. При этом толстую, почти миллиметровую, леску этой снасти течением теперь несло значительно скорее, нежели двух предыдущих удочек. Мормышка с крупным ротаном шла, значительно опережая лодку, и это было даже лучшим вариантом в сравнении с ловлей при прежних моих проводках. Во всяком случае, тень лодки рыбу на дне теперь пугать не могла. То есть лишней, нежелательной помехи не было.
   Ну, вот и пятачок с "трамплином", свалом-желобком, с "рогаткой" и стволом какого-то большого дерева на дне.
   Вот место, где Вика поймала сома.
   Вот "камни"...
   Над ними по-прежнему стлался дымок. Парнишки, вне сомнений, были-прятались за валунами. Возможно, варили уху, возможно, запекали рыбу. Их удочки торчали над водой, но сумки на палке не было.
   Помнится, и мы когда-то, будучи такою же рисковой ребятней, тоже очень любили запекать на углях раков, рыбу, поедать их с солью, с хлебом.
   Вот "грабли"... Чуть дальше - коряжник-сплошняк с секретным проходом в нем. Проплыл без помех и его; даже не задел, не тронул приманкою сук-перекладину около дна.
   Поклевки не было. "Быть может, столь большие щуки жируют только ранним утром?" - начинало озадачивать сомнение.
   Вот, наконец-то, и "Пустая яма". Курс - прямиком вдоль свала к довольно немалой (до нескольких метров длиной), ветвистой, считающейся двойною, корягой на дне. Туда, где с точностью шлагбаума не столь давно стояла лодка Николая. Почему-то даже не имел сомнений, что именно здесь, вдоль свала, в районе этой единственной здесь коряжины и должен был находиться центр логова великанш!
   Дрейфуя по течению реки, старался шевелить-играть приманкой мягче, натуральнее, с наработанным мною годами двойным, а то и тройным замедлением движения руки на спуске, либо на подъеме, чтоб приманка больше походила на живую бойкую рыбешку. "Ну, давай же!.. Клюй же, в конце-то концов!" - чуть было не воскликнул я, проплывая близ коряги. "Пора уж, пора!.. Пришло уж время!.." - не выдержали нервы.
   "Метр, второй, третий..." - удалялся теперь от коряги. Однако ощущенье неминуемой поклевки не только не исчезло, но странным образом усилилось, внезапно стало нарастать и снова, будто кто-то прошептал над ухом: "А теперь держись!.." И как ни ожидал, как ни готовился к тому, поклевка оказалась неожиданной, чудовищной, мгновенной. Был немыслимой силы удар, со страшным натягом удочки вниз. Боль от напряжения пронзила руку в локте, благо левая рука успела вовремя прийти на помощь - подхватила и удерживала хлыстик. Леска тотчас устремилась вглубь, вниз по реке, стекая тонким лучиком с неудержимо раскрутившейся катушки, и притормозить-сдержать ее не предоставлялось совершенно никакой возможности.
   Все произошло в течение семи-восьми секунд. Был чудовищной силы нажим, и, показалось, был сломан крючок мормышки. Когда я, будто в лихорадочном ознобе, дрожащими руками скрутил-смотал на катушку леску, крючок оказался неполоманным... Он был едва ли не прямым, словно погнутая хомутовая игла. Но с ее, весьма заметным "бородком" на его заостренной части больше походил теперь на гнутую спицу сапожного шила-крючка для подшивки валенок, починки несложных изделий из "легкой" кожи.
   "Да что же это творится!.. - воскликнул я, едва не прослезившись. - Да прости же, Господи, согрешения мои недавние! Прости мои намеренья лукавые! Впредь зарок даю на шуточки свои подобные! Да что за напасть такая - третий уж случай кряду!.."
   В отчаяньи, быстро перевязав мормышку и насадив поскорей живца, я около десятка раз проплыл "пустую яму" от свала, называемого "поперечным", до ее подъема на очередное плато ниже по реке. Пару раз прошелся вдоль продольного обрыва, трижды - близ коряги: справа, слева от нее; а затем - "ступеньками", с отходом на фарватерную глубину. Сумел-умудрился даже пройти всю яму наискось с угла на угол!.. Сквернейшее предчувствие не обмануло - все оказалось совершенно тщетным, бесполезным и напрасным!
   Один раз вроде ощущался некий подозрительный зацеп за что-то. Но живца не тронуло: не поцарапало, не прикусило.
   "Да что же это было-то? - все больше-больше поражался случаю. - Сколько же весит такая громада? Что за чудовище брало-хватало, чтоб этак запросто, без останова, разогнуть столь крепкий крючок? Вот уж воистину показал себя редчайший и шокирующий случай!.."
   Не поленился, вновь проплыл-прошелся от секретного коряжника к Пустой. Снова покрутился взад-вперед вокруг коряги, попусту истратив больше двадцати минут. Все было совершенно бесполезно. Дно не отзывалось вообще! Ни потяжки, ни тычка - тишина полнейшая! Будто все исчезло, испарилось в яме под водой!
   И, спустя еще минут пяток-десяток, уже не оставалось ничего иного, кроме как надеяться и уповать на то, что утренний клев великанш, наверное, на сей раз прекратился окончательно и поклевка монстра, разогнувшего крючок, была, по-видимому, завершающим тому аккордом.
   Предстояло далее не пропустить возможный обеденный кратковременный клев и, разумеется, вечерний. К тому же плавать столько времени на той же точке становилось делом крайне неразумным, подозрительным, весьма рискованным. Не сомневался даже, что давно уже, наверное, привлек внимание обеих парочек, насторожил всех четверых своей столь продолжительной настырностью. Необходимо было срочно уплывать, и часик-полтора постранствовать на удалении, "на стороне", желательно в "иных краях".
   Однако мысль-догадка о наставшем времени бесклевья, похоже, получала подтверждение. Николай вдруг тоже снялся с якоря, погреб вверх по реке по направлению ко мне.
   Я среагировал незамедлительно. Быстренько скрутил со дна приманку и, взявшись за рукоятки вёсел, погнал-помчался прочь подальше от Пустой, удаляясь, в свою очередь, по направлении к парому. Тем самым я теперь влиял на всех "наблюдателей" разом, давая каждому из них увидеть, убедиться в том, что уплываю с ямы далеко, надолго. Что делать на этом участке никому из нас - ни им, ни мне - совершенно нечего.
   И, похоже, действие сработало. Видимо, заметив мой уход, поднявшись несколько повыше "шумного", Николай вдруг сбросил якорь - его лодку тотчас развернуло-выставило поперек течения. Он взмахнул удилищем, метнув приманку, и снова замер в прежней, уже весьма поднадоевшей глазу позе "в профиль" в чем-то синеватом, плохо различимом на воде.
   "Нет уж!.. - подумалось помимо прочих размышлений. - Сидеть-пулять весь день с одной и той же точки - это не по мне. Подобного однообразия и столь пассивных действий я, пожалуй, выдержать бы не сумел".
   Впрочем, в дополнение ко всем иным моим заботам и проблемам дня все больше-больше стало подступать-тревожить еще одно не менее значительное обстоятельство, необходимое для обязательного исполнения. Выходило, что, увлекшись великаншами, я заметно начал отставать от "норматива дня". По моей негласной норме, за время утреннего лова давно уж должен был иметь как минимум пять килограммов "промысловой", пригодной для продажи рыбы! При этом конечно же, желательно бы судака! Он, в отличие от щук и окуней, дороже, и сбыт его значительно надежнее. С другой же стороны - не подведут и щука с крупным окунем. Эта рыба, как и всякая иная, может выиграть дешевизной. Средние, бедные классы давно уж не брезгуют ей. В особенности старики с их вовсе не завидной пенсией, живущие в квартирах ЖКХ. У меня ж в итоговом подсчете - лишь около трех килограммов. Необходимо было срочно постараться поскорее "залатать прореху", обеспечить среднюю дневную выручку либо качеством рыбы, либо, как говорится, ее количеством.
   Реальных к тому вариантов, вселявших надежду, имелось два. Первый - сплавать-прогуляться на яры к Житковскому истоку. Попробовать полазить там вдоль мрачных прибрежных завертин и частых коряжин на дне. Исключительно заманчивый участок, но далековато! И второй - пройтись-порыс-кать по канаве меж косой затона и "хвостом" уже указанного мною плато-"чудища", именуемого Островом. Есть и там с десяток интереснейших местечек, где тоже можно иногда "неплохо взять".
   При малых водах это плато с Кручи различимо под водой. И дважды был очевидцем лично, когда оно во время засухи на самом деле может выступать наружу, образуя плоский, контуром похожий на загадочного зверя остров.
   "Все!.. Можно теперь сворачивать к берегу", - мысленно позволил самому себе. На виду у парочек я шел-маячил, в общем-то, уже достаточно давно, и было теперь нелишним несколько расслабиться, сдать ближе к берегу, чтоб было полегче грести. Это было мною сделано незамедлительно - лодка пошла скорее, и уже минуты через три или четыре миновал "зелененький мысок", отделяющий тупым, пологим выступом лодочную заводенку.
   В заводенке, сразу за мыском, отчерпывал из лодки воду, готовился отплыть-рыбачить некто Алексей - седой молодой человек лет тридцати пяти. Есть слух, что Леша - прапорщик. Что воевал, был ранен, имеет орден. Родом - здешний, окшёвский. Что проживает-служит во Владимире, но в выходные летом обязательно сюда, к родителям. Угрюмый, молчаливый, необщительный. Может попросту, словно глухой, проигнорировать любые обращения к нему, не удосужить ни вниманием, ни словом. Многие местные так и зовут его Леша-прапорщик или же просто Прапорщик.
   Этот Леша интересен тем, что плавает не дольше трех-четырех часов, и в самое, что ни на есть, бесперспективное, глухое время. Обычно с десяти до часа дня, от силы - до двух. Ловит только отвесной блесной-"вертикал-кой", дергая ее удилищем-"рогаткой". Машет удочкой на всю высоту руки, что, по-моему, и тяжело, и совершенно бесполезно.
   Тонь его всегда одна и та же: метров сто от берега по направлению к фарватеру и напропалую от парома вниз аж до Муратовских яров. Два часа сплава туда, и около часа - на веслах обратно. Ему, похоже, было бы совсем без разницы даже в том редчайшем случае, если кто-то бы из нас, из здешних сплавщиков, "на его глазах" вылавливал бы крупных судаков одного за другим. Он никогда никому не мешался, о наших уловах не спрашивал: всегда сам по себе, всегда поодаль и вечно молчком. Выудил, не выудил - ни досады, ни эмоций. Словно замерло в угрюмом, жутковатом безразличии его лицо.
   Иногда он вдруг надумывал общаться. Без приветствий и без предисловий вдруг сообщал о своем улове, при этом, словно забываясь, мог уже не реагировать на вопросы или обращения к нему: "какая рыба?", "какого веса?"... Будто что-то отключало неожиданно его, и он уже ничего не видел, никого не слышал.
   - Леша, привет! - проплывая мимо, воскликнул я, без надежды получить ответ.
   - Здравствуй, Александр! - обернулся он. - Поплыл?
   - Поплыл.
   - И я собираюсь. На реке сегодня хорошо. Покойно, солнечно, тепло.
   - Истинная благодать! - согласился с ним, не сомневаясь, что на этом разговор закончен. Алексей и без того на редкость оказался разговорчивым.
   Под днищем вдруг довольно шумно зашуршало - лодку, будто что-то ухватило, будто неожиданно включилось экстренное торможение. Оказалось, заболтавшись с Алексеем, угодил в край трав подводного бугра на линии-дуге меж мысом и паромной насыпью. Словно в джунглях здесь переплелись и "чертов орех"-чилим с его шипами на орешницах, и "водокрас", становившийся уже кирпично-красноватым, и еще какая-то длиннющая и прочная трава с крючковатыми зелеными листочками. Щуклец величиной с ладонь стрелою выпорхнул из трав и замер в полводы в полутора метрах от лодки. Его отчетливо было видно в прозрачной воде на фоне белой щебеночной отмели. Множество крохотных рыбок, покинув убежище, сгруппировалось по краю "джунглей". При проплыве над бугром тяжелые пуки травы нависали на лопатках вёсел, не позволяя продвигаться дальше. Дважды весла пришлось снимать с уключин и вставлять обратно, чтоб прогрести, чтоб выбраться из неожиданного плена.
   Определяться, куда же нужно было подаваться далее, решил, уйдя немного за паром. Все равно в любом из случаев мне предстояло снова плыть по направлению к косе затона почти до бакена. К тому же нужно было присмотреться к парочкам. Вдруг - на рыбе!.. Тогда уж от добра искать добра, как говорится, не имеет никакого смысла.
   Обе лодки плавали на том же самом месте, где промышляли ранее, на тех же отмелях. Лишь отклонились несколько правее, чуть поближе к тамошней канаве, протянувшейся меж берегом и правой стороною Острова.
   Почему-то эту канаву хищник посещает редко, несмотря на приличные ее глубины и сплошные прибрежные травы, уходящие вплоть до "ворот" затона. Но если уж в нее зашел, то непременно покрупнее, посолиднее того, какой обычно стережет свою добычу подле Острова. Обыкновенно, это щучка до кила, язи и окунь граммов до трехсот. Судак, считай, ее не посещает вовсе. Тот все-таки предпочитает быстрину: завертины, стремнины, перекаты. Тихие течения вблизи затонов не его среда обитания, не его подводная стихия.
   Машинально заприметив дерево на горизонте, я вывел-выставил нос лодки точно на него, засек по центру кормовой перегородки точку заднего ориентира. Ей оказался какой-то бледно-рыженький кустарник, удачно приютившийся на общем фоне яркой желтизны листвы на извороте берега, довольно продолжительной полоской уходящей вдаль за поворот. Нажал посильней на вёсла - и можно было снова начинать считать гребки. Их, с учетом слабого течения на водах, прилегающих к затону, должно быть около двухсот. Журчащий шлейф с пузырчатой каймою прямою линией помчался от кормы по направлению ориентира.
   Теперь - хоть закрывай глаза!.. От нечего делать можно было даже подремать-забыться. Можно было снова "разыграть удачу", к примеру, тони, условившись на отклонениях от курса в ту или иную сторону. Параллельно можно было загадать-прикинуть, на какую тоню, на какой участок следует отправиться-податься. Решил "сыграть", "считать" и малость подремать, вняв мудрости о том, что время сна проходит незаметно, при этом исчезает тягостность процесса ожидания.
   Не теряя времени, закрыл глаза и в полудреме стал отсчитывать гребки, надеясь, что не пропущу момента повторения одних и тех же чисел, иначе говоря, "отключки".
   Превосходно помню, сосчитал до ста пятидесяти семи. Но проснулся неожиданно с того, что ручка правого весла вдруг вырвалась из пальцев, а сам едва не завалился на бок. Не медля, зачерпнул ладонью за бортом воды, ополоснул лицо.
   Оглянувшись, убедился, что до лодок Виктора-Олега, как и полагал, осталось метров около двухсот - не больше сорока-пятидесяти гребков. Отклонения от курса, как ни странно, не случилось, и это несколько обескуражило. По гаданью выходило, что ни то ни се. Средне, неопределенно.
   Впрочем, вскоре определился с тем, что "средне" - несколько приятнее чем "плоховато", и это подбодрило. Подумал, что "средним уловом" нелишне было бы считать не меньше пяти-шести килограммов!.. Для среднестатистического счета дня то было б, вне сомнений, замечательно: выручка была бы неплохой.
   Еще раз уточнил-прикинул курс, вывел-выставил нос лодки чуточку левее и, снова считая гребки, помчался к парочкам.
   Леша-прапорщик вдруг выплыл-выскочил из-за парома, с силой загребая веслами. Он стремительно отмерил стометровку и, оставив весла на воде, замахал своею кривоватой удочкой-"рогаткой". Он размашистым рывком поднимал ее над головой, а затем неторопливо опускал, обеспечивая плавное падение блесны на дно. И так беспрестанно вверх-вниз, вверх-вниз... Словно робот, включенный в работу примерно на два с половиной часа. В случае встречных донных низинок он ловким движением кисти сбрасывал с "рогаток" леску, а при подъемах на бугры, на плато столь же ловко и молниеносно, без помощи другой руки, наматывал ее обратно.
   Старики неторопливо поднялись-заплыли снова вверх. Встали на новую тоню несколько дальше от берега. Теперь было видно, что сеть их была короткой. Всего-то метров тридцать-тридцать пять длиной!.. И даже при полной ее растяжке с ведомыми фалами, расстояние меж лодками не превышало более семидесяти метров. Подумалось о том, что с этой, видимо, старинной снастью, тем более на тамошних песках, навряд ли можно было им рассчитывать на стоящий улов. Ныне "стометровкой-то" не столь уж часто удается хорошо поймать. Разве, часом, натолкнутся на плотву, на мелких окуней, подлещиков.
   Впрочем, возможно всякое. Помнится, лет двадцать пять тому назад на тех же самых песках рыба ловилась очень даже недурно. Плотва, подъязки, крупная чехонь клевали на донки довольно лихо. А как-то однажды, во время их подсечки и подводки к лодке, вдруг начали хватать, откусывать-рвать леску, поводки большие щуки. В тот день одну я все-таки поймал, сплетя поводок косичкой из трех, имевшихся в наличии, нетолстых лесок. Она потянула почти на три с половиной кило.
   Приблизившись к лодкам парочек, но, тормознув от них поодаль, чтобы не мешаться, я развернулся к ним кормой и с показной ленцой, облокотившись на упоры ручек вёсел, молча, с интересом, наблюдал за ними, всеми четверыми.
   - И как? - спросил-откликнулся Виктор первым.
   - Никак. Пустая тоня. А у вас?
   - По пятку поймали, - отозвался тот.
   - Ножовики?
   - Немного поровнее. Граммов по четыреста, до полкилишка.
   - А Вика поймала большую плотвицу, граммов на семьсот, голавля с полкилограмма и четыре щучки. Ее улов лучший, - известила Маша.
   - Ассортимент редчайший. И сом, и щучка, и бель!.. - отметил я. - Осталось дело лишь за окунем и судаком. А как Олег?
   - Пять щучек.
   - Не щучек, а щурятишек. Невзрачных, махоньких. Я бы таких отпустила! - прозвенела с дальней лодки Вика и жалостливо прибавила: - Что-то у него на этот раз не получается. И поддергивать "как следует" умеет, и живца имеет подходящего... Нет - и все тут! Не знаю, что и предпринять...
   - Да, сегодня у меня чего-то скудно! - досадливо согласился тот, не ощутив грядущего подвоха.
   С улыбкой, тотчас же навострилась Маша.
   - Вот-вот. И я о том же!.. Уж и вздохну, и потянусь, и прогнусь перед ним - ноль внимания, ноль сочувствия!..
   - А это с какого боку-припеку? - опешил Олег.
   - Как с какого? - изумилась Вика. - Сам же хвастался своим живцом!.. Растревожил, распалил внутри, хоть полезай на стенку!.. И - на тебе: "с какого бока?.." Вот так мило! - И, секунду помолчав, выразительно добавила: - Про рыб намекал каких-то...
   - Господь с тобой, лисичка моя! То ж ради огонька, без умысла!.. - вконец растерялся Олег. Но все же умудрился увернуться-вырулить, воскликнув явно менее достойное: - На то и рыбалка природой создана, чтоб можно было поиграть словцом да подурачиться! Ведь всем известно с незапамятных времен: за пьяных "говорит вино", за рыбаков - кураж, бахвальство.
   Олег с опаской, чтобы мы не слышали их разговора, обернулся-глянул в нашу сторону, и далее, заметно глуше, но в тиши реки весьма отчетливо был различим его густой, гудящий, сравнимый чем-то с дальним барабанным боем баритон о том, что язык на то и дан людскому роду, "чтобы мог молоть полнейшую ерунду и чушь", на которую, порой, не стоит, в общем-то, обращать внимания. Он с жаром говорил-доказывал жене, что вовсе не имеет смысла принимать его случайные слова столь близко к сердцу! Не следует быть подозрительной, излишне мнительной, не в меру впечатлительной! Приняв ее слова за чистую монету, усердно начал заверять, что может ей "поклясться клятвою" о невозможности, "немыслимости лично от него" каких бы то ни было действий, даже в их самой мизерной доле порочащих достоинство своей любимой половинки, как Вика перебила:
   - Почему не обращать, если это обещает пользу? Мне тоже хочется побалагурить... - Она задумалась, подыскивая нужные слова и, со своей очаровательной улыбкой, лукаво глядя на Олега, словно резанула по моим ушам прелестнейшим звенящим голоском: - поиграть и покуражиться... с живцом!
   - Вообще на тони ни разу не долбануло, что ли? - совсем не вовремя спросил вдруг Виктор, будто по соседству с нами диалог был совершенно незначительным, неинтересным.
   Я сразу же сообразил, что это вопрос-ловушка и, не подавши виду, отвечал:
   - Поклевки были. Но толку-то от них!.. Опять подержал какую-то килограммов на четыре, если не на пять.
   - Обрезала? Оторвала? - воскликнули Виктор с Машей едва ль не разом.
   - Дурнее!.. Самое обидное случилось! Крючок чуть не впрямую разогнулся, - воскликнул я довольно искренне и поскорее поспешил добавить: - Металл-сырец, по-видимому, оказался! Был, похоже, плоховато закаленный.
   - Не на "пустой", случайно?
   - Нет. Метров на сто пятьдесят повыше. Сразу же за "сплошняком".
   - Видели: крутился, придержался в том районе. Отсюда показалось - на "пустой".
   - Судак, примерно с килограмм, хватал напротив овражка Кручи, живцов срывал-откусывал, - постарался поскорее увести наш разговор от темы о "пустой". - А против парома окунь хватал граммов, наверно, на триста.
   - Видали, два раза заплывал в обратную.
   - Не знаю, куда и податься. То ли сплавать на "житковские завертины", то ли вновь проплыть-пройтись по прежней траектории. Возможно, что начну с канавы меж косой и Островом, - проинформировал их о своих намереньях и продолжал: - Быть может, натолкнусь на что-нибудь поинтереснее, в конце-то концов! Щукляток-то не хотелось бы. Найти бы судачка!
   - Найдешь - зови!.. - шутливо заметил Виктор.
   - Ладно, - с улыбкой принимая шутку, согласился я и отвечал: - Как увидишь пару-тройку раз, махая руками, привскочил-привстал на лодке, считайте, позвал.
   Собственно, эти мои слова всем подавали знать, что покидаю их; и, по обычаю, перед дорогой, перед нашим "долгим расставанием", всем нам необходимо было малость помолчать - и мы умолкли.
   - Что ж, разок уж так и быть, - приглушенно прогудело в тишине со стороны Олега.
   - Два! - заявила Вика.
   - Куда тебе столько?! - испуганно раздалось в ответ. - Давай оставим второй на ночку...
   - Два. Чтоб знал, как намекать о рыбках.
   - Два - значит, два... - был тяжкий ответный вздох. - Сейчас или пока поудим?..
   От этого, столь неожиданного диалога, мое дыхание едва ль не перекрыло в легких.
   "Однако, ну и нравы!.. При мне - при пожилом, при постороннем человеке!.. О столь интимном!.." - с немалым скептицизмом подумалось о современной молодежи. - Хоть постеснялись бы на людях-то!.. Неужто полагают, что их в тиши реки не слышно!..
   С грустью, с ностальгией и какой-то удручающей обидой к прошлому, вспомнил начало своей супружеской жизни. Тогда, в те времена, не только на людях, наедине-то меж собою не были столь вольными, столь откровенными!..
   Отмолчавшись, будто ничего особенного не услышал, улыбнулся Маше с Виктором и, не глянув в сторону Олега с Викой, дружелюбно пожелал:
   - Ну-с!.. Всем вам удачи, пока скитаюсь-плаваю! - И добавил: - Старайтесь, дергайте! Не буду уж вам мешаться!
   Я обернулся и, стрельнув-прикинув курс на белый бакен, от греха подальше, внешне запросто, спокойно, даже с некою ленцою, но при этом с непонятною, нахлынувшей вдруг силой и энергией, отжался веслами.
   И второй гребок был с тем же равнодушием, с тем же наработанным с годами мастерством, но - вновь с какой-то непривычной, нарастающей и даже пугающей мощью! Лодка, будто самопроизвольно, вдруг рванулась, удаляясь прочь от парочек.
   Затем были третий, четвертый, пятый гребки. При этом телом овладела опять-таки какая-то неведомая ранее (будто от включенного внутри меня приборчика), тревожащая душу дрожь, но она не являлась помехой в гребле! Напротив!.. Она мне показалась чем-то вроде допинга для организма! Временами даже чудилось, что именно она, эта странная, легкая дрожь, являлась некой внутренней субстанцией какого-то редчайшего по силе, мощи ощущения (я бы даже выразился "внутреннего урагана" и "невероятнейшего буйства чувств"), поднимающего (скрытые от нас самих!) наши непомерные резервы и возможности.
   Я мчал с какой-то диковатой жаждой в достижении чего-то необыкновенного, яркого, непревзойденного, что обязательно должно было произойти-случиться в моей, наверное, пустой, ничем не примечательной - как, впрочем, видимо, у большинства из нас! - незаметной, никому не интересной жизни.
   Неожиданно мое внимание привлекли мои гребки, мои размахи (точнее - взмахи) веслами!.. "Вот когда, как оказалось, - с тихим ужасом поймал себя на мысли, - была достигнута немыслимая скорость лодки!.." Примерно с полминуты не верилось глазам, что расстояние между гребками вблизи тяжелых фарватерных вод, с весьма неслабым нажимом течения в левый борт, равнялось метрам шести, шести с половиной, и даже, возможно, больше.
   "Уж не ревную ли Вику?! Не бес ли в бороде, однако, у старого, все еще беспокойного дуралея?" - ошпарила жутковатая мысль.
   Стало снова немножко трудно дышать, почувствовал резкую перемену в биении сердца. Его удары были непомерно крепкими, при этом непривычно ощутимыми.
   "Не аритмия ли?.. Достаточно опасная болезнь. Дружок Сашок Антошин недавно умер от аритмии", - подумалось с пугающим спокойствием.
   Вдохнул как можно больше воздуха и, ощущая легкую одышку, однако, словно вознамерившись сильнее навредить себе, таблетку валидола доставать не стал. Напротив!.. Словно издеваясь над собою, будто решив себя доконать окончательно, еще сильнее налег на весла - и мчал, мчал, мчал все дальше, дальше по реке, что было сил, что было духу.
   Как ни удивительно, дрожь вскоре прекратилась и прошла одышка. Нормальное биение в груди почти восстановилось, стало не столь заметным. Лишь прежняя, немножко жмущая, похожая чем-то на вакуум пустота все еще ощущалась внутри, под ложечкой.
   "С чего бы вдруг? Какая ревность?!" - едва ль не рассмеялся над собой. И чуть было не вскрикнул с облегчением в душе от неожиданной догадки. То, вне сомнений, было вовсе не какой-то там "любовью" или ревностью к "напарнице по ловле" - Вике!.. А чем-то от чувства отца, родителя!.. К любимой, однако, непослушной дочери!
   Подумалось, что по-отечески, действительно, давно уже неравнодушен к ней! К этой умненькой, очаровательной красавице, по какой-то, видимо, случайности ставшей женой похожего на бычка Олега - столяра-краснодерев-щика по специальности. Ей бы сниматься в кино! Быть украшением элитных обществ! В ней - все до умопомрачения прелестно!.. Фигура, волосы, одежда, голос. Но главное - что-то в глазах, в губах. Что-то очень дивное, глубокое, неизъяснимое! В них - ни намека на порочность, блуд, обман, лукавство! Напротив!.. Что-то смелое, спокойное, легкое, прелестное, что-то светлое, нежное, как бирюза.
   Просто так уж случилось - приходилось утешать себя простыми мыслями, - что дочка выросла и стала взрослой! Стала независимой, самостоятельной и, к удивлению, не столь уж скромной и застенчивой, как представлялось ранее. "Она нашла себе, однако, неплохого парня, взяла его себе в мужья: живет теперь с ним, - нахлынула легкой волною печаль. - Все девушки однажды, рано или поздно, уходят от своих родителей, вьют собственные гнездышки, стараются обзавестись детишками". И вряд ли при этом найдешь-отыщешь веские слова, способные их вразумить, предостеречь от неминуемой оплошности. Ну что поделаешь, если человек не хочет осознать, не чувствует своих возможностей, меняет их на незаметную, невзрачную судьбу!
   С другой стороны, столь ли завидна жизнь высоких "звездных" особ, обремененная борьбой за лидерство, за состоятельность? - возникли, будто подчалили, мысли. - Жизнь с чувством превосходства над иными, низшими - беззащитными ныне слоями! Жизнь с постоянной внутренней гордыней, с неизбежными в этой связи сопутствующими "грешками", отягощающими совесть, душу.
   Впрочем, мне ли судить об этих вещах! Сам, вне сомнений, весь в "грешках", как цыпленок в пуху!
   "Здесь, на Земле, устроено все так, что каждый из нас поставлен в условия многих соблазнов, в условия их достижения... - словно выплыло, прихлынуло волной из общего сумбура размышлений чье-то изречение. При этом будто прошептало в дополнение к тому услышанное в свою бытность в армии, во время срочной двухгодичной службы от одного из солдат (не помню имя): - но непременном личном выборе путей их достижения меж рамками добра и зла, однако!"
   Наверное, от безысходности в сей удручающей, но вряд ли оспоримой, философии, как-то разом подступило чувство безразличия, острейшего отчаяния, напрасной суеты во всем. Вся жизнь - с ее учебой в школе, в институте, службой в армии, ее случайною (не по профессии) работой в производстве со стажем сорок с лишним лет - в один момент предстала вдруг какой-то странной, непонятной, незначительной, необязательной, с массой различного рода каких-то глупейших ошибок, проступков. И в ней теперь ничего не изменишь, ничего уж не исправишь и вряд ли вымолишь за все то прошлое прощения.
   Отчего-то очень остро захотелось убежать, исчезнуть, скрыться, спрятаться где-нибудь в тихом, всеми забытом поселке, с простыми добрыми людьми и маленькой, скромной церквушкой.
   Или бы сдернуть, как было когда-то, на Север!.. - подумалось вдруг. - Поработать бы опять, от всей души, простым портовым грузчиком на пользу общества, во славу Господа и родины, как ранее, до перестройки!
   Вдруг стальная круглая махина буя-бакена, чем-то схожая с громадным белым рыболовным поплавком, пронеслась-мелькнула справа от меня, метрах в четырех от лодки!.. И, по мере той моей чудовищной (вернее - сумасшедшей) гребли, продолжала быстро мчаться-удаляться в направлении овражка Кручи в столь же скором, столь же стремительном темпе, что даже, как мне показалось, успела за одно мгновение уменьшиться в своих размерах.
   Опомнившись от вида бакена перед собой, я тотчас же отжался веслами "в обратную" - затормозил, остановился. Примерно с полминуты с холодком внутри мне представлялось-виделось, как со своей рекордной скоростью мог носом лодки ткнуться в бакен, и это было бы весьма не лучшим вариантом для меня. Моя дряхленькая, старенькая лодка могла б не выдержать удара и запросто, как скорлупа подгнившего ореха, расколоться, развалиться бы одной секундою. По меньшей мере, трещины бы появились обязательно, и - пришлось-досталось бы "купаться", звать-кричать на помощь. Вот так стало бы то конфузом для старого речного волка!
   И это при условии, что - повезло!.. При столкновении отделался лишь легкими ушибами. Не пострадали бы при этом позвоночник, шея, голова!..
   Подумалось о милости господней в таких вот странных, нетипичных ситуациях, о наших ангелах-хранителях на небесах. О нынешним внезапном, нетипичном "буйстве в гребле", едва не оказавшемся причиной "транспортного происшествия" на водоеме. Подумал о своей оплошности, неосторожности. Сердито посоветовал себе не расслабляться: быть, однако, повнимательнее на реке! Тем более - едва ль не около фарватера с его неслабою стремниною и в этакой дали от берегов.
   С немалою досадою поразмышлял о том, что пролетел-продернул от "канавы" меж "косой" и Островом уж слишком далеко - без малого аж полтораста метров. О возвращении назад, обратно к ней, конечно же, нечего было и думать!.. На рыбалке возвращение назад - исключительно дрянная, верная примета, что не повезет. Можно было даже не иметь сомнений - не услышишь, не увидишь ни одной поклевки, не выудишь ничего.
   Итак, хотелось бы того мне или нет, но для меня теперь предоставлялся лишь единственный из более-менее приемлемых, возможных вариантов - плыть-отправляться выше по реке, на ее другую сторону!.. И этот вариант был тоже вовсе не из лучших, поскольку оказался "смазанным", определенным мною "до того" участком меж "косой" и Островом. Проще говоря, "пересмотр" в пути участка ловли - столь же верная и столь же нехорошая примета.
   С другой стороны, возникла некая надежда: уж если забылся, продернул, быть может, эта оплошность к лучшему! Быть может, это было вовсе не случайностью, а проявлением Верховных Сил? Быть может, именно там, у страшных "житковских завертин", сегодня - мой лучший рыбацкий день, мой самый замечательный улов!
   В любом из случаев - как получалось - теперь мне предстояло плыть туда, удостовериться в предположении. Прикинул-подсчитал, что в случае моей промашки придется напрасно потратить двенадцать минут на греблю туда, девять - по течению обратно и около пятнадцати минут на пару тоней непосредственно вблизи завертин. Иначе говоря, не больше сорока минут, и это было бы не столь уж много. С другой же стороны, все "это время" могло бы оказать весьма полезную услугу в том, что парочки Олега-Виктора как минимум на целый час (а то - и два) прекратят за мною наблюдение. А затем - навряд ли столь уж скоро поспешат ко мне в район Пустой, даже если я проплаваю на тех местах еще не меньше сорока-пятидесяти минут, а то и часа.
   Различил-увидел, что вдали, в районе примерно напротив "ржавой плиты", рывком привстал-поднялся в лодке Леша-прапорщик. Но выудил он рыбу или же не выудил, отсюда, с этакой дали, было уже не видно.
   Обернувшись и выверив курс, решил пару сотен гребков проплыть немножко в забытьи, во дреме, и заодно еще разок проверить-попытать судьбу - сыграть "на удачу дня". Все-таки пара ночей без сна давалась-таки знать.
   "...Однако трудно нам порой уразуметь "умишком нашим", где это самое "добро", где "зло"? - закрыв глаза, вновь возвратился к мыслям "о грешках", считая при этом гребки. - Ведь, кажется, еще Шекспиром было сказано-доказано: "Добро есть зло, зло есть добро"!..", - возникли-потекли суждения, опять заведшие в какой-то мрачный, запертый со всех сторон тупик, как в ту же самую минуту, будто кто-то подшепнул на ушко мужским, довольно дружелюбным голосом: "Все просто, Александр! Дело в том, что каждый поставлен в условия выбора "света" или "тьмы"! Вот где, главное, не оплошать!"
   И будто яркий золотистый луч, пробивший тучи, сквозь веки начал ослеплять мои закрытые глаза.
   "Откуда взялся этот загадочный свет? На небе-то ведь ни облачка!.." - озаботился я неотступным вопросом.
   Стараясь не спугнуть незаурядное явление, я начал постепенно открывать глаза...
  
   То, что довелось увидеть за кормой, метрах в пяти от лодки, поражало!..
   Над водной гладью висел довольно странный объект в форме неровного шара, излучавший яркое свечение. Отчетливо было видно, что состояло "оно" из двух полусфер. Одна полусфера - из теплого, ласкающего, нежно-розового света, другая - черно-жутковатого, леденящего душу мрака. Вне сомнения, сфера была живой: была видна пульсация ее краев.
   В изумлении я тотчас же раскрыл глаза. Шар тою же секундою лишился четкости, своих контрастных очертаний и еще через мгновение исчез совсем, будто и не был вовсе.
   "Спаси, сохрани, помилуй!.." - вырвался мой тихий возглас. Вновь бешено заколотилось сердце.
   "Прости мои согрешения вольные и невольные!.." - приходил в себя в великом ужасе, будто после кошмарного сна.
   И торопливо продолжал, выдавая вдруг пришедшие на ум слова:
   "Не допусти вселиться гордыне в сердце мое! Защити от мыслей тщеславных, от планов лукавых, каверзных! Помоги очиститься душе от скверн и прочих негативных наслоений, привнесенных мною в мир, Тобою сотворенный! Прости проступки мои недостойные, кои стерлись в памяти моей, коих уж не чувствуют, не ощущают ни ум, ни сердце мое! Не допусти излишних для меня соблазнов, чуждых душе пристрастий, упаси от искушения, избави меня от лукавого! Боже, будь милостив ко мне окаянному! Пресвятая Троице, помилуй мя!"
   Тотчас вспомнился недавний сон супруги. Она увидела ее покойного отца. Мой бывший тесть "явился в гости", уселся в кухне за столом, и та, в беседе с ним, спросила у него:
   - Ну, как там, за смертной чертой?
   - Очень уж мерзну! - был страшноватый ответ.
   Я немедленно расправил голенища находившихся на мне сапог-болотни-ков, встал в них на коленях прямо в воду, что на днище лодки, под ногами, оперся руками в ближайший ко мне шпангоут - он оказался чересчур впритирку для коленей: бедра сразу же пришлось раздвинуть шире, а пятки, наоборот, свести... И, в этой совершенно неудачной позе, обратился к Спасителю нашему Господу Иисусу Христу с мольбою о помиловании нас. А затем с поклоном головою аж до третьего шпангоута, что подле кормовой скамейки, дважды прочел наизусть "Отче наш..."
   После этого как будто бы немного полегчало на душе. Снова успокои-лось, угомонилось сердце. Сна - больше ни в одном глазу!.. Лишь легкая дрожь, похожая на озноб, снова овладевала телом. При этом про себя отметил, что голова была как будто тоже малость чумовая, словно был с несильного, нетяжкого и безболезненного бодуна.
   Усевшись вновь на крышку ящика со щучками, накрытую "для мягкости" пустым "под рыбу" мешком, взялся опять за вёсла и, недолго думая, решил, что стану говорить Олегу с Виктором, коль будут спрашивать о странностях моих "с поклонами". Решил сказать, что выронил шпильку-заглушку от протечки в бортовой доске, и та, упав на воду в лодке, при постоянной качке от моих движений, то и дело ускользала из-под рук. Затем, с перемещением воды, она сумела улизнуть-заплыть в щель под шпангоут и наглухо застряла там. В общем, довелось ее ловить в воде, как убежавшего из рук живца-малявку, а затем, вдобавок ко всему - суметь ее найти и умудриться вытащить из-под шпангоута.
   Кстати говоря, подобное произошло со мной на самом деле несколько лет назад. Причем, при крепкой, опасной волне. С тех пор в обоих моих карманах всегда - аж несколько шпилек-заглушек в запасе, на всякий случай.
   Прямо под ногами в лодке зачерпнул воды, ополоснул лицо. В глотке будто застрял сухой, пресноватый комок. Выпил-глотнул кваску из "полторашки", что стыла-плавала здесь же в лодочной воде, рядом с находившимся около борта ведром с живцами. Срочно выткнул шпильку-заглушку, устроив течь. Отчерпал излишки "старой", застоявшейся воды, ставшей давно уже теплой. Рыба в ней была еще живой, хотя один из судачков, что оказался покрупней, едва ли не "уснул". Он был уже в воде вверх брюхом, едва заметно дергал жабрами. Я обругал себя "склеротиком" и "старым чурбаном" за эту свою оплошность и с гневом, вслух, напомнил самому себе о том, что воду в лодке следует менять почаще.
   "Неужто и в самом деле успел заспать-отключиться, и загадочный объект всего лишь навсего привиделся-приснился?" - не верилось теперь уже в произошедшее.
   Решил об этом наваждении помалкивать. Ведь злые языки могли истолковать все совершенно по-иному! Начнут еще нашептывать между собою: "Андреичу стали видения мерещиться. Совсем умоленным сделался! Не тронулся ли умом?" Но жене и теще сообщить о случае сегодня же за ужином либо утром, если приеду слишком уж поздновато.
   Мстительно подумалось о том, что "еще далеко не вечер"!.. Что еще сумею показать обеим парочкам "большую фигу" по результатам ловли. Еще придется нынче им всем четверым, с их Викой, узнать-удостовериться, на что способны мы, люди старшие, в наши-то пожилые годы!
   И тотчас будто ущипнуло что-то изнутри, под ложечкой. Будто кто-то ухватил-поймал меня за руку на очередном моем грешке-промашке. "Вот и вновь имеешь дело с гордынею своей!.." - укоризненно шепнул все тот же негромкий, приятельский голос.
   Пришлось немедленно смириться с обстоятельством, обязать себя, что никому не стану ничего доказывать. Даже если будет необычный, исключительный улов... Не спросят - не заикнусь о нем!
   "Но как же быть тогда насчет устремлений к целям? Как быть касательно достижения новых высот, если цели, как таковые, не будут иметь хотя бы двух, хотя б одного искреннего положительного отзыва? Ведь без цели, без устремления к чему-то заметному, славному, добропорядочному в жизни, в сущности, жизнь-то не жизнь!" - озадачился новым вопросом, заведшим еще в один тупиковый угол.
   С грустью подумал о том, что народили с женою двух, ныне взрослых уж сыновей, давно уж тоже ставших отцами. А супруге очень хотелось девочку, дочку.
   Обернувшись, сразу же определил-прикинул - до точки моего маршрута, не имевшего на безграничной светлой водной плоскости никаких примет, было не более сорока гребков, или метров около ста тридцати. При этом, поправляя курс, пришлось немного отклониться вправо, в направлении здешнего мрачного, серого яра-бугра, нависшего крутым залобком над своим приступком, а затем, опять поднажав на весла, нужно было обязательно считать гребки, чтоб и на этот раз "не промахнуться", не проскочить означенный участок.
   Гребок, еще гребок, еще. Ну, вот и прибыл!..
   Считаю, что именно с "этой точки" у Кручи, на той стороне реки - наиболее эффектный, я бы даже сказал, торжественно-властный вид! Теперь она напоминает старый неприступный бастион, поросший обильной, ныне желтеющей зеленью. Только с этого места, и ниоткуда более, доступна глазу его "старинная" пушка с лафетом на двух колесах. По-видимому, пораженный видом местности, ее - без всяких на то оснований - установил на краю обрыва какой-то бизнесмен-нижегородец. И, говорят, что он из местных. Либо из бывших окшёвцев, либо из деревеньки Жуковки, находящейся неподалеку.
   Сама же точка, под названием "житковские завертины", меня всегда немножко чем-то беспокоит и слегка пугает. Здесь почти вплотную с берегом - враз несколько больших, медлительных, метров до шести в диаметре завертин, расположенных ровной, прямой цепочкой. Не приведи Господь кому-нибудь из рыбаков или охотников, не знающих про те завертины, пойти, к примеру, по льду даже в метре всего от берега на этом ужасающем участке!.. Рассчитывать на выручку-спасение вряд ли уже придется: утащит всякого, наверное, в течение не более одной минуты.
   Особенно жутковат вид сверху, с яра. Завертины, будто огромные жернова, поражают скрытой под ними силищей. Под ними, на пяти-шестиметровой глубине, начинается ступенчатый пологий свал, переходящий постепенно в яму метров восемнадцать глубиной, называемую "сомовьей". Над ней довольно часто иногда стоят-дежурят со своими донками на лодках рыбаки. Обычно сообщают, что ловят сомов килограммов до трех, четырех. И один из рыбаков, приподняв однажды из воды садок, показал мне даже пару штук кила по полтора, добытых им на опаленную в костре ракушку. Однако сколько раз по этой яме не сплавлялся сам - ни на блесну, ни на живца, ни на червей, ни на паленую ракушку - ни одна из особей этого вида рыбы даже не притронулась к моим наживкам. Хотя однажды в ней поддел-заудил четырех язей почти по два килограмма каждого и тогда же забагрил крючком блесны "за шкирку" стерлядину без малого на четыре триста более метра длиной. Как-то подсек-зацепил в ней сазана на четыре сто, схватившего на моей мормышке живца-вьюнка. Не столь уж редко ловил в ней крупных судаков и щук килограммов до двух с половиной, до трех. Но более клевым, более рыбным здесь, у Житковского яра, местом - и это мало кому известно - считаю вовсе не ступени свала, ни саму "сомовью яму", а неприметную донную бровку с недлинной, неширокою низиной, почти без уклонов, без перепадов глубин, примерно метрах в трех-четырех от завертин со стороны фарватера. Вот здесь, на ней, на судачка, на щучку, на жереха и голавля временами попадаешь часто. Особо крупной рыбы в ней обычно не бывает, но и мелочью не назовешь. Так себе: от килограмма - до кило шестьсот. Разумеется, и здесь, как и везде, бывают отклонения на ту или иную сторону. К примеру, одному из моих друзей, Андрею Самаеву, (о нем придется рассказать немного позже) удалось на этой низине поймать судака без малого на восемь килограммов. Но личная моя статистика - именно такая, каковая есть из собственной немалой практики.
   По слухам, еще во времена социализма, после одного из оползней на Житковском яру, у воды, напротив завертин, были найдены старинный меч и древний череп, по-видимому, юноши. Там же оказалась крохотная медная иконка. Тогда на яр переплывали люди из милиции для проведения следственно-розыскных работ.
   Поскорее выверив-определив начало тони, не теряя ни секунды времени, взял удочку со средним поводком и, отпустив катушку во вращение, отправил приманку на дно. Ничуть не сомневался, что она уже достигла дна, поскольку ниже не пошла и даже леска несколько ослабла. Уж вознамерился тянуть приманку "на подъем" и, трогая-щупая дно, начать легонько "подыгрывать" удочкой, как вдруг рывок, с уходом лески еще едва ль не на полметра в глубину. Аж крутануло катушкой, больно ударив по ногтю большого пальца руки ее педальками. Моя подсечка, разумеется, была уже бессмысленной: живец был моментально "выплюнут".
   Брал, вне сомнения, судак, весьма приличный. Две четкие отметины клыков остались как на ротане - под жабрами, чуть ниже глаза, - так и на свинцовом грузике мормышки, почти плотную с поводком. "Вот так долбанул!.. - отметил про себя. - Миллиметров бы с пяток от грузика к наживке, да попридержать бы вовремя катушку - подсекся бы сам".
   Не теряя времени, в предчувствии удачного прибытия, опять как можно поскорей заплыл на ту же самую исходную - и вновь поклевка!.. Но эту рыбу можно было даже не пытаться подсекать. На этот раз лишь что-то осторожно подержало и даже не покусало живца.
   Это, кстати, был уже довольно скверный показатель. Такая осторожная поклевка, по обыкновению, примета полного бесклевья.
   И подтверждение тому мне не пришлось особо долго ждать. Ничто не притронулось более в низинке. Ни в первом проплыве по ней, ни при повторном. Ни в третьем - контрольном. Здешний хищник либо оказался сыт, либо, возможно, его шугнула отсюда "куда подальше" какая-то крупная особь. Возможно, что-то было связано с погодой, с возможной ее переменой.
   Помечтал-пофантазировал, что здесь, на этой низине, пожалуй, не мешало бы попробовать-поплавать с утра пораньше. Но ждать "у моря погоды" теперь не имело смысла, и было некогда. Нужно было поскорее снова подаваться вниз; и - срочно за паром, к Пустой.
   Не поленился, проплыл-спустился по ступеням свала, прямо по завертинам, стравляя приманку все глубже, глубже. С огромным роспуском лески, почти на полную катушку, прошелся по "сомовьей яме". Все было бесполезно; становилось очевидным то, что приплывать сюда, к "житковским круговертям", в это время совершенно не имело смысла. Глянул на часы, было сорок семь минут девятого. Был потерян ровным счетом целый час, и повлиять на ситуацию, исправить как-то эту крайне неудачную промашку теперь не представлялось никакой возможности.
   Быстренько крутя катушкой, вывел наверх приманку опустил ее "на воду" в лодке с тем, чтоб не черствел, не подсыхал живец: вода в ней так или иначе посвежее, нежели в ведре. Саму же удочку пристроил-положил к двум остальным на черное (жесткой пластмассы) почти прямоугольное "живцо-вое" ведро (оно около правого борта). Быстро, "вкруговую" развернувши лод-ку градусов под шестьдесят, прицелившись назад на белый бакен, быстро погнал в обратную.
   Подумалось с чего-то вдруг о том, что именно ведро является самым давним предметом из всех, находящихся в лодке. Оно, наверное, помнит и преж-нюю лодку, и прежний истлевший от влаги рюкзак, и даже трак от гусеницы трактора, применяемый когда-то мною вместо якоря и утопленный однажды в результате оборвавшейся шнуровки. Пожалуй, уж два с половиной десятка лет, как служит оно специальной подставкой для удочек. До этого удочки клал на шпангоуты, около левого борта, и приходилось то и дело нагибаться, чтобы взять их или положить. Лишь только потом, несколько лет спустя, сообразила голова, что несравнимо более удобно их располагать рядком, катушками вниз, на ведре (тогда еще круглом) с водой, в котором содержал живцов. Помнится, будто пронзила мысль, что никогда они с него не упадут и будут постоянно под рукой. Тогда-то и дошло до головы приобрести ведро с плоскими сторонами, вместо обычного закругленного. Припомнилось, как сразу же на нем просторно и удобно расположились все три удочки. И сразу же затем вдруг догадался, что мормышку, оснащенную приманкою, в моменты перерывов в ловле можно было оставлять не просто на днище лодки, где живец довольно быстро подсыхал и становился непригодным, а содержать его в ведре - в воде с живцами!.. Эту мою придумку в те времена переняли все до единого рыболова-сплавщика аж от Николаевки до Дмитриевых Гор! Причем, тогда еще никто понятий не имел, что пойманную рыбу надежней и удобнее всего держать в течение дня непосредственно в лодке, залив ее днище водой и обеспечив ее проточность.
   Оказалось также: именно таким ведром значительно удобнее вычерпывать из лодки воду после затяжных дождей при затоплении ее у берега. А в рюкзаке его плоские стороны, в отличие от ведер цилиндрических, не жмут, не давят позвоночник.
   Ведро - давно уже без ручки. Она сломалась как-то невзначай в проушине, и оказалось ручка вовсе не нужна: она мешалась! В живцовом ведре, которое обычно в рюкзаке да в лодке, таскать-то, собственно, ничего не нужно! Разумеется, кроме пластмассовой банки с водой и с живцами в ней, трех коротких бортовых удилищ, уставляемых в него торчком, да полуметровой бамбуковой палки с трубкой на конце для самодельного сачка. Правда, при плохих уловах килограммов до пяти, в него, конечно, можно умудриться напихать вниз головами рыб, чтоб исключить промочку рюкзака. Но лично для меня за целый день рыбалки столь незначительный улов - давно уж редкость! Тем более, как правило, приходится живую рыбу прямо из воды, что в лодке, брать-складывать в непромокаемый мешок (обычно, из-под сахара), затем заворачивать в пленку. Лишь только после этой процедуры сверток можно помещать в рюкзак. Ведро со снастями и банкой при этом приходится класть на рыбу.
   Спустя минуты две, взглянул-обернулся узнать, далеко ли бакен. Он был примерно метрах в пятистах, или в двух с половиной минутах хода. Наверно, совершенно машинально в пути я отклонился влево, и получилось весьма удачно. Исходная точка мне предстоящей новой тони меж косой и Островом - несколько повыше бакена. Я же выходил на точку еще более левее, со стороны затона. В итоге, это был, пожалуй, самый рациональный курс.
   Поразмышлял об общей странности этой "моей одиссеи" на Житковский яр и теперь уже не сомневался в том, что "поход" был вовсе не случайным, вовсе не бессмысленным, а любопытным, поучительным!
   Во-первых, получалось, что воочию (второй раз в жизни) столкнулся с чем-то необычным, удивительным. Разумеется, если то видение было все-таки реальностью, а не простым, элементарным сновидением. Но даже если столь зримый, загадочный шар был фактором сна, а чьи-то слова "о свете" и "тьме" лишь некой слуховой галлюцинацией, мои эмоции к произошедшему событию ничуть не изменились. То было бесспорно ответом на мой вопрос "о добре" и "зле" и, если угодно, довольно с убедительнейшей иллюстрацией. Не могло же, в конце-то концов, присниться "столь оригинальное" само, без определенного участия извне!
   Во-вторых, само "турне" к завертинам стало видеться не столь уж и напрасным. Весьма возможно, что посредством "этого круиза" мне лишний раз пришлось убедиться в том, что интуиция моя несовершенна. Что основана она не более как на понятии "авось". На догадках, на приметах, на моем постоянном "а вдруг!..".
   Вновь вспомнилось про давнего дружка-окшёвца, - о нем обещался рассказать подробнее - по-моему, непревзойденного никем из рыболовов-сплав-щиков, наверное, по всей Оке (по крайней мере, в нашей области), Андрея Самаева. А заодно - еще одного друга, постоянно плававшего с ним на "параллельной" лодке, Даниила Оханова.
   За годы перестройки они покинули село Окшёво. Андрей обосновался в деревне Малиновка - в трех километрах от д.Митриевы Горы (есть и такой населенный пункт в районе), сравнительно неподалеку от Оки и заодно поближе к Мурому и Меленкам. Даниил - под Ленинградом, нынешним Санкт-Петербургом. Похоже, устроился там удачно. Во всяком случае, он дважды в отпуск имел возможность приехать с семьею в родное село к своим престарелым родителям.
   "Вот те бы маху не дали! Те либо не поплыли бы туда, либо непременно были бы с рыбой! - осмысливал все глубже, глубже происшедшее. - Уж пару-тройку штук на худой конец, наверно, обязательно бы изловили-привезли. У них размотки лески не случилось бы!.."
   "Ах, вот почему они "до самого финала" не признавали на удилищах катушку и ловили исключительно "рогатками"! - вдруг прояснилось в голове. - Ведь будь при мне удилище-рогатка - леска бы не размоталась!.. И судак, подсекшись от удара на крючке, был бы мною, вне всяких сомнений, пойман!".
   И хотя подобный случай совершенно уникальный, нетипичный в практике!.. Но, однако же, неоспоримый факт. Получалось, что судьбою мне предоставлялся шанс поимки крупной рыбины, который мною был успешно "проворонен" и упущен из-за моего простого, можно считать, недомыслия.
   Озадачился и тем, какого же веса могла быть рыбина. И еще секунд через пяток-десяток с удивлением уже не сомневался в том, что собственно, нет никакой проблемы это выяснить с достаточно высокой точностью. Оставив вёсла на воде и взяв с ведра удилище, еще раз осмотрел отметины на грузике мормышки, на живце, и... расстояние между клыками оказалось более двух сантиметров! Брал судак... в пределах пяти килограммов! Возможно даже, что шестикилограммовый! - поразился я. И решил: низину эту, непременно, следует не забывать, наведывать ее почаще, но впредь при этом быть внимательнее "с дном" и с удержанием катушки с леской.
   Задумался над тем, что у Андрея с Даниилом, несмотря на нашу дружбу и открытость, наверно, было множество секретов от меня.
   Вспомнилось: однажды обратил внимание, что ни у того, ни у другого не скрипят, не щелкают уключины на веслах. Оказалось, те у них на фибровых и на капроновых амортизаторах-прокладках в форме специальных шайб... И даже с какой-то смазкой. Обоим издавна было известно: с наличием стуков и скрипов на лодке значительно реже поклевки! Особенно при ловле крупняка в коряжнике, на мелководье.
   Воистину, то были мастера! Воистину, в обоих было что-то от самой "речной природы"!..
   Как ни приедешь в выходные дни с утра пораньше, те уже рыщут-плава-ют!
   То вверху, в районе бакена, то около конца косы затона. То почти неразличимы на ярах другого берега реки. То "напротив рябин" на "шумном свале". То, вообще, вдали за Мокрым мысом, прозванным кем-то "сопливым"...
   Будто две неутомимые охотничьи собаки с превосходнейшим чутьем постоянно в деле, постоянно вместе. До сих пор уж сколько лет не приложу ума, как они однажды на стоячих водах непосредственно в самом затоне, довольно далеко от наших общих мест, за Островом, на трехметровом мелководье, на участке всего-то около метров восьми-десяти в ширине и с полусотни по длине, нашли-обнаружили целое стадо крупной, весом до трех килограммов щуки, весьма охотно хватавшей любые наши приманки. При этом очень удачно попали под юго-западный ветер, гнавший наши лодки с должной, почти идеальной для ловли скоростью и в нужном направлении.
   Вне сомнения, из них двоих всегда лидировал Андрей. Сначала, с первых дней, пока к тому не попривык, меня частенько смешили его усы и бородка, удивительно напоминавшие ржавый, средней величины замок, висевший у него под носом. С открытым, радушно-простецким взглядом его черных, как уголь, глаз, он был и пообщительней, и пошустрее, и чем-то вроде постоянного наставника для Даниила. Удил-дергал только левою рукою, хотя, как сообщил однажды мне, владеет одинаково обеими, а пишет обычно правой. На рыбалке же левую руку считает более удачливой, несравнимо "более удобной", "легкой", чуткой, хваткой, "больше приспособленной к подсечке".
   В нем, пожалуй, было даже нечто большее, чем от природы! Воистину, словно имел "посвящение"!.. Он значительно скорее и проворнее нас с Даниилом заплывал-вставал на тоню. Не боялся ближе подходить к корягам и, пожалуй, помнил-знал не только наши общие канавы, бровки, свалы, ямы на участках, но даже самые малые, самые неприметные рытвинки дна! Наш с Даниилом норматив, за редким исключением, обычно составлял не больше половины относительно его улова. Но было (и не редкостью!), что исключения как раз оказывались в пользу именно Андрея! Помню, в один из бесклевых дней с двумя смешными, пойманными мною судачками да столь же "глупенькой"-некрупной щучкой подплыл поближе к Даниилу и, сетуя на свой улов, спросил, "как у него?".
   "Да столько же. Три головы, - последовал ответ. - Вон у Андрюхи лучше".
   Подплыл к Андрею.
   "Как?"
   "Семь штучек есть".
   "Килограмма на два общий вес потянет?" - спросил, на всякий случай, для сравнения.
   "Обижаешь, Александр! Обижаешь!.. - прозвучало, "как гром средь ясного неба". - Килограммов восемь минимум!.."
   Однажды вдруг признался, что с давних пор ведет дневник, в котором отмечает все касательно рыбалки. Давление, погоду, направление ветров; где какую рыбину поймал, на какую из снастей-приманок, в какое время, при каких условиях. Что в этой связи отработал отличную память и может вспомнить до "мельчайших мелочей", к примеру, весь рыбацкий день, который был не только накануне, но несколько лет назад.
   Поначалу, после переезда на другое место жительства, Андрей здесь, под Окшёвом, появлялся часто, но как бы случайно и ненадолго. И - как мне тогда казалось - вовсе не с целью рыбалки. Похоже было - с тем, чтоб похвалиться новой дорогой, приобретенной им в рыбацком магазине лодкой с мощным и почти неслышимым мотором.
   В последний свой визит он сообщил, что начал осваивать значительно более эффективный, в сравнении с нашим, способ ловли, который зовется "троллингом".
   "Это сродни "дорожке", протяжке с движущейся лодки блесны вдоль трав, - разъяснял-рассказывал он мне. - С той лишь разницей, что вместо удилища-палки с толстой леской и поводком должен иметься полужесткий спиннинг с тонкой, дорогой, но крепкой леской-плетенкой. А вместо блесны - приманка с двумя-тремя тройниками, именуемая "воблером". При этом нужно медленно плыть на моторе с распущенной примерно метров на полсотни леской - и рыба попадается сама".
   Он сообщил, что отыскал-разведал множество иных, великолепных мест, участков. Что промышляет в основном от речки Волушки в районе деревеньки Малый Санчур и до Воютинских яров. Что имеет замечательнейший рынок сбыта судака и щуки. Что рыбу забирают оптом в некий ресторан по очень прибыльной цене.
   Я же, в свою очередь, пытался было поделиться с ним секретом, что придумал-научился прикреплять живцов к крючку мормышки всего лишь навсего за семь секунд!.. При этом качество крепления живца - значительно надежнее!..
   Ответ последовал о том, что он давно уже освоил "силикон"!.. То есть ловит на зеленые, на желтые, на серые и даже черные виброхвосты либо на приманку, называемую твистером, которые привязывать к крючку не нужно.
   Заметил, что уж года два, как прекратил отливать мормышки. Что покупает их обычно в Муроме, в магазинах "Фауна". Либо - в Москве, куда ему, весьма нередко приходится "кататься" по работе на личной своей машине.
   С грустью-печалью подумалось вдруг о том, что, в самом деле, сравнительно не столь уж и давно, не то что на селе - в наших Меленках-то не имелось магазина с рыболовными снастями! А за той же толстой леской, за большими крепкими крючками для изготовления мормышек приходилось ездить либо в Муром, в тамошний единственный на столь немалый город магазин "Охотник", либо в выходные дни с дружком Сашком Антошиным, что ныне ("царствие ему небесное!") уже в иных мирах, - на поезд... и - в Москву!..
   И резон в том, в общем-то, имелся. Там можно было, заодно с крючками, прикупить сыров, различного вида колбас. До обратного поезда - успеть прогуляться по Красной площади, зайти-заглянуть в мавзолей, дождаться смены караула под бой Курантов! За тридцать копеек посетить музей. Пошляться по ГУМу, по ЦУМу, по "Детскому миру", купив там что-нибудь родителям и детям. Затем - в метро, на электричку до ВДНХ!.. И там - с вкуснейшими сосисками, с воблушкою, напиться вдоволь превосходного пивка из автомата: за двадцать копеек - стеклянная красивая большая кружка!.. При этом - не преступников, не террористов, не вымогателей, не аферистов!.. Повсюду добродушные отзывчивые люди, всегда готовые прийти на помощь, что-то посоветовать и что-то подсказать.
   Сегодня магазинов с рыболовными снастями даже, пожалуй, с избытком! Каких товаров нынче только нет! И лески, и блесны, и воблеры... Десятки различных удилищ, сотни видов крючков, мормышек, приманок. Эхолоты, лодки, палатки, плащи. Настоящий и искусственный мотыль, опарыш!.. "Совсем необязательно становится копать червей, - возникли-поплыли более грустные мысли, - искать-добывать короедов, набирать ручейников, лазить-ловить двуручной корзиной по вязкому дну прудов и баклуш, запасая живцов-ротанов для ловли хищника..."
   Кто бы мог в те времена додуматься-представить, что леща и крупную плотву можно с успехом удить на крохотный шарик из пенопласта, продаваемый в рыбацких магазинах! Зимой - вообще на пустую мормышку с маленькой золотистой бусинкой! А хищника - на некую свинцовую "балду-кувалду" с двумя крючками, без наживки вообще! Или же - на "балансир", на виброхвост, на поролоновую рыбку!
   Однако что-то в этом изобилии всегда тревожит, даже пугает. Не приманкой ли является оно в какой-то очень тонкой, хитроумной мышеловке? Не наживкой ли - на "спрятанной за кустиками" удочке?
   Не отнимется ли с этим изобилием однажды нечто несравнимо большее у нас? Не окажется ли пагубным со временем оно? Не превратит ли нас в людей ленивых, вялых, сонных, пустых, напрасных?.. С пультами от телевизоров в руках!
   С хитрецой и жгучей внутренней непримиримостью, определился, что со мной, пожалуй, этот "номер не пройдет"! Что изобилием меня не купишь, не прельстишь. И чуть было не вскрикнул для кого-то неизвестного в тиши реки со всей своей глубокой убежденностью, что дело, в общем-то, не в изобилии приманок и снастей!.. Что, лично для меня, вся суть моей, почти всегда удачнейшей рыбалки - простая (бесшумная!) деревянная лодка, наличие двух-трех коротких бортовых удилищ для отвесной ловли и самые обычные живцы, именуемые "бычками" либо "ротанами"! При этом главное - не импортные лески и крючки, а знание точек подхода рыбы!.. То есть - мест ее корма, охоты! А это достигается элементарным постоянным поиском!
   С немалой гордостью подумал о себе, что даже при обыкновенной ловле с лодки, с берега, со льда простейшей удочкой с крючком и поплавком, и то, пожалуй, мог бы предоставить фору многим иным рыболовам. И вовсе не каждый из них сумел бы со мной потягаться даже на такой, давно уж ставшей не прельстительной, не столь достойной для меня рыбалке!
   Ну вот, и можно было полагать, что прибыл. До точки начала сплава - не более двенадцати гребков. Парочки по-прежнему "паслись" на мелководьях ниже Острова, постоянно заплывая метров двести вверх, затем сплавляясь вниз.
   Неожиданно, наверное, в насмешку над моим "подъемом чувств", к общей круговерти бесполезных помыслов о будущем и настоящем в жизни, исподволь, незримо подступила, стала неотложной и назойливой другая, столь же актуальная, но чисто бытовая, чисто личностная мысль!.. Нужно было встать на якорь и, не торопясь, перекусить-позавтракать. И дело было даже не в том, что хотелось есть. На рыбалке без еды, как и без сна, я столь же запросто, по-видимому, смог бы обойтись хоть целый день. Становилось нежелательным, чтобы "задумался"-заветрил "тормозок", приготовленный женою в ночь перед отъездом на рыбалку! В пол-литровой банке был вкуснейший суп-харчо, а в пластиковой чашке с плотной крышкой - обожаемая мной лапша "по-флотски"... С котлеткой, с сарделькой, с кусочком ветчины.
   Как правило, в сумке-пакете были отдельно два помидора с хлебом-солью, свеженький огурчик с огородной грядки, пара крутых яиц от собственных кур. Сие съестное я часто привожу опять домой, но обязательно съедаю перед ужином на кухне, сдобряя огурец и яйца, обычно, майонезом либо кетчупом.
   Теперь было главным, что этот мой завтрак на виду у парочек имел немалый показательный момент! То касалось моего влияния, если можно так сказать, на психологию обеих парочек, как лиц необязательных и даже лишних ныне в здешней акватории, при сложившейся столь нестандартной ситуации. Этим завтраком необходимо было показать, "внушить" им, убедить их в том, что вовсе не располагаю на результативность предстоящей тони и потому с отплытием не тороплюсь. Необходимо было постараться притупить их бдительность, как конкурентов, и по возможности, как можно дольше.
   Старался завтракать неторопливо, на что был вынужден потратить более восьми минут. Пришлось даже выпить чая, с подмешанным к нему растворимым кофе. Белую кружку термоса, превосходно различимую издалека, держал на уровне груди, на темном фоне моей коричневой, в темную клетку, рубашки.
   Впрочем, завтрак стоил самому немалых нервов!.. Время беспощадно поджимало. Четырнадцать минут уже нащелкал-накрутил начавшийся десятый час. Клев, считающийся утренним, должен был вот-вот закончиться как таковой. Знал по опыту, что щуки, из числа "что покрупнее", довольно скрупулезно соблюдают свой "пищевой" режим. Не очень-то их обдуришь-обманешь средь бела дня! В распоряжении лишь утро, да вечером пара-тройка часов. Это - не мелочь, весом до двух или трех килограммов, что может ловиться во время жора аж целый день, и приходится, порой, бросать рыбачить, поскольку получаются излишки.
   Наконец-то с завтраком было покончено. Далее - срочно вниз по реке, к логову великанш!..
   Я поточнее - можно считать "до метра" - выверил отправную точку предстоящей тони. Для этого необходимо было совместить центр четырех высоких, островерхих, прозванных мною "короной", вершин каких-то деревьев вдали, выступающих над общей полосой лесного горизонта, с ровным толстым стволом одинокой, прямой, как свеча, березы, находящейся на склоне берега километрах в полутора от здешних мест. При этом с правой моей руки маяком служила ярко-желтая клинообразная прослойка глины на стене обрыва, называемого нами Черным яром, на том берегу реки, совмещенная с первым из трех, выступающих из воды сучков так называемой Старой коряги - точнее, давным-давно затонувшего дерева, по-видимому, вяза.
   Я быстро стравил приманку на дно, и берега легонько, словно подались- поплыли по реке навстречу лодке.
   Этой коряге уж лет пятнадцать. Местечко так и зовется "у старой коряги", поскольку ниже по реке, там же на "черном яру", лет шесть назад затонуло, закоряжилось на дне, еще одно дерево - громадная ольха, с ее торчащими, словно веер, сучьями. От ветра, солнца и полой воды, они за эти годы очистились от мелких веток, от коры, стали серо-беловатыми, словно древние кости.
   Около "старой коряги", со стороны фарватера - тоже коряжник на дне. Так же, как неподалеку от "Пустой", у рыбаков считается сплошным, непроходимым. Однако и в нем есть пара секретных проходов. Точнее сказать, есть "дорожка" и есть "полянка". О них, помимо моей персоны, известно только Андрею и Даниилу. И чтобы по ним проплыть, необходимо точно знать, где нужно опустить приманку, в какую сторону необходимо подгребать веслом, чтоб двигаться слегка наискосок и своевременно поднять ее, чтоб не оставить навсегда на дне. При этом вряд ли еще у кого-то может дойти до ума, что первый, и весьма уловистый, проход находится почти вплотную со стволом на дне, в самой непосредственной близи от выступающих, торчащих сучьев. А другой, который покороче, но пошире, всего лишь в полутора метрах от первого, будто отделенный от него перегородкой.
   Именно этот участок похож на полянку. Точнее - он в форме овала: несколько неровной кружовины в сплошном, весьма обширном территориально и невесть зачем образовавшемся на этом месте скопище коряг. Там, над этой кружовинкой, в условиях безветренной погоды можно плыть с приманкой не более двенадцати секунд. А на тринадцатой - глухой зацеп. Чуть промедлил, промахнулся - и мормышки нет. Конечно, если вдруг крючок не разогнется, не отломит щепку или куст с коряжины на дне, не вытянет наверх какой-нибудь полуистлевший сук с улитками на нем и целою колонией речного насекомого, отличнейшей насадки для плотвы, именуемого бокоплавом.
   Нужно отметить и то, что летом - даже порой в сентябре - в проходах вдольтарой коряги", равно как и около второй, называемой едавней", рыбы не бывает вообще. Она почему-то подходит к ним исключительно поздней осенью. Обычно в первых числах октября и даже иногда в начале ноября при условии в это время тихой, по-летнему теплой погоды. Именно около "старой коряги" однажды в середине октября "имело место быть" одному из моих рекордных, редкостных уловов судака. За час рыбалки взял их девять штук от двух до трех килограммов каждого.
   И самого большого судака - на четыре килограмма триста восемьдесят граммов - поднял-осилил, подхватил сачком также около нее. В тот день, но уже на "полянке", выловил еще двух штук почти таких же, с разницей лишь в триста-четыреста граммов.
   Там же "завалил" однажды, умудрился вывести из-под коряг сома почти на пять семьсот.
   Олегу с Виктором, их женам, как давним здешним рыбакам, конечно же, известно о сплошном коряжнике на дне в районе около "старой коряги". Но о проходах в нем - им и поныне совершенно невдомек! Ввиду сего простого обстоятельства, мне удалось их пару-тройку раз надуть весьма, весьма по-крупному.
   Примерно так же, как сегодня, в те дни они "мурзились со щуклятками" на тех же самых неглубоких ямках-перепадах в водах, прилегающих к затону, с той только разницей, что плавали немного выше по реке, поближе к "Острову". Разумеется, со столь значительного расстояния им совершенно невозможно было различить-увидеть, что сплав мой проходил фактически вплотную с сучьями коряги. Однако мои беспрестанные тони напротив нее на той стороне реки в конце-то концов не могли не озадачить и не вызвать любопытства, подозрений.
   Как правило, их лодки - обе разом - устремлялись вдруг по направлению ко мне и мчались, будто на каких-нибудь решающих для них соревнованиях: наверное, надеялись застать меня врасплох. Но уже с началом их движения к фарватеру, при заплыве на очередную тоню, я успевал неторопливо отклониться от секретных линий в сторону фарватера и, получалось, незаметно для чужого глаза выплывал из зоны "сплошняка".
   С их прибытием мы минут пятнадцать-двадцать терпеливо плавали в три лодки в совершенно бесполезном месте, и оставалось "удивляться", укорять-журить прибывших в том, что клев при них каким-то странным образом всегда внезапно прекращается.
   Однажды, помнится, ошеломленные моим уловом, они с их Машей-Ви-кой не менее полутора часов "валяли"-удили перед сплошным коряжником. И, на немалую мне потеху, старались, махали руками, как заведенные, друг перед дружкой аж все вчетвером! Я же, поскорее удалившись от наставшего "бесклевья", сумел добыть еще с пяток весьма приличных рыбин на другом, таком же неизвестном им участке.
   В то время, помнится, мы еще довольно туговато общались друг с другом. Были они еще совсем молодыми ("зелеными") рыбаками в здешних, наших с Андреем и Даниилом, краях.
   Ныне, похоже, точки проходов около "старой коряги" оставлены мне в наследство. Точнее сказать, на сохранность. Андрей и Даниил, опять-таки каким-то чудом узнавшие про них, по нашей дружбе показавшие мне их однажды, просили, в общем-то, не сообщать об этих мини-тонях "всяким там разным пришлым".
   Неожиданно тяжелой тучкой вдруг нависла мысль о том, что скоро, наверно, с выходом на пенсию или же немного позже, эти секретные точки подле "старой коряги", а так же остальные им подобные, видимо, придется все же подарить, "отдать в наследство" именно Олегу с Виктором, с их Машей, Викой. Хотя есть и другие рыболовы-сплавщики - сторонники окшёвских мест: Серега Филимонов, Борис Казанцев, Игорь Круговой...
   И, похоже, выбор сделан мною ныне окончательно, бесповоротно. Иных кандидатур не виделось, не представлялось. Как ни странно, ни забавно, но именно эти парочки, несмотря на их бесперспективную за мною слежку и старания всегда держаться "на моем хвосте", становятся все более достойными! Азартные, неутомимые, наивные, смешные, они одни, пожалуй, как никто другие, преданы здешним водам, и так же, как и мы с моей супругой Валентинкой, совершенно не чурались распродать излишки рыбы по нескаредной для покупателя цене.
  
  
   Г л а в а 3
  
   Эта линия-канава меж косы затона и "хвостом" невидимого плато-"чудища", именуемого Островом, по которой предстояло мне теперь сплавляться, как и всякие иные тони, имела свою особенность. Ее начало на протяжении двух сотен метров мы с Андреем и Даниилом давно уже прозвали "слаломом". На этой, на сравнительно короткой, узкой и достаточно глубокой полосе, постепенно уходящей под уклон, приходится обычно проплывать зигзагом от одной коряги до другой, едва ль не с идеально-равномерным их расположением на дне. В основном под ними обитает щука, но не брезгует коряжками и судачок. Нередко при хорошем клеве можно плавать прямо по фарватеру "канавы", по глубине промеж коряг, уже не опасаясь оторвать приманку при зацепе за какую-то из них. Однако при обычной ловле, при бесклевье плыть по центру совершенно бесполезно: приходится вести приманку по возможности поближе к ним, иногда - "кружиться" подле них, "облавливая", проверяя каждую.
   Легкий удар-"щелчок" случился около шестой коряги, метрах в двух не доплывая до нее... И - тотчас же моя мгновенная подсечка!..
   Вес рыбины был, вне сомнений, граммов девятьсот - вполне возможный для подъема в лодку без сачка. Не поднимаясь в лодке, чтобы не привлечь внимание Олега с Виктором и их "супружниц", неторопливо вывел щучку на поверхность и сходу, с выводом ее из глубины, помог ей "залететь" на борт и шлепнуться к моим ногам.
   Она немедленно была ухвачена за шкирку, зажата между бедрами и после извлечения мормышки из зубастой пасти отправлена в известный "щучий ящик" подо мной. В нем она, как это щуки делают обычно, по мере сил заколотила-застучала по доскам, наверное, считая, что это ей поможет выбраться и убежать обратно в воду.
   "Наконец, попалась!.." - подумал было о выручке дня, как снова, будто кто-то подшепнул на ухо: "А как же насчет пареньков? Помнишь, обещал, что первую же щучку, а то и двух, которые окажутся в пределах килограмма, отдать-подарить парнишкам!..". И продолжалось: "Помнишь, заявлял: пускай порадуются сами, удивят-порадуют родителей...".
   "Раз обещал, необходимо исполнять. Парнишкам - значит парнишкам!.. Почему ж не сделать доброе дело во искупление хотя бы одного какого-нибудь грешка, коль представляется возможность", - опешил я от четкости и даже "некой звучности" упрека.
   Сняв с крючка и выбросив за борт порезанного щучьими зубами ротана, я быстренько приладил-насадил другого. Заплыл-возвратился к коряге узнать-убедиться, нет ли подле нее еще такой же столь голодной, невнимательной ее подруги.
   Однажды, помнится, благодаря таким возвратам, взял их в этом месте четырех подряд. А затем, вернувшись к коряге минут через сорок, поднял еще четырех.
   На этот раз была лишь слабая потяжка чуть ниже, позади коряги, но рыбину подсечь не удалось. Эта, судя по всему, брала осторожно за грузик, и живец остался невредимым. Даже шевелил хвостом и дергал плавниками.
   Еще два заплыва к коряге оказались без поклевок вообще, и пришлось отплыть-переместиться далее, к седьмой. Она - с концом обрезанной капроновой сети, засевшим на ее разлапистых сучках. Здесь нужно плыть предельно осторожно, чтоб не "посадить" мормышку. Но рыба это место уважает, и несколько раз я попадал на нем на весьма приличные стайки как щуки, так и судака. Однажды именно здесь, возле этой коряги, поймал на живца язя почти на два с половиной кило и щуку на четыре двести.
   Далее - к восьмой, достаточно большой, громоздкой, странной по конфигурации. То ли там, на глубине, короткий, крепкий, слегка шершавый ствол какого-то толстого дерева, то ли огромный, поросший донным наростом камень-плита, расположенный наискосок. Но крючки мормышек с этого зацепа сходят даже без разгиба, если лодку сдать подальше "взад", а затем потянуть за леску.
   Поклевка была вблизи последней (девятой) коряги на спуске приманки ко дну, сразу же после очередного потяга удочкой. Удар был неожиданным и резким, с видимым провисанием лески. При таких поклевках можно даже не спешить осуществлять подсечку. Рука, как показалось мне, сработала сама собой - расчетливо, неторопливо. И даже без размаха: не как обычно, "от плеча", "от борта", а "от локтя". Как держала удочку немного наискось над уровнем воды, так и дернула ее чуть выше "на подъем".
   "Эту, вне сомнений, мне!.." - еще с подсечкой и подъемом рыбины к поверхности воды мне было в принципе уже известно, что вес той щучки был явно больше килограмма. Необходимо было даже на секунду или две привстать при вбросе "зубастой" в лодку.
   "Эту тебе!.." - услышал снова голос, будто из наушника на ухе. Мы "оба" мысленно по-деловому согласились с тем, что в этой щучке было килограмма полтора, не меньше, и даже, как мне показалось, порадовались вместе за успех.
   Достав из пасти рыбины мормышку и опустив зубастую красавицу под откидную доску, я глянул-посмотрел на лодки парочек. Все четверо сидели спинами ко мне, и было видно, как усердно дергали руками, поднимая-опуская удочки. Похоже, в этот раз никто из них не заприметил мой подъем на лодке, и это было тоже весьма отрадно.
   Третья, снова в чем-то необычная поклевка, если не считать уже оговоренную потяжку около шестой коряги, случилась на участке под названьем "гребешок..."
   "Теперь парнишкам!.." - прозвучало в мыслях тем же участливым голосом.
   "Парнишкам, значит, парнишкам!.." - согласился я, скорее выбирая леску и прикинув, что вес рыбины никак не мог тянуть на килограмм.
   Меж тем та шла к поверхности довольно странно, нетипично, будто сама поднималась большими плавными кругами справа налево и только в одном направлении. Примерно так со дна на леске поднимаются дугообразные пруты, погнутые коряжки, иногда пустые створки ракушек. Можно было даже сказать, что рыба шла по точной, словно вымеренной спирали. На выходе ее нажим слегка усилился, и показался серебристый силуэт, плывший "плашкой" на боку и тянувший леску примерно в полутора метрах от лодки... "Да это же - судак!.. Весьма приличный - больше килограмма!.. На судаков у нас уговора не было. Этого себе!" - заявил я внутреннему голосу, как в тот же самый миг, в ту самую секунду, когда уже готовился было по ходу движения рыбы к подъему ее "на вброс", вдруг различил - крючок мормышки вовсе не в губе!.. Он пронзил, удерживал лишь самый кончик жабры рыбины, и ее любое мало-мальское усилие привело бы к непременному его разрыву.
   О вбросе не могло теперь вестись и речи; пришлось незамедлительно, привстав на лодке, взяться за сачок и постараться с величайшей осторожностью завести судака в него.
   Чуда не произошло. Судак, очнувшись, видимо, от болевого шока, неожиданно, с мощнейшим всплеском на поверхности воды, рванулся вглубь, и еще секунды через три, через четыре исчез-растворился и сам бурун. "Эх, догадаться бы чуть-чуть пораньше взяться за сачок!" - с досадой упрекнул себя.
   "Эт точно! - отозвался-согласился голос и с ехидцею прибавил: - Пожалел парнишкам-то!.."
   "Просто не было определенной договоренности. В этом случае необходимо было бы определиться поточнее и принять конкретное решение...", - снова чуть ли не опешивши от звучности упрека, отозвался я и поскорее припустился с вновь насаженным живцом на прежнюю исходную - в начале "гребешка".
   Вспомнилось о том, что это лично мне фактически пришлось стать автором названия участка.
   Нашел, прощупал-изучил его и рассказал о нем нам с Даниилом однажды опять-таки Андрей!.. Сей чуть покатый, интереснейший участок совершенно невелик. Метров тридцать по длине, примерно восемнадцать - в ширину, почти прямоугольный. Мало того, что дно на этом участке в поперечнике является волнообразным, с перепадами глубин сантиметров до тридцати, оно еще разделено достаточно глубокими (почти до полуметра!) продольными межами! Выходило нечто схожее с бороздами в поле, с грядками на огороде. Поначалу это место мы прозвали "огородом", поскольку в квадратных метрах почти пять соток. Именно столько земли давали в те времена для личных подсобных хозяйств и дачных участков граждан. Однако слово "огород" не сочеталось как-то с дном реки! Оно казалось несколько чужим, притянутым, несовместимым. Затем примерно года полтора мы звали это место "грядками", поскольку борозды на нем разделены межами. Но и это слово тоже не устраивало нас, несмотря на всю его, казалось бы, приемлемость и обоснованность. И, наконец, в один из дней за стопкой водочки на берегу у перевоза, информируя друзей, где у меня случилась самая эффектная поклевка дня, непроизвольно, видимо под вдохновением, выдал-выпалил, что проходил по краю "гребешка"... Причем основой образа стал гребешок обыкновенной курицы. Не тот, который тонкий, островерхий, а широковатый, низкий, с бугорками на его поверхности. С тех пор уж человек не менее восьми знакомых рыбаков отвесной ловли зовут-"считают" это место "гребешком".
   Поплыл еще "по гребешку", и вновь довольно четкая поклевка почти на том же месте, где и первая... Мгновенная подсечка "из-под низа" вверх!.. И, вне сомнения, опять судак того же веса, если не побольше!.. "Вот этот, похоже, мой!.. Неплохо бы судачка-то!.." - промелькнуло в мыслях при его подъеме к лодке.
   И будто бы сумел как следует подсечь!.. Но уже секунды через три или четыре, будучи еще на глубине, рыба вдруг сошла - и, как мне показалось, слишком уж легко, свободно, будто и не цеплялась вовсе. "Неужто тоже лишь держалась за приманку?.. Старалась откусить-сорвать живца...", - смутила мысль.
   Однако нет. Судак - а это был, конечно, он, - брал ротана с хвоста, и было видно, прикусил его клыком за самый кончик носа, почти вплотную с грузиком. При этом получилось, что загиб крючка, всегда торчащий на мормышке вертикально вверх, препятствовал ему сжать челюсти и тем, по-видимому, напугал. Судак не стал заглатывать приманку и, нужно полагать, разинул пасть, чтоб выплюнуть ее: живец был даже не помят, пригоден для дальнейшей ловли. Однако в этот самый миг была моя подсечка - и острие крючка попало-угодило (в этом совершенно не было сомнений!) на самый край его зубной надкостницы, в его "подковку" - в жесткую, фактически непробиваемую часть его крепчайших челюстей, что меж клыков. И при подъеме рыбины со дна (естественно, вверх головой!) крючок мормышки неминуемо был должен соскочить с "подковки", иначе говоря, слететь, сорваться, отцепиться.
   Получалось - снова налицо какая-то нелепость, какая-то довольно странная случайность!
   "Причем, последняя ничуть не ниже по загадочности той, что послужила сходу предыдущей рыбины!" - насторожила-напугала неожиданная мысль. Ведь две столь редкие случайности подряд уже навряд ли сами по себе являются случайными?
   Вспомнилось, как будто щелкнуло по лбу, совсем недавнее: "Пожалел парнишкам-то?!.."
   "Неужто дело лишь в этом?" - немало изумляясь случаям, едва ли не воскликнул вслух, вновь срочно заплывая на начало "гребешка".
   Впрочем, новых сходов весьма, весьма не хотелось бы. Сегодня ими я был уже сыт по горло. Недолго думая, скорее принял компромиссное решение: взамен упущенного мною судака немедля подарить-отдать парнишкам аж двух... имеющихся в лодке недомерков! Общий вес их мог составить столь же, как и у сбежавшего, и даже больше, лишь бы умудриться-изловить хотя бы пару штук из тех, что рвут-откусывают лески, ломают и разгибают крючки! Главное теперь - не соблазниться, не увлечься мелочевкой и, по возможности, как можно чаще пробовать-крутиться на Пустой.
   Четыре раза проплывал по "гребешку"! Поклевок не было. Но все еще в сомнениях, по-прежнему в надежде на поимку судака, не поленился возвратиться снова "на исходную", прошел участок в этот раз "с угла на угол"...
   И, увлекаемый течением, был вынужден, в конце концов, сплавляться далее.
  
   По спуску к перевозу вдруг прикатил "УАЗ"-"буханка". Следом, непривычно громко тарахтя, скрипя на всю округу тормозами, спустился бортовой "КАМАЗ". Человек двенадцать в камуфляжной форме выбрались-столпились около машин. "КАМАЗ", чадивший черной гарью, развернулся на площадке, задом сдал как можно ближе к заводи...
   Четко, слаженно, по-военному быстро с кузова были сняты две лодки такого же, что и машины, темно-защитного цвета, на брезент был подан довольно тяжелый невод. Четверо дюжих военных - по-видимому, офицеры, - держась за ручки брезента, доставили его сначала на паром, с него - на катер, находившийся с другой, невидимой мне стороны парома. Еще один военнослужащий принес и подал кому-то за бортом парома пару двуручных корзин и, судя по всему, мешки.
   Лодки меж тем уже оснастили моторами. Их почти одновременно завели, опробовали на ходу, дав по паре малых кругов напротив парома. Затем вся группа, кроме двух солдат, оставшихся возле машин, ушла за насыпь и, надо было полагать, устроилась-расположилась в лодках. Однако вскоре четверо из них опять возникли на пригорке: бегом вбежали на паром, по съемной лесенке спустились в катер. Тотчас громыхнула чалочная цепь, взревев, завелись моторы...
   И вот "эскадра" лодок и паромный катер появились-выплыли из-за парома. Они довольно круто повернули "вверх", на бакен, и мне казалось, что пошли ориентиром точно на меня. Лодки тотчас же поддали газу и друг за дружкой, словно пара реактивных самолетов со шлейфами весьма приличных волн, помчали-полетели чуть ли не тараном на мое суденышко по направлению к Житковскому истоку. За ними следом на предельной скорости, с гигантской для Оки волной, по-стариковски грузно, но довольно шустро, ходко, спешил, стараясь угнаться, катер, похожий чем-то на тяжелого бомбарди-ровщика.
   Волны от обеих лодок я встретил бортом - опасности они не представляли. Было даже несколько приятно покататься на волнах, словно некогда в люльке-качалке.
   К волне же с катера пришлось, не медля, приготовиться. Не выводя со дна приманку, зажал удилище между коленей, тотчас развернулся к ней впрямую носом, ухватил покрепче рукоятки вёсел, чтоб удерживать последние возможно шире на воде... Слышал, что бывали случаи, когда волной паромных катеров рыбаков выбрасывало за борт, выбивало из уключин вёсла...
   И вот она пришла-предстала перед лодкой грозным белогривым валом! Подхватила-подняла ее за днище носа!.. Тою же секундою, словно ловкий борец-силач, вдруг поднырнула под борта, под "щучий ящик", тотчас вскинула-взяла ее себе на плечи!.. Неожиданно в одно мгновенье вывесила, чуть ли не пол-лодки, над глубоким, жутковато-подступающим провалом и, взметнув, задравши затем корму, с силой, с разлетающейся массой брызг, кинула-ударила ее об воду...
   Вторая и третья волны катера были уже не опасны.
   Похоже, мужики отправились на Жуковские отмели: их тоже рыбаки зовут "песками". Они чуть выше Житковского яра, на той стороне реки. Либо "на пески" под Николаевкой, километрах в семи от здешних мест. Только там есть тони для ловли столь объемной, ныне давно уже редкостной снастью.
   Выплыл вдруг из-за парома и погреб вдоль берега к затону проверять свои сети из лески в тамошних травах Юрас - вечно пьяненький, небритый, всклоченный, смешной, но беспредельно добрый, простодушный, совершенно безобидный мужичок. Увидевши, что наблюдаю за его передвижением, приветливо помахал рукой. С улыбкой я отозвался тем же.
   Слышал, кажется от Даниила, что вырос Юрий без отца и что фамилия его - по матери - Фиохин. В Митриевогорской школе, куда окшёвских ребятишек доставляли на автобусе, учился только на пятерки и даже тянул на медаль. Особенно преуспевал по физике, по математике, отлично владел немецким. Тогда никто не сомневался даже, что перед парнем яркая, большая жизнь. Да, видно, сглазили!.. Вместо институтов-академий пришлось на сокращенных курсах в профучилище освоить специальность тракториста; она-то и осталась всей его дальнейшей "перспективой" в том же селе Окшёве на целых четырнадцать лет - слегла-расхворалась мать.
   Не сдал, не бросил, однако, своего больного, одинокого родителя Юрас "во имя славы и больших надежд", не разменял его на личное благополучие. И выходил ведь, к удивлению сельчан! Поставил-поднял на ноги свою "мамашку"! Отудобила, оклемалась женщина, несмотря на мрачные врачебные прогнозы!
   А далее - еще забавнее и круче!.. Нагрянула вдруг "перестройка", с ее началом "трудных девяностых".
   Подался из села народ, что был порасторопнее да помоложе. Уезжали семьями даже его одногодки. Враз две трети домов весьма немалого села с кирпичным клубом оказались опустевшими и никому не нужными. Ненужной оказалась вдруг и специальность тракториста по причине отсутствия прочих трудоспособных кадров и запустения земель. Благо, новой деревянной лодкой смог-успел тогда обзавестись да научился-сплел три штуки сети-сороковки из лески, что еще по инерции продолжали мотать в те времена с бобин на катушки в подсобном штамповочном цехе совхоза. Выручал тогда грибами-ягодами также лес. Дровишки - в преимуществе, нетолстый сухостой - приходилось заготавливать-пилить старинной лучковой пилой, чудом сохранившейся в сарае, а транспортировать-возить при помощи велосипеда да ручной двухколесной тележки. Это уж потом, лишь года четыре спустя, разжился-обзавелся оставленной кем-то на свалке рабочей бензомоторной пилой да подаренным одним из отъезжающих скоростным мопедом "Карпаты".
   Так вот и "пригодился там, где родился"!.. На радость-счастье местным старикам-старушкам.
   Даже молятся они порой за здравие его во время службы Господу! И свежей рыбкой для разнообразия стола снабдит, и поросеночка сумеет опалить-разделать, дровишки распилить и расколоть и, если нужно, приложить в поленницу, - всегда к нему! И печи наловчился ремонтировать, чтоб грели лучше, и каменщиком поневоле стал, и плотницкое ремесло освоил, антенну телевизора, при случае, поможет выверить-наладить, настроить нужные каналы. При этом пару-тройку стопок самодельной "свойской" в обязательном порядке нальют-поставят хлебосольные, гостеприимные хозяева в знак благодарности по окончании работ. Без угощения работника в селе Окшёво не отпустят ни за что, отказ воспримут даже как неуважение.
   Частенько и просто так, без "всяких дел", зовут-приглашают сельчане Юраса в гости.
   Довольно давно уж возник-прокрался меж ними слушок-шепоток, что даже мимолетное общение с Юрасом приносит многим исцеленье от недугов и душевное успокоение. А его достаточно редкий, случайный приход "на похмельную стопку-аванс" в счет предстоящих либо неизвестных будущих работ вообще считается большой удачей, достойной для оповещения едва ли не всему селу. Считается, чем дольше гостевал, тем больше повезло хозяевам!.. И в самом деле - свидетелем тому мне довелось бывать неоднократно - в отличие от прочих выпивох, которые, как правило, по мере потребления спиртного становятся все более неадекватными, неинтересными, дурными, пороть начинают всякую несусветную чушь, Юрас отличнейше всегда владел собой. Он никогда не позволял себе ни лишней стопки, ни лишнего грозного слова, и никому не доводилось слышать от него ни жалоб на судьбу, ни что-то бранное или обидное в чей-либо адрес. Даже голос никогда ни на кого не повышал! Наоборот!.. Сам лично видел-наблюдал не раз - все более и более радушия и беспредельной доброты ко всем и каждому вдруг начинает изливаться из него обильным, чистым родничком при каждой новой стопке! Взгляд все ярче-ярче загорается каким-то мягким, теплым, светлым огоньком, все больше и больше начинает изумлять его спокойная, смиренная и даже, можно говорить, какая-то лучистая, вернее, лучезарная, улыбка!
   Но лично меня поразило однажды даже не это!.. А его слова к одной из престарелых жительниц Окшёва, разнесшиеся, будто ветром, по селу и, помнится, через того же Даниила их было суждено зачем-то знать, услышать так же и мне, в общем-то, постороннему в этих краях человеку. Он сказал ей достаточно смелую и, по моему в те времена убеждению, очень спорную фразу: "Чем больше, баба Антонина, наших лет, чем меньше остается наших сил для жизни - тем ближе к раю!.." При этом всем известно, что никакие службы-секты он не посещал (церковь в Окшёве сгорела задолго до его рождения), крестным знаменьем себя как будто бы не осенял, и слышно не было, чтоб изучал, зубрил Писание.
   Помнится, эти слова его меня вдруг поразили вовсе не их новизной. Тем более - не столь уж безупречным выражением определенной, достаточно продуманной, конкретно-оформленной мысли! Но какой-то удивительно-бесспорной (я бы даже мог осмелиться сказать!) слишком уж "категоричной убежденностью" Юраса! При этом я ничуть не сомневался в том, что лично мне, как оппоненту спорной стороны, к большому сожалению для нас, живущих ныне в современном нашем мире видимом, навряд ли доведется убедиться в справедливости столь смелых заверений, убеждений! И верилось с большим трудом, что вряд ли будет суждено кому-нибудь из нас, живущих в нынешние годы на Земле, когда-нибудь узнать о результатах "обещаний рая" бабке Антонине!
   Однако, как ни странно, довелось-таки узнать, поверить! И довольно-таки скоро, той же осенью.
   В тот день Андрюха выплыл порыбачить вечером немножко под хмельком. Оправдывая "прогул дня" и состоянье "малость под шефе", в котором он весьма прилично находился, вдруг известил, что схоронили бабку Антонину.
   Сказал-поведал, что они с Юрасом, Даниилом и еще каким-то неизвестным мне Серегой Фоминым-"бородачом" из деревеньки Жуковки в связи с похоронами "были заняты делами". Копали могилку, привезли и раскидали по дороге елового лапника, помогли старушкам выносить "покойницу" из дома, грузили ее "в телегу с лошадью". Им же довелось-досталось пронести ее по кладбищу, благо, там идти недалеко, а старушка оказалась нетяжелой. Что лично ему пришлось забивать-заколачивать гроб, опускать его в могилку и мн., мн. др. То бишь - мало того, что первая половина дня для них получилась "изрядно питейной"!.. С кладбища нужно было идти на поминки и, соответственно, принять-позволить "за помин души" еще стаканчика по полтора...
   Терпеливо, с грустью слушая рассказ Андрея, я уже прикинул было свой "итоговый вердикт" произошедшему: "Ну, вот и размышляй теперь об обещании Юраса бабке Антонине, не зная и не ведая при этом о конечном результате спорного вопроса!.." - как тот воскликнул вдруг притихшим голосом: "Но слушай теперь, что было помимо того!.."
   И продолжал:
   "Покойница скончалась ночью. О том, что умерла, соседи узнали утром. И, можешь себе представить, такая радость, такое блаженство отпечаталось-застыло на ее лице!.. И глаз не оторвешь, и от чего-то даже малость жутковато!.. - Он на секунду запнулся, подыскивая нужные слова для описания картинки, и тихо затем добавил: - Все, кто видели ее лицо - в настоящем шоке! Даже у меня нет никаких сомнений: бабка Тоня - в раю!.. И даже будто сделалась моложе, чем была!.."
   Кто, когда, с какою целью назвали Юрия Юрасом и почему такое имя прижилось, сельчане не знают, не помнят, ответить на этот вопрос не могут.
   По опыту я знал, что возвратится Юрас с затона к парому примерно часа через два. Не позже.
   На всякий случай глянул на часы, прикинул время. Почему-то очень остро захотелось повстречаться с ним и перемолвиться хотя бы парой-тройкой слов. Спросить-проведать про улов, пожать его мозолистую руку. Воистину и я заметил, что всегда бывает что-то благодатное при наших встречах! Будто в самом деле ненароком подышал каким-то более чистым и легким воздухом. К тому же, следует отметить, и с уловом после встречи с ним, как правило, везет! Мне это приходилось замечать неоднократно!
   Впрочем, "случайную" встречу с Юрасом можно было запросто устроить, просто подождав его! Для этого необходимо было примерно с полдвенадцатого дня крутиться-плавать в районе ручья с овражка Кручи, то есть несколько выше парома. Вдруг надумает причалить лодку за паромом, чтоб не встречаться, как говорится, "от греха подальше" с людьми в погонах.
  
   Была поклевка!.. Похожая на окуневую, на участке называемом "подковка малая".
   Здесь, чуть ниже "гребешка", начинается едва заметная ступенька с перепадом дна всего-то лишь до полуметра глубиной. Но именно она, та самая ступенька, по мере удаления вниз по течению реки и образует параллельно берегу дугообразный, почти километровый, свал-обрыв, именуемый нами рыбаками-сплавщиками "продольным". А в самом начале ступеньки, уже на плато, что идет от мелководий берега, - пара полукруглых вымоин, с тем же самым перепадом дна, словно вырезанных фрезой. Та, что выше по течению, зовется "малою", метров до восьми в полуокружности. Вторая - ниже метрах в сорока, немножко большего диаметра, - считается "подковкою большою". Как в той, так и в другой, бывает, ловится весьма недурно; необходимо было срочно возвратиться "на ступеньку" - проплыть, убедиться, что брал действительно "именно окунь". Случается, что и судак берет наживку схожей с окунем поклевкой, когда излишне осторожен, не особо голоден, либо вознамерится играть с приманкой.
   Схватило-сцапало живца еще на спуске!.. Можно говорить, что "с полводы", метрах в полутора-двух от дна. Действительно, был окунь. Но - не столь уж мелкий!.. Граммов на четыреста, до полкилишка. И хотя такая рыба для продажи нежелательна, для ассортимента блюд вполне приемлема. Окунь имеет свой отличительно-замечательный вкус, и лично мне, особенно когда он покрупнее, довольно-таки нравится зажаренным с нежесткой, светло-коричневой корочкой. Супруга, нужно констатировать, не любит чистить окуней, поскольку "плохо чистятся". Но уж это, как говорится, ее проблема, ее "головная боль".
   Заплыл по новой... И опять поклевка! Теперь уже со дна, под бровкой. Ничуть не сомневался - снова окунь. И снова - нисколько не меньше первого!..
   Не упуская ни секунды времени, вновь примчал на ту же самую исходную - вновь проход по той же самой линии... Удар был около самого дна, несколько ниже от центра "подковки". Рука мгновенно отмахнулась вверх... И вот теперь был, вне сомнения, судак! Причем, хороший!.. Для гарантии еще раз с силой поддернул удочкой, чтобы пробить надкостницу, и, тотчас же отбросив удочку на воду в носовой отсек, тянул-вываживал его за леску. Все ближе, ближе к лодке подходила-поднималась рыбина. По тяжести, сопротивлению определил-прикинул вес - не более полутора-двух килограммов. И можно было без опаски - желательно с разгона, "сходу" - взять-вдернуть ее "на вброс". Для этого нужно было скорее... (как можно скорее!..) стараться придать ее движению вверх, по возможности, большую скорость, и это получалось у меня "без сбоев" и весьма удачно. Теперь необходимо было на секундочку привстать-подняться в лодке, перехватывая леску, - и вот уже видна разинутая рыбья пасть в прозрачной, словно стекло, воде за бортовой доской... Рывок-подъем обеими руками за леску вверх... Окунь!.. Это был - окунь!.. Здоровенный, больше килограмма!.. Он, будто сам, стремительно рванувшись, прыгнул из воды и, залетев за бортовую доску, угодил к моим ногам, находившимся меж щучьим ящиком и первым от него шпангоутом.
   Горбатый, красноперый, полосатый, непривычно яркий, он в тот же миг подпрыгнул-подскочил в воде на днище, перемахнул в пространство между первым и вторым шпангоутом. Там, растопырив иглы плавника и брызгаясь водой, ударил по ведру, едва не уронив его. Затем - с живцом во рту, с мормышкой на губе, - проворно "заплясал"-закувыркался в лесках и приманках двух других удилищ, что были на ведре, беспощадно путая, расшвыривая их, наматывая лески на себя. Пришлось поспешно становиться на колени и с великой осторожностью, чтоб не пораниться об иглы, о крючки, взять-ухватить его руками - совместно с лесками, с приманками - зажать меж ног и приступить к освобождению от пут.
   Самого окуня сумел освободить-подсунуть к прочему улову довольно-таки сразу же. Однако все три лески, с их крючками и приманками запутались-переплелись настолько кучно, что превратились в сплошной, весьма безнадежный комок. Пришлось немедля пробираться к носу лодки, сбросить скорее якорь, чтобы не сносило дальше по реке, а затем обрезать самую большую из мормышек вместе с поводком, чтобы поскорей разделаться с узлами.
   Выведя-поднявши якорь, вновь погреб-помчался на исходную к "подковке". Заплывал и проходил по ней аж около десятка раз и будто чувствовал заранее, что можно было не спешить, не торопиться!.. Столь крупный окунь редко ждет-стоит на том же месте, если постоянно не удерживать его внимание приманкой. Чуть замешкался, промедлил с новым, очередным заходом - и ищи-свищи его неизвестно в каких краях. Однажды, помнится, мне удалось удерживать стаю аж целых полтора часа и поймать двенадцать окуней весом чуть ли не по килограмму каждый.
   С досадой на потерю времени по столь нелепейшей, столь непредвиденной случайности (из-за узлов!..) пришлось оставлять местечко и продвигаться дальше.
   "Впрочем, возможно, и не было никакой случайности. Просто, вероятнее всего, отмерено судьбою было поймать трех крупных окуней!.. На том и хватит!" - вновь легкой, светлой рябью нахлынули-поплыли мысли о возвышенном, таинственном. Ведь если было б суждено-дозволено наудить больше - не подскочила б рыбина столь высоко, не сиганула бы через шпангоут, не перепутала бы лески и приманки!.. То есть - не могло б возникнуть тех случайностей, как таковых!..
   Замечу, кстати, что давно уже не сомневаюсь в том, что именно на рыбной ловле более наглядным, зримым является влияние на наши судьбы Господина Случая! Точнее, некой, зависящей только от случая предопределенности успеха либо невезения. Наверное, иначе можно выразиться так: захочет Госпожа Природа одарить уловом - поклевок будет много, все без сходов, без обрывов лески. Не пожелает - останешься без рыбы, сколько бы ни плавал, ни старался!
   Я обернулся и еще раз с удовольствием взглянул на полосатого красавца, шевелящего хвостом и жабрами в воде на днище лодки. Присмотревшись более внимательно, окончательно определился с весом рыбины: "Нет!.. В нем, вне сомнений, больше килограмма! Пожалуй даже, может статься, до кило шестьсот". Такого можно запросто продать по очень неплохой цене. Себе уж тех, которые поменьше.
   Обе парочки по-прежнему "гуляли"-плавали невдалеке от Острова, вблизи "береговой канавы". При этом сплыли несколько пониже: ближе к тамошней цепочке ям, так и называемых "цепочкой". Можно было даже говорить, что были они в районе "кудрявой ветлы" на некрутом пригорке берега, со столиком и со скамейкою под ней.
   Старики закончили вторую тоню. Выбрав сеть, они вдруг разом, на обеих лодках, повернули к берегу. Там, "на песках", одну из лодок завели кормой на отмель, и, обступив ее, все вчетвером зачем-то слишком уж надолго сгорбились над ней, вне сомнений, что-то делая промеж себя руками. Похоже было: либо ремонтировали сеть, либо загребли-поймали много мелочевки.
   Однажды слышал, что каким-то недотепам-рыбакам попалось целая колония средней величины ершей. Едва ль не в каждой клетке пучеглазая колючка! По слухам, все утро, матерясь-ругаясь, они выбирали и кидали их обратно в воду, высвобождая сеть!
   Взглянул в направлении лодки Юраса. Ее уже не было видно. Будто спряталась-"пропала" за зеленой зарослью осоки, разросшейся по мелководью дальних безымянных островков затона.
   Поклевок не было ни на "большой подковке", ни "против ручья овражка", ни в низине, что невдалеке от перевоза.
   Не поленился, отступил поближе к берегу, прошелся снова по участку нынешнего своего "спектакля". Точнее сказать, по той же линии, где рыба сломала крючок у Виктора. И здесь была все та же подозрительная тишина, будто все затаилось в округе.
   Совсем уж без надежды на поклевку, проплыл участок перевоза и приближался к "травам", как вдруг весьма уверенный удар-щелчок, отдавшийся в руке. Размах - подсечка... Есть!.. Почувствовал, что зацепил-засек. На глубине закувыркалось, напряглось, но подалось, пошло-пошло... и что-то, вне сомнения, приличное. Пришлось незамедлительно привстать, поскольку жим был явно тяжелей того, при коем рыбу можно было выводить "на вброс", не поднимаясь в лодке. "Эх, вот паренькам-то бы!.." - шепнуло в голове, и эта странная навязчивость, к тому же на подъеме рыбины, однако, начинала раздражать. "Шутки шутками, но всему есть некие пределы!.. Сначала нужно выудить-поймать!.. - едва ль не вслух воскликнул-возразил своей же голове, выводя-поднимая для вброса рыбину, и прибавил: - Ведь договорились же!.. Отдам обоих судачков, которые уже имеются!.."
   "Наконец-то!.." - выдохнул с немалым облегченьем. Наконец-то был пойман судак, и весьма приличный. Примерно такой же, что цеплялся около часа назад за жабру. Скорее ухватил его, зажал меж ног, извлек из пасти у него мормышку и - с осторожностью, чтоб не рванулся и не вырвался из рук, - опустил его на воду в носовом отсеке. Судак, опомнившись, закувыркался, разбуянился, перепугав соседей и брызгаясь мне на спину водой. Этого, наряду со щучками по килограмму и крупным окунем, уже не стыдно было предлагать к продаже. Можно было теперь считать, что расход бензина на проезд в Окшёво и обратно был не только мной с лихвой оправдан, но в казне семейного бюджета теперь имелась даже небольшая прибыль.
   Немедля заменил живца, заплыл еще.
   И снова неожиданно поклевка!.. Удалось подсечь и эту, и - вновь пришлось привстать-подняться, перехватывая леску. Ничуть не сомневался, что опять судак и что опять ничуть не меньше первого.
   Этот шел спокойно, ровно. Будто помогая мне в его поднятии для "вброса", он удачно выплыл к лодке и еще через пару секунд, будто сам, по доброй воле, прыгнув через борт, угодил едва ль не в самый центр скопившейся там "рыбной братии", устроив в ней очередной переполох - при этом сам сумел освободиться от крючка. "Слава Богу!" - с радостью воскликнул я. Теперь можно было считать, что один из срочных заказов на судака был мною выполнен и прибыль увеличивалась вдвое.
   Снова срочно поспешил на прежнюю исходную. Прошел на этот раз впустую: поклевки не было. Заплыл еще, еще, еще и еще. На том, оказалось, все; как говорится, хорошего - понемножку... На том спасибо!
   Взглянул на пареньков. До них - не больше полукилометра, и были они вполне различимы на фоне рыжеватых валунов. Похоже, рыбачить им уже поднадоело, и оба развлекались тем, кто лучше либо дальше кинет в реку камнями. Напротив них на зеркале воды взмывали фонтанчики всплесков; опадая, они становились кружочками легкой волны; мне издали они казались белыми искристыми полосками, которые затем бесследно исчезали. Решил, что самое время сейчас расстаться со своим подарком паренькам, чтоб более о том не думалось и "не висело над душой".
   Взглянул на лодку Николая. Она стояла несколько повыше от рябин. Точнее - в самом начале подъема на плато "шумного свала", при этом чуточку подальше в сторону фарватера, в сравнении со всеми прежними его стоянками. Подумалось о том, что удит в том районе он довольно уж давно. "Неужто что-то ловится и там? - возникло подозрение. - Иначе, какой бы ему резон сидеть-пулять столь долго, если нет поклевок?" Необходимо было поскорее сплыть-разведать, чтоб лишний раз, как говорится, не остаться простофилей, лохом, лопухом. Как иногда - за стопкой водки, и весьма не в рифму - любил говаривать Андрей: "Волков-шакалов кормят ноги, зубы, нюх! Нас, рыболовов-"сплавшиков" - наблюдательность, внимательность и весла!.."
   Переключился мысленно на Машу. Она и поскромнее, возможно, даже миловиднее своей подруги. В ней много смирного, домашнего. Виктор, наверное, до безумия счастлив с ней. Эта в душу не кольнет, сокровенного не выдаст, не предстанет перед посторонними с неосторожным словом! Вне сомнений, вечная любовь-подруга в жизни Виктора! Умненькая, осторожная!..
   Зачем-то представил их с Викой лет этак в пятьдесят. Утерявшими свои "осиные" фигурки, как ныне моя Валентинка. Олег и Виктор - все также на веслах. Рыбалка - штука заразная!.. К ней с годами интерес не пропадает. Грести-катать поправившихся женщин им станет несравнимо тяжелее! Решил-прикинул, что меня в ту пору, наверное, уже не будет. И почему-то от этой мысли стало чудно, забавно, несколько досадно. Хоть бы взглянуть однажды на них "оттуда", как плавают-рыбачат по моим любимым секретным точкам!
   Замечу, кстати говоря, что рыбачки-женщины здесь, на Оке, весьма не редкость!..
   Знавать приходилось, к примеру, двух простых, приветливых сестер-близняшек Веронику с Надей, удивших, как правило, в проводку либо на ярах под деревенькой Николаевкой, либо на громадной изворотине Ляховского яра, почему-то названного Буклей. И хотя обеим им во времена "строительства социализма" было лет уже под тридцать пять, под сорок, в теплые летние дни они всегда рыбачили лишь в лифчиках и светлых трусиках, совершенно не боясь и не стесняясь демонстрировать всем проходящим, проплывающим на лодках рыбакам свои на редкость превосходные фигурки. Замуж, к сожалению, ни та, ни другая так и не вышли. Не слышно было и о том, что хотя бы "общались", "дружили", встречались тайно с кем-то из мужчин!.. "Чужие души - потемки!" - жалели их рыбаки.
   В с.Дмитриевы Горы Меленковского района все еще жива (дай Бог ей доброго здоровья!) некая Раиса Юкачева. Многие из старых рыбаков помнят, знают ее как сторожа-смотрителя бывшей турбазы Меленковского литейного завода. Точнее, как радушную при ней хозяйку. В любой час дня и ночи - в те "доперестроечные" времена ворота базы, по обыкновению, не запирались - в ее дворе можно было оставить транспорт, а при желании заночевать (бесплатно!) не хуже, чем в любой гостинице. В начале "трудных девяностых" Раисе пришлось остаться вдовой с тремя несовершеннолетними детьми и с мизерной зарплатой сторожа-истопника в оказавшейся ненужной предприятию турбазе. Благо, проживала на реке!..
   Лично по мне, Раиса Юкачева - пожалуй, некий уникальный, неизвестный "рекордсмен страны"!.. Весьма возможно, именно она одна - единственная женщина в России (ни о чем подобном не читал, не слышал), которая ловила рыбу сетью "плавом" на Оке!.. В одиночку, без напарника-гребца! Столь опасная и столь тяжелая работа под силу вовсе не всякому (даже дюжему!) мужчине.
  
   Но самой яркой, самой памятной встречей с рыбачками на Оке, конечно же, остается первая, самая давняя. Возможно, именно она и послужила тем самым "вирусом" (тем самым жизненным курьезом!), пристрастившим вдруг однажды к удочкам и водоемам и, вполне возможно, негативно повлиявшим на мою дальнейшую, быть может, более удачную судьбу.
   Впрочем, вряд ли ныне стоит рассуждать о том, что было предначертано судьбой и каковою получилась прожитая жизнь, но вышло все тогда довольно любопытно и, возможно, для кого-то даже может оказаться поучительным.
   В ту пору было мне без малого семнадцать лет, хотя к тем дням уже закончил ученичество по специальности слесаря-ремонтника в литейно-меха-ническом заводе и в общей сложности имел уж год рабочего стажа.
   Помню, меня уже "прописали-обмыли" в бригаде, и то мероприятие в то время встало мне не столь уж дорого! С вином и неплохой закускою на всех, на пятерых, всего-то семнадцать рублей, из получаемых мною в то давнее время около шестидесяти восьми. Помнится, домой пришел впервые крепко под хмельком и, не раздевшись, не разувшись, сразу же уснул.
   Отлично помню, что случилось это в августе, за три недели до дня моего рождения, которое в начале сентября, что день был пятница.
   Но соблазняли-агитировали "как единственного отщепенца" не с июня ли!..
   Да и как возможно было отказаться-воспротивиться тому, когда сам бригадир наш, Герман Станиславович Пичужкин, наряду с начальником ремонтного отдела ЭМО, в подчинении которого мы находились, считались едва ль не асами рыбной ловле и занимали первые места не только в заводских соревнованиях, но даже в районных.
   Не оставляя, собственно, мне никакого выбора в принятии решения, для меня однажды прямо на работе изготовили и подарили пару самодельных донных удочек с тяжелыми свинцовыми грузилами, отлитыми в кузнечном цехе в специальных формочках. А затем мы всей бригадой - в составе Германа, его помощника Ивана Голованова и двух простых, как я, подсобных слесарей Василия Петровича и Алексея Ильича ходили в магазин "Спортивные товары", где выбрали-купили двухколенную бамбуковую удочку, которая впоследствии, как оказалось, служила мне верой-правдой без малого тридцать четыре года.
   Тем днем, во время рабочей смены, мы вчетвером (за исключеньем бригадира), прячась от начальства, за забором нашей бывшей заводской конюшни накопали червяков из расчета триста штук на каждого из нас. И там же, чуть в сторонке, на лугу, скрываясь за кустарником березняка, набрали-наловили для разнообразия кузнечиков. Спиртным мы тоже запаслись в тот день заблаговременно. И, помнится, что водки в магазинах не было, но был "Портвейн". Пришлось по две бутылки купить его, хотя, замечу с полной откровенностью, особой привлекательности в том "непременном атрибуте" рыболовов, отправлявшихся на рыбалку на ночь, я не находил.
   В пути в тот день нам подфартило-повезло. Большой автобус до села Окшёво встал задней дверцей точно против нас, и мы, в числе одних из первых из толпы, рванувшейся в него, сумели даже захватить-занять сидячие места. Помню, с интересом наблюдал, как быстро заполняется-прессуется салон лишь рыбаками; и помнится, двух женщин, толстую старуху с клюшкой и какого-то высокого блондина в шляпе (по настоянию водителя "чтоб потеснились, уплотнились, предоставили возможность ехать всем!) все-таки сумели втиснуть-"посадить" и наглухо прижать к передней дверце. Был солнечный теплый день. Было довольно жарко. Однако в автобусе были открыты окна, приподнят потолочный люк, и нас, всех пятерых, сидевших рядом с окнами, немножко обдувало.
   В Окшёве, в магазине (он до сих пор все там же, подле остановки, рядом с памятником павшим воинам), помнится, продавали "чекушки", и рыбаки, оставив перед входом удочки и рюкзаки, все как один скрывались-исчезали в нем. Естественно, мы вышли из автобуса теперь уже в числе последних. Герман Станиславович велел мне оставаться около вещей, и далее, еще минут через десяток, "затарившись" чекушками, мы, всей бригадой, по-прежнему в числе последних, бегом спешили-торопились по дороге с Кручи вдоль глубокого (с деревьями внизу) оврага к перевозу на паром.
   Оказалось, на пароме ждали всех, кто должен был прибыть из магазина; и на его стальной платформе, огражденной по бортам перилами, уже теснились рыбаки не только с нашего окшёвского автобуса, но также прикатившего из Мурома, с какого-то из крупных предприятий. За нами, вынырнув из-за бугра, бежали лишь последние три рыбака, и по толпе подался человек, сбиравший с каждого из нас по тридцати копеек.
   Вдруг кто-то из толпы воскликнул, что с женщин-рыбачек плату взимать нельзя, что - это грешно, и какой-то невысокий, лысый весельчак с золотистой фиксой на зубах, с шутками и прибаутками пошел-подался по толпе, сбирая с каждого еще по две либо три копейки. Тем, кто мелких денег не имел, пришлось делиться пятачком, к примеру, за двоих-троих. Весельчак предлагал разменять монетки, старался дать сдачу. Но сдачу, помнится, никто брать не хотел, остря, в свою очередь о том, что оставляет эти деньги в счет оплаты их обратного пути.
   Я с любопытством обозрел толпу и, действительно, увидел женщин. Они стояли около перил, совсем неподалеку от меня, их не так-то просто было отличить от мужиков. Обе в куртках, в темных брюках и коричневых полусапожках. Лицом ко мне стояла явная старуха, как мне тогда казалось, лет под пятьдесят. Под легкой "в рябинку" мужской фуражкой виднелись белые ее кудряшки, странно сочетавшиеся с темными красивыми бровями. На лбу, под козырьком фуражки - очки с зеркальными солнцезащитными стеклами, за спиной - большой рюкзак, с широкими, словно погоны, лямками. Одной рукой она держалась за перила, другой придерживала вязку раскладных бамбуковых удилищ.
   Вторая - тоже была с рюкзаком, но без удилищ. В левой руке она держала большую, чем-то похожую на подушку, сумку, и, помнится, мне показалось, что в ней, пожалуй, было пара легких одеял. Лица ее мне видно не было, поскольку стояла она едва ли не спиной ко мне, но привлекли внимание ее берет, ее золотая (в форме цветочка) сережка на левом, видимом мною, ухе и стрижка волос, вступавшая в моду в те времена у девушек-старшеклассниц. Спустя еще минуты полторы, внимательно взглянув на руку с сумкой, я уже не сомневался в том, что рядом с бабулей стоит молодая девица и оставалось лишь узнать-удостовериться в одном - красива ли она? Или же, возможно, "так себе..."
   Помнится, что ждал-стерег того момента долго, мысленно веля ей обернуться хотя бы на секундочку, хотя бы в половину оборота. И, наконец, когда паромщики пошли к бортам, чтоб слезть-спуститься в катера, этот момент настал. Она взяла свою сумку в другую руку, шагнула-встала спиной к перилам, чтоб удержаться при отплыве, и - как мне в это время показалось - взглянула на меня нахмуренно, сердито, с нескрываемым ею неудовольствием.
   Помню - будто током аж пронзило тело с головы до пяток. Я, вне сомнений, моментально покраснел как рак и с явным опозданием отвел свой креп-ко смущенный взгляд. Она оказалась юной, в пределах шестнадцати лет, красавицей, явно из ряда вон выходящей. Я сразу понял: рыбачки - не из Меленок! Поскольку ни на танцах во Дворце культуры, ни на танцплощадке в пар-ке, ни в библиотеке, ни в кинотеатре встречать ее, конечно же, не приходилось.
   "Женщины-рыбачки?.." - удивленно хмыкнув, помнится, спросил у Германа.
   "Сама Василиса с внучкой! - отозвался тот и уважительно прибавил, - Рыбачка та еще!.. Таких, как мы с тобой, обоих может заткнуть за пояс". Однако, присмотревшись, видимо, к моей физиономии немного повнимательней, вдруг неожиданно спросил: "Да ты как будто покраснел! Не внучка ли, часом, поразила, сглазила?"
   "Да уж, смотри, остерегайся!.. Взгляд у этой девицы опасный, - пряча хитрую улыбку, предостерег меня Иван и, помнится, тихонько подшепнул-признался. - Мне сорок лет исполнилось уже. Дочери обе замужем!.. А недавно взглядом с ней случайно встретился - и четыре ночи к ряду спать не мог. Только сном начну немножко забываться, тотчас глаза ее начинают грезиться".
   "Воистину, краса-девица - глаз не оторвешь! Так бы и любовался целыми днями!" - поддакнул Василий Петрович, а следом за ним и Алексей Ильич. Им обоим было уж тогда, наверное, за пятьдесят.
   Помнится, ответил им: "Таких красавиц вечером на танцах - пруд пруди!.."
   "А что же тогда покраснел?" - участливо допытывался Герман.
   Он что-то говорил еще, чем вызывал лукавые улыбки не только у Ивана, Алексея и Василия, но также у других стоявших рядом с нами рыбаков. И помнится, что за секунду до того, как завестись-взреветь моторам катеров, успел всем объявить, что нужно было мне о внучке Василисы сообщить еще в июне! Тогда бы точно не пришлось меня столь долго уговаривать поехать с ними "за компанию" с ночевкой на рыбалку на Оку. И в заключение, когда моторы завелись, он вдруг торжественно, с великой радостью, всем возвестил-воскликнул: "Все, мужики! Считаю, пятый член бригады слесарей-ремонтников нашего завода в Меленках стал ныне тоже рыбаком. Теперь-то уж никуда не денется!".
   Помнится, паром отчалил и поплыл к другому берегу, и я боялся обернуться в сторону рыбачек. При этом мне почудилось, что девушка теперь настойчиво и пристально смотрела на меня, и тоже будто заставляла обернуться. Я чувствовал, как жаром жгло лицо; я понимал, что мой конфуз был виден Герману, Ивану, Алексею и Василию и всем другим попутчикам, толпою обступившим нас. Помнится, Иван о чем-то вдруг вздохнул, достал из пачки сигарету "Прима". А Герман открыл портсигар с папиросами "Север", которые считал покрепче; и кто-то из них двоих - кажется, то был Иван - чиркнул (щелкнул) зажигалкой, подал бригадиру огонек. Оба они закурили, и помнится до нынешнего дня тот запах их крепкого табака.
   Помнится, что общею толпою мы схлынули-сошли с парома на гравий насыпи на берегу, и часть народа, разделившаяся на две группы, отправилась по низу, по пескам. Одни удалялись влево, другие - вправо, вверх по течению реки. Шли они поодаль от нависших стен обрывов, поджимаясь ближе к линии воды. Еще одна небольшая группа, поднявшаяся на крутой пригорок, повернула влево, скрылась за холмом. Но основная масса пошагала-подалась по торной машинной дороге, уводящей вверх, на яр, к чащобе старого, с завалами от наводнений, большого ольхового леса. Отлично помню: белые кудряшки под фуражкой Василисы виднелись в самом начале колонны, и я был исключительно доволен тем, что нам с ней по пути.
   Но вскоре слева лес вдруг просветлел - предстали взору бесконечные луга, виднелись рощи из больших деревьев, как стало мне известно несколько позднее, обычно обрамляющих довольно рыбные озера. Вдали, на фоне одной из рощиц, было видно громадное стадо коров.
   Далее дорога наша пролегала мимо летней фермы, с установками для вакуумной дойки типа "Елочка" и, обойдя ее полукольцом, параллельно с линией электропередачи, серой лентой убегала в направлении к одной из дальних рощиц.
   На ферме, помимо коровьих дворов и навесов, стояли два невысоких деревянных дома. Телеантенна на длинной кривоватой жерди подле одного из них. Слева, под старым вязом, колодец с воротом и цинковым ведром, три собачьих конуры неподалеку от куста садового шиповника. Большая черная овчарка на цепи дремала около одной из будок. Справа - длинный стол из толстых половых досок с двумя скамейками и стулом. За ним - семь женщин в синих чистеньких халатах и чем-то недовольный щуплый загорелый мужичок с цигаркой "козья ножка". Облокотившийся о край стола, он смотрел куда-то вдоль стола, курил, пуская подле женщин сизые струйки дыма. Многие из рыбаков здоровались с работниками фермы, и женщины, взирая на возникшую пред ними длинную колонну лиц мужского пола с удочками, рюкзаками и сачками, степенно отвечали тем же.
   Помню, ради интереса и забавы приветствовал женщин и я, и, кажется, от двух, а может, от трех из них, получил свое персональное "здрасте". Помню: рядом с главным домом, что с телеантенной, цвели красивые большие георгины.
   Далее - за фермой, за ее забором, - колонна вместе с "белыми кудряшками" вдруг пошагала вправо, к лесу, но часть ее, делясь на группы в два-три человека, продолжала уходить куда-то по дороге дальше. "Неужто по прямой и нам?.." - запомнилось, как охватил испуг. Но опасение было напрасным. Мы повернули вслед за большинством и вскоре прошли достаточно широкой просекой еще примерно метров триста-триста пятьдесят, пока пред нами вновь не просветлело впереди. Справа, с бугра, теперь было видно Оку, сверкавшую на солнце яркой длинной полосой; слева - какой-то еще водоем, обрамленный старыми деревьями и сплошным кустарником. Пред нами был довольно резкий спуск на плоскую, будто порог, луговину - с кострищами, с довольно длинными столами из тех же половых досок, с такими же, как на ферме, скамейками. Пять укрытий от дождя аккуратненько пристроились между деревьями неподалеку от тропы. Крыши, стены трех сооружений были в основном из кровельной доски; двух других - из тонких бревен и жердей, покрытых и утепленных по сторонам фанерой. Центральный (самый аккуратный домик) был с настоящей дверью на железных петлях, с коньковой крышей и карнизом. Он чем-то очень походил на теремок.
   Колонна снова начала делиться-распадаться. Часть рыбаков свернули-по-шагали влево, к водоему, часть - вправо, к спуску на реку. Но добрая их половина, во главе "с кудряшками", спускаясь по тропинке вниз, направилась к кустам ракитника - там стала быстро скапливаться перед ним, образуя все еще весьма немалую толпу. Все наши вслед за бригадиром, опять-таки к моей немалой радости, тоже подались к кустам; я тотчас же сообразил, что там какое-то препятствие: представил узкий мостик из жердей над ручейком.
   Помню, пользуясь заминкой в продвижении, я ради любопытства заглянул в один из домиков. Дверь его (в отличие от теремка) держалась на резинках от больших колесных камер. Внутри сооружение - не более трех метров по длине, чуть менее - по ширине. С двумя топчанами из жердочек, за-стеленных не столь уж давним сеном. Одна из стен - с окошечком, другая несколько облагорожена куском рулонного картона, напоминавшего ковер. На нем, в темно-вишневой деревянной рамке под стеклом, на выцветшем портрете из газеты красовался строгий лик Н.С.Хрущева с пятиконечной звездочкой героя на сером его пиджаке. Пола, как такового, в комнатушке не было. Точнее, пол был земляной. В углу, у входа, сразу же за дверью находилась табуретка - единственный предмет из мебельного обихода.
   Да, то было настоящим мостиком - из трех довольно толстых стволов ольховых деревьев метров по шести длиной. Бревна были перехвачены обрезками досок, пришитыми к ним поперечно. Переход на уровне подмышек имел перила из жердей и, в общем-то, был безопасен. Но вниз, на воду, лучше не смотреть! Течение, нельзя сказать, что столь уж быстрое... Оно - пугающе-глубинное, зловеще-мрачное, неторопливо уходящее под свисший с берегов кустарник - словно в провал подземелья.
   "Это - Житковский исток. Ниже он с омутами", - информировал шагавший позади меня Иван. И сообщил, что вытекает из Житкова озера всего лишь метрах в ста пятидесяти от перехода, что малую частичку озера мы видели с бугра, когда спускались на площадку отдыха, точнее - на стоянку косарей во время сенокоса. Что - озеро богато рыбой, и весьма немалое: не девять ли километров длиной. Что в него впадает узенькая речка, которая, с чего-то вдруг, именуется Дальним истоком, хотя одна из его петель довольно близко от Оки, и ему неоднократно, с величайшим удовольствием, доводилось в ней рыбачить обычной двухколенной удочкой. Сообщил, что клевала крупная плотва, подлещики, хорошие подъязки, "ножовики"-щурятки, реденько, окуни. Что - менее чем за полдня науживал на червяка в нем килограммов до восьми, до десяти.
   За мостиком, вернее, за кустарником истока, тропа разделилась снова, и Герман с Иваном встали, чтоб поразмышлять-прикинуть, в какую сторону необходимо было подаваться далее.
   Предложенье Германа - идти немедля на Оку, закинуть поскорее донки и там же пробовать ловить на удочку. Мнение Ивана - срочно добираться на исток, поскольку из-за множества народа, убежавшего вперед, все места на берегу, конечно, заняты, и придется удить "на песках", где вероятность рыбы - за исключением ершей да пескарей - не более чем минимальная. К тому же "на песках", старался убедить он бригадира, произрастает лишь ракитник - растение неприхотливое и очень жизнестойкое! В результате может статься неожиданной проблемой вопрос наличия там "сушняка"... То есть, под боль-шим сомненьем могут оказаться и уха, и чай.
   Герман согласился с доводом проблемы дров за яром "на песках", но категорично возражал Ивану тем, что в истоке "рыба постоянно с придурью"!.. Что вечером, кроме плотвы, в нем вряд ли чего поймаешь, да и та, возможно, не станет клевать - убеждал он, в свою очередь, не менее настойчиво. В Оке же, на течении, на донки могут попадаться ценные породы рыбы, с которыми, при случае, не стыдно будет "показаться на людях"! И тогда дрова в ракитнике искать уж не придется! Можно будет со спокойной совестью добраться на ночлег сюда, к площадке отдыха, что, собственно, не столь уж далеко! Сказал, что дров в ольшанике, за домиками косарей, навалом. Что мы их принесем, и будет и уха, и чай. "Нам, главное, не полениться, поскорей закинуть донки!.. - настаивал он. - Закинул, и ступай себе, куда угодно! Хоть к озеру, хоть на исток. Кто-нибудь из нас за донками присмотрит. Там же можно их оставить на ночь: пусть стоят! Никто их там у нас не украдет, не тронет... Нам, главное, дровец придется натаскать немного засветло", - закончил он, вне всякого сомнения, свой более серьезный, более логичный монолог.
   Приняв совместное решение податься все же на Оку, мы резво пошагали по тропе вдоль непролазного кустарника, прошли по низу высоченного холма с громадными деревьями на нем, и вскоре тропа начала сбегать-спускаться непосредственно к реке. Исток теперь был с правой стороны; к его глубоким, мрачным омутам в кустах имелись, видимо, "рыбацкие" подходы.
   Еще к реке исток вновь сузился примерно метров до шести-семи, и уже на выходе, зажатый с берегов буграми серой, ссохшейся, как камень глины, с той же черной, мрачной глубиной, неспешным, но мощным потоком бесшумно сливался с Окой.
   А спустя еще чуть более минуты, мы пришли к подножью левой части яра. Он тяжелою почти отвесною стеною возвышался слева над тропой, и теперь была видна вся обстановка на реке аж "до песков" с их буйной зарослью ракитника. На берегу я насчитал двенадцать рыбаков, уже определившихся с участками, плюс - группа в три человека, успевшие, как оказалось, уйти от нас довольно далеко и продолжавшие едва ли не бегом шагать по тропке близ воды к свободной от народа зоне.
   Белые кудряшки Василисы и девицу я увидел сразу же! Они стояли в рыбацкой цепочке первыми; и, помнится, что внучка, качнув вдоль бедра рукой, закинула-"пульнула" донку. Торчавший рядом хлыстик резко наклонился вслед за леской - и метрах в двадцати от берега возник-опал фонтанчик, превратившийся в исчезнувший через секунду или две кружочек на воде. Василиса же, присев на корточки, искала что-то в рюкзаке. Рядом с нею на суглинистом приступке, помимо их рыбацкого сачка, лежала сумка-подушка, возможно, также служившая женщинам вместо стульчика. Я обернулся, чтоб увидеть правую (что за истоком) сторону яра. Она предстала предо мною в форме полукруглой изворотины с высоким (в центре) серым обрывистым мысом. Там тоже почти весь берег был занят рыболовами. Но те располагались несколько вольготнее, просторнее, на большем удалении между собой. В районе же Серого мыса рыбаков, однако, не было, и, помнится, меня тогда немножко это удивило.
   Не теряя времени, мы поспешили вслед за "беглецами", и получилось, повезло и нам. Край яра, с глубокими около берега ямами, был совершенно свободным и сразу же занят нами. Собственно, никто нас не преследовал, поскольку были мы в числе последних. Но по отдельным репликам меж Германом, Иваном и Василием несложно было догадаться, что в скором времени сюда, вне всякого сомнения, нагрянут рыбаки, "уразумевшие" их безусловную промашку с озером.
   Мне рассказали-показали, как нужно наживлять червей, как подготовить донку близ воды, как забрасывать ее, чтоб не задеть себя крючками за штанину. Оказалось, раскачав грузило для заброса, нужно было направлять его немножко выше по реке. Только в этом случае снасть точно ляжет перпендикулярно берегу. Не сцепится, не перекрутится с соседней донной удочкой.
   Особенно предупредили, чтоб при забросе (боже упаси!) не наступил на леску!.. Рассказали, как одному бедолаге-рыбаку, по причине этой непростительной неосторожности, свинцовым грузилом, отлитым в ложке, возвратившимся "в обратную", угораздило прямо в лоб, чуть выше переносицы. Благо мужик "родился в сорочке"!.. По слухам, отделался лишь фиолетово-лиловой шишкой величиной с кулак.
   В тот вечер все получилось следующим образом. Меня, как новичка, отжали к самому краю яра, и, можно было говорить, что мне досталось удить не на ямах, а почти на мелководье, на самих "песках". Точнее - это стало мне известно несколько позднее - я стоял в начале свала "с отмелей песков". Помнится, я подготовил донки, разложив их около воды, привязал их к прутьям-хлыстикам, торчащим из прибрежного песка, насадил на каждый из крючков по три вертлявых, красных червяка. С осторожностью, чтоб невзначай не встать на леску, раскачал за петельку грузило донки и пульнул ее, как научили, выше по реке, по направлению к фарватеру. Я видел, как грузило полетело, увлекая леску с поводками и червяками на крючках. Оно почти без брызг упало-"скрылось" под водой, и леска тотчас же пошла в натяг, сносимая течением реки. С остановом грузила и лески в глубине, на дне, хлыстик "погулял", качаясь-дергаясь перпендикулярно берегу, но вскоре, сбалансировав усилия, пружинно наклонился над водой и замер, будто вдруг задумался о чем-то, будто задремал. То же самое произошло с последующей донкой, которую можно было считать последней, находившейся уж точно на начале свала, на самих песках. Даже по наклону лесок, можно было видеть разницу глубин на моем участке мелководья!.. Не беря уж во внимание глубины на участке, за которым надзирал Петрович. Его три донки уходили с прутьев в воду несравнимо круче, нежели мои.
   По примеру Василия Петровича, я уж тоже было вознамерился подвесить к лескам донок колокольчики, как увидел - хлыстик первой донки вдруг тряхнуло, стало быстро наклонять к воде. Мне, собственно, никто тогда не объяснил, что при поклевке рыбу нужно непременно "подсекать", и я, на всякий случай, осторожно потянув за леску, ощутил довольно сильные рывки. Полагая, что, наверно, рыба "съела червяков", что острый крючок - у нее в животе, я решил тянуть ее на берег и при этом начал торопливо отступать назад. Но затем сообразил, что леску донки можно перехватывать руками, оставаясь на одном и том же месте. Так было проще и удобнее и явно безопаснее, чем пятиться назад!.. Рискуя споткнуться о какую-то из выпучин суглинка, имевшихся в обилии в районе яра, при этом ушибиться, пострадать.
   В общем, как бы там ни было, я уже находился метрах в семи от воды и, стоя, тянул за леску. Поначалу рыба, хоть и упиралась, но "подавалась"-шла достаточно легко, терпимо, без особых рывков и нажимов. Однако вдруг невдалеке от берега ее сопротивление усилилось, тянуть ее стало труднее, и пришлось теперь уже мне, удерживая рыбину на одном и том же месте, передвигаться-подходить к воде.
   Я тогда и понятия не имел, что крупных рыб необходимо мучить, дать им "погулять", "поплавать", чтоб ослабевших было легче заводить в сачок, либо выводить к ногам на отмель, чтоб ухватить за шкирку. По-видимому, именно из-за того - вне сомнения, случайного! - моего подхода обратно к воде, получилось это самое воздействие, о котором только что оговорил. Рыба, видимо, изрядно подустала, и я сумел подтащить ее к себе еще, пожалуй, метров на четыре или пять. Помнится, что в тот момент я различил-увидел серебристый отблеск, промелькнувший под поверхностью воды невдалеке от берега, и еще через мгновенье слева, в стороне, тяжело колыхнуло воду. Тянуть вновь стало невозможно: мне показалось, может оборваться леска поводка. И что необходимо было делать в этой ситуации, я не представлял.
   В это время на мои манипуляции на берегу, по-видимому, обратил внимание Петрович и спросил-воскликнул "что там у меня?"
   Я крикнул, что "тащу какую-то большую рыбину". Тот тотчас припустился-побежал ко мне...
   Однако рыба кувыркалась-дергалась уже совсем неподалеку от меня, метрах в четырех-пяти от берега, и мне казалось, что снова можно было ее тянуть. Помнится, что, улучив какой-то неожиданный момент, я, не теряя времени и отступая, как и прежде, назад, вдруг поволок ее по отмели, по мокрому прибрежному песку...
   Вдруг был щелчок, и леска поводка оборвалась. Рыбина, освободившись, высоко подпрыгнула, вмиг оказавшись около воды. Отлично помню свой бросок за нею следом, тот мгновенный захват ее пальцами рук. Но она сумела вырваться, подпрыгнуть снова - и теперь уж находилась на воде.
   В общем-то, довольно трудно было утверждать тогда, чем бы закончился наш с нею "поединок", не окажись на мелководье, на ее пути сапог и рук Василия Петровича. Ими был блокирован ее очередной прыжок на глубину, и я сумел наброситься на рыбу не только пальцами обеих рук, но теперь уже и животом, и грудью, измочив при этом и рубашку, и штаны. А еще через какие-то мгновения рыба была мной ухвачена за голову и хвост, отброшена подальше от воды.
   На помощь к нам уже бежали Герман и Иван, следом за ними - Ильич. Быстро приближались двое незнакомых рыбаков, чтоб посмотреть, "чего нам удалось поймать". Все они единогласно обозвали рыбу "голавлем", и он, по их прикидкам, должен был тянуть примерно на кило семьсот. Иван извлек из пасти рыбины крючок, показал, как привязать на основную леску поводок. Назвал "свой узел" простым, надежным, самым наилучшим. Затем последовало указанье Германа, чтобы Петрович перенес-доставил рыбину к нему в садок, и тот - при нашем общем шествии за ним - поместил голавля в довольно длинный сетчатый мешочек со стальными кольцами из проволоки внутри. "Ну, вот и с удачным началом! Можно поздравлять товарища с первым "боевым крещением", считать его "законным" рыбаком, - улыбался в мой адрес Герман и объявил собравшимся: - Уха у нас есть!.. Показаться с этой рыбой на площадке перед обществом теперь не стыдно".
   Затем мне объяснили, что голавль, тем более столь крупный, - одна из замечательнейших рыб, которую поймать не так-то просто, и никто из них такого веса не выуживал. Что случай на Оке довольно редкий, и мне, однако, несказанно повезло.
   Герман не забыл напомнить нам, насколько он был прав, уговорив всех нас закинуть донки на Оке. Но когда узнал-"установил" при этом, что мне на помощь очень своевременно успел прийти Петрович, я получил довольно крепкий нагоняй за то, что при вываживании рыбы к берегу не звал кого-нибудь из них на помощь и не кричал: "Сачок!.."
   Мы уж было разошлись обратно по своим местам, и Герман пристроил на палке в воде садок с моим голавлем, как снова им всем четверым, и еще троим каким-то незнакомым рыбакам, досталось, что есть сил бежать (теперь уже с сачком) на мой пронзительный и беспрестанный крик: "Еще такое же схватило! Сачок сюда! Сачок!.. Давайте скорее сачок! Скорей! Скорей!.." И, не дожидаясь их сачка, я, отступая взад, вывел-выволок на берег еще одного голавля!.. Как потом прикинули-решили граммов на сто, на сто пятьдесят поменьше первого.
   На этот раз, опять же после похвалы и строгого упрека в том, что не дождался их сачка и слишком уж громко кричал, было всем собравшимся вокруг меня объявлено, что есть не только превосходная уха, но также "полновесная жареха" - вдоволь на всех пятерых. Герман вновь напомнил нам, насколько он был прав, зазвав нас "на реку", и заодно решил понаблюдать за донками "на этом моем участке собственными глазами". Не теряя времени, Петрович с Алексеем Ильичем на всякий случай сбегали за запасными донками, чтоб застолбить-проверить участок на "песках", что находился выше свала, слева от меня.
   Иван же вошел в какой-то загадочный, даже пугающий раж. Он начал мне нашептывать, что увлекательней рыбалки, чем ловля поплавочной удочкой, не существует. Что у него имеется опарыш и ручейник. И звал, покуда еще не упущено время вечерней зорьки, пойти рыбачить с ним в одно из замечательных местечек Дальнего истока, которое совсем недалеко, - минутах в десяти-двенадцати ходьбы по здешней, известной ему тропе. В итоге "наших тайных с ним переговоров", я дал согласие. Он тотчас убежал на свой участок и вскоре возвратился с рюкзаком и удочкой. Договорился с Германом о нашем с ним "убытии в исток", о наблюдении за нашими с ним донками. Сам же получил при этом указание, чтоб в девять вечера мы оба непременно были "на площадке косарей", чтоб засветло всем вместе запастись дровами и помогать варить уху, готовить "закусон".
   С рюкзаками, со складными удочками мы с Иваном поднялись по скосу берега к кустам ракитника, и, действительно, в его непроходимых зарослях, почти напротив занятого мной участка, вдруг обнаружилась тропа, довольно круто уходящая на яр. Затем минуты полторы мы шли по краю яра, на высоте примерно метров около восьми, и сверху было видно всю цепочку рыбаков аж до перевоза. Было видно: Василиса удочкой рыбачила в районе донок, внучка удила с бугра в самом истоке. Можно говорить, она была почти на выходе в Оку.
   Я решил незамедлительно найти какой-то повод, чтоб еще до темноты пройти от них неподалеку, и предлог тому был вскоре мной определен и тщательно продуман. Решил сказать Ивану, Герману, что, вероятно, при броске на голавля потерял свой перочинный ножик, что хотел бы его найти. Помню, сразу же достал его из заднего кармана брюк и спрятал в рюкзаке, чтоб ближе к ночи либо рано поутру "случайно" обнаружить в нем.
   Затем тропа повернула вправо, и мы - я следовал вторым - не менее шести-семи минут спешили-шли сквозь заросли ольхи довольно точно на восток, поскольку ослепительное солнце, зависшее над горизонтом, за Окой, светило за моей спиной.
   Но далее, когда мы вышли-выбрались из леса на ровную большую луговину поймы, я понял: предстоит шагать еще как минимум минут шесть-семь до следующей лесополосы! Примерно это составляло около полкилометра; причем перед ней тропа вдруг разделилась надвое - и мы торопливо пошли-подались налево. Иван сказал, что впереди, за следующей полосой, находится исток и, чтобы в тех местах не заблудиться, чтоб выйти к озеру близ перехода, нужно от старой, корявой, наклонной ольхи, которую он обязательно мне покажет, идти по второй тропе. Она "прямехонько" ведет на мостик, а третья и иные - в неизвестные ему края. Возможно, на какие-то озера либо на дальние точки истока.
   Помнится, в третьем по счету ольшанике тропа еще раз разделилась надвое, и мы на сей раз пошагали вправо. По ней мы тоже шли не менее пяти минут и, миновав еще один, теперь уже довольно узкий луг, наконец-то оказались на истоке. Верней сказать, на тихой, светлой, со слабым течением реч-ке, с неширокими прелестнейшими омутами, поросшими по берегам все тем же ольшаником и зарослями ракитника. Я подытожил время: получалось, шли не меньше восемнадцати минут довольно-таки торопливым шагом, что равнялось километрам до полутора, если не побольше. Примерно в полукилометре слева я увидел одинокую наклонную ольху с ветвистой кроною. От нее нам предстояло уходить на озеро или же на мостик перехода. Помню, подумал тогда, что время - пятнадцать минут седьмого: рыбачить нам с Иваном предстояло не более двух часов.
   Помню, Иван, обучая меня, надел на крючок червяка и исплевал его. Он объяснил, как выставить запуск, чтоб червь волочился по дну. Как дать с поклевкой время "на заглот", как осуществить подсечку рыбины.
   Сказал: в истоке рыбу следует искать!.. Подбрасывать крючок поближе к кустикам, к коряжкам, к травкам. Велел мне продвигаться в направлении ольхи, но далее не уходить. Сказал, что в девять нам необходимо быть в бригаде на "стоянке косарей", то есть на "площадке отдыха". Заметил, что в этой связи нам время терять не стоит и нужно поскорее начинать рыбачить. Советовал, идя по берегу, искать "примятые места". Сказал, что называют их "натоптыши", что следует удить с них. Сам же, оказалось, находился на одном из таковых - в полутораметровом промежутке меж кустов ольшаника - и, наживив червя, уже успел забросить удочку. Я наблюдал, как поплавок из пробки с перышком, улетевший к середине речки, лег на воду, а затем, когда свинцовый грузик потонул, вдруг встал-поднялся на ее поверхности сигнальным перышком торчком и, увлекаемый течением, поплыл к видневшейся в воде коряге. Но не прошло и двадцати секунд, как поплавок вдруг придержался, колыхнулся, быстро пошел в направлении берега, при этом начал уходить под воду. Иван поддернул-потянул удилищем, кончик которого вдруг резко изогнулся и задергался. Подмотав катушкой удочки излишки лески, он вывел-"поднял" рыбу на поверхность - и довольно крупная плотвица полетела из воды на берег, стала резво кувыркаться на траве. Иван достал из рюкзака садок, сунул плотвицу в него. Рыбина отчаянно запрыгала, заколотилась в нем. Стараясь не шуметь, он опустил садок до половины в воду, привязал его за бечеву к торчавшему там колышку. "Все должно быть так или же примерно так!" - довольный случаем урока, пояснил он мне.
   Садка я не имел, но располагал довольно емкой сумкой с бечевой на ручках. Сказал ему, что мне необходима тоже палка-колышек с сучком, чтоб приспособить сумку на воде. Однако нож мой, вероятно, выпал из кармана при броске на голавля, и, наверно, мне необходимо будет отойти с истока раньше, чтобы поискать его в песке в районе первой донки. Иван, уразумев проблему, достал и подал мне почти такой же ножичек, сказал, что у него есть запасной. Сказал, что обязательно подарит мне его, "ежели с утра пораньше не найдется мой". Помнится, с ближайшего куста я срезал палку и, покамест заострял и обрабатывал ее, Иван подсек и выбросил на берег еще такую же плотвицу, а затем довольно крупного, почти с ладошку, окуня.
   Подобной щедрости со стороны Ивана касательно ножа я, разумеется, предусмотреть не мог и, помнится, был вынужден, смирившись с обстоятельством, искать себе пригодное для ловли место.
   Замечу, что нашел его тогда не сразу и, действительно, весьма случайно.
   С "натоптышей", куда ни кинь, ловилась только мелкая плотвичка и столь же небольшие окуньки. После голавлей те рыбки показались мне уж слишком несерьезными: их было жалко, и не представлялось, куда их можно было бы использовать в качества улова. Помнится, решил их отпускать и даже бросил снова в воду (покуда был живой) подлещика почти с ладонь, ввиду его одиночества в сумке. Я уже приближался к наклонной ольхе, как в узкой протоке между омутами средь листьев кувшинок вдруг колыхнулась вода, разошедшаяся по поверхности кругами. Было ясно, что из-под листа на глубину, по-видимому, испугавшись моего присутствия на берегу, ушла какая-то немаленькая рыбина. Я тихо прокрался по травяному откосу к прибрежной осоке, но близко к воде подходить не стал, тем более что ширина протоки в этом месте, наверное, не превышала метров и пяти. "Натоптышей" подле осоки не было, да и глубина, как оказалось, в этом месте была всего лишь метра полтора, не больше. Помнится, что поплавок прибило к этому листу, где находилась рыбина, но поклевки не было довольно долго и, собственно, желания продолжать рыбачить непосредственно в истоке давно уж не имелось.
   Я уже подумал было о намерении закончить ловлю и сходить проведать-"навестить" Ивана, как поплавок, очнувшись, будто ото сна, отпрянул от листа и как-то запросто и даже залихватски поплыл-"подался" встреч течения. Вне сомнений, то была поклевка!.. И какие-то секунды я ждал, что он вот-вот нырнет, исчезнет под водой. Но этого не получалось, и я решил попробовать подсечь. Я дернул удилищем вверх, и показалось, будто крючок поддел тяжелую гирьку, которая вдруг начала отчаянно сопротивляться, противодействуя ее подъему с глубины. Мне же ничего не оставалось делать, как поскорее тянуть, и помнится до нынешнего дня, тот отблеск темно-бурой, будто застаревшей бронзы, сверкнувший над поверхностью воды. Затем тяжелый золотистый слиток полетел на берег и, упав на луговину, отчаянно закувыркался. Сначала я подумал, что выловил карася. Но рыбина была без чешуи!.. "Линь!.." - припомнил я, как мы, еще сопливой ребятней, поймали корзиной линя величиной с тогдашнюю мою ладошку в одной из заводей на речке Варюха, под деревенькой Скрипино. Там в каникулы я гостевал у матери и отчима, и тоже кто-то нам тогда сказал, что - рыба редкая и ценная. Однако было в данном случае граммов триста пятьдесят-четыреста, и это было вовсе уже не мелочью.
   Не теряя времени, я поскорей опять закинул удочку, придвинул поплавок к листу. Определив скорее в сумку свой улов, нашел поодаль за кустом боль-шой натоптанный участок, воткнул в суглинок рядом с берегом рогатку, подвесив сумку, опустил ее до половины в воду. Линь в ней зашевелился, замахал хвостом в надежде убежать. Но выбраться-уплыть не мог - затихнув, присмирел.
   Вернувшись к удочке, я тотчас обратил внимание на то, что поплавок стоит-"находится" вблизи совсем иного листа; он передвинулся не по течению, а в сторону. Было видно - он слегка вибрировал, будто ожил и простуженно дрожал. А спустя еще какие-то секунды вдруг поплыл-"подался" к третьему листу!..
   Вновь, помнится, была моя подсечка. Вновь - будто гирька на крючке!.. И в сумку угодил еще один такой же линь - ничуть не меньше первого. Затем еще один, еще!..
   Закончилась ловля на пятом. Тот, похоже, оказался покрупнее предыдущих: жим его был слишком уж тяжелым, приходилось то и дело сдавать ему удочкой вслед. Эта рыбина сумела утянуть почти всю леску в заросли кувшинника и там, похоже, захлеснуть ее за корневище. Удерживая удочку в руке, я ощущал довольно сильные рывки на глубине. Однако же, каким-то чудом, рыбина освободилась: рывки вдруг прекратились, и леска даже несколько ослабла. Но сразу же с подъемом удочки крючок, наверное, вонзился в стебель лопуха и - далее уже ни с места. Пришлось тянуть за леску, чтоб оторвать его, благо был крючок на поводке из более тонкой, менее прочной лески.
   Привязав скорее новый поводок, я пробовал ловить со дна в кувшинках ниже, выше по истоку. Но выудил лишь пару мелких окунишек и плотвичку, которых приходилось отпускать. Линь более не прикасался.
   Помнится, оставив удочку в районе сумки, пришел к Ивану. Было пять минут девятого, у нас в распоряжении осталось ровным счетом полчаса. Иван, по-прежнему, сидел на корточках на том же самом месте, где обосновался ранее, и, оказалось, кроме тех плотвиц и окуня, он больше ничего не выудил. Со слов его, какая-то большая рыба - ее он не сумел поднять к поверхности, чтоб та глотнула воздуха и замерла, - "со звоном" оторвала поводок. "Предположительно, был язь килограмма на два, на два с половиной, - с немалым сожалением воскликнул он, и сообщал подробности: - Был бы малость легче или попрочнее леска - наверняка бы поднял, вывел бы..."
   Я сказал, что тоже оторвал крючок, но у меня брал линь.
   Иван с сомнением взглянул в мои глаза, спросил: с чего вдруг я решил, что - непременно, линь?.. Не жерех, не окунь, не язь, не голавль, не подуст?
   Я сказал, что изловил их четырех, а пятого не удержал, и тот увел-запутал леску в зарослях кувшинок.
   "Крупные?" - едва ль не подскочил Иван, подматывая на катушке удочку.
   Я сказал, что - нет. Что граммов триста пятьдесят-четыреста. И прибавил: будь они немного тяжелее, без сачка их все одно не смог бы втащить на берег.
   Иван просил немедля показать то место, где ловил. Сказал, что есть еще немного времени!.. Что непременно следует попробовать закинуть удочки на нем хотя бы по разку. Сказал, что линь, как и налим, клюет порою даже ночью, в темноте. И если нам в оставшееся время доведется наблюдать его поклевку, туда необходимо подойти пораньше утром - линь обязательно начнет ловиться.
   Я же, в свою очередь, смекнул, что совершенно нет резона показывать Ивану это место, поскольку утром мог попробовать наудить этой рыбы сам.
   Спустя еще минуты полторы фактической нашей пробежки по тропке вдоль истока, Иван, склонившись над моим "садком", рассматривал линей. Сказал, что все четыре экземпляра превосходны! Что все как на подбор!.. Что каждый граммов по четыреста!.. И подивился искренне тому, что я сумел их всех втащить на столь неудобный, с "отвесным приступком" берег. Сказал, что мне сегодня поразительно везло, при этом он никак не мог понять-"уразуметь", в чем суть столь удивительной удачи. Не теряя времени, он поскорей закинул удочку - и поплавок подвел к ближайшему листу кувшинок, благо оказавшихся неподалеку от "садка", вблизи нависшего над водой кустарника. Для большей убедительности я предупредил его, что поплавок кидал на центр речушки, а не к листьям!.. И он, спустя минуты полторы, перезабросил удочку - вывел поплавок на центр, присел на корточки.
   Я же, поскольку "мой приступок" оказался занятым, уже намеревался было разложить-смотать свое удилище, но Иван просил не делать этого. Он сказал, что вся вечерняя, а также утренняя мелочь-бель - особенно плотва, густера, подлещики - пойдут с большим успехом на засолку, и пару-тройку дней спустя я получу свою "пятую долю" в качестве великолепнейшей воблушки. Уверял, что вобла изумительна с пивком, что Петрович с Ильичом - большие мастера ее засолки, сушки. Потому любая дополнительная рыбина (за исключением ершей и окуней) величиной с ладошку для их сообщества имеет цену, служит вкладом в общую копилку. Учил меня, что каждая их рыбина в любом пивном киоске города порою стоит пары кружек пива, либо целого стакана красного вина, которое Иван всегда, в любых условиях и обстоятельствах любил называть "краснушкой".
   Согласившись с доводом Ивана, но, решив тогда впервые в жизни на рыбалке "разыграть удачу", помнится, по большей части ради шутки, ради "любопытного словца" спросил его, в какую сторону мне нужно было подаваться, чтобы удить те оставшиеся полчаса. До ближайшего "натоптыша" выше по истоку?.. Или - к наклонившейся ольхе?
   Иван секунд с десяток с напряженьем размышлял, удивленный неожиданным вопросом, и с улыбкой отвечал, чтоб "поторчал" немного выше по реке. "По крайней мере, за своею сумкою с линями тебе не придется идти назад!" - убежденно и весьма достойно аргументировал он свой совет.
   Я чуть ли не бегом помчался на свое секретное местечко, подбросил поплавок к листу и в ожидании поклевки затаился около куста, что рос на берегу.
   И поклевка все-таки была. Поплавок вдруг лег на воду, легонько дернулся. Он было думал плыть, слегка вибрируя, но вдруг остановился, замер, неторопливо снова поднял перышко торчком и был опять поджат течением к листу. Пробовать осуществлять подсечку не имело смысла. Было ясно - рыбина приманку не взяла, оставила ее в покое. "Однако поклевка была!..", - помню, мысленно сказал себе тогда. Получалось, что Иван был прав. Рыба-линь, действительно, на этом месте оставалась на ночевку.
   Помнится, что тридцать пять минут девятого я снова подошел к Ивану, сказал, что в этот раз - пустой. Сказал: была лишь чья-то осторожная поклевка, но дергать не имело смысла. Оказалось, что Иван за это время выудил трех ровненьких плотвиц, которые на пару сантиметров были даже покрупнее первых. Весь свой улов он посчитал необходимым поместить мне в сумку; и, помнится, я, грешным делом, полагал - нести ее придется непременно мне, как юному, как молодому... Но - нет. Весь путь, который мы почти бежали, он молча, терпеливо транспортировал ту ношу сам и даже не обмолвился о том, чтобы доверить это дело мне как новичку.
   Помнится, что на площадке отдыха мы всей бригадой собрались довольно точно к девяти часам, но были уже не первыми. Свободный стол, однако же, успели захватить и рядом кострище - тоже. Мы поспешили их скорее "застолбить", оставив на скамейках наши рюкзаки, а рядом с кострищем - удочки.
   Стол вместо скатерти-клеенки был сразу же застелен нами полиэтиленовою пленкой. На ней появились оба моих голавля. Из сумки вывалил рыбу Иван. Сказал, что мне сегодня удивительно везло, что все четыре линя были пойманы мной, а у него - плотва да пара окуней. Что не поймет причину моего столь необычного везения!
   Герман вновь по-доброму смотрел в мои глаза, смущая взглядом, говорил, что я и в самом деле молодец. Сказал, что уха и жарево у нас теперь из редкостной, разнообразной рыбы. С уважением смотрели на меня Петрович с Ильичем. К нам стали подходить другие рыбаки "взглянуть на рыбу", и оказалось, никому из них линей ловить не приходилось. "Причем здесь везение? - помнится, взялся доказывать Герман Ивану свою правоту. - Просто попал человек в нужное место, в нужное время, с нужной наживкой и видом удочки!.."
   "В том-то и странность, что за вечер дважды довелось ему попасть на рыбу, каковой явились голавли!.. Тем более - лини!.." - не понимал его аргументации Иван.
   Ильич из сумки высыпал на стол десятка два довольно крупненьких ершей, вперемешку с мелкими густерками. "Один ершок - ухи горшок! Глядишь, и эти на отвар сгодятся! А густерка - как приправка к этому горшку!" - воскликнул он. Но Герман сказал, что с мелкой и костлявой белью дело иметь не стоит. Что при наличии столь крупной рыбы нет никакого смысла "смешивать одно с другим", тем более - возиться чистить-мыть ее. Он даже начал было упрекать его за то, что тот не постеснялся брать столь несерьезную рыбешку. Но Ильич довольно ловко выскользнул из-под упреков, заявив, что эти самые густерки при их поимке казались ему крупнее! К тому же он рассчитывал, что те неплохо подойдут для сушки.
   Помнится, они не знали, что теперь им делать с мелочью. Но спор их разрешился неожиданно удачно: кто-то попросил, чтоб рыбу-мелочь подарили им. При этом сообщили, что угораздило "их четверых" уйти на озеро, где, кроме двух позорнейших плотвичек, они не выудили ничего. Ильич и Герман тотчас согласились с просьбой, велели "подходить", и вскоре перед нами, с котелком в руках, стоял довольно полный человек в очках забавного интеллигентного обличья. Ему отдали пригоршню ершей, почти всю мелочь-бель и окуней, что выудил Иван. Впрочем, вечер оказался неудачным не только для интеллигента и его компании. На "полное бесклевье" жаловались многие другие рыбаки, что были на площадке отдыха. К моему немалому недоумению, ни Герман, ни Петрович не видели даже поклевок - не выудили ничего. Не клюнуло у них и на моем участке, где попадались голавли.
   Затем меня, Ивана, Ильича, как лиц свободных от приготовления закусок и ухи, Герман отослал-"отправил" за дровами для костра; с Петровичем они уже взялись скоблить ершей, счищая перочинными ножами их чешую и слизь, взрезая бедолагам брюхи.
   Помнится, взобравшись по тропинке на пригорок, мы в поисках валежника "бродили"-лезли по чащобе леса. Но оказалось, что с краев все было подчистую выбрано, и приходилось углубляться в лес все дальше, дальше.
   Уже смеркалось. Под густой листвой деревьев становилось сумрачно.
   Лишь отойдя с дороги метров двести, если не побольше, и угодив в какую-то низину, я натолкнулся на целую залежь дров. Там был и валежник, и нетолстый сухостой, и даже легкий паводковый хворост. Поначалу я набрал охапку сучьев, но затем сообразил: рациональнее и легче будет притащить одно, а то и два сухих валявшихся в округе деревца. Я уже стаскал их в кучу, приспособил было их за комли у себя под мышкой, как услышал, что совсем неподалеку захрустел валежник. Кто-то направлялся прямиком ко мне!.. И это не были Иван или Ильич, поскольку те могли прийти-приблизиться лишь с правой стороны. "Не лось ли? Не кабан ли?.." - помнится, что охватил нешуточный испуг. Шаги меж тем звучали ближе, ближе... Я затаил дыхание, глядя в сумраке на куст ракитника, из-за которого вот-вот должно было возникнуть нечто. Вот оно уже довольно близко за кустом!..
   И далее - как вкопанный, предстал-явился Герман в своей сероватой куртке-безрукавке с множеством пришитых к ней карманов и в полосатой, почти что белой рубашке под ней. На лбу его, под кепкой, появилась, видимо, обильная испарина, которую он дважды молча вытер рукавом. "Ну, ты, однако, братан, даешь! Этак ведь теленком ненароком можно сделать! Хотя бы кашлянул, аукнул!.. Да разве в лесу столь неожиданно пред кем-то появляются!.. - мало-помалу опомнился он и продолжал: - Темнеет уж. Пришел вот тоже за валежником".
   Помнится, мне ничего не оставалось делать, как признаться, что крепенько перетрусил сам. Подумал, прет на куст какой-то зверь. Возможно, лось, кабан. Герман сообщил, что этот куст - его ориентир к дровам... Что он всегда отлично различим в темнеющем лесу.
   Он тоже подобрал неподалеку пару штук валежника и, потащив их волоком по направлению к кусту, велел последовать за ним. В дороге он поведал мне, что путь, которым мы теперь передвигались, был наиболее короткий. Что дважды в это лето ему случалось приходить на это место за дровами при луне и раза три с фонариком. Сказал, что ночью направление пути отсюда различимо в отсветах костров, зажженных на площадке отдыха, отсюда также можно слышать голоса людей.
   Помнится, сказал ему: "Сам-то зачем явился? Вы ж с Петровичем остались чистить рыбу. Мы с Иваном, с Ильичем еще бы по разку сходили, если нужно..."
   "Там, где кухарят бабы, мужикам уж лучше не мешаться! - отозвался тот и продолжал: - Василиса с внучкой ныне с нами столоваться пожелали. Рыба им твоя понравилась. От себя преподнесли стерляжину побольше полкилишка для навара. Так что, Алексашка, краснеть тебе сегодня доведется целый вечер".
   О, как я счастлив был в тот момент! Я знал, я чувствовал всею душою, что мой улов был явно не случайным. Он был, вне всякого сомнения, подарком для каких-то более значительных, высоких целей! Я понимал, что наше знакомство с девушкой было теперь неизбежным и организовано оно ничем иным, как чем-то свыше! Наверное, самими небесами...
   Но вот, наконец-то, спуск!.. Таща за собой валежник, мы с Германом спустились к лагерю, подволокли сухие деревца к кострищу. На нем меж вбитых в землю кольев с перекладиной уж разгорался костерок, пробившись из-под кучки прутиков и палочек, поставленных "шалашиком". Пред ним, склонивши голову к земле, сидел на корточках Петрович и дул на огонек. "Как вовремя!.. - заметил он. - Хозяйки начали переживать: не заблудились ли?" Я мельком посмотрел в их сторону. Они стояли около стола, по-види-мому, нарезали рыбу на куски, и внучка вновь была едва ли не спиной ко мне. На столе стояли небольшое черное от копоти ведро с эмалированной зеленой крышкой, два котелка, откуда-то взялись сковорода, тарелки, чашки, светлый нержавеющий половник, ложки, вилки, был даже столь же закопченный от костра коричневого цвета чайник. Наши рюкзаки на скамьях кто-то развязал, и среди прочих узелков и свертков на краю стола я различил свой розовый матерчатый мешочек со всей моей провизией, а средь посуды - алюминиевую кружку.
   "Этот юноша и есть тот самый Александр - виновник торжества?" - с улыбкой, глядя прямо на меня, спросила Василиса на удивление красивым, мягким, чем-то схожим с шоколадом голосом.
   "Он самый", - отозвался Герман.
   "Рада!.. Очень рада нашему знакомству!" - добавила она.
   Помню, нужно было срочно ей ответить чем-то столь же умненьким, достойным, но язык и мысли будто онемели. Я постарался, по возможности, любезно улыбнуться и сказал: "Я тоже".
   "Хм!.. - отметила она. - И мило, и лаконично!"
   Отлично помню, в ту же самую секунду я, вне сомнений, покраснел, и вряд ли бы нашелся ей сказать еще чего-нибудь в ответ, как Герман вдруг воскликнул: "Вот и Ильич с Иваном на подходе! Пожалуй, пока не стемнело, нужно еще по разку сходить, прогуляться, что ли!.. Костер в ночное время - вместо лампы. Пусть светит, полыхает, комаров пугает!"
   "Ступайте-ступайте, пока есть время, - как-то запросто, по-доброму, сказала ему Василиса. - Дровишки лишними не будут. Не нам, так другим достанутся. Минут через пятнадцать-двадцать у нас все будет на столе. Петровича в помощниках для нас вполне достаточно".
   Помнится, мы вчетвером молчком, в каком-то странном, удивительном порыве шагали в направлении валежника, и мне хотелось знать, кто непосредственно извлек из наших рюкзаков продукты, кружки... "Неужто женщины?.." - охватывала стыдобища. Ведь в этом случае им стало известно о наших запасах спиртного!.. Они могли подумать, что мы - не рыбаки, а пьяницы!
   Не выдержав и осмелев, я поделился опасением, и, оказалось, с Василисою они уже встречались, и не раз. Здоровались с нею, общались. Что сильно пьяными она их, в общем-то, не видела. На всякий случай Герман нас предупредил, что Василиса - фронтовичка. Что муж ее с войны не возвратился, и похоже, навидалась всякого. Он слышал, что обычно "за компанию" немного выпивает и сама. Есть слух: однажды оскорбившему ее рыбаки набили морду, сбросили его в исток, чтоб протрезвился. Когда тот выбрался, то извинялся перед ней. Его прогнали со стоянки, предупредили, чтоб вблизи окшёвских вод он более не появлялся. Велел и нам, чтоб "с языками были с ней поосторожнее".
   Помнится, что мы, как, впрочем, и другие рыбаки, уселись ужинать почти что в десять. Уже совсем стемнело, и пламя нескольких костров вокруг довольно странно освещало общее застолье. Поначалу наша трапеза мне показалась даже действием таинственным, священным. Ивану с Ильичем места достались по торцам стола, а нам с Петровичем и Германом напротив женщин. Герману - напротив внучки, мне с Петровичем - напротив Василисы. Уха, оказалось, прела в ведре, под крышкой; ее половником - обязательно с кусочками линя и голавля для каждого из нас - разливала по тарелкам внучка. Василиса из тарелки, находившейся при ней, подложила каждому в уху кусочек стерляди, и, опорожнив тарелку, нагрузила ее из котелка, прикрытого тоже крышкой, кусками зажаренной рыбы. Она взяла тарелку за края, поставила на центр стола. Там же лежал нарезанный хлеб. В большой неизвестно откуда взявшейся чашке, закрытой широким блюдцем, оказался влажный от душистого растительного масла салат из помидоров, огурцов, колечек репчатого лука, чеснока. Рядом, в отдельной тарелке, были разложены дольки соленой, копченой свинины, кружочки различного вида колбас. Три "чекушки", бутылка 0,7 "Портвейна" стояли на краю стола: командовал ими Иван. Он разливал спиртное по кружкам, вымеряя общую дозу чьим-то стаканом. Я сказал ему, что водку пить не буду и попросил налить мне полстакана красного. Василиса тоже согласилась, чтобы ей налили полстакана. Но - непременно, водки. Сказала нам, что "с красных вин у ней слегка побаливает голова", что красное старается не выпивать. Внучке наливать не разрешила, поскольку "детям выпивать нельзя". Шутливо добавила: "Вот подрастет годков до двадцати пяти, тогда сама пусть думает, стоит ли угощаться-то?"
   Иван раздал нам кружки, сказал, что тост напрашивается сам собой. Что касается он, прежде всего, Василисы с ее красавицей внучкой, посетивших, наконец-то, наш рыбацкий коллектив, устроивших нам столь изысканную трапезу.
   Сказал, что слово нужно предоставить Герману Пичужкину - как главному в нашей бригаде слесарей-ремонтников механосборочного цеха в составе пяти человек. И Герман, встав из-за стола, тоже начал выражать признательность за их участие, за их присутствие средь нас, как Василиса вдруг негромко перебила: "Не, мужики!.. Вы что-то не о том!.." В тот же самый миг я ощутил, что взгляд ее остановился на моей физиономии, и с нежным вкусом шоколада прозвучали вдруг слова: "За успех виновника торжества! Пусть его удачи на рыбалке будут постоянными!"
   "Ну, это само собой разумеется!.." - незамедлительно откликнулись Иван и Герман. "Естественно!.. Конечно!.." - поддакнули Петрович с Ильичом.
   Я был вынужден благодарить за пожелание, и все мы выпили за этот тост.
   Затем мы ели преимущественно молча. Лишь только кто-то из наших (кажется, Герман с Иваном) нахваливали уху, клялись, что ничего подобного им пробовать не приходилось. Василиса сообщила, что ранее ей тоже никогда не доводилось пробовать линя. Тем более - в бульоне из ершей, в ухе с голавлем и стерлядью.
   Наконец-то видимо под действием "Портвейна", осмелел и я. Заявил, что их уха "до обалдения" вкусна. Что ею можно "ум отъесть", что ел бы весь вечер и ел. Василиса улыбнулась комплименту, и, когда в тарелках наших несколько подчистилось, она, поднявшись со скамьи, добавила нам "под запал" еще ковша по два. Велела нам не скромничать, просить добавки. Сказала, что ухи довольно много, что утром, до жары, ее, а также жареную рыбу нужно непременно съесть. Герман это обещал. Заявил, что проследит за всеми нами лично.
   Когда мы "под запал" подчистили вторую порцию ухи, нам Василиса предложила не стесняться выпивать. И сразу же на месте бывших трех пустых бутылочек-"чекушек" - их Иван заблаговременно убрал под стол - возникли-появились снова пара штук "белоголовых" под светло-жестяною запечаткой "с язычком" и надписью на этикетках - "Водка". (Таких уже не продают, наверное, лет сорок, если не побольше!) Она не отказалась от второго полстаканчика, а я - от столько же "краснушки". Помню, что вторую порцию все наши выпили-"махнули" разом. Мы же с Василисой выпивали в два приема, закусывали изумительным салатом и еще достаточно горячей жареною рыбой со вкуснейшей корочкой. Их накладывали общей ложкой каждый сам себе. И только захмелевший Герман вдруг попросил об этом Василису. Она взяла из рук его тарелку, наполнила ее салатом, рыбой, как мне тогда подумалось, весьма с охотою и даже подозрительно услужливо. Он благодарил ее, не сводя с нее восторженного взгляда, не уставал нахваливать ее "редчайшие способности" в приготовлении как первого, так и последующих блюд. Не прекращая заедать спиртное, Василиса, помнится, с улыбкой сказала ему, что дело все же вовсе не в приготовлении, а - в рыбе! А также - в том, что ужин проходит ночью, на природе, у реки, при романтичности костра. Иначе говоря, "в нештатной обстановке".
   Помню, именно в момент того их диалога, я осмелился поднять глаза на Василису и в течение, наверное, аж целых десяти секунд внимательно рассматривал ее довольно симпатичное лицо с красивыми глазами, чарующей улыбкой и ровной, без морщинок, кожей. Помню, про себя отметил, что ее густые, белые, как снег, кудряшки, в общем-то, моложавой ее не делали. Подумал тогда, что ей бы покрасить волосы хной!.. Что рыжевато-каштановый цвет был бы ей, конечно же, очень и очень к лицу.
   Взглянуть же впрямую на внучку ее мне по-прежнему не доставало смелости, хотя почувствовал нутром, что та уже как минимум раз пять смотрела на меня довольно продолжительно и пристально. При этом, вне сомнения, я сразу же краснел, но полагал, что в свете пламени костра и в темноте ночи то было, видимо, не столь уж и заметно. Однажды даже, не выдержав ее внимательного взгляда, я встал и выбрался из-за стола, чтоб наломать-подбросить сушняка в костер, благо в это время пламя потускнело и довольно слабо освещало стол.
   Отлично помню, что когда подкидывал дрова, беседа между Василисой и Иваном шла о том, что с доброй, обильной закуской спиртного можно выпить значительно больше. А спустя еще какие-то минуты, все согласились с тем, что есть-таки, пожалуй, правда в том, что "человек пьянеет не с того, что много выпивает, а с того, что плохо заедает!" На столе появилось "еще", и Иван, собравши кружки, "забулькал" в них снова. Василиса попросила ей не наливать, либо исключительно "две капли", чтобы получилось "чисто символически". Сказала, что им с внучкою уже пора пить чай и подаваться на ночлег. Иван и Герман сразу же откликнулись, что "им того так не хотелось бы!.." И оба какое-то время сидели со столь унылыми, опустошенными гримасами, и мне казалось, что обязательно вот-вот расплачутся. Однако вскоре, очнувшись первым, Иван сказал, что "слово женщины всегда являлось для него законом", поэтому он налил ей, как было велено, совсем немного. Он подал Василисе кружку и внезапно, как-то невзначай, воскликнул, обращаясь к ней: "А я, Василиса, грешным делом, все внучкою твоей любуюсь! Красавица - каких не видывал! Даже имя ее спросить боюсь, стесняюсь! - и сразу же нашелся-извинился. - Уж не обижайся, если спьяну брякнул что-то не по делу!"
   Василиса, глядя на Ивана, засмеялась. Сказала, что ничего обидного в его словах она не усмотрела. Что внучку зовут Светланой. Что - ей и самой в ее молодые годы не раз говаривали подобное.
   Помню, в те секунды я все ж осмелился взглянуть на девушку. Та была, похоже, крепко смущена от комплимента, но старалась вида не подать. И то ли с юмором, то ли вполне серьезно, чему-то грустно улыбнувшись и вздохнув, сказала: "Такой уж уродилась! Такая участь!.." И, никому не оставив ни секунды времени на осмысление тех слов, вдруг обратилась непосредственно ко мне: "Саша, погрейте, пожалуйста, чайник. Пожалуй, он совсем остыл и не горячий".
   Волей-неволей пришлось брать из рук ее чайник. При этом наши взгляды встретились, руки неожиданно соприкоснулись... и снова, будто молния сверкнула пред глазами, будто легким током просквозило тело. Помнится, взял поскорее ручку чайника другой рукой, чтоб удержать его. И, помнится, что тело все еще слегка дрожало, когда подвешивал его на перекладине рогаток над костром, покуда грел его, и вновь... боялся-опасался "молнии", когда пришлось его обратно подавать Светлане. Наши пальцы рук соприкоснулись снова, наши взгляды встретились опять, и в этот миг впервые в жизни я не усомнился, что, действительно, девичья красота имеет силу... и может оказаться ослепляющей, обворожительной, лишить рассудка, подтолкнуть на подвиги и безрассудства, и проч., и проч., и проч.
   Меж тем Иван налил мне еще "Портвейна", и кто-то подложил в мою тарелку немалый кусок линя, салат. Я посчитал-прикинул, что, кроме Светланы, сделать это было совершенно некому, смущенно буркнул ей "спасибо" и просил Ивана больше мне не наливать. Нам с Василисой вновь досталось выпивать. Заедать-закусывать все стали в этот раз не только рыбой и салатом, но и сыром, колбасой, свининой очень вкусного копчения, и кто-то даже пошутил о том, что надо непременно все скорей определять в желудок, "чтобы эти дефицитные теперь в стране деликатесы у нас не покусали комары".
   Помнится, что мужики уже изрядно захмелели, но держались умненько, галантно: никто из них ни разу даже не ругнулся матом. Однако к любопытству Василисы и Светланы они вовсю разговорились о красивых женщинах, и каждый рассказал о чем-то памятном, своем. Отлично помнится, что самой интересной из историй, по-моему, стала та, которую поведал Герман. Причем рассказывал не от себя, а от лица какого-то работника нашего завода, побывавшего в командировке в Токио. Там их группа в составе трех конструкторов однажды, по чистой случайности, решила побывать на выставке, называвшейся, пожалуй, "ЭКСПО-60". После этого они на выставке бывали каждый день, им вручили памятные книжки, сувениры и значки, как самым частым посетителям. "Они же!.. - помнится, воскликнул Герман, чтоб усилить интерес к его истории, - приходили любоваться четырьмя прелестными японками (красоты, по их словам, неописуемой), работавшими гидами в павильоне легковых машин!.."
   "Саша, ты действительно на рыбалке впервые?" - неожиданно услышал я слова Светланы.
   "Получается, что так", - поднял, наконец-то, на нее глаза. И помню, в ту же самую секунду дрожь схлынула с меня. Было видно, что она сама была немало смущена... И ей самой немало стоило усилий удерживать на мне свой лучистый взгляд, казаться независимой, спокойной.
   "Не то слово!.. - начал жаловаться Василисе Герман.- С мая месяца упрашивали порыбачить с нами!.." Рассказал-поведал им обеим, что в нашей бригаде слесарей-ремонтников, где он имеет честь быть бригадиром уж восемнадцатый годок, всегда все были рыбаки. Что я единственный надеялся остаться отщепенцем!.." Затем он присмотрелся к нам со Светой более внимательно и, хитренько прищуривши глаза, воскликнул, что "я теперь рыбак, в любом из случаев", что "теперь-то уж никуда не денусь!.. Что я отныне здешний человек..."
   Василиса пристально смотрела мне в глаза и с улыбкой (совершенно неожиданно, будто посвящая в некую большую тайну) подшепнула, что в реке, как мне случилось нынче убедиться, есть рыба крупная!.. А потому ни в коем случае не следует разменивать себя на мелочевку. И столь же засекреченно прибавила: "Главное - найти места, где рыба кормится. И знать, на что, когда и как ее необходимо удить!"
   Помнится, Светлана в это время наливала чай, и спросила, не налить ли мне. Я был, конечно же, согласен, подставил под чайник кружку. Наполнив ее, она дала мне баночку с песком и чайной ложечкой.
   За чаем Василиса, обращаясь непосредственно ко мне, сказала, что ее Светлана тоже удивительно удачлива на рыбной ловле. Что нынче вечером поймала донками двух стерлядей и судака. А на простую удочку в истоке - двух язьков и шермана.
   Я признался, никогда не видел ни язей, ни судаков, ни "шерманов". И Светлана так же, как-то столь же запросто, сказала, что они с бабулей утром этих рыб мне обязательно покажут.
   Сказала, что спят они с ней в "теремке", что встанут в пять, придут сюда перекусить, попить чайку и покормить нас завтраком. Что имеют маленький будильник, что не проспят, и в случае необходимости нас смогут разбудить. Я, будучи немножко под хмельком, с улыбкой отвечал, что сам обычно поднимаюсь в пять, поскольку к шести на работу. Что постараюсь не проспать ни завтрака в их обществе, ни утреннюю зорьку на реке. И помнится, от теплого, внимательного взгляда Светы веяло неизъяснимой нежностью, а ее губы в свете пламени костра мне представлялись почему-то постоянно влажными и, вне сомнения, на вкус медовыми.
   Затем Василиса спросила, не продолжаю ли я параллельно с работой учиться. И пришлось ей сказать, что перешел в десятый класс нашей Меленковской средней школы для рабочей молодежи, или, как ее еще прозвали в нашем городишке, ШРМ. Герман тотчас подтвердил, что, действительно, учусь. Помню, Василиса согласилась, что учиться нужно, и сказала, что Светлана тоже становится взрослой. Что - перешла в девятый, и ей на этот год немало посчастливилось: с реформой в школе она теперь получит среднее образование по окончании десятого, а не одиннадцатого класса, как было до того. Я же заявил, что мне, наоборот, не повезло, поскольку, с той же самою реформой в ШРМ устроили как раз наоборот. Вместо десяти - одиннадцать!.. "То есть, - улыбнулся я Светлане, - аттестат на зрелость нам придется получать одновременно".
   "Есть планы, мечты, задумки?" - спрашивала Василиса, зачем-то стараясь узнать обо мне побольше.
   Я сказал, что в школе к учебе - особенно к точным наукам, а также к иностранным языкам - пристрастий не имел, с призваньем, в общем, тоже ничего не ясно. Что - не из тех, кто знает с детства, кем станет в будущем, к чему стремиться, что в этих важных жизненных вопросах доверяюсь исключительно судьбе, надеюсь, что она, быть может, будет ко мне благосклонной. Что в перспективе, вне сомнения, служба в армии.
   "Замечательный, очень достойный ответ! Искреннее, нетипичное мышление!" - заметила Василиса с улыбкой. И вдруг спросила: "А как с историей, литературой, русским?.."
   Сказал, что в основном, четверки. Отличных отметок не было.
   "Не пробовал ли сочинять свое?"
   Сказал, что - нет, и даже не думалось ни о чем подобном.
   "А почему бы не подумать? Есть ВУЗы, где знание таких предметов является приоритетным! Например, в педагогическом, историко-архивном..." - заметила она и с убежденностью подсказывала мне, что иногда умение писать простое сочинение "на пять" (желательно бы с плюсом!) может оказаться пропускным билетом к получению достаточно высокого образования. Что при желании за эти годы (включая и армейские) можно подготовиться к экзаменам в качестве абитуриента в какой-нибудь из ВУЗов. Что, к сожалению, для бригады Германа видит мою скромную персону вовсе не "их человеком в рабочей спецовке", а кем-то в галстуке, в отдельном кабинете, за столом с прибором для карандаша и авторучки и рабочим (личным) телефоном.
   Я благодарил ее за предсказание и, помнится, опять ломал-подбрасывал сушняк в костер, чтоб освещать застолье. Иван, доставши новую "чекушку", наливал на этот раз лишь мужикам. Они немного выпили еще и снова принялись закусывать салатом, рыбой, копченою свининой, сыром, колбасой. Василиса, смаковавшая неторопливо сладкий чай, спросила у Василия Петровича, не воевал ли он. Тот отвечал, что довелось. И на ее вопрос: "Какой был фронт?", сказал: - Второй Белорусский, у маршала Рокосовского.
   Далее меж ними был довольно личный диалог:
   - Рядовой?
   - Сержант, командир отделения противотанкового огнеметного батальона.
   - Награды есть?
   - Медаль "За отвагу" и орден Красной Звезды.
   Неожиданно Герман попросил его рассказать Василисе, как тот "чуть было не угодил в Герои!.." И поскольку нашей гостье этот случай показался чрезвычайно любопытным, да и я поддакнул, что "не в курсе дела", Петровичу пришлось рассказывать.
   Помнится, он начал несколько издалека. С того, что в марте 43-го на их передовую линию из тылового рубежа "сбежали" пять девчонок-хозработ-ниц, поскольку там, в сравнении с передовой, бывало слишком уж "голодновато". И, как случается обычно в жизни, одна из них, Танюшка из Воронежа, ему уж очень приглянулась. А вскоре оказалось, он "отбил" ее у офицера тыла, ведавшего наградами.
   При этом мне, как автору дальнейших строк, наверно, непременно следует оговориться, что по прошествии уж стольких лет навряд ли можно изложить историю Петровича доподлинно и целиком во всей той колоритности и красоте, как это делал он! Тем более что всевозможных отступлений, шуток-прибауток, бытовых подробностей в его рассказе было столько, хоть набирай в запас! К тому же мысли мои тогда, по сути дела, были заняты не "стариками", а юной девушкой, сидевшей за столом напротив, не более чем в метре от меня. Замечу, кстати, что теперь становится все больше, больше очевидным, что столь бесхитростной, простой, столь незатейливой и драматичной, столь впечатляющей истории о той войне, какую рассказал-поведал нам Петрович, лично мне знать, слышать более не приходилось, хотя различных книг и всевозможных публикаций, могу заверить, прочитал весьма и весьма немало. А фильмов просмотрел тем более неисчислимое число.
   В общем, излагая коротко историю по существу, все получилось следующим образом.
   При форсировании Днепра - дело на их участке происходило ночью, бли-же к рассвету - их огнеметное подразделение, отплывшее одним из первых, благополучно переправилось через реку, ступило на песчаный берег тамошнего яра. Командир их роты подал красным фонарем сигнал, что "они перебрались", и тут-то немцы начали светить ракетами, ударили из множества орудий, минометов. Наши тоже стали отвечать, колотя снарядами их берег.
   Со слов Петровича, такого шквала огня с обеих сторон по воде, по берегам он не видывал за всю войну!.. Благо двум их лодкам удалось встать против узкого, поросшего кустарником овражка, где они успели сразу же залечь, укрыться. Минут через пятнадцать или двадцать вся мощь огня переместилась в глубь немецкой стороны, на их участке стало относительно спокойно. С громом близких молний разрывались лишь отдельные, случайные снаряды. Им же несказанно повезло: никого с их лодок даже не царапнуло, не ранило.
   Как оказалось, по молодости лет Петрович был человеком смелым и любопытным. Уже начинало светать, когда примерно в километре выше по реке по немцам вдруг начали бить "Катюши". Видавшие залпы "Катюш" бойцы их сразу отличили по вою летящих снарядов, сообщили, что картинка их огня "ошеломляет и наводит ужас", и они с его дружком Никитой Любцевым решили осторожно посмотреть-"взглянуть" на это редкостное зрелище. Но у них не получалось. Сначала мешал подняться по скосам овражка кустарник, затем препятствием обзора оказалась плоская ложбинка, за которой высился небольшой пригорок. Наконец подходящее смотровое место они нашли в одной из поперечных трещинок овражка, несколько ближе к реке. Однако и там оказалось, что черный косогор с какой-то рощицей и дым, тянувший в сторону Днепра, напрочь перекрыли зону видимости действия "Катюш": увидеть, кроме мчащегося к немцам ярко-огненного отсвета, ничего не удавалось. Потом с немецкой стороны ударили мощнейшим залпом по участку местонахождения "Катюш", и те к великой жалости-доса-де и Никиты, и Петровича замолкли, более не отвечали.
   Меж тем активизировался вдруг обстрел в районе их овражка, и они, сбежав на дно той трещины, бросились-легли на землю. При этом семь или восемь снарядов ударили очень близко, два из них - считай, что рядом. Обоим землею даже присыпало ноги, и с минуту или две, оглохнув, оба даже плохо различали голоса друг друга.
   Когда возвратились обратно "к своим", то... не было никого. Ни тел, ни касок, ни огнеметных ранцев. Можно было думать, что все куда-то спрятались-"смотались", если б не громадная воронка на дне овражка - в том самом месте, где укрывалось отделение. На всю свою жизнь Василий Петрович запомнил слова, которые сказал ему Никита возле той воронки: "Все, Васек! Хана им всем. Вот так вовремя с тобою мы ушли взглянуть на залпы!.. Впрочем, наша песня может тоже статься спетой с ними за компанию. Если наступленье сорвалось, жди утром немцев".
   Петрович, помнится, глотнул из кружки, но закусывать не стал и продолжал.
   Вскоре можно было говорить, что рассвело: стало видно на достаточно приличном расстоянии. Над участком снова несколько утихло, и Никита предложил занять позицию на верхнем выходе овражка, поскольку немцев нужно было ждать вернее всего оттуда. Сказал, что выход, вне сомнения, пристрелян, находится под наблюдением. Что их овражек - вовсе не укрытие, а самая что ни на есть ловушка. Штук пять потяжелее мин сюда подбросить - и всех, кто в нем находится, положишь.
   По словам Петровича, Никита вообще был парень боевой, но осмотрительный и осторожный. Его буквально сразу же насторожил уж очень удобный выход наверх из того овражка. Будто специально были подготовлены ступеньки для рывка вперед и слишком уж удачное - в рост человека, на фоне куста и пригорка - смотровое местечко. Он тою же секундою смекнул, что дело здесь было "нечисто", и вскоре раскопал-нашел шесть штук пехотных мин, научил Петровича, как с ними обращаться. Они их с величайшей осторожностью запрятали в безопасном месте - в специально выкопанной ими нише, под кустарником, в стене обрыва трещины. Там уж точно наступить на них никто не мог ни при каких условиях.
   Довольный собственной смекалкой и чутьем раскрытого им подвоха, Никита занял - теперь уже "без сюрпризов" - смотровое место, неторопливо выставил-поднял на саперной лопатке защитную каску, но выстрел по ней не последовал. Он нахлобучил каску до бровей, осторожно, соблюдая меры без-опасности, глянул из овражка. Сказал, что метров триста впереди сплошной завал кустарника и леса. Перед ним возможны скрытые окопы, но все настолько перерыто-перемолото снарядами, будто перепаханное поле. Кругом воронки. Ни людей, ни техники не видно.
   Петрович снова помолчал, глотнул из кружки, улыбнулся вдруг чему-то давнему, далекому и продолжал: "Это было самое последнее, что довелось сказать Никите Ляховцеву в жизни. Под каской у него вдруг звонко щелкнуло. Он дернул головою, будто увернулся от слепня; пальцы судорожно скрючились, он начал как-то странно, отрешенно оседать, цепляясь за стенку овражка"... Лишь только после этого донесся до Петровича звук выстрела.
   Петрович полагал, что слышал очередь из двух патронов. Не исключал он и того, что "щелкнул" снайпер. Слишком уж метким - прямо в глаз! - был выстрел. А иллюзией второго выстрела могло служить обычное простое эхо.
   И все-таки Петрович отыскал в то утро безопасное для наблюдения местечко. Он подкопался-оборудовал его в кустарнике, где спрятали-укрыли ми-ны. Осмотревшись, он, как и Никита, ничего не обнаружил интересного, за исключением того, что с правой стороны почти перед обрывом берега, метрах в ста от их овражка, была разбита батарея небольших немецких пушек, видимо, стрелявшая по переправе. Одна из них была отброшена, она валялась меж воронок вверх колесами. Еще одна каким-то чудом закопалась вниз лафетом. От нее виднелся лишь торчавший ствол, наставленный нелепо в небеса и даже малость в сторону "своих". Рядом с нею что-то все еще дымилось, возможно, тлела, либо горела, резина колеса. К десяти часам артиллерийская стрельба на том его участке прекратилась, можно считать, совсем, зато до настоящих непрерывных шквалов усилилась километрах в шести-семи как выше, так и ниже по реке. Там завязались и воздушные бои. Группа из семи немецких самолетов пролетела очень низко над землей, едва ли не над ним. Но его, сидевшего в кустах, они увидеть не могли и очередь по нему не дали. Один из самолетов, отклонившись несколько от курса, сбросил бомбу всего лишь километрах в двух, возможно, трех, от этого овражка. Петрович видел чудовищной силы взрыв. Похожего не приходилось наблюдать ни до, ни после.
   Часам, примерно, к десяти, не видя никаких движений немцев и убедившись, что овражек для него является довольно безопасным местом, он решил пройти к реке, взглянуть, что там. "И то, что довелось увидеть... - тихо произнес Петрович, взяв снова кружку со спиртным, - до сих пор частенько снится по ночам!" Он нас просил представить сплошь серебристо-серую от оглушенной рыбы, мертвых тел солдат и всякого разного хлама-мусора торжественно плывущую реку, на ней повсюду, докуда видели глаза, сплошная лавина лодок, плотов, понтонов с вооружением, с людьми. Все по мере сил гребут, стараются скорее переплыть. Многие уже на отмелях, на берегу. Никто в них не стрелял, и те, не зная, что им делать далее перед крутым, довольно неудобным берегом, старались укрыться-"залечь" в воронках.
   Увидев Петровича на нижнем выходе с овражка (он, как должно, был при огнемете), человек пятнадцать или двадцать сразу же побежали к нему.
   Петрович, как положено, представился перед каким-то лейтенантом с пистолетом, и, оказалось, в центре подбежавшей группы был офицер, майор, причем того же самого полка, к которому был прикреплен их специальный огнеметный батальон. При нем находился сержант, за спиной которого имелась рация. Майор спросил, остались ли еще живые люди из его подразделения и есть ли ниже-выше по овражку место, где можно было бы укрыться, осмотреться - узнать, что наверху. Петрович доложил, что есть. Но сразу же предупредил о минах, обнаруженных Никитой. Сказал про выстрел то ли из окопов, то ли из леска. Поведал об опасности овражка как ловушки в случае скопления в нем наступающих частей. Доложил о пункте наблюдения в кустах из подготовленного им окопчика, о том, что отделение его погибло от прямого попадания снаряда, что об остальных (остались ли в живых?) он ничего не знает. Затем он вел майора и его людей показывать овражек, и тот велел сопровождающим его двум лейтенантам и сержанту "не любопытничать" и "не выглядывать за свал, чтоб что-то посмотреть". Спросил, не удалось ли кому-то из их отделения уничтожить у немцев хотя бы чего-нибудь. И Петрович, ни на миг не растерявшись, "насвистал"-наврал - как это часто делал их, теперь покойный, командир сержант Артем Семеныч Пескарев, веселый, бойкий, ловкий человек, - что ночью, во время ударов "Катюш", зайдя по овражку с тыла, забросали, якобы, гранатами две пушки слева по реке. Но лично он с Никитою участия в той вылазке не принимал, поскольку командир велел им оставаться здесь, в овражке, защищать захваченный плацдарм.
   Вскоре наблюдательную точку под кустарником занял кто-то из солдат-корректировщиков, а еще минут через пятнадцать-двадцать весь район предполагаемых окопов и лесочка шириной примерно метров под четыреста-пятьсот превратился "в сплошной кошмар" из грохота, вспышек, взлетающей выше деревьев земли. Спустя еще минуты три или четыре в ответ по нашей артиллерии ударили дальнобойные пушки немцев, тоже, видимо, превратив огромный участок земли за рекой в такой же "сплошной кошмар". Утро было безветренным, ясным. Темная завеса гари на горизонте над местом удара была различима едва ли не целый час.
   Затем откуда-то стало известно, что батальона, к которому был причислен Василий Петрович, более не существует. Погибли все, остался он один. Ему приказано было "плыть"-добираться обратно за Днепр в распоряжение командира части. Знакомый майор сообщил, что на него сегодня будут оформляться документы на звание Героя и что ему обещан отдых, краткосрочный отпуск.
   В течение трех дней Петрович отдыхал и начал привыкать уже к тому, что он, действительно, является Героем, как до него дошел сквернейший слух о том, что, оказалось, был в живых из их батальона еще один солдат!.. Его ранение, как говорится, было несовместимым с жизнью: он умер тем же часом!.. Но вопрос о звании Героя сразу же завис, и особенно "усердствовал" тот самый офицер, что был ухажером Татьяны. "В результате вместо звания Героя вручили лишь орден Красной Звезды", - подытожил свой рассказ Петрович. Он допил оставшееся в кружке, помянул погибших на войне. Тост поддержали и Иван, и Герман, и Ильич.
   "А чем закончилась история с Татьяной-то?" - спросила Василиса.
   "Стала его женой! - первым успел отозваться Герман, кивнувши на Петровича. - Родила ему сына и дочь. Сын окончил институт, работает. Дочка поступила в медицинский".
   Помню, что Василиса какое-то время сидела молча и, как мне тогда казалось, грела о кружку с чаем свои озябшие руки. Печально вздохнув, она согласилась с тем, что народа полегло, действительно, "несметное число". "Но, однако, выстояли, победили! И - это главное! - с улыбкой, тихо молвила она. - Ведь не случись того - давно бы нас, всех россиян, сожгли, "зачистили". Оставили б, возможно, миллионов десять-двадцать в качестве рабов и полных идиотов".
   Затем с игривым огоньком в глазах и озорным настроем вдруг рассказала нечто вроде анекдота, какого, следует заметить, мне также более не доводилось слышать, как говорят, ни до того, ни после! Весьма возможно, этот "анекдот" известен ныне только мне. Да еще буквально единицам лиц, не из числа болтливых, коим рассказал его за рюмкой водки либо на рыбалке. Во времена социализма подобные истории, в общем-то, старались обходить подальше стороной.
   Заспорили якобы после войны в ресторане представители различных войск, кто из них был более полезным для победы над фашизмом, и меж ними началось... Летчики - вот если бы не мы!.. Танкисты - если бы не наши танки!.. Артиллеристы - если бы не наша артиллерия, бог войны!.. Если б не армейская пехота - царица полей!.. Если бы не наши корабли да подводные лодки, топившие флот фашистов!.. А рядом, за соседнем столиком - два неприметных гражданина в серых одинаковых костюмах тихо, скромно тоже выпивали "за победу!" Слушали они их, слушали и говорят: "Не правы из вас ни те, ни другие, ни третьи! Наибольший вклад внесли... разведчики, статисты, журналисты!.." "Как так?.." - вскочили со стульев военные. "Очень просто!.. - был ответ. - Они убедили Гитлера, что в России населения всего лишь триста миллионов человек, тогда как цифра эта является по факту государственной строжайшей тайной".
   "Однако лихо!.. - притихли, призадумались фронтовики. - Не подскажи, не догадались бы об этакой уловке!.."
   Василиса нас затем благодарила за приятный вечер, просила постараться все доесть, ничего не оставлять в тарелках. Светлана с многообещающей улыбкой глянула в мои глаза и тоже благодарила нас. Они вдруг поднялись, выбрались из-за стола, и я одним из первых от всей души пожелал им приятного сна и красивых, замечательнейших сновидений. Они с улыбкой пожелали нам того же и пошагали обе к теремку. А еще секунд через пяток-десяток неожиданно исчезли, будто спрятались в кромешной темноте. С их убытием Иван незамедлительно достал и выставил на стол "чекушку", сказал, что эта у нас последняя, что утром на похмелье лишь "краснушка".
   С уходом женщин мне тоже не сиделось за столом. Хотелось пройтись-прогуляться, свершить что-то доброе, красивое, достойное. Помню, поначалу я с немалым трепетом в душе поддерживал костер, подкладывая сучья на огонь, чтоб освещать закуску мужикам. Но вскоре те пришли к принятию решения "поспать". Они определились прямо на траве, вокруг костра, постеливши свитера, куртяшки и укрывшись от зудящих всюду комаров плащами. А уже еще через минуту или через две - ничуть не дольше - мирно зазвучал "на все лады" их мощный хор разноголосого совместного храпения. Костер теперь поддерживать мне не имело совершенно никакого смысла, он начал постепенно превращаться в кучу золотисто-огненных углей. Черный, непроглядный мрак обступил со всех сторон площадку отдыха.
   Но вскоре с удивлением я начал замечать, что темнота как будто начала бледнеть, хотя всего-то было полдвенадцатого ночи! За мрачно-кумачовыми, почти потухшими кострищами уже давно окончивших застолье и уснувших рыбаков в пространстве меж черных, будто покрашенных тушью деревьев стал даже виден участок Оки, мерцавший слабым золотистым отсветом. Но вскоре стало очевидным, сей "феномен" вовсе не являлся наваждением в связи с принятием мной портвейна либо способностью (точнее, приспособленностью) глаза различать отдельные предметы в темноте. Из-за леса, над бугром, на той стороне истока все выше, выше, словно колдовской фонарь, в небеса взбиралась яркая, огромная, с отчетливыми пятнами луна. А еще примерно через полчаса, с появлением светила над рекою, помнится, что темнота, оборотившаяся поначалу в синий полумрак, вдруг предстала предо мною в столь прозрачной, столь чарующей голубизне, что действительно довольно сложно было верить в некое случайное происхождение подобного великолепия. "Воистину теплая летняя лунная ночь создана Господом специально для любовных таинств молодежи!" - помнится, в восторге согласился я с весьма сомнительным и смелым заявлением, прочитанным однажды в книжке у французского писателя Де Мопассана.
   Помню, тихо пробирался между спящими повсюду рыбаками.
   Спасаясь от назойливо-звенящих комаров, они лежали прямо на земле, укрывшись с головой плащами либо полиэтиленом и потому ни рук, ни лиц их не было видно. Из-под плащей и пленки полиэтилена торчали только ноги, обутые, как правило, в резиновые сапоги, либо в "керзачи". Исключением из общей группы были лишь трое. Один из них отчетливо запомнился как рыжий, кучерявый, бородатый коротыш. Он сладостно храпел, чему-то улыбался. Подумалось тогда, что эти трое были, видимо, уж слишком "под ше-фе", чтоб ощущать укусы комаров. Либо, как и я, намазались тогдашней (очень эффективной относительно всех нынешних!) "комариной" мазью - диметилфтолатом.
   Помню, как стоял почти минуту на краю обрыва, глядя в темно-синее бездонное пространство над рекой. Затем прошел-"прокрался" пару раз вблизи от теремка в надежде, что Светлана сможет уловить-почувствовать мое присутствие. По тропке вверх, с внезапной для себя энергией, взлетел-"взметнулся" на лесной приступок и, полный чувств любви к всему тому, что окружало, зачем-то быстро-быстро пошагал по жутковатой в лунном свете просеке по направлению из леса, в котором мы набирали дрова. Мне почему-то думалось, что Света, как и я, не спит. Она лежит с открытыми глазами на своей постельке и сквозь стекло квадратного оконца глядит на изумительнейший лунный свет. Мне виделись (почти воочию!) ее красивые, лучистые глаза, ее розовато-молочного цвета щечки и симпатичный носик. Я едва ль не ощущал медовую сладость ее немножко влажных и, по-видимому, очень чувственных и нежных губ. Для меня был, вне сомнений, многообещающим момент показа утром пойманной ею рыбы. Безусловно, "сей момент" был предназначен для чего-то более значительного в наших отношениях! Именно этот момент - я это чувствовал, я это знал! - должен был оказаться для меня главнейшим, решающим в моей судьбе, без которого, в сущности, жизнь-то не могла являться жизнью.
   Неожиданно, помнится, лес закончился. И, не сбавляя скорости, я пошагал по лунной луговой дорожке, чтоб поскорее выйти на большак, добраться к ферме, а затем известным мне теперь маршрутом сходить-"сошляться" аж до перевоза для того, чтоб постоять там около воды и посмотреть минут пяток-десяток на Оку.
   Но дойти до перевоза мне не довелось. Около колодца фермы откуда-то из тьмы кустарника вдруг зарычали разом две, если не три, собаки, и я тихонько, с соблюдением необходимой осторожности, ретировавшись задом, скорее отошел от них, отправился восвояси к лагерю.
   Там я подбросил в костер дровец и, усевшись на скамейке около стола, стал наблюдать, как разгорается меж ними огонек. Лик юной девушки-рыбачки не покидал сознание ни на секунду, и мне все время хотелось мысленно видеть его как можно ярче и четче. С тем, пожалуй, и уснул, облокотившись левою рукой о край стола, ей же подперев под щеку голову.
   В том же положении, похоже, и проснулся, разбуженный каким-то дальним диалогом Василисы и Светланы, у которых, оказалось, было все уже готово, подогрето, оставалось лишь "будить бригаду". Поначалу мне казалось, что голоса их снятся. Но когда услышал вдруг команду: "Мужики, подъем! Время полшестого. Уже светает. Давно пора немного закусить, идти рыбачить!.." - понял, что, однако, задремал. Проснувшись, помнится, протер глаза, признался, что проспал, благодарил, что разбудили. Признательно им улыбнулся, приветствовал их с добрым утром, пожелал обеим удачного дня. В ответ услышал их "спасибо" и примерно те же пожелания успеха и удач.
   Вставали, садились за стол мужики; и, оказалось, тяжелее всех досталось просыпаться Алексею Ильичу. Спросонок он вдруг начал бормотать, что ноги его застряли и поэтому ему никак не удается встать. Стал кликать-звать какую-то неведомую Нюрку, чтоб та не пряталась и помогла ему - "освободила ноги". Когда он выбрался из-под плаща и сел, тараща на нас глаза, он явно не сразу понял, что с ним произошло, и где находился. Наконец уразумев, что - на рыбалке; и рассмотрев-узнав сидящих за столом, просил налить-подать ему "краснушки", сказав, что встать с земли, не похмелившись, он все одно не сможет. Стакан с портвейном и кружочек колбасы пришлось подать ему непосредственно мне; он искренне благодарил, схватил дрожащими руками кружку и поскорее выпил. После этого он принял колбасу и стал жевать. Помню, что оставшиеся волосы его наполовину лысой головы были презабавно всклочены. Они напоминали дополнительные уши, и тем он чуть не рассмешил меня.
   Тогда же оказалось, что для Василисы (на похмелье!) мужики оставили немного водки. Та благодарила их, но отказалась выпивать. Сказала, что перед рыбалкой похмеляется лишь чаем. И нашим мужикам, что были за столом (Ильич пока что продолжал сидеть на прежнем месте), пришлось разлить ту водку меж собой, добавив ее в "краснушку". Я, по примеру Василисы, тоже отказался выпивать, заявив, что выпью, быть может, позднее.
   Помнится, что мужики разговорились снова. Они опять восхваляли уху, отлично подогретые кусочки рыбы и замечательный салат. Светлана налила мне чаю и предложила сахар. Я искренне благодарил и с удовольствием взял кружку с чаем, а затем и три кусочка сахара, побывавшие в ее прелестных, с розовыми ноготками пальчиках. Василиса говорила, что закуски остается много и будет весьма разумно, если часиков в десять мы соберемся снова, чтобы перекусить еще.
   Воспрянул духом и повеселел Ильич. Набравшись сил, он наконец-то встал-поднялся на ноги, пришел-уселся за столом, и Герман сразу стал допытываться у него, где это только что во время пробуждения ото сна, у него находились ноги и помогла ли Нюрка их ему освободить. Всем нам тоже было вовсе небезынтересно знать об этом столь незаурядном случае, и мы своим молчанием поддерживали заданный вопрос. Еще минуты через две мы все уже не сомневались, что Ильич сон помнил, и он признался, что снился ему "настоящий, ничем не оправданный ужас". Будто бы ноги его попали в промежуток между подворотней дряхлых покосившихся ворот и тяжелой деревянной дверью; при этом он упал, лежал на земле во дворе какого-то ветхого дома с серым невзрачным крыльцом и не мог ничего поделать. В оконце же, прячась за шторой, за ним наблюдала какая-то древняя бабка, которую он умолял позвать ему на помощь женщину, его подругу, проживающую в том же доме. Но "старая карга" не отвечала, полагая, что ее не видят, и ему пришлось кричать свою знакомую, валяясь на земле на животе. Алексей Ильич поклялся, уверяя, что любовниц не имел, что женщину по имени Нюрка не знает.
   Пробуждались и вставали, начинали похмеляться остальные рыбаки. Заиграли-заплясали огненные язычки костров, к вершинам старых больших деревьев ольховой рощи потянулись белые дымы. Поджатые в их сторону неощутимым ветерком, они, казалось, будто бы старались спрятаться, укрыться в их зеленых кучерявых кронах. На площадке отдыха становилось снова многолюдно, шумно. Рыболовы балагурили, острили. Кто-то включил "транзистор", зазвучала джазовая музыка. И помнится, что соло саксофона в чьем-то гениальном исполнении было исключительно великолепным.
   Я никогда не позабуду, как Василиса со Светланой взяли рюкзаки, и Света, глядя прямо мне в глаза, напомнила об обещании показать мне судака, язей и "шермана". Сказала, что я могу к ним подойти в любое время, что удят они на участке рядом с истоком и для меня это будет по пути. Вдруг она едва заметно повела-кивнула головой и указала взглядом в направлении тропы на мостик. Я сразу же сообразил, что это знак!.. Что - это мне сигнал!.. Что это - приглашение, намек, настойчивая просьба! Что следует и мне незамедлительно пойти за ними, но быть при этом очень осмотрительным, предельно осторожным.
   "Если не будете против, могу пойти-прогуляться прямо сейчас, - отозвался я, прося у Василисы разрешения меня не оставлять, и сразу же прибавил: - Собственно, меня теперь здесь ничего не держит. Заодно - пройдусь, проверю донки..."
   "Мы сами, сами!.. - тотчас всполошились Герман и Иван. - Сейчас чуть-чуть пригубим и идем..."
   "Я пока, пожалуй, отдохну-побуду здесь", - объявил им Алексей Ильич. Заодно заколебался и Петрович. Он тоже вознамерился остаться, поддержать компанию товарища. Они пообещали подойти попозже.
   Тем временем я подхватил рюкзак и удочку, и мы втроем - Светлана впереди, за нею следом Василиса (я оказался замыкающим) - неторопливо пробрались по мостику через исток и вскоре шли вдоль зарослей ракитника по узкой тамошней тропе. Иначе говоря, ни о каком секретном разговоре, ни о каком признанье в чувствах, даже о намеках в наших отношениях речи идти не могло! Однако Светлана казалась мне очень довольной, и я бы даже мог сказать, по-настоящему счастливой. Она показала мне куст и ветку, с которой в июне прошлого года ей пел соловей. Рассказала, что подкралась-подошла к кусту настолько тихо, осторожно, что тот не спрятался, не улетел и находился лишь немногим больше метра от нее. Маленькая серенькая птичка на тоненьких, словно соломинки, ножках смотрела прямо ей в глаза и переливчато свистала-щелкала не менее двадцати минут. Это случилось вечером, но было еще светло, и Светлана рассмотрела и запомнила не только глазки, лапки, клювик удивительной пичужки, но даже ее коготки.
   Шагая впереди, она довольно часто оборачивалась в нашу с Василисой сторону и, называя меня по-прежнему, по-простому Сашей, рассказала о себе. Что любит удить удочкой в самом истоке, что знает, где обычно в нем таится рыба, что научилась ее удить в омутах и на его стремительном течении. Сообщила, что видела здесь лису, большого ястреба и ежика, что у нее здесь появился друг - знакомый змейчик-ужик с желтым венчиком на голове, которого она подманивает рыбкой и может даже его погладить.
   О, как мне была тогда мила эта простенькая болтовня Светланы! До сих пор ловлю себя на мысли, что не соловей, а именно она, Светлана, переливчато и звонко щебетала на той тропинке за истоком, будто редкостная птичка. Мне же - как всегда казалось позже - в этот день всего лишь навсего досталось-довелось услышать-насладиться, вне сомнения, случайным для меня, ее веселым, полным искреннего счастья щебетаньем-пением!
   Вспомнилось, как ловко, умненько и тонко провела она в то утро строгую свою бабулю.
   Подойдя к реке на место их стоянки, она сняла, поставила на землю свой рюкзак (что не замедлила осуществить и Василиса) и, продолжая безобидную, по-детски простенькую болтовню - теперь уже о том, что этот участок рядом с истоком они считают своим; что рыбаки его освобождают им, как только те с бабулей появляются, что сразу же стараются занять его, как только они уходят домой, - повела меня к садку на удалении от Василисы, примерно, метров до пятнадцати, до двадцати. Она достала за шнуровку из воды садок и, показывая, называя рыб (в нем было две стерлядки, примерно, граммов по семьсот, такие же по весу два язя и лещ, весьма не маленький, почти такой, как первый мой голавль, судак), быстро и тихонько прошептала: "Саша, мне хотелось бы с тобою познакомиться поближе, - она вдруг осеклась, смутилась, ее щеки вспыхнули-порозовели, и мне показалось, что будто начала упрашивать меня: - Быть может, нам удастся списаться, подружиться! Возможно, мы понравимся со временем друг другу. Возможно, встретимся однажды где-нибудь наедине..."
   "Конечно же!.." - столь же потихонечку воскликнул я, очнувшись наконец-таки от своего дурацкого молчания.
   Одарив меня очаровательной улыбкой, она велела, чтобы я был осторожнее. Предупредила, что бабуля смотрит. Спросила, нет ли у меня случайно авторучки и клочка бумаги. Я отвечал, что нет. Она просила, чтобы в следующий выходной привез ей фотографию, мой адрес. Обещала обязательно прислать письмо.
   Затем довольно громко, чтобы Василиса слышала ее слова, сказала, что у них с бабулей два садка, и повела по берегу вверх по реке еще, пожалуй, метров до пятнадцати, до двадцати. Выведя из глубины второй садок, она показала двух крупных язей и леща и, снова одарив меня своей очаровательной улыбкой, прошептала: "Не забывай заглядывать сюда почаще!.. Узнать о нашем нынешнем улове..."
   Я обещал "не забывать" и, отправляясь в сторону "песков" - при этом обращаясь (в целях конспирации) больше к Василисе, нежели к Светлане, - желал обеим им таких же замечательных уловов, какие только что мне довелось увидеть в их садках.
   Василиса, видимо довольная столь лестной похвалой в свой адрес, откликнулась со снисходительной улыбкой, и даже помахала мне приветливо рукой.
   О, если бы знала она, что в этот самый миг творилось у меня в душе! Хотелось высоко подпрыгнуть, броситься на землю, кубарем скатиться по песчаному откосу, секунд пятнадцать-двадцать поваляться на песке, о чем-то громко закричать, глядя с благодарностью на синеву небес над головой, и куда-то быстро-быстро побежать. Чувство ни с чем не сравнимой радости распирало тело, душу. И эта радость не была одномоментной вспышкой, взрывом!.. Она вселялась в грудь надежно, прочно. Она росла, распространялась, ширилась внутри, превращалась в нечто яркое, высокое, по-взрослому серьезное и благородное и вместе с тем во что-то сладковато-жгучее, во что-то жутковатое, будто предстояло раздеваться донага пред молодой врачихой в призывной комиссии. При этом в теле становилось вдруг легко и невесомо, манило к необъятным высям, далям, и, мне казалось, можно было разбежаться и взлететь.
   Наслаждаясь этим новым, неведомым мне чувством счастья, я неторопливо шел вдоль длинного ряда оставленных с вечера донок, и на пяти или шести из них явно чего-то "сидело". Их хлыстики время от времени дергались-гнулись, сигнализируя владельцам, что давно уж "следует тянуть". А на одной из них засеклась какая-то большая рыба, поскольку хлыстик порою клонило к воде настолько низко, что, казалось, выдернет его вот-вот из холмика суглинка и сразу же утащит в глубину. И, наверно, так и получилось бы, если бы сам хлыстик не был заблокирован понизу леской той же донки, оставшейся на леснике, а сам лесник не воткнут позади ее внатяг все в той же вспучине суглинка, выступавшей из песчаника продолговато-плоским бугорком. Если бы на этой донке к леске был привязан колокольчик, он звенел бы, заливался, вне сомнения, на всю округу, и его наверняка услышали бы на площадке отдыха. Но в качестве сигнализатора поклевки хозяин донки затянул петлей коротенькую палку, которую, наверное, всю ночь мотало, окунало в воду. Очень интересно было знать, какая рыба находилась на крючке, хотелось даже подождать хозяина.
   Отлично помню, что уже довольно рассветало. Небо стало светло-голу-бым, но солнце еще не вышло. Темная лесная полоса ольховых зарослей, нависшая над яром, все еще казалась мрачной и пугающей. На суглинистой подошве углового (около истока) мыса, рядом со стеной обрыва появилась группа рыбаков; и было видно, что Герман с Иванос шли-торопились первыми. Они, как я, попридержались было на минутку около болтающейся снасти, но ничего поделать не могли и снова торопливо пошагали-подались за мною следом по облизанным волной от проходящих временами барж и пассажирских "Метеоров" и "Ракет" песчаникам. Тем временем я шел вблизи их донок. На них висели колокольчики, но не звенели: хотя при этом (различил- подметил) хлыстики, как будто бы едва заметно дергались-дрожали, сдавали то и дело кончиками назад.
   К моему немалому недоумению, примерно, то же самое происходило и с моими "закидушками". Лишь левую, последнюю (крайнюю "к пескам") тянуло-отпускало, может быть, немножечко заметнее и чуточку резче.
   Решил поддернуть-вытянуть ее, чтоб, на худой конец, проверить червяков и перебросить донку. Но сразу понял, "ощутил в руках", что на другом ее конце что-то резво упирается, похожее на мелочевку. Спустя примерно полминуты быстрых перехватов лески "на себя", вывел-вытянул на берег сразу двух, довольно крупненьких, величиной с ладонь, ершей и небольшого, граммов на двести, двести пятьдесят, подлещика. Все они взяли наживку "в заглот", и крючки у них из брюха приходилось выдирать. После этой процедуры-"экзекуции" рыба погибала и отпускать ее обратно в воду совершенно не имело смысла.
   На следующей донке (справа от меня) ерши "сидели" аж на всех, что были, трех крючках. Пришлось и их "освобождать" подобным способом, бросать-"складировать" на берегу неподалеку от воды. Затем "сопливых" пучеглазых пришлось отмывать от речного песка и осторожно, чтоб не уколоться о шипы и жабры, положить их в сумку, отнести в ближайший от меня садок Василия Петровича, чтоб не мешались, не мозолили глаза и находились у него. Снова насадил червей, закинул донки, и, помнится, что в тот же самый миг в тиши реки... вдруг разразилась яростная матерная брань как Германа, так и Ивана по случаю наличия ершей на каждом из крючков их донок! Причем у них (у хитрецов!), как оказалось несколько позднее, на донках было не по три (как у меня) поводков с крючками, а чуть ли не по целому десятку.
   Рыбаков на берег прибыло еще. Расположившись цепью подле линии воды, они брались за ловлю, проверяли донки, и вскоре стали известны первые результаты. Оказалось, в районе, что ближе к истоку, брали лещи весом до килограмма и средней величины густерка. Немного выше по реке кому-то попался небольшой соменок и приличный язь, примерно на кило. Еще чуть выше кто-то выудил двух мелких судачков и "челночка"-стерлядку. Но далее - у всех ерши.
   И правда... Вывел-выбрал поскорее донки - те же самые ерши на всех крючках.
   И снова - несколько минут спустя - вопль, причитания Ивана с Германом на всю округу! Вновь - яростная матерная брань по поводу нашествия на наш участок этой сорной, никому не нужной рыбы.
   Становилось очевидным, что забрасывать "по новой" донки не имело никакого смысла, ибо налицо пустая трата времени и червяков.
   И все же "камнем преткновения", основной интригой, главным раздражителем внимания и нервов рыбаков в то утро была, бесспорно, чья-то бесхозная снасть с беспрестанно рвущимся к воде ее хлыстиком-прутом и болтавшейся на леске палочкой-сигнализатором. Более того!.. На двух соседних с нею донках, на том же пустом, безнадзорном участке сидело еще по рыбине, поскольку дергались-мотались и они. Но - вне сравнении! - слабее, не столь уж интенсивно, и леску оторвать на этих донках не могло.
   В конце концов, не выдержав, по-видимому, этой пытки, двое рыбаков бегом помчались в сторону истока. Ничуть не сбавив темпа бега, они одной секундою "взлетели" на подошву мыса и исчезли за обрывом-выступом, почти прямой стеной нависшим над тропой.
   Минут, пожалуй, через восемь, они возникли на подошве снова, однако в составе теперь уже трех человек. Теперь они помогали "бежать-торопиться" тому, кто был-"находился" меж ними, держа его под руки. Все свободные от ловли рыбаки немедля подались к бесхозному участку. Оказалось, что хозяин донок был тот самый рыжий, кучерявый, бородатый коротыш, который ночью не укрыл свое лицо от комаров и во сне блаженно улыбался. Подле главной донки он решительно освободил себя от рук сопровождающих, проворно схватился за леску, осуществил "подсечку"... И в ту же самую секунду, словно получив удар по уху сзади кулаком, упал-повалился на бок, угодив при этом животом, лицом, обеими руками в воду на прибрежной отмели. Его незамедлительно подняли на ноги, немедля отобрали снасть, увели поспешно от воды, усадили на одной из вспучин. Какой-то пожилой рыбак, соблюдая осторожность при вываживании крупной рыбины, уже тянул за леску. Двое других в сапогах-болотниках были уже наготове с сачками. Вскоре эта рыбина металась-брызгалась поблизости их ног и была одним из них подхвачена сачком. Ей оказался сазан, примерно на пять килограммов. На двух соседних донках было по язю, и тоже, пожалуй, не менее килограмма каждый.
   Нынче я уже не сомневаюсь в том, что этот наш поход с Иваном к Дальнему истоку был предрешен для нас судьбой заранее и, наверное, касался исключительно моей персоны!..
   Поскольку на наших участках ловились исключительно ерши, мы единодушно сговорились, не медля больше ни секунды, пока еще не проглянуло солнце, идти скорее на исток и встретить утреннюю зорю там. Иван, однако, мне советовал закинуть донки, "чтоб не лежали попусту на берегу", при этом наживить крючки лишь по одному червяку или крупными, "чтоб не пролезли в рот ершам", катышами хлеба.
   Это было мною сделано незамедлительно. И спустя еще минут пятнадцать нашего стремительного шага по уже известному маршруту, мы с первым, робким, золотисто-розовым окрасом солнцем кончиков вершин больших деревьев находились около означенной речушки.
   Иван каким-то чудом еще до подхода к ней сумел-умудрился подготовить удочку к ловле и сходу, еще не снявши с плеч рюкзак, уже подбросил наживку к листьям кувшинок "в омутке с линями", ставшем "ему известным" накануне вечером.
   Я же, пару раз закинув поплавок на центр того же омута, посетовал, что "не клюет", и намекнул о намерении сходить-"прогуляться" в разведку теперь уже по истоку вверх. В ответ прозвучало: "Добро!..", благо за секунду до того у него была, как он сказал, поддернув удочкой, "довольно интересная поклевка". А далее - еще минуты через три или четыре, я с чистою душой и совестью был на своем вчерашнем, засекреченном от всяких там Иванов месте.
   Одна поклевка - наверно-таки, линя, - была едва ль не сразу же, как только червячок с крючком достигнул дна. Но - не подсек!.. Видимо, как говорят частенько рыбаки, провел-"ударил" рыбе по губам. После этого чуть ли не сорок минут ни одной "похожей на линя" поклевки! Три плотвички выудил с ладонь да столь же недостойного "шерманчика", которых кинул-отпустил обратно в воду.
   Решил и в самом деле пойти-разведать исток, при этом при каждом подходе к воде не задерживаться более пяти-шести минут.
   Так и ушел по изгибу речки километра за полтора, если не подальше. Подбрасывал наживку к кустикам, к корягам, к "лопухам"... Мелочевки, помнится, можно было наудить сколько угодно. Но очень уж не хотелось показаться с этой рыбой перед Василисой и тем более перед Светланой! Весь мой улов на тот момент - всего-то три рыбешки!.. Два маленьких подъязка граммов на двести-двести пятьдесят да такого же веса плотвица.
   Помнится, что именно тогда, примерно полчаса восьмого, я обратился мысленно к Создателю с мольбою о содействии "в моей проблеме", хотя отлично понимал, что перспективы никакой! И надо же!.. Произошло невероятное!.. Возвращаться обратно к Ивану решил не по реке, а напрямую - по лугам, по едва различимой на них тропе. Та, в свою очередь, уводила к двум старым, громадным ветлам и небольшой ольховой рощице, разросшейся вперемежку с зарослями ракитника. Каково же было удивление, что деревья и кустарник окружали совершенно небольшое озерцо!.. И первое, что я успел увидеть-различить в его прозрачно-темноватых водах (все в тех же "лопухах" кувшинок!) - трех крупных рыб, похожих на линей, но с чешуей, неторопливо скрывшихся, растаявших на глубине. Срочно "сунул"-кинул в это место червячка, и вскоре поплавок задергался, закувыркался, неторопливо пошел по кругу, стал тонуть...
   Карась!.. Это был отличнейший, ничуть не мельче тех линей карась!.. Их я, прикармливая хлебом, изловил в течение одного часа аж целых девятнадцать штук.
   Увидев этих карасей в моей объемной тяжеленной сумке, Иван едва ль не лишился разума!.. Его уже невозможно было увлечь-заманить "краснушкой" и отличнейшей закуской в обществе красивых женщин. И даже тем, что я мог половину своего улова отдать-"подарить" ему. Пришлось незамедлительно подробно объяснять, где я стоял на озерке, откуда начинается к нему тропа, на что ловил, каков был запуск удочки, и многое иное.
   С другой, однако, стороны, меня теперь ничто не сдерживало на истоке! Теперь, напротив, мне можно было поспешить к Оке, к садкам, поскольку рыба в сумке вся была живой, и нужно было стараться ее сохранить таковой до конца рыбалки.
   О, с какой энергией, с какою радостью я мчался обратно на яр через луга, через ложбинки в направлении лесных массивов! Не сомневаюсь, расстояние с истока до Оки преодолел тогда минут за девять-десять - не более того!..
   Помнится, меня немножко сразу же насторожило и смутило то, что вместо женщин на мысу увидел двух мужчин, забрасывавших донки. Впрочем, что могло быть в этом странного? - отмахнулся от худых предчувствий. Василиса сама предлагала нам сойтись-собраться "в десять"... То есть - после десяти!.. Времени было без четырнадцати десять, значит, обе они на площадке отдыха! С ними - Ильич и Петрович, коих тоже не было на берегу. Лишь Герман неспешно бродил по низу, подле воды, наблюдая за донками.
   Я стремглав сбежал по тропке с яра "на пески"; с объемной сумкой, с рюкзаком и удочкой предстал пред строгими глазами Германа. Тот был уже изрядно похмелён, пахло от него "краснушкой". Внимательно рассматривая мой улов, он цокал языком, похвально говорил: "Удачно! Удачно!.." А затем, как будто бы очнувшись ото сна, воскликнул: "Эх, вы с Иваном напрасно ушли на исток! С семи до восьми была такая ловля - словно прорвало!.. Не успевал вываживать и отправлять в садки! Сколько рыбы из-за вас ушло! В основном - лещ, язь". Сообщил, что на донках, оставленных мной, на ерша взяла-попалась щука на кило, на второй - плотвица граммов на семьсот! Заявил, что "наворочал" килограммов двадцать пять, под тридцать. Велел идти с ним "посмотреть на рыбу". И, действительно, улов немало впечатлял.
   Затем мы вместе разместили карасей в садках; я рассказал ему историю об их поимке. Заметил, что Иван едва ль "не тронулся умом", едва не потерял дар речи и убежал на озерцо. Напомнил Герману, что время - десять. Нас, наверное, ждут гостьи! Что закуска, видимо, уж на столе...
   "Опоздал!.." - перебил вдруг Герман. Он сказал, что встреча получилась полдевятого... Что - закусили, поболтали. Что Василиса с внучкой пили чай. Что - вымыли посуду, убрали ее в теремок. Что Ильич с Петровичем ходили с ними до парома: проводили, помогли нести их рюкзаки. Нам же с Иваном от них привет!..
   Сказал, что я могу сходить перекусить, что нам оставили. Велел искать закуску под столом, в закрытых котелках. Заодно взглянуть, как чувствуют себя там "наши старики"... Так он вдруг назвал Петровича и Ильича, которые, как оказалось, привезли с собою не по две, а по три бутылки "Портвейна"! Пожаловался мне на них, что даже не пришли взглянуть улов, тогда как по примеру женщин, пора б и нам заканчивать рыбалку, чтобы со свежею, пока еще живою рыбой успеть на двухчасовой автобус. Стал мне доказывать, что "протушить"-испортить рыбу из-за лишнего часа ловли есть величайший грех!
   "Зачем же договаривались в десять-то?.." - в полном расстройстве воскликнул я. Но, увидев подозрительный, лукаво-пристальный взгляд бригадира на своем лице, сразу же "с неудовольствием" прибавил: - Знамо дело, на озерце еще бы карасей наудил".
   "Куда нам столько? - воскликнул Герман, замахав руками. - Если прикинуть с ершами да мелочевкой, килограммов восемь-десять получается на брата! Вряд умудриться донести!" Он хитренько, с подходцем, стал выражать сомненье в том, что как бы нам, двоим, не довелось-досталось сматывать все наши донки... Точнее, только мне, поскольку сам он, как ни говори, "немножко пьяный" и потому "слегка больной и слабый". А также в том, что как бы мне - "как молодому, юному" - не "угораздило" бежать на это озерцо, чтоб кликнуть Ивана домой.
   Он рассказал, что Василиса со Светланой наудили, наверно, килограммов по двенадцать. Что - страх смотреть!.. Что рыба их крупнее, лучше. Четыре стерляди, четыре судака!.. Сома поймали на два с половиной! Прочая - язи, лещи!.. Мелочь они не брали.
   "Девать-то куда в таких количествах? - с неудовольствием заметил Герману. - В холодильник-то не уложишь столько!..".
   "По слухам, дарят старикам-старушкам. Куда-то возят-продают, умеют консервировать, коптить...", - отозвался тот. И, помнится, довольно смело, хитренько сказал: "Ну, кто же при наличии свободных денег откажется от стерляди и судака?!
   И продолжал:
   "Строго между нами говоря, - предупредил он о секретности его дальнейших слов, - ведь не у многих в развитом социализме от получки до получки ничего не остается! Про бухгалтера Корейко в "Золотом теленке" Ильфа и Петрова не читал?.. - И получив мой положительный ответ, что доводилось, назидательно воскликнул. - Во-от, во-от!.. Многим эту рыбку только предложи! Да и от леща с язем немало из граждан вряд ли отказались бы. Хек да мойвочка давно уж всем поднадоели!.."
   Помнится, те назидания, к тому же "человека под шефе", мне были не особо интересны. Лично мне моей зарплаты, правда, подкрепляемой "родительским питанием", в общем-то, хватало!.. Даже оставалось в виде накоплений на приобретение - возможно даже той же осенью! - мопеда или же недорогого мотоцикла "Минский". Герман даже, видимо, предположить не мог, что в те же самые минуты, когда он мне, не торопясь, вещал свои "секретные соображения", как нестерпимо мне хотелось сбросить со спины рюкзак и что есть сил бежать-бежать на перевоз! "Авось еще не переплыли!.. Авось не поднялись на Кручу, не уехали!.." Но это было невозможно и немыслимо ни под каким предлогом, и вскоре от безумного порыва чувств пришлось-таки с немалым сожаленьем отказаться. Более-менее реальным в той неразрешимой ситуации, как мне тогда казалось, оставалось лишь одно: скорее сбегать за Иваном, срочно переплыть Оку, добраться до Окшёва, и там, быть может, доведется встретиться со Светой, чтобы перемолвиться хотя бы парой или тройкой слов.
   Собственно, я не замедлил поддержать отличную идею Германа "о сохранении рыбы живой" и приложить необходимые усилия к тому, чтобы уехать "на обеденном", то есть двухчасовом автобусе. При этом мы сумели сговориться, что, пока я "бегаю" до озера и приведу Ивана, он постарается смотать все наши удочки и будет поджидать нас с тем, чтоб мы втроем без лишних хлопот и задержек смогли принести все наши вещи на площадку отдыха.
   Для вида не особо торопясь, теперь уж налегке - без удочки, без рюкзака - я пошагал к тропе на яр, но там, как только скрылся за его кустарником, помчал-припустился с такой чудовищною силой и энергией, что временами перехватывало дух, щемило селезенку, и приходилось, сбавляя скорость, бежать трусцой, переходить на скорый, стремительный шаг.
   Но все оказалось тщетным!.. Можно было не бежать, не торопиться! В Окшёве со Светланой свидеться не довелось. Трое тамошних мальчишек лет по девяти-двенадцати, прибегавших в магазин за леденцами, ничего о двух рыбачках не слышали. Расспрашивать о них у женщин, у старух, случайно оказавшихся в районе магазина, было, разумеется, опасно и, конечно же, недопустимо. "Однако надо же насколько проницательной, насколько умницей была Светлана, сразу же условившись со мной об адресе и фотоснимке! Словно чувствовала сердцем случай нашей неожиданной разлуки в этот день!.." - помнится, подумалось о ней с немалым восхищением, с разраставшейся все более и более в груди любовью.
   О, если б кто имел тогда хотя бы мизерное представление о том, с каким великим нетерпением я ждал очередной рыбалки!
   Донки, удочка, рюкзак были подготовлены едва ли не на следующий день. Купил в магазине садок, подсачек. Сфотографировался в фотоателье, а также у двух "нелегальных" в те времена фотографов, и было весьма непросто выбрать наилучшую из фотографий. Помнится, набивши руку на черновиках, вывел дарственную надпись на обратной стороне аж четырех из них! Скромненько, без лишних слов: "Светлане!.. От неопытного рыболова Александра". Свой адрес начертал, наверное, на сорока листах из общей тетрадки в клеточку, а затем в течение еще трех дней выбирал один-единственный, достойнейший из всех. После этого вдруг неожиданной проблемой стал вопрос размера моей "потайной записки"!
   Помнится, что рассовал (на случай неожиданных потерь) аж три комплекта тех "визиток" вместе с фото по карманам пиджака, аккуратненько их проложив картоном, чтобы не помять. А четвертый - самый лучший экземпляр! - поместил в грудном кармане, застегнув его замочком-молнией.
   В четверг, придя с работы, начал собирать необходимые продукты. Бабушка сварила несколько яиц, из чулана принесла кусок свинины-солонины, а затем не пожалела и копченой. Завернула в газету лук, лавровый лист и перец для ухи, выкопала несколько картофелин на огороде. В отдельных свертках были сахар, соль, чеснок, растительное масло в пузырьке, в дефицитнейший в те времена пакет из полиэтилена положила хлеб и помидоры. Шоколадку для Светланы, сыр и колбасу "для общего котла", помнится, купил в довольно дорогом комиссионном продуктовом магазине. (Тогда он находился в том же здании, где ныне "ЗОО-магазин", на улице Коммунистической).
   Наконец-то пятница!.. С утра, скрываясь-"прячась" за конюшней, мы накопали червяков, в кузнице налили запасных грузил для донок. Уйдя на перерыв за проходную, запаслись "краснушкой", водкой... И до конца рабочей смены оставалось уже меньше двадцати минут, как вдруг почти одновременно аж две серьезные поломки!.. Накрылось фрикционное устройство на старом токарном станке. На фрезерном случилось что-то с суппортом. Сразу стало очевидным: на рыбалку ехать не придется - весь субботний день нам предстоял внеурочный, довольно объемный ремонт.
   Помнится, посовещавшись, мы решили задержаться на работе, снять-разобрать дефектные узлы, чтоб следующим днем закончить ремонт пораньше и успеть-постараться хотя бы на вечерний рейс окшёвского автобуса.
   Работали, нужно отметить, весь вечер на редкость дружно, слаженно, что называлось "с огоньком", и в половине девятого вечера Герман неожиданно сказал, что "на сегодня хватит". Что можно более "не штурмовать", не торопиться - завтра, максимум к обеду, с ремонтом будет все закончено.
   Я ж, признаться, был готов работать хоть всю ночь (без отдыха, без перекуров), лишь бы отбыть в село Окшёво на первом утреннем автобусе! При этом даже в порядке шутки ни о чем подобном ни сказать, ни намекнуть никому из бригады не мог, ибо каждый - в особенности Герман и Иван! - немедля бы сообразили-"усекли", что речь ведется мною вовсе не о рыбе и рыбалке, а о некой молодой особе, внучке Василисы, видимо, "заудившей меня" ее "опасными глазами" и удивительно очаровательной улыбкой. Иначе говоря, поделать что-то, как-то повлиять на ситуацию я совершенно не имел возможности, и оставалось лишь смириться с фактом непредвиденных, неодолимых обстоятельств.
   Впрочем, убежденность Германа вселяла оптимизм. Понятие "к обеду" могло иметь значение "к двенадцати часам!.." Я сразу же прикинул, что если случится именно так, то без раздумий брошусь-побегу на автостанцию, чтобы уехать до Окшёва на обеденном автобусе. А уж потом, уже на перевозе или на ярах, придумаю, о чем сказать бригаде по случаю столь странного отъезда на рыбалку на Оку, тем более без их о том уведомлении.
   Однако же на следующий день, как оказалось, нам с ремонтом крепко повезло. Все получилось даже более удачно, чем можно было ожидать. Закончили без двадцати пяти двенадцать, и Герман сам вдруг предложил поехать "на обеденном"!.. Сказал, что отдохнем на берегу - поудим в этот день, не торопясь, подольше. Что если поспешим, подсуетимся, то обязательно успеем. Стараясь пошутить, прибавил, что "винцо, наверное, уж заждалось!.. Наверно, удивилось: накупили, а не выпиваем!.." - и, вне сомнения, тем "самым уязвимым" доводом немедля вызвал наше одобрение его идеи в целом и срочную ее реализацию.
   На автобус успели все. До Окшёва добрались без давки, можно считать с комфортом. В магазин на этот раз мы заходить не стали, поскольку изначально "запаслись в достаточном количестве", пожалуй, даже несколько с избытком. На паром успели в точности перед его отплытием: паромщики как раз намеревались переправить на другую сторону реки молоковоз. Без приключений, следом за машиной, поднялись на яр, прошли-миновали ферму, скорей спустились на площадку отдыха, перебрались по мостику через исток, пришли на мыс...
   И будто все оборвалось внутри!.. На том участке, где должны быть женщины, двое мужиков!..
   Один из них - тот самый рыжий, кучерявый, бородатый коротыш, по пьяни "выудивший" в прошлый раз сазана, двух язей.
   Позднее я спросил его, как старого знакомого, "какого веса был сазан?.." А затем, в процессе нашей "дружеской" беседы, выяснил, что Василиса с внучкой были, но ушли. Кончили рыбачить и "уплыли за реку" не столь уж и давно. Что их улов на сей раз - не ахти; и, быть может, рыбачили бы еще, но у внучки разболелась голова. Что она с утра была понурой, молчаливой!.. И ему, с его дружком Степаном, пришлось их проводить до перевоза, нести их рюкзаки и прочие пожитки.
   Мне и ныне не хотелось бы ни вспоминать, ни говорить о том сквернейшем дне моей тогдашней потревоженной любовью юности!
   Замечу только то, что ближе к вечеру, примерно в пять часов, под хитреньким предлогом "попробовать закинуть ради любопытства удочку в Житковском озере", я удалился с яра и, пользуясь, что на площадке отдыха было тихо и безлюдно, словно вор, прокрался в "теремок", внимательно в нем осмотрелся. В нем я увидел топчаны, два табурета, довольно примитивный столик. Знакомый чайник на столе, рядом - поллитровая бутылка (видимо, из-под кефира), в ней засохший букет полевых цветов. Ни ведра, ни чашек, ни тарелок!.. Три стены - под тем же серым, выцветшим картоном; одна из них оклеена давнишними обоями в полоску. Осколок зеркала был прикреплен к стене двумя загнутыми гвоздями вблизи оконца...
   Клочка бумаги с адресом, какой надеялся найти-увидеть где-нибудь в укромном месте, ни в домике, ни около него, ни под столом, ни на столе, где мы сидели, ели, вместе пили чай, ни на кострище около стола найдено мною не было. "Да как же не догадалась скомкать-бросить его на пол, сунуть под цветы в бутылку, спрятать где-нибудь за зеркалом!.. Ведь было совсем несложно понять-догадаться, что не явились на яр всей бригадой!.. А значит, что-то чрезвычайное произошло-случилось!
   Или же!.. Неужто... не нашлось всего лишь навсего, чем можно было написать записку?.. Обычной авторучки или же карандаша?.." - подумал о простом, нелепом, столь же неожиданном и странном обстоятельстве, каковым, однако, оказалась для меня внезапная поломка сразу двух станков. А еще через минуту или две я с ужасом стал сознавать, что... в среду, всего через четыре дня - уже сентябрь!.. Начало учебного года!.. И это была их последняя с Василисой рыбалка в текущем году!
   Еще через день (это был понедельник) я прибежал с работы поскорей домой. Тайком взял из комода красивые ручные бабушкины часики, без спроса вывел из сарая дедовский велосипед - у них я жил-воспитывался с самых ранних лет - и оставив за спиною тридцать с лишним километров довольно плохой тропы вдоль булыжной в те времена дороги, добрался до села Окшёво. Там я искал двух женщин-рыбачек, по-видимому, утерявших на той стороне Оки, на Житковском яру, дорогую вещь. Оказалось, что спрашивать было нужно о них на другом краю села, в районе церкви, у хозяйки кирпичного дома под шиферной крышей Матрены Осиповны Васюковой, поскольку их машину "Москвич-412" часто видят около ее ворот.
   В том доме, показав часы высокой, статной женщине, я разузнал, что Василиса с внучкой из города Костромы, что третий год почти все лето они обычно квартируют у подруги Василисы в деревеньке Жуковке. Это около трех километров от Окшёва, по дороге меж полей, и уже в Рязанской области. У нее лишь оставляют свою машину, когда рыбачат на ярах за перевозом. "Но они еще вчерашним днем собрались домой!.." - сообщила та.
   Уточнив, где проживает их подруга, я, преодолев и эти километры тяжелой песчаной дороги, прибыл в нужное мне селение.
   С тех пор о нем в моем воображении только одна картинка!.. И она (с чего-то ради!) мне частенько стала ныне видеться во сне. В ней: около калитки крайнего (на въезде слева) дома - чумазый белобрысый мальчуган лет, может быть, пяти или шести, в трусах и майке, рядом с ним - не менее чумазая его сестренка, чуточку повыше ростом. И дальше на пустынной улице - ни единой человеческой души. Свиньи, индюшки, куры повсюду... Несколько больших свиней лениво ходят-"бродят", остальные спят-валяются в тени заборов, либо под деревьями (кажется, были то старые ветлы), либо вместе с курами, будто мертвые, лежат в ухабах все той же песчаной дороги, больше походившей на пологие, без гребней, волны.
   Дом некой Эммы Карловны, находившийся напротив крохотного магазинчика с единственным окном, стальной запорной полосою на двери и навесным замком, стоял на небольшом пригорке. Гаража при доме не было, машины тоже. Я постучал в окно, и вскоре, распахнувши дверь, возникла на крыльце хозяйка. Она была седой, курчавой, как и Василиса, но несравнимо полной, и, как мне показалось, значительно старше своей моложавой подруги. С сонным, недовольным видом она внимала мне, "в чем дело"... Но, взглянувши на часы, сразу пообмякла, села на скамейку около стены и сочувственно воскликнула на удивление приятным голосом: "Ой, сыночек-сы-нок!.. Такие километры отмахал по нашим-то дорогам! Это не их часы, дорогой ты мой! Эти чьи-то чужие! Взял, поди, какой-нибудь рыбак у своей супруги, чтоб знать, который час, и потерял..." Она предложила мне выпить чаю или квасу, но в том уже не было никакого смысла. К тому же нужно было спешить-торопиться в обратный путь, чтоб успеть до темноты домой.
   Я так и не узнал, сообщила или нет Василисе с внучкой эта тетушка с немецким именем, невесть откуда и зачем обосновавшаяся в Жуковке, мою "историю с часами", но две премилые рыбачки на ярах Житковского истока более не появлялись. Никто нигде с тех пор их не встречал, не слышно было о них ни на окшёвском берегу, ни в Жуковке, ни в Николаевке, ни в Ласине, ни на Кордоне, что выше по реке, в Рязанской области.
   На следующий год, примерно в тех же числах августа, я, с удочкой и рюкзаком (теперь уже на скоростном мопеде "Рига"!) о чем-то, видимо, задумавшись, вдруг проскочил "прогал" на перевоз в Окшёве. Но вместо того, чтоб тотчас развернуться, возвратиться к повороту из села, добавил газу и... решительно помчался напрямую к Жуковке.
   Впереди была все та же никудышная дорога, но ехать по ней на мопеде было несоизмеримо легче. Цель той случайной для меня поездки в подсознании определилась моментально. Я мчался спросить, по старой памяти, у Эммы Карловны кваску и в разговоре постараться разузнать хоть что-нибудь о переставших приезжать рыбачках. А при возможности - им передать привет от всех окшёвских рыбаков.
   Как и прошлым летом, деревенька встретила меня безлюдьем. Но наличие и поведение индюшек, кур, свиней на улице осталось совершенно тем же.
   Подкативши к дому Эммы Карловны, я увидел заколоченные ставни окон, на двери небольшой поржавевший замок.
   Постучав в соседний дом, узнал, что Эмма Карловна в июне умерла, что Василиса со Светланой были на ее похоронах. Но адрес их в Костроме соседка не знала, фамилии Василисы или внучки тоже. "Значит, у них все в норме!" - помню, подумалось мне тогда. А в случае приезда их обеих на могилку на годину их подруги просил им передать привет от некоего Александра Дневного из городишка Меленки. Просил сказать, что рыболовы с Житковского яра по ним скучают.
   Впрочем, как ни показательно, но с исчезновеньем Василисы и Светланы поток рыболовов на Житковский яр уменьшился разом едва ли не вдвое уже на следующий год. Даже Герман с Иваном стали вдруг с чего-то ради часто поговаривать о "более лучших рыбалках", к примеру, на песках Воютинской старицы, в протоке, на ярах под Казневом, под Санчуром неподалеку от затона и даже на той стороне Оки, в районе Дмитриевых Гор, напротив тамошней фермы и перевоза.
   А спустя еще два года, сразу после демобилизации из армии, узнал, что там рыбачило всего лишь около полутора десятков человек.
   Домишки косарей на том приступке яра, доставшиеся рыбакам в наследство, уже тогда заметно обветшали. Они уже не имели в окошках стекол, с "теремка" куда-то подевалась дверь. Пропали зеркало и чайник. Подгнили столбы столов, и два из них неприятно валялись. Не стало одного из перил на мостике через исток, тропы, просеки заметно поджимал кустарник. В лесных участках, что поблизости к площадке отдыха, было множество валежника: теперь его некому стало сжигать. В нескольких местах на тропке к Дальнему истоку завалы леса приходилось обходить, пробираясь как в таежной чаще.
   И следует заметить, что рыба линь с тех пор в истоке более не попадалась, равно как и столь большие голавли в Оке на донки! Как, зачем мне повезло наудить их тогда, для меня так и осталось величайшей тайной. Караси же в озере водятся-"живут" и ныне. Но теперь совместно с черной рыбой "ротанами", неизвестно как к ним подселившимися.
   В нынешние времена на ярах вблизи Житковского истока с берега фактически уже никто не удит. Исток с тех пор довольно сильно обмелел, и в двух - пожалуй, даже в трех! - местах его теперь спокойно перейдешь в болотниках.
   Сено в пойме на лугах давно уже не косят, коров на ферме не содержат. Лишь трое сторожей, сменяя друг друга, все еще зачем-то стерегут когда-то бывшее "народное добро". Есть слух, вот-вот закроют перевоз, ставший ныне никому не нужным.
   Из нашей рыбацкой бригады слесарей-ремонтников все давно уже, как говорится, "в мире ином..."
   И самое забавное, что "умерли по-старшинству". Первым - самый молодой, Иван. Года четыре спустя, отправился следом Герман. За ним - Ильич, звавший некую Нюрку из ветхого дома. И последним совсем недавно покинул этот мир несостоявшийся Герой Советского Союза, бывший фронтовик Петрович, проживший девяносто восемь лет при здравой, замечательнейшей памяти. При этом прав, однако, оказался Герман, сказав-"напророчив" мне в тот вечер, что "я отныне здешний человек!.."
   Наверно, уж нет в живых Василисы. Но внучка ее, Светлана, вне всяких сомнений, жива. В моих глазах она по-прежнему красивая и юная.
   Порой все представляется, вот-вот появятся они на перевозе, и мы с ней встретимся.
  
   Г л а в а 4
  
   Сомнений более не оставалось - поклевок, даже окуневых, возле "трав" быть не могло, поскольку, возможно, именно здесь либо где-то совсем поблизости стояли-крались разведчицы-великанши. Тем не менее решил спуститься-сплыть с приманкой, чтобы убедиться лишний раз в отсутствии обратного.
   Знания и интуиция не подвели - участок прошел без поклевки. Лишь на его исходе почувствовал слабый зацеп за дно. На всякий случай поддернул удочкой и, крутя катушкой, поднял-осмотрел живца. Да, это был зацеп за дно. Под "бородком" крючка - точнее, между "жалом"-острием и верхней (тыльной) частью головы живца - остался пучок темноватой тины, чем-то похожий на тонкие (их еще называют жидкими) волосы. Настало время взять надежное удилище, с крупным "ротаном"... И вновь приманка помчалась на дно, увлекая леску, разматывая катушку.
   Поддергивая удочкой, проплыл еще с полсотни метров, и теперь необходимо было лодку развернуть "кормою вверх", то есть кормою против течения.
   Дело в том, что в повседневности при ловле удочкой в отвес приходится всегда сплавляться-подгребать кормою вниз, поскольку при безветренном свободном сплаве лодка, будто стрелка компаса, всегда становится бортом поперек течения и нос ее, как правило, направлен в сторону какого-то из берегов. Так лодку "держит"-ведет река. Но только в положении "кормою вниз" ее передвижение является оптимально медленным, наиболее удобным при отвесной ловле. Разумеется, если не считать участков с быстрым "проносным" течением, где подобным способом вообще невозможно удить. Иначе говоря, рыбакам-"правшам" постоянно приходится дергать удочкой с правого борта лодки (он определяется по отношению к корме), подгребая левой рукой тем или иным веслом. Левшам же - соответственно, наоборот. Лично мне, как правше, в условиях полнейшего безветрия, по обыкновению приходится сплавляться по реке, находясь лицом к ее левому берегу (берега определяются по встречному течению), то есть к другой ее стороне и, соответственно спиною к берегу, так называемому, "нашему". То бишь - спиною, задом к берегу нашей области, району, региону, краю и т.д., вдоль которого, в общем-то, чаще всего приходится плавать-удить на окшёвских водах. Теперь же предстояло развернуться лодкой с тем, чтобы держать под контролем именно наш - исключительно правый берег!.. Чтоб ненароком не проплыть излишние с полсотни метров участка "камней", где бегали-дурачились парнишки.
   Сплавляясь, я успел еще раз сорок или пятьдесят поддернуть удочкой, подойти почти вплотную к "желобку", и, продолжая вести проводку, неспешно подгреб-отжался левым "рулевым" веслом. Лодка тотчас же послушно вышла "в круговую", в разворот: кормою встала "вверх" и носом "вниз"... И леденящий душу холодок подступил-прокрался под рубашкою к груди!.. Ни пацанов, ни удочек на берегу, ни их полосатой сумки на палке-рогатке!..
   "Куда ж запропастились-то?!" - отыскивал их глазами, внимательно присматриваясь к местности. Ну, будто провалились где-то ненароком в течение последних полутора-двух минут! Ну, не полезли же, в конце концов, на гору по неприступной крутизне, поросшей лесом!.."
   При этом с точки "подле желобка" можно было превосходно видеть, что они не прятались за валунами возле костерка! Их в самом деле не было на участке "камней"! - не верилось глазам.
   "Вот так преподнес подарок паренькам! Вот так сделал-сумел им доброе дело!.." - тягостным, мрачным грузом тотчас же нависла над душой досада, вмиг испоганившая настроение, желание продолжать рыбачить.
   "Да уж!.. Конфуз полнейший! - шепнуло возле уха и участливо прибавило: - Сделать доброе дело, дружок, вовсе не так-то просто! Не всякому дано- дозволено!.."
   "Да что ж за невезение нынче!.." - игнорируя настырность всяких там побочно-параллельных мыслей, воскликнул я в отчаянии и в подступившем ощущении, что выудить большую щуку мне в ближайшие часы на этой тони снова не удастся.
   "Зачем же возводить напраслину на невезение? - снова будто раздалось в ответ. - И щук поймал, и окуней, и судаков... Разве не везло?"
   "Да что же делать-то? Как быть-то теперь?!" - не верилось в нелепость случая.
   Бессознательно, с испугом, я быстренько вывел приманку наверх, скорее положил на место удочку, стал подгребать в обратную, чтоб не тащило лодку по реке. Времени было нельзя терять ни секунды. Мальчишки, вне сомнений, были где-то очень, очень близко от камней! За столь непродолжительное время, с тех пор как видел их в последнюю минуту, они не могли уйти далеко отсюда и даже убежать!..
   "Впряги мозги, смотри внимательней", - шепнул все тот же участливый голос.
   Смотреть-то было, собственно, некуда. Над местечком "камни", до которого все еще оставалась добрая сотня метров, берег - будто плешь на голове. Голый, выпуклый, с пожухшей рыжею травою косогор-поляна, выше - дебри леса, уходящие по крутизне едва ль не к облакам. Чуть ниже, слева, начиная от краев "плешины", давно уже разросся молодняк: березка, ольха, орешник вперемешку с редкой порослью осины и ракитника.
   Вправо - тоже лесополоса молодняка, аж до Муратовского спуска, тоже бывшего когда-то с перевозом. В ней, в районе "шумного свала", точнее "напротив рябин", хоть и имеется тропа наверх, но далее, полем, она ведет к северной части Окшёва и, возможно, даже больше с отклонением к Муратову. Идти-добираться туда от участка "камней" по чащобе леса, даже при наличии отличнейшей тропы по берегу реки, нет никакого смысла!.. Поскольку эта дорога - с немалым "крюком", с лишней протяженностью пути! Навряд ли "соплячата" подались по ней.
   Подумалось было - возможно, они из Муратова? Но там, на Муратовском спуске, особенно рядом с тамошней речкой-ручьем, ничуть не худшие места для ловли удочкой! И даже, пожалуй, лучше! К тому же, как они могли в овраге перейти ручей, походивший скорее на узкую речку? Нет!.. Вряд ли они оттуда!
   Слева же - молодняк под Кручей, почти до перевоза. Всего-то, может быть, по протяженности не более полкилометра!.. Лет несколько тому назад имелась там тропа; по ней была возможность, сойдя с дороги спуска к перевозу, сократить путь до "камней", примерно, метров до трехсот. Но как-то весной случился гигантский оползень, сваливший даже несколько больших деревьев, и ходить вдоль стены обрыва рыбаки с тех пор прекратили. "Быть может, вновь там набилась тропа, которая ныне мало кому известна? Ведь дети зачастую более глазастые, чем взрослые! Тем более - не на машине, а пешком. Видят-примечают любую незначительную мелочь. Взрослый, как медведь, пройдет-протопает: ему и невдомек, что это важно! А они - возьми да засеки-подметь!.."
   Не спуская взгляда с левой лесополосы, я, что есть сил, налег на весла и мчал назад, по направлению к парому. Спустя не более трех-четырех минут я приближался к "травам": мне нужно было, как можно скорее, добраться до участка оползня. Только там, на старом бугре, образованном обвалом, в лесополосе имеется окно-прогалина, где можно их перехватить-увидеть.
   В пути мне показалось, что что-то промелькнуло похожее на пареньков, на фоне белых стволов берез и темных кустов орешника. И если это не почудилось, если это не было обманом зрения, пожалуй, успевал. Пожалуй, даже успевал с запасом времени. На всякий случай, я причалил к берегу не носом лодки, а кормой, чтоб, в случае удачных обстоятельств, скрыть от ребятишек истинность улова, чтоб не шокировать, не вызывать чувства зависти столь крупной рыбой. Хвастаться уловом в данном случае мне было совершенно ни к чему, и даже - не к лицу, как человеку, умудренному годами.
   Скорее выскочив из лодки, я поспешил по косогору к лесополосе. "Окно" от оползня - всего-то метров около семи свободного пространства между склоненными от ледяных дождей деревьями!.. Пройти-перемахнуть такое расстояние для быстроногой ребятни не более пяти-шести секунд. Я пробежав с полсотни метров луговиной, вбежал-взобрался на пригорок, и теперь через "окно" просматривал похожую на галерею просеку: она упиралась в рыжую стену Кручи. Теперь я мог их видеть, мог окликнуть. На всякий случай, решил пробежать и по верхней ложбинке, чтоб поскорее быть поближе к лесополосе. Неподалеку от входа замедлил шаг, переводя дыхание. Заходить в "галерею" не стал: не имело смыла. К тому же - мог напугать мальчишек. Мало ли чего они могли подумать, увидев дядю, стерегущего кого-то на лесном отшибе. Поддадут вдруг стрекача через кустарник, и поминай, как звали! Вдогонку не побежишь.
   Отсюда, с этого пригорка, хорошо просматривалась местность не только до "камней", но даже до "рябин", напротив "шумного свала". При появлении парнишек непосредственно в прогалине решил не называть их словом "мужики". Чтоб не подумалось по малолетней глупости: зову не их, а подаю сигнал каким-то мужикам в чащобе. Придумал даже, заучил коротенькую фразу, которой полагал привлечь внимание и придержать их на какие-то секунды. Она должна была звучать примерно так: "Эй, парнишки-рыбачки, притормозите на одну секундочку! Послушайте меня, чего скажу!.."
   Однако времечко текло, и с каждым новым оборотом длинной, тикающей стрелки на часах мой оптимизм заметно убывал, надежда "одарить подарком" пареньков начинала постепенно угасать. Спустя еще минут пять-шесть "дежурства" возле входа в галерею лесополосы, я начал понимать: надежды тщетны - пацаны, верней всего, ушли совсем в другую сторону. И, судя по всему, могли уже успеть дойти-добраться не только до тропы на гору от "рябин", но влезть-подняться по ней почти до самого верха. Здешние полкилометра они могли пройти, не торопясь, от силы за семь или восемь минут! "Сделать доброе дело вовсе не так-то просто! Не каждому дано-дозволено!.." - зависло над душой унылой тяжестью недавнее предупреждение. И лишь затем, спустя еще минуты три-четыре, над ухом будто вздохнуло-прибавило: "Ладно уж!.. Теперь ничего не сделаешь! Что вышло, то вышло. Ты, в общем-то, не думал, не гадал, что может случиться промашка! По крайней мере, отчасти намеренья были, пожалуй, искренними".
   Вконец отчаявшись во встрече, решил проверить и удостовериться в наличии здешней, некогда "верхней", тропы. И она действительно была. Точнее - было множество тропинок, натоптанных повсюду, по-видимому, грибниками. Сам лес-то оказался вовсе не столь уж частым, как представлялось издали. Возможно, и мальчишки-то ушли по лесополосе к "рябинам", чтобы поискать грибов. Прошелся по лесу и я, дойдя почти до подножья Кручи. Но ни одного не нашел, хотя подрезы четырех осиновых грибов, двух крупных белых и десятков двух маслят нашел-увидел.
   Поняв, что жареных грибов мне нынче не отведать, решительно направился из леса и напрямую через луг подался восвояси к лодке...
   И - на тебе!.. Пареньки, испуганно присматривая "за моею странною персоной", торопливо шли поодаль слева от меня и уже почти пересекли ложбинку!.. Старший шел широким, быстрым шагом, младшему, старавшемуся не отстать, фактически пришлось бежать за ним. Давая, собственно, весьма приличный круг, они вот-вот выходили к реке по направлению к парому, к людям, и были, можно сказать, теперь "у кого-нибудь" на виду, вне зоны своей опасности. В случае необходимости, с пригорка можно было закричать, призвать на помощь.
   В одну секунду я представил всю нелепость ситуации. Ну, что еще осталось думать малым паренькам, увидев, как наперерез (им под дорогу!), бежит через пригорок к лесополосе какой-то старый, странный, незнакомый дядя?..
   Теперь я знал, что наша встреча неизбежна, причем, должна была произойти в районе лодки. В любом из случаев у нас теперь пересекался путь. В один момент исчезли грусть, уныние. Великой радостью наполнилась душа!.. Мне даже можно было не спешить, не торопиться. Хотелось даже разбежаться, прыгнуть, кувыркнуться на траве! Но где уж там в мои-то годы! Главное теперь - их чем-то нужно было озадачить, успокоить, удивить...
   - Мужики, плыл, было, к вам, а вы вдруг - раз... и сгинули-пропали! Все время были-были на виду - и нет! Пришлось вас догонять, бежать наперерез!.. - воскликнул с некою обидою на них. И, вспомнив из детства наше ребячье "айда", со снисхождением добавил: - Айда со мною оба к лодке: для вас есть небольшая просьба, дельце. Попробую, как юным рыбакам, в честь нашего знакомства, вам что-то подарить.
   Узнав меня, парнишки сразу же свернули с прежнего пути, и, прямо по гребню пригорка, пошли-пошагали ко мне навстречу. Мне даже довелось их малость подождать, пока они ко мне приближались.
   Наконец-то, мы сошлись, пожали руки.
   - Самое смешное в том, что я до последней минуты не знал, в какую сторону вы убежали от "камней"! То ли в сторону "рябин", которые около "шумного свала", то ли влево - в сторону дороги к перевозу. Ведь сдернул-рванул сюда, к парому, почти что наудачу, наугад! - старался объяснить им суть имевшей место ситуации. - Уже не верил, что удастся вас перехватить! Уже не сомневался в том, что вы ушли-"тиканули" в другую сторону! - подбирал-старался выражения из давнего детского лексикона.
   Идя-шагая с ними вниз по косогору, я полюбопытствовал, куда у них подевались удочки? Не забыли ли где-нибудь ненароком?
   Оказалось, что они их спрятали в укромном, но надежном, месте в лесополосе. И, если завтра их родители не явятся, не заберут, не увезут домой, то вновь придут рыбачить на Оку. Мелкие карасики, коих они наловчились удить в одном из верхних озер, им уже изрядно надоели... "И они костлявые...", - пожаловался младший. Я взглянул-оценил их улов. В сумке, которую нес старший, было около двух килограммов сравнительно ровной ры-бешки. Почти с ладошку окуньки, подъязки, даже имелся подлещик граммов на сто пятьдесят, на двести. Оказалось, что сейчас они живут у деда с бабкой. Их родители перебрались в какой-то "новый" город; школа там еще не принята в эксплуатацию, и учиться им придется начинать не раньше как с первого октября.
   При этих их словах мне с горечью подумалось о том, что за такие упущения во времена социализма руководителя того строительного предприятия, что не сумел построить школу своевременно, наверное, как минимум, лишили бы партийного билета, уволили бы сразу же с работы и завели уголовное дело! И это было бы, пожалуй, справедливо, невзирая на любые оправдания виновного. Вспомнил, что подобный случай был уже примерно года три назад в какой-то из центральных областей, о том была корреспонденция по телевидению. И, со смирением от безысходности, отчетливо осознавая то, что все одно на ситуацию мне лично как-то повлиять не представляется возможным, стараясь как бы извиниться перед ними за сегодняшние времена, сказал:
   - Ныне, мужики, такого рода попустительства становятся, по-видимому, нормативными! И самое обидное при этом - виновных не найдут! Те, вне сомнения, наймут хороших адвокатов, которые сумеют доказать, что повлияли объективные причины!.. А вовсе не их безалаберность, безответственность, беспринципность.
   Еще в дороге решил свой подарок вручить, по возможности, деликатно. С подходцем, наиболее щадящим способом. Чтобы было безотказно и не унизило их чувства личного достоинства.
   - Мужики, дело, собственно, вот какого рода-"действия"... Давайте меня выручайте! - воскликнул я. - День нынче жаркий, а я решил остаться порыбачить допоздна. Не возьмете ли четырех рыбешек, пойманных мною утром? Они вот-вот должны "уснуть"-подохнуть. А уснув на нынешней жаре, испортиться. Мне же нужно рыбу только свежую, живую. Выбросить будет жалко, а вы-то идете как раз домой!.. Холодильник-то дома есть?
   - Есть, есть, - прозвучало в ответ.
   - Вот будет подарок-то "клевый вашему деду с бабкой!.." - применил я ставшее ныне модным средь молодежи словцо. - Как их звать-то, величать?
   - Фролов Василий Кузьмич, а бабку Ириной Петровной, - отозвался старший.
   - Как же, как же, знаю! Кто их не знает в здешних краях!.. Вот им и отдадите вместе с вашим уловом! - теперь уже боясь случайного отказа, забалтывал я время нашего пути. - Скажите, что - от меня. От старого знакомого... Я их должник, - лгал-хвастал я. - Как-то однажды они меня угощали квасом. Пить хотелось - с ума чуть было не сошел! Четыре кружки, помнится, выпил подряд. Пусть варят-жарят на здоровье. Рыба в доме лишней не бывает...
   Вещая о чем-то еще, я зашел в болотниках в воду, пробрался рядом с бортом лодки до ее уключин, взял-достал из ящика самую первую, но все еще живую щучку, взял уже твердеющих, но все еще дышащих судачков, вышел-вынес их на берег, сунул в сумку паренькам. Те безмолвно, в явном шоке от внезапного прибытка уставились на крупных незнакомых рыб.
   Я вновь зашел-"забрался" по колени в воду, схватил-"изловил" налима и, пронеся его над лодкой, на случай, если тот вдруг выскользнет из рук, опустил и этого в их полосатую кошелку.
   "Слава Богу!.." - прошептал-"воскликнул" про себя.
   Внутри как будто сразу что-то пообмякло. Будто в самом деле с плеч свалилась целая гора, и можно было наконец теперь вздохнуть свободно, со спокойной совестью. На радостях хотел отдать еще и окуня из тех, что был помельче, но пожалел и впредь решил быть осторожнее, однако, со столь ответственным (к тому же это, оказалось, делом слишком хлопотным, обременительным) порывом благородных чувств.
   - Деда, а вас как зовут? - спросил вдруг младший.
   Я даже вздрогнул от внезапности вопроса от паренька.
   - Можно... дядькой Александром, - отозвался я. И про себя, с немалой долею смущения, прибавил: "Какой еще дед?! Всего-то шестьдесят на днях исполнилось! И целый год еще почти до выслуги на производстве, до полного трудового стажа! А в душе пожалуй, нет и двадцати пяти! Как говорится, горы бы, наверное, свернул своими собственными руками! Действительно, пожалуй, прав был тот, кто первый заявил, что "человеку ровно столько лет, на сколько он сам себя чувствует". Вот и трое внучат уж сколько лет "твердят"-внушают, называя дедом. Но то - свои, родные, близкие. Им так положено по статусу, по их рождению.
   И ничего с этим не поделаешь. Не возразишь, не воспротивишься. Со стороны, стало быть, виднее. Приходится с тем соглашаться, терпеть - смирять гордыню...
   Действительно уехать бы куда-нибудь подальше в глушь, в тайгу, на Север да поработать бы, наперекор всему, портовым грузчиком хотя бы месячишка три-четыре!..
   "Да кто тебя там примет в твои-то годы! На запрос-то даже не ответят!.. - раздалось насмешливо над ухом. - Нет, голубчик, твоя история теперь все ближе, ближе продвигается к концу, к финалу! Теперь уж никуда не улетишь, не денешься! Уж пользуйся-рыбачь, пока имеется возможность. Похоже, ныне только на рыбалке твой "запал", твой "огонек", твое как говорится, "хобби". К тому же иногда довольно с неплохим прибытком, кстати говоря!.. Частенько получается почти как платят на работе..."
   - Меня - Серега, - раздалось в ответ. - А брата - Виталиком.
   - Спасибо, дядь Саш! - опомнился старший, Виталик. - Но рыбы, которых вы дали, они живые! Они раздвигают жабры, шевелят хвостами. А коричневая, с пятнышками, ползает меж них!..
   - Эта называется налимом. Налимы они живучие!.. Их ловят для того, чтоб в сумке холодили остальных, не позволяли им "задуматься"-уснуть, - соврал я относительно налима, и далее, уже по правде, продолжал: - Светло-серебристые, с полосками - то судачки. Щуку, вне сомнений, знаете! Наверно, видели в мультфильмах, на картинках в книжке про Ивана-дурачка с названием "По щучьему велению...". Ну, а теперь - вперед, вперед!.. Бегом домой! - с улыбкой приказал им я. - Скорей их чистить, скорее - в холодильник, в морозилку, или же - на сковородку, на огонь! Вся ценность рыбы в том, чтоб вычистить-успеть ее как можно раньше! Протушить, испортить рыбу считается делом греховным. Ну, торопитесь, пареньки! Поскорее, пошустрее!.. Деду с бабкой от меня привет! А вам всегда во всем удачи и всего хорошего!
   Зайдя вновь в воду, я взялся за корму, чтоб "вывести"-спихнуть мое суденышко с прибрежной отмели на глубину, и было видно, как Виталий с сумкою в руках, стараясь максимально сократить свой путь на Кручу, засеменил по луговине на пригорок к лесополосе. Серега поспешал за ним и клянчил, чтобы тот дозволил понести их рыбу и ему. На вершине пригорка он схватился рукой за лямки сумки и бежал теперь рядом с братом, наверное, больше мешаясь, чем помогая ему нести.
   Я наблюдал, как оба они исчезли за гребнем пригорка и, отплыв от берега, погреб-подался в сторону фарватера, чтоб выйти-"встать" на ту же тоню - несколько за свал-обрыв, на линию "желобка", "граблей". Отсюда ребятишек стало видно снова. Они уже миновали ложбину и теперь едва ли не бежали, поднимаясь напрямую к галерее в лесополосе. А еще секунд через пятнадцать-двадцать та словно поглотила их в темном своем проеме, называе-мом, как мы уже оговорили ранее, "окном".
   "Слава тебе, Боже наш, слава тебе", - снова шепотом воскликнул я, довольный окончанием истории с моим подарком, и про себя отметил: "А ведь плавай я немножко дальше, не окажись неподалеку от "камней", не догадайся, что необходимо плыть по направлению к парому - хана была бы всем моим благим намереньям. Пареньки бы, попросту, удрали, и такое обстоятельство, вне всякого сомнения, являлось бы досадным, неприятным и даже удручающим касательно меня!" Надо же, сколь тонкие грани случайностей могут разделять, казалось бы, вполне доступные желания и пустые бесполезные иллюзии. А впоследствии - и связанные с тем эмоции, переживания... - все больше изумлялся зависимости нашей жизни от случайных, странных обстоятельств, вдруг нахлынувших сегодня, словно из ушата, на меня. Не-ет!.. Впредь с подобным милосердием и своими добрыми порывами нужно быть поосторожнее, - пришел к неутешительному умозаключению.
   Но вот и тоня!.. Я вывел лодку, как говорится между нами, рыбаками, "с точностью до полуметра", и, стравив на дно приманку, посмотрел по сторонам.
   Старики, все вчетвером, по-прежнему торчали над кормой все той же лодки и не похоже было, чтоб выкладывали сеть, готовя ее к заплыву.
   Николай, прекратив рыбачить, греб вверх по реке вплотную с берегом и уже находился в районе своей палатки.
   Под "Островом" плавал лишь Виктор с Машей, лодки Олега и Вики видно не было.
   Но вскоре я увидел их. Те направлялись вверх по косогору в сторону "лесочка", миновав уже большую одинокую ветлу, ее мы, рыбаки окшёвских местностей, назвали еще "кудрявкой". Вика, стройная, легкая, словно тростинка, шла впереди. Олег, тяжелый, неуклюжий, будто бычок на привязи, шагал позади нее.
   "Все ясно. Повела телка "в лес за грибочками", - подумалось о ней теперь уже с обычным равнодушием. А затем, с ухмылкою, прибавил: - Мне-то что до них, однако, коль у людей "горит", не терпится... Она уже девочка взрослая! Должна сама знать-понимать, что хорошо, что не особо..."
  
   Нет, мне не почудилось, слухового обмана не было!.. Ритмика басовых струн электрогитары, будто трепет сердца беспокойной, чувственной души!..
   Знакомые звуки музыки сплывали откуда-то сверху, словно спускались с небес.
   Их источник - как я уже через мгновенье понимал - был за откосом Кручи, едва ль не на вершине, и где-то там же, по моим прикидкам, на пути домой, к Окшёву, бежали-торопились пареньки. Сомнений более не оставалось, что к перевозу, видимо, бесшумно, возможно, лишь на тормозах, катила легковичка, в ней был включен приемник или же магнитофон. Вступление к этой, давно уже ставшей "старьем" у нынешнего молодого поколения, песне я никогда б не спутал ни с каким другим! А затем послышался тот самый, редкостный по красоте и гармоничности звучания, до дрожи волнующий голос ее изначального, давно уже, наверное, всеми забытого исполнителя эстрадных песен Олега Ухналева:
   Два окна со двора,
   И развесистый клен,
   Я как будто вчера -
   В первый раз был влюблен.
   Прибегал я сюда,
   Но звучало в ответ:
   И не то, чтобы - да,
   И не то, чтобы - нет...
   И не то, чтобы - да,
   И не то, чтобы - нет...
   Далее певец, вдруг изменив, усилив несколько тональность, продолжал теперь уже с немалым сожалением, с немалой грустью:
   Мне б черкнуть пару слов,
   Да мешали дела,
   И другая любовь
   За собой повела -
   Но вздохну иногда,
   Словно слышу в ответ,
   И не то, чтобы - да,
   И не то, чтобы - нет...
   И не то, чтобы - да,
   И не то, чтобы нет...
   При этом следует отметить, что отношение мое к эстрадной песне является довольно уважительным, довольно благосклонным. Многие из них мне просто нравятся как таковые, многие считаю "классными", "прикольными", довольно интересными, немало песен называю "настоящим, подлинным искусством". Но несколько десятков отношу к разряду исключительных, по сути гениальных, и они порою вдохновляют даже "взяться за перо". Мне кажется, что при желании, за рюмкой водки, я мог бы даже с интересом побеседовать, подискутировать по песенной тематике...
   Замечу также, лично мне довольно-таки трудно отнести к разряду наилучших непосредственно ее, но, однако, именно она, эта простенькая песня с названьем "Два окна со двора", как ни странно, наиболее чувствительно - иногда аж до слезы, до кома в горле, будоражит грудь, тревожит чувства. Почему-то лишь при звуках именно этой, не столь уж и затейливой мелодии рука и нынче так и тянется к карману брюк, где тридцать с лишним лет назад всегда лежали пачка сигарет и зажигалка.
   "Ну, вот и есть ответ небес моей персоне!" - подумал о случае с песней, столь удачно "подлистившей" под подарок паренькам.
   Во мне эта песня всегда вызывает еще два романтических воспоминания, которые, как оказалось, были столь же странными, случайными и (теперь, под старость лет, становится все больше, больше очевидным) довольно нестандартными, нетрафаретными.
   Первый случай получился в армии!.. И тоже, как ни поразительно, был связан исключительно с рыбалкой.
  
   Помнится, была весна второго года службы, цвела черемухой последняя декада мая - до "дембеля" четыре долгих, чудовищно тоскливых месяца. Поклявшаяся ждать подруга Зоя внезапно перестала мне писать; дружок прислал по почте весточку, что их семья переселилась во Владимир, что там она сдружилась с неким Ларевым, сыном большого чиновника.
   Мною тотчас овладела жуткая хандра, обуяла лень, усталость. До удивления постыдной, мелочной и даже иждивенческой мне показалась вдруг моя работа в нашей "отдельной точке" (у нас она называлась "командой"). Был комсомольским секретарем, редактором стенной газеты, каптенармусом, писарем, почтальоном, машинистом на печатной машинке, частенько был дежурным по команде и др. И даже иногда, обычно в праздники, по выходным, мне, лицу всего лишь в звании ефрейтора, приходилось замещать кого-то из отсутствовавших командиров взвода. Иначе говоря, среди простых солдат считался, вне сомнения, "сачком" либо "штабною крысою".
   Великолепно помнится мой непосредственный начальник, старшина-сверхсрочник Степан Тарасович Славнов едва не привскочил со стула, когда я вдруг заговорил о службе "наряду с другими сослуживцами".
   Но, видимо, поняв, что дело неслучайное, что нахожусь в каком-то затаенном срыве, заявил, что будем сообща подыскивать-готовить мне замену из числа прибывших новобранцев. Я известил, что таковой солдат уже имеется. Но старшина напомнил, что "дозорный штат уже укомплектован", что "все посты расписаны по точкам", что люди в них сжились, сдружились и враз менять одного на другого "не к лицу". К тому же, слишком уж внезапный переход из канцелярии "на службу" мог показаться многим странным, непонятным, неверно истолкованным в команде.
   Иначе говоря, в июне о моей замене не могло быть и речи. Но, если я действительно "столь стосковался" по трудностям солдатской жизни - "старался посодействовать" моим намереньям наш хитрый старшина - то оставалось лишь... место "гончего" - лица, прокладывающего след служебным розыскным собакам. Служба, уважаемая всеми, даже офицерами, но весь рядовой состав боялся ее, как огня. Негласно она считалась страшнее не только "внеочередных нарядов" (с включением мытья полов в казарме, в туалете), но даже хуже гауптвахты! Это, как правило, ранний подъем и... километров семь-одиннадцать пробежки не только по тропкам-дорожкам, но также по различным неудобицам, пересеченным местностям.
   При этом, с моего согласия, служба "гончим" предлагалась мне в нагрузку. Она не могла освободить меня, как минимум, до июля месяца от всей моей прежней работы, лишь позволяла послеобеденный сон до двух с половиной часов, что представлялось мне в ту пору, в общем-то, весьма нелишним.
   Однако вопреки надеждам старшины и к собственному изумлению, мне очень понравилось бегать на след собакам. Накануне вечером мы с очередным проводником определяли-обговаривали наш маршрут, и рано поутру, часа за полтора до общего подъема всей команды, я убегал, сочетая свой быстрый, стремительный шаг с частыми и длительными перебежками. А еще примерно через два часа за мной выбегал проводник с собакой.
   По обыкновению, проводники просили "больше фантазировать", стараться их обманывать "на следе"!.. И это, как определилось несколько позднее, мне удалось с лихвой. Я научился запутывать след, увеличивать время поиска. Раза три или четыре сумел вообще "уйти" от погони, и собаки окончательно теряли след. Проводники же - как это для меня тогда ни показалось странным - были в искреннем восторге "от этих моих фантазий"! Между ними сразу же установился строгий график "работы со мной", и где-то на четырнадцатый день они, все вчетвером, явились к командиру точки с просьбой, чтоб "на след собакам" посылали исключительно меня. Хвалили, что - я не лодырь!.. Что изобретателен, "с фантазией", что лучший "из бегунов". Что превосходный "обманщик собак.
   Наш командир, капитан Тарантов, в этот день как раз пришел из отпуска и, по слухам, тоже чуть не вскочил со стула, узнав о моем привлечении на службу "гончим". Он выгнал делегацию из кабинета, грозился наказать и старшину, и замполита, и моего командира взвода. Но поговорив минут пятнадцать с ними за закрытыми дверями и получив, по-видимому, информацию, что "изменила девушка", что, вероятно, нахожусь "на грани срыва", что бегать решился по собственной воле "себе в нагрузку", дал всем добро. При этом старшине и командиру взвода в отношении меня велел не забывать про поощрительные увольнения и лично подписал два чистых бланка для меня.
   Степан Тарасович, в конце концов поняв, что беготней "на след собакам" пронять меня ему не удалось, сам взял обратно на себя расчет и составление заявок на продукты личному составу точки, которые нам приходилось ежедневно получать-выписывать в складском хозяйстве, формально числившемся при дивизионе.
   Тогда же, в самом начале июля, со мной приключился на "гончем круге" весьма загадочный, невероятный, достаточно опасный случай. Одна из самых больших овчарок, по кличке Нейрон, взяв-обнаружив след на одной из моих обманок, неожиданно "пошла вперед", а проводник, старшина-сверхсрочник Анатолий Сычевой, в нарушение инструкции по безопасности работ, не закрепил на запястье руки поводок...
   Лично по мне, это только в кино да книжках собаки, взявшие след, бегут с беспрестанным лаем, "подавая знать" партизанам, либо сбежавшим из тюрем преступникам, что их с минуты на минуту настигают. Насколько известно мне, те всегда преследуют беглеца "втихую", и, если вдруг их отпускают вместе с поводком, нападают, как правило, сзади, молчком, внезапно сбивая с ног.
   В тот день, наверно, оказались судьбоносными мои симпатии к этой огромной, сильной, красивой собаке! И хотя того проводники категорически не дозволяют, я за время нашего знакомства сумел его раз семь назвать по имени, раза три или четыре дотронуться до его ушей и шеи и даже погладил нос. А однажды, с дозволенья Сычевого, дал ему небольшую мясную косточку.
   Мною было пройдено уже, пожалуй, километров семь или же, быть может, восемь. Я обошел задами крохотную спящую деревню (уже не помню ее названия), пробрался по бурьяну подле здания коровника, побеленного известкой. И далее - проселочной дорогой меж полей картофеля помчался на восток, где над высокой полосою леса, растянувшейся гармошкою неподалеку, уже разожглась заря, и с минуты на минуту должно было выглянуть солнце.
   В лесу, на одном из его участков, я метров полсотни прошел по той же торной, машинной дороге...
   Затем возвратился назад и, посильнее разбежавшись, осуществил тройной прыжок на просеку вправо, уводящую в чащобу леса, быстро побежал по ней.
   Метров через триста, или же, быть может, через четыреста, я, снова несколько пройдя вперед и возвратившись, прыгнул теперь уже влево, в кустарник, и вскоре опять пошагал по той же торной, лесной дороге, но уже примерно в полукилометре от первого своего прыжка.
   Еще одна просека - метрах в шестистах от первой - уводила влево. Она значительно сокращала путь на точку, и я неторопливо побежал по ней. Я знал, что сорок пять минут назад за мною началась погоня, но догнать-настичь меня могли не ранее как через час, если же не подольше. То есть - где-то километра через три-четыре, около красивой, тихой речки на краю поселка. Дело в том, что взявшая след собака, ведомая на поводке, тем более такая, как Нейрон, намного облегчает бег проводнику! Вдвоем с собакой проводник бежит значительно скорее "гончего", и через час-другой они обычно догоняют беглеца.
   Эта просека, которой я затем направился в то утро, была прямой и мрачной, словно стиснутая обступившими ее по сторонам большими соснами и елями. По ней я зачем-то решил не бежать, и быстро пошагал по тропке. До опушки леса было приблизительно не больше километра.
   Мне до сих пор порою представляется то ощущенье близкой, неминуемой опасности, вдруг охватившее испугом душу. В одну секунду штык-нож от автомата, висевший в ножнах на ремне, был у меня в руке, и я готов был для самозащиты.
   Мне сразу вспомнилось, что кто-то из охотников поселка, где базировалась наша точка, видел рысь, стрелял в нее, по слухам, даже ранил. Я смотрел-искал опасность у себя над головой, в ветвях деревьев, и тогда мне очень повезло взглянуть-обернуться назад...
   По просеке, на удалении не более шестидесяти метров, уже набрав свою максимальную скорость, мчался громадный, совершенно бесшумный зверь, очень похожий на волка.
   Мне показалось, в те мгновения я был, по-видимому, в шоке от злобного взгляда собаки, и даже не мог шевельнуться. Но, пожалуй, видимо со страху, сделал твердый шаг навстречу этому "летящему снаряду" и довольно властно закричал, перечисляя сразу все команды, слышанные от проводников: "Нейрон, Нейрон, фу!.. Место!.. Сидеть!.. Стоять!.."
   Мне показалось, что пес уже успел присесть для своего ужасного прыжка! Но вместо этого он неожиданно согнулся, будто получил удар по заду чем-то довольно увесистым, крепким. Затем, прижавшись вдруг к земле, он широко расставил лапы, и, похоже, что с полметра, или с метр, его волокло-тащило. Но уже еще через секунду или две он, большой и радостный, пользуясь своей свободой от хозяина, прыгал-носился вокруг меня, приветливо скулил, запутывал мне ноги длинным тонким поводком, пристегнутым к его ошейнику, и даже пару раз лизнул мне руки.
   Найдя второй конец у поводка, я сразу понял, что произошло. Но было неизвестно, что случилось с Сычевым, почти отслужившим свой срок сверхсрочника и собиравшимся вот-вот на пенсию. Я закрепил петлею на запястье поводок, погладил Нейрона по лбу, по носу, почесал у него за ушами, поскреб его шею под нижней челюстью и, не зная, в общем-то, никаких команд, сказал ему: "Нейрон, вперед!.. Ищи, ищи хозяина!.."
   Я, наверно, либо отгадал команду, либо пес действительно имел соображение, мне показалось, он без моего участия отлично понял, знал, что нужно было делать, и как ему необходимо было поступать. Он потащил меня по просеке обратно, мы довольно быстро побежали вместе; и, пожалуй, о той пробежке "по обратному пути" говорить-рассказывать, собственно, не имело бы никакого смысла, если б не одна деталь, поразившая меня тогда до глубины души.
   Когда мы на лесной дороге подбежали к точке последней моей "обманки", Нейрон вдруг замедлил бег и нерешительно остановился. Он повернул ко мне свою большую голову с раскрытой зубастой пастью и, глядя мне прямо в глаза, молча (но при этом даже не было сомнений, что я услышал-различил слова), будто спросил меня:
   "Нужно ли бежать нам лесом? Быть может, махнем напрямую?"
   - Конечно же, напрямую!.. - машинально отозвался я, не подав ему при этом никакого знака.
   Пес тотчас же рванул-помчался по дороге дальше, таща меня за собой. Но, пробежав с десяток метров, я вдруг, с оторопью, начал явственно осознавать, что только что произошло, и - это было совершенно невозможным, нереальным!.. Получалось - был диалог с собакой!.. И я, пожалуй, мог бы поклясться даже, что слышал вопрос Нейрона собственными ушами.
   Я увидел Сычевого издали. Он бежал, и уже приближался к деревне. Заметив нас, он все еще какие-то секунды продолжал бежать, затем ушел с дороги на обочину, присел на корточки. В изнеможении он сел на землю, оперся на нее руками.
   В столь изнуренном состоянии мы его и застали. Нейрон подошел к нему, лизнул его щеку, склонился головой к коленям. Сычевой с улыбкой потрепал его под шеей, за ушами. Я подошел, пожал ему руку, расположился рядом на траве.
   С дрожью в голосе Сычевой рассказывал, как все произошло. На одной из моих обманок - перед малым клюквенным болотцем - пес растерялся, начал было уже скулить, но, обнаружив след, вдруг неожиданно рванул... А он при этом возьми да споткнись!.. Да при падении ушибся так, что не то, чтоб крикнуть-позвать собаку, вздохнуть-то сначала не мог.
   Затем - кое-как: "Нейрон, Нейрон!.. Да только, какой там Нейрон!.. Скрылся за поворотом скорее молнии..."
   Сычевой немного помолчал и продолжал: "Не сомневался даже, что тебе - конец, а мне - тюрьма. Когда увидел, что оба бежите навстречу, глазам не верил, думал, что мерещится". И, уже с улыбкою, добавил: "Эх, командир теперь рассердится, что не закрепил петлею на запястье поводок!.."
   - А зачем же нам кому-то нужно что-то сообщать? Никто ведь не видел. Никто ничего не знает!.. - намекнул ему о том, что не обмолвлюсь никому ни словом.
   - Не-ет!.. - отмахнулся тот. И с угрюмой миной на лице, вздохнув, прибавил: - Я с такою тайной на душе жить не смогу. Совесть коммуниста-ленинца, пережившего войну на фронте, все одно мне не позволит скрыть столь недостойный случай. Виновен - значит, нужно отвечать.
   - Что ж, собственно, дело хозяйское, - пожал я с сожалением плечами, не особо понимая, причем тут "совесть коммуниста-ленинца", и добавил: - Лично я, как рыба...
   В тот день нам было выгодней не возвращаться по обратному пути. Идти через деревню, через лес было несравнимо ближе.
   Нейрон бежал без поводка немного впереди. В лесу, на мрачной просеке, я показал Сычевому место, где все произошло, и с осторожностью, с подходцем, спросил его: "Не показалось ли ему хотя бы раз, хотя б однажды, что собака с ним о чем-то говорила?"
   Сычевой аж встал и замер, будто оглушенный. Он смотрел на меня подозрительным взглядом, и долго не мог произнести ни слова. А затем, таясь, чтоб нас никто не слышал, тихо прошептал: "Бывало. И не раз!.. Порою думалось, не тронулся ли головой? Полагал - галлюцинации!..".
   Примерно с полминуты мы стояли молча, словно нас заворожили так стоять. Затем я несколько подумал и посоветовал обоим нам, что и об этом случае целесообразнее всего молчать, держать язык "подальше за зубами": ибо никто тому не поверит, да к тому же посчитают "несколько того", слегка ненормальными.
   Затем мы пошагали дальше. Впереди как ни в чем не бывало бежал без поводка Нейрон.
   Путь предстоял неблизкий, и, пользуясь отсутствием, как говорится, третьих лиц, мы свободно, не таясь, говорили между собою о множестве тайн-загадок, окружающих нас, землян, о множестве странных явлений, которым вряд ли человечество когда-нибудь отыщет объяснения. Помнится, сошлись на том, что существуют попугаи, есть грачи, которые умеют говорить-дразниться; есть змеи-удавы, якобы способные гипнотизировать; есть рыбы, что возвращаются на нерест за много сотен километров в те же самые ручьи и речки, откуда когда-то сплыли икринками. Так почему же не быть собаке, обладающей таким же, как у нас, людей, мышлением и даром "речи", то есть некой телепатической с нами связью.
   Втихую, чтоб никто нас не подслушал, сговорились меж собою о вполне возможном присутствии всюду Господа Бога - создателя нашей планеты и жизни на ней.
   Дня через два я понял, что Сычевой признался-таки о своем проступке командиру точки. По взглядам солдат, старшины, моего командира взвода ощутил-почувствовал, что о нашем происшествии "на гончем круге" стало известно многим, если не всем, хотя никто никаких объяснений с меня не брал, никто и ни о чем не спрашивал.
   Лишь старшина с командиром взвода вдруг предложили мне денечек отдохнуть "от всех моих забот-хлопот". В том числе - от бега на след собаке.
   Помнится, что этот день был самым долгим, самым утомительным и самым скучным за всю мою армейскую службу.
   Но после этого невероятного, загадочного случая с Нейроном я не обидел ни одно животное. И, работая на Крайнем Севере, отказался от громаднейшей сезонной заработной платы по профессии охотника по заготовке оленины.
   Нужно отметить также и то, что, бегая на след собакам, уже через пару недель я знал все рыбные места на тихой, чистой, скрывавшейся в кустарнике красивейшей речушке - не буду сообщать ее названия, равно как и номер почты нашего дивизиона. В ней в изобилии водились окуни, плотва, язи, лини, было множество раков, налима, щуки. Из рыбаков на ней мне был известен только бородатый лысый старикан, представившийся дедом Михаилом. Он постоянно обитал в кустах на берегу, всегда в одном и том же месте, невдалеке от крайнего дома, видневшемся на краю пригорка, в котором, кстати говоря, и проживал. Им, видимо, уж с давних пор была закопана в земле довольно емкая кадушка с крышкой; из ручья в нее затекала вода, и в ней, будто в садке, всегда находилась пойманная им живая рыба. По обыкновению старик ловил на "жерлицу с рогаткой" щук, а поплавочной удочкой - отменную плотву и окуней, доходивших иногда до килограмма. Возле двух его удилищ, всегда торчавших над продолговатым и достаточно глубоким омутом (уходя с рыбалки, он оставлял их на берегу) имелась его скамейка. На ней, его палимого нещадным солнцем, пожалуй, можно было найти-обнаружить в любое время. Чуть поодаль, за его спиной, стояла старая солдатская кровать с пологом из простыней от комаров, а сверху - с пленкой, защищавшей от дождя. Но спящим видеть мне его на ней не приходилось.
   Не замедлил вскоре освоить рыбалку и я. Иногда, запутав след, за час, за полтора до моего обнаружения собакой, я успевал наудить удочкой десятка два плотвиц, проверить свои живцовые снасти.
   Часть улова я отдавал проводникам, и те, поняв-"усвоив", что от меня, как это ни забавно, может получаться неплохой прибыток, стали даже не спешить "с моей поимкой", создавая мне условия поудить. Вторую часть рыбы мы тайно солили-сушили, развесив ее в кладовке нашей солдатской столовой у повара Сергея Сердюка из Украины, либо в комнатке-бытовке при сарайчике, где откармливались три свиньи, обитало полтора десятка кур-несушек и жила, снабжала точку молоком, корова Звездка.
   Главным по подсобному хозяйству был молдаванин Вася Мачнев. Мы с ним дружили, намеревались приехать друг к другу в гости. Я даже пробовал учить молдавский, и помню до сих пор, что "буна сара", "буна зиво" означают "добрый день" и "добрый вечер", а слово "пыни" - хлеб. Проще говоря, таким вот неожиданно простым, забавным способом мы в нашу бытность в армии сумели "разговеться" превосходнейшей сушеной рыбой, которую с охотой поедали не только в компании близких моих друзей и некоторых прочих сослуживцев, но иной раз угощали ею даже "салаг"-новобранцев, прибывших служить на точку взамен "дембелей".
   Но как-то однажды, во время проверки хозяйства Васи, запах нашей, почти уж готовой "воблы" - дефицитнейшего лакомства в те времена (вяленая, сушеная воблушка являлась редкостью даже в барах по продаже пива) - учуял-"уловил" Степан Тарасович. Он молча взял большую часть "гирлянды", оставив Васе лишь четыре рыбины, завернул свою долю в газету, и его вопросом было лишь единственное слово: "Кто?"
   Васе пришлось сказать про меня.
   Найдя меня, Степан Тарасович велел идти за ним, привел в свой кабинет.
   Там, раскрывши предо мною на столе свой сверток, вопросительно уставился в мои глаза и молча дожидался объяснений.
   Я сказал, что начал удить рыбу удочкой во время ожидания проводников в заранее оговоренном месте... Что нарушением инструкции по безопасности работ для "гончего" сей отдых, после обусловленного круга не является. Так отчего же не использовать час ожидания с определенной пользой?..
   - Я не о том!.. - строго спросил старшина. - Мне нужно знать, за какое время поймана та рыба, что обнаружилась у рядового Мачнева?..
   - Примерно полтора часа.
   Степан Тарасович взял лист бумаги, карандаш. Он долго делил девяносто минут на восемнадцать рыбин и, подчеркнувши результат, воскликнул:
   - Хочешь меня убедить, что каждые пять минут ловил по рыбине? Кто поверит-то?!
   - Поймал еще двух щук, примерно по килу на жерлицы, которые оставляю на ночь, - прибавил я.
   - А их куда деваешь?
   - Обычно отдаю проводникам или тоже солим-сушим. Недавно Сердюк сварил нам с Васей и старшим сержантом Ранзистым уху из окуней и щуки. Однажды нажарил плотвы...
   - Недавно, недавно!.. - нахмурился старшина и продолжал: - Вас что здесь плохо кормят, что ли? Речною рыбой питаться начали!..
   - Никак нет, товарищ старшина! Питание отличное!
   - А в чем же дело?
   - Бывает, хочется чего-то необычного. Типа орешков, семечек... - признался я.
   - Необычного!.. Орешков, семечек!.. Как дети малые! - с обидой перебил мои слова Степан Тарасович и возмущенно продолжал: - Солдат советской армии является равным членом сплоченного братского коллектива! Он не может иметь преимуществ в питании относительно всех остальных бойцов! В годы войны на фронте в окопах мерзлой сырой картошкой делились поровну!..
   - Все понял, товарищ старшина.
   - Понял, понял!.. Ничего ты еще не понял!.. - возмутился Степан Тарасович и, усевшись за столом на стуле, более миролюбиво продолжал: - Сейчас как тебе известно, руководство партии и правительства приветствует развитие малых подсобных хозяйств в отдельных армейских точках. Вот если бы продумать, как посредством рыбной ловли на нашей речке извлечь какую-то пользу для всей команды, тогда бы другое дело!..
   Указав на стул, он предложил мне сесть и молча ждал моих соображений. Я же, совершенно сбитый с толку неожиданным оборотом дела, первое время, право, не знал, что ему и ответить.
   - Может, в выходные - строем, с песней... с бредешком?.. Ходим ведь по ягоды-грибы. Косим ведь корове сено... Как считаешь?
   - Вряд ли будет получаться, товарищ старшина.
   - Почему?
   - Неудобная река, - помнится был мой ответ. - Узкая, глубокая, поросшая кустарником... Хлопот и шуму будет много, а толку мало. По ней не проведешь. Не видел ни одного пригодного для бредня места. Даже если бредень пробовать использовать как волокушу.
   - И как же быть? Чего же делать?
   - Два человека - в выходные, в "увольнение"... С рюкзаком, с наживкой... на рыбалку!.. Наверняка в команде кто-то есть еще из числа любителей поудить, - подумав, подал я ему идею, и прибавил: - Удилища растут в лесу... В команду их нести нет никакого смысла, на речке их никто не украдет. И получается, никто нас, собственно, не видит, ничего про ловлю не узнает, ни о чем никому не скажет... Мы же - с рыбой!..
   Двух-трех лояльных, умных добровольцев-рыбаков я согласился поискать средь личного состава, намекнул, что мог бы с ними провести необходимый инструктаж, взять под контроль их дисциплину на реке, их стажировку...
   Старшина смотрел на рыбу, озадаченно поскреб в затылке. Он запрятал тройку штук в свой стол, оставшуюся кучку снова завернул в газету. Забравши сверток, приказал мне ждать и, звонко щелкая подковками сапог по доскам крашенного пола, вышел из кабинета.
   Вернулся минут через тридцать или тридцать пять с двумя рыбешками. Он спрятал в столе и этих, сказал, что засол офицерам понравился, что сушить плотву еще дольше они посчитали ненужным. Выразил неудовольствие Тарантова о том, что "про мою рыбалку" он с моим командиром взвода, старшим лейтенантом Рябцевым узнали самыми последними, но идея, в целом, вызывает интерес. Есть смысл "взглянуть-подумать", что из того получится, но вся организация работ по ловле рыбы удочкой в выходные дни должна быть исключительно на мне и непременно под мою ответственность. При этом лично мне необходимо было обязательно учесть то обстоятельство, что трое офицеров точки, во главе с ее командиром команды Тарантовым, "а также старшиной!.. - напомнил о себе Степан Тарасович, - тоже неотъемлемые члены воинского коллектива. Про них нужно помнить в первую очередь".
   - Есть помнить в первую очередь!.. - встал было я со стула, но Степан Тарасович разрешил сидеть.
   Далее мы сговорились, что рыбу, предназначенную офицерам и ему, дабы избежать различных слухов-толков по команде, я должен буду лично доставлять на их квартиры, что домашних "о моих визитах" все они предупредят сегодня же.
  
   Для меня, вне всякого сомнения, то время было самым замечательным за всю мою армейскую службу!
   Порою ощущалось даже нечто вроде упоения, нечто вроде величайшей гармоничности моего присутствия в том, неведомом стране поселке, состоявшем из полутора десятков деревянных трехквартирных домиков, единственного магазина в два окна, фельдшерского пункта на одно окно с красивой незамужней женщиной Полиной в белом чистеньком халате и столь же белоснежной шапочке; школы в четыре окна с тремя учителями и десятком ребятни начальных классов; неподалеку, под деревьями, - пекарня в три окна, где выпекали изумительнейший хлеб, батоны, замечательные сайки; бревенчатая баня на краю поселка, у реки (с парилкой, с вениками, с тазиками на скамьях), где в среду и четверг "помыв осуществляли" только женщины, по пятницам - мужское население, а по субботам, утром - сразу после стрельб и чистки наших автоматов АКМ - личный состав команды. Где на отшибе между елей и берез находился клуб на восемь окон; в нем по субботам, вечером, показывали фильм, а затем еще на целый час нам разрешались танцы. Где самым большим по объему зданием являлась, конечно же, наша казарма, примерно на двадцать окон - такая же бревенчатая, как все другие здания в поселке, такая же одноэтажная, с широким дощатым крыльцом-верандой, с флагом на его фронтоне, с большой широкой коньковой крышей над строением, покрытой шифером.
   При этом для реалистичного и беспристрастного отображения картинки, необходимо также сообщить о том, что с главной улицы поселка можно было видеть лишь верхушку крыши с трубами печного отопления из кирпича и, несколько в сторонке от нее, край флага - мельтешивший непонятным красным пятнышком поодаль в воздухе, особенно при ветреной погоде. Дело в том, что территорию казармы с отдельным зданием столовой и сараем окружал высокий дощатый зеленого цвета глухой забор метров более двухсот по каждой из его сторон, и общий вид "загадочного комплекса" в самом центре, в общем-то, довольно милого поселка представлялся несколько пугающим и странным. Комплекс вовсе не радовал глаз, но, видимо, на это никто из местных жителей давно уже не обращал внимания.
   Ворота казармы, согласно уставному положению, были всегда закрытыми. Однако рядом с ними, со двора, возвышалась утепленная сторожевая вышка с будкой наверху, и, в случае необходимости, часовой всегда мог позвонить-позвать дежурного.
   Также нужно указать - помимо парадного (главного) входа, в заборе, с тыловой стороны казармы, были еще ворота с калиткой. Именно эти ворота можно было считать рабочими. Они не охранялись, лишь запирались на ночь на засов. Через них вдоль собачьих вольеров я каждый вечер в будние дни приходил к проводникам "в дежурку" на согласование маршрутов поиска. Через них мы всей командой проходили на участок стрельб, находящийся чуть поодаль от "собачьей кухни" - домика в одно окно, в котором варили еду собакам. Через них караульные отделения шли "на службу" на объект, на его сторожевые вышки. Там, на объекте, за колючей проволокой, за длинным забором из бетонных плит рядами стояли больше трех сотен тяжелых армейских автомашин и примерно столько же стальных речных понтонов. Через них под руководством старшины мы иногда ходили по грибы, по ягоды как для команды, так и семей командиров. Через них "хозяин фермы" Вася Мачнев водил "на пастбище" корову. На лугу, напротив вольеров, он привязывал ее веревкой к колышку. В обед с ведром отправлялся ее доить, а вечером приводил обратно.
   Не гнушались тыльными воротами и офицеры во главе с самим капитаном Тарантовым и даже старшиной. Почти напротив них, через дорогу, находились их дома; в них, по соседству с семьями сержантского состава сверхсрочной службы, проживали и они. Через те ворота им было несравнимо ближе приходить на службу - не нужно было топать лишние десятки метров, огибая по периметру большую часть забора.
   Как я и полагал, идея оказалась вовсе не бессмысленной, не голословной, благо в магазинчике имелась леска, продавались рыболовные крючки, стальные щучьи поводки, которые у местных жителей не пользовались спросом вообще.
   Оказалось даже, что залежалась-"затоварилась" пара рыбацких сачков, по полтора рубля за штуку. Их пришлось незамедлительно приобрести, оснастить сосновыми черенками-палками.
   Пройдя по реке немножко за поселок, я неторопливо выбрал наилучшие места. По примеру деда Михаила, мы, в числе пяти или шести солдат (но с кем не помню), вкопали тоже пару ящиков из-под патронов для живцов, и три приличные по объему кадушки для прочей (уже промысловой) рыбы. Из пенопласта наточили поплавков, налили-накатали грузил, нарезали рогаток для живцовых удочек, набрали-накопали около сарая Васи едва ль не целое ведро червей, наловили на лугу кузнечиков...
   И, помнится, рыбалка в той, не тронутой никем из посторонних речке оказалась столь удачной, что поначалу становилось даже несколько не по себе. Охватывала даже оторопь от явного переизбытка рыбы, попадавшейся, можно сказать, при каждом забросе удочки. Какой там Житковский исток с его окуньками-плотвичками!.. Какие там озера с карасями!.. Получалось, сам предположить не мог такого изобилия! Уловы наши можно было исчислять не килограммами... Пудами!..
   Приведу в пример лишь пару-тройку весьма характерных случаев.
   Однажды мы, с моим единственным помощником рядовым Шарифовым из Казахстана, надумали попробовать ловить на перемет с насадкой "на кузнечика". За три с половиной часа рыбалки поймали двадцать четыре язя. Меньше чем на полтора килограмма не было ни одного.
   Однажды наудили семьдесят шесть плотвиц. От трехсот пятидесяти граммов - и почти до полкило. Штук пять попались граммов по шестьсот.
   Сумел-изготовил как-то блесну из сломанной столовой ложки. Поскольку спиннинга мы не имели, решил кидать ее просто так, с руки, с раскачки. Метров пятнадцать лески в левой руке... Правой - заброс!.. И тянешь на себя... Поразительным при этом оказалось то, что не случилось ни одной пустой проводки! Если при падении блесны на дно удара не было, то на выводе ее из глубины на берег - обязательно! Поймал в то утро одиннадцать щук, от килограмма до двух с половиной, пока какая-то громадина, которую не удержал, не затащила блесну в глубину, в коряги.
   Однажды на червя наудили тридцать шесть окуней - от полкила до килограмма. Шарифов к тому же поймал двух линей почти по полтора кг, налима - на два четыреста и три плотвицы, чуть ли не по килу.
   Поначалу оторопь брала и офицеров.
   У каждого был явный шок, когда до их сознанья доходило вдруг, что восемь-десять килограммов свежей, крупной, разнообразной рыбы - не всем им четверым (включая старшину), а - каждому из них!.. Что в среднем на неделю, это совсем немного!.. Что при этом о рыбе для рядового состава команды им беспокоиться не следует, поскольку та уже находится у Сердюка в столовой, на его разделочном столе, либо в холодильной установке.
   Помнится, что первым, как ни странно, растерялся сам Степан Тарасович. Говорил, что слишком уж много!.. Что столько негде хранить; и пришлось его учить ее засаливать, мариновать, сушить.
   Дней через семь или восемь он вдруг явился в офицерский кабинет взволнованный, разгоряченный. Сказал, что питание солдат речною рыбой является опасным и недопустимым. Уверял, что его супруга, Софья Леонидовна, едва не подавилась рыбной косточкой, и в этой связи ей дважды пришлось проглатывать хлебную корку. Строго заявил, что рацион питания для рядовых солдат продуман государством, что дополнять его опасной нестандартной пищей он, как старшина команды, не может, не имеет права.
   Все трое офицеров (фамилия второго лейтенанта была Скворцов, но имя я его уже не помню) во главе с Тарантовым, под руководством старшины, незамедлительно отправились в столовую запрещать речную рыбу. Я, поспешая следом, уже не сомневаясь, что провал столь эффективнейшего дела является отныне предрешенным, что здешней моей рыбалке, вне всяких сомнений, настал конец.
   Но Сердюк, однако, со свойственным ему спокойствием единственного повара на точке попросил их быть его гостями. Предложил перекусить, попробовать одно из рыбных блюд, приготовленное им по случаю дня рождения одного из солдат - литовца рядового Шмитаса.
   Я же, следует заметить, с утра был "гончим"; в такие дни мой завтрак, наряду с двумя часами сна, был для меня всегда смещенными "до моего прибытия со следа". Уже смирившись с обстоятельством, в ожидании строжайшего запрета рыбной ловли, решил позавтракать и я, расположившись рядом с офицерами за соседним столиком.
   Без суеты, без лишних слов, к немалому недоумению "гостей", Сергей поставил им на стол в тарелочках овсянку, которая предназначалась для команды утром, а также пюре гороха, уже готового к ужину. Затем из двух других эмалированных кастрюль достал-добавил всем по штуке рыбных котлет, облив их светловатым рыбным соусом, и запеченные в румяном тесте, разведенном на яйце, ровные продолговатые кусочки щуки, которые вдруг тоже оказались без единой косточки.
   Помнится, что всякий комментарий к данной ситуации, действительно, был бы, пожалуй, лишним.
   Еще в начале дегустации ошеломленный старшина, с немалым нежеланием признания полнейшего конфуза с его женой, был вынужден произнести вердикт, развеселивший и меня, и Сердюка, и офицеров: "Ну, если рыбные блюда в нашей столовой будут всегда таковыми, то, конечно же, любые возражения покажутся смешными, неуместными!.."
   Далее они, все вчетвером, записывали под диктовку Сердюка рецепты рыбной запеканки, рыбных котлет, заливного из щучьих голов, несколько вариантов филе, строганины, копчения, вяления, изготовления консервов и др. В тот же день от Васи-подсобника стало известно, что с добавлением рыбных вареных отходов в корма лучше несутся куры, более жадно едят поросята. Но это обстоятельство было уже второстепенным, не имеющим серьезного значения и, в общем-то, на тот момент не столь уж интересным.
   Главным для меня теперь являлось ощущение своей полезности и уважения на точке. Причем "полезность" та была не только неожиданной и остроумной, не только очевидной всем и каждому в команде!.. Ее действительно при случае, как говорится, ради шутки-прибаутки можно было даже предложить "попробовать", чтоб "оценить на вкус"!
   Офицеры, во главе с Тарантовым, даже начали здороваться со мной за руку, что с прочим рядовым составом ими, в общем-то, не столь уж и практиковалось. К тому же моя рыбалка на благо команды осуществлялась мною вовсе не "в зачет", а "в дополнение" к прежним моим обязанностям на точке, и это, вне сомнений, вызывало дополнительное уважение, пожалуй, всех без исключения солдат.
   Более того!.. О моей рыбалке стало вдруг известно продавщице Зинаиде, светло-рыженькой толстушке-говорунье, и ее подруге, фельдшеру Полине, жившей с нею по соседству.
   Оказалось, нашу "рыбацкую тайну" выдал им сам капитан Тарантов, заходивший в магазин с лейтенантом Скворцовым распить "чекушку" водки и "махнуть" по паре кружечек пивка. Он обещал обеим женщинам решить вопрос по рыбе и для них, но при этом взял с них слово, чтоб никаких "подарков", никакого "поощрения спиртным" с их стороны ни мне, ни старшине не будет.
   Узнав об этом, столь бесцеремонном, обещании и "непочтительных условиях" Таранова, старшина, конечно же, велел "реденько баловать и тех". Однако же в долгу пред командиром не остался. Он обязал меня, помимо "продавщицы" с "фельдшерицей", снабжать рыбешкой также хозяйку пекарни, некую Шурочку Заморенкову и весь ее коллектив, состоявший из двух, уже пожилых, помощниц. По сведеньям от часовых, наблюдавших с вышки за периметром забора, он явно ей симпатизировал, и, по-видимому, в тайне от своей супруги Софьи Леонидовны, имел с ней частые "близкие отношения".
   Впрочем, кто бы там чего ни говорил, ни требовал, но благодарные, радушные бабенки никогда без поощрения не отпускали и не брать их безобидные подарки было бы, наверное, глупее глупого.
   В магазине Зинаида, по обыкновению, давала горсть дешевеньких конфет и небольшой кулек печенья.
   Однако вскоре, как принес ей трех довольно жирных щук, язя и столь же здоровенного линя, предложила выпить пару стопочек ликера либо коньяка, припрятанных от покупателей в кладовке. Она шепнула-сообщила о распоряжении Тарантова относительно запрета нам со старшиной спиртного, но была уверена, что пара стопок для меня - молодого, умного, крепкого парня, - эта доза, как "капля в море". Я отказался, сославшись на то, что мне предстояла работа в канцелярии в присутствии Тарантова и командира взвода. Сказал, что могут почувствовать запах, рассердиться, отругать и даже наказать за выпивку. При этом, не желая показаться робким, боязливым, слишком уж зависимым от офицеров, договорился с ней, что обязательно зайду и выпью шестого числа в сентябре, в свой день рождения, будучи в так называемом законном увольнении.
   В пекарне Шурочка, как правило, совала в мой рюкзак буханку сдобного белого хлеба, который женщины пекли не "по стандарту" для солдат и прочих жителей поселка, а для себя. Вдобавок клали штуки три или четыре их замечательные сайки с хрустящей румяной корочкой.
   Хлебом и конфетами я всякий раз делился с Сердюком, со старшим сержантом Ранзистым, лицом и фигурой похожим на Жана Маре, известного французского киноактера, с Васей Мачневым, со своим напарником по рыбной ловле, рядовым Шарифовым и мн. другими. Впрочем, при желании, те же самые сайки за семь копеек можно было купить в магазине. Но, к сожалению, уже не теплые.
   Но особенно я ждал тех дней, когда случалась очередь поставки рыбы для Полины, хотя ей предложить взамен мне было совершенно нечего.
   От Зинаиды ей, конечно же, было известно о том, что я не стал выпивать ликер, коньяк в магазине. Тем не менее, однако, и она недели через три или четыре вдруг предложила угоститься стопочкою спирта, которым вдоволь располагала в здравпункте. Но, видимо, поняв-почувствовав - отказ мой неминуем, поспешила тотчас же сказать-прибавить, что у нее еще есть красное вино "Клубничная наливка", а на закуску - сыр, копченая колбаска и конфеты.
   Смутившись несравнимо больше, нежели она сама, помню, говорил ей то же самое, что Зинаиде. Что - нахожусь не в увольнении!.. Что предстоит общаться с командирами, со старшиной... Что - постоянно на виду. Поэтому - никак нельзя.
   Помнится, та улыбнулась мне с едва заметной удрученностью в глазах, сказала, что ей больше нечем отблагодарить меня.
   Я ж, в порыве внутреннего сострадания и крайнего негодования, что столь красивая, столь милая и молодая женщина одна, без мужа, в маленьком поселке, где для нее нет даже свободного мужика, сказал в ответ, что - совершенно не за что благодарить!.. И заявил-добавил, что рыбалка, видимо, мое призвание!.. Это мне необходимо говорить спасибо всем, кто забирает рыбу!
   Откуда было ей при этом догадаться, что ее благодарный, доверчивый взгляд, ее прелестная улыбка уже равнялись для меня приличной стопке крепкого спиртного, способной повлиять на ум-рассудок и до безумия всколыхнуть, взбудоражить чувства!
   Мы уже распрощались, и я уж было взялся за ручку двери, чтобы выйти из здравпункта, как снова раздались ее слова:
   - Александр, одну минуточку!.. - окликнула она, и продолжала: - От Зинаиды слышала, что в сентябре твой день рождения, ты будешь в увольнении...
   - Да. Обычно, отпускают. Обещал зайти к ней в магазин, чтоб выпить пару стопочек ликера или коньяка, - отозвался я. - Заодно их, видимо, необходимо будет называть прощальными. В начале октября - домой!..
   - Сколько лет исполнится? - спросила она.
   - Двадцать один.
   - Какой красивый возраст!.. - промолвила она и неожиданно сказала: - А давайте, Саша, соберемся в этот день у Зинаиды с ее мужем или у меня! Мы приготовим что-то вкусненькое для тебя. Немножко выпьем, посидим, попьем чайку, послушаем пластинки. Вот и будет наша благодарность на прощанье! Ведь мы с Зинаидой, можно считать, сдружились с тобой!
   "Боже, какое счастье!.. Полина приглашает в гости! Конечно же! Конечно!.." - пронзило мысли, словно молнией. При этом лично мне от часовых, дежуривших на вышке, не приходилось слышать, чтобы кто-то из солдат или иных мужчин поселка удосужился подобной чести.
   Больше для солидности я помолчал, стараясь показать, что напряженно размышляю над ответом, и поскорее согласился, выставив при этом личное свое условие, что коньяк с конфетами - за мной.
   Помню, как зажегся радостью взгляд ее карих, прелестнейших глаз, как вспыхнули-порозовели щеки. А ее чудесная улыбка снова будто начинала околдовывать рассудок, воздействуя как крепкое вино.
   Помню, как той же минутой назойливый образ Зои, обещавшей, что "будет ждать", вдруг разом потускнел, отпрянул в памяти куда-то в сторону, на задний план и будто скрылся-спрятался теперь уж где-то в глубине, вдали, за темной, как вуаль, полупрозрачной шторкой. При этом вместо обид на нее мне почему-то очень хотелось ото всей своей души желать ей удачи с тем самым Ларевым. А затем, еще минут через пяток-десяток, вдруг теплым, нежным ветерком подступило-нахлынуло совсем уж неожиданное чувство!.. Как ни удивительно, то было чувство величайшей благодарности по отношению к своей неверной девушке. Ведь, что ни говори, а именно она в ночь перед отправкой в армию сделала из меня мужчину. К тому же целых восемнадцать месяцев помогала мне "в моем служении Отечеству" своими письма-ми.
   Помню, что двадцать восьмого июля я заново начал зачеркивать в календарике числа. Но ориентиром был теперь не "дембель", а день моего рождения. Точнее - день приглашения Полиной в гости, угодивший, кстати говоря, на воскресенье.
   При этом мне с чего-то вскоре начало казаться, что приглашенье было вовсе не случайным и вовсе не столь спонтанным! Я стал детальнее припоминать ее слова, их интонацию, звучание, ее заметную взволнованность. Я вновь и вновь, десятки раз на дню, осмысливал-анализировал ее загоревшийся взгляд, ее улыбку. И, помню, с диким ужасом от предстоящего мне в день рождения счастья, вдруг до удивительного ясно начал понимать еще одно (второе!) назначение ее, в общем-то открытых, откровенных слов, когда она с улыбкой грусти говорила, что "ей больше нечем отблагодарить меня..."
   Впрочем, в этом неожиданном предположении можно было даже убедиться. Если догадка являлась верной, то ближе к сентябрю, примерно за недельку до указанного дня, мне непременно должна была поступить информация, что "вечеринка", "наше торжество" под каким-то из предлогов состоит-ся не у Зинаиды с ее мужем, а непременно на квартире у самой Полины.
   Собственно, чего бы там у них ни затевалось, но ликер, коньяк и килограмм конфет я закупил у Зинаиды следующим днем, чтобы ни у той, ни у другой не возникало никаких обратных намерений, чтоб не передумали с обещанным в мой день рожденья торжеством. Зинаиду попросил взять-захватить конфеты к ней домой, спиртное же забрал с собой, чтоб было с чем прийти-явиться в качестве виновника мероприятия. Обе поллитровки, чтобы не иметь проблем с их выносом-хранением в команде, я предусмотрительно запрятал за забором, с задней стороны вольеров, в заброшенной собачей конуре, давно уже заросшей частыми кустами мелкого, еще без плодов, рябинника, и травой-коровяком с желтоватыми цветочками на ее довольно высоких стеблях.
   Однако, в пределах недели после того, словно в насмешку над чем-то разумным, серьезным, святым (опять-таки при обстоятельствах рыбалки!) судьба свела меня еще с одной красавицей, приехавшей в поселок на каникулы.
   Помню, стояли жаркие дни, и к десяти часам температура воздуха на солнцепеке взмывала градусов почти до тридцати пяти. Встав пораньше, еще по холодку, я "махнул" весьма приличный поисковый круг, по окончании его прошел-пробрался меж огромных сучьев по стволу поваленной сосны на речке на ее другую сторону, вывел-"выбрал" рыбу, что "сидела" на живцовых удочках. Помнится, в тот день попались преимущественно окуни, весом несколько поменьше килограмма, и четыре столь же некрупные щучки. По ходу дела поместил весь тот улов в мешок из полиэтилена, всегда имевшийся в моем рыбацком рюкзаке, забросил его на спину и рыбу решил отнести на пекарню, к Шурочке.
   Я прошел по тропке грибников-охотников к плоту, перемещаемому с берега на берег с помощью ручной лебедки с тросом, чтобы переправиться на сторону поселка, как вдруг услышал странные, загадочные всплески выше по реке.
   Я снял-оставил на скамейке у плота рюкзак, прислушался.
   Всплески были действительно необычными. Они весьма напоминали "купание" огромных карпов во время нереста с их шумным всплеском на воде и в то же время были схожими с "плавлением" сомов на тихих, нешироких речках во время их любовных игрищ. Но поскольку в данном водоеме этой рыбы не водилось, оставалось лишь предполагать - "дурачилась-игра-ла", видимо, большая щука, килограммов десяти-двенадцати, если не побольше.
   Торопиться, собственно, мне было некуда. Все одно пришлось бы ждать проводника с собакой, которые, по всем прикидкам, находились километрах в четырех отсюда, то есть, если рассчитать по времени, в пределах тридцати минут, как минимум. Я обошел тропу подальше лесом, вышел-выбрался на нужную мне точку, затаив дыхание, пролез-прокрался сквозь кусты ольшаника...
   И вмиг остолбенев, боясь пошевельнуться, остановился-замер подле небольшого омута...
   На лужайке, на той стороне речушки лежали кеды, джинсы и велосипед. В воде, напротив участка лилий, почти на центре омута, я увидел голову в розовой, приплюснутой над козырьком, фуражке. Сначала, в какие-то доли секунды, было подумал, что купается какой-то юноша, как вдруг желтоватым отливом сверкнул под водой купальник, облегающий изящную фигурку девушки. Она, легонько шевеля в воде ногами, подплыла к одной из лилий и, как мне показалось, нюхала ее, возможно, еще не зная, что эти речные красавицы совершенно ничем не пахнут.
   Еще через мгновение я догадался-понял, что - это же... Лариса Габина!.. По мнению команды, первая красавица поселка, превзошедшая очарованием не только всех своих подруг, но даже саму Полину. По слухам, любимая дочка директорши школы и своего папаши - заведующего продуктовым складом на поселке. Что Лариса - будущий геолог, учится в каком-то ленинградском институте...
   И уже еще через секунду или две с нахлынувшим в груди волнением, в один момент представил в памяти, что в клуб на танцы она с подружками, когда они в каникулы съезжаются домой, приходит в выходные дни всегда. И с их приездом, с появленьем в клубе, у нас, солдат - и "молодых", и "дембелей" - по сути дела, снова праздник!.. Причем, ничуть не уступающий ни Первомаю, ни празднику Победы над фашизмом.
   Обычно, начиная с первых дней июня, часовые с вышки звонят-сообщают о приезде девушек дежурному солдату по команде. Тот тотчас информирует весь рядовой состав, и в выходные дни на танцах, после просмотра фильма, девушек встречают не одними лишь улыбками или "общей радостью поклонников", а с букетами, как правило, полевых цветов, добытыми либо с помощью Васи-подсобника, либо за забором, у лесочка, будучи, по факту, в самоволке. Цветы обычно прячутся вблизи от клуба - благо он почти в лесу - и строем, с песней, оба взвода (рядового состава в команде было сорок два человека, за минусом отпускников, часового, караульных и дежурного) под строгим взглядом офицера либо сержанта Ранзистого, их часто замещавшего, все, как один, шагают-маршируют к клубу без цветов.
   По слухам, еще до моего призыва, какой-то ушлый "молодой", наверно в силу неосведомленности (либо кто-то столь не слабо подшутил над ним), нарвал цветов для Ларисы Габиной в палисаде у самого Тарантова. За это он словил от "возмущенного до гнева" командира двое суток гауптвахты, а команде в этот злополучный день, после просмотра фильма, не разрешили остаться на танцах. С тех пор подобное "неуважение к начальству", а также к прочим палисадам жителей поселка более не повторялось.
   Впрочем, это был, пожалуй, единичный случай самоволки непосредственно в поселок. Мало того, что в поселке каждый солдат у всех на виду, но податься-то в нем, кроме как до магазина за конфетами и печеньем, в общем-то, было некуда. Девчата ни за что не соглашались на встречу с солдатом "один на один". И если в воскресные дни, во время увольнений и случалось у кого-то что-то похожее на встречу с девушкой, то не менее как "трое на трое" и непременно на центральной улице. При этом девчата обычно держались группкой, под ручку друг с дружкой. Нам же, солдатам, приходилось находиться либо сзади, либо по сторонам от них.
   Как правило, подобных групп на улице собиралось несколько и обязательно "по возрастам". С нами, "дембелями", к примеру, ходили девчата постарше - лет до девятнадцати. Новобранцам же - мы, "старики", называли их "молодыми", либо "салажатами" - доставалось к примеру общество самых юных. Этих мы звали "соплячками". Иногда им не было даже пятнадцати! Но и они, зачастую, острили-"языкастились" ничуть не слабее взрослых.
   Нужно также указать на то, что в поселке, в момент моей армейской службы, было девятнадцать девушек, включая пять "соплячек". И это - при шести парнях!.. Старшему было всего лишь пятнадцать.
   Непосредственно при мне четверым девчонкам исполнилось тогда шестнадцать - в этом возрасте им разрешалось приходить на танцы. С приходом "новеньких" в клуб каждой от нас, солдат, перепадало две-три шоколадки. На них мы сбрасывались, кажется, копейки по три либо по четыре.
   В общем, летом, в воскресные дни, по главной улице поселка, где приютились школа, магазин, медпункт и на отшибе клуб, под наблюденьем родителей из окон аж двенадцати домов, проходили совершенно безобидные гуляния солдат с девчатами. Лариса их не чуралась, но постоянно находилась меж подруг, обычно в центре группы. Недоступная, безответная на комплименты-реплики, стройная, спокойная, красивая, она, по-видимому, слушала лишь щебетанье девушек, при этом ее легкая, приятная улыбка еще больше украшала и без того на редкость удивительно прелестное лицо.
   Примерно так же держалась она и в клубе. Как и большинство подруг, не отвергала тех, кто приглашал ее на танец, но в отличие от них, беседу с кавалерами поддерживала редко - лишь по улыбке только можно было понять-догадаться, по нраву ей комплименты партнера или же нет. Ни слов, ни взгляда на него, ни пожатия ему руки - лишь только легкая улыбка!.. Либо - теплая, спокойная, либо - грустная, немножко утомленная.
   Мне лишь однажды довелось-случилось видеть ее рассерженной, и, по-видимому, даже в гневе.
   Как ни странно, "попал" Ранзистый... Он часто с ней танцевал, с ним-то и была она всегда приветливой, любезной. Он постоянно что-то ей шептал-рассказывал. Она его с любопытством слушала и разговаривала с ним. Порой на него поднимала глаза, одаривая улыбкой, и даже иногда смеялась, чуть обнажая, будто жемчужные, зубы.
   Что уж такого он мог ей сказать-"сморозить", для меня так и осталось навсегда загадкой, но только она вдруг сразу же изменилась в лице, прекратила с ним танцевать, секунды три или четыре смотрела на Ранзистого с недоумением и без улыбки. Затем едва уловимым движением плеч стряхнула с себя его ручищи и ушла, протиснувшись меж пар, в свободный угол около окна и сцены, где девчата собирались после каждого очередного танца.
   Оставшись в одиночестве в танцующей толпе, Ранзистый растерялся даже от внезапности конфуза. И теперь уж сам секунды три или четыре не знал, что делать в данной ситуации. Высокий, стройный, волевой, как я уже говорил о нем, похожий на Жана Маре, он стоял столбом средь пар, словно попавшийся жулик-воришка, и обескуражено смотрел по сторонам. Увидев меня, он подошел ко мне, уселся рядом на свободный стул, благо в то же самое мгновение пластинка кончилась и основная масса танцевавших стала расходиться по углам.
   Чтобы снять его заметную неловкость, я с полным безразличием спросил:
   - Чего?.. Отшила?..
   - Да, ну ее! Как не от мира этого!.. - отозвался он.
   - Бывает, - заметил я, отчего-то очень довольный поступком Ларисы. И, в оправдание ее, добавил: - Наверное, есть парень в Ленинграде...
   - Тогда сидела бы дома, нечего красоваться на танцах, - нашелся Ранзистый.
   - Тоже верно, - согласился я.
   Единственным недостатком Ларисы, как мне всегда представлялось в ту пору, было лишь то что слишком уж часто она меняла свои наряды, и все они, разумеется, были ей очень к лицу.
   То предстанет в сиреневом платье с красивой сверкающей брошью. То - в синем, с блестками и кружевным воротничком, то - в светло-голубом!.. То в белом брючном костюме, то в коричневом или зеленом, то в брюках и яркой розовой блузке под вязаной вручную кофточкой... Туфелькам ее, пожалуй, вообще не имелось числа! И черные, и белые, и серо-серебристые!.. На средних, низких, на высоких каблуках!.. Именно на ней впервые в жизни мне случилось видеть, что такое импортные джинсы на красивой, стройной девушке в сочетании с ее модельными туфлями на прелестном невысоком каблучке.
   Впрочем, как бы там ни было, я лично не горел желанием ни подойти к компании с Ларисой, никогда не приглашал ее на танец и старался даже не встречаться с нею взглядом. Кстати, последнее было исполнить сложнее всего. Взгляд был словно под воздействием магнита!.. Так и влекло его к ее фигурке, чтобы вновь и вновь увидеть ее лицо.
   Заметить также нужно то, что, соблюдая верность не столь уж симпатичной Зое, я, пожалуй, более шутки ради, еще на первом годе службы, сблизился-сдружился с дочкой самого Степана Тарасовича, с недавней еще "соплячкой". Ей мне как комсомольскому секретарю, тогда еще "не старику", но старшему по году, от коллектива точки пришлось вручать три шоколадки, поздравлять ее с приходом в клуб, на танцы. И то ли эта девчушка-малявка знала, что я нахожусь в подчинении ее папаши, то ли с того, что я на гуляньях в поселке перекинулся однажды с нею парой теплых слов, но в момент вручения тех самых шоколадок она сумела удержать меня за руку и с наивной детской простотой испуганно уставившись в мои глаза, спросила, нет ли на танцах моей постоянной партнерши. Мне, разумеется, пришлось сказать, что нет, однако, есть девушка Зоя, которая пишет мне письма и ждет из армии. "Это для меня совсем неважно!.." - обрадовалась та и, не стесняясь присутствия рядом целой толпы очевидцев, попросилась быть моей "подружкой в клубе", "моей постоянной партнершей".
   Помню, был крайне растроган столь смелой, столь откровенной просьбой этой пигалицы-"малолетки" в коротком, до коленей, платьице и, право, продолжительное время не знал, что нужно было говорить. Наконец, обдумав предложение и решив, что "не теряю ничего", при этом наше "клубное партнерство" могло быть даже чем-то занимательным, забавным, дал положительный ответ. Довольно нерешительно сказал ей: "Что ж, придется, видимо, узнать-попробовать, получится ли у меня? Достоин ли такой высокой чести..."
   О, как засияли, помнится, ее глаза! Как расплылись в счастливейшей улыбке ее слегка подкрашенные тоненькие губы! Мне показалось даже, что заулыбались все ее веснушки на излишне пухленьких щеках! Более того!.. Девчушка была слишком уж тоненькая и слишком низенькая для меня, хотя была обута в туфельки на каблуках. Она едва доставала макушкой мне до плеча, и можно было представить коротышку Штепселя с великаном Тарапунькой, танцующих вместе, в обнимку, к примеру, вальс. В то же время, помнится, солдаты сдвинули назад в кинозале стулья, освободив тем самым пространство для танцев, и кто-то на сцене, на столе, на радиоле уже поставил-включил пластинку.
   Наташа - так звали дочку старшины - сильно зардевшись лицом, но довольно-таки смело, подняла (точнее - опустила) мне на плечи свои довольно тонкие ручонки, и волей-неволей пришлось ее облапить-взять за талию, начать кружиться с нею в такт зазвучавшей музыке. Помню, все за нами с любопытством наблюдали, улыбались.
   Мы же с ней - нелишне будет сказано - довольно-таки быстро приспособились друг к другу. Я перестал бояться, что наступлю своими кирзовыми сапогами ей на туфельку; она - как мне казалось - вообще не опасалась ничего. Довольная, счастливая, она не сводила с меня благодарного взгляда, чем поначалу даже несколько меня смущала.
   Танец кончился. Но она, в отличие от большинства других девчат, даже не подумала отправиться в их угол меж окном и сценой, и продолжала стоять-оставаться рядом со мною, вновь готовая положить мне на плечи руки, вновь готовая, чтоб я опять облапил и держал ее за талию. Она увидела какую-то ворсинку около кармана гимнастерки и сняла ее, заботливо поправила какой-то из моих значков.
   Она не ушла от меня с окончаньем и второго танца, терпеливо дожидалась третьего. Столь подолгу я не уделял внимания ни одной из девушек!.. Обычно вообще предпочитал во время танцев сидеть на стуле в группе сослуживцев, так называемых "смотрящих", то есть наблюдающих за всеми теми, кто не поленился в это время танцевать. "Вот так влип-попался с шоколадками!.." - удивлялся я случайности, приведшей к столь нелепой, столь неловкой ситуации.
   Еще на первом танце, узнав, как меня зовут по отчеству, она спросила моего разрешения звать меня Сашей, на что опять был вынужден дать ей свое согласие. Сказала мне, что имя "Саша-Александр" ей нравятся больше всех иных мужских имен, что будущему своему ребенку - будь то девочка или мальчик - она непременно даст это имя.
   Спросила, из какой я области, из какого города, красивый ли мой городок? Красива ли моя подруга Зоя? Учится она или работает, сколько лет ей и давно ли дружим? О себе сказала, что перешла в девятый класс, что учится с подругами в гражданской школе при дивизионе, что ее оценки - лишь пятерки, что проживает в общежитии при интернате и домой приезжает только во время каникул. Призналась, что танцует со взрослым парнем первый раз и безумно счастлива, что именно со мной. Помнится, еще подумалось: "Ну, а если бы те злополучные шоколадки вместо меня вручал ей, к примеру, литовец Шмитас или грузин Робакидзе?.. Неужели кому-то из них говорила бы то же самое, предложив при этом дружбу и партнерство?"
   На этот вопрос она вдруг ответила в самом конце нашего третьего танца, предварительно сказав, что у нее есть брат Денис и старшая сестра Альбина. Брат - офицер-пограничник, служит на Дальнем Востоке, что он женился на учительнице Гале. Теперь у них есть маленький сынишка, которому всего лишь годик, они его назвали Юриком. Что сестра недавно тоже вышла замуж за сержанта срочной службы Мохова Валерия, служившего здесь же, в нашей команде, еще до моего призыва. Они живут теперь в огромном частном доме в городе Новочеркасске Ростовской области, у его родителей, и у них в огороде и палисаде растет виноград. Что - Альбина сейчас беременна, находится в декретном отпуске, а Валерий, муж ее, работает в милиции. И неожиданно добавила при этом, что повезло и ей!.. Ей даже не пришлось подходить ко мне, чтоб пригласить меня на танец, чтоб объясниться со мной! Что для нее столь удачное наше знакомство вовсе не является случайным, поскольку та мечтала-"думала" о нем уже почти два месяца.
   "Но я сегодня мог быть дежурным в команде?!" - помнится, воскликнул я в недоумении.
   "Тогда бы я не осталась в клубе и ушла домой! - отозвалась она и с улыбкою прибавила, что видела меня в колонне при подходе к клубу.
   "Но почему непременно мне столь великая честь?" - продолжал удивляться я.
   "Ты высокий, в меру симпатичный, интересный..." - перечислила она мои достоинства. И то ли в шутку, то ли в серьез неожиданно призналась: - "Пусть все девчата мне теперь завидуют!"
   "Да чем же интересный-то, Наташенька?!"
   "Не знай!.." - помнится, с восторженной беспечностью откликнулась она, умильно, по-матерински, глядя в мои глаза.
   После четвертого танца я, как можно с большей деликатностью, решил сказать, что не привык так много танцевать и хотел бы отдохнуть, присесть... Я не успел еще ей выразить свое намеренье, как она воскликнула: "Да, да!.. Разумеется..." - и первая пошла к свободным стульям, напрочь игнорируя девичий угол.
   Помню, мы с ней сели, и она, помимо всей ее нескончаемой болтовни, сказала мне, что даже сидеть и молчать со мною рядом ей столь же приятно, как и танцевать. Сказала, что может молча сидеть со мною сколько угодно и при этом ей нисколечко не будет скучно. Однако с этой искренней, по-детски милой, беззаботной болтовней и даже, порою, ее молчанием, как ни странно, все забавнее, все веселее становилось мне. Будто вдруг действительно возникла-появилась умненькая, искренняя, говорливая, как ручеек, подружка, с которой можно было поделиться чем-то очень сокровенным, личным!
   В тот же вечер к нам, сидевшим около стены на стульях, подошел один из "молодых", кажется, парнишка из Армении и пригласил "мою подружку" танцевать. "Не видно разве, что у меня уже имеется партнер, что я танцую только с ним?" - ошеломила она его и взяла своей ладошкой пальцы моей пятерни. Она какие-то мгновения молчала и, недовольная его присутствием вблизи от нас, заметила ему: "Кстати, мы с Александром заняты!.. У нас достаточно интимный разговор".
   Вскоре у нее фактически вошло в привычку держать мои пальцы в своей руке, и со стороны, наверно, наши отношения с Наташей походили прямо-таки "на любовь"!
   А еще недели через три-четыре я заметил, что наблюдение за нами (как девушек, так и солдат) стало вовсе не смешливым и вовсе не столь снисходительным. Я, пожалуй, назвал бы его теперь "весьма внимательным" и "крайне подозрительным". Лишь для Ларисы наши отношения не имели ровным счетом никакого интереса. Все та же безмятежность на лице, все та же теплая, спокойная улыбка!.. И - ноль эмоций!
   Правда, вдруг однажды, будто бы, случилось нечто необычное...
   Это было тем же годом, когда мы сдружились с Наташей, но ближе, опять-таки, к сентябрю!.. Поскольку, отлично помню, началу учебного года предшествовал еще один воскресный день - двадцать седьмое августа.
   Помнится, что мы с Наташей только-только сели отдохнуть, как вдруг ведущий солдат объявил-воскликнул: "В заключение сегодняшнего вечера - "белый танец!.."" И добавил: "Дамы, не стесняйтесь!.. Приглашайте, приглашайте кавалеров танцевать!.."
   Сразу после этих слов зазвучала восхитительная музыка (сюрприз-плас-тинка от ведущего) и, помнится, особенно великолепной в ней была мелодия аккордеона с флейтой.
   Большинство из девушек сразу же отправились из их угла к своим избранникам. Наблюдая в это время за Ларисой, я увидел вдруг ее поворот головы в нашу с Наташей сторону, ее смелый, пристальный взгляд на себе, и далее - в том не оставалось никаких сомнений - ею были сделаны два решительных шага по направлению к нам...
   Я ощутил-почувствовал при этом, как дернулись-сжались два моих пальца в ладошке Наташи. Она рывком поднялась со стула!.. Но в ту же секунду в зале выключился свет - и музыка оборвалась, умолкла.
   Возмущенные произошедшим, солдаты доставали спички, зажигалки. В зале появилось около десятка огоньков, тускло освещавших чьи-то лица. Раздался голос Ранзистого: "Команда, на выход - строиться!.." Я распрощался с Наташей, и вскоре колонна в свете луны уже подходила к парадным воротам казармы. В поселке вдруг снова зажегся свет, и по колонне вновь прошелся возмущенно-недовольный ропот.
   Помнится, меня насторожил и озадачил этот поступок Ларисы. Но ненадолго. Было вполне возможно, что шла она к сержанту Александрову, сидевшему со мною рядом, справа от меня. Решил, на всякий случай, на следующих танцах внимательнее присмотреться к ней, а также и к нему.
   Но 27-го августа на танцах Ларисы не было.
   Наташа неожиданно сказала, что она уехала. Ее каникулы закончились.
   При этом можно было полагать, что фактически закончились каникулы не только у студенток, но у школьниц тоже. Последний танец снова был объявлен "белым", и Наташа тотчас поднялась со стула, чтобы пригласить меня.
   Помню, зазвучала та же самая сюрприз-пластинка с незнакомой мне прекрасной музыкой. Мне кажется, название мелодии "Вечерний блюз". Но далее по радио, по телевиденью услышать мне ее не доводилось, поэтому сегодня в том особо не уверен. По окончании танца Наташа просила меня наклониться, чтобы шепнуть на ухо мне о чем-то очень деликатном, но вместо этого хитрюга чмокнула-поцеловала на прощанье в щеку. Призналась, что это был первый ее поцелуй "настоящего взрослого" парня.
   Помнится, что, по ее примеру, еще две девушки осмелились и чмокнули своих партнеров.
   Тем же вечером танцы в тот год закончились. Из-за пятерых девчонок-школьниц, приезжавших осенью-зимою на каникулы, устраивать, конечно же, их не имело смысла. Прекратились девичьи гуляния в поселке. Даже в кино, с приездом домой, они ходили вместе с их родителями засветло, на первый (дневной) сеанс, начинавшийся в четырнадцать часов. Мы же - строем, с песней, - отправлялись на второй, вечерний (он же и последний), начинавшийся в половине шестого вечера. После фильма - сразу же в казарму. Там, по крайней мере, можно было почитать в учебном классе книжку, написать что-нибудь интересное Зое.
   На следующий год, десятого июня, четырнадцать девчонок собрались-прошлись по улице, и вечером того же дня, по окончании "солдатского" сеанса, явились к клубу. Глянув из зала в окно, я не обнаружил ни Ларисы, ни Наташи, и посчитал необязательным, наряду с большинством "стариков"-сослуживцев, выходить их встречать на улицу. Солдаты-новобранцы как раз вручали девушкам цветы, какой-то из "соплюх" преподнесли-отдали шоколадки.
   Мы же, старшие, из числа теперь уж "дембелей" тем временем успели в зале сдвинуть-отнести скамейки, стулья подальше назад, расширив для танцев пространство. На сцене рядом с киноэкраном возник-появился стол, на нем - радиола, и кто-то из солдат, решивший стать, как ныне говорят, "ди-джеем", уже рассматривал названия пластинок. Закончив возню со стульями и со скамейками, мы с сержантом Александровым, с Ранзистым и, кажется, что был еще с нами Сергей Сердюк, расположились-встали около стены, напротив входных дверей, чтоб не мешаться остальным и чтобы можно было наблюдать за дисциплиной каждого солдата.
   И вот торжественный момент настал, в дверях появились девушки. Они довольно смело проходили в зал, приветливо всем улыбались, говорили "здрастте" и направлялись в угол меж окном и сценой. Там, на подоконнике, уже откуда-то взялось их небольшое зеркало и, помнится, что трое или четверо из девушек уже старались заглянуть в него, поправить кучерявинки причесок. Лишь самая последняя из всех, довольно стройная, смазливая блондинка с завитым хвостом волос, с небрежной челочкой на лбу, войдя, остановилась около двери и терпеливо старалась кого-то найти-увидеть средь нашей однообразной братии. Отлично помню, что залюбовался даже темно-лиловым брючным ее костюмом с белым кружевным воротничком, ее лиловыми, на каблуке, туфлями и уже хотел спросить Ранзистого "кто таковая?", как та, с улыбкой, смело зашагала в нашу сторону, и я все больше-больше начал понимать, пожалуй, непосредственно ко мне! Что-то слишком уж знакомое было в ее походке, во взгляде, в улыбке... Затем уловил знакомый аромат духов...
   "Наташка!.. Да неужели ты? Но ты же красавицей стала!.." - помню, вырвался мой возглас.
   Та с ходу чмокнула меня в щеку, тотчас же приблизила к моим губам свою довольно аккуратненькую щечку, и мне пришлось поцеловать ее.
   Помню, как пальцы моей руки вдруг оказались в ее ладошке; мы сразу же пошли к свободным стульям, находившимся неподалеку, и там уселись. Наташа рассказала, что закончила девятый класс лишь на пятерки, и что серьезно думает теперь о золотой медали, что брат ее, Денис, стал старшим лейтенантом, что получил какой-то орден за поимку нарушителя границы, что у Альбины - девочка, похожа "как две капли" на Валерия. Назвали малышку Оленькой. Его родители подарили им машину "Жигули", Альбине - очень дорогое ожерелье.
   Спросила: "Пишет ли Зоя?".
   На всякий случай, отвечал, что да, что ждет, хотя уж более двух недель, как бегал на след собакам.
   Затем мы танцевали. Она, счастливая, о чем-то продолжала щебетать, чему-то беспрестанно улыбалась, старалась чаще встретиться со мною взглядом. Я что-то отвечал и улыбался ей, и даже, пожалуй, любезничал с нею. Отлично помню, как выдал-выразил ей мысль о том, что "из милого прелест-ного утенка" она становится прекрасной белой лебедью! Лицо Наташи вспыхнуло-зарделось, она пытливо глянула в мои глаза и, наверно, более минуты мы танцевали молча. Всю ту минуту она чему-то чуть заметно улыбалась.
   Лариса же, еще с тремя ее подругами-студентками, приехала-явилась в клуб неделей позже, и первым сумел-умудрился ее пригласить на танец мой друг и мой помощник по рыбной ловле рядовой Шарифов (не помню ныне уж ни имени его, ни отчества!..) В тот день она танцевала с литовцем Шмитасом, с рядовым Яртымом из Одессы, с "молодым" парнишкой из Уфы, и мн. другими. И было то же самое, что прежде: ее спокойная, красивая улыбка - и ноль эмоций!.. Я не увидел, чтоб она следила взглядом за сержантом Александровым. Я не увидел также, чтоб она хоть раз остановила взгляд на нас с Наташей. Ни тогда, когда мы с ней сидели, ни тогда, когда мы с нею танцевали. "Наверное, в тот день была какая-то случайность", - подумал я, стараясь вспомнить, кто же еще из солдат мог находиться в тот момент на той же линии или же, быть может, чуточку от нас в сторонке.
   Помнится, мне не терпелось подшепнуть ведущему, чтоб объявил и в этот вечер "белый танец"! Но в присутствии Наташи сделать этого мне было совершенно невозможно. Подобное ей было бы, по меньшей мере, непонятным, странным.
  
   ...Бесшумно подгребая под себя руками и колыхая в воде ногами, Лариса продолжала оставаться около цветка, и я вдруг остро ощутил, что девушка вот-вот почувствует мой взгляд, мое присутствие. При этом отступить-отпрянуть назад, в кустарник, мне было совершенно невозможно - хруст сушняка под сапогами, шорох ветвей ольшаника одной секундой привлекут внимание, насторожат, возможно, могут испугать ее. Она бы тотчас же меня увидела, и было бы чрезвычайно стыдно, очень неприлично подсматривать за девушкой во время ее купания.
   Мне нужно было срочно действовать на упреждение, и я, как можно более спокойно, ей сказал:
   - Вот вам и раз!.. Подкрался, чтобы выследить-увидеть щуку. А оказалось девушка. К тому же, удивительно красивая!
   Конечно же, Лариса не ждала присутствия на берегу солдата. Ее глаза смотрели на меня испуганно, настороженно. Мне даже показалось, что в какой-то миг она отпрянула к другому берегу, стараясь уберечься от опасности, при этом не могла произнести ни слова. Воспользовавшись той ее заминкой, я успел сказать-добавить: - "Уж извини, пожалуйста, что ненароком напугал!"
   Но несколько секунд спустя, держась в воде все подле той же лилии, она заметно успокоилась, улыбка появилась на ее очаровательном лице, и тихим, чудным голоском, красиво прозвучавшим над рекой, отозвалась:
   - Здравствуй-здравствуй, Александр! Что ж, раз случай свел, придется нам с тобой знакомиться. - И неожиданно спросила: - Но сам, какой судьбою на реке?
   Я сказал, что тоже знаю, как ее зовут. Назвал ее по имени, заметил, что на удивление красиво и оно.
   В двух словах сказал, что вот уж более двух месяцев, как бегаю на след собакам, и мой основной маршрут пролегает здесь, по правому берегу речки, где мы с рядовым Шарифовым, помимо службы, удим для команды рыбу. Сообщил, что минут через пятнадцать-двадцать меня найдет-догонит хитрая и злобная собака Катька с ее проводником, сержантом сверхсрочной службы Иваном Сафоновым, и это будет подтверждением моих правдивых слов.
   Тем временем Лариса, забавно (по собачьи) подгребая под себя руками и шевеля в воде ногами, довольно близко подплыла к местечку, где вынужден был оставаться я, и мне вдруг показалось, что она могла бы даже выбраться ко мне на берег, не окажись он обрывом-ступенькой с глубоким дном, к тому же поросшим крапивой и еще какой-то кустистой колючей травой с маленькими синими цветочками. Держась совсем неподалеку от меня, она с улыбкой слушала мою бесхитростную болтовню, смотрела снизу вверх в мои глаза, и я увидел, что купальник, облегающий ее изящную фигуру, был вовсе не желтоватым, а золотистым, будто в мелких, едва различимых чешуйках.
   - Значит, Катька Ивана Сафонова стала виновницей нашей встречи? - с открытой, доверительной улыбкой сказала она.
   - Пожалуй, следует считать, что все ж таки - рыбалка!.. - ответил я, и пояснил: - Не будь ее, мне незачем было бы приходить к реке. Ведь в поселок, в принципе, можно попасть с любой другой стороны.
   - А рыба поймалась?
   - Да, - не без гордости отозвался я. - Когда решил сходить-взглянуть на щуку, ее оставил в рюкзаке на переправе.
   - А можно ее посмотреть?
   - Конечно.
   - Саша, я сейчас оденусь, и через минуту буду около плота.
   - Постараюсь оказаться там немножко раньше и с великим удовольствием вас непременно подожду, - помнится, последовал мой примитивный, несуразный комплимент.
   О, помнится, как, выйдя из кустов на тропку, с какою скоростью я припустился к переправе! С какою быстротой крутил рукоятку ручной лебедки, перегоняя плот к другому берегу, благо расстояние от берега до берега было метров около восьми. С каким испугом стал поглядывать на стрелки ручных часов, когда те принялись отсчитывать уже четвертую минуту. О, как отпустило-отлегло в груди, когда в рубашке, в джинсах, в кедах вдруг предстала около кустов ольшаника Лариса и, ведя велосипед, с улыбкой направлялась по уклону берега ко мне.
   Помню, сразу поспешил навстречу, и вскоре мы оказались рядом. Она приветливо подала мне руку, и мне пришлось ее легонечко пожать в своей широкой, грубоватой пятерне.
   Затем я развязал рюкзак, поднял верхний край мешка - из черной, будто уголь, но на редкость прочной пленки из полиэтилена, - расправил его края, чтоб можно было заглянуть в него. Но в мешке, как оказалось, было видно плохо, и я, чтоб показать улов во всей его красе, вывалил всю рыбу на траву. Помню, было девять крупных окуней, четыре щучки. Общий вес - примерно, килограммов около двенадцати. Добрая часть рыбы была еще живой: щуки разевали пасти, шевелили жабрами. А пара или тройка окуней даже стала прыгать, кувыркаться на траве.
   - Такая большая рыба водится в нашей речке? - с удивлением воскликнула Лариса.
   - На сей раз это средненький улов, - заметил я. - В ней можно наудить сколько угодно. В воскресные дни мы, с моим помощником Шарифовым, обычно ловим килограммов тридцать. Причем, за утро!..
   - Я тоже хочу поймать несколько крупных рыб, - услышал вдруг просьбу Ларисы.
   - Собственно, никаких проблем!.. - бойко отозвался я, и, крайне осторожно, от волнения смущаясь, путаясь в своих словах и выражениях, добавил, что, взамен Шарифова, предложил бы ей со мной партнерство на рыбалке и, желательно, в какой-то из ближайших выходных.
   Помнится, сказал - и тотчас испугался своего столь откровенного, столь дерзостного предложения. Мне показалось, что вот-вот с секунды на секунду взгляд Ларисы вспыхнет тем же гневным огоньком, каким не столь давно она ошпарила Ранзистого, и что еще через мгновение она и в этот раз вдруг молча повернется и уйдет, шагая прочь вверх по бугру, по направлению к поселку, уводя за руль свой голубой велосипед. Я был, похоже, немало смущен и начал уже краснеть от своих излишне смелых, необдуманных, поспешных слов, но уже еще секунды через три или четыре вдруг прозвучал ее спокойный, неожиданный вопрос: "Куда, в какое время мне нужно будет прийти на реку в ближайшее воскресенье?"
   Все еще не веря в полной мере в то, что довелось услышать, я сказал, что лучше всего сюда же, к плоту, поскольку нам необходимо будет переправиться через реку. Сказал, что буду ждать ее к семи часам утра.
   - Я обязательно приду сюда в воскресенье, в семь, - сказала она и спросила, нужно ли будет взять ей на рыбалку что-нибудь из съестного. Завтрак, термос с чаем?.. А также - зонтик или дождевик на случай непогоды.
   Помню, под каким-то странным наваждением выразил свою уверенность в том, что погода будет исключительно благоприятной, и просил лишь об одном, чтоб не забыла емкую, прочную сумку либо мешок для пойманной ею рыбы.
   Лариса сказала, что с нетерпением будет ждать предстоящего выходного дня.
   В восторге от этих слов я спросил, могу ли подарить ей пару-тройку рыб "на ушку" и чтобы, как говорится, пожарить.
   - Почему бы нет? Вот удивлю родителей! - согласилась она, немного подумав и чему-то вдруг улыбнувшись, добавила: - Особенно обрадуется мама.
   Двух щук, трех окуней, что были покрупнее, я снова отправил в мешок. Завязал-скрутил его, зажал-пристроил под "державкой" на багажнике ее велосипеда.
   Остальную рыбу пришлось положить обратно себе в рюкзак. Но - теперь уже без пленки. И это, кстати говоря, предполагало обязательную стирку рюкзака, иначе тот на следующий день имел бы очень неприятный запах.
   Определившись, наконец-то, с рыбой, мы неторопливо подались к скамейке у плота - от нее уводила тропа на бугор, в поселок.
   Лариса неожиданно сказала, что завтра меня дождется "со следа", чтоб возвратить мешок.
   Я отвечал, что буду очень рад опять увидеть ее. Что постараюсь быть на этом месте полдевятого, не позже, и осторожно намекнул, что для меня мешок не столь уж важная проблема.
   - Именно то же самое я имела в виду, - был тихий ее ответ, с загадочной недоговоренностью.
   Затем она чему-то с грустью улыбнулась, и, глядя прямо в мои глаза, призналась:
   - Ведь я надеяться-то перестала, что нам однажды доведется встретиться, поговорить!
   - Я глаз с вас не сводил, Лариса! - поспешно отозвался я.
   - Мне кажется, я это чувствовала, знала! Ой, надо же, как странно все случилось!.. - тихонечко воскликнула она и продолжала: - Ведь я сама хотела подойти к тебе, пригласить на танец! Помнишь, в прошлом году... Когда погасили свет.
   - Я в тот вечер глазам своим не верил!.. Целую неделю мысль не оставляла: "неужели шла ко мне?"
   - И Наташа всегда с тобой!.. - Лариса на какой-то миг запнулась, подыскивая нужные слова, и продолжала: - Девчонка становится взрослой, красивой. Она, конечно же, откажется что-либо понимать! Расстроится, обидится. Мне станет очень неудобно перед ней!
   - Она - не более как подруга! - воскликнул я. - Мы с ней условились-договорились, чтоб не иметь никаких иллюзий. Я ей сказал, что на гражданке у меня есть девушка, которая мне пишет письма, ждет из армии.
   - Саша, она влюбилась!.. Это же видно!
   Немного помолчав-подумав, Лариса попросила ни о чем не говорить Наташе. Сказала, что в клуб она отныне не придет, что у нее теперь нет ни малейшего желания танцевать с другими. Что для нее - вполне достаточно лишь наших встреч на этой речке, подальше от посторонних глаз.
   Мы неторопливо поднимались на бугор, и Лариса сказала, что двадцать девятого августа ей нужно будет ехать на учебу в Ленинград. Но зато отныне у нее - почти аж три недели наших встреч. То есть полных две с половиной недели неизъяснимого словами счастья.
   Затем ее взгляд ускользнул куда-то в сторону плота, и она, зардевшись вдруг лицом, одновременно запросто и очень неожиданно сказала, что двадцать седьмого, двадцать восьмого августа в субботу, в воскресенье, у нее появится возможность поделиться этим счастьем и со мной.
   Помнится, лишь несколько секунд спустя я в полной мере начал понимать-осознавать ее последние слова. К тому же - при ее внезапно вспыхнувших, как зарево, щеках, они навряд ли могли иметь какой-нибудь иной, альтернативный вариант в их смысловом значении. Помнится, вдруг стало постепенно доходить до головы, что смысл ее последних этих слов мог заключаться исключительно в одном, в единственном их понимании!.. Мне были неожиданно обещаны самые близкие с ней отношения, и в том, пожалуй, не могло быть никаких сомнений.
   "Если я правильно понял..." - нерешительно начал я, еще не зная, что и говорить.
   "Саша, ты понял все правильно. Именно это имела в виду", - тотчас же отозвалась она, довольно торопливо, опять вдруг вспыхнув-покраснев.
   Я, похоже крепко покрасневши сам, сказал: "Лариса, я буду ждать указанного дня и постараюсь сделать все, что от меня зависит".
   "Благодарю! - отозвалась она и, чему-то чуть заметно улыбнувшись, доверительно добавила: - А уж там увидим, что нам уготовано судьбой".
   Пред краем склона берега, чтоб не было нас видно из поселка, Лариса встала и сказала, что на этом месте нам необходимо распрощаться. С улыбкою призналась, что если ей удастся сегодня уснуть, то это, вне всяких сомнений, будет самый счастливый сон во всей ее жизни. Она подала мне руку, чтоб я пожал ее и, глядя в мои глаза, сказала: "До свидания, Саша! До завтра!.." Уводя велосипед, она пошла по тропке на бугор, и мне осталось лишь смотреть ей вслед, не отрывая взгляда от ее изящной фигурки.
   На бугре она с улыбкой обернулась, прикоснулась ладошкой к губам и, помахав мне на прощание рукой, послала свой воздушный поцелуй.
   Помнится, я улыбнулся тоже, приветливо помахавши ей.
   Когда она исчезла-скрылась за бугром, мною снова, как в момент признания Светланы на Оке, едва ли не до кома в горле, едва ли не до боли в мышцах, овладело то же самое шальное, непривычно-трепетное чувство, которое, как мне тогда казалось, было пожалуй сродни какому-то короткому, но нестерпимому порыву вдохновения, либо небольшому помешательству ума. Вновь, помнится, хотелось высоко подпрыгнуть, полететь, броситься-упасть на землю, кубарем скатиться по откосу, поваляться на траве, о чем-то закричать, взирая в высь, на небеса, и куда-то быстро-быстро побежать, по мере вселявшихся непомерных сил. Вновь чувство ни с чем не сравнимой радости распирало душу, грудь, и это состояние, как и тогда, четыре года назад, не было одномоментной вспышкой, взрывом... Оно, как там, на Житковском яру, вселялось внутри надежно, прочно.
   В какой-то миг при этом (видимо, от беспредельной радости) мне даже показалось, что Лариса - это и есть Светлана!.. Но только взрослая и от чего-то ставшая голубоглазой. В них, вне сомнений, было что-то очень общее, очень схожее, но незаметное, неуловимое! Мне даже неожиданно почудилось тогда, что вдруг услышал слова Светланы: "Вот, Саша, мы и повстречались!.." Помнится, что даже испугался той (невидимой!) их в чем-то схожести, побоявшись вдруг однажды ненароком перепутать имена. Однако опасение столь незначительной оплошности, помнится, было совсем недолгим, и оно не очень-то обеспокоило. Чувство предстоящего мне счастья побеждало все мое былое-прошлое окончательно, бесповоротно.
   Помнится, что с величайшим ликованием в душе спустился вниз, к плоту. Снял с плеча, оставил на скамье рюкзак и, склонившись над водой, старался повнимательней увидеть-рассмотреть свою физиономию. Но так и не найдя в ней ничего особо интересного, пришлось ополоснуть-умыть лицо и терпеливо продолжать ходить-гулять вдоль речки, дожидаясь Катьку. Глядя на меня своими черными, как бусины, глазами, она с минуты на минуту должна была негромко злобно зарычать с другого берега.
   На следующий день, примерно двадцать-двадцать пять минут десятого, я, с очередным уловом в рюкзаке, был около плота. Лариса, сидя на скамейке, уже ждала и улыбалась мне. Она была в красивой белой блузке, в светлых сиреневых брюках, в серых туфельках на низком каблуке. В руках она держала сетку-"авоську"; в ней был виден свернутый в рулончик мой мешок и что-то еще в бумаге. Я переплыл реку, и Лариса встала, подошла ко мне. Мы поздоровались, и мне, как и вчера, еще раз посчастливилось пожать ее прелестную ладошку в своей большой, корявой пятерне.
   Я сказал, что старался получше запутать след. Что сержанта Павлюка, с его Тайфуном, нужно ждать теперь не ранее, как через сорок-сорок пять минут, и глянул на часы.
   Лариса с улыбкой, сказала, что мать и папа были нескончаемо удивлены "ее уловом", особенно обрадовалась мама. Она нажарила рыбы, сварила очень вкусную уху, а для меня напекла пирожков. Расположившись снова на скамейке, Лариса достала-развернула сверток, в нем оказались пирожки. "Здесь с мясом, с повидлом, с грибами, с капустой, с луком... Они еще теплые. Бери их, пробуй! - просила она и журчащим тихим голоском добавила: - Мама просила узнать, какие из них мне понравятся больше".
   Волей-неволей мне приходилось брать-поедать пирожки, и, нужно отметить, все они оказались на редкость вкусными. Мне пришлось нахваливать буквально каждый пирожок, я назвал ее маму кудесником кулинарного дела. Лариса, наблюдая, как я ем, была весьма довольна отзывом. И помню, что ее улыбка, ее открытый, сияющий радостью взгляд дали мне немалый повод думать-озадачиться о том, что пирожки-то все же делала-пекла она сама.
   Затем она хотела возвратить мешок. Сказала, что мама его помыла и просушила. Но я, в порыве величайшей благодарности за пирожки, а также за присутствие Ларисы рядом, советовал не торопиться "с возвращением мешка". Предложил, конечно же, с согласия ее родителей, за эти дни, пока имеется для нас возможность встреч, взять рыбы у меня еще хотя бы килограммов сорок, сорок пять! Советовал, как можно больше наморозить тушек в холодильнике, заложить в стеклянных банках в маринаде, наварить в скороварке консервов, заготовить строганины, фарша для котлет. В общем, постараться запастись им на зиму, как говорится нами, рыбаками, "под завязку". При этом в случае необходимости, мог сообщить им рецептуру маринада, а также пару-тройку собственных секретов варки превосходнейших консервов. Помню, у Ларисы не было какого-либо повода, чтоб отказаться от предложенной услуги. Вновь послышались ее премилые слова: "А почему бы нет?", и мне, как и вчера, с немалым удовольствием, пришлось извлечь из рюкзака трех щук и пару окуней, сунуть их теперь уже "в ее мешок", который поскорей определил в "авоську".
   Далее, чтоб не было упущено впустую ни секунды времени, мы договорились прогуляться у реки и, поскорей оставив нашу рыбу на скамейке, неторопливо подались-отправились по косогору на бугор, обходя разросшийся на нем ольшаник. За время этого пути Лариса успела мне поведать-расска-зать, что она единственный ребенок у родителей, что отец ее на год и восемь месяцев старше мамы, что они безумно любят друг в друга. Что родилась она в тот самый день, когда ее маме исполнилось девятнадцать, что день рождения у них седьмого марта и отцу приходится их поздравлять, дарить обеим подарки в течение двух дней подряд. Что она, как и ее родители, очень любит читать, но последние три года ей, как говорится, достается лишь "зубрить" основы геологии и гидрологии, и это оказалось не столь уж интересным делом. Что их семья из города Дзержинска Горьковской (ныне Нижегородской) области. Там проживают две ее бабушки и двое дедушек - мамины и папины родители. Что дедушка по отцовской линии - руководитель цеха тамошнего оборонного завода. Другой, по линии мамы, - один из лучших фрезеровщиков-универсалов. Он имеет звание ударника коммунистического труда, не столь давно ему вручили орден. Его портрет теперь на районной Доске почета. Одна из бабушек, его супруга - модная швея. Мамина мама тоже директор школы. Обе выглядят довольно молодо и продолжают работать, несмотря на их пенсионный возраст. Они родили маму с папой тоже в девятнадцать лет.
   Сообщила, что сюда, в поселок, ее родители приехали работать сразу после окончания учебы в ВУЗах по путевке комсомола, под девизом "Комсомолец - там, где трудно!", будучи кандидатами в члены КПСС. Что в нем они прожили двадцать лет, и поначалу мама ее была пионервожатой в здешней начальной школе. Сейчас она директор. Но детишек стало значительно меньше, нежели было тогда. Рассказала, что в ту пору их поселок заселялся молодыми семейными парами и только по путевкам комсомола, согласованным с обкомом партии. Поведала, что с поселенцами подписывался договор на здешние работы не менее как на пять лет, им сразу же выделялось жилье. Что жители поселка продлевают этот договор уже в четвертый раз. Но поколению их детей в поселке нет никакой перспективы, поэтому вся молодежь, окончив школу, старается устроиться на стороне.
   Я рассказал о себе, что мать с отцом развелись, когда мне было около двух лет. Они разъехались по разным сторонам района, у них обоих другие семьи, и тоже имеются дети. Я же прижился-остался в неком городишке Меленки с дедом, с бабкой, которые, собственно, стали мне вместо родителей. Они проживают в домике на три окна, требующем ремонта. Во дворе за забором - сарай, колодец, огород и небольшой участок под картошкой. Оба ныне на пенсии. Бабуля каждый год откармливает поросенка, торгует на рынке луком, огурцами, рассадой капусты, редиской, клубникой. Дед фронтовик, участник трех войн, майор. После войны - работник райкома партии. Любитель выпить самогонки, водки, и большой охотник поболтать. По пьянке может целый день беседовать с самим собой. Сказал, что имею уже три года трудового стажа; два года - на заводе в Меленках, год - на шахте "Южная" в г. Шахты Ростовской области. Закончил там вечернюю среднюю школу. Сказал, что постараюсь поступить в какой-нибудь гуманитарный институт, поскольку добросовестно учил литературу, русский, даже имею несколько публикаций в газете.
   Помнится, Лариса попросила рассказать ей о профессии шахтера, и пришлось дать информацию о том, что такое подъемная "шахтная клеть", "проходка", штреки, "штыба", угольные пласты. Что "коза" - такой вагончик, который, с помощью троса на барабане лебедки, возит людей по уклонам шахт. Что под землей, на глубине почти полкилометра, работает буфет, где продаются чебуреки - крупные обжаренные пироги с бараньим мясом.
   Пришлось рассказывать, что проживал не в шахтном общежитии, а на селе на квартире в частном доме у одной весьма начитанной и умненькой старушки. Что до проходной - не более трех с половиной сотен метров: достаточно лишь было перейти железную дорогу рядом с высоченным шахтным терриконом.
   Лариса рассказала, что ей приходится жить в общежитии. Что в комнате их три девушки, все с одного курса и с одного факультета. Они сдружились, стали неразлучными подругами. Вместе ездят по музеям, ходят в театры, в кино. Были в Эрмитаже, в Петергофе, в Кронштадте, в Исакиевском Соборе, в Царском Селе. Были около "Авроры" на Неве, видели подъем мостов, шедшие по реке большие морские суда, белые ленинградские ночи. Что в Ленинграде очень интересно. Кругом приветливые люди, но все равно порой так хочется к родителям, что хоть бросай учебу, убегай на поезд - и домой!..
   Я сказал, что мне такое состояние весьма, весьма знакомо.
   Помнится, что мы спустились по пригорку к омуту, на котором нас столь удивительно свела судьба. На нем, как и вчера, чуть ближе к правой стороне, красовались лилии. При этом наши взгляды на мгновенье встретились, и мы, смущенные друг перед другом некой нестандартностью знакомства, улыбнулись той, оставшейся теперь лишь между нами, тайне. Помнится, в какие-то секунды этого мгновения мы с Ларисой молча любовались речкой, и мне нестерпимо хотелось взять ее руку, коснуться ее губами. Чувство величайшей нежности то и дело нестерпимо вдруг овладевало мной. Но каким-то чудом мне удавалось сдерживать порывы и не показать той постоянно подступавшей слабости.
   Мы снова пошли по берегу, и Лариса снова что-то щебетала о своих подругах в Ленинграде. О том, что общежитие у них пятиэтажное, что они живут на третьем этаже, в сто одиннадцатой комнате... "С тремя однушками на трафарете на двери", - прибавили она.
   Еще на следующий день была суббота. Я подошел к плоту пораньше, не только запутав как можно получше след, но в порыве чувств и подступившей непомерной силы сумел с разбега перепрыгнуть широкий, вязкий ручей, который Сычевому и его Нейрону было ни за что не перейти. И чтоб не вымокнуть, не лазить по грязи, им приходилось обходить его по лесу, метров за шестьсот, за восемьсот, если не подальше. В то утро был снова нормальный улов. Один из окуней попал, примерно, на кило четыреста, а самая крупная щука - почти на два с половиной. При этом помнится, сорвало с удочек аж трех живцов, что было довольно нечастым случаем.
   Лариса уже ждала. На этот раз она была в красивом синем платье и белых (с бантиками) туфельках. На руке ее были часики с браслетиком, на мочках ушей - чудесные золотые сережки в форме крохотного лепесточка. Она приветливо улыбалась мне, и снова в авоське, помимо черного рулончика мешка, виднелся бумажный сверток.
   Как и накануне, Лариса подала мне руку, и я легонечко пожал ее в своей руке. В свертке снова оказались пирожки, на этот раз то были чебуреки. Мне вновь пришлось их поедать, а Ларисе снова было радостно, что мне понравились. Она сказала, что ее родители, конечно же, не отказались бы от рыбы "на зиму", но не представляют, как при этом им меня благодарить.
   Помню, тотчас же три самых крупных рыбины мною были перегружены в ее мешок, в ее авоську, и довод мой был очень убедительным. Я сказал, что это мне необходимо говорить спасибо им за то, что их очаровательная дочка нынче вновь со мной.
   Лариса сразу же зарделась щечками и, помолчав, напомнила, что завтра воскресенье, что ей обещана рыбалка. И действительно, погоду обещают теплую, без туч и без дождей, что мой прогноз оказался верным.
   Спросила, в чем ей нужно будет прийти на речку: в полукедах или же в резиновых полусапожках?
   Я сказал, что, собственно, без разницы, поскольку ей к лицу любая обувь, любая одежда. Сказал, что на той стороне реки - тропа, немало сухих подходов к воде, так называемых "натоптышей". Есть, правда, пара мочажин и ручеек, пересекающих ее. Но, в принципе, их можно обойти, поднявшись на пригорок леса по скосу берега. Советовал быть в полукедах, поскольку в них значительно легче ходить.
   Она спросила, нужно ли ей взять с собою раскладной походный стульчик?
   Я сказал, что стульчик ей, конечно, может пригодиться, но сам, как правило, располагаюсь у реки либо сидя, либо лежа прямо на земле, на травке. Но отдыхать на рыбной ловле мне обычно не приходится.
   Мы, едва ли не в одно мгновение, надумали сказать друг другу, что встречаемся завтра в семь, и это совпадение (аж разом в трех словах) вызвало наши улыбки. Я взглянул на циферблат часов, сказал, что Сычевой с Нейроном появятся примерно через тридцать пять минут. Что полчаса уединения для нас, пожалуй, можно гарантировать.
   Как и вчерашний день, не медля больше ни секунды, мы неторопливо подались по берегу, и щебетанию Ларисы не было конца. В какой-то мере я немножко даже позавидовал умению всех здешних девушек рассказывать о чем-то беспрестанно, умненько, толково и всегда довольно интересно, хотя тематика бесед при этом была на удивление простой и приземленной.
   В тот день мне стало известным, что ее родители держат козочку Маньку, трех овечек, восемь кроликов, пять курочек и петуха. Что козье молоко является полезным, даже лечебным при некоторых болезнях. Что держать корову им не имеет смысла, но для разнообразия в питании они периодически приобретают молоко, сметану, творог у соседки Маргариты Львовны.
   Что отца Ларисы зовут Владленом Никитичем. Что он, помимо основной работы, фотограф-любитель, умеет даже делать фотоснимки в цвете. Что он немалый труженик и непоседа, любит садоводство, цветоводство. Что у них на приусадебном участке настоящий маленький парк!.. С тенистым садиком, с резной скамейкой, с красивыми качелями, и мама любит тихо на них качаться. Что у них в огороде есть маленький прудик, метров пяти длиной, на котором плавает кораблик с розовыми парусами. Часть прудика обложена камнями, и один из них - самый большой валун - очень похож на скалу, будто обрывавшуюся в озеро. На выходе из прудика - гранитный грот, в нем льется-журчит малюсенький водопад.
   Сказала, что с прудиком им повезло. В их огороде оказался родничок, который Владлен Никитович углубил, сделал для него бетонное кольцо с красивым узорчатым верхом. Вода в роднике очень мягкая, приятная на вкус, и соседка Маргарита Львовна считает ее целебной.
   От кольца, в желобке из диких булыжных камней, давно уже поросших травкой, струится к пруду ручеек; на нем стоит игрушечная водяная мельница, колесо которой в летнюю пору всегда вращается. Что в прудике с прошлого года водятся рыбки-карпики, которых ее отец привез откуда-то издалека. Они заметно подросли, стали почти с ладошку.
   О маме сказала, что зовут ее Раисой Николаевной. Она, помимо чтения, любит вышивать, вязать, готовить что-то вкусное и сладкое. Она большая мастерица по соленьям, по вареньям. Но запасаться рыбой в маринаде, строганиной, рыбным фаршем, делать рыбное филе, варить консервы ей не приходилось. Она просила мне ответить, что ей, конечно же, интересны мои рецепты по сохранению рыбы вне холодильника.
   Сказала, что с мамой они как подруги, что мама "заочно" уже влюблена в меня и непременно приглашает в гости.
   Сказала, что ее родителям очень даже хорошо понятна наша ситуация касательно Наташи, дочки старшины, и потому ничуть не будет для меня зазорным приходить к ним в гости втайне от сельчан. Они советовали нам с Ларисой пробираться по овражку от реки по направлению их погреба и бани, далее - по тропке меж заборами вдоль ручейка к калитке огорода, а затем меж вишен и кустов малинника к дому со стороны двора. Сказала, что с ее отцом и матерью, в их восемнадцать лет, случилась та же самая история. В папу тоже влюбилась слишком уж юная девочка, от нее им приходилось прятаться.
   Я обещал все сделать так, как посчитает нужным сама Лариса, при этом рецепты солений, копчений, консервов из рыбы обязался написать и предоставить ей не далее как утром завтрашнего дня.
   Помнится, что, наконец-то, наступило утро воскресенья.
   Я пришел к реке немножко раньше, чтобы опередить Ларису. Но оказалось, та уже ждала, и мне досталось извиняться за свое непреднамеренное опоздание.
   Она была в полукедах, в синем спортивном костюме с "молнией", в белой красивой куртке из легкого, но плотного материала, похожего на плащевую ткань. Берет, немножко набекрень, прикрывал ее великолепную прическу. Он очень походил на тот, что был когда-то на Светлане, и, помнится, что это было исключительно красиво, мило, но, однако, крайне неожиданно и странно для меня. Мне снова даже стало несколько не по себе. Помнится, был снова даже некий внутренний испуг!.. Что-то вроде острого предчувствия такой же несерьезной, роковой, обиднейшей концовки и в этой моей истории. Но, обдумав более разумно, трезво, без эмоций ситуацию, посчитал тогда, что опасения ничем не обоснованы. На этот раз все было решено, просчитано и даже обусловлено меж нами!.. Что столь нелепых обстоятельств, в каких мы оказались со Светланой в пору юности, до армии, теперь меж мною и Ларисой, взрослыми уже людьми, случиться никак не могло! И, помню - это новое, благоразумное суждение вскоре не оставило даже следа от тех моих тогдашних опасений.
   Помнится, помимо черного рулончика мешка и свертка с пирожками, в авоське у Ларисы я увидел серебристый пол-литровый термос и серый квадрат ее раскладного стульчика. Тот, как оказалось несколько минут спустя, был тоже изготовлен Владленом Никитичем из прочных буковых реек, крашенного брезента и нержавеющих дюралюминиевых шпилек.
   Здороваясь, я, с величайшим удовольствием, пожал ей руку. Хотел вручить, обещанные мной рецепты, но оказалось на одежде у Ларисы совершенно не имелось места, куда их можно было положить-пристроить, и мои тетрадные листочки пришлось засунуть обратно в карман гимнастерки, чтоб отдать по окончании рыбалки.
   О, какой то был великолепный, светлый, удивительный момент!..
   Мы вместе спустились к реке, и мне, чтобы Лариса не мочила кеды, пришлось ее взять на руки и переставить с берега на плот, благо сам был в "кирзачах", пропитанных мной дегтем и начищенных до блеска гуталином. При этом Лариса обвила меня рукой за шею, и я с великим наслажденьем ощутил ее чуть слышное, почти неуловимое дыханье на своей щеке. Я слышал аромат ее духов, впервые видел очень близко ее красивые глаза, ее смиренную, чуть виноватую улыбку.
   Та же ситуация, помнится, случилась и минутой позже на той стороне реки, где мне еще раз довелось с великим удовольствием взять-(поднять) ее под мышки, переставить с плота на берег. Помнится, что были мы немало смущены тем нашим, достаточно интимным положением. Мы оба покраснели, но в происшедшем с нами не было того, в чем можно упрекать-(винить) друг друга. Ведь все-таки никто иной, как лично Госпожа Природа подстроила обоим нам тот впечатляющий и неизбежный, доселе памятный момент, и бессомнения в тех обстоятельствах иначе поступить мы не могли, иного выбора мы не имели.
   Помню, мы пошли-"направились" к моим живцовым удочкам, и Лариса на лесной тропе у речки, так же как Светлана на тропе Житковского истока, бесконечно, словно птичка, щебетала мне, что пирожки сегодня с ливером, с повидлом, с сыром... Что пекли они их вместе с мамой, а в термосе - великолепный чай с желе-вареньем из лимона, вишни, корня имбиря.
   Я взял ее сумку-авоську, чтоб ей было легче идти, и, помнится, через минуту или через две, шагая справа от нее, не смог сдержать порыва чувств и с осторожностью взял-(обхватил) ее нежные тонкие пальчики левой руки своею жесткой, грубоватой лапой.
   Лариса не стала отнимать "попавшуюся в плен" ладошку. Напротив, свободной рукой, в знак согласия со мной, она легонько прикоснулась к моей руке. Вернее, столь же осторожно обхватила пальцами ее в запястье и дважды легонько сжала. При этом более взволнованно и торопливо, чем делала это доселе, продолжала щебетать-рассказывать о том, что ее походный стульчик, который находился в сумке, смастерил отец по случаю их "семейного торжества на природе" во время ее поступления в институт. Пикник был устроен на этой же самой речке, но только километрах в трех от поселка, куда они ездили на их мотоцикле "Урал".
   В то утро я показал ей свою резервную рыбу, хранимую мною в садках-кадушках, и множество линьков, подъязиков, плотвичек плававших в живцовых ящиках. Их мы с Шарифовым ловили в заводях обычной двуручной корзиной.
   Мы тихо пробрались кустами и с минуту или две наблюдали "за рыбалкой" деда Михаила. Тот с непокрытой, почерневшей от загара лысой головой сидел на своей скамейке - дремал, при этом довольно не слабо храпел.
   Я научил ее, как нужно подсекать-вываживать сидевших на жерлицах хищниц, и мне оставалось лишь "брать"-подхватывать их возле берега сачком. Шла, помнится, некрупная, в пределах килограмма, щучка; лишь одна из всех потянула килограмма примерно, на два. В тот день, под моим непосредственным руководством, она поймала на простую удочку (с удилищем и поплавком) шесть крупных окуней, язька и девять штук отменных, граммов до трехсот, плотвиц.
   Помню, радости Ларисы не было предела. Особенно ей полюбилось относить щук и плотвиц, освобожденных мною от крючков, к садкам. Она приседала рядом со мной, проворно схватывала рыбину руками, спешила-торо-пилась с нею к бочке. Там она приседала снова, опускала рыбу в воду, и прямо в бочке мыла-ополаскивала руки. Окуней же, с их спинными растопыренными иглами, она брать в руки не решалась, и приходилось "транспортировать" к садкам их самому.
   Помню, как и полагал, что после десяти часов настало "время пресыщения". Желание рыбачить в нас заметно поубавилось, и Лариса вознамерилась заняться завтраком. Расположившись прямо на траве, она достала из авоськи сверток с пирожками, две белые эмалированные кружки, термос, стульчик. В сумке оказался даже маленький поднос из пластика, нам послуживший чем-то вроде столика на приречной зеленой траве. Помню, как Лариса наливала чай. Я же, разложив тем временем ее походный стульчик, преподнес ей шоколадку, купленную накануне в магазине Зинаиды.
   Мы пили замечательнейший чай, ели вкуснейшие пирожки, Лариса делилась со мной шоколадом и, улыбаясь, любовалась, как я ем. Помнится, что стульчик ей не пригодился. Он сиротливо стоял за ее спиной, немножко слева от нее.
   Затем, насытившись и этим, мы с ней, держась за руки теперь уже достаточно непринужденно, примерно около полутора часов гуляли по лесной тропе вдоль речки, и, по-прежнему, беседе нашей (точнее - щебетанию Ларисы) не было конца-предела. Она говорила, что счастлива, как никогда!.. Что сны ее стали яркими, добрыми, что вместо мрачных, незнакомых улиц города, где кто-то за ней постоянно следил, подстерегал, преследовал ее, ныне видит залитые солнцем луговины, речку с чистой, прозрачной водой, красивый домик-теремок неподалеку. Откуда-то к ней подбегаю я, и мы идем в направлении домика вместе. Мы улыбаемся, что-то говорим друг другу.
   Отчего-то врезалось в память и то, что в тех ее снах, помимо множества ромашек, как правило, то здесь, то там цвели на луговинах еще два необычных, любопытнейших цветка. Похожих видеть ей не приходилось. Подобных им она не обнаружила и в книжке, называемой "Определителем растений", подаренной им с матерью отцом. Один из них - высокий, тонкий и немножко мрачноватый. Он походил на сине-фиолетовый люпин, но вместо обычных его мутовок с розовато-желтоватыми оттенками, в верхней части весь был в симпатичных белых колокольчиках, как у ландыша. Второй был очень похож на розу, растущую на тонком невысоком стебельке, но без шипов. Будто играя с Ларисой в прятки, этот мог предстать, казаться ей, совсем иным цветком!.. Обычно - астрой, маком, гладиолусом, тюльпаном и даже великаном пионом, георгином... Но сразу же, как только та догадывалась, убеждалась, что перед ней ее любимец, цветок немедля превращался в алую прекраснейшую розу, внутри которой загорался огонек. При этом тот и другой росли непременно вместе, что, по мнению Ларисы, было для нее каким-то странным, загадочным знаком.
   Впрочем, продолжала щебетать Лариса, они с ее матерью просматривали самоиздатный "Сонник", купленный по случаю ее отцом у немого молодого человека в поезде. В этом сновидении не оказалось ничего опасного. Цветы означали богатую жизнь, удовольствие. Роза - соблазн.
   И, покраснев, стараясь не смотреть в мои глаза, напомнила мне, что двадцать седьмого августа нас ожидает "некий соблазн", что в этот день нам предстоит "обещанное удовольствие"... И, видимо, нам суждено прожить всю нашу жизнь богато, счастливо.
   Помню, дернуло меня спросить, почему непременно двадцать седьмого, а не пораньше?
   Ответ оказался довольно простым... Для женщин - в общем-то, обыден-ным, банальным... Но что касается мужчин - весьма наивным, щекотливым. С неподдельно-искренней девичьей простотой, с сочувствием ко мне и вместе с тем в довольно деликатной форме Лариса пояснила мне (балбесу, идиоту!..), что у нее покуда "опасные дни"... Что ей не хотелось бы расстаться с девичьей честью, пользуясь при этом чем-то из защитных средств. И, помолчав, с улыбкой намекнула: "Ведь если ей не быть при этом крайне осторожной, может родиться ребенок..."
   В тот день, запуская в кадушки сачок, я выловил для Ларисы двух крупных линей, почти килограммовую плотвицу, пять щук - килограмма по полтора, двух или трех язей, два окуня чуть ли не по килу, штук семь или восемь пойманных ею плотвиц. Общий вес "ее улова" составил килограммов восемнадцать-двадцать, и пришлось "ее мешок" поместить ко мне в рюкзак, чтобы помочь ей донести его (заодно с авоськой) до задней калитки их огорода.
   На переправе я еще раз с величайшим удовольствием взял Ларису на руки, чтоб помочь ей попасть на плот, а затем, чтоб сойти на берег. Без шума, молчком, мы пробрались-прокрались подле деда Михаила, все еще дремавшего в кустарнике на его скамейке. По дну овражка, рядом с ручейком из родничка, мы поднялись к забору на бугре, и оказалось, что калитка в огород Ларисы запирается лишь на обычную завертку, которую легко открыть.
   Я было снял уже с себя рюкзак, чтоб передать его Ларисе, как та вдруг, взяв меня за руку, умоляюще воскликнула:
   - Саша, пойдем со мной! Я познакомлю тебя с моими мамой и папой.
   Собственно, я был не прочь исполнить просьбу Ларисы. Мне, кстати говоря, всегда мечталось, особенно во второй год службы, побывать у кого-нибудь в гостях в поселке, посмотреть-понаблюдать, как живут в нем местные семьи. Тем более мне всегда хотелось узнать, кем, собственно, являются отец и мать для их детей относительно, к примеру, деда с бабкой, и какая, собственно, в том случае может иметься разница? Но в этот раз все получалось слишком уж поспешно, неожиданно, и я ответил ей:
   - Но будет ли удобно... без предупреждения?..
   - Но ты же помогаешь донести мне рыбу, сумку, - упрашивала та.
   - Ну, если только под таким предлогом, - согласился я.
   Помнится, пригнувшись, чтобы нас случайно не заметила из окон дома Маргарита Львовна, мы поскорее проскочили вдоль забора место, где была посажена картошка, и уже в саду, за кустами слив и вишен, за сплошным малинником, увидеть нас кому-то из соседей было совершенно нереально.
   В саду-огороде я воочию увидел прудик, кораблик с мачтами и розовыми парусами, "скалу над озером", тоненькую струйку водопада в гроте, водяную мельницу на ручейке. Я был немало удивлен искусным исполнением орнамента бетонного кольца над родничком, изготовленного в форме довольно покатой чаши. Увидел резную скамейку, качели с просторным плетеным сиденьем, похожим на кресло-качалку.
   За тыльной стороной сарая Лариса попросила подождать ее и ушла-"умчалась", чтоб предупредить родителей о моем согласии прийти, заодно - узнать, удостовериться, нет ли случайно в доме кого-то из посторонних.
   Спустя еще, примерно, около минуты она опять, во всей своей красе, предстала предо мной, взяла меня за руку и повела скорее за собой. Мы вместе вошли во двор, и мне, груженому сумкой-авоськой в левой руке, с рюкзаком на правом плече, первое, что довелось увидеть - на резном крылечке дома нас встречала удивительная копия Ларисы!.. Но только эта женщина была в халате, чуточку постарше и была в очках. А в окне, опершись крепкими ручищами о подоконник, таращил на нас свои голубые глаза темноволосый кучерявый дядька, вне сомнения, отец Ларисы. Он был в майке, в белых спортивных трусах и таких же точно, как и у супруги, слегка приплюснутых, похожих на квадратики очках.
   - Наконец-то, наша девочка с мальчиком! - сцепившись под подбородком пальцами рук, умильно воскликнула женщина. И поспешно прибавила: - Проходи, проходи к нам, Саша! Лариса, веди скорее кавалера в дом!
   Помню, Лариса шла впереди, я со своей поклажей - позади нее. Поднявшись по порогам на крыльцо, я поздоровался с мамой Ларисы, назвав ее по имени и отчеству. Сказал, что - снова с рыбой, что на сей раз - килограммов восемнадцать, что с удовольствием смогу ее помочь почистить, разделать, а при наличии стеклянных банок готов помочь ее определить с учетом запасов на зиму.
   Раиса Николаевна смотрела на меня большими серыми глазами, обескуражено чему-то улыбалась и была немало польщена, когда я настоял, чтоб шла она впереди меня.
   Втроем мы прошли в коридор, служивший сквозным проходом вдоль двух террасок, пристроенных к стене из бревен, и в центре того прохода, окрашенного ярко-синей краской, свернули влево, в сторону двери, утепленной то ли шкурой, то ли дерматином по ватину, (ныне уже не помню) находившейся промеж террасок в указанной бревенчатой стене. Ту дверь на тот момент довольно своевременно открыл для нас Владлен Никитич. Он каким-то чудом уже успел одеться в серые, с отливом брюки и голубую из нейлона (модную в те времена) рубашку, нижний край которой он сумел в одно мгновение засунуть-спрятать под ремень, под брюки.
   Помню, перед дверью на полу, так же как в сквозном проходе-коридоре, лежал довольно симпатичный домотканый половик. Но этот был пошире первого, и по обеим сторонам его, около торцовых стен террасок, красовались две, оригинального решения, долбленные из цельного толстенного бревна, весьма уютные скамеечки. Там же, на полу, находились пары три или четыре разноцветных тапок, похожих на вислоухих мохнатых щенков. Помню, Лариса, подойдя к двери, сняла свои полукеды и еще через пару секунд уже предстала в голубых "собачках" на ногах.
   - Не стесняйся, Александр! Проходи!.. - пригласил Владлен Никитич, проворковав приятным говорком, увидев мою нерешительность у порога. - Не знаю, как сейчас, но офицерство в царской армии в гостях сапоги не снимало.
   - Во-первых, не в чинах!.. Всего-то лишь - в звании ефрейтора! - помнится, не задержал ему с ответом. - Во-вторых, три месяца назад, бегая на след собакам, решил, помимо портянок, иметь на ногах носки. Поэтому не столь уж неудобно и разуться.
   - Превосходнейший, достойный подражания ответ! - несколько помед-лив, воскликнул восхищенный Владлен Никитич. Он просил своих премилых женщин не смущать меня своим присутствием при процедуре переобувания, но идти скорее "собирать на стол". Сам же, будучи в носках, шагнул через порог, пожал мне руку. Принял от меня рюкзак, рукой прикинул вес и уважительно воскликнул: "О-о!.. На этот раз килограммов двадцать, не меньше. Вот так у дочки улов!.."
   "Да. Где-то около того", - усевшись на скамейке и снимая сапоги, согласился я.
   Он попросил меня воспользоваться рыжими большими тапками (те были с черными "ушами", с карими из стеклопластика "глазами"), сам надел темно-зеленые, видимо, немножко тесноватые ему, и мы - я следовал за ним - вошли в прихожую.
   Ей оказалась довольно просторная, очень уютная комната, где я увидел еще четыре резные, очень красивые двери. Две - справа по стене, третья, дальняя, прямо напротив нас; к ней вела широкая ковровая дорожка. И четвертая - на входе, слева, меж уже указанной бревенчатой стены и примыкающей к ней под прямым углом перегородкой, образующей перед прихожей нечто вроде тамбура, точнее небольшого коридора.
   Подле той перегородки было расположено широкое трюмо. На его подставке-тумбочке, помимо двух или трех расчесок и красивой женской сумки-ридикюля, помнится, стоял флакон с тройным одеколоном, и похоже там же "прописалась"-прижилась электробритва "Харьков" в жестком черном футляре с ободком из нержавейки. Все эти вещи, помнится, в трех зеркалах утроились, и поначалу я не сразу даже понял-догадался, какая из подставок-тумбочек являлась подлинной, реальной. Справа, против зеркала, тоже с тройным отражением в нем возвышалось нечто вроде инкрустированного шкафа-ниши с вешалками для одежды, с отделением для обуви, с изящной полочкой для головных уборов. На ней я оставил пилотку, поправил перед зеркалом свои вихры и, помню, чем-то весьма смущенный, продолжал по-прежнему топтаться в коридорчике. Отсюда я увидел, что в центре той просторной, идеально прибранной, даже роскошной по прежним понятиям комнаты, под люстрой из витых, с едва заметной синевой стекляшек, на смежном с дорожкой огромном бордовом паласе стоял на гнутых ножках круглый стол с тремя красивыми дорогими стульями подле него. Еще два таких же стула находились около стены, вблизи окна. Шестой - был установлен явно неудачно!.. В промежутке меж сервантом с книгами, с фужерами, с узорчатыми рюмками, какой-то еще обильно сверкавшей утварью и редкой новинкой по тем временам великолепнейшим диван-кроватью. В дальнем левом углу на низеньком - как мы могли бы говорить сегодня - "журнальном столике" стояли радиола "Родина" и маленький транзисторный приемник "Сокол". Телевизоров, как помнится, в поселке не было ни у кого, антенн над крышами - тоже, хотя во многих населенных пунктах, что были ближе к городам, они уже появились достаточно-таки массово, и в магазинах даже начинали продаваться телевизоры цветные.
   Тем временем Лариса с матерью ушли от нас, мужчин, в глубь комнаты и встали около стола. Мать, будучи, по-видимому, в шоке, все еще держала руки возле подбородка, и Лариса, подхватив ее под ручку, видимо, в порыве чувств, прижалась к ней, как будто бы прося ее прощения "за свой сюрприз", при этом счастливо и вместе с тем немножко виновато улыбалась, глядя на меня. Взгляд матери теперь был несколько обескураженным, растерянным, и, помнится, мне в тот момент казалось - слезинки засверкали на ее красивых серо-голубых глазах под стеклышками очков.
   - Ну что там еще за нежности? Гость в доме, а они стоят и смотрят, хлопают глазами, не придумают, чего сказать! - заворковал Владлен Никитич и строго прикрикнул на них обеих: - Ну-ка быстренько чего-нибудь на стол, да стопочки сюда!
   Обнявшихся было "близняшек" (одна из них, казалось, была лишь чуточку постарше и, пожалуй, несколько светлее волосами) будто бы припугнули ремнем. Они, вдруг встрепенувшись, опомнились, засуетились; меня просили чувствовать себя, как дома, велели проходить, присесть, и неожиданно умчавшись, к моему недоумению, по направлению к окну, уже через пару-тройку секунд о чем-то бойко щебетали где-то слева, позади меня.
   Помнится, я сразу же решил-подумал, что в комнате имеется еще одна, пятая, (точнее шестая), дверь. Однако же, пройдя вперед еще и миновав перегородку, убедился, что дело обстояло несколько иначе. Еще одной двери как таковой не оказалось. За перегородкой пряталась-"скрывалась" большая русская печь с красивым "приступком" в форме скамейки и, по-видимому, с подведением к нему зимой немалого количества тепла. Приступок и "спинка скамейки" были облицованы зеленой, словно сделанной из малахита плиткой, и, казалось, будто в комнате, около белой широкой стены, находился еще один симпатичный диванчик, который так и манил присесть-отдохнуть на нем.
   Впрочем, то была не просто обычная русская печь с ее печурками, с лежанкой. То была печь с плитой, с водогрейной емкостью с золотистым краником для горячей воды, с отдельной (летней) варочной печкой, с узорчатой дверцей для дров. Оказалось - между печкой и простенком двух соседних окон находился дополнительный проход на кухню. Его красиво выделяли две резные (полированного дерева) опоры с не менее искусной антресолью между ними, расположенной почти под потолком. Под ней, с отдельной гардины, свисали шторы с бахромой, они, для удобства прохода, были несколько оттянуты на стороны и прикреплены к опорам тонкими, почти невидимыми вязками. На кухне около окна был виден белый стол, четыре табурета. На тыльной ее стене - на той, которая из бревен, - рядком висели небольшие шкафчики с резными дверцами. В углу - возможно, исключительно для интерьера - стояли два ухвата с еще необожженными шестами-рукоятками. Все стены, простенки прихожей и кухни были под редчайшими по красоте тиснеными обоями, лишь над диваном-кроватью их закрывал и удивлял своей особой красотою богатой расцветки ковер.
   Помнится, Владлен Никитич и сам был в неком замешательстве. Он тоже было прошел с рюкзаком на кухню. Но тотчас был оттуда выдворен опять в прихожую и, виновато разведя передо мной руками, не знал, куда теперь ему подаваться с рыбой.
   Назвав его по имени и отчеству, я предложил, пока нам женщины готовят закусить, определить ее в какую-либо емкость и, чтобы та не сохла, не черствела, залить ее водой из родника. А при наличии большой эмалированной кастрюли, соли, "груза" (хотя бы в виде кирпичей), предложил свою помощь в засолке плотвы и язей для ее последующей сушки. Сказал, что вся процедура займет не больше десяти-пятнадцати минут, поскольку чистить рыбу для засолки совершенно нет необходимости.
   Владлен Никитич охотно согласился с предложением. Мы вместе с ним отправились назад, шагнули за порог. Он распахнул передо мною дверь в терраску, что находилась справа от меня, и я увидел нечто вроде мастерской. В ней у стены вблизи окна был расположен столярный верстак; над ним, на полочках и специальных вешалках, рубанки, фуганки, ножовки, различного вида резцы, стамески, молотки, струбцины, и тонко пахло деревянным клеем. В ней же было нечто от кладовки. В двух навесных шкафах с решетчатыми дверцами хранились банки с соками, с компотами, с вареньем под железными, довольно дефицитными в те годы, крышками. Под ними на полу стоял сундук редчайшей резной работы, рядом - самовар и ящиков четыре или пять "Столичной" водки. Запомнилось особенно отчетливо, что на одной из полок рядком, похожим на патронную обойму, хранились несколько бутылей-"четвертей" с прозрачным, совершенно без осадка, желтым растительным маслом.
   - В общем, к свадьбе приготовились давно, - уловив мое недоумение таким количеством запасов, сообщил Владлен Никитич и с огорчением проворковал-добавил: - Она нас с матерью не в шутку напугала! В поселке из ее подружек-однолеток одна осталась незамужняя. Двадцать первый год у нас на точке для девушки - серьезный возраст!
   - По мне, ей и семнадцати-то нет! Такой с замужеством не грех не торопиться, - помнится, отозвался я.
   - Пожалуй, да. Выглядит Лариса молодо, - подумав, согласился тот.
   Различного вида ведер, кастрюль, тарелок, чашек, прочих емкостей в помещении кладовой было в предостаточном количестве; для засолки рыбы я нашел восьмилитровую кастрюлю. Уложив в нее всю бель, с избытком просыпал солью, сообщил, что рыбу солью не испортишь. Что соли более чем нужно рыба в себя не впитает. В качестве основания "пресса", помнится, мы приспособили крышку другой кастрюли, что была поменьше. Для нее мы отпилили два коротыша-брусочка, чтобы были выше пластиковой рукоятки крышки, и уже на них поместили пудовую гирю. Я посоветовал всю ту конструкцию хранить, желательно, в прохладном месте, в погребе, и через сутки или двое, отмочивши рыбу и промыв ее в воде, постараться выставить на сушку. Сушить советовал в простом эмалированном тазу - и даже на солнцепеке! - всего лишь навсего прикрыв ее от мух обыкновенной марлей.
   Помнится, что в это время нас еще не звали к стопочкам, и Владлен Никитович решил успеть спустить кастрюлю в погреб. Но транспортировать в руках кастрюлю с гирей, оказалось, было неудобно, тяжело, я вызвался ему помочь, изъяв для переноски мною из кастрюли гирю. Выйдя из терраски, мы переобулись... Я - снова в сапоги, он - в модные в те времена полуботинки на достаточно высоком каблуке. По ходу дела я прихватил с собой ведро, чтоб принести из родника воды, залить оставшуюся рыбу. И еще минут через пяток-десяток засоленная рыба уже пребывала в погребе, под грузом-гирей, а окуни, лини и щуки - в воде из родника, в зеленой трехведерной пластиковой ванне с ручками, в которой, весьма возможно, когда-то мыли-купали Ларису. За водой мы с ним ходили вместе. Я похвалил его искусную резьбу по дереву, восхитился кружевом бетонного кольца на родничке, его декоративным прудиком, гротом, валуном-"скалой" (неизвестно как доставленным в их огород), его корабликом, и вскоре польщенный похвалой Владлен Никитич мне сообщил о том, что он к тому же стал, по мнению сельчан, довольно неплохим фотографом. Что имеет фотоаппарат "Зенит" со вспышкой, что может делать фотоснимки в цвете; пообещал мне показать фотоальбомы с лучшими его работами.
   Помнится, переобувшись снова в тапочки-собачки, мы возвратились в прихожую, уселись на диван-кровать, и Владлен Никитич уже хотел податься за альбомами, но нас пригласили к столу. Во время нашего отсутствия прихожая наполнилась манящим аппетитным запахом томленой, видимо в печи, картошки, луковой поджарки, еще чего-то очень вкусного мясного, и хотелось поскорей узнать-испробовать, чем непосредственно мне предстояло угоститься, будучи в гостях.
   Мы пробрались под шторами на кухню, и предо мной предстал заставленный блюдами стол, по центру коего красиво высились графинчик с жидкостью рубинового цвета, бутылка легкого вина с названием "Фетяска". Для нас, мужчин, был приготовлен борщ с большими жирными кусочками свинины, в тарелках женщин было нечто вроде свекольного супчика с двумя или тремя едва заметными, до удивительного малыми полосками постного мяса. Мне показалось, это была телятина. Для каждого из нас, помимо ложки с вилкой, были аккуратненько положены на стол блестящие столовые ножи с красивой инкрустацией на лезвиях и белыми фарфоровыми ручками. Помимо борща и супа, в отдельных тарелках-блюдцах были сыры, салаты, колбасы, кусочки копченой свинины, сельди, шпротов, ассорти из маринованных груздей, серух, волжанок, и что меня тогда немало удивило, - из мелких рыженьких лисичек. Ранее я полагал, что грибы-лисички можно лишь отваривать и жарить, по обыкновению, с картофелем. В отдельных блюдцах лоснились в растительном масле кружовинки красных помидор с луком, с чес-ноком, еще с какою-то приправой, красовались крохотные малосольные огурчики. А в двух больших коричневых глазуровано-керамических чашах, рядом со спиртным, действительно оказалось мясо, средней величины картофель с поджаркой из лука и довольно густовато-жидкостной приправой, похожей на обычную подливу. Лариса при этом была в красивом розовом платье. Раиса Николаевна - в таком же легком и великолепном, но зеленом, с яркой, замечательнейшей брошкой в виде маленькой янтарной птички с клювиком и тоненькими золотыми ножками, цепко ухватившими кустистую серебряную веточку. Помнится, в то время я подумал, что меня, по-видимому, все же ждали и сумели-постарались подготовиться.
   Помню, стол располагался около окна, и наши с Ларисой места оказались у его продольной стороны, как раз напротив двух цветков в зеленых пластиковых плошках, находившихся на подоконнике. Ее родителям пришлось садиться по его торцовым сторонам, и, получилось, мать с Ларисой находились слева от меня, справа - Владлен Никитич. Он наполнил рюмки женщин белым сухим вином из бутылки, наши стограммовые стопарики - чарующей, рубинового цвета жидкостью, которую я мысленно успел назвать "рубиновкой", а заодно - "вишневкою". Со своим "стопариком" в руке он встал (при этом нас просил не подниматься) и, помнится, около двух или трех минут с волнением и торжеством нам говорил о том, что для него сегодняшнее воскресенье преисполнено великой гордости, неизъяснимой радости. Он убедился теперь воочию, что дочка становится взрослой, она с молодым человеком и нет никаких сомнений, что счастлива и она. Он выразил несколько слов благодарности непосредственно моей персоне за участие в ее судьбе, благодарил Создателя за нашу встречу, сказал, что они с Раисой Николаевной будут безмерно счастливы вообще, если наши с нею отношения "усугубятся", станут крепкими, как камень, сложатся на более высоком, семейном уровне. Ей посоветовал уж постараться удержать меня с ней рядом в качестве "спутника в жизни", то есть в качестве ее супруга и главы семейства, а в материальном плане нашей будущей семье обещал весьма немалую поддержку. Пожелал, чтоб были мы счастливы, как и они с Раисой Николаевной, пожелал нам с Ларисой успеха, удач - за то и выпили.
   Помнится, что их "рубиновка-вишневка" мне показалась не столь уж крепкой, но очень приятной на вкус. Она напоминала мне чем-то ликер с названием "Утро Байкала", которым мы с дружком однажды угощались в сквере, в ночном киоске около танцплощадки в городе Шахты, чтоб быть посмелей с девчонками. Однако и Владлен Никитич, и Раиса Николаевна тотчас же меня предупредили, чтоб заедал-закусывал как можно лучше, что их винцо является коварным. Оно значительно крепче водки, хотя по запаху, по вкусу об этом догадаться совершенно невозможно. В ответ, с улыбкою, весьма спокойно и раскованно я выдал мысль, что, к сожалению, с Ларисой мы не столь давно уже наелись пирожков. Но непременно постараюсь внять предупреждению, тем более, что на столе все смотрится настолько аппетитно, вкусно, привлекательно, что придется, видимо, по меньшей мере испробовать все до единого блюда.
   Вне сомнения, ответ понравился. Я сразу же почувствовал взгляд полный умиления со стороны Раисы Николаевны и теплый, радостный со стороны Ларисы. Владлен Никитич, несколько секунд о чем-то напряженно размышлявший, вдруг сказал, что этот мой ответ достоин тоже уважения и подражания, что он хотел бы его непременно запомнить, даже записать в своем блокнотике оригинальных изречений. И помнится, мне показалось, что если даже были некие остатки напряженности меж нами, как не совсем еще знакомыми людьми, то большая их часть в ту самую минуту сразу же исчезла-улетучи-лась, их нишу, вне сомнений, заняли открытость, уважение, заметное расположение Ларисиных родителей ко мне.
   Меж тем "вишневка", невзирая на мои старания как можно лучше заедать-закусывать, действительно, была "с сюрпризом". Сначала я с немалым любопытством наблюдал, как с этой стограммовой стопки начинал хмелеть Владлен Никитич. В сердцах он, с завистью к моим годам, воскликнул, что "служить в армейской форме" ему по сути дела не пришлось, хотя работать, жить досталось в здешнем воинском подразделении. При этом тихо подшепнул-поведал, будто выдавал большую государственную тайну, что даже имеет чин офицера запаса и с тем весьма высокую зарплату. Дальше, сразу после этих слов, подробно изложил методику изготовления их здешней поселковой самогонки, ее очистки от сивушных масел и ее окраски. Сказал-добавил, что можно ее изготавливать также очень приятного светло-лимонного цвета, и в доказательство того намеревался даже слазить в подпол, чтобы показать и ту. Я слушал, проявлял к беседе с ним определенный интерес и чувствовал, как две очаровательные дамы с их лучезарно-милыми улыбками, с их, вне сомнений, искренней симпатией и, можно было даже утверждать, с благоговением внимали нам, по-видимому, все-таки заметно захмелевшим и разговорившимся между собою в общем-то о всякой ерунде любимым ими мужикам. Иногда Раиса Николаевна тепло, с немалой нежностью, вдруг улыбалась дочери, будто постоянно в чем-то соглашалась с ней. А после того как я, едва ль не насухо, опустошил мой борщ, она просила ее положить для меня картофель с мясом, заметив при этом, что мясо очень вкусное, и называется оно крольчатиной. Я признался, что крольчатину мне пробовать не доводилось, благодарил Ларису за услугу и тут-то начал замечать, что не на шутку захмелел и сам! В голове все больше-больше необыкновенно "хорошело", вниманье к собеседнику усилилось, на редкость утонченно заработал интеллект, и нестерпимо захотелось рассказать о чем-нибудь оригинальном и насущном самому. Благо вспомнился тогда совет-предупреждение дружка из города Шахты (к сожалению, давно уже не помню его имя и фамилию), что при данной симптоматике, особенно в компании, необходимо быть предельно осмотрительным и осторожным, чтоб не предстать перед людьми глупцом и алкашом. По симптоматике я сразу же сообразил-прикинул, что в "рубиновке-вишневке" градусов как минимум под шестьдесят, что наш стограммовый "стопарик" равняется почти стакану водки, и, собственно, более выпивать нельзя.
   Я уже собрался было приступить к съедению картофеля и мяса кролика, как Владлен Никитич вновь наполнил наши стопочки "вишневкой", рюмки женщин - вином "Фетяской", сам положил себе крольчатины, картошки и, поднявши стопочку, сказал: "А под крольчатинку - не грех и по второй!"
   Женщины послушно взяли рюмочки, мне пришлось опять брать-подни-мать свой симпатичный вишневого цвета стопарик.
   Владлен Никитич опять поднялся-встал из-за стола (однако нас просил не подниматься) и говорил на этот раз о важности наших с Ларисой стремлений к учебе. Сказал, что диплом - большое подспорье в жизни советских людей! Желал обоим нам удач и успеха на поприще получения знаний, вновь пообе-щал немалую поддержку-помощь во время нашей учебы.
   В своем ответном слове я благодарил его с Раисой Николаевной за их участие по отношению ко мне. Но информировал о том, что до моей учебы в институте - целый год работы либо в шахте, либо где-то в "Метрострое". Сказал, что зарплата шахтеров подземных работ весьма приличная, и даже можно было говорить о ней, как о высокой. Заявил, что постараюсь посту-пить учиться исключительно заочно, без отрыва, так сказать, от производства, поэтому их помощь, может статься, окажется вовсе не столь уж необходимой. Сказал, что оба они прелестные, добрые люди!.. Однако выпить еще одну стопку их замечательной, но слишком уж крепкой "вишневки", пожалуй, будет для меня недопустимо, поскольку, как бы не захмелеть, не спьяниться. Сказал, что - в увольнении лишь до пятнадцати ноль-ноль. Что знамо дело, мог бы в книге регистрации отсутствующих лиц записать себе часов побольше, что после трех часов мне предстоит доставка рыбы еще двум гражданам поселка. К тому же есть иные неотложные дела. Но обещал, что постараюсь обязательно предусмотреть подобные помехи к следующим выходным, чтобы без спешки, со спокойной совестью мог проводить Ларису на ее учебу. В знак солидарности с тостом Владлена Никитича касательно наших с Ларисой стремлений, я выпил из "стопарика" не более десятой доли содержимого и, предварительно заев "рубиновку" желтым липовым груздем, двумя "лисичками" и небольшим кусочком очень вкусной колбасы, приступил к неспешной дегустации крольчатины с картофелем, политой вкуснейшим светло-коричневым соусом.
   Женщинам ответ мой, вне сомнения, понравился. Они опять переглянулись меж собою, и я успел подметить, как мать с неизъяснимой теплотой, с неизъяснимой нежностью снова улыбалась дочери, и обе они - притихшие, счастливые, на тот момент особенно красивые, следом за мною тоже лишь прикоснулись губами к рюмочкам, будто поцеловали их. Сомнений не было и в том, что сам Владлен Никитич, однако, "столь неизобильной" ситуации никак не ожидал, и оказался перед нами даже в неком неудобном замешательстве. Он, видимо, на радостях имел весьма немалое намеренье принять еще "стопарик" целиком и с тем уж было преподнес его ко рту, но вместо этого был вынужден смотреть-подглядывать, последуют ли моему примеру женщины. В итоге, как и мы, он тоже лишь пригубил свой стаканчик, сумев при этом "отмахнуть" почти до половины из него.
   Помню, после дегустации крольчатины и принятия "по граммульке" еще, для меня была организована экскурсия по дому.
   Прежде всего мне показали комнату-зал. По общей площади она равняя-лась метрам двадцати пяти, если не побольше. С диванами, с журнальным столиком, с торшером, с люстрой, еще с одним паласом на полу, с голубыми симпатичными обоями на стенах и обилием на них ковров. Лишь на простенке между окнами была помещена огромная (пожалуй, больше метра высотой) картина. На ее холсте (без рамки) маслом, но весьма добротно, видимо, кем-то из местных художников был изображен большой букет сирени в синей стеклянной вазе. По сторонам от двери зала (по-моему, ее установили очень неудачно, слишком уж вплотную к угловой стене) заподлицо со стенами, были еще две отопительные печи с красивыми литыми герметическими дверцами. Они до самого их верха были облицованы такой же плиткой, что и "диванчик", находившийся в прихожей, и на этот раз напоминали две массив-ные, оригинальные, будто из малахита, колонны. Запомнилось, что в зале на журнальном столике стоял магнитофон "Комета", и там же - столь же дефицитнейший в те времена - переносной приемник "Спидола".
   Затем передо мной открыли дверь, которая была немного справа от диван-кровати, и можно было догадаться самому, что это спальня-кабинет родителей Ларисы. В ней находились пара письменных столов с ночными электрическими лампами, большое зеркало с подставкой-столиком и массой мелких принадлежностей косметики на нем. Рядом - шифоньер, два шкафа, полных книг; и, сразу же за печью, которая в той комнате была лишь побеленной и без плитки, их столь же модная и дефицитная в те времена двуспальная кровать из прочных прессованных древесноволокнистых плит и многослойной, цветом похожей на полированный бук, фанеры.
   Третья по счету комната, что находилась ближе к выходу из помещения, конечно же, был личный уголок Ларисы. В ней пахло ее духами, в ней тоже был письменный стол у окна; за печью - трехстворчатый шкаф-шифоньер, красивая этажерка с книгами. Напротив, около стены с ковром - красивая старинная кровать с двумя подушками и покрывалом из нежного голубого плюша...
   И, помнится, в тот самый миг, когда мой взгляд окинул покрывало до подушек, опять как будто судорогой прошлось от живота до пяток жутковатое, пугающее чувство!.. Большая кукла, удивительно напоминавшая лицом Светлану, смотрела на меня чарующими карими глазами. Она сидела, прислоненная спиной к подушкам и, мне казалось, даже тянула ко мне ручонки.
   Лариса сразу же смутилась, заметно порозовела щечками. "Ох, деточка-деточка моя!.." - вздохнув, со снисходительной улыбкой взглянула на нее Раиса Николаевна, и теперь уже она подхватила ее под ручку, ласково прижалась к ней. Помню, что-то об излишних женских нежностях заворковал Владлен Никитич и, видимо, без задних мыслей, без подвоха, и, пожалуй, будучи в святом неведении о тайных намереньях дочери, вдруг информировал меня о том, что та уже несколько дней спит-обитает в терраске, что ее "резиденция", в общем-то, ныне там. Лариса тотчас же зарделась снова и, вконец смущенная пред нами, пожалуй, вряд ли бы смогла-сумела столь же запросто и без задержки мотивировать свое переселение в терраску, как скорый, смелый, поучительный ответ прозвучал от матери. Она с подходцем и с немалой хитрецой просила его "постараться вспомнить", где он сам однажды летом, в восемнадцать лет, вдруг пристрастился ночевать и чего он там обычно добивался от нее, особенно в отсутствии родителей. Заявила, что уже в шестнадцать лет половые воздержания для мальчиков и девочек, собственно, уже бессмысленны и нежелательны, и могут оказаться основной причиной неких комплексов, вредных привычек, даже заболеваний. Что - в Европе, например, о такой опасности всем становится известно чуть ли не с ребяческого возраста. Вкрадчиво заметила, что ему необходимо было догадаться самому, что голубка подготовила себе укромное местечко, где, наконец-то, судя по всему, ей скоро предстоит стать женщиной. "И это для ее родителей, должно быть праздником!.. - заметила она. - Таким же, как, к примеру, свадьба".
   Помнится, обескураженный Владлен Никитич секунд с пяток молчал, не зная, чем и оправдаться. Он с изумлением поскреб в затылке, виновато пробурчал: "Могла б хотя бы намекнуть, коль знала!.."
   Однако диалог на том меж ними не закончился. Владлен Никитич, воспрянувший с последней мыслью духом, начал было убеждать-доказывать, что та вина "его дурного языка" является частичной, спорной, поскольку он действительно не знал, не догадался, с чего вдруг дочка пожелала ночевать на "свежем воздухе" в терраске и что, как оказалось, втайне от него, на самом деле замышлялось. Но конкретные детали, части дальнейшего их диалога - фразы, интонации, мимика их лиц при этом давно уж потускнели-стер-лись в памяти моей. Будто затерялись-сгинули где-то в глухомани мрачной нескончаемой тайги, лишь осталась мутноватая картинка их присутствия в той комнате, их воркующие голоса да вкусно пахнущий закусками тот дух их искренней тогдашней радости. К своему стыду, не помню даже, за кем из них осталось главное, решающее слово в том их забавном, безобидном споре! Пожалуй, все же - за Раисой Николаевной. Мне почему-то ныне постоянно кажется и даже снится иногда, что та подошла к нему и просто-напросто закрыла его рот своей ладонью, которую он тотчас начал беспрестанно целовать. Помню, что уже в начале этого их спора я на секунду-другую взял-облапил и легонько сжал своею пятернею пальцы левой руки Ларисы, дав ей тем самым понять, что отношусь к происходящему весьма спокойно, что "ответное слово - за мной", и чтобы та особо не смущалась, не краснела, ни о чем не беспокоилась. Затем я подождал последних слов их диалога и с безобидно-снисходительной улыбкой заговорил о том, что наше поколенье молодых людей не столь уж и застенчиво и вовсе не столь несведуще!.. Что - на танцевальные площадки все чаще, чаще проникает "шейк", "чарльстон" и "рок-н-ролл". Что от многих буржуазно-западных влияний рано или поздно, видимо, стране укрыться не удастся. Сказал, что в общем-то я солидарен с теорией более раннего секса, но опасаюсь при этом массовой развращенности общества, потери в людях чувства, именуемого ныне "истинной любовью", "лебединой верностью" и т.д. Сказал, что в отношениях с Ларисой все больше, больше полагаюсь на судьбу, что именно она определяет каждому из нас наш час, наш шанс. Но главное, что наши чувства-помыслы с их дочерью при этом высоки, чисты и, вне сомнений, искренни. Сказал, что написал для них рецепты маринадов и приготовления консервов и постарался поскорее их вручить Раисе Николаевне. Затем сказал Владлену Никитичу об обещании показа лучших фотоснимков, и, помнится, что вскоре мы, все вчетвером, уже забыв про неудобный для Ларисы диалог ее родителей, уселись на диване в зале, и мне под общий комментарий преимущественно старших Габиных и музыку магнитофона пришлось листать-рассматривать их тяжеленные семейные фотоальбомы.
   Помнится, Владлен Никитич неожиданно от нас сбежал и появился со штативом, фотоаппаратом на ремне, с круглой магниевой лампой. Спустя еще минуту или две, прицелившись в нас объективом, он велел нам приготовиться и сесть плотнее. Раиса Николаевна сняла с себя очки, и две очаровательные дамы, будто сговорившись меж собою, слегка взлохматили свои и без того великолепные прически, взяли меня с обеих сторон "под ручку", обе легонько прижались ко мне своими грациозно-гибкими телами (на этот раз уже меня принудивши покраснеть, смутиться) и слегка склонились головами в сторону моих ефрейторских погон. В этот миг и щелкнул-прожужжал взведенный механизм "Зенита", ослепив нас на секунду яркой магниевой вспышкой и запечатлев на фотопленке наши молодые лица тех давних, исчезнувших в прошлом, лет.
   Эх, по-видимому, все же правду говорила мне моя случайная попутчица, женщина, примерно средних лет, когда мы вместе ехали на поезде маршрутом из Ростова-на-Дону в Москву. Она предупреждала: быть на фотографии втроем - опасно! Что это обязательно к разлуке! И в подтверждение того поведала мне целый ряд весьма загадочных историй, имевших место непосредственно в семье ее родителей, в своей семье, а также в семьях родни и подруг. Удивительным стало и то, что моя, единственная в цвете фотография армейских лет, почему-то очень не понравилась моей супруге Валентинке, в ту пору, в общем-то, не менее смазливой, столь же чуточку смешной, наивной, столь же искренней, открытой, умненькой девчонке. Дважды даже эта фотография у нас, уже у молодых родителей, куда-то из альбома исчезала, и моей - тогда еще весьма пугливой, чрезмерно впечатлительной - жене ее приходилось "искать", возвращать на место.
   Впрочем, ныне вряд ли есть необходимость в этом давнем, личном и достаточно ничтожном откровении (хотя в мои-то годы его, наверное, нелишне было бы считать исповедальным), когда к тому же, как говорится в песне Михаила Круга, "лежит-лежит на сердце..." несопоставимо тяжкий и, возможно, неискупимый "груз"...
   В тот день, закончив альбомный просмотр, мы снова прошли на кухню, к столу, где, по настоянию главы семейства, нам всем пришлось пригубить по "чуть-чуть" еще. Помнится, на этот раз он допил свой второй стопарик и поспешил его наполнить заново, заявив, что рюмки, стопочки во время празднества должны быть непременно полными, иначе в доме прекратят водиться деньги. Мы было снова принялись слегка закусывать, и, пожалуй, вскоре предстояла очередь Ларисы показать ее девический фотоальбом, как совершенно неожиданно для нас Владлен Никитич вознамерился незамедлительно почистить рыбу, предоставив нам возможность пообщаться, посекретничать втроем. Помню, и Лариса, и Раиса Николаевна тотчас же насторожились столь внезапному "радению отца" и с лукавинкой в глазах уж сговорились было меж собою встать-пойти ему помочь. Но тот, едва ль не замахав руками, настойчиво стал возражать, категорически не позволял снимать их замечательные праздничные платья и начал уверять-доказывать, что справится один, без них. Наконец уразумев, что "что-то в этой ситуации не так", я тоже встал из-за стола и, обратившись к женщинам, сказал, чтоб те не беспокоились, не волновались, что непременно помогу ему. И для гарантии добавил, что мое участие в делах, касающихся чистки рыбы, всегда считаю "делом личной чести" и потому, как правило, стараюсь это дело никому не доверять. Даже ближайшим людям! Тем более дел-то было минут на пятнадцать-двадцать.
   Помню, женщины переглянулись вновь. А Владлен Никитич - в чем я на тот момент ничуточки не усомнился - оказался даже искренне обрадован нашему с ним сообществу.
   Лариса, помню, принесла для нас рабочие халаты, которые мы оба, несмотря на жаркую погоду, согласились "облачить" поверх своих одежд, и наши дамы помогли нам застегнуть манжеты рукавов. Затем нам были вручены два кухонных ножа, тарелки-чашки для икры и рыбной требухи, и мы вдвоем, неторопливо, вперевалочку, пожалуй, даже с некой показной ленцою, отправились к двери, что выводила в сени. Однако не успели мы прикрыть за нами дверь кладовой-мастерской, где находилась рыба, как степенного, солидного Владлена Никитича словно подменили предо мной!.. Будто укололи чем-то чрезвычайно заводным и нестерпимо жгучим. В одно мгновение он умудрился информировать меня, что у него в распоряжении не больше трех минут, что дамы непременно вот-вот явятся, что "нашу тайну" им ни в коем случае сообщать не нужно. При этом он уже стоял на табурете, который находился сразу же за верстаком, и с удивительным проворством вытащив за шляпку гвоздик, снял со стены часть барельефа "эскимоса с трубкой около костра". Оказалось, под фрагментом барельефа "юрты и одной из дальних сопок тундры" имелась ниша, в ней были спрятаны стопарь, "чекушка", в кульке виднелись шоколадные конфеты. Спустя еще мгновение стопарик уж был на полке (она располагалась ниже барельефа и служила в качестве подставки для будильника с секундной стрелкой, мчавшейся по циферблату) и еще через пяток секунд был доверху наполнен розоватой жидкостью.
   Владлен Никитович хотел подать стопарик мне. Но я, мотая головой, поспешно дал понять, что "не намерен", "не могу", и тот, не медля больше ни секунды и, постепенно запрокидывая голову, принял стопарик сам. Следом в рот к нему отправилась конфета, и, пока он ее прожевывал, фрагмент барельефа был возвращен на место, зашпилен гвоздиком.
   Помню, сразу после этого момента мы поспешили приступить к делам, очистили от чешуи не менее трех самых крупных рыбин, и Владлен Никитич теперь, как прежде, солидный, степенный, успел поведать-рассказать, что "с выпивкой" он чувствует себя спокойно и комфортно лишь после третьей, порою даже после четвертой стопки. Но супруга с дочкою того уразуметь не могут! Они всегда следят за ним!.. Брюзжат, иронизируют, стремятся не дозволить даже третьей, якобы "излишней" стопки! Поэтому лет пять назад к нему пришла великолепная идея-мысль "устроить тайнички", которых у него с тех пор уже четыре штуки. Один, как говорится, мне теперь уже известен. Второй запрятан в погребе под третьей мраморной ступенькой лестницы, и два других - в сарае под гнездом у кур и под резным панно "купальщиц на реке" в прихожей их собственной бани, которую я видел около калитки в огороде на их картофельном участке. Сказал, что "с тайниками" получилось у него все исключительно удачно!.. "И душа в дни выпивок всегда в спокойствии, в гармонии с природой, и улик у надсмотрщиц нет, что выпивал!"...
   Сказал, что стопочку-другую он, на всякий случай, приготовит-спрячет для меня. Что в случае необходимости два шкалика и закусь искать за тумбочкой в Ларисиной терраске либо там же, но за шторой на окне.
   С неизъяснимым добродушием, с открытостью, с улыбкою, со светлым искренним желанием мне в чем-то посодействовать-помочь участливо добавил-подшепнул: "Тем более, что речь идет о первой "брачной" ночи его дочурки... Точнее - о ее лечении от детского мировоззрения".
   Я благодарил его за искренность, за соучастие по отношению ко мне, но, с величайшей осторожностью и деликатностью заметил-намекнул, что речь идет не "о каком-то там лечении" как таковом, а о неком неподдельном, приходящем вдруг однажды к людям чувстве, называемом любовью!
   Было видно, что Владлен Никитич с этой стопки явно захмелел. Взгляд его, горевший по обыкновению веселым, теплым огоньком, зажегся искоркой лукавства, да и внешне-то едва ли не пунцовым цветом загорелось-вспых-нуло лицо, зарделась шея. С выражением, напоминавшим больше снисходительность к незрелому мальчишке, он внимательно взглянул в мои глаза и мягким, добрым тоном старшего товарища, с не меньшей дружелюбностью и деликатностью, воскликнул: "Дорогой мой Александр!.. Любить можно куклу, кошку, собаку, конфету, печенье, какую-то книжку, фильм!.. Девушку, прежде всего, нужно... желать, хотеть! Равно, как и ей, ее избранника, партнера!.." С улыбкой пояснил, что в ряде зарубежных стран признанье "я тебя люблю" является обидным, оскорбительным! Там за подобный пустячок подруга может угостить любимого пощечиной! Для доказательства привел в пример, что выраженье "I love you" в английском языке, весьма возможно, представляет нечто более весомое, обширное, объемное для чувств и мыслей иностранных граждан, чем наш, как представляется ему, немножко неудачный перевод того же самого! И - пояснил-добавил: "Возможно, слово "love" у них читается, как наше "обожаю" и др., что не одно и то же".
   По-тихому предупредил, что дочери об этой зарубежной тонкости известно, поэтому "признания в любви" ни для меня, ни для нее, наверное, не столь необходимы.
   Помню, мне пришлось какие-то секунды чистить рыбу молча, в полной тишине и с крепким напряженьем в голове поразмышлять над этим совершенно неожиданным в те времена суждением.
   А затем и согласиться с тем, что в этом, действительно, имеется определенная, достаточно оригинальная, довольно-таки смелая логичность и "настоящая теория" касательно его определения "понятия любви" мне показалась интересной, убедительной. Что с выражением "люблю" для данной ситуации, действительно, имеет место некая нелепица, путаница, несуразица!.. И виной тому, пожалуй, наше недомыслие, наша беззаботность, наша безалаберность в использовании нами слов. Сказал, что "с этим выражением", конечно же, необходимо быть поосторожнее! Я искренне благодарил его за столь полезное предупреждение, заметил, что, при случае, и мне, быть может, доведется "козырнуть" когда-нибудь столь неожиданной, столь поразительной постановкой вопроса.
   Владлен Никитич был, вне сомнения, польщен, пожалуй даже несколько взволнован той моею похвалой. И мы, опять-таки с его неутомимого, как мне казалось, даже чем-то вдохновленного - инициаторства, затронули, фактически успели обсудить еще одну не менее забавную, довольно смелую (вконец обезоружившую мой тогдашний интеллект) проблему несуразицы, неразберихи, касавшуюся двух еще небезызвестных у российского народа слов!..
   На этот раз наш разговор каким-то образом зашел о самом уважаемом в СССР литературном памятнике старины, известном в те времена, наверное, любому школьнику, о знаменитейшем в Руси творении древнейшего певца Бояна "Слове о полку Игореве"!
   Владлен Никитич торжествующе, с неотвратимой убежденностью воскликнул-сообщил, что в заголовке "Слова..." - та же путаница, несуразица и явная некомпетентность в понятии двух самых значимых и важных слов по причине поразительного легкомыслия ученых литераторов, историков, лингвистов, а также нас самих - инертных, несерьезных, невнимательных читателей страны России! Он с еще большим "жаром" на лице и шее стал пояснять-доказывать, что если б намекнуть о том в учебниках, по радио, в газетах, любому самому неграмотному россиянину непременно стало б очевид-ным, что речь ведется не о "Слове о полку Игореве", а о "Слове"... о пылком (в смысле "горячем") Игоре!
   Он озабоченно посетовал на то, что умолчание об этом важном факторе со стороны языковедов в средствах информации для него является, по меньшей мере, странным, непонятным обстоятельством. Сказал, что года полтора назад он посылал об этой явной путанице информацию в весьма известную центральную газету (название издания он сообщить не пожелал) и получил ответ - что... "тема очень интересна, но для читателя является не актуальной!.."
   Затем, немножко поостыв и успокоившись, он принялся доказывать, что слово "полк" во времена Бояна не было известно вообще, что - применялись в древней речи выражения: "дружина", "рать"! Что упомянутый Боян был "вовсе не слепой певец-гусляр", а "личность известная, знатная, имевшая хорошее образование!.." В волнении Владлен Никитич стал еще ярче покрываться цветом кумача и не на шутку закипать и распаляться, как неожиданно осекся на каком-то полуслове и с изумлением воскликнул: "Однако наши дамы к нам с проверкой не спешат! Вот чудо-то! Пошла уже девятая минута - обидно даже!.. Заранее бы знать - еще полстопки можно было бы махнутьпозволить!"
   Я, помнится, спросил-полюбопытствовал, откуда у него в лесной глуши, в неведомом ближайшим селам захолустье, взялись столь интересные, полезные познания?.. Но в ту же самую секунду послышался скрип-шорох отворяемых дверей, почти неслышный, осторожный топот туфелек по полу, и два очаровательных с прелестными внимательными глазками создания в их изумительнейших платьях предстали перед нами в мастерской.
   Владлен Никитич, старательно скобливший рыбью чешую, ничуть не растерялся. Прикинувшись, что их визита не услышал, не узрел, с лицом едва ль не ставшим вновь пунцово-алым, он продолжал повествовать-рассказывать, что в неком тихом, ветхом деревянном городишке, в кафе, где продавалось пиво, познакомился-разговорился с человеком, редактором местной районной газеты, великолепно знающим древнейшую литературу и историю. С серьезным, вдумчивым лицом он собирался было что-то изложить о том еще, как Раиса Николаевна, обращаясь в большей мере непосредственно к Ларисе, с сожаленьем, с хитринкою отметила: "Отец, Ларисонька, у нас с тобой сдает, слабеет!.. С двух стопок нынче вспыхнул, воссиял лицом, как красно солнышко. Прежде розовел обычно с третей!.. Порой - с четвертой".
   "Годы, годы наши!.. дают знать о себе, голубушки мои! - последовал веселый разухабистый ответ. - Сорок с лишним лет - не шутка!"
   "Наверное, не столько годы... Сколь из потайных запасов, пожалуй, умудрился оприходовать еще стопарик или полтора?"
   "Как несправедлива ты ко мне, моя касаточка! - со смирением вздохнул Владлен Никитич. - Вот Александр - свидетель!.. Он может подтвердить, что ни на миг не отлучался из терраски, вместе чистим-потрошим вот этих рыб".
   В подтверждение его "действительно правдивых" слов пришлось пожать плечами, сказать, что "так и есть". При этом вынужден был отвести от них свой взгляд, старался спрятать-скрыть свою (до неприличия!) веселую физиономию, готовую вот-вот предательски расхохотаться.
   "Ничуть не удивительно. Ведь ты у нас на этот счет прямо-таки волшебник!.." - согласилась с ним Раиса Николаевна.
   С ответом на эти ее слова неимоверно раскрасневшийся Владлен Никитич с умильной благостью, с любезностью и затаенным любопытством к диалогу ничуточки не задержался. Он что-то начал пояснять-доказывать, и диалог сторон (вернее состязанье в красноречии) в их этом раунде продлилось, помнится, еще минуты три или четыре. Мне нынче представляется, что была у них ничья. Хотя последнее определяющее слово, как и всегда, осталось за хозяйкой дома.
   Далее, уже беседуя о чем-то меж собою (о чем не помню), Раиса Николаевна с Ларисой продолжали оставаться подле нас, и это было откровенной демонстрацией того, что все работы, которые нам предстояло выполнить по чистке рыбы, были теперь под строгим и постоянным контролем, что теперь уединение для нас являлось непозволительным, недопустимым.
   И точно. Когда настало время нам нести мыть тушки рыбы, они решительно направились за нами следом, и обе терпеливо дожидались нас, пока мы вместо тапок надели нашу "уличную" обувь, что находилась около скамеек. Они вели-сопровождали нас, когда мы шли с нелегкими и неудобными для рук полутораведерными кастрюлями по коридору к выходу во двор, когда спускались по ступеням лестницы с крыльца. Лишь в направлении калитки в огород мы продвигались-шли так называемой "гурьбою", и дамы, поспешившие пройти вперед, открыли-распахнули перед нами створки двери в невысоком дворовом заборе.
   Затем цепочкой друг за другом мы пробрались меж грядок с огурцами, тыквами, морковью, помидорами, цветной капустою и, кажется, чем-то еще, к роднику; и нашим милым "конвоиршам" на беспощаднейшей жаре, на солнцепеке довольно продолжительное время пришлось-досталось наблюдать, как мы промыли-сполоснули крупные рыбные куски, как присолили их, как обернули каждый пленкой (кажется, из целлофана), чтоб не слипались, не смерзались общим комом в погребе на ящике со льдом при их хранении.
   С той же ношей, "под конвоем", мы вышли-выбрались из огорода, и наш дальнейший путь лежал вдоль их красивого, с орнаментом, сарая к погребу, конструкцией напоминавшему обычный, типовой, но только очень маленький гараж из кирпича (какие ныне уж давно не строят) для мотоциклов с коляской.
   Спуститься в погреб мне, как дорогому гостю, Раиса Николаевна категорически не позволяла; того же мнения был и Владлен Никитич, который заявил, что не настолько он уж "подшофе и слаб физически", чтоб не сумел управиться "со столь обычной, столь пустяшной" для него работой. И мне всего лишь довелось подать ему кастрюли с рыбой, да закрыть-утеплить крышку люка, когда, махнув внизу еще стопарик, он вылез-выбрался по лестнице из круглой бетонированной ямы-"комнатки" со столиком, со стеллажом, со шкафчиком, с красивыми резными полками и, кажется, с чем-то еще. Помнится, во время "вылазки" из люка погреба Владлен Никитич, весьма довольный четким исполнением очередной своей уловки со стопариком, выразительно мне улыбнулся, подмигнул.
   И потом, минутой позже, когда мы снова под надзором наших милых леди пошагали было к дому "вновь за стол" и вновь гурьбою проходили близ сарая, он, по-прежнему пугая нас своей пунцово-красной шеей и таковою же физиономией, неожиданно для них спросил:
   - Яички-то сейчас захватим? Или позже за ними сходите сами?
   Раиса Николаевна велела их забрать, и мы, на этот раз уже втроем, остались "контролировать-дежурить".
   Владлен Никитич, оставив за собою дверь в сарай открытой, не торопясь, вразвалочку, исчез в ее темнеющем проеме, и, нелишне было бы заметить, пропадал-отсутствовал совсем недолго. С тою же степенностью, он возник-предстал в проеме снова, сдал Ларисе, кажется, два яичка, и... снова, глянув на меня внимательно-лукавым взглядом, горделиво улыбнулся, подмигнул опять.
   Но далее - едва ль не в ту же самую секунду - с ним случилось нечто странное, весьма забавное.
   Владлен Никитич, не проронив ни слова, вдруг заспешил-заторопился в сторону крыльца почти набегом, напоминавшим легкий бег-разгон перед броском, чтоб искупаться, но совершенно не учел при этом то, что при таком разбеге под ногами может создаваться сильное сопротивление воды!.. Споткнувшись буквально на ровном месте, он начал было стремительно падать...
   И, пожалуй, точно бы "нырнул" вниз головою на пороги, если бы каким-то чудом не успел схватить рукой за столб крылечного навеса, а потом - уже двумя руками - уцепиться за наклонный поручень перил, являвшихся своеобразным ограждением ступеней лестницы.
   Я тотчас поспешил к нему на выручку, и вскоре мы, уже втроем, смогли ему помочь встать на ноги, подняться на крыльцо. Затем с Раисой Николаевной вели его по коридору в дом, в передней уложили на диван, а Ларисе с яичками в левой руке пришлось открывать пред нами двери. В пути Владлен Никитич нам радушно улыбался, старался что-то разяснять-доказывать, при этом называл Раису Николаевну слатулькой.
   - Пожалуй, в нем не менее пяти стопариков, раз дело дошло до "слатульки"! - вконец была обескуражена Раиса Николаевна. - Да как же?.. Когда сумел умудриться?..
  
   "Когда же? Где же успевает?.. Ведь все везде перепроверили, прощупали не по одному разу!.." - уж сорок лет почти (порою, будто наяву, но чаще все -таки во сне) мне слышатся ее слова. Она с испугом за супруга, в смущении передо мной, неоднократно повторяет их Ларисе, пытаясь вновь и вновь хоть что-нибудь понять-уразуметь об обстоятельстве, касавшемся произошедшего, когда втроем мы были снова за столом и "за компанию" пришлось мне допивать свою вторую стопочку вишневки.
   - Не с двух же стопок он настолько пьяный!..
   Видно было, что Ларису этот же вопрос достал-шокировал ничуточки не меньше. И вскоре я с немалой остротою ощутил-почувствовал, что скрытый смысл их неподдельно-искренних волнений касался исключительно меня. Вернее - лично моего предположения "об этом обстоятельстве", давно уж ставшем, нужно было полагать, для них обеих чем-то совершенно недоступным, умственно непостижимым.
   - Но тайна не моя!.. И я не вправе даже в малых долях что-то сообщать о ней! - помню, искренне сочувствуя обеим, отозвался я, стараясь вновь получше закусить спиртное. - По мне, Владлен Никитич искренний, простой, душевный, добрый человек, с которым мне сегодня было весело и интересно.
   Сказал, что ничего таинственного для себя в его внезапном опьянении мне лично видеть не пришлось. Что - все естественно, закономерно!.. Без мистики, без странностей, без фокусов.
   - Что же касается "перебора"... То - с кем не бывает? - И, помнится, пожав плечами, продолжал: - Слышал, неожиданно пьянеют те, кто, выпивает редко. По обыкновению, они стараются, чтоб было им во время выпивки комфортно, гармонично... Но с непривычки не умеют рассчитать свои возможности.
   - Мы за его здоровье опасаемся! Не с сердцем ли чего?! - прозвенела колокольчиком Лариса.
   - С третьего стопарика лицо его краснеет, словно помидорина! Ведь "перебор", возможно, для него опасен! - прозвенел за нею следом еще один не менее чудесный колокольчик.
   Я постарался успокоить их, сказав, что кожа щек, лица, ушей и рук порой краснеет от вина у тех, кому однажды довелось зимой ее достаточно серьезно прихватить морозцем. При этом снова убедительно просил понять и извинить за то, что - все мои дальнейшие намеки о "неуследимой" выпивке Владлена Никитича могут оказаться недостойными его доверия ко мне!.. То есть, мне бы очень не хотелось поступить неуважительно по отношению к нему, сообщая что-то о личных его секретах.
   Обнаружив так же, что стопарь Владлена Никитича, стоявший на столе, был пуст, сказал-предупредил, что вряд ли есть необходимость - тем более в компании, за праздничным столом - стараться ограничивать его при выпивках "на третьей стопке". Советовал - напротив!.. - удерживать его при них пока, как говорится, не насытится, не скажет сам себе, что "хватит".
   - И тогда... - настойчиво аргументировал я свой совет - у него, по меньшей мере, отпадет потребность в выпивке "на стороне". Точнее отпадет у котика... - придумал, как тогда мне показалось яркий, интересный образ, - охотка подурачить милых, безобидных мышек. Либо котик сам, набравшийся однажды "под завязку", потеряет бдительность, и его ларец с запасами вашей вишневки окажется не столь уж далеко от вас.
   "Вот когда он будет под вашим строгим и постоянным контролем!.. - помнится, вещал-нашептывал я им обеим. - И тогда-то очень-очень вероятно, что найдется и секретный ключик к этому ларцу. Но без этого... - воскликнул с глубочайшей убежденностью, - шанс отыскать ларец и ключик его любимым мышкам, к сожалению, увы, равняется нулю".
   Помнится, Раиса Николаевна с Ларисой были крепко озадачены столь неожиданным для них моим воззрением и поначалу более внимательно, с недоумением, с немалым подозрением "не пьян ли сам?" старались заглянуть в мои глаза. Но спустя уже минут пяток или десяток (ныне время той беседы мне представляется весьма условным) все-таки со мной решили согласиться, посмотреть-проверить, что из того получится.
   А спустя еще, наверное, минут с десяток, раскрасневшись сами от последней рюмочки сухого, а затем и чая, несколько оправившись от пережитого, они, воспрянув духом, вновь заулыбались, вновь повеселели и опять смотрели на меня по-прежнему влюбленными глазами.
   В тот день, уединившись в комнате Ларисы, мы с нею просмотрели-пролистали еще один, теперь уже ее фотоальбом, и мне опять досталось насладиться нежно-звонким щебетанием о том, с кем, при каких условиях была она на фотографиях, кем, по какому случаю то было снято.
   Снимки с ее участием делались с самого раннего детства, и первыми были те, где она в ползунках, на полу, на широком ковре, и, по-видимому, только-только научилась ползать. "Ой, какая милая малявочка-очаровашечка! Лариса, неужели ты была такою крохою?" - помнится, воскликнул я с немалым восхищением и успел подметить, как она, не зная, чем же отозваться мне в ответ, смутилась, зарделась щечками.
   Несколько снимков было из тех, где она стояла уже на ножках. Она держалась за стул либо за подлокотник дивана и всегда смотрела в сторону фотографа. Видимо, о том ее просили либо окликали.
   Дальше - детский садик. Оказалось, он еще функционировал, но скрывался в совершенно неприметном здании на одной из улочек, похожем на обычный двухквартирный дом. Помню, пред глазами будто промелькнуло ее детство в этом заведении, начиная с младшей и кончая старшей группами, под надзором молодой приятной наружности девушки - воспитательницы в садике. Ее, по сообщению Ларисы, дети называли Серафимой Пантелеевной.
   Далее был первый класс. Лариса все еще кроха, в темно-коричневом платье и белоснежном фартучке парадной школьной формы. С портфелем в одной руке, с букетом цветов в другой. Пожалуй, это были циннии вперемешку с астрами.
   Немного позже - снова в форме, но в пионерском галстуке. Фотоснимки (одиночные и групповые) были сделаны на фоне школы, перед палисадником с какими-то высокими, почти до подоконника цветами, похожими на георгины.
   Еще немного позже - Лариса в центре группы девушек, но вместо галстуков на школьной форме комсомольские значки. И фото сделано - уже не возле школы, а подле елочек, что были четырьмя аллейками посажены перед фасадом клуба, видимо, по окончании его постройки. С того момента до моего призыва в армию те елочки заметно подросли, стали высокими и стройными.
   Далее - старшие классы. Ставшая уже неотразимою красавицей, Лариса с ее школьными подругами - в рабочих куртках, в брюках и полусапожках. У каждой чашка, ложка, хлеб - обеды в полевых условиях. Поодаль - трактора, картофелекопалки, две бортовые машины с железными коричневого цвета кузовами. Совхозные механизаторы едят невдалеке отдельной группой. Большое стадо коров и белые здания фермы на дальнем плане, на фоне рощицы с какими-то громадными деревьями.
   Ниже снимок - она с тремя подругами и белобрысым долговязым парнем на картофелеуборочном комбайне. Черно-белое фото в крупном плане. Фотографировал кто-то "шестой", находившийся на том же агрегате. Изюминкой фото, конечно же, была она.
   Но вот институт!.. Одиннадцать девчонок и семеро парней в плащах и куртках. Снимки сделаны на фоне Эрмитажа (Зимнего дворца). На фоне крейсера "Аврора", около Невы, напротив пассажирской пристани с небольшими белоснежными судами.
   И далее - целая серия фотографий: в Царском Селе, в Петергофе, в Кронштадте, вблизи Исакиевского собора и мн. др.
   Ревновать Ларису к тем парням, конечно же, не имело смысла. Но будто бы случайно, невзначай спросил-полюбопытствовал: "...А где же тот, который делал фотоснимки?.." Добавил-похвалил, что сделаны они весьма умелою рукою, на очень высоком уровне. Даже, можно считать - талантливо!..
   Оказалось, что при группе был работник фотоателье. Каждый фотоснимок стоил по пятнадцати копеек, и в сумме - призналась Лариса - вышло довольно дорого. Про себя же (не впервые ли тогда?) подумал, что - сидит во мне, однако, червячок, именуемый словом - ревность!..
   Великолепно помню, как Раиса Николаевна негромко постучалась к нам. Она была уже переодета в элегантный серенький костюмчик со значком пединститута. Сказала нам, что ей необходимо ненадолго отлучиться и, оставив нас фактически наедине друг с другом, ушла из дома. То ли в школу, то ли в магазин (уже не помню), обещая возвратиться минут через тридцать-сорок. Лариса, однако, ничуть не смутилась, не испугалась ее внезапного отсутствия и столь же запросто, свободно продолжала щебетать о фотоснимках. Лишь на какое-то мгновение мне показалось, будто сбилось было вдруг ее дыхание, еще скорее стал журчать ее чарующе-хрустальный голосок, и, может быть, минуту или две в смущении алели щечки.
   Помнится, что мне не удалось сдержать себя в том нашем "испытании" уединением. Что-то милосердное, высокое вдруг подкатило к чувствам, к голове. Я ухватил-поймал ее ладошку (кажется, правой руки), левой рукою обнял-обхватил ее за спину, плечи, осторожненько притронулся губами к шее около воротничка... В ответ она успела дважды или трижды провести-скользнуть лицом, губами по моей щеке, свободной левою рукою поймать-схватить мое запястье и тоже видимо, в каком-то страстном приступе безволия раз несколько очень легонько сжимала его, словно мое запястье было для нее ручным экспандером. "Саша, милый!.. - шептала она где-то около уха, - осталось совсем немножко!.. Потерпи, потерпи, пожалуйста!.. Ты же обещал!.." И когда мои объятия ослабли, и я, вконец смущенный сам своею непорядочностью, освободил ее, сказав ей "извини", она, по-видимому, в благодарность мне за послушание, за мою дальнейшую терпимость, сумела снова дважды или трижды провести, скользнуть лицом, губами по моей щеке.
   Уж не знаю, не явились ли тогда ее прикосновения к моей щеке, как говорится, результатом крепких рук моих?.. Но с той поры не оставляет мысль, что не было ли это для Ларисы первым (робким, неумелым) поцелуем в жизни? И почему ее "партнером" предстояло оказаться (совершенно мною не заслуженно, до ужаса несправедливо в отношении нее!..) именно моей трусливой, совершенно недостойной уважения персоне?..
   Помнится, что вместе с тем меня немало удивило также то, что кожа губ ее, лица и шеи мне показалась совершенно уникальной, нетипичной нежности!..
   В настоящем откровении я мог бы, пожалуй, дать ей образ бархата, чего-то шелковистого, чего-то исключительно непостижимого. При этом тотчас возникает мысль о том, что все подобные сравнения могут оказаться слишком грубоватыми, возможно даже оскорбительно-вульгарными касательно тех, врезавшихся в память ощущений в той реальности, при которых будто легким током пробивало тело чуть ли не до низа живота и, пожалуй, даже слегка отключало рассудок! Впоследствии я слышал (не знаю, правда это или нет), что подобной очень нежной кожей обладают только девушки Эстонии, Литвы и Латвии. Да и те - лишь коренные, родовитые, без чужеземной примеси.
   Столь же странным (устрашающим!) продолжает оставаться также то, что сразу после "случая", минут за десять до прихода матери, Лариса, вспомнив вдруг о чем-то чрезвычайно важном, взяла меня за кисть руки и повела из комнаты на кухню. И в тот момент, когда мы с нею выходили, меня как будто что-то позвало-окликнуло, чтоб обернулся. Я оглянулся - и, помнится, смотрел-то лишь одно мгновение в глаза сидевшей на кровати кукле, дивясь их сходству с глазами Светланы, как снова леденящим холодком прошлось по телу, и снова будто начало прихватывать морозцем в животе, под ложечкой, каким-то странным, беспричинным страхом полной тщетности происходивших между мною и Ларисой отношений.
   Оказалось, что Лариса с матерью забыли угостить меня их "фирменным", действительно великолепным брусничным морсом, которого, как помнится, я выпил - не три ли стакана к ряду.
   В тот день пришлось пообещать Ларисе, что с нынешнего дня не стану "сторониться" танцев в клубе. То есть перестану озадачивать-пугать Наташу своим загадочным отсутствием вчера. Тем более - перед ее отъездом в школу.
   В ответ я тоже настоял, чтоб и Лариса не чуралась танцев. Сказал, что клуб до 28-го августа пусть будет местом наших тайных, "нелегальных" встреч.
   Тогда же, все еще тревожимый дурным предчувствием, я (на всякий случай) дал ей адрес деда с бабкой в Меленках, а взамен старательно вписал в свой дембельский блокнотик адрес ее общежития в Ленинграде. "Чтоб в суматохе не забыть об этом накануне твоего отъезда в институт", - мотивировал свою излишнюю предусмотрительность и добавил, что порой из-за подобных мелочей судьбоносные намерения могут оказаться обреченными. И тому свидетельствует случай с одним из моих дружков.
   Далее мы с ней ходили в огород. Там нарезали букет цветов, которые она определила в вазу, и мне тогда же довелось увидеть "ее гнездышко на свежем воздухе" за глухой бревенчатой стеной их дома. В терраске, помимо столика перед окном, имелись тумбочка, два стула и достаточно просторная высокая кровать. Кровать была с двумя подушками, с красивым легким одеялом, с полупрозрачным пологом из розового тюлевого материала, надежно защищавшего в нем спящего от комаров.
   Далее, примерно около 15-ти часов, настало время моего "убытия" в команду. И помню, исключительно любезным было наше расставание с Раисой Николаевной. Я искренне благодарил хозяйку дома за ее радушие, за их гостеприимство. Сказал, что было все великолепно, очень мило, интересно, что не хотелось даже оставлять их замечательное общество.
   В ответ Раиса Николаевна сказала, что тоже весьма польщена знакомством со мной. Что рада, спокойна за дочку, что ей хотелось бы со мною видеться как можно чаще. Что я без всякого стеснения могу к ним приходить в любое время. Она внимательно, с улыбкой посмотрела на Ларису и весьма решительно прибавила: "Вы даже можете с ней оставаться до утра..."
   Мы с Ларисой тотчас покраснели. Но ответить как-то достойно, парировать это ее предложение, помнится, мне было нечем, и я сказал: "Спасибо! Мы учтем".
   Помню, как обулся снова в сапоги, закинул на плечо пустой рюкзак, как Лариса непременно пожелала проводить меня до речки. А Раиса Николаевна, будто снова оказавшись под гипнозом, подалась-пошла за нами из прихожей в сени. На крыльце она остановилась и, удерживая кулачки под подбородком, снова с умилением, с какой-то странной робостью в глазах молча проводила нас.
   Подойдя к калитке огорода, я обернулся, приветливо помахал рукой.
   Она, не ожидавшая такого оборота, встрепенулась, ответила мне тем же и продолжала (я это чувствовал, я это ощущал) теперь уже сияя радостью, смотреть нам в след, пока мы не исчезли за калиткой, что выводила к овражку, к реке.
   Спустя еще минуту или две, мы с Ларисой снова наблюдали за дремавшим дедом Михаилом, вновь, таясь, прошли-прокрались за его спиной по направлению к плоту. И хотя я был свободен до семнадцати часов, дабы избежать возможных толков-подозрений о моем столь длительном (к тому же - без обеда и без завтрака) отсутствии "неизвестно где", мне непременно нужно было "засветиться с рыбой" по возможности у большего числа моих, так называемых, "лиц посвященных". Тем более - у старшины. Наташа и в самом деле могла удивить, озадачить отца вопросом: "С чего я вдруг не смог вчера прийти в кино, на танцы? Не заболел ли часом?.." При этом узнать от него, что я сегодня в увольнении... Что - на реке, на рыбной ловле. И - без помощника Шарифова!..
   Теперь скорее нужно было все устроить так, чтобы у каждого из "посвященных" не возникло ни малейшего сомнения о том, что ради столь нерядового клева, стоило не только пренебречь обедом (который, кстати говоря, у нас в команде, в случае отлучки, можно было подогреть в любое время), но пренебречь и ужином!..
   Сговорившись о такой уловке, мы с Ларисой распрощались около скамейки у плота. Я поспешил к садкам, Лариса быстро зашагала в направлении овражка, и мы, помахав друг другу рукою, фактически еще раз распрощались перед тем, как ей подняться по овражку вдоль ручья к калитке их огорода.
   Вот когда пригодились мои большие запасы в садках!..
   Тот день запомнился еще и тем, что дважды, чуть ли не бегом, мне приходилось добираться от реки в поселок с тяжелым, полным рыбы рюкзаком, в котором умещалось килограммов двадцать пять, если не побольше. И, как бы не было тогда то удивительным, почти всю рыбу отдавал еще живую.
   Удачно вышло также то, что с передачей рыбы Зинаиде, в магазин вошла Полина, и я, отдав им каждой килограммов до семи, облегчил свой рюкзак почти наполовину. А в доме старшины мне довелось увидеться с Наташей, ей подмигнуть, чем вызвал ее улыбку. Мой взгляд не оставлял при этом для нее сомнений, что наша встреча с нею нынче непременно состоится.
   В клубе, после фильма, название которого давно уже не помню, мы, по большей части, с ней сидели на скамейке около стены и, лишь когда была особенно хорошей музыка, вставали, чтобы танцевать. Счастливая, она о чем-то беспрестанно говорила, я слушал, улыбался ей в ответ, легонько пожимал ее ладошку.
   Лариса постоянно танцевала с кем-то из солдат. Но мы на этот раз не прятали, не уводили наши взгляды друг от друга. Мы, переглядываясь с ней, едва заметно улыбались, весьма довольные неведомой для остальных сокрытой нами тайной. И это продолжалась, помнится, до двадцати минут один-надцатого ночи, пока сержант Ранзистый по окончании какого-то очередного танца своим железным голосом не прокричал: "Команда - к выходу! Всем строиться в колонну по четыре для следования в часть".
   Отлично помню, в следующий выходной попасть к Ларисе в гости у меня при всем моем желании не получалось. Был день учебных стрельб и комсомольское собрание аж до 16-ти часов, которое необходимо было провести. К тому же временами было пасмурно и порошил едва заметный теплый дождик, походивший более на пыль.
   Помню, все четыре дня, до следующей пятницы, были, в общем-то, похожи, и сказать о них особо нечего. Для меня - это ранний подъем, пробежка "на след собаке", торопливая проверка донных и живцовых удочек, наша встреча-прогулка с Ларисой во время ожидания проводника, мой обособленно-смещенный завтрак в компании с Сергеем Сердюком, получение-привоз продуктов для столовой, весьма большая канцелярская работа в офицерском кабинете и после отбоя (трудный для засыпания) сон.
   Тот сон на последней для нас неделе меня всегда немножечко пугал и настораживал. Как правило, под утро Лариса мне вдруг начинала сниться в образе Светланы, и приходилось объяснять-"доказывать" обеим девушкам, что ни одной из них не изменял.
   В пятницу, во время нашей встречи у реки, она спросила, могу ли я уйти в увольнение завтра, и я убежденно заверил, что нет никаких проблем!.. Но не ранее 16-ти часов, поскольку суббота для нас, помимо "короткой смены", так называемый "банный день" - день обмена нижнего белья и постельных принадлежностей, которые мне, как каптенармусу команды, приходилось выдавать всему рядовому составу точки.
   - Банный день и у нас. Мы тоже топим баню по субботам, - сказала мне Лариса, когда мы с нею зашагали по тропе вдоль речки. А затем, о чем-то помолчав, с удивительной по красоте задумчивой улыбкой, прибавила: - Значит, завтра после четырех... Осталось совсем немножко, совсем чуть-чуть. Но это время, наверно, будет бесконечным для меня!..
   - И для меня, Лариса. Но уж как-нибудь!.. - помнится, отозвался я.
   Где-то после девяти часов, минут за пять, за шесть до появления в кустах проводника с собакой (то были Сычевой с Нейроном), я проводил Ларису до овражка; и там, примерно в шаге от ручья, во время расставания "до завтрашнего дня", осторожно взял ее за талию, обнял, притянул к себе и, в своем очередном порыве милосердия, неизъяснимой ласки, доброты, как в прошлый раз, опять прильнул губами к ее шее около воротничка рубашки, пахнущей какими-то приятными духами.
   Я помню, как ее ладони тотчас оказались на моих боках, немножко выше уровня ремня, и быстро-быстро, словно очень мелкими прыжками, начали взбираться вверх, к моим подмышкам, волнуя-будоража тело-душу неизвестным ранее блаженством, нестерпимой страстностью.
   - Саша, милый, теперь уже можно!.. Теперь не опасно. Теперь можно все!.. - шептала она мне на ухо. - Но только нужно потерпеть до завтра. До шестнадцати часов.
   Она опять, как в прошлый раз, прошлась-скользнула по моей щеке губами, носиком, который тоже мне хотелось непременно научиться целовать, и - снова, будто множество нежнейших искорок помчались-понеслись по телу от щек до низа живота, слегка отключая рассудок.
   Эх, кто бы знал, какой загадкою засел с тех пор во мне назойливый, немножко неприличный, тайный, ревностный вопрос: "Да знала ли она сама-то об уникальности ее нежнейшей кожи? И сохранилась ли та уникальность у нее с годами?.."
  
   В субботу, в 9 утра, 27-го августа, мы с нею, как обычно, повстречались у реки. Но для меня, то получилось исключительно случайно, при странных, необычных обстоятельствах.
   В тот день Иван Сафронов посчитал, что Катька занедужила, и моя пробежка по лесным проселочным дорогам, к которой я привык как к ежедневной утренней зарядке и стабильному условию свидания с Ларисой, фактически не представлялась нужной. Благо старшина в тот день куда-то отъезжал, и ему необходимо было срочно взять с собою свежей рыбы в качестве презента. Он был, конечно же, не против моего отсутствия на сутки, но искренне был удивлен, что я намерен посвятить все это время пребыванию на рыбной ловле!.. Тем более - с ночевкой у костра.
   - Посижу, подумаю о жизни! Послушаю речную тишину. К тому же через пару дней сентябрь. Начнется осень!.. Когда еще доведется-то? - оправдывался я.
   - Оставайся служить сверхсрочно, коль полюбилась наша речка! У нас спокойно, тихо. Через год семь месяцев будешь вместо меня старшиной. Зарплата та же, что и в городах. Девчата есть: найдешь невесту, женишься, получишь трехкомнатную квартиру. Служить стране ведь кому-то нужно! - заметил он, и, помнится, с обидою воскликнул: - Подумай сам: два дома стоят пустующих! Как минимум, восемь вакансий не достает в поселке! Все только и норовят уехать куда подальше!.. - и по-отечески миролюбиво посоветовал: - Возьми хоть плащ-палатку на случай дождя, либо прибегай сушиться. Долго быть в мокрой одежде даже в жаркое время опасно. Можно застудиться, заболеть.
   Теми же минутами, немного позже, меня нашел-увидел проводник овчарки-кобеля, по кличке "Леший", Леонид Суворкин (отчество его уже не помню), - невысокий, с виду неуклюжий, но на редкость сильный, ловкий, волевой, веселый, остроумный человек, умевший из пистолета "ПМ" стрелять на вскидку. По слухам, он служил в пограничных войсках и при погоне за каким-то нарушителем единственный из всех, при ужасающей жаре, уж было настигал бегущего, как вдруг не вынесла погони и пала его собака. Пришлось стрелять. По слухам, старшина Суворкин фактически был спрятан в нашем поселке от возможной мести за убитого, и, весьма возможно, что фамилия, имя его были не настоящими. Он просил меня не полениться-пробежаться "вместо Катьки с ним", хотя бы по "малому кругу", поскольку для него пробежка с Лешим тоже давно уже, стала некою потребностью, влияющей на настроение.
   Я обещал отправиться "на след" немедля после сбора-выдачи постельных принадлежностей, то есть около двенадцати часов, но с тем расчетом, чтобы до шестнадцати ноль-ноль успеть помыться в бане и немного перекусить в столовой.
   Обо всех об этих обстоятельствах я рассказал Ларисе, и она опять хотела выйти в нужный час, чтоб снова свидеться со мной хотя бы на минутку или две.
   Помню, пришлось ее убеждать-уговаривать в том, что "в той минутке" нет теперь уже необходимости, поскольку до шестнадцати часов "осталось-то всего-то ничего", что ей не стоит волноваться-беспокоиться из-за какой-то там короткой двухминутной встречи. К тому же бежать слишком быстро, хитрить, обманывать Леонида с Лешим я на этот раз не собирался, и они могли меня догнать-настигнуть еще до подхода к поселку.
   Я проводил ее до овражка, ласково обнял за плечи, чмокнул губами в шею, в щечку, обещал к 16-ти ноль-ноль быть здесь, на этом самом месте, и успеть подняться на бугор к калитке...
   Лариса улыбнулась шутке, и мы расстались. С бугра она послала мне воздушный поцелуй, в ответ я помахал рукой, сказал "до встречи" и поспешил скорее к дому старшины, чтоб сдать ему его заказ в обещанное мною время.
   Еще одним довольно странным обстоятельством того загадочного дня случилось то, что, вопреки обыкновению, я вдруг решил-надумал пройти тем часом мимо школы, магазина, хотя обычно с рыбой в рюкзаке я подбирался к офицерской улочке с окраин, с закоулков, исподволь, в обход, подальше от ненужных, посторонних глаз.
   Зинаида в это время открывала дверь и окна магазина. Мы с нею поздоровались, она спросила, для кого на этот раз несу я свой улов. Сказал, что старшине. Точнее - в качестве подарка одному из его приятелей, к которому он пожелал поехать нынче в гости в какую-то неведомую мне соседнюю деревню.
   Я помог открыть ей ставни на одном из окон, зашел-купил три шоколадки. Одну намеревался умудриться подарить Наташе, и пару - для Ларисы и Раисы Николаевны.
   Уж собирался было уходить из магазина, как Зинаида вдруг напомнила о дне моего рождения, которое они с Полиной 6-го сентября уже настроились отпраздновать в компании со мной. Она просила позаботиться об увольнении, пообещала даже, в случае необходимости, замолвить за меня словечко хоть у старшины, хоть непосредственно у самого Тарантова.
   Я отвечал, что помню, что непременно буду, как договорились. Что в ее услуге совершенно нет необходимости, что мой, припрятанный для торжества в укромном месте коньячок с немалым нетерпеньем ждет того же самого.
   - Саша!.. - воскликнула она, когда уж нужно было уходить из магазина. - Возможно, нам придется собираться на квартире у Полины... - И, оправдывая случай, сообщила мне о том, что как бы к ним в тот выходной не "грянули" родители Бориса с сестрами... Совсем забыв про этот день, он пригласил их тоже на шестое сентября. Но когда они появятся конкретно - утром или же к обеду, они не сговорились, не условились. - Зачем же нужно, чтобы посторонние нам докучали и мозолили глаза? - закончила она.
   - Собственно, мне без разницы, - отозвался я, в одно мгновенье разгадав уловку Зинаиды в отношении меня с ее подругой, и это было маленьким внезапным шоком для меня.
   Теперь уже сомнений не было ни в чем. Полина шла на крайности, она была готова ко всему. Теперь я знал, что под предлогом "неожиданных гостей" Зинаида с мужем, конечно, постараются оставить нас наедине. И что ж тогда немножечко хмельным красивой незамужней женщине и мне, как молодому представителю мужского пола, останется делать дальше?
   При этом получалась неминуемой измена мной Ларисе. От этой мысли становилось крайне жутковато, страшно.
   Однако вскоре, на подходе к дому старшины, когда в какой-то мере попривык к представшей предо мною ситуации, теперь уже с "холодной головой" пытался отыскать в ней некий компромиссный ход, вдруг словно кто-то шепнул на ушко: "А в чем собственно проблема-то?.. Лариса - это одно, Полина - совсем иное!.. Что может быть плохого в том, что девушка и женщина вдруг пожелали получить одно и то же? К тому же - при различных, скрытных друг от дружки обстоятельствах! Причем здесь выражение "измена", когда заранее известно, что отношения с Полиной не более как единичный, возможно, спонтанный случай!.. Случай благодарности за доброе к ней отношение, за понимание ее редкостной красоты, сердечности, душевности. За рыбу, наконец!.. Это вовсе не измена! Но адекватный, нужный, разовый, достойный уважения поступок независимой, свободной, одинокой женщины!.."
   Помнится, что эта мысль "шептавшего на ушко", хоть и имела некую необъяснимую, немножко скверную сомнительность, теперь уж не казалась столь греховной, нерезонной, неприемлемой, недопустимой. В определенной мере, она все чаще стала представляться выходом из тупика, в котором мне досталось ненароком очутиться. Смущало, правда, то, что слух о нашей близости с Полиной мог вдруг распространиться по поселку, дойти уж если не Ларисы, то до ее родителей... "Да кто докажет, что была между вами близость? Кто узнает-то?! Полина не из тех, кто хвалится подобными вещами!" - старался-настаивал вкрадчивый, тихий шепот.
   От этих размышлений я несколько повеселел, воспрянул духом. "Что ж!.. Уж будь, что будет! Пусть все случится так, как предназначено судьбой!.. Точнее так, как нужно исключительно для пользы каждого из нас!.." - склонялся я все больше и больше к таковому компромиссному решению. И, если ныне мне не изменяет память, тогда же, сразу же с принятием столь хитроумного решения, весьма возможно, что интуитивно, искренне воскликнул теми же словами, которыми порой частенько приговаривала бабушка: "Боже, спаси-сохрани мя от греха и всякого противного проступка!.."
   В то утро мне удалось-таки побаловать Наташу шоколадкой при передаче рыбы старшине. Точнее - дал ей знаками понять, что для нее есть нечто в их почтовом ящике, и ей как можно поскорее нужно в него заглянуть. Она "все поняла", кивнула, улыбнулась мне, возможно, полагая, что в нем имеется моя секретная записка.
   Затем, как обещал старшине Суворкину, минут без двадцати двенадцать я пошагал "на след".
   Неторопливо вышел из поселка и трусцой, по большей части для разминки и "вхождения во вкус", неспешно побежал по тропкам, по дорожкам, а то и напрямик - через луга, через лесные полосы, через ложбинки. Пробежался даже по картофельному полю, оставляя за собою четкий след сапог меж бороздами.
   Четвертый, пятый километры я бежал, пожалуй, едва ли не с рекордной скоростью. А при пробежке по одной из рощиц из берез и ельника, как помню, натолкнулся на сплошные белые грибы, о коих, видимо, никто из жителей видневшейся неподалеку деревеньки даже не подозревал.
   С Леонидом мы договорились лишь о "малом круге" нашей гонки. То есть он обязан был отправиться за мною ровно через час. Мне же предстояло убежать тем временем километров за шесть. А затем, еще в течение одного часа, можно было бы идти к поселку хоть самым обычным шагом. Леонид с собакой в любом из случаев (беги я или не беги) настиг бы меня перед поселком, поскольку, в соответствии с инструкцией, я все одно был должен их вблизи поселка подождать.
   Но, помнится, "идти не торопясь", сидеть и ждать их где-то на окраине поселка мне совершенно не хотелось. Напротив!.. Нестерпимо подмывало вновь бежать, бежать еще! При этом, будто осязаемо, все чудилось-казалось, что при ходьбе секунды и минуты шли-тянулись нестерпимо дольше, нежели во время бега.
   Помнится, одним мгновением решил свернуть с дороги на луга и, увеличив "гончий круг" примерно с километр, помчал к реке, чтоб перебраться на ее другую сторону и вновь бежать, бежать с рекордной скоростью по протянувшейся вдоль берега тропе.
   И этот бег на самом деле был для меня, пожалуй, самым быстрым, самым беспощадным в жизни! Он был, наверное, уже сродни какому-то безумию, закончившемуся, в общем-то, достаточно печально. Тогда я умудрился даже пробежать меж сучьев сваленной сосны, перебираясь с берега на берег по ее довольно гладкому, опасному стволу и, не сомневаюсь и поныне, что не только не испытывал ничуточки усталости в ногах!.. Но, пожалуй, было все как раз наоборот!.. Было ощущенье нарастающего ликованья оттого, что с каждым метром, с каждою минутою силы только прибывали, прибывали, прибывали.
   Когда же до плота осталось лишь немногим более двух сотен метров (то было место, где мы с Ларисой пили кофе, удили с ней рыбу), отлично помню, как, внезапно даже для себя, вдруг перешел на шаг. Но этот шаг мне не служил для передышки от усталости! В нем, вне сомнений, было что-то от неторопливости, напоминавшей больше медленную поступь тигра, вдруг увидевшего близко за кустами стайку антилоп!.. Помню, словно было то вчера, как мысленно сказал себе: "Ну, ефрейтор Александр Дневной, дождался ты, однако, своего счастливого часа!.. Всего-то ничего осталось до него! Вперед же, вперед!.."
   С улыбкой на губах я вновь помчался-побежал, все ускоряя, ускоряя бег теперь уже по ровной, жесткой и прямой тропе, и - в этот раз я даже не имел сомнения, что, наконец-то, перепрыгну преграждавший путь ручей неподалеку от плота, оставшийся единственным не покоренным мною. Я исключительно удачно рассчитал свой бег, удачно наступил ногой на край канавы...
   И далее, еще в полете, уже осознавая, что ручей преодолен, увидел под собой, под сапогами, приближавшийся ко мне с огромной скоростью маленький камень-голыш, неизвестно как, откуда в этом месте оказавшийся!.. И еще до приземления, до удара об него подошвой сапога, уже почувствовал, не сомневался в том, что этот камушек через мгновение перечеркнет все то, что стало столь родным, столь близким здесь, в поселке. Что будущего в этом тихом, безмятежном, маленьком мирке с Ларисой больше для меня существовать не будет.
  
   О том, что было дальше, после "приземления", для меня и ныне, словно страшный сон! Словно нечто из какой-то непонятной, жутковатой нереальности!..
   Полина, замотавшая бинтом мою ступню, подозревала, что в ушибе что-то более серьезное; на всякий случай написала направление в санчасть дивизиона. Я обещал, что непременно возвращусь, и, как условились, 8-го сентября к 12-ти ноль-ноль велел ей с Зинаидой и Борисом ждать меня с обещанным мной коньяком. Она вздохнула, грустно улыбнулась, пожала мне на прощанье руку.
   По указанию Тарантова, на костылях, в сопровождении сержанта Александрова, мне было суждено явиться к бабке Пелагее, как оказалось, местной ясновидящей, знахарке, проживавшей в старом доме на краю поселка. Она уселась под иконами на стуле и с расстояния почти двух метров от ступни, к удивлению назвав меня по имени, сказала: "Я тебе, Александр, ничем помочь не смогу! У тебя, мой дорогой, повыше пятки трещинка в кости. Тебе, милый, нужно ехать в больницу, к врачам".
   Был сразу же составлен акт о несчастном случае со мной. Был срочно вызван водитель "дрезины" - грузовой автомашины для перевозки людей, но с колесами для передвижения по рельсовым путям узкоколейки. Сопровождающим меня назначили Ранзистого; при этом, в качестве помощника ему, поехать вызвался Шарифов, и мы втроем (Ранзистый сесть с водителем не пожелал), словно мне в укор, в насмешку, в назидание, точно в 16-00, находясь в фургончике дрезины, покатили мимо школы, магазина, фельдшерского пункта...
   Мимо здания пекарни, клуба, трехквартирных домиков с их палисадами и длинного одноэтажного строения (почти без окон) товарно-продуктовой базы, где командовал над штатом кладовщиц Владлен Никитич. Их с Ларисой дом со стороны узкоколейки, точнее говоря с центральной улицы поселка, мне было не видать, и оставалось лишь одной секундою успеть взглянуть-представить, что находился он на третьей, самой дальней улочке, в районе двух громадных вязов и пяти, с заметной желтизной, пожалуй, от засушливого лета, больших, разлапистых берез.
   Мне и сегодня не хотелось бы вспоминать о том, что перелом оказался сложным, с повреждением каких-то сухожилий; и благо вовремя на всякий случай просил Ранзистого, чтоб он с моим ликером, коньяком "в собачьей будке" наведался 6-го сентября к Борису с Зинаидой и, по возможности, отметил с ними день моего рождения вместо меня. Пришлось признаться также в том, что "старики мои" прислали мне ко дню рождения посылку, и в ней - как я просил - помимо орехов, вафель, конфет, печенья, были пара поллитровок водки и две портвейна. Что спрятана она в каптерке, на верхней полке слева от двери, за стопкой новых байковых портянок. Просил одну из поллитровок водки отдать-"поставить" офицерам, одну "краснушку" - старшине, а остальное что останется на усмотрение его с Шарифовым, но непременно нужно угостить, хотя бы понемножку, Сергея, Васю, сержанта Александрова и рядового Шмитаса... Короче - всех лучших моих друзей.
   Мне не хотелось бы вспоминать о том, как из санчасти, что в дивизионе, был отправлен в госпиталь в один из городов (не буду сообщать его название), где мною овладела столь неодолимая, столь тяжкая хандра, что не хотелось ни читать, ни думать, ни вставать с кровати. Стыд перед Ларисой угнетал. Временами делалось невыносимо скверно и хотелось от отчаянья за-выть.
   К тому же в первых числах сентября, благодаря каким-то, видимо, недобрым силам, ко мне в палату подселили красавца-парня, сержанта срочной службы, мастера спорта по греко-римской борьбе и гиревому спорту Виталия Курлыкина. Родом был он из того же города, и было любопытным наблюдать за тем как (разом все!) три наших медицинские сестры, сменявшие одна другую через сутки на дежурстве, словно неожиданно очнувшись ото сна, стали проявлять к обоим нам (особенно к нему) столь редкую доброжелательность, о каковой, как говорится, даже не мечталось.
   Вот когда на самом деле можно было бы не усомниться в том, что поручик Ржевский - величайший в прошлом соблазнитель женщин, Дон-Жуан и Казанова действительно существовали!..
   При встречах "с новичком" они из скромных милых недотрог буквально "на глазах", буквально тою же секундою, вдруг превращались в смелых, разбитных, игривых "звездочек", как называл их всех Виталий, и каждая из них была готова любезничать с их "новым подопечным" хоть целыми часами. Причем ему с чего-то ради благосклонно разрешалась ими даже его матерщина, не говоря уж о прочих неблагозвучных словечках, употребляемых им значительно более часто. Мне даже поначалу, пока к их диалогам не привык, бывало чрезвычайно стыдно за него перед девчатами и порою подмывало попросить у них за те его вульгарности прощения.
   Впрочем, какими для нас в то время были они девчатами?.. Младшей, Катюшке, как называл ее Виталий, было под двадцать. Двум другим - их имена давно уже не помню, - пожалуй, ближе к двадцати пяти. Старшие, как выяснилось позже, были замужем! Были счастливы в браке, имели деток.
   Уже на третий или четвертый день Виталий прокрался из коридора в палату, примерно, в полпервого ночи, спросил-шепнул, "не сплю ли я", и, получив ответ, что "сна нет ни в одном глазу", с восторгом и со свойственной ему вульгарной откровенностью тайным полушепотом мне сообщил, что он дежурную сестру - "того!"... Разочек "оприходовал".
   Сегодня, в нынешние времена, в житейском нашем обиходе подобное понятие свободно называют словом "трахнул" и особого секрета из "того" давно уже никто не делает. В ответ, таким же тихим шепотом, пришлось его "поздравить", сказать, что молодец.
   В ту ночь он потихоньку, чтобы не будить меня, снова ходил в коридор еще два раза и возвращался минут через тридцать, если не больше.
   Я терпеливо притворялся спящим и на его чуть слышный в ночной темноте вопрос, "не сплю ли я?", не отвечал, сопя как можно громче носом.
   Утром, первым делом, он уведомил меня о том, что "оприходовал" ее еще два раза.
   А еще через день или два он "оприходовал", как оказалась, и вторую из дежурных. С ней у него получилось то ли три, то ли четыре раза.
   Катюшка отдалась ему лишь на девятый день, буквально накануне выписки его "на службу", когда он "перестал уже надеяться" и, смирившись "с невезучей участью", намерен был уже ложиться спать. С ней он пропадал едва ль не до рассвета и, войдя, спросив "не сплю ли я", уже через минуту тихо, сладко захрапел.
   Утром он в великом восхищении воскликнул: "От нее вообще невозможно было уйти!.."
   И приходилось верить, соглашаться с ним. Ни он, ни Катюшка не знали, не ведали, что я поднимался ночью, чтоб добраться в туалет... Ни его, ни ее подле ночного столика, с лампою, похожей на грибок, действительно, в то время не было.
   Более того!.. Он сообщил мне нечто такое, что при всей моей фантазии, признаться, я бы не узнал, не догадался!..
   Оказалось, Катюшка ему призналась, что она ко мне весьма не равнодушна! Что я ей нравлюсь! Что знает: на душе моей какая-то печаль, но эта печаль проходящая. Считала, что меня не дождалась из армии "моя любовь", она надеялась сойтись со мною ближе, стать моею "госпитальною" подружкой, и, возможно, я оставлю ей свой адресок.
   Сообщил, что "близких отношений с ним" она боялась исключительно из-за меня, и ему пришлось уверить ее в том, что ночью я сплю "как медведь в берлоге", что "об их интимной близости" я не узнаю никогда, ни в коем случае.
   Он посоветовал, как только я пойду без костылей, мне не теряться, не стесняться и "махнуть" их всех троих.
   Когда на следующий день он отправлялся в гарнизон, на тренировку (он должен был поехать на какие-то союзные соревнования), мы, прощаясь с ним, разговорились более открыто, без утаек. Мы даже обменялись адресами, и, пожалуй, все-таки с определенной завистью, нежели от простоты души, без умысла, я говорил ему, что он, вне всякого сомнения, счастливец, коль обладает столь нестандартным успехом у слабого пола... И мне останется лишь позавидовать его на редкость удивительным способностям соблазна.
   Услышав этот комплимент, Виталий чуть ли не пригнулся, словно от удара плетью по спине. Он посмотрел в мои глаза довольно подозрительно и даже, показалось мне, испуганно. Но, видимо, ничто обидного в той реплике не усмотрел; однако, как-то странно, слишком уж устало, вяло, без обычного задора и без искорки в глазах он опустился-сел на край кровати и с тоской, с каким-то жалким, серым, виноватым выражением лица и нескрываемым уны-нием сказал: "Ты очень ошибаешься, Сашок!.. Во-первых, я женат!.. Но следует считать, что разведен. Во-вторых, у нас есть дочка Леночка. Ей после завтра исполняется два годика, я очень люблю ее, скучаю по ней".
   Он развязал свой тогдашний солдатский рюкзак, с единственной общею лямкой пришитой концами по низу, и доставал-показывал мне плюшевого мишку, куклу в кофточке и серых брючках, непривычно маленькое голубое платье с рюшками, две пары трусиков и маек, пять пар носочков, синенькие - чем-то даже несколько смешные - крохотные туфельки, пакет с гостинцами. При этом дважды, словно забываясь, говорил, что приготовил это ей ко дню рожденья в качестве подарка.
   "Как буду без нее? Не знаю! - воскликнул он, задумавшись о чем-то жутковато-безысходном, и неожиданно изрек: - Я, Сашок, один из самых несчастных людей на свете! Один из самых больших неудачников!"
   - Неужто измена? - не верилось мне.
   Виталий качнул головой.
   - Да с чего же это вдруг? Да кто же она такая!.. - сделалось обидно за Виталия, за всю мужскую половину человечества. - Родители при власти, что ли?
   - Наоборот, мои родители в чинах, - последовал хмурый, угрюмый ответ. - Ее середнячки. Хорошие, добрые люди. Мать главбух на производстве, отец - фармацевт, кандидат наук.
   - Слишком красавица что ли? Ведь изменить тебе - уму непостижимо!.. - старался я уразуметь причину происшедшего.
   Виталий пожал плечами, развел руками и вместо ответа спросил:
   - Картину "Незнакомка" Ивана Крамского видеть не приходилось?
   - Та, что в темной шубке, в шапке с козырьком зимой в карете? Ну, как же!.. Видел, видел в одном из журналов.
   - С ней они как сестры-близнецы.
   - Красивая!.. - смутившись, согласился я. - Но ведь и ты у нас не из числа последних! Хоть нынче в киноактеры на главные роли!.. Парень что ли столь неотразимым оказался?
   Виталий снова пожал плечами, развел руками.
   - Парень как парень. Ничего особенного нет. Спокойный, простой, нормальный. Студент. Родители - обычные трудяги.
   - Быть может, случайность? Ничего серьезного!..
   - Да нет! Я с ним поговорил. Не он инициатор, а она. Он не знал, что она замужняя, имеет дочку. Просил не обижаться на него.
   - А что же она?
   - Плачет, молчит, ничего объяснить не может.
   - И что же теперь? Быть может, следует простить ее на этот раз ради малышки?
   Виталий какое-то время молчал, о чем-то глубоко задумавшись, и я уж, было, начал что-то намекать о милосердии, о всепрощении грехов, как тот весьма настойчиво воскликнул:
   - Об этом не может идти и речи! Я, во-первых, не из тех, о ком ты собираешься сказать. Во-вторых, с того момента она мне начала казаться совершенно незначительной, пустой, чужой, неумной, и наоборот все больший интерес с тех пор вдруг стали вызывать другие "незнакомки", что попадались на пути. Ну и ослом с большими ушами оказался я, воскликнул он, столь рановато женившись! Впрочем, мать с отцом меня предупреждали, что ошибся в выборе. А в-третьих, извини, Сашок, если, к примеру, кто-то супругу твою... - в этом месте он употребил слишком уж неблагозвучное "словцо..." (синонимом которого является уже указанное слово "трахнул") - то "трахнул" он, - настаивал Виталий все более взволнованно и убежденно, и взгляд его вновь начал зажигаться прежним огоньком задора, - не только твою супругу, но - вас!.. Обоих вас!.. Даже больше непосредственно тебя, как главу семейства! И все наоборот, когда случается "трахнуть" тебе!
   Помню, я не торопился согласиться с этим доводом, и Виталий пояснил изложенный им тезис якобы имевшим место случаем. Какой-то из его знакомых, узнав, что супруга стала изменять-"погуливать", решил семейное бесчестье прекратить. Он завел ее в укромное местечко, отхлестал как следует ремнем и разъяснил ей: "Трахают тебя - трахают нас с тобой! Трахаю я - трахаем мы с тобой!.." И, якобы, та поняла. С тех пор "на сторону" не бегала.
   - Я к подобным мерам прибегать не стал, - помнится, вздохнул Виталий и продолжал: - Ушел-расстался с нею в тот же день спокойно, весело, по-дружески и даже с шутками... Вот только дочку очень жалко! Скучаю, тоскую по ней! - прибавил он. - Подарки вот купил для нее ко дню рождения...
   - А как узнал-то, что она "того..."? - полюбопытствовал я.
   - Друг однажды натолкнулся, выследил, подслушал разговор, решился рассказать! А то бы так и жил с "рогами" и "ослиными ушами" олухом в ее глазах, - последовал ответ.
   О, помню, какой был то еще один прескверный день, когда мы с ним расстались, и он, уже в солдатской форме, скрылся-исчез за белою дверью палаты! В тот день я даже не побрился, не почистил зубы, не выходил в столовую ни завтракать, ни обедать и пребывал в каком-то мрачном, полусонном забытьи, уткнувшись лицом в подушку. Прошло уж около трех недель, как нужно было принимать какое-то решение по поводу Ларисы, и с каждым днем, как оказалось, сделать это было все труднее и труднее. Все более и более я чувствовал в себе неисправимого ревнивца и в том душевно-унизительном раздрае все более и более не сомневался в том, что Лариса слишком уж красива для меня. Что, пожалуй, даже в самом малом населенном пункте на нее найдется множество подобных "мастеров соблазна"; они уж не упустят случая, чтобы "наставить рога", отнять-увести ее. Мне даже дважды в этот день приснилось, что это она вместо Катюшки скрывалась-пряталась с Виталием в какой-то тайной, полутемной комнатушке, а на утро в белом, словно снег, халате, в белой медицинской шапочке, явилась ко мне в палату, чтоб записать мой адрес.
   Еще через пару недель (кажется, семнадцатого сентября) незнакомый мне сержант-сверхсрочник из дивизиона принес-вручил (под роспись) мой, давно уж подготовленный "на дембель" чемодан, изъятый старшиною из каптерки, и с ним в завязанном тесемкою мешке мою шинель, подаренные Сычевым мне яловые сапоги, мою парадную форму с ефрейторской полоской на погонах, фуражку, шапку. Просил проверить-убедиться "все ли мне доставлено", а затем из офицерской сумки, висевшей через портупею на бедре, извлек-вручил (опять под роспись) пакет под сургучом. В нем были деньги - моя армейская зарплата за два месяца, примерно около тридцати рублей, мой воинский билет, распоряженье на проезд домой бесплатно, моя армейская характеристика, письмо Тарантова, в котором он мне предлагал служить сверхсрочно, обещая должность старшины, и - неожиданно... посланье от Ранзистого!.. В нем он писал, что отыскал "мою собачью конуру", нашел в ней мой ликер, коньяк и в точно назначенный день и час явился к Зинаиде и Борису. Оказалось, что они, действительно, намеревались отмечать мой день рождения!.. Но не у них, а на квартире у Полины, поскольку ждали сами в этот день гостей, пообещавших к ним приехать около полудня. Далее он сообщал, что остается "на сверхсрочной" заместителем комвзвода, что фактически живут с Полиной вместе... Что подали заявление на регистрацию их брака, что шестого ноября они распишутся, а 7-го, в день годовщины Октябрьской революции, разом в двух домах - их свадьба, на которой обещались быть все жители поселка. Он сообщал через абзац, отдельно, что без меня, без моей рыбалки, без моей случайной травмы, без нашей совместной поездки в дрезине и моей договоренности отметить с Зинаидою, Борисом и Полиной день своего рождения, о его столь близких отношениях с этой умной, милой, изумительнейшей женщиной, можно было б даже не предполагать. При этом его ничуть не смущало то, что та немножко постарше его. Он просил меня не забывать про них, про их поселок. Приглашал к ним в гости, обещал во время свадьбы со всем поселковым людом выпить за мое скорейшее выздоровление.
   Закончилось "мое выздоровление" восьмого ноября. Месяц был на редкость теплый, солнечный, и желтой листвы на земле и деревьях было довольно много.
   Отлично помню, как, спустя еще два дня пути на поезде, на электричке и в автобусах, добрался, наконец, до своего родного городишки. Слегка хромая, шел домой по улочкам, знакомым с детства, в шинели, перетянутой на поясе ремнем, в красивых офицерских сапогах, в фуражке, в руке был темно-рыжий чемодан с двумя бутылками вина, с подарками для деда с бабкой, с теплыми носками, шапкой и перчатками на случай холодов.
   Увидев меня в дверном проеме комнаты, мои "старики" расплакались, наперебой бранили, что я не сообщил им о несчастном случае со мной, что не давал им знать (хотя б ориентировочно!), когда же нужно было ждать меня. Всю первую декаду ноября они переживали, "не случилось ли чего со мной в дороге", и хотели уж послать запрос на имя командира части, что обеспокоены моим отсутствием. Так, пожалуй, и поступили бы, не получи письмо от девушки из Ленинграда, по имени Лариса, которое они в конце концов осмелились прочесть. Из него они узнали, что я был на лечении, что ее отец заглядывал ко мне в санчасть, но не застал, поскольку я был сразу же отправлен в госпиталь при гарнизоне. Старики сказали, что письмо Ларисы очень полюбилось им, наперебой шептали, старались убедить меня, что это очень милая и умненькая девушка: уж они-то знают!.. В письме было фото, где мы с Ларисой и Раисой Николаевной. Они ей написали, что от меня пока нет никаких известий.
   Еще одно письмо, которое они не стали распечатывать, оказалось, было от Наташи. Мой адрес, втайне от ее отца, ей дал Ранзистый. Глупышка писала, что хотела бы со мною продолжать дружить, обещала хорошо учиться, окончить школу только на пятерки и продолжать учебу с тем, чтоб, будучи замужней женщиной и матерью, содержать семью в почете и достатке. Осторожно намекала, что ей хотелось бы иметь супруга исключительно в моем лице или же, по крайней мере, схожего со мной. Поклялась, что будет верной суженой избраннику в течение всей жизни, надеялась на мой ответ.
   Старикам я рассказал, что она еще совсем ребенок-школьница. Другая - слишком уж красива для меня. Был вынужден заверить их, что ни одну из них не обманул, "не обесчестил", поскольку буквально за пару часов до обещанной мною интимной близости с Ларисой сумел-умудрился травмировать себе ступню. То есть получилось-вышло - не судьба!.. Сказал, что вряд ли стану отвечать на письма девушек, поскольку, лежа в госпитале, многое узнал, обдумал и решил с женитьбой, в общем-то, не торопиться. При этом огорошил их обоих тем, что старый, дряхлый дом, подаренный им государством как участникам войны, в котором шифоньер, диван, три койки, печь да кошка (его они считают "чуть ли не хоромами") вовсе не является оправой для брильянта, каковым является Лариса. И привозить "княгиню из дворца" в шалаш-сарай - увы, не очень-то хотелось бы!
   - Ну, не такой уж и сарай!.. - опешил, было, дед и начал возражать: - Ведь подавляющее большинство народа так живет. А те, которые у нас в стране богаты - жулики, пройдохи, воры! Им завидовать не нужно. Главное - быть честным в жизни! Чтоб было на душе всегда светло, спокойно, мирно! Сахарный песок, картошка, солености из огорода есть - и ладно! Главное, чтоб было тепло да сытно!.. Поросенка, морозы настанут, зарежем...
   - Да нет!.. Не все, "которые богаты", относятся к пройдохам-жуликам. Просто зарплаты у многих стали значительно выше, чем ваши военные пенсии!.. Особенно у тех, кто ныне помоложе, половчее, покрепче здоровьем да с институтскими дипломами, - помнится, пришлось доказывать ему свою, иную правоту.
   И уже за стопкой водки, за закуской сообщил им, что скоро, возможно, уеду в Москву, где постараюсь найти работу, заочно поступить учиться. Либо подамся на Север, где платят значительно больше, чем даже шахтерам на добыче угля в лаве.
   Спустя две недели Лариса прислала второе письмо. Точнее - это было не письмо, а крик отчаяния! Ее неподдельный животный испуг в связи со странным для нее моим молчанием. "Саша, милый, что случилось? Что произошло? Почему нет писем от тебя? Не молчи! Пожалуйста, ответь!.." - взывала она.
   Сегодня этот крик ее, порой, мне снится по ночам. Он и поныне - по прошествии уж стольких лет! - не только не уходит из души, но становится все более отчетливым, все более пугающим и жутковатым. При этом наряду с тем криком с недавних пор все чаще, чаще стали приходить на ум две самые тяжкие заповеди: "не убий", "не лги"!.. И обычно, в дополнение к тому, будто что-то назидательно вещает разуму-уму: "Убить человека можно не только словом!.."
   Порой мне кажется, создатели Евангелия, наверно, позабыли записать еще одну, должно быть, очень строгую, святую заповедь - "не умолчи!.." Или же редактора (возможно, ненароком) упустили, не ввели ее в шестую заповедь Закона Божiя в качестве разъяснения к ней либо в качестве дополнения.
   Сегодня, под занавес лет, во мне не остается ни малейшего сомнения и в том, что убийство можно совершить обычным простым умолчанием!.. К примеру, не ответить на письмо. И ныне есть все чаще, чаще странное предчувствие того, что вряд ли выйдет вымолить прощение за этот мой, возможно, самый тяжелейший грех.
   Мне удалось-таки тогда уговорить бабулю, чтобы отписалась и на этот раз. Своим смешным, корявым, однако довольно разборчивым почерком на скромном тетрадном листке в линейку, под мою диктовку она известила ее о том, что я домой не заезжал, не показался. Но было мое письмо. Писал, что хочет уехать в Москву либо на Крайний Север. Просил о нем не волноваться. Что адрес пришлет, как только определится с жильем, немножко пообвыкнет-приспособится на месте.
   В декабре я выехал в Москву. Предполагал устроиться работать в "Метрострое", но так получилось, что стал пожарным - и ничуть не прогадал. Сутки на работе, трое - дома... Можно было подрабатывать, "калымить", что и делал. Был вахтером, дворником. Даже снимался в кино "в массовках", покуда не наскучило, не надоело.
   Помню свой "первый пожар" - мое "боевое крещение"! Поздно вечером, почти что ночью, горел магазинчик в три окна на окраине района. Как оказалось, загорелся потолок от неисправной печки. Но благо окна были закрыты ставнями! Воздух в помещение фактически не поступал, особого распространения огонь не получил, и пожар мы, нашим отделением в составе двух машин, погасили достаточно быстро. Моей задачей ученика-стажера при этом было под брезентовой защитной робой натаскать в машину, в ящик с инструментом под сиденьями пожарных, как можно больше водки и закуски. Лучом аккумуляторного фонаря в кромешной темноте и дыме командир боевого расчета указал мне полку, на которой находился ряд бутылок. На их частично обгоревших этикетках можно было различить, что водка не простая, а "Столичная"... И лишь потом, уже на кухне в помещении пожарной, во главе с самим начальником нашего "второго" караула и начальником пожарной части мы разобрались-определились, что "Столичной" было только две бутылки!.. Остальные девять (точно в такой же посуде!) были легким яблочным вином. Столь же лихо нам "не подфартило" и с конфетами, с печеньем, с сыром, с хлебом, которыми мы также запаслись, чтоб поплотнее закусить. Все из того пропахло дымом, было совершенно несъедобным. Заку-сывать пришлось томатными консервами "бычки", которых благо оказалось восемь банок, и "Овощной солянкой" в двух стеклянных пол-литровых банках под железной крышкой.
   В декабре от Ларисы пришли одно за другим три письма. Теперь она уже боялась спрашивать, "что происходит?" Рассказывала в них о том, что учится неплохо, но удручена (удивлена) моим молчанием, и настроение ее неважное, что ждет меня в Ленинграде хотя бы на один денек, просила разрешения приехать ей ко мне в мой город Меленки.
   Я и на этот раз уговорил бабулю "отписаться" в Ленинград, что нет обо мне известий. Помнится, старушка прослезилась, причитала, что, наверное, берет немалый грех на душу, обманывая за одно со мной столь замечательную девушку, не оставляя ей при этом никакой возможности определиться в жизни. "Ведь любит тебя, дурака бестолкового!" - воскликнула она. Заявила, что впредь "отписываться" более не станет. Либо сообщит ей правду, "всю как есть", которая ей известна.
   В январе ее писем было только два. Собственно, они ничем не отличались от трех предыдущих, за исключением того, что не просила разрешения приехать и ни словом не обмолвилась о том, чтоб я ответил ей.
   Затем ее письма стали появляться реже, реже, и письмо, что принесли в конце июля, можно было считать последним. Однако до того, еще в апреле, как стало мне известно позже, бабуля с дедом отослали ей примерно следующий текст: "Дочка, милая, прости Христа ради нашего непутевого внука! Сами понять не можем, что с ним произошло-случилось, что ему нужно в жизни! Работает где-то в Москве пожарным и кем-то еще, адрес не сообщает..."
   Впоследствии, примерно года через полтора, в почтовом ящике "у стариков" (в Меленки я приезжал довольно часто) нашел конверт с известным почерком из Ленинграда. "Если есть хоть малая надежда, немедленно пошлю ей телеграмму, сегодня же уеду в Ленинград просить прощения!.." - вмиг обещал-поклялся самому себе.
   В конверте оказалась фотография. Лариса - в белом свадебном наряде; рядом с ней какой-то тощий, долговязый, совершенно невзрачный парень! На плоском его лице подковкою свисали жиденькие усики, глаза при этом впечатляли напряженно-подозрительным вниманием, пугливым взглядом.
   Но самым поразительным мне показалось то, что на груди Ларисы - будто чуть заметным красным огоньком горела брошь, похожая на розу. На нем был фиолетовый костюм и нечто кружевное на рубашке, напоминавшее жабо. От воротничка до брюк свисал широкий ярко-желтый галстук. На снимке я видел нежную белую розу рядом то ли с люпином, то ли с чертополохом. Фото было сделано на фоне двухэтажного особняка и белоснежной машины "Волга".
   Похоже, в наших судьбах все было обусловлено-предрешено заранее. Сон Ларисы, видимо, был пророческим.
  
  
  
  
  
   Г л а в а 5
  
   За песней Д. Тухманова и И. Шиферана "Два окна со двора" - во время исполнения которой мне случилось сплыть-спуститься несколько пониже "трав" (поклевок на участке не было) - шел супер-хит Авраама Руссо под заголовком "Знаю". Человек с акцентом под замечательную оркестровку, в сопровождении прекраснейших девичьих голосов, пел-исповедовал весьма про-стые, но очень драматичные слова:
   Ночь, эта ночь не согреет нас,
   Впереди пустота и страх,
   Я уже узнаю эту боль,
   Когда умирает любовь.
   Тихо плачет моя душа,
   Вижу я, что ко мне пришла
   Ты сегодня в последний раз.
   И припев:
   Знаю, скоро тебя потеряю,
   Но сердце не хочет понять,
   А мне его трудно унять.
   Знаю, напрасно себе обещаю,
   Что счастье вернется опять.
   Тебе меня не надо ждать.
  
   Ложь, твоя ложь как всегда мила,
   Она мне опять нужна.
   Я пытаюсь найти ответ,
   Но вопросов давно уже нет.
   Тихо плачет моя душа,
   Вижу я, что ко мне пришла
   Ты сегодня в последний раз...
  
   Мне, в общем-то, нравится эта песня. Особенно, ее мелодия, страдальческая искренность певца, его акцент, девичьи голоса. В дороге, в машине, мой встроенный в панель магнитофон, наряду с другими столь же уникальными работами своей отдельной записи, только за последний год мне прокрутил ее, наверное, раз двести, если не побольше. При этом последняя строчка припева "тебе меня не надо ждать" всегда немножко удивляет, режет слух довольно очевидной языковой непонятностью. Особенно в смысловом ее отношении. Будто обо что-то спотыкаешься всегда на этой строчке при осмыслении общего текста песни. Впрочем, для талантливой работы в целом (тем более - хита) столь незначительный стилистический срыв, по-моему, не столь уж важен. И, к примеру, в сотню лучших песен я бы, пожалуй, ее включил.
   Под эту песню я сплыл едва ль не до "граблей", чтоб далее еще разок-другой пройтись вблизи коряги на "Пустой", как вопреки элементарному благоразумию, смотав скорее удочку и ухватив за ручки вёсла, решительно погреб обратно к перевозу, остро сожалея, что, возможно, именно сейчас, на этой самой тоне, упускаю случай вылова громадной рыбины.
   Хотя не исключалось также то, что шел уже двенадцатый час: по времени "ни то, ни се", и вероятность поклевки щуки, в общем-то, была не столь уж многообещающей.
   А спустя еще примерно полминуты гребли, я уже отчетливо осознавал, что "сорвался" и плыву назад, за перевоз, в силу трех, весьма значительных, причин.
   Во-первых, к этому часу мог возвращаться с затона Юрас. С ним мне очень захотелось непременно повстречаться-свидеться. Пожать ему руку, спросить его о чем-нибудь. О чем-то простеньком, об общем, о житейском. И даже, в случае необходимости, налить ему "своей вишневочки", всегда имев-шейся на всякий случай в моем просторном рюкзаке в трехсотграммовой фляжке.
   Во-вторых, взглянуть-удостовериться: по-прежнему ль у "Острова" пасутся парочки? Или же, быть может, что-то нашли в "канаве", в районе "кудрявой ветлы" - махина корпуса парома скрывала их от глаз. При этом нелишне было бы узнать-разведать, вернулась ли "с грибочков" Вика со своим бычком-Олегом? С тех пор прошло уже достаточно немало времени.
   И, в-третьих, странным показалось то, что и в моем магнитофоне обе эти песни находились также рядом, в том же их расположении. Хотелось бы, хотя бы мельком, посмотреть-взглянуть на человека, владельца записей!.. Узнать-прикинуть возраст, рост, увидеть-оценить лицо, одежду.
   С интересом - хотя не очень-то приветствую шум-показуху на реке, тем более при людях, - ждал следующей песни. И, как нарочно, словно мне в укор, в напоминание о прошлом, зазвучал-поплыл над Кручею "Владимирский централ" с его припевом: "лежит, лежит на сердце тяжкий груз..."
   "Однако, избранные мною песни М.Круга, "Бутырки" и др., у меня на отдельном диске..." - подумалось мне. И я их слушаю не столь уж часто. Так сказать, не более одного раза в месяц. Преимущественно с тем, чтоб не зациклиться лишь на веселом, на приятном. Чтоб не забыть, однако, об "обратной стороне медали" в нашей ненадежной, обесценившейся с перестройкой жизни.
   Под эту песню я успел приплыть на перевоз и огибал паром, как началась четвертая... в прелестном исполнении певицы Натали.
   Ветер с моря дул, ветер с моря дул,
   Нагонял беду, нагонял беду...
  
   "Нет!.. У меня на этом месте, если исключить "Владимирский централ", вещица посерьезнее!.. "Берега" Александра Малинина! А в данном случае - не более как винегрет. Ну-ка, ну-ка, что там за мужик таков?"
   Вместо "мужика" неподалеку от ручья овражка, я увидел парня лет, по-видимому, двадцати пяти. В рубашке, в шортах. С надменно-безучастным выражением лица, он метал с одной из лодок спиннингом блесну и, похоже, был не очень-то в желании общаться.
   - Полавливается? - кликнул я его, притормозивши лодку несколько поодаль, чтобы не мешать забросам.
   - Пару окуней поймал, - отозвался тот.
   На участке подле "Острова" была лишь лодка Виктора и Маши. В зарослях береговой осоки, в районе кудрявой ветлы, можно было различить-увидеть и вторую лодку, зачаленную носом к берегу. "Однако, в общем-то, не слабо "собирать грибочки" столько времени! Вот так, видимо, устроила "тростинка" экзекуцию телку!" - подумал с уважением о Вике.
   - Граммов-то по триста будут?
   - Около того.
   - Хорошие...
   Лодки Юраса не было ни на стоянке у ручья, ни вдали меж островков затона. "Не задремал ли там?", - подумалось о нем. По времени пора уж возвратиться. Проверить пару-тройку сетей в стоячих водах, собственно, не столь уж долго.
   Решил доплыть-прикинуть, что у Виктора.
   - Песни на твоей "пятерке" классные. Им уж лет по двадцать пять, пожалуй, если не побольше!..
   - Отец на помойке в сумке нашел, принес домой, - отозвался парень. - Часть кассет себе оставил, приходится их крутить.
   "Странно, однако! - мелькнуло-подумалось мне. - Живые песни... и на помойке!.."
   - Машина-то отца?
   - Его. У меня "Фольксваген". В нем аппаратура с диском, с флэшкой - высший класс. В нее подобное старье не вставишь.
   - Сам-то издалека?
   - Из Мануиловки Меленковского района.
   - Земляки. А я - из Меленок. Сам учишься, работаешь?
   - Предпринимаем с матушкой.
   - Чем?.. если, часом, не коммерческая тайна.
   - Магазинчик есть.
   - Понятно. Своего рода - дело хлопотливое!..
   Все было ясно. Картинка представлялась мне теперь во всех ее подробностях. Более "товарищ" был неинтересен. Я подождал, когда он вывел из воды блесну, и, пожелав ему успеха в ловле, поскорее проскочил прямую линию его забросов с тем, чтоб прогуляться-сплавать к Виктору и Маше.
  
   Второй (точнее - третий) случай получился тоже с некой скрытной и, весьма возможно, несколько незаурядной предысторией, о которой также, видимо, необходимо рассказать.
   Уже на следующий год мне удалось достаточно удачно сдать экзамены в одном из ВУЗов, где довелось учиться на заочном отделении без малого шесть лет.
   Заметить надо, что учеба в институте и работа отнимали много времени и сил, и потому, как говорится, было не до вольностей, не до влюбленностей. Тем более - хозяева квартиры, две тихие, смиренные старушки, категорически не дозволяли приводить на их жилплощадь никого из посторонних, в особенности "жриц любви". К тому же именно в тот год пугающе и грозно прозвучало в СМИ о первом в России больном с диагнозом "СПИД". А также - о страшных последствиях этой заразной болезни, передающейся половым путем. Пришлось впрямую, терпеливо и довольно долго подыскивать себе подругу современных взглядов, убеждений, чтоб было "без излишеств и без обязательств..." Ныне можно выразиться так: "не особо похотливую партнершу по интиму", и не более того.
   И, как ни удивительно, нашел такую дома, в Меленках, на "Новогоднем огоньке" во Дворце культуры, где было и винцо, и закусить, и танцы, и концерт. Она была достаточно скромна, стройна, смазлива. Номерок за столиком на четверых ей выпал по жребию рядом со мной, и - похоже, то была судьба. Две другие девушки, сидевшие за нашим столиком, меня уже не волновали, благо ими вскоре увлеклись ребята, что сидели за соседним столиком.
   Мы с нею сговорились сразу же. Ей, собственно, необходимо было то же самое. Она училась во Владимирском политехническом институте и попросила только об одном - не изменять ей "при нашем партнерстве". А в случае такой необходимости - предупредить ее об окончании с ней отношений. Я это обещал, она мне - тоже.
   После "Огонька" я проводил ее домой и был немало удивлен тому, что живем, по существу, в соседях!..
   Но - не из тех, что на одном и том же квартале, а огородами с двух параллельных улиц!
   И хотя меж ними пролегал участок земли, поросший вязами и вишнями, принадлежавший зданию бывшей городской сберкассы, проблем в его преодолении (чтобы пройти из огорода в огород) для наших встреч фактически мы не имели.
   Более того!.. Мать ее работала на фабрике ткачихой, и нам оставалось лишь созвониться о встречах в Меленках в те дни, когда для той выпадали ночные смены.
   Зимой же, когда из огорода в огород добраться по сугробам было совершенно невозможно, от глаз соседей нас скрывала ранняя ночная темнота. Дождавшись полного безлюдья на тротуарах улицы, я быстро проходил за дверь ворот, и тотчас запирал "защелку" специальным шпингалетом. Зимою этих встреч у нас случалось не более одного раза в месяц, даже полтора. Летом - несколько почаще. Особенно - в период отпусков-каникул. В их тихом доме, в три окна по улице, меня всегда ждал включенный их черно-белый телевизор. На столе был кофе, чай, и, обязательно, с конфетами, с печеньем. С десяток раз, в большие праздники, она угощала меня коньяком, либо "Столичной" водкой. Сама выпивала при этом что-то из наливок, либо красных вин. Я обычно ей дарил духи, кулоны, авторучки, бусы, другие безделушки, давал немного денег на карманные расходы. Однажды, в день рождения, подарил ей позолоченные часики.
   Так мы встречались без малого четыре года. Три или четыре раза, я приезжал к ней во Владимир, где мы ночевали вместе в одной из гостиниц, и дважды она в Москву.
   Мы с ней тогда попали на премьеру фильма "Золото Маккены", шедшего в кинотеатре "Родина", были на спектакле "Дон-Жуан" в театре "Современник", бродили по ВДНХ, держась друг с другом за руки. Однажды даже, ради забавы, удили в каком-то из прудов карасиков - кажется, за пятьдесят копеек там давали "на прокат" бамбуковые удочки и что-то в качестве наживки.
   Собственно, я ей напоминал, что двадцать три года - уже не шутка!.. Что пора подыскивать "супруга", начинать рожать детишек.
   Ответ: "Не столь уж стара! Успеется еще!.." Что ей пока хватает наших отношений. Что "на худой конец" уж помогу, наверно, ей обзавестись ребенком!.. Мать сумела вырастить ее без мужа, сумеет и она. И отшутилась: сначала должен заиметь "хозяйку" я, поскольку, нужно заметить, немножко постарше ее. А уж она подумает о себе потом.
   - Вряд ли я решусь-осмелюсь лет до тридцати пяти!.. - приходилось предостерегать ее.
   - Мне тоже торопиться некуда, - парировала та. - Сначала нужно закончить учебу...
  
   Уже на последнем курсе - буквально на последних днях последней сессии! - вместо старенькой, седой и предобрейшей нашей "иностранки" Екатерины Алексеевны вдруг объявилась молодая стройная особа с тем же именем и отчеством!..
   Екатериной Второй-"Великой" сразу окрестили-нарекли ее остряки-отличники. Аттестат о среднем образовании сумела получить в пятнадцать лет, в двадцать два с отличием закончила "иняз". В двадцать три защитила какую-то сложнейшую по теме диссертацию и была на стажировке в Англии. Шел слух, что со студентами очных курсов она, даже вне аудитории, общается лишь исключительно на иностранных языках. Мне же, знавшему в ту пору не более трех сотен английских слов и совершенно без понятия как, когда, с каким артиклем их следует употреблять, - то было несомненным приговором.
   На вид ей было - лет не больше двадцати пяти. Она обладала изящной фигуркой, стройными, словно точеными, ножками, под старомодной, несколько ниже коленей, юбкой. Лицом она, возможно, была не столь уж и красива, сколь удивительно мила. Особенно притягивала взгляд, и постоянно изумляла ее неотразимая улыбка. Нижняя губа ее, похожая на нежный лепесточек, вдруг забавно, чуть заметным углышком по центру, опускалась к низу, симпатично обнажая кончики зубов, и в какие-то мгновения чудесно замирала в этом завораживающем положении. Ее очаровательные карие (воз-можно, с удлиненными ресницами) глаза под челочкой темных прямых волос при этом чуть заметно щурились, и, казалось, будто прикасались к моему плечу, вновь и вновь привлекая к себе внимание. Она положила на стол наш курсовой журнал, поздоровалась сначала с нами на английском, на немецком, на французском языках. Что-то говорила нам поочередно на том, на другом и третьем (по-видимому, представляясь, поскольку всякий раз звучало ее имя), и началось знакомство.
   - Павел Абрамов, do you speak English?*
   - Yes I do. I speak English* - не замедлил с ответом восставший из-за стола верзила Павел.
   Она задала еще какой-то вопрос, состоявший примерно из десяти-две-надцати слов.
   Не промедлив ни одной секунды, в том же стремительном темпе, Павел чуть ли не минуту что-то говорил ей по-английски, и в конце монолога, видимо, выдал ей нечто шутливое.
   В ответ был, видимо, ее какой-то комплимент, была заметна ее озорная улыбка.
   Павел ответил тоже с улыбкой и, пару секунд помолчав, добавил что-то еще.
   Внезапно они рассмеялись; их смех поддержали еще человек пять или
   шесть, неплохо знавшие английский. Я же понял из их диалога только то, что были ее слова "good", "wonderful", "five", - что означало "хорошо", "замечательно", "пять".
   Со стороны Павла прозвучало "thank you very much", что было "большое
   спасибо", и он, огромный и уверенный в себе, уселся за своим столом. Поче-
   му-то, вечно в одиночестве, он постоянно восседал за первым (с правого ряда) столом, ближе всех других студентов к кафедре преподавателей.
   "Однако же, она очаровашка!" - воскликнул я про себя в каком-то странном для меня волнении, и уже не мог отвести от нее свого влюбленного вни-
   мательного взгляда, благо поначалу это было, в общем-то, вполне приемлемо
   по отношению к учителю со стороны ученика. "Это же неугомонный, милый, жизнерадостный вулканчик! Ой, видимо, балдеет ее муж от радости, от счастья!" - подметил я два золотых колечка на пальцах правой ее руки.
   - Николай Астахов, do you speak English?
   Поднявшись из-за стола, Николай, хоть и не этак резво, в сравнении с Павлом, но тоже стал говорить по-английски. Тоже их диалог длился где-то около трех-четырех минут. И снова прозвучало в заключении: "good", "five" - "thank you very much".
   Далее по списку шла Анжелика Венская - как оказалось, будущий писатель, журналист-международник, драматург. Для нее прозвучало: "Spraehen z deutsch?.." - и две красавицы с минуту или две любезно говорили по-не-мецки, приветливо чему-то улыбались меж собой. Моя роковая минута, которую, я уже несколько дней подряд представлял себе в самом постыдном свете, теперь приближалась с каждою новой секундой.
   Вот когда, в конечном итоге, наступал мой истинный час расплаты за невежество, за лень в учебе!
   ______________________
   Вы говорите по-английски? *
   Да. Я говорю по-английски.*
   - Александр Дневной, do you speak English?
   - Можно считать, что "нет", - встав со стула, отозвался я по-русски и, поднявши руки до уровня плеч, прибавил: - В этой связи поднимаю вверх руки, сдаюсь.
   Без дозволения я опустился на скамейку парты, словно школьник, отвернулся было в сторону открытого окна и теперь уже достаточно спокойно стал дожидаться праведного гнева и ее возмездия.
   - Но вы же поняли вопрос! - услышал я беззлобный, звонкий голосок. - Вы сумеете сказать, как будет по-английски слово "нет"?
   - No, - привстав со стула, скорее машинально отозвался я и, снова смутившись, безнадежно махнул рукой.
   - Так. А теперь давайте попробуем сказать "поднять вверх руки", "сдаться", - не унималась та, ухватив мой взгляд своими карими глазами и удивительной по красоте улыбкой "углышком". - Вы сможете сказать, как будет по-английски слово "рука"? - показала мне она свою ладонь с колечками на пальцах.
   Я чувствовал, как сильно покраснел и взмок от подступившего вдруг жара.
   - Hand, - вырвалось как-то само собой.
   - Верно. А слово "поднять"?
   - Take up? - оказалось, мне было знакомо и это.
   - А "вверх", "на высоту"?
   - Height, - вдруг вспомнилось и это выражение.
   - Верно, - обрадовалась она. - Перед словом "height" мы должны поставить артикль "the". А перед словом "hand" какой должен быть артикль? Напоминаю, что в английском предложении два одинаковых артикля не ставят-
   ся, - заметила она.
   Я тотчас же сообразил, что если в столь коротком предложении есть уже звучанье "the" и подобного второго быть не может, значит - артиклем является "a".
   - Все правильно! - с радостью воскликнула она. - Что получается теперь? - И напомнила: - В английском предложении, в отличие от русского, сказуемое ставится впереди подлежащего.
   Спустя минуту (а возможно, две), с запинками, коряво, больше под ее диктовку, я выдал, наконец-таки, английский вариант своего нелепейшего выражения.
   - Правильно! - вновь с радостью воскликнула она и попросила повторить.
   И снова мы почти одновременно произнесли его.
   - И еще! - велела она.
   Наконец я выдал выражение самостоятельно.
   - Okay! Молодец! - сказала она и заметила: - У вас, Дневной, хорошее английское произношение.
   И, обращаясь уже ко всей аудитории состоявшей из двенадцати заочников, прибавила примерно что-то из того: "Ребята, я понимаю, что, возможно, иностранные языки вам могут не понадобиться в жизни. При этом знаю, даются они, увы, далеко не каждому! Давайте условимся сразу - отрицательных оценок никому из вас не будет. Можете считать, что экзамен по иностранному языку все вы сдали. Кстати, те, кто хочет получить свои оценки прямо сейчас, можете подходить с зачетками. Официально же - до окончания семестра у нас еще неделя. Я приглашаю всех вас на эти занятия, как вольных собеседников, как моих друзей. Почему непременно так? Во-первых, государство мне платит за обучение очень приличные деньги, и мой долг постараться их отработать по мере своих возможностей. Во-вторых, мне очень хотелось бы поделиться с вами некоторыми личными секретами в освоении языков. Ведь, порой, достаточно несколько слов, чтобы вызвать в человеке интерес к чужому языку. У лиц, изучающих языки, как правило, развивается память, становится более виртуозным мышление, повышается уверенность в себе, улучшается общий жизненный тонус. Не сомневаюсь, многие из вас уже оценили полезность такой работы, - продолжала говорить она. - Но, замечу вновь и вновь, для большинства студентов знание ненужного им языка может оказаться неоправданной обузой. Вы - возможно, будущие знаменитости, мастера пера, и должны жить именно вашей жизнью. Так сказать, без траты сил, энергии и вашего драгоценного времени на совершенно бесполезное занятие..."
   "Все! Институт закончен!.." - помнится, подумал в тот момент. Оставалась лишь дипломная работа, за которую я, собственно, не волновался.
   Далее вновь было слышно "ю спик зэ инглишь", "шпрехен зи дойч", и вновь ее переливчатый голос, негромкий смех - будто перезвоны редкостных бубенчиков. Вконец сконфуженный, смущенный, помню, я смотрел куда-то в поднебесье за окном. Но все одно перед глазами было беспрестанно ее личико, ее изящная фигурка в приталенной длиннополой юбке, ее красивая белая водолазка, и на ней какой-то не особо яркий, но, по-видимому, дорогой, кулон на золотой цепочке.
   С такого жутковатого позора, я долго не решался повернуться в сторону стола преподавателей, по-прежнему косился на окно. И то ли было то случайностью, то ли чем-то преднамеренным, но в силу каких-то, пропущенных мною причин, ее беседа с нами началась о слове "женщина". По-английски - woman. Она подробно, живо говорила о происхождении этого слова, о его смысловом значении, о его красоте, благозвучности, колоритности. И, помнится, поневоле запомнилось, что слово "woman", в переводе с языковых древностей, означает - "имеющая утробу", "способная рожать". При этом само звучание, произнесенных ею (на мой взгляд, очень смелых выражений), было, вне сомнений, очень тонко, умненько уравновешено ее какой-то неподдельной искренностью, радостью, какой-то покоряющей рассудок простотой, что уже через пару-тройку минут той ее беседы с нами, будто кто-то прошептал с восторгом мне на ухо: "Вот она - твой идеал! Вот она - твоя любовь! Вот она - твоя "золотая рыбка!.."
   Постепенно, ненавязчиво она перешла к английским прилагательным и зазвучало непривычное: "бьютифул вуман" - красивая женщина... "умная, гордая женщина", "молодая, милая особа", "слабый пол"... И - полный парадокс!.. Десятка полтора английских слов и выражений, будто отпечатались в моем сознании, поселились в памяти надежно, прочно.
   Урок продолжался. И, как ни странно, даже Гена Рудяков, - в будущем достаточно известный сценарист на киностудии им. А.Довженко (на Украине) - хотя нас с ним она, как полных неучей, не понукала, не тревожила, вдруг начал что-то мекать в общем гомоне английской речи! Причем один или два раза ему о чем-то кто-то говорил в ответ довольно уважительно, весьма серьезно.
   Наконец-то суховатый треск звонка раздался в коридоре. Наконец-то перемена!..
   - Перерыв. Десять минут отдыхайте, - сказала она по-английски. Она взяла журнал, и, улыбнувшись нашей группе, - как мне при этом показалось, глянув на меня с Геннадием, - стройная, изящная направилась к двери аудитории.
   С ее уходом тотчас воцарилась тишина. Но была недолгой. Во весь свой медвежий рост неторопливо встал из-за стола Абрамов Павел (кажется, он стал руководителем какого-то довольно популярного театра в городе Новосибирске; об остальных мне ровным счетом не известно ничего) и, развернувшись к группе, выразительно сказал:
   - Однако, братцы, что ни говорить, а наша Екатерина "Великая" - очень премилая женщина! Лично я от нее в восторге. И с удовольствием пообщался бы с ней подольше.
   - А я бы сказала, - с упреком отозвался тихий, скромный голосок Анжелы Венской с задней парты, - мы, девушки нашего курса, тоже очень премилые женщины! И, что касается общения, мог бы обратить внимание на нас.
   - Учтем, обдумаем, решим, Анжела!.. - не промедлив ни секунды, нашелся-откликнулся Павел.
   В тот день мы с Геной Рудяковым "балдели" и в прямом, и в переносном смысле. Мы были с ним едины в том, что Екатерина "N2", действительно, как выразился Павел, очень премилая женщина!.. Что в нее, вне всякого сомнения, должны быть влюблены все до единого студента института (включая очников), но наши чувства "двух шутов" к "императрице" являются, конечно же, полнейшей глупостью!.. Поскольку плебею царица - не пара, и таковою никогда не станет.
   Геннадий тоже, как и я, не знал английский, наверно, потому мы и сдружились с ним. Мы с ним, конечно же, решили-сговорились посещать все до единого ее занятия в качестве старательных и добросовестных учеников.
   Через дыру в заборе мы прошли-проникли на ВДНХ (нынешнее ВВЦ). Там в маленьком недорогом кафе купили крепкого чешского пива с порцией тогдашних вкусных и недорогих свиных сосисок, а затем повторили заказ. Немножко захмелев, мы выходили через главные ворота. При этом в неком странном возбуждении, мы, шутки ради, оба разом "козырнули" стоявшему у проходной дежурному милиционеру. Тот посмотрел на нас довольно подозрительно. Но не окликнул, замечания не сделал, угрожать-преследовать не стал.
   Помню под предлогом, что необходимо съездить-навестить родню, я, как угорелый, прибежал-примчался к институту, чтоб "случайно" встретиться с Екатериной и, возможно, перемолвиться с ней парой слов. Но чуда не произошло. Ни у дверей фасада здания, ни в вестибюле, ни в длинных гулких коридорах встречи не произошло. Неторопливо изучил все расписания с ее участием и понял, видимо, она ушла за нами следом, поскольку часы ее лекций закончились как раз на нашей группе.
   На следующий день она предстала перед нами в блистательном белом костюме, с тем же кулоном на золотой цепочке. Она приехала на белых "жигулях", заперла их дверцу и, с небольшим портфельчиком в руках, направилась к ступеням лестницы парадного подъезда института, где мы с Геннадием стояли и курили "Беломорканал" неподалеку от дверей в надежде под-скочить-открыть ей дверь, при этом поздороваться. Однако из толпы людей стоявшей несколько поодаль, к ней подошли две престарелые, но миловидные дамы - с ними, оказалось, был весьма подвижный, ловкий, молодых лет толстячок, - и теперь они, все вчетвером, о чем-то разговаривая меж собою, поднимались по ступенькам лестницы. Неожиданно мужчина ринулся вперед, распахнул перед ними дверь. Пропуская в свою очередь неторопливых, престарелых дам, Екатерина удосужила нас взглядом; она приветливо кивнула, улыбнулась нам и, на наше дуэтное "здрастте", мелодично, словно колокольчик, прозвенело "здравствуйте, ребята".
   Толстяк довольно ловко прошмыгнул за нею следом в дверь, и мы с Геннадием многозначительно переглянулись, уловив в ее пытливом взгляде явно нечто большее в сравнении с простым приветствием. То был искренний, радушный взгляд, при этом очень пристальный, внимательный и даже несколько, быть может, удивленный.
   - Во всяком случае, нас заприметили, запомнили. Относятся к нам благосклонно... - изрек Геннадий, крепко затянувшись папиросой.
   - Еще бы!.. Ведь не часто удается видеть-наблюдать компанию дегенератов, не сумевших за пятнадцать лет запомнить с тысячу английских слов и научиться их располагать в необходимом грамматическом порядке! - вспыхнув к Геннадию жгучей, глубинной ревностью, с ухмылкой грусти продлил-дополнил начатую другом мысль.
   И вновь на лекции она была эффектной и великолепной! Ей очень шла ее, на этот раз, немножко кучерявая прическа. Она опять немало сообщила информации о понимании отдельных слов от производных "woman", "girl" и поясняла теперь значения выражений "девочка", "мисс", "леди", иногда перемежая их с французским и немецким переводом. Пользуясь законным правом "искренне" прилежного ученика, я следил за каждой черточкой ее лица (в особенности щечек, губ и глаз) и, следует признаться честно, не очень-то внимал тому, о чем шла на уроке речь, как вдруг прозвучали слова, привлекшие мое внимание и даже резанувшие мой слух. Это было разъяснение (по-русски) тонкостей познания английских выражений: "нежная ладонь", "тонкая, красивая рука", "ухоженные пальчики руки без украшений". И в качестве наглядного пособия, она вдруг подняла перед собою руки, показала всем свои прелестные ладошки, в том числе и нам с Геннадием, сидевшим, по обыкновению, у окон, на отшибе, несколько на стороне. Мне моментально бросилось в глаза - на пальчиках Екатерины не имелось ни колец, ни перстней. Вне сомнений, это было вовсе не случайностью, а смелым, ловким сигналом кому-то из нас троих: сибирскому медведю Павлу, моему дружку Геннадию из Украины и третьим оставался я.
   Я невольно покосился на своих соперников. Наиболее вероятным был, конечно, Павел. Но шел уже слух о том, что он с Анжеликой Венской вчерашним вечером ходил на премьеру фильма "Загнанных лошадей пристреливают. Не правда ли?" А затем, почти до часа ночи, гулял с ней в скверике неподалеку от студенческого общежития.
   Как и следовало ожидать, Геннадий тоже обратил внимание на пальчики Екатерины без колец и подшепнул об этом мне. Мне же оставалось лишь пожать плечами и заметить, что возможны некие случайности. Что лично я далек от оптимизма относительно вельмож, и не хотелось бы напрасно бередить-тревожить душу недоступными для шутов соблазнами.
   В этот день, однако, у меня произошла случайная встреча с ней. Я бежал по серым мраморным ступенькам лестницы со второго на третий этаж, стараясь за недолгие минуты перемены успеть получить в библиотеке института учебник по теории литературы. Она же - с третьего спускалась на второй, держа в руке свой небольшой портфельчик. Я едва ли не столкнулся с ней, подскочив до неприличия вплотную. Опешив, я немедля виновато отступил немного в сторону, уступая путь, и, по-видимому, крепко покраснев от подступившего вдруг жара, попросил прощения.
   Она какие-то секунды с недоумением смотрела на меня и вдруг спросила:
   - Далеко ли торопимся, Александр?
   - В библиотеку. Нужно успеть взять учебник...
   - У вас перемена?
   Я кивнул.
   Она взглянула на свои красивые, с браслетом, часики и, опять подняв на меня глаза, сказала:
   - Да, вам нужно торопиться. У вас в распоряжении не более пяти минут. Но будьте осторожнее!.. - Она довольно дружелюбно дотронулась до моей руки, улыбнулась мне своей очаровательной улыбкой "углышком", которую на этот раз мне довелось увидеть очень близко, и доверительно прибавила: - Не споткнитесь, не сшибите уж кого-нибудь!
   Я помню, мои губы замерли в растерянной улыбке. Я чувствовал, как учащенно колотилось сердце, как ей кивнул в ответ, вконец смущенный, покрасневший.
   Она еще раз улыбнулась, глядя на меня, и пошагала по ступенькам вниз. А я, в волнении опять рванувшись вверх, опомнился лишь рядом со стойкой-столом уже в библиотеке, услышав в свой адрес слова: "Говорите же скорее, что вам нужно? Время без трех шестнадцать. Могли бы прийти пораньше".
   Еще через день (то было уже в понедельник) она вошла в аудиторию в изящном голубом костюме - и я увидел на себе ее прелестный взгляд, ее чудесную улыбку. Колец, как в прошлый раз, на пальцах не было.
   Вновь зазвучало: "гуд дей" (с аналогами по-немецки, по-французски), и снова, будто звонкий гомон ручейка, зазвучали-потекли ее слова на трех различных языках, - преимущественно по-английски. Вновь стали вовлекаться в диалог сидящие в аудитории. И хотя конкретных доказательств не имелось, я все более и более подозревал, что на мое внимание к Екатерине - она отвечала тем же, иногда посматривая на меня. Точнее - в нашу с Геннадием сторону.
   Однако, видимо, взаправду говорят в народе, что браки заключаются на небесах!..
   Буквально за день до зачета по английскому мои квартирные хозяйки, в немалом перепуге от дурных предчувствий (следует заметить, что за время проживания я стал им чем-то вроде сына или внука, и они давно уже мечтали подстеречь меня с какой-нибудь москвичкой), вдруг положили предо мной письмо. Письмо - от Валентинки. Она писала, что беременна. Поклялась, что не имела никогда и никого иных. Что очень боится рожать, но делать аборт не станет. Что претензий ко мне от нее не будет, поскольку во всем виновата сама. Что - матери скажет: "не знает кто и где отец, поскольку связь оказалась случайной". И просила только об одном: "нет ли для нее возможности стать моей женой?"
   "Милая пугливая глупышка! Могла бы при этом не клясться, не спрашивать, коль уж произошло-случилось..." - помнится, опустошенно улыбнулся той ее святой наивности, подумав тогда о том, что срочно нужно купить два золотых кольца по тридцати пяти рублей за каждое. Мне никогда не приходилось даже сомневаться, что Валентинка словно специально создана быть умненькой, добропорядочной женой! И будто кто-то тотчас, с удивлением, насмешливо шепнул на ушко: "Неужто не нужна любовь Екатерины?.. А заодно - весьма приличная карьера, здесь в Москве!.."
   На вопрос Геннадия, "чего со мной стряслось", я рассказал о Валентинке, о ее письме. Мы вместе с ним пришли на узел связи; я позвонил, просил ее не волноваться и ждать в воскресенье "сватов" в лице моих деда с бабкой. Спросил-уточнил размер ее безымянного пальца на правой руке.
   Мы вновь проникли сквозь дыру в заборе на ВДНХ. Я закупил чекушку, пару пива, закусить. Просил его назавтра взять мою зачетку на экзамен, сказать Екатерине, что немножко простудился, прихворнул. Геннадий посмотрел в мои глаза и - аж присвистнул!.. "Неужто столь завис?.. - тихонечко воскликнул он. И, помолчав, прибавил: - Кстати, мне все больше, больше кажется, она не столь случайно то и дело смотрит на тебя!.."
   - Может, на меня. А может, на тебя... - угрюмо согласился я, пожав плечами. - Во всяком случае, отныне я тебе не конкурент. Лично мне на этот раз придется возвращать долги за удовольствия последних лет.
   Мы выпили, разговорились.
   Помнится, сошлись на том, что скоро нам торжественно вручат дипломы, красивые нагрудные значки. Однако нам не повезло!.. Студентам очных курсов дают хотя бы направление об обязательном трудоустройстве в какие-то издательства с обеспечением жильем. Нам же - ничего!.. Иди на улицу, доказывай, что - "не осел". Единодушно подошли-приблизились к неутешительному выводу, что мы, литературные работники с заочных курсов в плановой советской экономике всего лишь... запасной резерв для каких-нибудь периферийных газетенок и производственных многотиражек, что не очень-то и вдохновляет. При этом лишнего писать нельзя, а зарплата - ниже, чем, к примеру, у простого грузчика. (То были времена, когда еще не думалось, что в нашей области появится свое Владимирское телевидение, когда из областных владимирских изданий я знал лишь газеты "Призыв" да "Комсомольскую искру".) Когда никто из нас понятий даже не имел о столь мощнейшей скрытой конкуренции средь пишущих и прочих творческих людей, с лихвою очевидной сегодня. И кто бы мог в те времена представить-догадаться, что всего лишь через двадцать лет в стране появятся сотни телеканалов, тысячи журналов и газет, а журналистика в России окажется, пожалуй, самой массовой профессией из всех. Условились, что - о карьере журналиста в иностранных государствах нам, при нашем с ним владении английским языком, нет даже повода мечтать.
   Прикинули о наших планах с получением дипломов. Я вознамерился уехать в свой родимый городишко к деду с бабкой, попробовать обосноваться там. "Куда подашься с молодой женой, которой предстоит теперь учиться на заочном отделении и в январе рожать? - отвечал самому себе вопросом на вопрос и, обосновывая ту свою решимость возвратиться из столицы восвояси, в Меленки пояснял-доказывал Геннадию: - К тому же, слишком людно, слишком шумно здесь, на улицах Москвы! Куда-то все торопятся, спешат. Живут в каком-то слишком уж быстром темпе. Здесь я чувствую себя зажатым, лишним, не своим. Я, похоже, человек не столь уж ловкий, резвый, деловой. Вероятно даже - несколько ленивый, апатичный. Тем более, порой довольно крепко подпирает бросить все и посидеть на речке с донками!.. Сказал, что научился удить с лодки щук и судаков блеснением в отвес. Поведал, что люблю природу, тишину, речной простор. Наверное, большие города не для меня.
   Геннадий воскликнул, что - тоже немалый любитель рыбалки. Особенно, со спиннингом. Но он попробует устроиться в Москве. Поскольку - по природе русский и мыслит значительно лучше по-русски, нежели по-украински. Что - семья у них в станице прегромадная. Что ему, как старшему из сыновей, давно уже пора покинуть "общую скворечницу", и мать с отцом ему о том уже неоднократно намекали. Для начала он надеялся устроиться работать дворником, чтоб получить служебную квартиру. А там - уж что подаст Господь!.. На всякий случай мы условились - с моим отъездом из Москвы, мои квартирные хозяйки будут мной о нем осведомлены, как о порядочном, послушном человеке.
   Помнится, я было замолчал в каком-то грустном, тягостном раздумье, и Геннадий неожиданно воскликнул, решив сменить тематику нашей беседы:
   - Ты знаешь!.. Сегодня прочитал в газете: в Японии установили телевизор - площадь кинескопа более шестидесяти метров!
   - Эх, камнем бы по такому!.. - в свою очередь с тоскою улыбнулся я, глотнув из кружки.
   На следующий день Геннадий отдал мне мою зачетку. Сказал - все было четко, без помех. Что - не спросила даже "сколь серьезно болен?" Она была спокойна, весела, желала всем удачи, благ. Взамен получила от нашей группы пару букетов цветов.
   С восхищением поведал об экзамене, продолжительность которого была не больше десяти минут!..
   Оказалось, что она, всего лишь навсего, сначала попросила подойти с зачетками всех тех, кто хочет получить оценку "удовлетворительно", иначе говоря - простой зачет. Затем - всех тех, кому нужна оценка "хорошо". Остальные трое, тянувшие на красные дипломы, вне сомнений, знали предмет на пять, им она поставила "отлично".
   "Ну, и ладно! Ну, и славненько! Тоже возомнил себе!.." - наконец-то начинала оставлять довольно неприятная душевная нервозность, вызванная, видимо, столь неожиданным житейским обстоятельством.
   Последние пять дней до окончания семестра я старался не встречаться с нею, прячась в перерывах меж занятий либо в туалете, либо курил свой "Беломорканал" у окон в вестибюле на четвертом этаже, где не велось преподавания как такового, а были несколько подсобок, кинозал и зал собраний. Тот вестибюль был постоянно пуст, а окна, по обыкновению, открыты. И даже на одном из подоконников стояла пепельница, кажется, из алюминия, в форме хитрой вогнутой физиономии - с рожками, с бородкой и лукавыми, внимательными глазками.
   Помню, шла она по коридору за колоннами, что рядком расположились в вестибюле этажа, и была в простой рубашке нежно-голубого цвета, в обыкновенной черной юбке до колен, в черных остроносых туфельках, стучавших каблучками по полу. Увидев меня, она прямиком зашагала ко мне и, усевшись на стул по соседству, попросила дать ей папиросу.
   Она неумело взяла папиросу пальцами левой руки, прикурила ее от огонька, зажженной мною зажигалки, и мы, примерно с полминуты, сидели молча в наступившей вдруг довольно напряженной тишине. Я понимал, что наступило время откровений для меня, и мне не убежать, не отмолчаться.
   - Где теперь намереваемся работать, Александр? У нас в Москве или есть иные планы? - зазвенел ее веселый, звонкий голосок.
   Я пожал плечами. Отвечал, что "собственно, вопрос в тумане".
   - Вы женаты? - с улыбкой спросила она.
   Сказал, что - покамест нет.
   - Тогда старайтесь закрепиться здесь, в Москве! - прозвенело с некой долей покровительства. - Большие планы, по обыкновению, осуществляются в столицах! Периферия - это все второстепенное, не столь достойное! Не сомневаюсь, именно в Москве у вас могли бы быть большие перспективы!
   - Вполне возможно, - довольно безучастно согласился я.
   Мы помолчали, и она спросила "сколько мне лет?"
   Сказал - в сентябре исполнится двадцать семь.
   - Хм!.. Я полагала, вы немного старше. А мы, как оказалось, одногодки, - заметила она с немалым удивлением. И, с некой долей легкой, безобидной шутки, сообщила: - Мне приходилось слышать, что одногодки не уживаются в браке!..
   Я снова дернул-пожал плечами, выражая как сомнение, так и возможное согласие.
   - А какого числа в сентябре?
   Я назвал шестое сентября.
   - Надо же! Ой, какой удивительный случай! - воскликнула она на этот раз весьма заинтригованно и даже, мне показалось, с испугом. И, помолчав, вдруг озабоченно произнесла: - Мы с вами, Александр, не только одногодки! Мы родились в один и тот же день.
   Она о чем-то тяжело вздохнула, поднялась со стула, погасила в пепельнице папиросу. Ощущая общую нервозность в теле, непомерный стыд в душе за свой ее обман, поднялся со стула и я.
   - Что ж... Скоро звонок, пора идти на занятия. Удачи вам, Александр! - Она смотрела на меня открытым, светлым, непорочным взглядом и, с улыбкой "углышком", сказала: - Надумаете жить в Москве, вы знаете, где можно меня найти. У нас свободная квартира, дача... Мои родители достаточно влиятельны, имеют связи. Я буду рада постараться вам помочь.
   Она подала мне на прощанье руку с ухоженными перламутровыми ноготками на ее красивых тонких пальчиках; я подхватил ее, легонько сжал. Я ощутил их шелковистое прикосновение в своей руке, секунды три или четыре держал в своей широкой грубоватой пятерне.
   - Удач и вам, Екатерина Алексеевна!..
   - Просто Екатерина!.. Как вам покажется удобным...
   - Четыре дня назад пришло довольно важное письмо от некой Валентинки, студентки из Владимира!.. - решив, на сей раз, не скрывать, не обнадеживать, угрюмо отозвался я. - Пожалуй, вряд ли я смогу теперь располагать своей судьбой свободно. Вряд ли мне есть ныне смысл рассчитывать на проживание в Москве.
  
   ...Замечу также, что с воспоминанием о случае с Екатериной, мне непременно представляется еще один, довольно жутковатый, эпизод, произошедший с молодой, весьма красивой, но, однако, совершенно незнакомой мне мамашей и ее, фактически еще грудным, сынишкой.
   Примерно теми же самыми днями я добирался из Бутылиц (село со станцией недалеко от Меленок) в Москву.
   Был май. Кустарники, деревья, травы уже вовсю зазеленели; был теплый, безветренный вечер, и, помню, повсюду пахло то ли черемухой, то ли сиренью.
   Уже значительно стемнело, когда наш поезд тронулся в каком-то малом городке, набирал разгонную скорость, а я при этом собирался влезть на раскладную купейную полку, чтобы подремать.
   Неожиданно странный звук раздался в соседнем купе, словно длинную, звонкую цепь с размаха швырнули на пол. И тотчас дикий женский крик отчаянья пронзил тишину вагона, нарушаемую лишь шелестом колес на стыках рельс.
   Я первый выскочил за дверь на помощь.
   Полный пожилой грузин, в спортивном бежевом костюме, показывал мне камень. Кудрявый полковник-моряк старался задернуть-спустить оконную шторку, но у него не получалось. Еще одна женщина-пассажирка сидела в полнейшем шоке. На руках у девушки был ребенок. По щеке малыша, оставляя красную полоску, стекала крохотная капля крови. Мать закричала вновь, отстраняясь от малыша. Я склонился, чтоб получше рассмотреть-увидеть ранку. Едва различимый осколок стекла, отражая свет купейной лампочки, торчал под нижней ресницей глаза ребенка, и малыш уже, по-видимому, машинально, тянул к нему свою свободную ручонку, чтоб тронуть либо потереть уколотое место. Помню, что каким-то чудом я успел схватить ее за кисть, а затем двумя пальцами правой своей руки осторожно взял-ухватил осколок - выдернул его. Малыш удивленно таращил на меня глаза. По той же полоске пошла-покатилась еще одна капелька крови. Я подмигнул ему, сочувственно спросил: "Что, маленький, больно?" Малыш заулыбался, показав два зубика, что-то мне в ответ пролепетал и, играя, отвернувшись от меня, ухватил ручонкой лацкан материной кофты.
   В купе уже теснился народ. Кто-то велел проводнице связаться по радиосвязи с милицией городка. Спросили у меня: "не врач ли я?", и пошли по вагону искать врача. Матери и женщине, что находилась в шоке, совали нюхать нашатырный спирт. Кто-то заявил, что это дело рук, конечно же, подонков-пацанов, поскольку взрослые кидать камнями в окна поезда не стали бы. Говорили, что нужен строгий закон, запрещающий лицам моложе семнадцати лет гулять на улице в ночное время. Кто-то раздраженно процедил: "Так вот и случается все в жизни!.. Ни логики, ни справедливого возмездия. И этим изуверам, негодяям так и сойдет все с рук, так и останется без наказания их сволочной поступок!"
   Пришли сразу двое врачей. Они рассматривали ранку малыша, успевшую уже слегка подсохнуть, трогали щечку около нижнего века, щелкали над носом пальцами. Сказали, что опасной травмы нет, что глаз, по-видимому, не задет. Малыш смеялся, считая, что с ним играют. И, когда молодая врач освободила из его довольно цепких пальчиков прядь своих длинных прямых волос, капризно заверещал, обидчиво отвернулся к матери.
   По счастью, все обошлось.
  
   Г л а в а 6
  
   - И каково? - спросил, подплывши к Виктору и Маше.
   - Да не ахти! Реденько щурятишки да пара подъязков, - откликнулся Виктор. - Вон у Вики рыба покрупней, поинтереснее.
   - Килограммов по пяти поймали?
   - Пожалуй, около того.
   - А как у самого?
   - Две собаки, пара судачков да тройка окуней.
   - "Собаки" - это что? - боясь оказаться несведущей, полюбопытствовала Маша.
   - Как "что"?.. Щуки! - в свою очередь был немного удивлен ее некомпетентностью.
   - Такие? - развела руками шире плеч.
   - Откуда?.. Примерно, около кила. Один окунишка - в тех же пределах. Судака побольше килограмма поднял было аж до лодки - подцепил за глаз... (Случай действительно был до того в моей рыболовной практике, равно как и история с жаброй.) Сбежал-сорвался!
   - Глаз-то выдрал? - поинтересовался Виктор.
   - Нет. Зацепил за оболочку.
   - Значит, окривел судак?
   - Получается, что так.
   - А глаз, который?.. - испуганно насторожилась Маша. - Левый или правый?
   - Пожалуй, правый. Точно - правый, если посмотреть со стороны спины.
   - Ой, как ему, наверно, больно, плохо с одним-то глазом! - посочувствовала та.
   - А рыбы не ощущают боли! И глаз у них вырастает новый, - убежденно заявил ей Виктор.
   - Иди ты!.. - усомнилась Маша. - Не может такого быть.
   - Почему не может? У ящериц хвосты вырастают? Вырастают!
   - То - хвосты. А то - глаза!..
   - Какая разница? Об этом знают все - рыбачкой тоже называешься!.. Вон спроси у дядьки Александра. Он подтвердит тебе.
   - Правда это, дядя Саша?
   - Лично мне кривых, безглазых рыб вылавливать не приходилось, - стараясь скрыть улыбку, поддакнул Виктору.
   - Идите вы!.. Смеетесь надо мной.
   - Раз видеть никому безглазых рыб не доводилось, конечно, заменяются, - загорался к спору Виктор. - У рака клешни заново растут? Растут! У рыб покусы зарастают? Зарастают!..
   - Олег-то с Викою куда запропастились? - спросил, решив сменить их тему разговора.
   - Насиловать его в лесочек увела, - отозвался Виктор.
   - На полном серьезе что ли? - прикинулся непосвященным и немало удивленным шуткой.
   - Еще как "на полном"!..
   - Тогда, похоже, заарканила его неслабо! Давно уж лодки не видать. Не меньше часа прошло наверно.
   - Нет, пожалуй, забирай поближе к двум.
   - Мы с Витюшей начинаем беспокоиться, переживать. Хотим сойти на берег, поаукать их, - с лукавой затаенностью в глазах и на губах, поведала мне Маша. - Наверно, обессилили совсем и спят, как суслики, под кустиком. Да разве можно дрыхнуть во время рыбалки!
   - Очень справедливые слова!.. - воскликнул я. - Конечно же, коль нет столь долго времени! Любовь - куда еще не шло!.. Но спать на рыбной ловле - не только крайне возмутительно, но исключительно грешно! - угадав ее хитрющую уловку совершенно об ином намерении, улыбнувшись, согласился с ней.
   - Либо перепутались ногами и никак не получается подняться, - совершенно не в предчувствии интрижки Маши, осклабился-съязвил ей Виктор.
   - И Юраса не видать, - решил прервать и этот диалог. - Уплыл в затон - и не видать. Как в воду канул!.. По идее, посмотреть-проверить пару-тройку сеток на стоячих водах - дело одной минуты? Не случилось ли уж чего?
   - Может, лодку в затоне оставил, отправился к кому-нибудь до Жуковки? - осторожненько сказала Маша.
   - С рыбой, с рюкзаком - на Кручу?.. Оттуда - больше километра до деревни, а затем еще три километра до Окшёва?.. - возразил вопросом на вопрос и, подумав чуть-чуть еще, заметил: - В этом случае он вне сомнения бы прихватил с собой велосипед. Нет, на Жуковку идти он не планировал, не собирался - это точно.
   Мы немного помолчали, я сказал:
   - Если через часик-полтора не возвратится, мне, пожалуй, нужно будет сплавать-глянуть, где он там сумел застрять, запропаститься?..
   И прибавил:
   - А вот и ваши... легки на помине! И будто бы родить уже успели, умудрились!
   - Да сразу двойню!.. - посмотрев назад, в их сторону, подхватил мою шутку Виктор и с притворным изумлением воскликнул, обращаясь к Маше, - Ну, вы, бабы, даете!..
   По берегу, спускаясь по уклону к лодке, осторожно шли Олег и Вика. И у него, и у нее - на удивление странная ноша!.. Ни дать, ни взять - несли новорожденных, завернутых в "мамину с папиной" куртки!
   - Маша, Виктор, дядя Саша, давайте к нам - чего покажем!.. - позвала нас Вика.
   Развернувшись лодками, мы поспешили к берегу. На всякий случай, я поплыл вторым, предусмотрительно подчалил к берегу кормой, чтоб скрыть "за щучьим ящиком" свой неплохой улов.
   Тем временем Олег и Вика сумели нас опередить. Успели даже подготовить для осмотра "их сюрприз", рядком уложенный на порыжевшей травке. Уже при нас они с немалым торжеством раскрыли-распахнули куртки - и сюрприз действительно немало впечатлял. В своем великолепии предстали перед нами две груды белых, крепких средней величины грибов вперемешку с множеством крупных, спелых лесных орехов. Последних по моим прикидкам было уж никак не меньше полведра.
   Олег уже держал мобильный телефон, настраивался сделать "классный снимок". Его примеру решил последовать и Виктор, он тоже извлек из грудного кармана "свою мобилу".
   - Да, ваш натюрморт на редкость впечатляющ! - осталось поддержать намеренье компании фотографировать.
   Для "большего эффекта фотоснимка" советовал им принести их рыбу (желательно, что покрупнее) и положить ее по центру между кучами. "Тогда всем будет видно - снимок сделан на реке, вблизи от лодок, в день исключительной для вас удачи. И орехи, и грибы, и женщины-красавицы, и рыба!.." - подсказывал им я. А Олега с Викой похвалил. Сказал, что - они молодцы!
   Правда, в те же самые минуты я едва ль не замер, не запнулся от своей излишней болтовни, неожиданно уразумев-представив, что они могли попутно глянуть-посмотреть на мой улов, когда все вчетвером метнулись к лодкам и, наперебой галдя между собою, выбирали подходящих для фотоснимка рыб. Я уж было припас-подготовил "на крайний случай" свои дежурные слова о том, что "не хотел их, в общем-то, расстраивать своим уловом..." Но ни один из них в итоге их затеи не додумался приблизиться к моей, стоявшей несколько поодаль лодке, чтобы хотя бы мельком заглянуть в ее носовой отсек.
   Затем, завидуя их "натюрморту", я вслух поразмышлял о том, не побродить ли самому по скосам кручи в поисках "подобного улова", чем тотчас надоумил-соблазнил и Виктора, и Машу. Но далее, пообещав тем и другим заняться грибами-орехами несколько позже, поближе к вечеру, мотивировал свое решенье необходимостью "чтобы грибы не вяли, их нужно сразу же везти домой". Я ж, однако же, имел намеренье часа четыре, если не побольше, поплавать, подергать еще.
   Предположил-заметил, что Юрас, возможно, тоже натолкнулся на грибы- орехи и, наверно, лазит где-нибудь в лесной чащобе на подошве Кручи.
   Однако получалось все, опять-таки, на удивление удачно! Теперь не приходилось даже сомневаться, что Виктор с Машей сей же час сбегут-умчатся за "дарами леса", а Олег и Вика, не более как через часик либо полтора их вероятной ловли щурятишек умотают-смоются домой. Следом, поднабрав грибов, орехов - в том тоже было минимум сомнений - не замедлит умыкнуть-смотаться и вторая парочка.
   Взяв в руки ручки вёсел, я пожелал "всем скорой встречи непосредственно на водоеме" и поспешил отплыть-отчалить, информировав всех четверых, что в этот раз попробую начать свою очередную тоню либо с "лабиринта", либо с "гребешка". В ответ услышал от Олега, чтоб наловил не меньше пуда. От Виктора, чтобы не менее полутора пудов. Я искренне благодарил за пожелание, взял обязательство "план перевыполнить": наудить более полутора пудов.
   Над рекой затихла-растворилась песня Валерия Ободзинского "Эти глаза напротив..." Следом, после паузы и музыкального вступления, тишину наполнил удивительно проникновенный, редкостный по красоте и силе голосок Надежды Кадышевой в песенке "Течет ручей".
   К этой ее работе я отношусь всегда с немалым уважением, слушаю ее внимательно, хотя "в моем репертуаре" специальных записей песен Кадышевой нет.
   Вот и прошли года, но мы не старые,
   Недолюбившие, сидим усталые,
   Весна счастливая, а сколько красок в ней,
   Под старой ивою течет, течет ручей.
  
   И - простенький, но замечательный припев!.. действительно похожий на говорок звенящего, шумливого ручья...
  
   Течет ручей, звенит ручей,
   И я ничья, и ты ничей,
   Течет ручей, звенит ручей,
   И я ничья, и ты ничей.
   Во втором куплете мой слух обычно спотыкается на ритмике в словах "как мы лопатили" и строчке "не стали все-таки людьми богатыми". Считаю, в этом месте автору стихотворения можно было бы поработать несколько подольше.
  
   Лишь только помнится, как мы лопатили,
   Не стали все-таки людьми богатыми,
   Рядились простенько, гуляли всей гурьбой,
   Теперь я с проседью, а ты - как лунь седой.
  
   И - вновь припев!.. Во время его исполнения мне почему-то постоянно кажется, что где-то видел подобный ручей! Именно под старой ивою, склоненною над ним!.. Представляю словно наяву, как под звончатыми струйками прозрачнейшей воды на бежево-зеленоватых камушках в тени ее ветвей играют маленькие солнечные зайчики. Но где конкретно, при каких условиях и обстоятельствах пришлось то наблюдать, припомнить никогда не удается. Порой приходится предполагать, что было то, верней всего, во время какой-нибудь капитальной выпивки где-то "на природе" с кем-то из друзей. А затем - к своему немалому стыду-позору! - весь тот эпизод заспал и позабыл.
  
   Течет ручей, звенит ручей,
   И я ничья, и ты ничей,
   Течет ручей, звенит ручей,
   И я ничья, и ты ничей!..
  
   Третий (последний) куплет считаю светлым, искренним, очень доверительным! При этом - слишком уж печальным, слишком драматичным! Вне сомнений, он затрагивает наши внутренние струнки, заставляя сопереживать певице-женщине.
  
   Судьбе, наверное, так было надобно -
   Сердца открытые, как перед ладаном,
   Недолюбившие, поведать есть о чем,
   Любовь остывшая зажглась седым огнем.
  
   И снова... эта странная для меня картинка быстрого, журчащего ручья под ивою, который, вне сомнения, мне доводилось где-то видеть, наблюдать. Помню даже, рассмотрел какую-то забавную кривую вмятину, в форме крупной запятой, на одном из желтовато-бежевых камней известняка.
  
   Течет ручей, звенит ручей,
   И я ничья, и ты ничей...
  
   "Однако мне уж шестьдесят, но - ни одного седого волоса!.. К добру ли это? - с неким беспричинным беспокойством задумался о собственной персоне. - Многие приятели, партнеры по работе - давно уже седые, лысые... Жена уж с коих пор подкрашивает волосы в довольно моложавый светло-рыжеватый цвет".
   Теперь я, в общем-то, не сомневался: Олег и Вика полежат на травке, отдохнут, попьют чайку. Потом придется им нести их "натюрморт" к машине - иначе говоря, примерно полчаса, минут под сорок пять, а то и более, им не до моих сегодняшних мечтаний и забот.
   На этот раз решил не тратить время понапрасну. Нужно было поскорее сплыть-спуститься на "Пустую яму" - по ходу сплава "дергать", пробовать ловить лишь исключительно на самых перспективных, самых "хлебных", известных мне, точках, при этом пропуская менее значительные тони.
   Я посмотрел на циферблат часов, было без четверти час.
   Время - прямо-таки издевалось надо мною!.. Оно уже завалило за полдень, а щуку-великаншу выловить, по-прежнему, не удавалось. Причем не получалось в силу совершенно неоправданных, каких-то исключительно нелепых обстоятельств - и хоть ты лопни!..
   Поклевок не было ни на участке "лабиринта", ни на участке "гребешка".
   Прекратив грести вверх по реке, старики вновь разошлись по сторонам, распустив меж лодок сеть, и, сплавляясь, погребли, чтобы удерживать ее на дне всегда в натяге.
   Леша-прапорщик давно уже исчез за мысом, называемым "сопливым". Судя по всему, он подплывал уже к Муратовским ярам и, даже возможно, греб-возвращался обратно.
   На перевоз спустились с Кручи еще три легковых автомашины. На этот раз то были иномарки.
   Две - с прицепными металлическими лодками на специальных одноосевых тележках. С ходу развернувшись на щебеночной ложбине, сдали задом прицепами прямо в воду. Словно по команде вышли-появились их владельцы - и спустя еще минуты три или четыре две моторки, закрепленные на берегу шнурами якорей, находились на плаву по левой стороне парома, неподалеку от ручья овражка.
   Приезд последнего автомобиля совпал как раз с началом песни В.Маркина "Сиреневый туман", и над рекой звучало:
  
   Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь -
   Уеду ль я на год, а может быть, на два,
   А может навсегда ты друга потеряешь?
   Еще один звонок, и уезжаю я.
  
   Я очень уважаю и эту песню, мне очень нравится ее мелодия. Но она, как и "Владимирский централ", слишком уж остро напоминает мне мое последнее свидание с Ларисой, мой страшный, непростительный обман. Я слушаю ее лишь исключительно по случаю, лишь в результате посторонних, неизбежных обстоятельств, подобных нынешним.
  
   Последнее прощай с любимых губ слетает.
   В глазах твоих больших тревога и печаль,
   Еще один звонок, и смолкнет шум вокзала,
   И поезд улетит в сиреневую даль.
  
   Я помню те слова, что ты мне прошептала.
   Улыбку милых глаз, ресниц твоих полет...
  
   Владельцев этих лодок я знал уж года два. Обоим лет за тридцать пять, под сорок. Одного звать Володя, другого - Анатолий. То были троллингисты из-под Мурома - признаться, этот вид рыбалки я не понимаю и не признаю. Не представляю, как можно целый день, расходуя громадное количество бензина, на скучной малой скорости "километражить" реку и ждать, что рыбина рванется за приманкой, сядет на крючки сама.
   Владимир, по обыкновению, не медля, уплывает вверх до Николаевки, до Ласина, и, не мешаясь никому из нас, окшёвских "сплавщиков", рыбачит в тех краях.
   Анатолий - и хитрее, и коварнее. Непременно подплывет спросить-узнать "как у меня дела?" При этом обязательно заглушит свой противно тарахтящий, с надоедливым вибрационным звоном (будто не затянуты винты какого-то из кожухов) столетней давности мотор, и, непременно, в подтверждение его приветствия, снимет (приподнимет над собою) шляпу с лысой, словно бритой, головы. Дождавшись моего обычного ответа, что "никудышно", "плохо", либо - "совсем никак!..", вновь - как правило, опять весьма не- кстати дергая за шнур, заводит свою дребезжалку.
   Не приведи господь, поддеть, тащить со дна при нем что-нибудь достойное!.. Изведет-измучит бесконечным тарахтением - хоть прекращай-бросай рыбачить! Причем, пристанет плавать "внаглую"... Туда-обратно по той же самой тоне-линии, пока не распугает, не насторожит всю рыбу. И ни стыда, ни совести у человека!
   Пришлось при нем опять скорей подняться метров на сто пятьдесят, почти до "гребешка", лишь только для того, чтобы минут через пяток-десяток (что и случилось) с удрученной миною лица уныло отмахнуться-отозваться на его нахально-наглое: "Приветствую вас, уважаемый! Как рыбная ловля у вас сегодня?"
   Было никак нельзя допустить-позволить, чтобы он с его (действительно, порой, довольно-таки эффективною) приманкой с двумя большими тройниками, именуемой то ли воблером, то ли поппером, надумал сплыть-податься вниз, по направлению к Муратовским ярам.
   Третья иномарка - черная, крутая. Мне показалось, это джип "Xyundai" - по слухам, подобная стоит не менее двух миллионов рублей, - спустилась-развернулась чуточку позднее. Из нее неторопливо вышли двое дюжих мужиков в светло-серых, совершенно без морщин, по-видимому, очень дорогих костюмах и довольно молодая, стройная, смазливая девица в джинсах, в блузке.
   За "Сиреневым туманом" следовала песня Михаила Шуфутинского "За милых дам", и над округою в течение пяти или шести минут гремел, распространялся его знаменитый, по-мужицки нежный, чуть хрипловатый баритон с запомнившимися мне словами:
  
   За милых дам, за милых дам -
   Мой первый тост и тут, и там,
   Без милых дам, без милых дам,
   Как день прожить, не знаю сам,
   Для милых дам, для милых дам
   Всегда я свеж не по годам,
   И, если надо, жизнь отдам за милых дам.
  
   Я уже подплывал к "подковке малой", как после паузы и симпатичного, довольно бойкого, довольно виртуозного вступления грянуло очередное музыкальное произведение. Это было песней Маши Распутиной со следующими словами:
  
   Как долго я жила одна, забытая судьбою.
   Но сбила с ног любви волна и в жизнь мою ворвались двое.
   Две радости, две страшных лжи, разбитые на части.
   Моя судьба - двойная жизнь, двойная боль, двойное счастье.
   И припев:
   И я хожу от дома к дому, от одного хожу к другому.
   Сжигают сердце два пожара, я их никак не потушу.
   И я хожу от дома к дому, от одного хожу к другому.
   Хожу над бездною по краю, но что мне делать - я не знаю.
  
   Всю ночь шел дождь, к утру затих, а на душе тревожно.
   Но то, что я люблю двоих, понять, наверно, невозможно.
   Две радости, две страшных лжи, разбитые на части.
   Моя судьба - двойная жизнь, двойная боль, двойное счастье.
   И припев:
   И я хожу от дома к дому, от одного хожу к другому.
   Сжигают сердце два пожара, я их никак не потушу.
   И я хожу от дома к дому, от одного хожу к другому.
   Хожу над бездною по краю, но что мне делать - я не знаю.
  
   Неожиданно перед началом третьего куплета, который, собственно, почти ничем не отличается от первого, но тонко, с легким безобидным юмором, показывает "драматизм" проблемы исполнительницы песни, один из спутников девицы решительно направился к машине спиннингиста. Нагнувшись, скрыл полтуловища в салоне и на строчке "Две радости, две страшных лжи, разбита я на части..." выключил магнитофон, захлопнул дверцу.
   Спиннингист немедля обернулся, чтоб увидеть-разузнать, "в чем дело?.."
   - Слышь, штаны, во-первых, мы приехали взглянуть на здешнюю реку, послушать тишину. Ты нам мешаешь, - стал различимым грозный, несколько скрипучий голос крепыша. - Во-вторых, ты чего намекаешь нам этой песней? Не шутить ли, в натуре, вздумал? Смотри, обух колунный, дошутишься!.. Будешь вместо пескарей ловить в реке свою колымагу.
   - Пардон, пардон, простите, ради всех святых!.. - оробел предприниматель и торопливо объяснялся: - Вырубили "маг" - и поделом. То машина не моя - отца: его тачанка. Сам решил прослушать музыку его впервые - его кассеты!.. Принес на днях с помойки целую сумку старья - четыре штуки отобрал, себе оставил. В мыслях не было кому-то досадить, кого-нибудь обидеть! Случайно все получилось, вышло.
   - А вот отца подставлять не следует, - сердито перебил крепыш и грозно пошагал-направился по луговому скосу к лодке спиннингиста. - Во-первых, противно слышать такие слова от сына. Во-вторых, он - умница, раз отобрал столь классное старье. И, в-третьих - тот непременно бы сообразил, что греметь на всю округу песнями, тем более - при посторонних людях, неприлично.
   Остановившись подле носа лодки, человек в костюме жутковато помолчал и угрожающе спросил:
   - Понятно объяснил? Или... объяснить получше?
   - Все понял! Понял!.. И, правда, - чего я вдруг столь обособился? В голове замкнуло что ли? Обещаю, что подобное не повторится. Извините меня, пожалуйста! Не обижайтесь уж! - вконец перепугался спиннингист.
   - Ладно. Считай, заметано, - снова жутковато помолчав, смилостивился "дорогой костюм" и, на этот раз не столь уж строго, повелел представить-показать улов испуганного рыболова.
   Тот торопливо вынул из воды садок, в нем тотчас же запрыгали либо пара, либо тройка окуней - издалека мне было их не очень-то и видно.
   - И это все?! Еще-то нет? - удивился человек из джипа и проскрипел-прибавил: - Ну, тебя!.. Ты, наверное, всю рыбу распугал своею музыкой.
   Он с досады сплюнул, выругался, пошагал к машине; я тем временем как раз успел исчезнуть-скрыться "от греха подальше" за платформою парома и приближался уже к ступеньке большого продольного свала.
   "Зачем про рыбу-то спросил в столь приказном порядке? Зачем досадно сплюнул и ругнулся? Неужели было в намерениях отнять, отобрать улов?" - потекли-поплыли унылые, грустные мысли. - А что? И никуда не денешься! Отдашь - не пискнешь. Вся власть теперь в стране у лиц с большими кошельками, с кулаками да со связями. Таким не возразишь, с такими не поспоришь. Лишнее слово скажешь - себе дороже. При этом стали многие какими-то придирчивыми, подозрительными, мелочными, злыми".
   Поклевок не было. Лишь на подковке малой слегка потеребил живца, похоже, мелкий окунь - верная примета, что крупной хищной рыбы подле перевоза нет. Либо - та уже набила брюхо, отдыхала, сонно переваривая пищу. Вполне возможно - до вечера ей не было теперь нужды-необходимости охотиться.
   Продолжая наблюдать за странной троицей в лице девицы и ее двух кавалеров, я еще раз испросил прощенья-милости у Господа за "утренний грешок", касавшийся обмана Николая, вновь подивился сновидению о леденящем душу странном шаре, представшем и исчезнувшем сегодня предо мною. Я сплыл-ушел уже достаточно прилично за паром и был уже в начале "трав", как те, втроем, неторопливо подошли по насыпи к парому; шеренгой, словно преграждая путь кому-то, расположились-встали на обочине дороги на причал (ко мне спиной), и получалось, что кого-то либо дожидались-стерегли, либо увлеклись каким-то необычным зрелищем.
   Сообразил: встречали-дожидались, вне сомнений, Вику и Олега, с их презабавной ношей на руках! И, как нужно было полагать, еще через минуту либо полторы, те взобрались-взошли с той стороны на насыпь.
   По ней гурьбой, с примкнувшими к их обществу дежурными солдатами с "КАМАЗа" и "буханки", благополучно прибыли на луговину с нашими автомобилями, рядком стоявшими невдалеке от заводенки.
   Было видно, как Олег и Вика развернули куртки, представили на суд свой "натюрморт", похвастались пред ними снимками на их мобильном телефоне. Все было тихо, мирно. Затем, спустя еще минуты три или четыре, они, всей их компанией, с чего-то ради, развернулись лицами ко мне, и продолжительное время - наверное, секунд пятнадцать либо двадцать (я это видел, ощущал) - с немалым любопытством и вниманием смотрели в направлении моей персоны.
   Затем они, опять гурьбой (включая и солдат), довольно прытко подались- ушли за насыпь - и я так и не понял, зачем "опасной троице" то было столь необходимо. Пойти в лес за грибами, за орехами ей все одно не удалось бы, поскольку путь им преграждал ручей овражка, хотя и с мелкой, но довольно вязкой мочажиной перед ним. К тому ж - какой балбес пойдет-полезет по лесам-кустарникам в столь дорогих костюмах, в модельной обуви? Тем более Олег и Вика, в случае необходимости, наверняка бы подсказали их сопровождающим, что зарослей орешника полно вдоль спуска к перевозу с этой (то есть - с нашей!) стороны ручья. Достаточно взобраться по уклону спуска метров на сто, на сто пятьдесят и далее повернуть налево. Там же, на площадках склона Кручи, можно поискать грибов.
   Разумным в этой ситуации, по-видимому, оставалось лишь одно: все остальные подались за ними следом, чтоб посмотреть улов Олега с Викой; в частности - плотвицу и сома. И в этом случае Олегу предстояло лишь подчалить лодку близ парома. Проще говоря - спуститься ниже по реке до этой стороны ручья.
   Сомнений не было и в том - орехи и грибы они несли через ручей и мочажину, будучи, как минимум, в полусапожках, поскольку с этой ношей они бы даже не смогли шагнуть-забраться в лодку, чтоб не рассыпать содержимое узлов. При этом Олег не смог бы грести, а Вика - удержать два свертка на одних руках.
   Прикинул, что по времени отсутствие всей группы за щебеночной дорожной насыпью к причалу не должно было превысить семи или восьми минут. Я снова глянул на часы. Было без четырнадцати час.
   Прошел впустую "травы", "желобок", уже подплывал-приближался к "камням".
   Секунд с пяток понаблюдал за стариками. Те сплыли едва ль не до красного бакена, выбрали на лодку сеть и зачем-то снова погребли на отмель берега.
   Анатолий подозрительно немало времени тарахтел мотором вдоль завалов около "старой коряги" на той стороне. Но затем, решительно наращивая скорость, ринулся-рванул за поворот примерно той же траекторией, которой ровным счетом получасом ранее умчался-улетел Володя.
   Леша-прапорщик еще не появился из-за мыса. Похоже, что на этот раз он сплыл аж до ручья Муратовских яров.
   Николай, по-видимому, больше отдыхал, чем завтракал или обедал. Он расположился полулежа около своей палатки и, было видно, подносил ко рту какое-то питье из белой, пожалуй, литровой бутылки. Возможно, это было молоко или кефир. А в левой - локтем которой он опирался о землю - держал на уровне подбородка довольно приличный ломоть то ли булки, то ли батона.
   Смотрел он, вне сомнений, на меня, поскольку, собственно, более не на что было смотреть на реке. Пред ним была лишь равнина слепящей глаза воды; за ней - однообразно-рыжеватый берег, поросший в основном ольшаником и начинающим желтеть ракитником. Было ясно - рыба не ловилась; уставший человек надумал отдохнуть-перекусить, заодно созерцая округу.
   Я уже приближался к коряжнику, с проходом в нем, как ощутил, почувствовал поклевку. Щелкнуло уверенно: по леске было видно, что живца держало...
   Немедленный рывок удилищем "с под низа" вверх!..
   Я даже "не ударил" рыбе по губам, но понял - брал-хватал, вне всяких сомнений, монстр. Зацеп был будто о "глухое", вросшее в дно бревно. Не сомневался, что живец был либо сорван, либо оставалась на крючке его башка, обрезанная чудищем под жабрами. И действительно, осталась лишь башка, привязанная за нос подле грузика мормышки.
   Немедля наживив мормышку ротаном, я поскорей рванул-заплыл по новой. И - вновь на том же самом месте щелкнуло приманку!.. Моя мгновенная подсечка, с размахом от борта... Но - снова промах: на крючке осталась лишь живцовая башка!..
   Пришлось еще раз срочно заплывать. На этот раз живца взяло почти неощутимо, очень осторожно: едва различимо ослабла леска...
   Чуть более секунды "на заглот" - удилищем наотмашь вверх!..
   И снова та же самая история!.. На цевье - глазастая башка живца, оторванная точно под загиб крючка.
   Четвертый, пятый и шестой заплывы оказались совершенно бесполезными. Похоже было "донный монстр" прилично закусил и более решил не рисковать. "Будто брал-играл с приманкой, озорник-судак из числа ученых", - подумалось о рыбине, таившейся на дне.
   Впрочем, щука тоже может изумлять своею хитростью, немалой осторожностью!.. Особенно из тех, что покрупнее.
   Вспомнилось, как за одной из таковых охотился аж целую неделю, то и дело посещая занятую хищницей корягу, запасая специально для нее различного вида живцов. Снимала их она до удивленья с ювелирной точностью, до нескольких штук в день. Удалось-таки поддеть ее на рыбку-гольяна во время очень хорошего щучьего клева. По-видимому, не сдержалась - поспешила-кинулась... и, в конце-то концов, попалась. Она всего-то оказалась на четыре девятьсот!
   Еще одна поклевка получилась сразу за коряжником "с проходом в нем", примерно, в полуметре от дна. Но эта трогала настолько осторожно, что можно было даже не пытаться подсекать. Неопытному глазу даже можно было не заметить ранки на живце вблизи хвоста.
   Я был уже неподалеку от "Пустой", как, нужно полагать, опять скорей затылком ощутил-почувствовал присутствие кого-то постороннего, следящего за мной. Повернувшись, глянул в сторону парома - никого. Ни на тоне, ни на тропке подле линии прибоя, ни на скосах на подошве Кручи.
   Водители с "КАМАЗа" и "буханки" были на пароме. Облокотившись о перила ограждения платформы, оба наблюдали, видимо, за спиннингистом.
   Олега с Викой было не видать. Но неожиданно их "Нива" тронулась, заехала на насыпь и, повернув уже на щебне вправо, в сторону обрывов Кручи, начала неторопливо подниматься по уклону вверх.
   "Слава богу! Одни убрались-уехали!.." - воскликнул про себя. При этом отчего-то стало жаль, что умотали малость рановато. В глубине души надеялся, что часик-полтора они еще поудят. Уж я нашел бы довод-повод показать "им на поход" моих судачков с окунями! А также - свою великаншу, которую надеялся (даже не сомневался!) в ближайшее время поймать.
   Девицы с кавалерами тоже было не видать на перевозе, хотя их новенький "Hyundai" сверкал зеркальной чернотой на той же самой точке-линии, чуть в стороне от насыпной щебеночной площадки, вблизи кустарника, где, собственно, и находился прежде.
   Хотел уж посмотреть опять на Николая, как снова будто обожгло внимательно-упертым взглядом со стороны затылка! Пришлось значительно покруче - теперь уж корпусом - повернуться-глянуть позади себя. Оказалось "серые костюмы" с их девицей шли по тропке берега - и было совершенно неожиданно и непривычно в сентябре увидеть девушку в распахнутом халатике, в каких-то шлепанцах, словно шла-шагала к теплому бассейну с подогревом либо в баню. На ее красиво загорелой, замечательной фигурке ярко выделялись розовые плавки, розовый бюстгальтер.
   "Быть может, идут к Николаю?.." - мелькнуло было в голове, как вдруг расслышал ее тихие слова, обращенные к сопровождающим: "Ух, какой колоритный, забавный дедан! Сейчас мы его навестим, проверим..."
   Более не говоря ни слова, она отдала крепышам халат, приняв от них взамен чего-то серенькое, очень малое. Засунула предмет себе за лифчик; спокойно разулась, оставив на тропке шлепанцы, и... как-то запросто - без жути, без испуга - пошла-потопала к воде: благо под ногами был участок "белого песочка", а не щебень, не ракушник. Уставившись в мои глаза, она молчком, в полнейшей тишине, зашла в реку сначала по колени, затем по трусики, по пояс, выше, выше... и... поплыла, прямиком направляясь ко мне.
   "Чего ей нужно вдруг?.." - подумал про себя и вслух воскликнул:
   - Да что ж за наказание сегодня?.. - смотавши удочку, незамедлительно погреб кормой вперед навстречу голове, чтоб постоянно видеть, как она плывет в довольно нехорошем, жутковатом месте. - С утра двух пацанов досталось уговаривать, чтоб вышли из воды. И - на тебе!.. Еще одна русалкой оказалась!..
   Девица, однако, довольно легко плыла, по-прежнему, сверля меня глазами, и секунд буквально через тридцать либо сорок, уже держалась руками за верхнюю доску кормы.
   - Да что же ты, дочка, рискуешь-то так! - возмутился я. - Сентябрь ведь на дворе! Уж были два морозца ночью! Сентябрьская жара обманчива!..
   Отжавшись на руках, пловчиха с удивительной проворностью вскарабкалась на борт, уселась на доске-скамеечке кормы и, глядя на меня внимательными, словно смоль, глазами, сказала:
   - Я моржиха. Я не боюсь холодной воды.
   - Ну, если уж только так. Слышал, слышал о таковых. Даже зимой купаются!.. - несколько опешил от элементарности, от простоты ответа. - Однако, здешний "беленький песочек", дочка, местечко очень нехорошее! Тут сильное глубинное течение: под воду здесь нырять - не приведи Господь!.. А около вон той плиты - она у нас зовется "ржавой", - кивнул-указал на берег, - провал с коряжником аж метров до восьми, до десяти.
   - Я не купаюсь. Я приплыла за рыбой.
   И только я хотел ей возразить, что рыбу ужу исключительно для пропитания аж трех семейств, включая и внучат, как та в одно мгновение достала из-под лифчика какой-то сверточек из полиэтилена и, показав его, спросила: "Тысячи рублей достаточно? Если нужно, можем рассчитаться в долларах. Нам сказали, что у вас обычно рыба крупная, всегда есть судаки".
   - У меня нет сдачи с тысячи, - подгребая веслами, чтоб удержаться на одном и том же месте, вконец опешил-растерялся я.
   - А можно посмотреть на рыб? Нам сказали, что они у вас обычно в лодке за скамейкой, на которой вы сидите.
   - Вам дали информацию не столь уж верную. Щук я содержу вот в этом ящике, указав на доску под собою между ног, постарался выразить свои слова как можно деликатнее. - Этих фурий сразу же сюда!.. И в нем-то первые минуты бьют-колотятся - порой за лодку делается страшновато! Так и кажется, что разнесут на щепки!..
   Собственно, пришлось ей разрешить, но строго-настрого предупредил, чтобы нечаянно не наступила на живцов, с опасными крючками в них. Чтоб шла-перемещалась по шпангоутам, держась при этом за борт; иначе можно поскользнуться, упасть, удариться. Для безопасности ее перемещения, я прекратил грести, и лодку, подхватив течением, довольно ощутимо потащило в направлении к "Пустой".
   Шпангоутов-то, собственно - передо мной лишь три! Она довольно ловко два преодолела, ступая на них своими красивыми босыми ножками. Но на последнем, третьем, оказавшись вдруг между моих коленей и стараясь сохранить во время качки лодки равновесие, левою рукою неожиданно схватилась за мое плечо, а запястьем правой, в кулачке которой находился сверток, очень вовремя сумела опереться о весло. Мне ж, с испуга, едва ли не пришлось схватить ее за талию, чтоб не упала, не ушиблась, стукнувшись о борт.
   - Ой, как много, и какая крупная! - в восхищении воскликнула она, заглядывая в лодку за моей спиной. Заявила: "сдачи ей не нужно" и спросила: - А эти красноперые - кто?
   - Это окуни. И столь приличные здесь, на Оке, довольно большая редкость, - начал было ей нахваливать товар. - Один потянет, примерно, на кило шестьсот. Их вкус - оближешь сковородку. По мне - ничуть не хуже, чем у судака. И костей не столь уж много по сравнению с лещом, со щукой...
   Повернувшись ко мне теперь уже задом, она с немалой осторожностью, пригнувшись и держась за вёсла, за верхнюю доску борта, подалась обратно на корму. Уселась снова на ее скамеечке, достала из пакета плотно свернутую сумку-майку с каким-то нежно-голубым рисунком, нашла в ней сложенную вчетверо зеленоватую купюру, подала-протянула мне.
   Я взял, благодарил за щедрость, спрятал купюру в кармане, и вновь погреб до берега по направлению к стоявшим на мыске двум серым одинаковым костюмам. Сказал, что эту сумку, которая в ее руках, порвет любой из наших даже самых малых окуней, запрыгав, заколотившись в ней. Пообещал на берегу достать из рюкзака и подарить ей прочную сумку-пакет, в которой они донесут до машины всю рыбу разом.
   - А как вас звать? Вы здешний? Из Окшёва?
   - Молодежь обычно кличет дядькой Александром. Внуки - дедом. Проживаю в Меленках, в тридцати восьми километрах отсюда, - отозвался я, и, глядя на ее довольно милое лицо (с большими черными, красивыми глазами) в свою очередь спросил-полюбопытствовал: - Вас-то как звать-величать? Издалека ли сами? Вас и вашу машину, признаться, вижу на перевозе впервые.
   - Меня - Марина. Мы из Пензы. Приехали в село Карачарово, под Муромом, погостить у деда и бабули, - на удивление легко, открыто, искренне сказала девушка.
   - Знаю, знаю!.. Родина богатыря Илюши Муромца - былинного героя. В детстве даже сказку-фильм смотрел о подвигах его. Памятник не столь давно ему поставили на въезде в Муром. На нем он с бородой, с мечом - внушительный, огромный!.. Недавно с удивлением узнал, что он причислен к лику святых, что мощи его нетленны, - улыбнулся ей и, продолжая с интересом наблюдать за гостьей в лодке, сказал-прибавил: - В Пензе не бывал, не представляю. Судя по названию - красивый город. Но здесь, в Окшёве-то, как оказались?
   - Путешествуем. Решили посмотреть Оку в округе Мурома, - продолжал звенеть-переливаться ее приятный, чистый голосок, который тотчас мне напомнил щебетания Светланы, впрочем, и Ларисы тоже. - А в деревеньке Малый Санчур нам сказали, что в селе Окшёво есть копия старинной пушки на высоком берегу и плавает, оставшийся единственным на всей Оке, паром времен социализма.
   - К пушке-то ходили?
   - Да. Оказалось, установлена она лет пять назад. Ее автор - какой-то дядечка-нижегородец.
   - Извини, Марина!.. - перебил ее уже вблизи от берега, поблизости от мужиков. - Нет ли, случайно, у вас родных в Костроме?.. С именами бабка Василиса, или же - Светлана? Уж очень похожа ты на младшую из них!.. Особенно - глаза, прическа. Голос тот же!...
   Та несколько с недоумением взметнула брови, видимо, в надежде что-то вспомнить. Но уже еще через мгновенье убежденно известила - о родне из Костромы ей слышать ни от мамы с папой, ни от деда с бабушкой не приходилось.
   - Бывает. Совпадения случаются, - сочувственно добавила она, и рассказала, что была знакома с двумя парнями, поразительно похожими. Сначала полагала - братья-близнецы подшучивают над ней.
   С любопытством и лукавинкой в глазах спросила:
   - Светлана, часом, не была подружкой?..
   - Нет!.. - улыбнулся ей. - Это было аж сорок четыре года назад. Однажды просто довелось рыбачить с ними по соседству. В тот вечер на площадке косарей Житковского истока... вон там за поворотом на той стороне реки, - указал рукой на дальний, серый, самый высокий яр, - нас было много рыбаков. Бабушка и внучка решили столоваться с нами. Они сварили очень вкусную уху из голавлей и стерляди, приготовили для нас отменный ужин. Мы пили чай, о многом говорили.
   - А сколько лет было вам тогда? Ведь то была ужасная пора социализма!..
   - Почти семнадцать. Но я имел уже целый год трудового стажа, - похвалился я. - Я начал работать с шестнадцати лет.
   На берегу я отдал рыбу крепышам, благодарил всю их компанию за щедрое вознаграждение. Сказал, что, если им не к спеху - я смог бы расплатиться рыбой с ними окончательно примерно часа через два, через три моей дополнительной ловли. Либо - в следующий выходной!.. Поскольку отпуск мой фактически закончился: завтрашний день - на работу.
   Мужики мне дружелюбно улыбнулись; сказали, что "не стоит беспокоиться". На прощание подали руки, и мы пожали наши пятерни. Я подсмотрел-подметил, что обоим было лет по тридцать пять, возможно - сорок. Оба были странно молчаливы и, пожалуй, что... не в меру подозрительны, ревнивы.
   Я вновь залез-забрался в лодку, предварительно спихнув ее с песчаника на относительную глубину, уселся на своем "рабочем месте" - "щучьем ящике", и поскорей погреб-подался в направлении фарватера. Точнее - к линии коряжника "с проходом в нем", чтоб - далее к "Пустой".
   К удивлению, в "проходе" - а также несколько за ним - даже не притронулось к живцу!.. И пришлось "для полной убежденности" заплыть опять и проплывать поновой.
   - Не "Ока" ли нас посещала?.. - усилив ударение на букве "о", в волнении воскликнул, обращаясь к Николаю; он был теперь уже совсем неподалеку от меня. - Такую щедрую удачу навряд ли можно считать случайностью! Говорят, она иной раз рыболовам помогает.
   Тот приподнял бутылку, приветствуя меня при встрече, и я спросил:
   - Ну, как на этот раз за время моего отсутствия?
   - Нормально, - отозвался тот. - Двух судачков осилил.
   "Какое хорошее слово "осилил"! Пожалуй, следует ввести его в свой повседневный рыболовный лексикон", - попридержалось в голове.
   - Под килограмм потянут?
   - Побольше!..
   - Ой, как удачно! Не зря, стал быть, спускались к "шумному свалу". Я тоже тройку подцепил весьма приличненьких, не считая крупных окуней и щучек. Но только что всю рыбу продал тем двум господам, - похвастал я, кивнув вслед удалившейся к машинам троице. - Слава богу, тысячу рублей сегодня заработал. Как говорится, нормативность нынешнего дня немножко даже перевыполнил. - И продолжал: - Теперь, под вечер, неплохо бы и подкрепить успех! Времени еще достаточно. Раз столь по-крупному везет - шанс упускать нельзя.
   - Совершенно справедливые слова! - согласился с доводом сосед и, глотнув из бутылки еще, полюбопытствовал: - "Ока" - это имя той, что искупалась, что ли?
   - О-о!.. Вы, стало быть, не местный, не в курсе дела!.. - в свою очередь был удивлен некомпетентностью соседа и информировал его: - Это здешнее изображение девицы, созданное матушкой-природой! Картинка-феномен из многолетней древности, какую можно различить-увидеть только с Кручи, - указал ему на верхотуру берега над перевозом. - Слышал, старики, с их дальнозоркими глазами, различают даже лукаво-прищуренный взгляд девицы! Потому-то и назвали "Окой". Об этом феномене даже писали в какой-то столичной газете еще до революции семнадцатого года прошлого столетия.
   И, проплывая, дергая удилищем вблизи коряги теперь уж над "Пустой", поведал, что картинку следует смотреть-искать с местечка-пятачка, что около двойной березы, метрах в трехстах от пушки.
   - Там, на краю обрыва, есть стародавний маленький холмик неизвестного происхождения, а рядом - заросли лесной малины, ежевики... - подсказывал ему, как, в случае необходимости, добраться до указанного пятачка.
   - А пушка?.. С чего вдруг там взялась?
   - Да, в общем-то, случайно! Какой-то нижегородец - ему уж лет за пятьдесят, пожалуй, - восхищенный вышиною, мощью крутизны и панорамой местности пред ней, взял да обустроил там местечко отдыха со столиком, с мангалом, с пушкой. Туда теперь частенько приезжают свадебные кортежи.
   - Хм, это интересно!..
   - Там же, если приглядеться к водам около затона, - добавил я ему, - можно различить-увидеть подводное плато, именуемое "Островом". Оно напоминает чудище, похожее на крокодила, но с башкою как у рыбы-молот. Причем, рептилия как будто убегает от девицы! Иногда, в засушливое лето, плато выступает над водою. Поэтому, по-видимому, наши предки "Островом" его и нарекли.
   Однако дело получалось "по нулям". "Пустая" яма и ее периферийные участки не отзывались вовсе.
   Пришлось и здесь повторно заплывать, уведомив при этом Николая, что будто "что-то очень осторожно пару раз придерживало живца".
   Но - снова был "голяк", полнейшая бесперспективность! Вновь - даже "не притронулось" к приманке.
   - Поймал за "шумным"? Или же на ямке перед ним? - как бы перешел уже на "ты" с моим соседом.
   - Одного за свалом, другого - сюда поближе. Было видно - он там "бил", гонял рыбешек-верхоплавок.
   "Отродясь не поднимал в районе "шумного" крупнее килограмма. Хотя Андрюха с Павлом там крутились-плавали довольно-таки часто!.. - мелькнула грусть, немалая обида. Одним мгновением промчались в памяти десятки сцен моей рыбалки в тех местах. - Неужто "надували" и меня, их другана, скрывая-пряча истинный улов? Решил, что непременно нужно будет капитально поискать-порыскать в тех местах в ближайшие деньки. Возможно даже надо специально прикатить на вечерок", - отметил про себя и не замедлил сразу же полюбопытствовать:
   - Схватили-то от лодки далеко? Аль не особо?
   - Да как сказать?.. - последовал ответ. - Один - вдали. Другой - почти что рядом... Можно считать, под лодкой.
   - Еще-то поклевки были?
   - Были, но не успевал подсечь. Спиннинг оказался жидковатым. То - по губам, то - сходы. Наверное, не получалось пробивать надкостницу.
   - Вполне возможно, - согласился я. - Для судака - тем более не мелкого - спиннинг, конечно же, нужен пожестче.
   Однако диалог наш озадачивал все больше, больше. Был момент, когда едва ль не уступил неодолимому желанию спуститься-сплыть туда немедля, сходу, будто таковое намеренье мной планировалось изначально, до нашего с ним разговора. Дело в том, что судаки, как правило, непредсказуемы! К тому же - не столь щепетильны. Они, в отличие от щуки, могут хорошо ловиться и средь бела дня, и даже ночью! Главное - найти-обнаружить место их трапезы. Ох, как было бы неплохо в тот момент подсунуть им живца - живого ротана!..
   - А "крокодилиц"?.. Отпускать не приходилось?
   - Пару отпустил.
   - Там же?
   - Собственно, да.
   Это было тем более странно и немало любопытно! Подумалось: неужто щуки из "Пустой" ушли, спустились вниз?
   Но от заманчивой задумки "немедленно метнуться им вослед" был вынужден, однако, отказаться по двум основным причинам.
   Во-первых, сосед мог расценить мой срочный спуск к его "насиженным местам" уж слишком подозрительным!.. Он мог подумать обо мне, как о субъекте жадном, чересчур захапистом.
   Во-вторых, все больше, больше начинало беспокоить душу, нервы, непривычное столь долгое отсутствие Юраса. "Уж не случилось ли чего на самом деле!.. Ведь была, однако же, мыслишка через часик-полтора не полениться сплавать, глянуть-посмотреть, "что с ним?". По крайней мере - слышно не было, чтоб "звал-кричал на помощь", и это более-менее немножко утешало от слишком уж нехороших мыслей.
   Впрочем, на реке случиться может всякое. Порой - на что и не подумаешь!
   Один знакомый рассказал историю, как чуть не утонул буквально на метровой глубине. Оказалось - удил удочкой плотву, зайдя всего-то лишь по пояс в воду в штанах-"забродниках", а сумку-садок на лямке пристроил у себя на животе, подвесив ее на шее. "Уж очень было удобно!.. - рассказывал он. - Полсумки в воде, полсумки - на груди: и рыба в ней живая, и отправлять ее туда - одна приятность! Наудил килограммов пять, решил пойти на берег покурить. И надо же - споткнулся, видно, о какой-то камушек на дне! При этом сумка с рыбой потянула голову ко дну, а штаны, успевшие схватить немного воздуха, в одно мгновение "взметнули" на поверхность ноги. А наоборот - никак не получается! Думал: все, хана - не выбраться!.."
   Да и сам-то попал однажды!.. В ураган - в районе Дмитриевых Гор.
   Благо, пересек уже Оку; оставалось лишь преодолеть затон не более двух с половиной сотен метров шириной, но с небывало мощною в тот день барашковой волной.
   Обычно с легкостью переплывал его минуты за две, за три, быть может, самую малость дольше. Но в этот раз нажимы ветра оказались столь неодолимы, что минут через пятнадцать или двадцать бесполезно-тяжелейшей гребли, руки обессилили, не стали слушаться - и лодку понесло-помчало к берегу, вдогон зашвыривая через борт загривки подступавших волн. Теперь уж не минутами, а скоротечными секундами мое суденышко неслось-летело бортом к берегу - и сходу было наглухо зажато-"заперто" средь непролазных трав, прикрытых сверху листьями кувшинок. Те в жутковатой массе (такую картину мне довелось наблюдать лишь однажды в жизни) - в этот час торчали-парусили на ветру аж стоя вертикально!
   И глубина-то под лодкой была чуть выше коленей!.. Быть может, всего-то по бедра!.. Но знал по опыту, что в травах, особенно на неподвижных водах, можно наглухо увязнуть еще настолько же, и вообще запутаться, не выбраться из них. К тому же - в сапогах-"болотниках", которые не так-то просто, оказалось, сбросить с ног...
   И надо же, при всем при этом ужасающем кошмаре произойти тому, что в те же самые минуты - ни раньше, ни позже! - рвет чалки якорей огромная паромная платформа, уж года три ржавевшая неподалеку на затоне!.. И, соответственно, по ветру, как грозное, свирепое живое существо, вдруг мчится (тоже бортом!) точно на тебя...
   Не приведи Господь еще кому-то испытать подобный ужас! И самое обидное - что происходит это метрах в десяти-двенадцати от берега, фактически на мелководье!..
   - А девица-то, судя по всему - не промах!.. - сказал-заметил Николаю. - С двоими мужиками дружит. Обоим лет по тридцать пять, наверное, поближе к сорока!.. Они не братья, хоть и в одинаковых костюмах. Один - брюнет, другой - блондин. Похоже, остается думать - кавалеры!.. мягко говоря.
   - Нет, Александр! Пожалуй, ошибаешься!.. - тоже как бы перейдя на "ты", откликнулся тот. - Поднимай ее статус выше! Дорогие серые костюмы - их спецовка. Они - охрана. По осанке видно - мужики служилые.
   Признаться, первые секунды после этих слов я обескуражено молчал, осмысливая только что озвученное мнение.
   - Тьфу, однако! Ведь вот не подскажи - и, грешным делом, даже не подумал бы!.. Спаси, сохрани, помилуй за невинно обвиненную! - воскликнул, согласившись с замечанием. - Действительно, ваш довод более логичен, более правдоподобен!.. - И, в смущеньи от своей поганенькой оплошности, оправдывался перед ним: - Сомнений даже не имел, что молодица - их "подруга", их путана, мягко говоря! Уж слишком смело, слишком вольно себя вела! Раздеться не постеснялась даже! А кавалеров поначалу посчитал... бандитами! - и, тяжело вздохнув, заметил, сетуя на жизнь: - Ох, жизнь, жизнь - загадка бытия!.. Изменилась ты, однако, в годы перестройки! Узнай-уразумей теперь, под старость лет, где - кривда, где - правда! Получается - впервые в жизни довелось-досталось видеть молодую госпожу с личной ее охраной! - удивлялся я. - Надо же, как можно ныне ненароком взять грех на душу, возведя напраслину на человека! Воистину в народе говорится, не суди - да не судимым будешь!
   - И сколько стукнуло?
   - Да страшновато сообщать! На днях отпраздновал шестидесятилетие. Пришлось разменивать седьмой десяток, иначе говоря, - легонько начал подгребать "в обратную", чтоб удержаться "на плаву" вблизи соседа.
   - Ну, это еще не возраст! У меня в приятелях рыбак - ему девяносто пятый! Рыбачит тоже с деревянной лодки и даже временами троллингует на моторе. Пять лет назад в больнице заменил в глазах хрусталики. Сказал, чтоб лучше видеть поплавок. Теперь его зрение как у юноши.
   - И где ж проживает такой дедок?
   - В Подольске Московской области. Не приходилось слышать об этом городе?
   - Не только слышал!.. Учиться довелось-досталось на курсах повышения квалификации, - радостно воскликнул я. - Но, право, давненько уж!.. Еще во времена социализма. Помнится: был молодым, был месяц май. В аудитории и по соседству в общежитии - прелестницы-сокурсницы... Но был уже женат, с кольцом на пальце. Занятия проходили в том же здании, где обучались военному делу герои-курсанты, павшие в сорок первом. На площади - им памятник. А прямо напротив него - киоск, в котором я покупал папиросы. Помнится, курил в ту пору "Беломорканал".
   - Есть там такое место.
   - Помнится, водили группу на экскурсию на Подольский машиностроительный завод, основанный еще до революции семнадцатого года немцем Зингером. Там выпускались швейные машинки, швейные иголки и - оказалось!.. - рыболовные крючки.
   - Было-было времечко такое.
   - Значит, из Подольска?.. Помнится, я бросил там монетку в речку, чтоб снова побывать. Но, как говорится - видно не судьба!..
   - Можно считать, оттуда.
   - А я - из Меленок. Районный центр - в тридцати восьми километрах от здешних мест. В нем вам бывать не приходилось?
   - Нет. Мы через Касимов, через Дмитриево ехали.
   - Городишко тихий, древний... Собственно, ничем не примечателен, - сообщил-заметил я. - Пожалуй, может гордиться лишь тем, что в нем родился и учился в школе генерал Николай Каманин - руководитель отряда первых космонавтов, работал землемером писатель Александр Куприн, и - можете себе представить! - недавно "на улыбку людям" установлена скульптура рыболова-лодочника прямо на воде, на речке Унже, протекающей по центру городка! Причем, скульптура - в деревянном исполнении, - хвалился я ему своей родной сторонкой и прибавил: - Оказалось, ничего подобного нет ни в стране, ни в мире! Сам лично смотрел-искал в Интернете... Действительно, нет!.. Случится побывать - смотреть ее желательно с железного фабричного моста. Достаточно забавно выглядит фигурка на фоне тамошней площадки отдыха и взрослого ольшаника на берегу! Многие ее фотографируют. Слышал, снимок есть уже в каком-то из журналов, а также выложен был в Интернете.
   - Хм, опять довольно интригующе! - допив из бутылки остаток чего-то белого, откликнулся сосед.
   - Вы - на ночь? Гляжу - с палаткой...
   - Вряд ли. Смысла нет теперь. С рекой все ясно. Да и оторвался - веселее некуда! Давно подобного не получалось. Ближе к вечеру придется уходить.
   - Пешком?.. Зови - подброшу до села.
   - Благодарю. За мной приедут.
   - А я, пожалуй, нынче до упора. Раз рыбы в лодке нет - считать придется: "только что приехал-выплыл, пока что ничего не выудил".
   - Сам фанат дурнее алкоголика! Порой жена от пруда с карасями домой увести не может.
   - Надолго к нам?
   - Завтра должны уехать.
   - Вот на рыбалке зачастую так!.. Не успеешь познакомиться, проникнуться к человеку уважением, как вдруг становится известным, что встреча единичная, случайная, без перспектив для добрых отношений, дружбы, - слегка полебезил, полицемерил я в надежде рано или поздно постараться вывести его на откровенный разговор о наших с ним секретах ловли.
   - Это верно! - согласился тот.
   - Но сами-то какой судьбою здесь? Замечу, вижу вас впервые, хотя пасусь-промышляю на здешних водах достаточно с давних пор. Знаю, что сюда наведываются рыбаки из областного города Владимира, Гуся-Хрустального, Суздаля, из Вязников, Коврова... Одного помню - был из Украины. Наудили мы с ним в тот день на редкость лихо! Был личный мой рекорд, который, видимо, так и останется непревзойденным. Но, чтобы кто-то приезжал рыбачить из Московской области!.. Признаться, слыхивать не доводилось.
   - Подруга жены заманила сюда на денек погостить у ее родителей. Меня они соблазнили замечательной рыбалкой на реке Оке.
   Мы перебросились еще какими-то словами касательно прекраснейшей, безветренной погоды и согласились с тем, что - на реке сегодня благодать. Сошлись во мнениях, что ловля удочкой - одно из самых замечательных открытий наших предков, без коего существование как таковое одной десятой части населения планеты, вне всякого сомнения, было бы неинтересным, странным, лишенным всякого здравого смысла. А сама идея создания воды и обитающих в ней рыб, пригодных в пищу, но которых нужно суметь, умудриться выудить! - одно из самых остроумных, самых величайших, самых удивительных творений Матушки-природы!
   Сказал ему, что было бы весьма нелишне сплавать ради интереса вниз, поближе к "шумному", попробовать порыскать в том районе!.. Но предстоит, наоборот, подняться вверх, аж к островам затона, и посмотреть, полюбопытствовать, что там с Юрасом - совершенно безобиднейшим окшёвским мужичком, уплывшим туда проверить свои сетенки. "Уж очень давно уплыл, - воскликнул я. - Дел-то там ему на час, на полтора от силы! Но почему-то нет и нет. На душе немножко даже сделалось тревожно. С ним таких задержек не бывало никогда. Ненароком, не случилось ли чего? - И, немного помолчав, прибавил: - По грибы, орехи он на подошву Кручи, по обыкновению, не ходит".
   - Исключительно благое дело, если так! Сплавать, посмотреть, что там случилось, действительно, нелишне, - отозвался Николай. - А мне, наверное, полчасика необходимо подремать. Укачало в лодке - мочи больше нет. Веки сами закрываться начинают. Ночь, считай, была без сна. Весь сон перед рыбалкой пропадает!
   - Знакомо, Николай, знакомо! Еще как знакомо! - не замедлил ему с ответом. - Личный мой рекорд - аж чуть ли не четверо суток! Покемаришь минутку-другую во время гребли - на том и ладно! - И спросил его: - Через полчасика разбудить не нужно?
   - Не нужно. Я включил будильник на мобильном телефоне.
   Собственно, болтать-перекликаться было как будто бы более не о чем. К
   тому же - некогда. И без того беседа с Николаем затянулась - дольше некуда.
   - Ну, тогда приятных сновидений! - пожелал, отжавшись веслами по направлению вверх по реке, сдавая при этом поближе к берегу, чтоб было немного полегче грести навстречу течению.
   - Премного благодарен. А вам - отличного улова!..
   За паромом лодки Юраса не было; "Хюндай" Марины исчез-удалился тоже.
   Солдатики, по-прежнему, "торчали" на платформе. Облокотившись о перила ограждения, они, по-видимому, наблюдали, как рыбачит парень-спин-нингист с "пятерки". С полным безразличием ко мне, дымя какими-то тонюсенькими сигаретами, они смотрели сверху на мою, представшую пред ними, лодку, рассматривая, видимо, обилие моей поклажи в ней. И якорь, и ведро, и удочки; пустая банка для живцов, подсачек - под рукою подле борта, рюкзак на спецрешетке рядом с кормовой скамейкой...
   - Привет, служивые! Как служба-то? - окликнул их.
   - Нормально.
   - Не в тягость? - спросил, притормозив веслами.
   - Нет.
   - Не с Злобинской зоны, случайно?
   - Нет. Мы из Добрятинской.
   - Ой, как интересно прозвучало-то!.. Услышь о том какой-нибудь приезжий, наверняка, подумал бы, что балагурим-шутим. Ведь, верно, было б невдомек, что в нашем меленковском околотке действительно есть две такие воинские зоны. Далековато забрались, однако!
   - Не пешком же. Всего-то час с небольшим пути.
   "Быть может, он лодку оставил в затоне, решил прогуляться пешком?" - взяло сомнение, и я спросил:
   - Слышь, парни!.. Здесь голубоглазый мужичок с козлиною бородкой, с серым рюкзаком не появлялся?
   - Не видели никого, - отозвался тот, что был пониже, поплотнее.
   Гребок, еще гребок. Вновь запела-зажурчала за кормой вода, заиграл мириадами солнечных блесток шлейф на ее потревоженной глади. "Чуйль- люльк, чуйль-люльк..." - отплескивали воду весла.
   - И как? - спросил у спиннингиста.
   - Десятка полтора поймал.
   - Одни лишь окуни?
   - Щукленочка заудил граммов на четыреста.
   - О, как удачно! И уха есть, и пожарить.
   Виктора и Маши тоже было не видать, хотя их лодка, притаившаяся в зарослях осоки возле берега, теперь была уже довольно различимой.
   Оказалось, что ворона пребывала на ее борту. Но этой "серой бестии" не повезло!.. Ни одну из рыб поднять-украсть - к тому же вынуть из воды между шпангоутов - она была не в состоянии, а выклевать глаза (что в совершенстве могут делать чайки) серые "вещуньи неприятностей" пока еще не научились. Ей оставалось лишь поглядывать-смотреть на пищу. Увидев подплывающую лодку, она, махая крыльями, взлетела-"взгромоздилась" на ближайшую к реке ольху и принялась "во все ее воронье горло" каркать, вне всякого сомнения, уставясь-глядя на меня "ее вороньими" глазами наверняка с немалою обидою и злостью. "Спаси, сохрани, помилуй мя недостойного от всевозможных зол, напастей!.." - не замедлил сразу же произнести-воск-ликнуть, обращаясь к Господу.
   Признаться, будучи немножко суеверным, я не люблю и даже не на шутку опасаюсь карканья ворон. Но та не унималась. Пришлось два раза хлопнуть посильней ладонями, подражая выстрелам. Вещунью тою же секундой будто придушили, внезапно перекрыв ей в горло доступ воздуха. Шумно зашуршав, по-видимому, с перепуга, крыльями по веткам дерева, она рванулась, чтоб скорее улететь-удрать подальше в лес, и секунд через пятнадцать-двадцать вновь начала с усердием орать-"накаркивать", но теперь уже сравнительно издалека.
   Заметил еще по юности, что эта "недобрая птица", наряду с ее собратом - вороном, не очень-то терпят громкий хлопающий звук.
   Синяя "десятка" прибыла на перевоз, остановилась около ручья. Приехали два брата-близнеца с резиновыми надувными лодками.
   Зовут их в честь святых Петром и Павлом. Они заядлые лещатники, удят обычно с прикормкой; встают, как правило, за белым бакеном, неподалеку от фарватера, и могут там стоять-"дежурить" хоть целый день. Порою прямо в лодках оба спят. На спиннингах у них двойные звончатые колокольчики: иногда, во время клева, могут прямо-таки надоесть их постоянным перезвоном над округой - хоть уплывай куда-нибудь за поворот. Однажды (видел сам) они наудили по целому мешку лещей. Наверно, было килограммов тридцать пять у каждого. Однако я считаю слишком уж костлявой эту рыбу! Но для засолки, сушки... она, конечно же, является непревзойденной.
   В затоне я проплыл "ворота" - два одинаковых по форме полуострова и кучеряво-рыжеватый островок с ракитником меж ними. Направился-помчал к участкам мелководий, образовавшимся из многочисленных подводных плато и даже выступавших над водою отмелей, поросших мощной, по-осеннему ярко-зеленой осокой.
   Любой из новичков, забравшийся сюда со стороны "ворот", ничуть не усомнился бы, что перед ним невдалеке конец затона, плыть далее нет никакого смысла. Но это совсем не так. Меж мелководий есть приличные по глубине каналы, они расходятся на три весьма раздольных рукава, где прячутся целые полчища щук, неисчислимые стада "матросов"-окуней, довольно крупной плотвы-красноперки. При этом нужно знать (иметь в виду), что плыть необходимо только по центральному, весьма невзрачному, довольно узкому и неудобному каналу!.. Поскольку именно "его тропа" меж непролазных трав выводит к небольшому (метров до трехсот) удивительно красивому, обрамленному большим ольшаником и ивняком, прямому, довольно просторному рукаву, именуемому Озером. И только в самом его конце, напротив сухого дерева, можно подойти-подчалить к берегу, выйти на подошву Кручи.
   Подумалось, что где-то здесь, на этом "озере", поближе к травам, стоят-дежурят, "стерегут добычу" то ли пара, то ли тройка сетей Юраса, метров по двадцати длиной.
   Мне нужно было знать: он рыбу выбрал или нет? В принципе, я это мог определить-увидеть, заглянув в его, наверное, почти ровесницу моей - довольно старенькую лодку. В ней в обязательном порядке должны остаться либо чешуйки, либо слизь рыбешек, либо частички донных растений, не успевшие подсохнуть, превратиться в светловато-серую труху. По крайней мере, лодка находилась возле берега и была причалена. То есть угодить-упасть на травы, соответственно, его не угораздило.
   Спустя еще минуту или полторы я убедился в том, что сети он не выбирал, - и получалось: либо умотал зачем-то в Николаевку (что было маловероятно), либо набирает-заготавливает на зиму шиповника, употребляемого им с его "мамашкою" вместо чая.
   Я вышел-выбрался из лодки, чтоб хоть немного походить-пошляться по земле, и, послушав с полминуты тишину, рявкнул-прокричал на всякий случай: "Юра-а-ас!.."
   - Иду, иду!.. - спокойно раздалось из-за кустов ракитника совсем неподалеку. А еще секунд через пяток-десяток он появился собственной персоной на тропе и с улыбкою сказал: "Ах, вот кто по мне соскучился! Как знал, что кто-то на озере, около лодки".
   - Соскучишься с тобой, однако! - воскликнул я. - И Виктора, и Машу, всех нас "на уши поставил", напугал! Чуть было мы в две лодки не отправились сюда. Уплыл в затон... и - нет и нет! Отродясь с тобой такого не случалось. Мало ли что может на реке произойти! Тем более - в затоне. Подумали: не "чупокабра" ли тебя поймала-сожрала!
   - Ну-у!.. На воде ей меня не взять. Я бы ее веслом!..- в свою очередь отшутился тот.
   Мы сошлись, пожали руки.
   - Поди шиповник заготавливал?
   - Ты посмотри! - сняв-развязав рюкзак, воскликнул он. - И столько же ушло.
   В рюкзаке, в непромокаемом мешке - штук семь красавцев-карасей, примерно каждый около кила.
   - Опа!.. Вот так ты сегодня исхитрился, преуспел! И где живет-находится такая красота?
   - В Продолговатом озерце. Вчера ходил туда смотреть шиповник. Слышу, рядом чмокает и чмокает. Подкрался, глянул, а в окне меж трав, как золотом сверкнуло... - зашептал Юрас, тем самым подавая знать, что говорит о величайшем для нас секрете. - Я за кустом притих, прислушался. А те немного погодя то здесь, то там всплывут под лопухами и, словно поросята - чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок!.. И ничем в том озерце их не возьмешь. Ни сетью, ни ловушкой-"топотухой"... Впервые в жизни нынче удил удочкой! Причем, в единственном окне, доступном с берега... - не унимался он и неожиданно сказал: - Давай тебе дам пару штук...
   Я благодарил, но отказался. Сослался, что считаю эту рыбу, наряду с лещами, жерехами, подустами и язями, слишком уж костлявою. Ей предпочитаю окуней, не столь уж крупную плотву и судаков.
   Узнав-прикинув, почему сошли-"удрали" остальные рыбины, пообещал на днях доставить-подарить ему свой старенький, но прочный удильник. А также - сачок, кивок-"сторожок" с наконечником, пару-тройку поплавков, с пяток мормышек. Сказал, что ловля карасей на удочку с кивком, с мормышкой иногда намного эффективнее, чем "с поплавком".
   Однако времечко не уставало поджимать: визит на "озеро" к Юрасу мне стоил ровным счетом двадцати минут, если не побольше.
   Я рассказал ему, что - тоже повезло! Что рыбу удалось продать, поэтому рыбачить нынче начинаю заново, надеюсь на отличнейший улов поближе к вечеру. Сказал, что мне весьма приятно пообщаться с ним, и даже только ради этого нет смысла сожалеть о путешествии к нему в затон. Сказал, что в рюкзаке имею пару помидорин, два яйца, огурчик, хлеб и соль. А ко всему тому есть небольшая фляжка с фирменной моей весьма неслабою "вишневкою", которой, с искренним и превеликим удовольствием, хотел бы угостить-побаловать его. Но он с чего-то вдруг решил не выпивать; однако согласился с тем, чтоб я налил ему "глоточка два" в его малюсенькую стограм-мовую бутылочку, которая, как оказалось, была у него в кармане.
   Пришлось еще минут с пяток-десяток поговорить о чем-то незначительном, второстепенном, не столь уж нужном.
   Мы вспомнили Андрюху, Даниила. Как выпивали с ними на лужайке подле памятника павшим воинам рядом с магазином в их Окшёве. Как закусили перышками лука, чесноком с чьего-то огорода и исключительно вкуснейшим белым хлебом по восемнадцати копеек за буханку. Прикинули, что это было, разумеется, уже во время перестройки. Но ближе к ее началу, во времена, по-видимому, Горбачева, поскольку к магазину прибыл-развернулся чей-то рейсовый автобус, в нем были рыбаки.
   Разговорились-согласились с тем, что - ныне не поймешь!.. То ли рыбы в окских водах стало меньше, хотя ни бесконечных караванов барж, ни "Метеоров" на подводных крыльях, ни "Ракет" давно уж не видать. Но нет сомнения - уловы с той поры заметно поубавились. "Либо... рыба сделалась значительно прозорливей, умнее!.. - подумав несколько подольше, вывел-выразил одну из нетипичных версий: - Весьма возможно, усекла-запомнила все наши "колотухи", "топотухи", и теперь необходимы для успешной ловли (как не хотелось бы то признавать!) более тонкие, более хитрые покупные снасти. Ведь тридцать восемь килограммов был личный мой рекорд в те времена! - воскликнул я. - Под двадцать пять и более налавливал порою то и дело! На Кручу с полным рюкзаком проблемой было влезть-взобраться!.. А нынче пуд считается невероятнейшей удачей!"
   Когда наш разговор, однако, подходил к концу, и мы уже уселись в лодках, спросил-полюбопытствовал, как у него дела с калымами, с работой?
   - Предлагали сесть на трактор по перевозке леса из делянок... - с неохотой отвечал Юрас. - Но, оказалось, нужно подворовывать. Я отказался. Зачем под старость лет брать грех на душу.
   - На биржу насчет пособий так и не наведался?
   - А-а!.. - с неудовольствием отмахнулся он. - Там одними поездками к ним замордуют.
   - Честно признаться, Юрас!.. - воскликнул я с немалою обидою на жизнь, на перестройку. - Будь моя воля!.. Я бы всех, как ты, единственных живущих на селе со стариками да старухами-пенсионерами, провел-оформил бы как патронажных братьев! Платил бы им достойную по сельской местности зарплату, чтоб шел, по крайней мере, их рабочий стаж!..
   - Да ну вас, дядька Александр! Какой из меня медбрат! - приняв мои слова за шутку, засмеялся он.
   Минуткой позже, когда мы с ним уже отчалили от берега и, расставаясь "до ближайших следующих встреч", отплыли друг от друга (он - в сторону сетей, мне ж нужно было плыть по направлению "ворот затона"), я, позвав-окликнувши его, спросил:
   - Юрас, а что за двое кареглазых ребятишек в джинсах, в курточках сегодня были на реке? Правда ли, что ждут, когда в каком-то городе достроят школу?
   - Значит, они добрались до Оки. Вот галчата неугомонные!.. - с какой-то странной светлою печалью отозвался тот и неожиданно сказал: - Огромное горе свалилось на них. Сироты они теперь... с июля месяца. Но о своей беде пока ничего не знают.
   - Да что случилось-то? - воскликнул с нетерпением, в каком-то скверном для себя предчувствии.
   - Грабитель задушил у них мамашку, дядька Александр! - с той же странной светлою печалью, с тихим, искренним смирением сказал-отозвался Юрас. - Шла вечером из магазина по аллее через парк - тот и подстерег. Сорвал с нее сережки, крестик, кольца. Мне приходилось видеть ее однажды. Красоты была неописуемой.
   И продолжал:
   - Но самое загадочное в том!.. Супруг ее - отец парнишек, зовут его Станиславом, - незадолго до того почувствовал беду и побежал по ближней тропке ей навстречу. Смотрит: за кустами женщина лежит - и человек над ней. Подошел, спросил: "Что здесь?"
   "Похоже, пьяная".
   "Но она не пьет!.."
   Станислав был якобы мужик при силе, владел приемами ушу. Увидел - тот с ножом вдруг на него!.. Нож выбил, сломал ему руку и ногу, чтобы не сбежал. В общем, задержал серийного убийцу, полиция за ним охотилась не шесть ли лет. Обещали якобы немалое вознаграждение за сведения о нем...
   - Ну, он-то жив?
   - Живой. Но с того не легче, - вздохнул Юрас. - Когда по прибытии "Скорой помощи", которую вызвали посторонние люди, он убедился, что "она мертва и поделать ничего нельзя", серьезно повредился головой. Наши сказывают, очень он ее любил. Нынче ничего не помнит, никого не узнает, в больнице считается буйным. Врачи скептически относятся к тому, что разум его восстановится.
   И продолжал:
   - Семья их только-только переехала из одного города в другой. Из дома оба отошли без телефонов и без документов, оформиться с жильем, с работой не успели, никто их в городе не знал. Полиция больше месяца не могла установить, "кто он и кто она, где проживают". Если бы ее отец не запросил их розыска, не отослал к ним в МВД их свадебную фотографию - до сих пор, наверно бы, считались неизвестными людьми.
   - Ой, ужас!.. - отозвался я, воочию представив, что пожалел парнишкам судака и сбросил-сдал, так называемую, мелочевку. - Они сказали, зовут его Фролов Василий?.. Он кто? Не слышал никогда о таковом.
   - Не удивительно. Их дед ненашенский, не из Окшёва.
   - Как - не из Окшёва?
   - Из Захаровки.
   - Как из Захаровки? Там разве кто-то еще проживает?
   - Есть пять или шесть дворов. У Кузьмича там пасека.
   - Но оттуда до Окшёва только лесом более двух с половиной километров!..
   - Я и говорю - галчата!.. Дед на конфеты денег даст - они к нам в магазин... Пару "чупа-чупсов" купят и - по тропке, через лес - обратно. Летают - километры нипочем. Похоже, ночевали у кого-то из родни в Окшёве.
   Он помолчал и продолжал:
   - Сегодня к нам в Окшёво приехали родные Станислава. Остановились, якобы, у бабки Нюры Скомороховой - крестницы покойной. Со стороны деревни Селивановки в Захаровку сегодня на машине не пробраться - ремонтируется мост.
   - А через Жуковку?.. Им - что?.. Никто не подсказал?.. Там же замечательный проезд лесной дорогой! - воскликнул я с надеждою проплыть-поймать скорее судака и под каким-нибудь предлогом отвезти парнишкам в качестве довеска.
   - Вернее, был... Он давно уже завален буреломом.
   "Тьфу, елы-палы!.." - тихо выругался я с обидой на чиновников лесничеств, курирующих санитарно-пожарные рубки леса. Во времена социализма такие рубки назывались "рубками ухода", они всегда находились на строгом контроле министерств и ведомств!.. "Даже неплохо платили за них всем гражданам, желавшим подработать!.." - вспомнилось-подумалось о прежних временах с немалым уважением; и - с горечью о нынешних: "Теперь, похоже, рубки ухода стали никому не нужными. Вот потому-то леса частенько ныне и горят (иной раз - заодно с селом-деревней), становятся непроходимою тайгою (со свалками из бытовых отходов - особенно на подъездных дорогах к ней), в какую заходить-то нынче - даже по грибы, по ягоды! - становится порой противно".
   Тотчас вспомнилось, представилось раздолье пахотных земель в совхозах и колхозах по весне (в апреле, мае!..) во время посевных работ. "И как тогда все было умненько, прозорливо, достойно!.." - все больше, больше поражался новой, неожиданной догадке. Получалось, окружавшая в те времена деревни, села, небольшие города та ширь сельхозугодий служила к тому же надежной защитой от подступа к жилым строениям лесных пожаров!..
   Лес сегодня, словно глубоко законспирированный враг!.. Повсюду он все ближе, ближе подбирается к окраинам жилья, заполоняя безобидными, на первый взгляд, сосенками, осинками, березками когда-то бывшие поля со свеклой, пшеницей, картофелем, гречихой... И сквозь его подросший молодняк - теперь уж в недалеком будущем - произвести авральную опашку населенных пунктов в случаях пожаров будет несравнимо более проблематично, нежели вчера, сегодня!
   Кому ж, однако, это нынче объяснишь, докажешь! Кому об этой "незначительной" проблеме ныне интересно знать?.. когда у каждого и без того забот-хлопот и прочих разных дел - хоть отбавляй!
   Вспомнил-подумал о том, что только в нашем районе уже сгорели поселок Южный, деревни Каменка, Пичугино... Благо, по слухам, самим Президентом Путиным был обещан для погорельцев (и выстроен ведь, однако!) - новый, весьма современный поселок! И даже - с детским садиком и со спортивным залом.
   За Окой, в Нижегородской области, в районе Дмитриевых Гор, в тот год почти половину лета жутковатыми столбами стояли мрачные гигантские дымы, а ночами были различимы зарева пожаров. Под осень, в последних числах августа - в начале сентября, поверхность вод в Оке (впервые в жизни был тому свидетелем лично) почти неделю нам, рыболовам-"сплавщикам", казалась ядовито-синеватой от выпавшего слоя пепла.
   Впрочем, замечу сразу же - к подобным бедам, недостаткам, в особенности, к преступлениям отношусь, пожалуй, слишком впечатлительно и даже несколько болезненно. Порою даже с того становится трудно дышать, всем существом овладевает вдруг неодолимая нервозность и хочется, как говорится, "рвать, метать..." При этом в организме что-то появляется похожее на аллергию!.. На лбу, над переносицей, немедля возникает ярко-красная полоска в форме клинышка и держится порой до нескольких часов.
   Подумалось о том, что тем и замечательна рыбалка, что как бы отвлекаешься на ней на день-другой от постоянной негативно-изуверской информации о процветающем повсюду безобразии и преступлениях, давно уже перехлестнувших все возможные, все допустимые пределы. Причем особенно при этом, вне сомнений, преуспел своею безграничной массовостью, как в литературе, так и на экранах телевидения недобрый детективный жанр - с его насилием, убийствами, подставами, подлогами...
   - ...Приехали на иномарках. По слухам, целый кортеж машин. Сегодня якобы должны сказать "галчатам" об их несчастье, увезти горемычных с собой. Завтра, говорят, ее похоронят, тело предадут земле, - с какой-то доброй, легкой завистью он произнес последние слова. - Слышал: в морге, в холодильнике, будто живая, будто уснула. Смирная, спокойная словно удивленная чему-то.
   "Пожалел парнишкам-то!.." - впилось-вселилось грязным пятнышком в душе, которое (я это знал, я это вдруг почувствовал нутром) теперь ни смыть, ни выскрести было уже невозможно.
   - Да что же за день сегодня?.. - вырвался мой стон отчаяния. - Все будто бы назло!.. В укор, во искушение мне ныне!
  
   Г л а в а 7
  
   За "воротами" затона я сдал немного влево - ближе к травам-"лопухам",
   тянувшимся на зеркале воды сплошным громаднейшим ковром вдоль берега косы, поросшей, словно кучерявой шевелюрой, старым непролазным ивняком и рощицей ольшаника на ее невысоком пригорке.
   Собственно, именно это - ничем не примечательное! - место остается для меня непостижимою загадкой, тайною, касающейся Даниила и Андрея.
   Именно на этой линии, неподалеку от участка трав, они каким-то чудом (к моему немалому недоумению до нынешнего дня) однажды обнаружили громаднейшее стадо щук, которых мы втроем ловили аж недели полторы. С тех пор - то было, кстати, тоже в сентябре - я никогда не упускаю случая пройтись по этому участку, когда приходится бывать вблизи "ворот" затона. Иногда, при юго-западных ветрах, я не ленюсь приплыть сюда, чтоб лишний раз проведать-проверить точку. Но, в общем-то, всегда впустую.
   К тому же, на стоячих водах, в условиях полнейшего безветрия, удить "сплавом" с лодки можно только одним-единственным способом. Удерживая удочку зажатой меж колен, необходимо посильней гребнуть обоими веслами разом, а затем, используя момент инерции, успеть с десяток раз поддернуть, "поиграть" приманкой. Такая ловля очень неудобная! Довольно спешная, довольно суетливая и шумная - благо следует пройти вдоль трав всего-то метров сто, сто двадцать, чтоб выяснить-определиться, "жирует рыба в этом месте или нет". Слава богу, ничего не клюнуло, хотя при этом можно было видеть-наблюдать, что подле трав весьма приличный окунь, собираясь то и дело стайками, окружал-"гонял" малька, и временами на поверхность выходили, "бурунили" воду, довольно приличные щуки. Малек выпрыгивал аж из воды и часто попадал на "лопухи" кувшинок, на плотное месиво трав, покрытых сплошною ряской либо листвой "чилима". Обреченно кувыркаясь на нежданной для него ловушке, он либо находил в траве "проталинку" и исчезал обратно под водой, либо обессиленный, палимый солнцем вынужден был погибнуть.
   И хотя Гидрометцентр дождя не предвещал, по берегам затона с чего-то вдруг без устали, без передышек вовсю скрипел-горланил аж целый хор больших болотных лягушек.
   Две серые цапли застыли-"замерли" за травами на берегу косы, на относительной ее мели.
   Пройдя затон, но, пребывая все еще в стоячих водах, решил не отклоняться в направлении теперь уже невидимой "косы", что подле бакена, и, загребая веслами, помчал над плоской, словно пол, зеленовато-серою равниной "Острова", в один момент распространившейся кругом под лодкою примерно на метровой глубине. Испуганные рыбки-мелочь - плотвички-"краснопер-ки" величиною с пол-ладони, бросаясь врассыпную, старались поскорее скрыться, спрятаться от глаз.
   Это плато - именно оно своим строением похоже на чудовище - несмотря на его мелководье в стоячих водах, недоступно для донных трав. За лето оно зарастает разве лишь легким налетом тины, похожим на рыхлую сплошную ткань из плюша с мягким ее пушком. По-моему, здесь дело в том, что плато состоит из слоя очень плотной глины, при этом находится в зоне мощных паводковых течений, которые, словно громадной фрезой, срезают с него все летние наслоения.
   За "Островом" решил проплыть с приманкой, надеясь, что живец немного крупноват для здешней мелочевки. Но - нет. Сюрприза не произошло. Буквально сходу выудил двух щучек граммов по шестьсот, которых отношу к названию "ни то, ни се". Дело в том, что предлагать их в качестве товара неудобно - столь несерьезных мы с супругою не продаем. Заложить их в холодильник на зиму - уж слишком несолидно для старого "речного волка", охотника за судаками. Вручить их в качестве подарка кому-то из родных - подумают, что подарил уж очень мелковатых и костлявых.
   В конце концов решил-надумал отвезти их в качестве подарка бабке Вере, соседке по дому, где проживал когда-то со своими "стариками": с дедом, с бабкой - царствие им небесное!
   Высчитал, что ей уже в пределах, видимо, восьмидесяти трех. Но все еще при силе, в здравой памяти. И выглядит-то шустро, молодо! Ей более как семьдесят не дашь. Загадал-условился, что если вдруг еще одна подобная поймается, то непременно к ней сегодня же заеду, чтоб порадовать, побаловать старушку свежею речною рыбкой.
   Вспомнил, как недавно повстречался с ней на рынке, меня она узнала первая. Уж рада, рада-то тому с чего-то вдруг была! Пригласила обязательно прийти к ней в гости! Подшепнула, что нальет, по старой памяти, мне пару стопочек "Столичной", сохранившейся еще с "застойного социализма", со времени правления страною Леонидом Брежневым!
   - Ну, тетя Вера, пожалуй, этим обещаньем ты меня достала-соблазнила! Придется на досуге изловчиться-заглянуть!.. - воскликнул ей в ответ, назвав ее, как в детстве, тетей Верой. И неуверенно, с сомнением прибавил: - Но как придешь-то?.. Наверное, придется сына обязать, чтобы привез-добросил, а затем доставил обратно домой. Ведь тридцать с лишним лет, как постоянно на колесах, за рулевой баранкой!.. Ходить-то, к своему стыду-позору, не разучиться бы! К тому же - за рулем не причастишься! За это штрафуют, лишают прав.
   "Вот так и прожила одна, без мужа, тетка Вера, работая всю жизнь учительницей в школе!" - подумалось о ней. Был давний слух - пропал ее супруг, Сергей (с которым расписалась-то всего лишь за неделю до войны), дай бог памяти, кажется, в сорок четвертом где-то под Брянском.
   Вспомнилось, как в пору моего студенчества занял у нее десятку. В тот день, наверное, когда стоял в кафе за пивом, - у меня, похоже, кто-то стибрил кошелек. С тех пор подобной принадлежностью не пользуюсь. А деньги - даже небольшие! - держу, как правило, в двух или трех карманах.
   Вспомнил, как несколько раз - обычно это получалось в День Победы - тетка Вера меня приглашала в гости, чтобы выпить с нею за компанию пару стопочек вина. Мне она всегда наливала водки. Себе - не помню: не "Портвейна" ли? При этом наше с ней застолье было необычным, непонятным. С неподдельно-искренним радушием мы поздравляли друг друга с праздником, выпивали стопочку до дна, затем в течение пяти-шести минут мы молча заедали выпивку. Особенно мне нравилась ее квашеная капуста с добавкой уксуса и репчатого лука. А также ее салаты с яйцом, зеленым горошком, с сыром, с постною копченою свининой. Причем во время нашей трапезы не оставляло ощущение, что мое присутствие не столь уж было нужным для нее. Неожиданно она нам наливала по второй. На этот раз радушный тост - как правило, за наше здравие, за наш успех в делах. Мы выпивали, снова молча заедали в течение пяти-шести минут. И после этого она вдруг объявляла, что "мне пора домой", а ей необходимо подготовиться к урокам в школе.
   "Опа!.." - еще поклевка!.. Ударил-попался жерех - тоже из компании костлявых, граммов на шестьсот. "Ну, вот и третья легка на помине! Стало быть, придется нынче отвезти, уж ежели поякнулся... - и буквально сразу же решил: - Нужно будет как-нибудь вдобавок к этой мелочевке разориться: накопить ей штучки три-четыре судачков граммов по пятьсот, шестьсот..."
   Из-за мыса появился-выплыл Леша-прапорщик. Было видно - шел почти вплотную с берегом, чтоб было легче ему грести встречь тамошнего проноса.
   Николай стоял-маячил перед "шумным свалом". Секунд с пяток-десяток я наблюдал за ним, стараясь уточнить-определить периметр его забросов.
   Деды, поднявшись почти до "новой коряги", поплыли наискось через реку, по направлению к парому. "Стрельнул"-прикинул, если не случится при поклевках заплывать "в обратную", с ними мне придется пересечься-сблизи-ться буквально метров до пятнадцати, не более.
   Мануиловский предприниматель все еще рыбачил спиннингом. Но спрашивать, кричать ему, "поймал ли он чего-нибудь за время моего отсутствия", я счел излишним, поскольку дрейфовал довольно-таки далеко от берега. Иначе говоря, усердствовать не стоило, и совершенно не было в том никакого смысла. К тому же, не было сомнений - ответ последует не столь уж интересный, нестандартный.
   Ребят-солдатиков "на сей раз" было не видать. Возможно, сидели-курили в одной из машин, либо где-то прилегли-расположились поваляться на лужайке.
   Исчезла-спряталась куда-то лошадь стариков. Наверно, отошла за бугорок в овражек, чтобы попить водички, либо постоять-поспать в кустарнике, в тенёчке.
   Поклевок не было. Решил немного сдать на глубину, чтоб сплыть по той же линии, где рыба сломала крючок у Виктора.
   Из-за мыса, словно вдогонку за Лешей, вышла-вырулила "самоходка"-баржа с желтою надстройкой на корме. Когда пустая, она - не в три ли с лишним метра высотою борта над поверхностью воды!.. А еще через минуту или две стал различимым рокот-гул ее работающих механизмов, в чем-то схожий с постоянным шумом-шелестом гонимой вдоль ее бортов воды. Но меня всегда немало забавляет-завораживает то, когда эти же самые баржи плывут обратно вниз, нагруженные щебнем либо бутовым камнем. Их светловато-желтую надстройку различить вдали довольно сложно, а борта - немногим больше полуметра над водой!.. Создается впечатление, будто куча бежевого цветом камня, вышиною с судно, вопреки законам физики, плывет-перемещается самостоятельно.
   Более поклевок не было. Как-то почудился было несколько странный (слишком уж плавный) зацеп за дно. На всякий случай, тотчас размахнувшись, дернул посильнее удочкой!.. Но, как говорится, "не стоило даже трудиться".
   Оказалось также - лодки стариков меня значительно опережали. Успевали пересечь мою прямую линию метров за сто от меня. Уже хотел спросить-окликнуть их, "удачный ли у них улов?", как те, подкорректировав вдруг курс перемещения, свернули еще больше встречь течения и, теперь уж было очевидным, погребли по направлению ко мне.
   - Гляжу, рискованно валяете, деды! Часа аж три отплавали, не меньше! - воскликнул им. - А если б рыбнадзор?..
   - Мы пазванили, справились. Сегодня он у нас в Акшёве не паявится, - болезненно-плаксивым голоском (на местном диалекте, заменяя некоторые буквы "о" на "а") держал за всех ответ Илья Федотович. - К таму же, у Панкрата - указал на гневного обличьем старца на соседней лодке - сын палковником в палиции работает. В случае чего, атмажет.
   - И каков сегодняшний итог? Заметил, слишком уж подолгу с каждой тони разбирали сети. Не ерши ли часом понаведались?
   - Чуднее!.. Хлеще!.. - едва ль не прослезились старики. - Раки!..
   Мы сблизились-сошлись бортами лодок. Илья Федотович не упустил возможности незамедлительно взглянуть в мой носовой отсек, и теперь его физиономия выражала полное уныние, растерянность.
   - И это все?! И ты без рыбы!.. - с отчаяньем воскликнул он, увидев у меня единственного жереха.
   - Еще две небольшие щучки в ящике, что подо мной, - сказал ему. И чтобы ни ему, ни всем его партнерам впредь не думалось, что я, проплававши две трети дня, мог быть без рыбы, проинформировал его, а заодно и всю его компанию, что посчастливилось продать свой неплохой улов. К тому же пару килограммов - в том числе двух судачков - сегодня отдал, подарил двум малым паренькам.
   - Давай хоть их - не аткажи! Иначе наши ведьмы нам па стопочке с устатку не нальют. Дамой хоть не кажись - застыдят, замардуют вканец!
   - Так вы... вообще ни одной не поймали, что ли? - в свою очередь немало удивился я.
   - Четыре сапы па ладони да адну чехонину, - кивнул Илья Федотович на вторую лодку. - Наши ведьмы как бы со смеху не сдохли: ни уху сварить не палучается, ни пажарить.
   Не мешкая, я отдал-опустил в их лодку жереха и щучек. Получил взамен их общую признательность, их общее "огромное спасибо", их заверение, что "несказанно выручил", их пожелание, чтобы за вечер я сумел наудить столько же, сколько сумел "прадать".
   "И даже паверх того!" - прибавил гневный старец, отец полковника полиции.
   Пришлось благодарить за пожелания теперь уж их. И ради поддержания дальнейшего общения, уж начиная уставать от лишней похвалы, спросил-полюбопытствовал: "Ячейка сети, быть может, у вас крупноватая?"
   - Сороковка тонкого капрона.
   - По идее, самое оно!
   - Но раки, раки аткуда в таком количестве? Как ни тоня - штук палсотни. Ведь полмешка набрали! - запричитал Илья Федорович. - Куда вот их теперь са сломанными клешнями? Ай, батюшки, как нам не павезло сегодня! - И с надеждой предложил: - Себе не вазьмешь, хатя бы палведра?.. Раки крупные, харошие, истинные "лапаны"...
   - Не-е, боже упаси! - отказался я. - Мне их даже положить-то некуда. Сами на досуге сварите, съедите. - И, с улыбкой к прошлому, вздохнул: - Их бы вареных, как в былые времена - с собою в ресторан, да с пивом!..
   - Ты маладой! Тебе-та можно! - простонало горестно в ответ. - Нам, в наши годы, таперича не да пива. Нам - самому маладому васьмой десяток пашел. То паясница вазьмется ламить, то ноги балят, то сердце схватит. Таго и гляди падохнешь!
   - Раз на жаре, на солнцепеке с сетью три часа отгребли-отплавали - по шесть лет еще проживете! Примета верная!.. Если в старости час ловли сетью сплавом сумели выдержать-осилить - минимум два года жизни обеспечено! - с убежденностью воскликнул им.
   Старики, по-видимому, сразу догадались-поняли, что "набрехал", но доверительно, по-доброму заулыбались. А седоватый, самый тощий, с усиками, с клинышком бородкой и веселыми внимательными глазками, задорно, звонко пропищал-протараторил: "Тагда придется нам не полениться, сплавать еще па разу для запаса, чтобы да сотни лет хватило".
   - С ума-то не схади!.. Спаси, памилуй!.. - не в шутку испугался самый рослый; он же, похоже, владелец лошади. - Вон тетка Маня дажила - и что?.. Ноги не ходят, все пазабыла, никого, кроме дачерей, не помнит и каждую минуту спрашиват, "который нынче год?.. Какой сегодня месяц, день, который час?.." А станешь ей аб этом гаварить - плачет, абижается.
  
   Поклевка была почти напротив парома, метрах в двадцати пяти пониже точки моего "спектакля".
   Взяло "классически", по-щучьему. Живца остановило, слегка приподняло, и далее прослабленная леска пошла "сплавляться" точно параллельно с лодкой.
   Не более секунды "на заглот" - и мой неторопливый (снизу вверх) рывок наотмашь!..
   Последовал щелчок-"зацеп"... И показалось, что всего лишь навсего "ударил" рыбе по губам. Но еще через секунду или две почувствовал - крючок остался без наживки. А еще секунд через пяток-десяток, с выводом мормышки из воды, увидел, что живец был сорван вместе с головою, несмотря на то, что был достаточно надежно прикреплен (привязан) мной к цевью крючка. В то же время это означало - рыбина брала живца с немалой осторожностью!.. Моя приманка - получалось - чем-то вызывала опасенье крупных щук!
   Немедленный заплыв назад, "в обратную", теперь уже с "тяжелой" удочкой - и снова "классика"!.. На этот раз отличие в поклевке состояло в том, что ротана "брало"-держало выше по течению реки на расстоянии от прежней точки примерно метрах в двадцати пяти, если не побольше. И это было нереальным, неожиданным! Получалось, что "речная львица" словно мчалась вслед за лодкой, чтоб безнаказанно сорвать с мормышки еще одного жирного "бычка". Обычно щуки не уходят с места, где сумели поживиться!.. "Значит, это... была другая большая щука!.. - аж перехватило дух. - Значит щук-великанш на столь небольшом участке как минимум... две! Ну, должна же хотя бы одна из них в конце-то концов "влететь"-попасться!"
   Срочно заплыл поновой. Заплыл немного выше по реке, чтобы разузнать, разведать зону. И вновь поклевка не заставила особо долго ждать! На этот раз был хлесткий удар-щелчок. Одним мгновением приманку увело на сторону, и я едва ль не получил удар по ногтю пальца педалькой провернувшейся катушки. Был моментальный чудовищной силы рывок, и вновь живец был сорван вместе с головой... Я с величайшим изумлением и ужасом старался-силился представить-осознать величину подводного гиганта. То явно не было поклевкой щуки! То был, вне сомнения, судак!.. Его прием, его повадка.
   Заплыл еще. Прошел вниз по реке не менее ста метров, почти до торца парома. При этом различил-заметил: аж трижды на тоне придерживало живца, слегка ослабляя леску! Но в этот раз, впервые в практике (и к своему немалому самодовольству) мне повезло быть несколько мудрее старых речных хитрюг (их иногда рыбаки называют "овчарками"). На этот раз додумался... не подсекать, но посмотреть-полюбопытствовать: "а что же будет при этом дальше? Как поведут себя хитрюги-великанши?"
   Оказалось, щуки шли-сплавлялись где-то до полуметра параллельно с лодкой, а затем довольно аккуратно начинали притормаживать, удерживая приманку... Леска сразу же легонько шла внатяг, и живец благополучно выпускался из зубастой пасти. Если б не прослабленная леска, это очень походило на зацеп за дно! Ни царапинки, ни ранки можно было не увидеть на живце!
   Сомнений более не оставалось: рыба была голодной, но определенно стереглась приманки!
   Становилось очевидным, я мог "дергать"-плавать бесконечно долго со своим живцом, но не иметь при этом ни одной неслучайной подсечки!
  
   Леша-прапорщик приплыл на перевоз. Он обогнул уже участок "трав" и подгребал к Зеленому мыску. Точнее - к заводи, что рядом с перевозом.
   В сомнениях, "а как же быть теперь, что делать?", свернул поближе к берегу, ему навстречу, спросить, "как у него дела?"
   - Алексей, с прибытием в родную гавань! - окликнул-позвал его. И, не теряя времени, спросил: - И какова путина нынче?
   - Три головы сегодня.
   - Ой, как удачненько! Щучки или судачки?
   - Два судака по килограмму, щучка на два.
   Я уж посчитал-подумал, что диалог меж нами был закончен, но Леша продолжал:
   - У меня, Александр, мелочевка. Вон у того, что в лодке, - указал на Николая, - не знаю, сколько он наудил, но рыба его крупнее! Они у него здоровенные, килограмма по два, по три. Сантиметров по шестьдесят длиной! Когда сплывал, он выудил одного. Плыву обратно - прет второго. Тот уже бурунил воду слабо, начал показывать брюхо.
   - Судаки?! - воскликнул я в оцепенении.
   - Они.
   Теперь все было ясно, все понятно. Большая рыба, в силу неизвестных мне причин, ловилась на давно заброшенную мною снасть - на спиннинг!..
   В былые годы я приобрел их аж четыре штуки!.. И мог бы сообщить-заметить вовсе не ради бахвальства, помнится, неслабо преуспел в рыбалке этой, в общем-то, любимой мной когда-то удочкой. Но с подобным (несколько смущало обстоятельство) дел иметь не приходилось никогда. Не доводилось даже помышлять о столь невероятном!
   - А как твои дела, Александр?
   - Дважды нынче рыбу отдавал-дарил, на тысячу случайно продал, - несколько опешив от внезапности вопроса Леши, отозвался я. - Сейчас покуда по нулям. Но есть надежда на вечерние часы! Ведь времени пока прилично.
   И не стерпел, прибавил: - Похоже, тоже натолкнулся на стоянку крупняка. Но пробовать необходимо, как ни странно, тоже... спиннингом!
   - Тысяча рублей - не шутка! - прозвучал равнодушный ответ.
   Скорее машинально я свернул-погреб за лодкой Алексея, в сторону причалов в заводенке.
   Теперь решенье мною было принято бесповоротно, твердо. Необходимо было срочно (покуда позволяло время) слетать-"доскочить" до дома, схватить там в кладовке спиннинг и - сразу же сюда. Прикинул, что за час, за полтора смогу, по-видимому, обернуться. И хотя километры мне предстояли, в общем-то, весьма немалые - цель, вне сомнения, оправдывала средства. Необходимо было в обязательном порядке разгадать-решить проблему ловли крупняка!.. Тем более что знал теперь участок его стоянки - буквально-таки у себя под носом. Не нужно было даже никуда грести!.. Встал немного выше за паромом - и лови!
   При этом времени было нельзя терять ни секунды. Я даже решил не привязывать чалочной цепью весла, оставив их в рабочем состоянии в уключинах лодки. Скорее спрятал-скрыл ведро и удочки, засунув их в щучий ящик, запихнул туда же куртку, плащ, рюкзак и, догоняя Лешу, поспешил к машине.
   - Наверх не подбросить? - предложил ему.
   - Не нужно. Пройдусь, прогуляюсь. Пешком ходить целебно. Особенно, если в горку, - отозвался он. И, помолчав, спросил: - Ты остаться хотел? Разве передумал?
   - Ни в коем случае! - откликнулся ему. - Нужно поскорей слетать домой за спиннингом. Туда - и сразу же назад.
   - Далековато!
   - Для таких "продвинутых", как я, расстояние под сотню километров из-за одного часа рыбной ловли проблемою статься не может! - с улыбкой отшутился я.
   - На реке сегодня хорошо! Покойно, красочно, светло. Сегодня благодать!.. - по-видимому, не "врубился" в суть момента Леша-прапорщик.
  
   Дома Валентинка с тещей (она живет совместно с нами, наверное, лет уж двадцать) даже несколько опешили, узнав, что максимум минут через десяток я должен "умотать"-умчать обратно. И пока те срочно подавали мне яичницу с кусочком ветчины и крепкий кофе, сообщил-сказал, что к трем часам планирую быть снова на реке. Что очень не исключено, сегодня на вечерней зорьке мое "речное хобби" может встать-ступить на столь высокий уровень, который даже затруднительно себе представить. "Наряду с ручейком золотого песка может быть добыта залежь крупных самородков! То есть, можно будет научиться подрабатывать совсем иные деньги!.." - намекнул я им. Я отдал-подарил им тысячу рублей, которую они с немалой благосклонностью приняли. Велел им позвонить начальнику отдела кадров нашего завода, чтобы та, на всякий случай, в счет моей переработки в будущем, "продлила" на денек мой отпуск. Просил ей намекнуть, что в благодарность - рыбина за мной.
   В пятнадцать десять - просрочивши не более двенадцати минут - я был уже возле лодки; в руках - мой лучший спиннинг из канувших в небытие "доперестроечных" времен.
   Ни "буханки", ни "КАМАЗа" не было на берегу. На том же месте машины Виктора, предпринимателя из Мануиловки и троллингистов, с их прицепами для перевозки лодок.
   Николай по-прежнему маячил несколько повыше "шумного".
   Правый катер - тоже на своем исконном месте, словно бульдог, привязанный цепью к борту грузовой платформы.
   Паромщики Василий и Никита почитай, уж тоже стали стариками - в их ветхом домике-дежурке, видно, после щедрого "калыма" были, вне сомнений, "под шофе". И при желании в открытое окно сквозь сетку "от москитов" можно было без труда расслышать их отборнейшую брань, касавшуюся общей справедливости и благоденствия всех граждан, как в нашей, отдельно взятой стране, так и по миру в целом. Похоже было, что они довольно искренне, но слишком уж во всеуслышание для тех, кто в это время находился даже в лодке (без мотора) на воде, старались разобраться в тонкостях политики в правительствах района, области (и даже выше) для создания более лучших условий жизни. При этом совершенно не могли взять в толк, уразуметь-представить, как вообще возможно возвести дом-небоскреб в Китае всего лишь... за четырнадцать рабочих дней!.. И не ошибся ли, часом, диктор (или же корреспондент) на этот счет в одной из передач Центрального телевидения, сказав о столь немыслимом, невероятном!
   А еще минут через пяток или десяток я был уже чуть выше относительно парома и, подгребая веслами, "чтоб не сносило", усиленно осмысливал сложившуюся ситуацию.
   По идее, мне было исключительно удобно удить спиннингом, скрываясь-прячась за бортом парома от глаз Николая! Дело в том, что паромный причал сам по себе является довольно выступающим в реку искусственным мыском, за коим снизу, даже от местечка "травы", не видно ни большей части затона, ни лодок, плавающих рядом с "Островом". Однако делать этого было никак нельзя!.. Поскольку Виктор с Машей были все еще в лесу; их не было возле оставленной ими лодки. Они, пожалуй, были бы в немалом шоке, увидев меня со спиннингом и, вне сомнений, сразу же сообразили бы, что это - вовсе неспроста! Эти оба точно стали бы пастись-крутиться (аж до самой ночи!) рядом с зоною моих забросов, стараясь разузнать-разведать "что к чему?". Эти бы не успокоились еще неделю, а то и две, пока не поняли, "в чем дело?". Нет!.. При них ловить на спиннинг, тем более на участке найденной мною тони, было совершенно невозможным и недопустимым.
   Впрочем, при Вике с Олегом - тоже!.. Появись они, ненароком, снова.
   - И каково за время моего отсутствия? - спросил предпринимателя.
   - Пожалуй, все. Облом!.. Как будто водоем без рыбы! - прозвучал ответ.
   - Давно перестало клевать?
   - Считай с тех пор, как вы проплыли из затона.
   - Прилично! - с сочувствием воскликнул я и сообщил возможную причину полного внезапного бесклевья. - Наверно, стайка сытых щучек подошла-обосновалась где-нибудь поблизости - пугнула окуней. И если так, то это, пожалуй, надолго. Сытая стая может стоять-дежурить хоть день, хоть два, пока не надоест.
   И прибавил:
   - Не знаю, что и посоветовать. Выше, ниже по реке - сплошные травы: блесною смело не метнешь. Так что думай сам, куда податься. Попробуй покидать с Зеленого мыска, что за паромом. Там тоже место интересное. Блесна пойдет вдоль края трав, но задевать за них не станет, если выводить ее заблаговременно.
   Я пока еще не знал, как буду удить, но не сомневался, что проблема с парнем-спиннингистом мною решена. Еще минут с пяток-десяток его бесполезной ловли, и он уйдет-отправится осваивать мысок. Я более чем был уверен, что там он тоже не поймает ничего. Поскольку стая великанш своею тыловою частью паслась на той же (если не короче!) линии касательно "мыс-ка", и тамошний окунь, вне всяких сомнений, тоже постарался умыкнуть-удрать куда-нибудь поближе к мелководью, скрыться-спрятаться в чащобах трав.
   - Не знай, как у служивых-то?
   - Меня не подпустили посмотреть. В их группе оказался генерал с охраной, но было слышно, что паршиво, никуда не годно! Видел: двое несли неполный мешок, и двое - корзину. Судя по их разговору со вторым паромщиком, в корзине - некрупная бель, в мешке - килограммов тридцать челночков-стерлядок.
   - В жаркие дни рыба на глубине! На песках достойной рыбы нынче не поймаешь! Вон старики, что были с лошадью, тоже не поймали ничего, - решив не рисковать и спиннингом до времени не удить, откликнулся ему.
   - Я слышал, знаю.
   Однако нужно было поскорей проплыть-удостовериться, что рыба здесь, что - ждет и что она по-прежнему голодная. Тем более, не исключалось, что клев у хищниц-"озорниц" уже начался, и самая неосторожная из них возьмет да схватит моего живца.
   Проплыл. Но можно было бы не проплывать. Все было "на мази", все было замечательно. Рыба паслась-стояла в тех же пределах участка, который условно можно было бы определять границами "ручья овражка" и левым - если посмотреть со стороны фарватера - паромным катером. Дальше можно было не трудиться, не сплывать. С великой осторожностью живца придерживало аж четыре раза (всего-то лишь!..) на стометровой тоне, находящейся (опять-таки всего лишь навсего!) метрах в полста от берега.
   Ближе к берегу поклевок не было совсем. Плыть-пробовать чуть дальше по фарватерным глубинам совершенно не имело смысла. Весьма возможно, щука подходила именно оттуда, и потому не стоило ее пугать, заманивать приманкой вновь на глубину. Причем проверить, убедиться в том с успехом можно было бы потом, во время прекращений клева уже на разведанном мной участке!
   Мануиловский предприниматель наконец-то "внял совету". Он удалился на "зелененький мысок", сверкнул улетевшей на воду блесной.
   - Ну, как с мыска? - спросил его, приплыв в его район минут через пятнадцать.
   - Облом и здесь.
   - Попробуй покидать под край парома. Под ним начало свала в неширокую канавку-ямку. Пусть тянет-тащит блесну течением до края "трав"!.. - сказал ему, в общем-то, чушь-безнадегу для поддержанья его боевого духа и оптимизма. - Иногда паромщик Василий ловит прямо с парома на обычное удилище довольно крупных окуней.
   Теперь моей "головною болью" оставались лишь Виктор, Маша!.. С их орехами, с грибами и приспичившей им вдруг "любовью"!
   Как выманить их из леса, чтоб поскорее проводить домой, признаться, я не представлял.
   Однако неожиданно способствовал тому достаточно смешной, нелепый случай!..
   Не успел я снова уйти за паром, чтоб сплавать к лодке "загулявшей" парочки, как над рекой раздался удивительно пронзительный, истошный крик предпринимателя: "Дядь, дядь, помоги! Что-то случилось с блесной! Ой, ой, ой! Спиннинг сломаться может!.."
   Я немедля развернулся, поспешил на выручку и увидел любопытную картину. Спиннинг был в его руках нельзя сказать, чтобы "в дугу"!.. Он держал его "впрямую" тонким кончиком (тюльпанчиком) к воде, и было слышно, как трещит-стрекочет тормоз на его катушке, стравливая леску. Неожиданно треск прекратился, леска сразу же прослабла.
   - Блесна, наверно, зацепилась за плывущую по дну коряжину! Ее то остановит, то тянет снова! - кричал не в меру перепуганный предприниматель. - Лески на катушке остается маловато!..
   - Здесь слабое течение! Здесь ямка-"канавка" метров пяти глубиной. Здесь нет и быть не может коряг-топляков! - в свою очередь воскликнул-отозвался я, и, подумав с десяток секунд, предположил: - Не пук ли травы откуда-нибудь приплыл? Не тряпку ли притащило?.. - невольно вспомнилось, как "выудил" однажды... половик, другой раз - чью-то рваную, полуистлевшую фуфайку.
   - Лески метров сорок на катушке есть? - спросил как можно более спокойно, гребя-подплывая к берегу "задом", иначе говоря, кормой.
   - Наверно, да.
   - Сечение?
   - Плетенка, ноль шестнадцать.
   - Ни в коем случае не пробуй, не тяни! - в предчувствии невероятнейшего случая воскликнул-приказал ему.
   Предприниматель моментально замер, испуганно таращил на меня глаза.
   - Попробуй осторожненько, легонечко подергать-"повибрировать" внатяг концом удилища. И ежели "коряжина" вдруг поплывет, не бойся сразу же сдать леску, - предупредил его. - Метров через пять она должна остановиться.
   Со странною опаскою к моим словам он выполнил "вибрацию" как было велено. "Коряжина" пошла-пошла, утаскивая леску. Вдруг встала, замерла на дне!.. Мне сделалось аж душно, жарко!
   - Сколько метров примерно ушло с катушки?
   - Метра четыре. Не больше.
   "Да что же творится-то нынче! Вот так отослал-"отправил" парня на "зелененький мысок"! - с тайной завистью, с обидою подумалось о случае. - Не успел закинуть - на тебе!.. У самого же - можно считать, ни поклевки!"
   Подумалось-представилось: вот так, видно, подошло к окшёвским кручам крупняка! Откуда взялось-то в таком обилии?
   Меж тем довольно многое теперь определялось, при этом крепко подрывались все мои рыбацкие устои. Как оказалось, хищник из числа так называемых особо крупных - в том не было теперь сомнений - предпочитал приманки исключительно для их проводки спиннингом! И как ни удивительно, как ни было то странным, моя (фактически живая рыбка!) в условиях отвесной ловли его, по-видимому, чем-то беспокоила, пугала.
   - У тебя, брат - поздравляю! - не коряжина, а сом! Причем, по-видимому, здоровенный. Не знаю, что теперь тебе и посоветовать, - подавив в себе немалое волнение, наконец-то откликнулся я. И, подумав несколько еще, сказал-прибавил: - В этом месте нам его с тобою не осилить. Здесь даже трехкилограммовый упрет-утащит леску ниже трав. У тебя же сел, похоже, килограммов двадцать или тридцать, если не крупнее! Такого в направлении на мелководье мы даже не сдвинем с места. Такая рыбина - чуть оплошаешь - нас обоих может за собою потащить! Такого нужно мучить-брать лишь с лодки, сплавляясь заодно с ним по реке. Леска, правда, тонковата для сома. Но вдруг да выдержит! - И предложил-воскликнул: - Давай шустрее забирайся в лодку, попробуем прикинуть "что к чему".
   - Нет, нет! Ни в коем случае! Я с лодки не могу... Я не умею плавать.
   Опешивши от столь категоричного ответа, я несколько секунд растерянно молчал, с недоумением уставившись в его белесые глаза, и предложил дать спиннинг мне, чтоб я мог попытаться выудить ему сома.
   - Нет, нет! Нельзя!.. - последовал не менее решительный ответ. - Отец за этот спиннинг меня убьет.
   Мне вновь пришлось, опешив, посмотреть на человека, стоявшего передо мной со спиннингом в руках.
   - Давай тогда обрежем леску. Я привяжу ее конец себе на спиннинг. Но в этом случае сома мы делим пополам?..
   - Нет, нет!.. Отец начнет брюзжать, ругаться, что обрезал леску, оторвал блесну.
   - А если заплачу за леску и блесну... рублей сто пятьдесят? По нынешним ценам - даже с излишком... - предложил ему. - Но в этом случае - уж извини, дружок, - сом мой!
   - Отец сказал, блесна и леска дорогие. Он покупал их во Владимире... - замешкался в сомнении предприниматель.
   - Двести! - предложил ему.
   - Нет! Маловато. Курам на смех! К тому же вы, быть может, сумеете поймать сома. Хотя бы триста!.. Как бы не рассердить отца...
   - Так! - воскликнул я, перебивая неприятный разговор. - Тебя как звать-то?
   - Митяем.
   - Все ясно с тобой, Митяй из Мануиловки, - сказал ему и сразу же прибавил: - Ты извини. Давно хотел сказать-признаться: мне недосуг с тобой. Меня ждут щуки, судаки немного выше за паромом. Пожалуй, я с тобой напрасно трачу время. Давай уж разбирайся со своей проблемой сам. А мне пора.
   Я взялся за ручки вёсел и предупредил его:
   - Смотри не вздумай намотать свою дорогущую леску себе на руку, когда ее придется обрывать. Вдруг споткнешься, да, не приведи господь, угодишь на воду... Полная гарантия - с отходом рыбины на глубину уж точно "плавать", кроме как она, никто тебя впредь не научит. Рви спиннингом, - подсказывал ему. - Либо с помощью палки-держалки, уж если боишься за спиннинг.
   И, поспешив отплыть от берега, велел ему, чтоб в обязательном порядке доложил отцу о нашем случае. Как отказал рыболову в лодке в желании помочь поймать сома. "Пожалуй, точно он тебе определит-отвесит ремнем по полной программе! И поделом!.. Чтоб не был впредь столь недоверчивым, трусливым да к тому же жадным". И предупредил: "Смотри, не обмани отца! Дня через два приеду в вашу Мануиловку, спрошу-узнаю у него: проинформирован ли он о том, что получилось относительно сома?".
   Не проронив в ответ ни слова, Митяй, со спиннингом в руках, насупился и отвернулся.
   "Обидчивым, однако, оказался!.." - подумалось о нем.
   После было около десятков двух моих усиленных гребков, и я, оставив за кормой бурлящую дугу пузырчатого шлейфа, ушел-умчался поскорее за паром. В немалом раздражении нелепым случаем с Митяем из какой-то там деревни Мануиловки обернулся, чтоб стрельнуть-прикинуть направление на нужную мне точку тони, при этом "лишний раз" взглянуть-удостовериться, что на моем пути нет никаких помех.
   О-о!.. Виктор с Машей (мои дорогие, любезные!) наконец-то (легки на помине!..), столь же шустро работая веслами, спешили-мчались вниз, по направлению ко мне!
   - И-и-и?.. как грибки-орехи? - окликнул их первым, притормозивши лодку. - Тоже что-то долго собирали?!
   - Считай, в карманах да немного в сумке. Погрызть, пожарить на сегодня хватит.
   - Чего столь хило?
   - Решили малость полежать на травке, - отозвался Виктор.
   - Сморило неожиданно обоих! - взглянув внимательно в мои глаза, с лукаво-томною улыбкой сообщила Маша.
   - В лесу "с устатку" подобное бывает часто, - немедля согласился с ними, прикинувшись непосвященным. - Так и тянет прикорнуть под кустиком! К тому же - на реке, на свежем воздухе, спится крепче, чем на диване дома.
   - Но кто визжал-то здесь на всю Оку, как хрюшка перед убоем? - спросил-воскликнул Виктор. - Ведь мы бежали, плыли, думали необходима помощь!
   Я поспешил прижать указательный палец к губам, "чтоб замолчали". Знаками дал им понять: "владелец голоса" находится совсем неподалеку, за паромом. Что "человек" весьма не прост, не столь наивен!.. Что своенравен и обидчив. Что, вне сомнения, он слышит весь наш разговор!.. А впрочем, "ну его"!..
   Мы сблизились-сошлись плотнее лодками и принялись совместно с Виктором, не сильно подгребать "в обратную", чтоб оставаться за паромом на одной и той же точке.
   Я вкратце рассказал обоим им историю "субъекта". Что он "предпринимает" с матушкой. Что в Мануиловке у них свой магазинчик. Что подцепил на спиннинг, держит, видимо, довольно крупного сома. Что, оказалось, не умеет плавать, до истеричности боится лодки. Заметил им, что сом, возможно, не такой уж крупный. Быть может, килограммов десять, двадцать!.. Что леской-плетенкой 0,16 с лодки можно было бы его попробовать поднять. Что "субъект" весьма жаден. Рассчитывал продать мне кончик лески и блесну, что засекла сома, аж за три сотни. Что сказал, чтоб тот по глупости не намотал ту леску себе на руку да не стоял при этом около воды, когда ему ее придется обрывать.
   - Действительно, история! Пойдем к машине, нужно будет глянуть на "приятеля", - сказал мне Виктор и спросил-полюбопытствовал, "как у меня улов за время их отсутствия в лесу?"
   Сказал, что - ни поклевки!.. Хоть сматывайся-уезжай домой! При этом известил, что рыбы в лодке нет. Что выудить-поймать хотя бы на уху да на жарешку! Что полтора часа назад случайно продал свой улов за тысячу "целковых" одной довольно симпатичной девушке-"моржихе"... с личной, как оказалось, ее охраной в лице двух крепышей лет тридцати пяти.
   - За тысячу!.. - подивилась-позавидовала Маша. - Вот так у вас, дядя Саша, "улов"!..
   - Просто денег не было для сдачи! - успокоил несколько обоих. - А то бы пятую часть суммы обязательно бы возвратил. - И добавил: - Дурная, давняя привычка!.. Не беру с собою деньги на рыбалку, чтоб "не пищали", не мешались, чтоб не потерять.
   - И сколько было в килограммах? - допытывалась та.
   - Пожалуй, ближе к девяти.
   - А судаков?
   - Пожалуй, около шести.
   - Самый крупный сколько потянул?
   - Особо крупных нет. Так, килышка под полтора... попались четыре штучки. С тех пор - ни поклевки. Как сглазил кто!.. Даже плавал-дергал подле "Острова", почти напротив вашей лодки. И там по нулям!.. Домой-то пустому ехать слишком уж непривычно! Хоть парочку бы умудриться-изловить для подтверждения того, что был на самом деле на рыбалке!
  
   Все! Можно было теперь вздохнуть спокойно. Более помех не представлялось.
   Виктор с Машей сразу же настроились домой. На радостях я даже вознамерился их на прощанье проводить до берега, вслух размышляя-думая о том, "куда ж теперь податься-сплавать? Где поискать?.."
   Я даже вышел-выбрался из лодки, чтоб якобы размять немного ноги, пройдясь-погуляв по берегу. Я даже не поленился с ними взойти на насыпь, откуда нам (всей нашей троице) можно было незаметно последить, понаблюдать, что делает на берегу Митяй.
   Тот, оказалось, восседал на корточках довольно далеко от линии воды, свой спиннинг, похоже, крепко сжимал в руках.
   Я подождал, пока машина Виктора и Маши укатила-взобралась по косогору, скрылась за бугром... и, спустя не более минуты, уже стоял на якоре вблизи участка стада с крупняком.
   А спустя еще минут примерно через двадцать, двадцать пять эйфория от предчувствия незамедлительных "заглоточных" поклевок редкостных по весу рыбин начала все больше, больше угасать. Жутковатым холодком к груди все чаще, чаще подбиралось чувство небывалого провала, затяжного величайшего уныния. Аж не в меру крепко стало колотиться сердце, к горлу подступило непривычное волнение сродни почти неощутимой, но весьма пугающей, назойливой одышке. Поклевок на спиннинг не было вовсе!.. Ни на поппер, ни на воблер, ни на виброхвост, ни на блесну, ни на живца! Ни при проводках "напрямую", ни "ступенями" с остановками вращения катушки; ни с подачею приманки по течению "назад", ни "с игрой удилищем по сторонам"... И самое нелепое, самое прескверное, самое обидное при этом заключалось в том, что я теперь не знал, не мог себе вообразить-представить, "в чем было дело? Что нужно было пробовать еще?"
   Не поленился, проплыл по участку со своей "тяжелой" удочкой. И как не оказалось то ни удивительным, ни презабавным, рыба стояла-паслась по-прежнему на той же самой линии, она была все так же голодна! Прихват живца мной наблюдался снова! А однажды - вне сомнения! - приманку вновь хватал-удерживал громадина-судак с намереньем заполучить бесплатный ужин. Но умудрился при моей его подсечке оторвать лишь пару мелких "перышек" с ее хвоста да разодрал немного шкурку около брюшка.
   В унылом, тягостном раздумье я сплыл-спустился за паром и поначалу даже не сообразил, что прозвучало обращение ко мне.
   - Дядь, дядь, не приезжай, пожалуйста, к нам в Мануиловку! Не говори о случае отцу!
   - Вот теперь я слышу речь достойного, умудренного жизнью парня, с которым можно было бы принять разумное для данной ситуации решение! - отозвался я с немалой радостью и благосклонностью ему в ответ. И повернув, направившись к мыску, прибавил: - Возможно, в нем всего-то килограммов десять либо двадцать! Такого было бы грешно не попытаться взять "на спиннинг" леской-плетенкой сечением 0,16! Разумеется, если она не поддельная, не подпольная! - И, подплыв скорее к берегу кормой, сказал: - В рюкзаке возьми-надень спасательный жилет; в нем, если ненароком доведется, будешь плавать словно поплавок. Скорей садись-располагайся на решетке и, если будет слишком жутковато, держись за бортовые стойки, за шпангоуты. Главное - леске не дай пойти внатяг, покамест не окажемся над ямой с нашим "хвостатым дружком". После этого - спиннинг... сразу же мне.
   Митяй послушно, поначалу нерешительно и боязливо, облачился в мой спасательный жилет, уселся на "подставочной" решетке, подвинув в сторону теперь уже почти пустой рюкзак: в нем оставалась лишь аптечка, фляжка, две катушки с леской, остатки "тормозка" да специальный спасательный шнур с двумя кружками-поплавками из прочного, как древесина, пенопласта. При этом зачем-то с грустью-печалью подумал о том, что на моей "рюкзачной" решетке-подставке прежде никому сидеть не приходилось.
   Я подал-протянул ему (на всякий случай) свой перочинный нож... Себе достал из заднего кармана брюк и положил перед собою на скамейку справа (чтоб было под рукой) вещицу понадежнее - нож с острым, словно бритва, лезвием, мгновенно "вылетающим" из ручки от нажатия едва приметной кнопки-рычажка.
   И мы поплыли.
   Я, чтоб точно выйти на сома, "крутой дугою" оставляя водный шлейф, заплыл верх по реке почти до "козырька" платформы. Митяй - покамест для меня он все еще был Митяем - сидел в соседстве с рюкзаком, спиною прислонившись к кормовой скамейке. Левою рукою он крепко ухватил за рукоять свой спиннинг, правою подкручивал "педаль" катушки, сматывая-"вы-бирая" лишнюю, прослабленную леску.
   Чтоб как-то отвлечь-"размагнитить" робкого парня, впервые в жизни оказавшегося в лодке, я "в двух словах" сказал ему, как запросто можно суметь научиться плавать. Для этого нужно по пояс зайти в водоем, повернуться лицом в направлении берега. Затем закрыть глаза, поднять вверх руки, набрать в себя как можно больше воздуха, присесть на корточки - и, оттолкнувшись от дна ногами, плыть совершенно без движений, лежа на воде. Сообщил, что после нескольких таких проплывов вскоре самому захочется пошевелить руками, "побултыхать" ногами, а затем попробовать дышать, подняв над водою голову. - И с убежденностью прибавил: - "Минут через пятнадцать-двадцать непременно по-собачьи поплывешь".
   Митяй пообещал все это осуществить, возможно, даже ныне вечером на их "большом пруду" с некрупным желтым карасем и ротанами, находящемся неподалеку от его деревни. Вернее - около села Кутилово, в котором давно уж никто не живет. Сообщил, что в нем когда-то наши деды, прадеды во времена колхозов и совхозов разводили промысловых карпов. Сегодня - есть слушок - вся тамошняя местность кем-то скуплена, однако по-прежнему остается заброшенной.
   Но вот мы с ним над ямкой метров пяти глубиной, именованной нами с Андреем и Даниилом "низинкой напротив заводи". Точнее - "канальцем заводи", поскольку размеры канавы не столь впечатляющи. Митяй, не привставая с рюкзака, сумел отдать мне спиннинг и тотчас ухватился за борта.
   Я, не мешкая, весьма удачно вывел леску в легкий натяг, подергал-"пови-брировал" тюльпанчиком, и моя рука в одно мгновенье превратилась в крепкую "пружину", будто начал с кем-то неизвестным под водою наше состязанье на руках. Хлыстик удочки вмиг превратило в жутковатую дугу, лодку чуть не развернуло бортом поперек течения, и мы с Митяем на моем суденышке неторопливо подались-поплыли следом за объектом по реке, наискосок по направлению фарватерных глубин.
   Но плыли недолго. Метров через восемь или десять объект, тянувший нас, вдруг замер-встал, как якорь, зацепившийся за дно, и лодку, снова развернув течением, вновь поволокла река, все больше-больше изгибая спиннинг, напрягая леску, "побеждая" аж обе мои руки.
   Пришлось, отжав на катушке стопор, немедля сбросить-сдать часть лески и, быстро передавши спиннинг моему оброблому соседу, снова срочно взять-схватить за рукояти вёсел, грести-заплывать "в обратную".
   Был снова заход на точку, была опять моя "вибрация" тюльпанчиком, которую сомы не любят и не терпят. И - снова тот же неестественный по силе жим с отходом рыбины вниз по реке, наискосок по направлению к фарватеру.
   - Да-а!.. Леска у тебя действительно бесценная! Там, на дне - как годовалый поросенок... - успел промолвить я, хрипя от напряжения. - На самом деле было бы жалко такую! Ведь лодку едва ль не держит!..
   И снова был заплыв, и - вновь натяг...
   И - снова "останов", теперь уже еще на большей глубине.
   - Самое скверное, Дима, - хрипло воскликнул я, - что нет совершенно сил, хотя бы приподнять со дна "хвостатого дружка"! Похоже, весит килограммов восемьдесят, если не побольше!..
   Вдруг сом пошел, пошел на глубину уже без остановок, и приходилось стравливать все больше-больше лески.
   - Ну что? Ну, как?.. Возьмем? Осилим? Постараемся?.. - неожиданно воспрянул духом мой сосед, готовый плыть теперь со мной куда угодно.
   Однажды мне почудилось, что сдюжил-приподнял махину примерно на пятнадцать-двадцать сантиметров ото дна, но тотчас же последовал неимоверный жим на глубину, и сразу же пришлось стравить еще не менее двух метров лески!.. Я понял: сом нас вывел за продольный свал, перемахнувши бровку, и потащил-поплыл вдоль "желобка" по направлению к коряжнику, с "секретным" проходом в нем.
   Однако - нет. Он продолжал идти наискосок на глубину, где на пути (к моей немалой радости) теперь быть не могло коряг! Но в ту же самую секунду момент трагизма нашей ситуации предстал передо мной в столь скверном, безнадежном положении, что не было уже необходимости вести дальнейшую борьбу. Наш проигрыш был неизбежным. Сом, вне сомнений, уводил-тащил обоих нас к Муратовским ярам, а там - мощнейшее течение Оки могло за несколько минут "закинуть" нашу лодку километров на пять, на шесть от здешних, относительно спокойных вод.
   В момент одной из "лёжек" рыбины я подал спиннинг Дмитрию, просил его попробовать хотя бы просто подержать ее на удочке. Сказал, что в ней примерно метра два, два с половиною, и пасть, возможно, сантиметров тридцать-сорок, если не побольше. Тот было "с пылом-жаром" ухватился это тотчас же осуществить, но сом едва не выдернул из рук его удилище, при этом что-то неожиданно заклинило в катушке: трещотка-тормоз не сработала...
   И в это самое мгновение я чиркнул лезвием ножа по леске, оставив на память донному речному чуде-юде наш "длинненький своеобразный маячок из тройника-крючка, блесны и лески". Я объяснил - теперь уж мануиловскому другу моему - в какую капитальную ловушку мы могли бы с ним влететь-попасться минут через десять-пятнадцать, увлекшись поимкой рыбины.
   Просил его непременно поведать отцу о нашем нынешнем событии и, в случае необходимости, заверил о своем свидетельстве тому столь редкостного случая. Назвал свое имя, отчество.
   На прощание (уже на берегу) я крепко пожал возбужденному, враз повзрослевшему парню руку, сказал, что искренне рад был встрече, знакомству с ним. Обещал "как-нибудь на досуге" непременно наведаться в их магазинчик "по нашей с ним дружбе".
  
   "Но что же делать? Как же было быть-то теперь с поимкой хотя бы одной великанши?" - лихорадочно старался отыскать-понять причину невезения. Вне сомнений, что-то было неспроста в "фартовой" ловле Николая! Поневоле вспомнилось его уверенное утром: "Тогда, стал быть, сулит нам день удачей, предвосхищая превосходнейший улов!" - И далее, как заклинание: - "Цап их здоровенных, бестолковых крючком за губу!"
   Уж было появилась мысль: пока еще не поздно, вновь рискнуть "слетать" до Меленок, домой!.. Взять там, в шкафу, что в гараже, свой старый трофейный немецкий бинокль, оставленный мне в наследство воевавшим дедом, и - снова сразу же сюда!.. Однако неожиданно, едва ль не разом с этой мыслью, смутила голову еще одна внезапная мыслишка: а нет ли, часом, в бардачке багажника машины маленького театрального бинокля, которым, грешным делом, приходилось пользоваться - теперь уж можно говорить "в былые времена", - порою тайно наблюдая за секретами Андрея с Даниилом.
   Оказалось, есть!.. Я тотчас же схватил его и, не промедлив больше ни секунды, почти бегом, бегом - ложбинкой... к лесополосе! Напротив участка "камней" пришлось давать весьма приличный трудоемкий крюк, карабкаясь по крутизне, поросшей старыми дубами и орешником, чтоб обойти "лобешник" на подошве Кручи - небольшое "лысое" местечко. И еще минут через пяток-десяток я был уже в чащобе "дальней лесополосы", именуемой нами, местными рыбаками, также "большой муратовской".
   В ней я отыскал себе удобное лежачее местечко около какого-то невзрачного куста. Крутя окуляры бинокля, установил-настроил резкость и поначалу даже испугался лишней близости стоянки Николая по отношению ко мне. Мне постоянно чудилось-казалось - пока к тому не попривык - он был (стоял на якоре) не дальше как метрах в семи от меня! И я немало опасался даже шелохнуться, боясь, что он с секунды на секунду обернется, услышав за своей спиной мое дыхание, стук моего не в меру колотящегося сердца. На всякий случай, срочно выключил "мобилу", чтоб не зазвонила. Мне даже было видно его золотое кольцо на правой руке, крутящей катушку удочки!
   Внимательно, не торопясь, я рассмотрел его приманку во время его забросов. То был обычный (среднего размера) светло-серый виброхвост на темном, весьма крупноватом крючке, с примитивной (в форме шарика граммов до тридцати), по-видимому, новенькой, еще не потускневшей от воды и рыбьей слизи "джиг-головкой", или же просто "джигой".
   Забрасывал ее сравнительно недалеко, чуть выше по реке, метров до тридцати от лодки, а затем принимался неспешно крутить катушку.
   Проводку приманки тоже можно было считать обычной! Примитивная ловля "ступеньками" - с остановами вращения катушки и протяжкой джиг-головки "на себя" непосредственно удилищем, иногда с подкруткой.
   Вызывала лишь смущение непривычная его неторопливость, некая сонливая беспечность при вращении катушки и его манипуляции удилищем!.. Особенно в момент протяжки "на себя". При этом будто бы потяг осуществлялся непослушными, трясущимися, как у паралитика, руками! Мне показалось даже - это походило на игру "по сторонам", и я не поленился пробежать-пробраться краем лесополосы еще немного дальше в направлении муратовской тропы наверх, чтобы получше рассмотреть-увидеть столь довольно непонятную "игру" со стороны спины удачливого Николая.
   К удивлению, его игры удилищем "по сторонам" я не отметил; приманку он тянул, как это делают обычно, точно "на себя". И получалось - "весь секрет" был исключительно в одном-единственном моменте!.. В его загадочной протяжке с "ленивою", неспешною игрой приманкой во время ее подъема со дна до останова на очередной "ступеньке"!
   Для наблюдения за этим странным действием пришлось еще разок перебежать-пробраться метров пятьдесят по чащаре березняка, рябинника и тонких корявых дубков, занять позицию среди кустов (уже довольно спелого, колючего) шиповника и вновь, с немалым любопытством, приникнуть к окулярам своего биноклика.
   Да!.. Сомнений более быть не могло. Николай почти неуловимо, конечно же, играл удилищем! Играл неторопливо!.. Его движения трясущейся "паралитической" рукой, державшей удочку, казались мне теперь довольно странными, довольно нестандартными. Во время длительного наблюдения за ним его "игра" - как приходилось убеждаться в том все больше, больше - была не столь уж произвольной, не столь бессмысленно-ленивой (как показалось поначалу) и вовсе не столь хаотичной! Она имела однотипную, довольно сложную структуру, вне сомнений, наработанную ритмику, и даже... некую определенную тональность! Становилось очевидным, что запомнить, повторить его манипуляции со спиннингом было, в общем-то, весьма проблематично. Я даже склонен был с чего-то вдруг подумать, что его игра при всем при том имела "некое определенное звучание!..", неожиданно поймав себя на мысли, что посредством мной произносимых тихих звуков "та-ра-та, ра-та-та, бара-тара-бар-чита...", стараюсь мысленно поймать-освоить хотя бы "абракадабру" столь странного ритма игры! Где-то слышал, именно благодаря подобной "тарабарщине" или же постукиванью пальцами по подлокотнику кресла при просмотре еще не озвученных фильмов, многие композиторы "ловят"-запоминают ритмику действия эпизодов для их дальнейшего музыкального оформления.
   Впрочем, все эти размышления (с тем же успехом!) могли оказаться элементарною "чушью собачей". А мои фантазии в отношении каких-то сложностей в рыбалке Николая - не более как результат пустого, бесполезного воображения, плодом совершенно лишних подозрений, неоправданной пристрастности к нему. Ведь он - всего лишь навсего! - мог попросту удачно угодить-попасть на "клёвое местечко", где, что не кинь, все будет рыбе по нутру, в охотку.
   Опа!.. Была поклевка. Был явный неслабый удар, и едва ль не тою же секундою - его мгновенная подсечка. Спиннинг тотчас согнуло, чуть ли не в кольцо... Но подсечка оказалась неудачной! И еще секунды через три или четыре Николай как прежде продолжал вести-подкручивать свою приманку с тою же "игрой", в том же "ленивом" темпе.
   Невдалеке от лодки у него еще раз "стукнуло", тряхнуло удочку! Снова был рывок-"подсечка", а - спиннинг почти "в кольцо"... Но вновь не удалось, не получилось. И он на этот раз довольно шустро, торопливо вывел-поднял из воды приманку, внимательно рассматривал ее. При этом я успел увидеть-"уловить", что спинка искусственной рыбки темная, ее серые боковинки - в крапинку. "У тебя, браток, всему виной твой слишком жидковатый спиннинг! - сказал ему тихонечко, вполголоса. При этом столь же тихо, посоветовал: - Чтобы успеть крючком поддеть за губу судака, хлыстик спиннинга нужно иметь пожестче!"
   "Однако на его виброхвоста поклевки несравнимо более уверенные, смелые. Аж пара ударов за одну проводку!.. - поражался я. - Быть может, все дело именно в виброхвосте? В его какой-то необычной, отличительной окраске и вибрации хвоста?" - решив не далее как завтра же, с утра пораньше, купить себе штук несколько ориентировочно таких же, пройдясь по всем рыбацким магазинам в центре городка.
   Я поточнее выверил-отметил точку его стоянки и, как говорится, "с точностью до полуметра" вычислил-определил участок его забросов. Им оказалась небольшая, неглубокая ложбинка между двух ничем не примечательных, неинтересных, по мне, весьма неперспективных бугорков. Ни рытвин на ней, ни коряжек, ни каких-то там особенных течений. И соответсвенно - как правило: ни рыбы в этом месте, ни поклевок!.. Чуть далее к фарватеру - всегда "пустой", всегда "безрыбный" продольный свал. Решил, что в обязательном порядке при первой же возможности необходимо будет навестить-разве-дать эту здешнюю ложбинку: "постоять", "поплавать" над ней подольше.
   Глянул на часы. Было уже шестнадцать часов четыре минуты. Неумолимо приближался тихий солнечный вечер. Нужно было срочно выплывать и продолжать рыбачить.
   Я уж было встал-поднялся на ноги, чтоб поскорее возвратиться к перевозу, как на "участке камней" средь валунов увидел-различил аж целую группу мне неизвестных парней. Трое - достаточно взрослых, достаточно рослых. Старшему, пожалуй, лет уж ближе к двадцати семи. Четвертому, самому младшему, наверное, не более шестнадцати. И хотя одежды каждого разнообразны - майки, светлые рубашки-безрукавки, брюки, джинсы, легкие спортивные штаны, - объединяло всех их четверых одно: холеные округлые физиономии, ямочки на подбородках, неброская ушастость-лопоухость, их темно-рыжий отлив бровей и шевелюр на головах. Впереди бежала (семенила крохотными лапками) белесая, с потешной мордочкой болонка. Пробежав с пяток-десяток метров, она вставала, оборачивалась, глядя на парней, и бежала-семенила дальше. Шагали бойко, ходко. У старшего в руке был крепкий кол, метра под два длиной; у младшего - немного покороче, и создавалось впечатление, что группа крепких молодых парней шла-торопилась по тропе вдоль линии воды с решительным намерением кого-то избивать.
   "Зачем им колья-то? - подумал я, немало изумленный неожиданной картинкой. - Не бреднем же намерились ловить, однако, на муратовском ручье-речушке!.."
   "Старшой" извлек откуда-то из куртки-безрукавки свой "мобильник", весьма оригинальным способом (торцовой стороной) приставил его к виску - и, очень походило, будто собирался застрелиться.
   Той же самою секундой в лодке Николая зазвучала гимн-мелодия "Боже, царя храни!.." Этот поспешил скорей прервать мелодию, закрыл телефоном ухо, и можно было различить его слова: "Да?.. Прибыли... Неподалеку от палатки... Сию минуту поднимаю якорь и плыву..."
   Он торопливо вывел из воды приманку, принялся тянуть за шнур, затаскивая в лодку якорь.
   "Неужели кончил ловлю, собирается домой?" - не решался я поверить столь удачным обстоятельствам. Ведь в этом случае для моей рыбалки, для экспериментов спиннинговой удочкой сегодня на вечерней зорьке вообще не оставалось никаких помех! Разумеется, если не иметь в виду присутствие Петра и Павла, которые и далеко, и дела им к тому же нет до судаков, до щук и до моей неутомимой, постоянной гребли.
   И в тот же самый миг, в отчаянии, едва ли не настукал кулаком себе по лбу, по темечку...
   "Спиннинг!.. В лодке на самом виду лежит мой ярко-зеленый спиннинг!.." - не терпелось заодно настукать по щекам.
   Одним мгновением представилось, что Николай, по-видимому, с сыновьями вот-вот гурьбой пойдут-направятся на перевоз, и он, конечно же (в том совершенно не было сомнений) увидит на моей оставленной у берега ему знакомой лодке спиннинг, лежащий ручкой на ведре, удилищем - на рюкзаке. "Ну, вот и наш дружище Александр, владелец лодки номер 19-20ВЛ решил рыбачить спиннинговой снастью... с джигой, оснащенной селиконовою рыбкой!.." - подумает-воскликнет он. При этом долго размышлять о том, "чего ж теперь необходимо предпринять?", мне было совершенно недосуг. Но тотчас становилось очевидным, что вновь необходимо было "ноги - в руки", и - заново бегом, бегом, бегом назад сквозь чащу лесополосы.
   Вновь приходилось лезть-карабкаться по дебрям склона Кручи, чтоб скрытно обойти ее "лобешник". И далее - опять по ближней, уже не столь заброшенной, не столь заросшей лесополосе... Скорей-скорей до оползня, до "галереи", до "окна", чтоб до прибытия "холеных лиц" на перевоз успеть незамедлительно отплыть от берега, быть на воде... Либо срочно "разложить", запрятать под рюкзак, под плащ свой злополучный спиннинг.
   Я осторожно глянул, вышел из "окна" и, как ни странно, не увидел приближавшихся ко мне людей!..
   Я чуть было не рухнул наземь от изнеможения! Остановился-постоял, чтоб хоть немного отдышаться, вытереть с лица, с волос обильно проступивший пот, чтоб хоть немного успокоиться-освоиться от столь внезапного, столь резвого (в мои-то годы!) марш-броска. А еще минуты через три-четыре совершенно выбившись из сил, словно поморенный таракан, наконец-то, сел-расположился, малость освоился в лодке.
   Не торопясь, запрятал спиннинг под рюкзак, под плащ. И самое обидное при этом оказалось, что моя, на редкость изуверская пробежка по чащобе леса, оказалась вовсе не столь уж срочной, не столь уж нужной! Группа молодцов под руководством Николая даже и не помышляла подаваться со стоянки! Я ж, по стариковской дурости своей, как оказалось, совершенно не учел того, что надувную лодку нужно некое время сушить, затем стравить накачанный в ней воздух, чтоб можно было уложить ее в мешок. Что предстоит снимать, сворачивать, засовывать в чехол палатку... Определять-укладывать в его рюкзак-громадину (который более походит на перину, на матрас) коробку с поводками, с "джигами", с приманками. Определять-укладывать якорь, багорик, сачок...
   Неподалеку от моей машины стоял джип-иномарка фиолетового цвета неизвестной мне модели и названия. "Пожалуй, люди не из бедного сословия!.." - с полным безразличием подумалось о них. "Но зачем же... непременно с кольями?" - озадачивал вопрос, становившийся все более навязчивым, назойливым и более приоритетным относительно всех прочих, осталь-ных.
   Впрочем, тратить время на рыбалке на безделье, "отдых" либо "на пустые мысли" считаю делом совершенно несерьезным, не достойным уважения!
   Решил еще разок проплыть, проверить наличие стоянки крупняка напротив перевоза. Вернее, следует сказать, "напротив овражка Кручи", то есть несколько повыше относительно парома.
   Проплыл аж дважды. Все было, как и прежде, в норме. Рыба стояла-дежурила там же, точно на том участке!.. Те же "хитрые", чуть различимые поклевки (почти без провиса лески!) не заставили себя особо долго ждать.
   Прячась за паромом, но при этом наблюдая за застрявшей за "камнями" группой "с кольями", решил рискнуть привстать на якорь и пару-тройку раз успеть попробовать пульнуть-забросить спиннингом на виброхвост.
   Успел метнуть-испробовать различные приманки (и в том числе - с пристежкой отводного поводка) аж в общей сумме восемнадцать раз! Не пожалел, не поленился даже наживить живого ротана! Проводку исполнял с медлительной "прямой игрою", как это делал Николай. И вновь, к полнейшему недоумению - "облом" и тишина!.. Ни зацепа, ни случайного потяга... Ни малейшего намека на присутствие на точке рыбы!
   Проплыл с отвесной удочкой... с насаженным виброхвостом. Хитрые поклевки вознобвились снова; но явно реже, явно осторожнее, нежели на ротана!
   "Да в чем же дело-то в конце концов?" - изумлялся случаю все больше, больше. Получалось, что причиною секрета столь успешной ловли оставалось лишь одно. По-видимому, все же был какой-то необычный, уникальный вид виброхвостов!
   Приплыв обратно на исходную, я выглянул из-за парома, чтоб подсмотреть "не подались ли мужики", и пробовать-пытаться удить спиннингом решил не рисковать. Те в это время скучковались общей группой, и, мне вдруг показалось, что среди них откуда-то взялись-явились еще, как минимум, четыре человека! Их даже можно было посчитать отдельно! При этом доставать очки или бинокль мне совершенно не имело смысла. Я превосходно видел, как группа начала перемещаться в направлении на перевоз... Одежды странных долговязых "новичков", в явно удлинившейся цепочке пешеходов, были частью темными, частично светло-сероватых, явно отличительных тонов!..
   Но, тем не менее, по мере приближения загадочной колонны очки пришлось-таки, однако, доставать. В немалом шоке я начал различать и колья на плечах несущих, и доставляемых на них двух жирных темноспинных щук, а также пять громадных - килограммов не шести-семи ли?! - судаков. Самый юный из парней нес на плече палатку Николая, что был постарше - надувную лодку с раскладными веслами, уложенную в мешок. Смешная серая болонка с забавной мордочкой бежала-семенила впереди всей группы. Сам Николай неторопливо шел последним, на нем был лишь почти пустой рюкзак да пара спиннингов в руке. Столь впечатляющих картин рыбацкого успеха, признаться, видеть мне не приходилось никогда. Прикинул-высчитал - несли, пожалуй, килограммов под полста!.. "И это касалось лишь только того, что Николай надумал-соизволил взять!.. - свербело в голове. - Ведь лично мне досталось быть свидетелем тому, как тот, шутя, остря, играючи со щуками, отпустил восвояси их пару штук!.. Но сколько ж было таковых во время моего отсутствия в районе ловли Николая?.."
   Скорей интуитивно я сообразил, что нужно срочно подаваться к берегу, поздравить мужиков с их редкостным уловом, порадоваться-подивиться их столь впечатляющей рыбалке, умению вываживать подобных монстров... И, может быть, получится разговориться с Николаем, увидеть-подсмотреть воочию (вблизи) его виброхвосты на спиннингах. Быть может, он проговорится в чем-то важном, сокровенном, подаст какой-нибудь намек, касавшийся удачи, мастерства. Спросить впрямую, наконец, о его секретах ловли!..
   Подчалив на Зелененький мысок, я лишний раз взглянул-удостоверился, что спиннинг в лодке спрятан мной надежно, и, поскорее выйдя-"выбрав-шись" на берег, дождался приближавшихся ко мне людей.
   - С удачным уловом вас, мужики! Вот так вам повезло, однако! Только бы сфотографировать да отослать куда-нибудь в журнал, в газету, в Интернет!.. - сказал-воскликнул им, любуясь уникальнейшей картинкой.
   - Батян наудил, - отозвался старший.
   - Я знаю, в курсе... Мы с ним уже отчасти познакомились. Вот вышел пожать напрощанье руку, - проинформировал парней.
   Николай с улыбкой подошел ко мне, пожали руки. И первое, что усмотрел-увидел, что тою же секундой "бросилось в глаза" - подшитый аккуратным швом (иглой вручную) рукав его, давно уж выцветшей, белесой куртки. Видимо, однажды обо что-то зацепился-разорвал. А ниже, подле рукояток спиннинговых удочек - его виброхвосты на джиг-головках!.. В них, собственно, я не нашел особо отличительной конфигурации ни по длине, ни в формах того и другого. Иначе говоря, то были самые обыкновенные виброхвосты, причем сравнительно некрупного размера! Один зеленоватый, другой - коричневатый в крапинку, напоминающий расцветкой более гольца, нежели рыбешку-пескоройку! Взгляд рыжеватых глаз "главы семейства" выражал одновременно и внимание, и уважение, и явное радушие при нашей встрече с ним. "Похоже, мужик из простых, из свойских. Без гонора, без выпендрежа. По крайней мере - не "белой кости", не терпящей возражений. Не из числа зазнавшихся, высокомерных...", - подумалось о нем.
   - Говорю, картинку только бы сфотографировать, отправить по журналам, по газетам, в Интернет, - сказал, кивнувши в сторону носильщиков.
   - Ловить умеем, - с немалой убежденностью, без подковырки и насмешки отозвался Николай, с любовью посмотрев на рыбу. И как бы сразу же о ней забыв, спросил: - Послушай, Александр!.. Серьезно говорил об Оке, пушке?..
   - Конечно, серьезно! Я не из тех, кто шутит в подобных случаях. По крайней мере, вы можете сходить-увидеть пушку хоть сейчас, хоть завтра, - был несколько сбит с толку и смущен столь откровенным недоверием ко мне.
   - И об Оке-девице... без шуток?
   - Новичкам желательно ее смотреть поближе к полднику, при солнечной погоде, - теперь уже стараясь скрыть свое немалое неудовольствие касательно его бесцеремонного "без шуток", сказал ему со всей своей серьезностью и даже некою обидою на недоверие ко мне. - В полдень с Кручи виден "Остров"-чудище!.. Смотреть необходимо с кончика его хвоста по направлению большого дуба на дальнем, самом высоком яру на той стороне реки. - И поспешил прибавить: - О ней известно многим не только в "нашем" Меленковском околотке, но и соседних округах.
   Сказал, что двое местных стариков с их дальнозоркими глазами, Игнат Сапсанов и Федор Тетяев - их знает каждый в селе Окшёве - видят-различа-ют даже лукаво-насмешливый взгляд девицы! Посоветовал (для гарантии) встретиться, обговорить это дело с ними. Намекнул, что можно попытаться пригласить-позвать их в качестве проводников, соблазнив рюмашкой с "огненной водой". С этим же вопросом можно навестить Юраса. Он проживает рядом с бывшим клубом - заброшенным кирпичным зданием, побеленным в давние времена известкой.
   Николай велел его парням идти к машине, приготовить "пару стопочек" и закусить. Он предложил мне в качестве подарка "любого судака на выбор", и это несколько насторожило. Я заподозрил в том бесплатный сыр для мышеловки и тотчас же придумал отговорку, что не беру чужую рыбу, пойманную удочкой. Что являюсь человеком суеверным, и лишний раз мне не хотелось бы испытывать известное поверье: "без нужды-необходимости взять-принять в подарок рыбу - потерять-предать свою рыбацкую удачу".
   Николаю слышать ни о чем подобном, соответственно, не приходилось, но отнесся к моему "поверью" с должным уважением и пониманием.
   - Причем, замечу... - прибавил я, - что "Ока" открывается не всем и каждому! Многие, как ни стараются, не могут ее увидеть. Ее не удается ни сфотографировать, ни снять на видео. Получается всегда простой, ничем не примечательный пейзажный снимок.
   - Хм!.. Тем более, занятно!.. - заметил он и продолжал: - Но самому-то видеть ее приходилось?
   - По меньшей мере, около десятка раз.
   - Последний раз... давно?
   - Пожалуй, годиков под тридцать пять прошло.
   - Давненько!.. - задумался о чем-то Николай.
   - Давненько! Еще при Леониде Брежневе, - согласился я. И с полной убежденностью сказал: - Но она, по-прежнему, все там! Мой друг Юрас, которого плавал сегодня искать в затоне, брал в прошлый выходной на Круче ежевику, сказал, что дама на своем исконном месте. Что... посмотрела прямо на него.
   Николай какие-то мгновения молчал, рассеянно уставившись в мои глаза. И, видимо, еще не принял "судьбоносного" решения, кому из нас двоих вот-вот с минуты на минуту предстоит быть в роли "дурачка-Иванушки" либо откровенного обманщика.
   - Александр!.. - воскликнул он торжественно, в каком-то страстном возбуждении. - Очень полюбились мне твои слова о единичных встречах на рыбалке, без перспектив для добрых отношений, дружбы! С взаимным чувством, в честь нашего с тобой знакомства, хотел бы пригласить тебя позволить за компанию со мной по стопочке великолепного винца!
   И хотя такое предложение было, вне сомнений, искренним, добропорядочным, оно опять-таки попахивало "сыром в мышеловке"! Необходимо было быть предельно осторожным, чтоб "не влететь", не угодить в какую-нибудь ловушку либо не попасть под подковырку, под насмешку, подумал покрепче я и отвечал:
   - Предложение, конечно же, заманчиво. Но - за рулем!.. Да и рыбачить-то не слишком уж охотник, будучи хоть сколько под хмельком!"
   При этом можно было наблюдать, как выражение его лица заметно сникло, сделалось унылым, кисловатым. Он понимающе вздохнул, уже намеревался что-то мне сказать, как в это самое мгновение до слуха моего дошел знакомый дребезжащий звук моторной лодки Анатолия. Темной, едва различимой полоской она перемещалась подле берега той стороны реки и находилась уже примерно в районе "завертин" Серого яра.
   "Что-то слишком уж рановато нынче? Неужели не поддел, не вывел ни одной?..", - мелькнуло в голове.
   Было даже страшно думать, что случится, если он свернет к затону, различит-увидит ношу на плечах парней!..
   И словно для меня назло, он повернул!.. Помчал через Оку на "белый бакен" - прямехонько к концу косы затона, по направлению на перевоз.
   "Скорей, скорей в ложбинку!.. Быть может, пронесет!.." - взмолился про себя, чтоб парни шли немного поскорее.
   - Я, в общем-то, не против "пригубить" в порядке исключения. Тем более, есть некое сомнение, уж не остаться ли с ночевкой, чтоб порыбачить на утренней зорьке, - ответил-согласился я, и не замедлил поскорей прибавить: - Но с обязательным условием!.. Тогда уж нам придется выпить по граммульке и моей "вишневочки", чтоб мне, по случаю, не быть у вас в долгу. - И пояснил-прибавил: - Уж очень не любитель оказаться в должниках!
   - Договорились! - вновь воссияв лицом, воскликнул Николай, и мы с ним пошагали вместе за компанией носильщиков.
   Анатолий, видимо, не более как за минуту пересек наискосок реку и был наверняка - я это чувствовал, я это ощущал и боком, и спиной - уже в районе бакена, как неожиданно он сбросил на моторе обороты и еще через мгновенье заглушил свой "раздражитель тишины".
   Я поспешил взглянуть по направлению Косы. Тот находился несколько пониже лодок Павла и Петра и, можно было даже не иметь сомнения, "приветствовал" обоих их "со всей любезностью", поднявши шляпу над своею лысой, загорелой, будто полированной, округлой головой. Можно было смело гарантировать, он задал им один-единственный вопрос "как их рыбалка нынче?.." И подождав их столь же однотипное, что "плоховато", "не клюет", вне всякого сомнения, желал обоим им успеха и удач!
   Затем, спустя еще минуты две, две с половиной, он не спеша (наверняка, смакуя время подготовки предстоящей им подлянки) завел свою поганенькую погремушку, которая - как мне всегда казалось - взревев при запуске медвежьим ревом, вот-вот должна была взорваться, лопнуть, развалиться на куски!.. Однако ж - нет. Спустя еще какие-то мгновения, мотор затарахтел довольно ровно, и было видно, как моторка, разгоняя две сверкающие солнечными бликами волны, противно дребезжа и набирая скорость, пошла-помчалась в сторону "старой коряги". Вернее - к левой стороне коряжника на дне, что перед ней.
   На этот раз, похоже, пронесло. Но следовало срочно посодействовать тому, чтоб группа Николая поскорее (желательно без лишних посторонних глаз, без лишних тому свидетельств) исчезла с перевоза с их нереальным, неестественным уловом! К тому же - именно во время выпивки, будучи раскованным, слегка навеселе, Николай мог невзначай проговориться о своем секрете ловли крупняка. А в том, что секрет, конечно же, был, теперь я даже не имел сомнения. Мне нужно было непременно постараться "выудить" его! Хотя бы выследить-"поймать" какой-нибудь намек, хотя бы "подстеречь" полслова!..
   Я вдруг почувствовал, внезапно ощутил сознаньем, нутром, что самому, своею головою определить-постичь "сию загадку" мне не удастся никогда. При этом упустить свой шанс (наверняка последний!) было бы, вне всякого сомнения, глупее глупого, и я воскликнул, обращаясь к Николаю:
   - Признаться честно, здесь на Оке, мне лично видеть ничего подобного не приходилось! Признаться, даже не подозревал, что можно удить рыб-грома-дин в этаком количестве! И если же, как говорится, "не коммерческая тайна"... - решил к вопросу подойти с подходцем, исподволь, с "простинкой", - наверняка, какой-то есть секрет столь нестандартного улова? Нельзя ли ради интереса поделиться им со мной, уж если нам судьбой предрешено расстаться? Хотелось бы узнать, в чем суть, в чем тайна этакого чуда из чудес?
   Было видно, что Николай ничуть не смутился вопросу. Весьма открыто, даже показалось мне, с радушием, сказал, что секретов, в общем-то, два. Первый - подходящий спиннинг!.. Второе - правая его рука! - показал свою ладонь с кольцом на безымянном пальце. И предложил вдруг в качестве подарка любой из спиннингов.
   Я искренне благодарил, но среагировал, что - в этом совершенно нет необходимости! Что у меня их аж четыре штуки! Сказал, что в давние, былые времена я не чурался удить спиннингом! Но о столь эффективной ловле, признаться, даже не подозревал!..
   - В каком году покупал последний? - был неожиданный вопрос.
   - Пожалуй, в середине девяностых! Уже во время перестройки. Помню, был довольно дорогой, из углепластика, - пришлось припоминать момент покупки.
   - Для этой ловли не годится ни один из них! - воскликнул Николай и продолжал настаивать: - Бери, бери!.. Не брезгуй, не стесняйся! Прошу принять от чистого сердца на добрую память. К тому же я ничего не сказал о значении спиннинга в ловле!.. - назидательно заметил он.
   Все еще не веря столь удачным обстоятельствам, но опасаясь скрытой "мышеловки", я помолчал, подумал и, как бы все еще в сомнении, сказал:
   - Ну, после столь добросердечной просьбы отказаться было б неприлично и, пожалуй, непростительно грешно.
   Николай немедля протянул мне спиннинги; я выбрал наиболее невзрачный, но с тем самым, удивительно похожим на гольца, виброхвостом, который "на моих глазах" хватали, вне сомнений, великаны-судаки.
   - Но чем же мне вам компенсировать столь щедрый, неожиданный подарок? - был мой вопрос.
   - А вы пришлите мне в Подольск письмо! В нем сообщите, получается у вас им удить или нет? Рыбалка этой удочкой не столь проста, как кажется! К ней нужно приспособиться, приноровиться! - с улыбкою сказал он мне. Он сообщил свой адрес, который, оказалось, было исключительно легко запомнить. Индекс: 602103, ул. В.Кудряшова, 8, Заломову Николаю Захаровичу.
   - Александр Андреевич Дневной. Город Меленки, Полянская, 17, - отозвался я.
   Мы повторно пожали друг другу руки; я обещал, что в случае удачи непременно сообщу ему. И с осторожностью напомнил: - Но хотелось бы знать о секретах "руки" и спиннинга!..
   - Вот здесь как раз вся заковырка!.. - опять последовал весьма участливый ответ.
   Николай какие-то мгновения молчал, видимо определяя, как наиболее удачно сформулировать свои слова в их наилучшем смысловом значении. Я моментально "превратился в слух" и даже, как мне показалось, стал тише, осторожнее ступать по спекшейся от солнечной жары суглинистой прибрежной тропке.
   - Зимою удочкой с мормышкою рыбачить любите? - услышал странный, едва ль не оскорбительный вопрос.
   - Само собою, разумеется! Какие могут быть сомнения? - был мой ответ.
   - Тогда, по-видимому, знаете: одни обычно ловят рыбу крупную, вываживают с помощью багорика. Как рыбина - так полкило, а то и - килограмм. А подавляющее большинство довольствуется рыбкой-мелочевкой.
   - В нашем городе есть даже анекдот про такового. Напечатали аж в двух газетах и журналах под названием "Удачливый Шульганов"!..
   - При ловле зимней удочкой с мормышкой все дело в мягком, гибком "сторожке", "кивке" и, соответственно, в приманке. Но главное при этом - умение работать "сторожком"!.. Умение создать при помощи "кивка" те колебания приманкой, которые влекут к ней, вынуждают "клюнуть" наиболее крупных особей! Иными словами - все дело в руке рыболова, которой он "играет" удочкой!.. - терпеливо разъяснял он мне, как новичку, в общем-то, "прописные истины".
   - Твоя задача этим спиннингом, как сторожком... - тихонечко, едва ль не шепотом воскликнул он, - найти, определить те "колебания", ту самую игру приманкой, что привлекает исключительно крупняк.
   Николай опять немного помолчал и снова столь же тихо и таинственно шепнул:
   - При этом следует не забывать, что там, где на кормежке "магистрат", - сказал он интересное словцо, кивнув на рыбин, коих сыновья его снимали с кольев, грузили в багажник джипа, - поблизости обычно не бывает прочей промысловой мелочевки, - выдал он довольно любопытное названье рядовым (точнее, общерядовым) моим уловам.
   Я вновь подумал, неуверенно сказал:
   - Тогда действительно задачка не из легких. Сколько раз ни пробовал "играть"-мормыжить, как Шульганов - не получалось ничего! У меня, почитай, всегда "мелочевка", у него - совсем иные экземпляры! Рвут леску, не пролезают в лунку!.. Не помогает порой и багорик!..
   - Задача не из легких, - согласился Николай. - Но смысл пофантазировать имеется. Вдруг будет получаться! - участливо обнадеживал он.
   Я обещал, что буду пробовать сегодня же. Шепнул-похвастался, что натолкнулся на стоянку, вне сомнений, великанш, почти напротив перевоза. И, с величайшею обидою на них сказал, что те относятся к моей приманке (почти к живому ротану) настолько с осторожностью!.. За хвост его секунды две подержат и... чуть заметно отпускают. Глазам не верится!..
   - Боятся, чувствуют опасность. Большая рыба - с хитрецой! На спиннинге тоже случается: схватит за хвост приманку, а брать не берет. Однако во время жора - "удары" смелые, внезапные...
   "Знаю, видел...", - едва ль не воскликнул, слегка забывшись.
   Выпивать мы сговорились, расположившись прямо на земле. Точнее - на лужайке метрах в десяти от их машины, и, разумеется, без приглашения "к столу" снующей несколько поодаль "молодежи". Я сходил до лодки за своею фляжкой; заодно принес солонку с солью, помидоры, огурец, пару куриных яиц, уложенных (пожалуй, Валентинкой) в бесцветный полиэтиленовый пакетик.
   "Старшой" поставил перед нами небольшой поднос со стопками с коричневатой жидкостью - мой нюх учуял их коньячный запах. На плоских маленьких тарелочках была колбаска, кетчуп, ветчина, конфеты, хлеб, две белые пластмассовые вилочки. Младшой принес нам термос с чаем, сказал, что чай с лимоном, с чабрецом. Он пожелал приятного нам аппетита, и я - пожалуй, это следует отметить - был восхищен его спокойствием, его непринужденностью, культурой речи.
   Я взял-достал свой нож: разрезал помидоры пополам, а огурец - повдоль, чтоб было на двоих, посыпал половинки солью. Сказал-поведал Николаю, что сим ножом не столь давно обрезал леску спиннинга одного парня-рыболова из деревни Мануиловка. Что блесну его "накрыл"-взял сом, возможно, килограммов семьдесят, если не побольше. Его не получалось даже приподнять со дна. При этом сообщил, что наша проба состязаться с ним была заранее обречена! Поскольку этакая глыба, вне всякого сомнения, минут за восемь-десять "прибурлачила" бы нас к Муратовской стремнине (что в полукилометре ниже Шумного), которая - тем более двоих на лодке! - могла бы утащить-забросить нас еще аж километров на четыре или пять вниз по течению реки.
   Николай сказал, что наблюдал за этим нашим эпизодом. Что думал, в общем-то, о том же самом, но решил, что леску рыбина оторвала. О Муратовской стремнине он, соответственно, не знал и не имел о ней какого-либо представления.
   Я рассказал, что место жутковатое. Что лодка там летит-несется, как курьерский поезд, что "супротив течения" грести там совершенно нет возможности. Не всякой силы человек там даже сможет прогрести близ берегов! Местами хоть берись за чалочную цепь и лодку тащи на себе!
   Не теряя времени, мы чокнулись рюмашками, пожелали нам обоим "здра-вия", многих удачных рыбацких дней - и оба разом проглотили содержимое рюмашек.
   Закусывая помидором, хлебом с ветчиной и кетчупом, я, с некой завистью, сказал, что его хлопцы удивительно дружны, спокойны, обходительны. Что импонирует особенно мне младший воей непринужденностью, культурой речи. "Старшой" тем временем жужжал в машине небольшим автомобильным пылесосом; другой из братьев - ниже ростом, но с упитанным животиком и рыжеватою бородкой-перышком, - принес в резиновом ведре из заводи воды, с усердием мыл-тер ее резиновые коврики.
   Для симпатяги младшего и брата его Кирилла, дел, по-видимому, больше не нашлось: они устроились от нас поодаль, под кустами старого ракитника. Спрятавшись от солнечной жары в тенечек, они (в отличие от нас двух "бестолковых", расположившихся на самом солнцепеке), немедля увлеклись своими телефонами-смартфонами, пищавшими им то и дело какую-то мне неизвестную, но интересную мелодию. Болонка тоже, видимо, симпатизировала больше младшему. Она прокралась-улеглась ему на бедра; свободною рукой он принялся легонько щекотать-почесывать ее мохнатое брюшко.
   Николай тем временем успел заесть коньяк конфетой, затем яйцом и помидором, предварительно разрезав их моим ножом еще на пару долек, чтоб были кусочки помельче.
   Сказал (слегка полебезив ему), что парни его большие трудяги и оптимисты. Похоже, они не любят сидеть без дела, и это весьма похвально! Сказал, что тоже имею двух сыновей, а супруге моей, Валентинке, с которой мы (в придачу с тещей) проживаем в собственном кирпичном доме, уж очень хотелось дочку.
   Сказал, что теще ныне семьдесят семь годков, но все еще (тьфу-тьфу, не сглазить бы!) бодра, весела, остроумна, старается помогать по дому. Просил его, чтоб он, при случаях проезда через Меленки, заглядывал к нам с Валентинкой в качестве дорогого гостя.
   Ответ последовал о том, что "если доведется проезжать", то непременно постарается заехать. Он повторил мой адрес, подав тем знать, что помнит его надежно. Сказал-заметил, что для многих "избранных людей" семьдесят семь лет - совсем не возраст! Что только в Москве шестьсот стариков столетнего возраста. Рассказал, что был сюжет по телевизору, в "Вестях", о том, что некой мадам в Германии вручали диплом о защите кандидатской диссертации. Она была на удивление стройна, на редкость элегантна и красива. Стояла перед репортерами легко, свободно, говорила чистым, "четким", ярким языком. Ей оказалось - Николай не мог тому поверить - сто два года! Что на вид она ничуть не старше его супруги.
   Спросил-полюбопытствовал, кивнув по направлению "уборщиков машины", нет ли случайно у них сестренки?
   Оказалось - есть!.. Аж... сразу две!.. Их "старшенькой" уже за тридцать, а младшенькой всего двенадцать. Что у него уже трое внучат: две девочки и пацан! Двое - от первой дочери, и одна - от старшего. "То есть начали рожать, как мамка - с девок!.. - отшутился он и снисходительно прибавил: - Старшенькой - уже девятый год: она ученица второго класса. А младшенькой - всего полгодика".
   Я с сожаленьем отметил, что мои, в отличие от этих, не столь заботливы, не столь азартны! Не столь оптимистичны, энергичны, расторопны. По большей части в жизни учатся "на собственных ошибках"... (Тогда как люди мудрые стараются учиться на "чужих".) Что слишком часто начал заставать их на диванах с пультами от телевизоров в руках! При этом все заметнее становятся какими-то усталыми, унылыми, будто с бодуна! Некомпанейскими, в отличие от нас и наших предков! Задиристыми, чем-то недовольными! - пожаловался я. - Даже к шуткам стали относиться "не с понятием"!.. Стало быть - не все в порядке относительно простого бытового юмора!..
   Хотя справедливости ради проинформировал его, что оба тоже проживают в собственных домах, имеют гаражи, машины. Что наша с Валентинкой помощь им была довольно незначительной: можно считать - минимальной.
   Сказал-прибавил, что и внучата "им под стать", будто их юные копии! И тоже без особого понятия, что существует деликатность, юмор!.. "Ты, дед, безнадежно устарел! Ты ничего не понимаешь в жизни!.." А песни, песни-то стали ныне насколько непоэтичными!.. - возмутился я. - Прислушаешься - в самом деле "уши начинают вянуть"!.. И процитировал одну из таковых, услышанных на Новый год по телевидению.
  
   Всех нас ждет, всех нас ждет,
   Самый лучший Новый год,
   Всех нас ждет!..
  
   - Знакомо!.. Еще как знакомо, дорогой ты мой!.. Иной раз доведут, хоть обращайся к небесам, хоть доставай таблетки! - сказал он мне с немалым интересом к разговору и продолжал: - Однако, проблема отцов и детей была с библейских времен! Она недаром считается вечной! Вспомним притчу о непослушном раскаявшемся сыне, притчу о блудном сыне, роман Тургенева "Отцы и дети"... - проявил он вдруг немалую литературную осведомленность и неожиданно подвел итог: - Молодым, Александр (назвал он меня по имени), на роду написано считать себя мудрей своих родителей, покамест не натыкаются носом вовсе не в той тарелке, в которой следовало бы!.. (В данном случае он, видимо, имел в виду сказку Л.Н.Толстого "Лиса и журавль", где лисица пригласила в гости журавля с длиннющим клювом и "потчевала" длинношеего кашей на блюдце.) И что касается их нынешнего юмора, подмечено верно! - сказал, решив, наверно, тоже несколько полебезить в мой адрес. - Он действительно у них стал пресноватым, настороженным, не очень-то радушным! Замечу, пожалуй, более!.. Он начал исчезать из обихода молодых! По мне, это очень негативная примета!
   - Какие пьете-то? - решил сменить я тему разговора, чтоб поскорее завершить "застолье". - Лично у меня меня всегда в карманах валидол и корвалол. От нервных перегрузок - валерианка.
   - Мне лучше помогает эринит. Советую попробовать. Таблетку - тоже под язык: она там растворяется скорее валидола. И - цитрамон, когда головные боли, - последовал участливый ответ. - Он дешевенький, но помогает.
   Я рассказал, что у меня побаливала раньше голова. Лечился способом, подсказанным моим соседом - царствие ему небесное! Нужно помассировать рукой больной участок и часто-часто дышать через нос не менее полсотни раз. Необходимо также пару раз за полугодие (утром, натощак) в течение недели выпивать стакан простой воды, перелитый из одной посудины в другую тридцать раз.
   Николай с немалым любопытством слушал эти способы лечения, пообещал попробовать.
   - Да-а-а!.. - стараясь более-менее интересно, ново, мудро подытожить на какой-нибудь мажорной ноте для меня не столь уж интересный разговор, касавшийся лекарств, болезней, и при этом поскорей порадовать его моей "вишневочкой", равнявшейся по силе, крепости не менее как двум его рюмашкам коньяка. - С высокими в цене лекарствами нынче дела лучше не иметь! Есть риск приобрести подделку в виде мела, либо, вообще, "поганку-гадость". По телевиденью все чаще, чаще стали поговаривать об этом!.. - И со "смиренной" вспышкой праведного гнева, охватившей возбужденное (пожалуй, коньяком) мое сознание, пояснил-прибавил, фактически не сомневаясь, что в дальнейшем речь пойдет о следующей нашей стопке: - Совсем не остается ни стыда, ни совести у бизнесменов-фармацевтов! Неужто не осознают, не чуют, что душу продают за лишние рубли, копейки!..
   Я с искренним неверием, что можно что-то в этом отношении исправить в современном мире, шепнул-воскликнул, чтоб парни с телефонами не слышали мои слова: - "По-моему, "сей бизнес" - дело лиц "с окаменелыми сердцами"! Причем, считаю - только молодежь способна на подобное! До той поры, пока им представляется, что жизнь в их власти, что жизнь у них вся впереди..." И продолжал: - При этом им еще неведомо о том, что ближе к старости, к итогам нашего земного пребывания, с чего-то вдруг все чаще, чаще начинает вспоминаться, беспокоить душу все самое постыдное, что вольно либо невольно мы, оказалось, натворили в жизни! А вовсе не благие, не счастливые ее моменты! И что за наше "самое постыдное", пожалуй, в самом деле как бы не досталось отвечать пред строгим для нас судией!..
   Либо "это дело" лиц невольных, не имеющих возможности противиться жестокости своих "работодателей".
   - В Китае, в Сингапуре за подобные "предпринимательства", как за измену родине!.. А скрылся за границей - "достают" и там, - продолжая заедать коньяк теперь уже кружочком колбасы, сказал мне Николай. И, беспощадно отнимая у меня минуты времени вечерней ловли, прибавил: - Но то, о чем ты заявляешь... по батюшке-то?..
   - Андревич, - напомнил я.
   - ...дорогой мой Александр Андреевич, лишь малая "вершина айсберга"! Поверь! И я попробую тебя в том нынче убедить. Уверяю, эта тема вовсе не столь проста, не столь безобидна, как кажется поначалу.
   Он некие секунды выразительно молчал, прожевывая закусь, и, с затаенной внутренней непримиримостью к несправедливости, спросил: "Не довелось ли мне прочесть в журнале, как ни странно, "Чудеса и приключения" за N7 2008 года статью под заголовком "Размышления при нормальной температуре"?
   Имени автора, как оказалось, он не помнил, поскольку, по своей природе, зачастую вообще не обращает "ни малейшего" внимания "на эту обусловленность", особенно в неисчислимой массе современной беллетристики.
   Я отвечал, что нет, не приходилось.
   - Жаль, - заметил он. И посоветовал мне разыскать, прочесть ее, поскольку та имеет важную в этой связи информацию. Сказал, что в ней в доходчивой для граждан форме есть все, что нужно знать по затронутой мной тематике о лекарствах, о болезнях, о любопытнейшей взаимосвязи того и другого.
   В испуге от предчувствия, что разговор наш может затянуться, я поспешил пообещать, что непременно отыщу.
   - "...По саркастическому определению великого философа и мистика Олдоса Хаксли, "медицина нашего времени достигла столь гигантского прогресса, что здоровых людей скоро совсем не будет..." - взяв на вилочку еще кусочек колбасы, горестно воскликнул он (цитируя статью!) и в тонком выразительном окрасе ключевых, особо важных словосочетаний, продолжал: - И Олдос Хаксли прав! Из 30000 различных хворей, одолевающих человека, медицина способна справляться только с 5000, да и то порой с горем пополам". - Он отправил закуску в рот и более уныло, иронично продолжал: - "Перед хроническими болезнями современная медицина, - свидетельствует один из выдающихся авторитетов современной медицины Александр Залманов, - несмотря на так называемые великие достижения последних лет, почти бессильна". "Как констатирует Бернард Лоун, лауреат Нобелевской премии, "...сегодня успешно вылечиваются лишь 25 процентов людей, обратившихся к врачу. У остальных 75 процентов остаются проблемы, которые научная медицина решить не может"...".
   Я поначалу даже не сумел понять-"врубиться", что он цитирует статью по памяти и, следует признаться, позавидовал его познаниям, его учености и интеллекту, его способностям рассказывать столь убедительно, столь слаженно.
   - Удивлен? - спросил-воскликнул он.
   - По крайней мере, слышу об этом впервые! - пришлось немедля отозваться с видимым "немалым интересом" на его вопрос.
   Но оказалось, Николай цитировал и это слово, как часть, как элемент большого, целого!..
   В статье Михаила Урманова, которую мне довелось прочесть примерно пару недель спустя (причем журнал, как то ни удивительно, ни странно, я случайно обнаружил в нашей заводской библиотеке, куда он, наряду с иною устаревшею литературой, поступил из городской, центральной), слово "удив-лен?" имеет несколько иное окончание. Его звучание: "Удивлены?" В итоге, в целом - текстуально так: "...Удивлены? Тогда чем, к примеру, объяснить то, что в самой процветающей и самой продвинутой в области медицины стране мира, США, стремительно растет смертность от рака, сахарного диабета, ишемии, гипертонии и других заболеваний? Причем, если сравнивать статистику здравоохранения США с одной из самых отсталых стран Центральной Америки - Никарагуа, то возникает своеобразный парадокс. В США на 100 тысяч населения приходилось 184,2 умерших от злокачественных новообразований, а в Никарагуа всего лишь 14,7(!), то есть в 12,5 раза меньше! По ишемии сердца в США - 294,3, а в Никарагуа лишь 5,1, или в 57,7 раза меньше! Гипертония: 7,3 против 0,4 (18,3 раза), сахарный диабет: 15,5 против 3,2 (4 раза) и так далее..."
   - Вот и я был крайне удивлен, читая публикацию!.. - признался Николай. - Но чем объяснить все это? - пару секунд спустя задал он снова вопрос, глядя в мои глаза.
   Я уж было вознамерился скорей ответить что-то про закалку организма, про иммунитет, как он, опередив меня, "цитировал" статью теперь уже весьма корявым ее пересказом от собственного лица. Он сообщал, что "...на сегодня в США четвертое место по смертности после сердечно-сосудистых заболеваний, рака и инсульта (пресловутый СПИД на девятом месте) занима-ют... побочные действия лекарств, от которых ежегодно умирают около чет-верти миллиона человек! А еще около 100 тысяч человек погибают..." - в этом месте он сделал выразительную паузу и прибавил к тексту публикации собственные слова: только представь себе, Александр!.. - "от врачебных ошибок!"
   Далее он, с сожалением, признался, что весь текст той публикации не помнит. Но о том, что "потребление лекарств в Штатах приобрело гипертрофированные формы", что "для миллионов американцев прием лекарств по рецептам врачей является характерной чертой их образа жизни", что "среди различных лекарств наибольшую опасность представляет сочетание антигистаминных препаратов с некоторыми антибиотиками", что "лекарства, применяемые для снижения вязкости крови (антикоагулянты), могут вызывать смертельные внутренние кровотечения...", - информацию давал на удивление близко к тексту и, не зная обстоятельств, можно было даже не понять, что - это пересказ. Во всяком случае, заключительную часть абзаца со словами: "Увы, старая истина о том, что некоторые лекарства бывают опаснее самих болезней...", - ничуточки не сомневаюсь, была им сказана буквально слово в слово относительно первоисточника.
   Так же я не понимал, то было пересказом или нет, когда он говорил: "Если и дальше так будет продолжаться, то наступит момент, когда смертность от побочных действий лекарств выйдет на первое место. Не случайно США признаны самым болеющим обществом в мире, там только кожно-венери-ческих больных насчитывается около 60 миллионов человек, еще десятки миллионов страдают от депрессии и синдрома хронической усталости".
   И прибавил:
   "Все это есть и у нас, правда, пока не в таких количествах, как в Штатах. Но ситуация складывается так, что именно в этом мы можем догнать и перегнать Америку. Увы..."
   Он какие-то секунды помолчал, наблюдая за моим лицом, и я уже подумал было восхититься вслух его феноменальной памятью, как он опять успел спросить-воскликнуть первым: "Почему такое происходит?" И немедля сам же отвечал, что "Залманов ещё полвека тому назад предупреждал, что, "продолжая вторгающуюся фармацевтическую вакханалию, мы придем к окончательному крушению обесчеловеченной и техницизированной медицины". Но если говорить конкретно о Штатах, то там столь катастрофическое положение в здравоохранении создала фармацевтическая мафия, действующая впол-не легально в отличие от более слабой наркомафии. И в США пока не существует силы, способной остановить ее".
   "Кстати, у нас (в России) тоже", - снова заметил он.
   Он хмуро, словно оглашал какой-то строгий производственный отчет, продолжал вещать о том, "что и платная медицина в Штатах приобрела зловещие формы". Что "Каждый год там проводятся миллионы абсолютно ненужных хирургических операций. Основной принцип Гиппократа "Не навреди!" здесь давно напрочь забыт". Что "Деньги превыше всего!!!" И убеж-денно заявил: "Поэтому маленькой и бедной Никарагуа можно только позавидовать. Население этой страны чаще всего из-за невозможности оплатить услуги врача и покупку лекарств обращается к народной медицине..."
   "Мама дорогая!.. Вот так дернуло меня с таблетками! - все больше, больше сетовал я на судьбу. - Ведь этой нашей беседе может не быть конца!"
   Внимая его словам и опасаясь при этом зевнуть, невольно вспомнил какой-то рассказ (название не помню) в одном из областных писательских журналов. В нем автор рассказа в столь же подробной форме сообщал о стоимости фруктов, овощей на местном рынке в каком-то малом городишке. А также - о тамошних ценах на ягоды и грибы.
   Продолжая пересказывать статью, Николай с железным равнодушием сказал о том, что "не упускают возможности обобрать пациента и рядовые врачи-рвачи". И приводя мне в доказательство пример, наткнул еще на вилочку кусочек колбасы: - "Мужа моей знакомой журналистки сбила машина...".
   - Ой, спаси, сохрани, помилуй!.. - воскликнул было я, сумев каким-то чудом вклиниться в его неспешный монолог, и умудрился заодно спросить-по-любопытствовать: - Сами, часом, не ее коллегой будете?
   - Нет, считаю себя "рабочей лошадкой" как производственник... - отозвался он и с доверительной улыбкой пояснил: - Начинал от сохи, от плуга!..
   А затем, уловив смысловую оплошность в своем "отчете", пояснил, что выражение "мужа моей знакомой..." - это не его!.. Это авторские слова!..
   И снова беспощадно обличал:
   "Мужа моей знакомой журналистки сбила машина. Он в состоянии комы был доставлен в одну из столичных клиник. Жене пришлось платить наличными буквально за каждую процедуру, которую рэкетиры в белых халатах применяли при лечении Александра Сергеевича З., кстати, известного учёного. Более того, они приступили к оказанию ему первой - жизненно важной! - помощи только тогда, когда были принесены деньги!"
   Я прикинул, что объем статьи, наверное, не менее двух или трех страниц, возможно, мелкого "полуслепого" шрифта, и нужно было быть готовым, видимо, еще минутам к десяти или пятнадцати моего усердного внимания к его (весьма несвоевременной!) довольно емкой лекции.
   На всякий случай я спросил-полюбопытствовал: "Не является ли, часом, этот Александр Сергеевич З.," тем самым великим врачом Александром Залмановым, о котором шла речь в начале публикации? Не подстроено ли было специально ДТП для неугодной кому-то личности?" Однако на эти вопросы Николай ответить ничего не смог, поскольку при прочтении статьи он даже не обратил внимания на столь важное, столь странное совпадение в тексте.
   "Таких примеров сегодня - тысячи!" - воскликнул Николай, глубоко разочарованный развившейся в стране несправедливостью, и, как мне показалось, даже порозовел лицом.
   "И в то же время, - продолжал он говорить мне с ледяной терпимостью, - прогнозируемая демографическая ситуация такова, что к 2020 году у нас останется "лишь" (Слово "лишь" в первоисточнике отсутствует.) половина населения, а к 2025 году - всего 30 миллионов человек. В период с 1992 по 2002 год в России зафиксирован феномен сверхсмертности! Из жизни ушло около 11 миллионов россиян! Идёт тихое, почти незаметное уничтожение великого народа, причём с молчаливого согласия самого народа. Помнишь (в статье есть слово: "помните") такой анекдот? - спросил-воскликнул он, уставившись в мои глаза. - Начальство объявило людям: завтра будем всех вешать! Из толпы доносится робкий голос: "А веревки с собой приносить?" Мы сейчас именно в таком положении. Почему такое происходит - причин много, часть я уже назвал".
   Все!.. Теперь я знал, чем "щелкнуть по носу", возместить-воздать ему сторицею в отместку за мое терпение довольно познавательной, но слишком уж продолжительной лекции! У меня, пожалуй, даже вряд ли получилось скрыть улыбку торжества от неминуемой "моей победы", моего "решающего слова" в качестве не столь уж невнимательного оппонента. Оказалось, лекция, которая мне стоила не меньше восемнадцати минут вечерней ловли, имела поначалу неприметное, но очень уязвимое местечко, приводящее к фиаско, парадоксу, недоверию всему тому, что было в столь вдохновенной, столь пламенной речи! Теперь уж я, не пряча взгляда, старался рассмотреть-"увидеть", что было в его, на вид простоватом, лице.
   Николай тем временем все ярче, ярче разгорался скрытной искренней непримиримостью и внешне холодно, сурово возвещал:
   - Более того!.. - воскликнул он. - В этой статье написано: "Бывший премьер-министр Англии Маргарет Тэтчер как-то проговорилась: "По оценке мирового правительства, экономически целесообразно проживание на территории России 15 миллионов человек".
   "Так что положение здесь не просто архисложное, но и в прямом смысле - убийственное! Увы..." - неожиданно закончил он и секунд, пожалуй, около пяти или шести (столько долго было непривычно для него) выразительно молчал, видимо, стремясь тем самым подчеркнуть наличие полнейшей драматичности в сложившейся пред нами ситуации.
   - У нас в стране за эти вещи к "вышке" приговаривать нельзя, - тоже помолчав, нашелся наконец-то я с ответом и постарался мотивировать: - У нас всегда все самое прескверное обычно с "юморком"! Подставят в качестве предпринимателя бомжа, и - чухайся: ищи-свищи виновного по миру, за "бугром"!
   Я помолчал еще и, озабоченно вздохнув, пообещал на днях доехать до библиотеки и постараться непременно ознакомиться с указанной литературой.
   Сказал-прибавил, что в свою бытность, еще до перестроечных времен, покойная ныне (царствие ей небесное!) Маргарет Тэтчер была с визитом в нашей стране.
   Что мне случайно довелось смотреть по телевизору ее интервью с нашими известными в былые времена корреспондентами, кажется, с Леонидом Зориным и кем-то вторым еще. При этом сообщил-заметил: "железная леди" выглядела женщиной довольно симпатичной, дружелюбной, весьма неглупой! Помнится, ее ответы поражали искренностью, волей, целеустремленностью, смелой, умненькой аргументацией. При этом лишних слов она как будто бы "на ветер не бросала".
   И более оптимистично, с надеждою, с улыбкой продолжал, отвертывая крышку-пробку дедовской военной фляжки и наполняя рюмки-стопочки своей "вишневочкой", красиво засверкавшей темно-красным цветом в солнечных лучах: - Что ж, будем с должной верой уповать-надеяться на Богородицу!.. Говорят, она - защитница России. Не раз спасала нашу горемычную страну в лихие времена.
   На всякий случай, я предупредил его, что самогонка очень крепкая, причем с приятным вкусом, запахом и пьется исключительно легко. На это был ответ: "ему не привыкать!.." Что приходилось пробовать и спирт, и ром, и виски, и "капитанский джин", и даже бражку-медовуху в Суздале какого-то особого приготовления.
   Мы осторожно чокнулись рюмашками и выпили за мудрость нашего правительства (как в нашей внешней, так и внутренней его политике), за нашу "вечно непутевую", многострадальную страну которой иностранные державы стараются как можно больше навредить, за жизнь, за счастье наших жен, детей, особенно внучат.
   - Эх, хороша, едрена вошь!.. Прямо бы не постеснялся испросить ее рецепт, - кивнул Николай на рюмку.
   Я обещал и в свою очередь воскликнул-восхитился, закусывая выпивку кусочком ветчины:
   - Память у вас, однако!.. Остается лишь позавидовать. Но, Николай!.. - с протестной ноткой обратился я к нему. - Ты только что озвучил данные, что к 2020 году у нас в России останется лишь половина населения! А к 2025-му - лишь 30 миллионов...- стараясь не показывать свою улыбку, я взял на вилочку еще кусочек ветчины и дольку помидора, отправил в рот и внешне озабоченно, но в предвкушении своей забавной каверзы-"подлянки" неторопливо принялся оспаривать его слова: - На днях по телевизору, в "Вестях", официально заявили цифру, что в России ныне - аж... 140 миллионов человек. Плюс - сказали, что повысилась рождаемость!.. Плюс - ныне Крым... Плюс - немалая миграция из Украины!.. Неужто из того числа в 20-м году у нас останется лишь половина? Год-то, почитай, уж рядом!.. А еще через пять... лишь 30?.. Тебе не кажется, что цифры публикации весьма сомнительны? Уж если только, не приведь Господь!.. - не решался я произнести дальнейшие слова, - нагрянет вдруг война... с применением атомных бомб и отравляющих веществ!.. Либо - тяжелейший голод, в результате неожиданных всемирных санкций. Тогда, конечно, возможно всякое. Но от медицины, от лекарств?.. Полагаю, что наоборот!.. Если у народа не получится оплачивать услуги медицины, станут недоступными в цене лекарства, населенье в целом станет только крепче, здоровее! По примеру Никарагуа!..
   И далее, старательно прожевывая закусь, глядя на его округлое, с заметной рыжеватою щетинкою лицо, я с видом умного, внимательного человека с интересом ждал его удачного, достойного (хотя бы мало-мальски остроумного!) ответа. При этом зачем-то подумал о том, что Николай с небритою физиономией похож на популярного в начале перестройки артиста кино, толстячка Сергея Крылова с его коронной песенкой про дальние заморские края.
   Но можно было даже не надеяться, не ждать. Фиаско было неизбежным, предрешенным, конфуз - неотвратимым, явным.
   Заморгав беспомощно глазами, Николай заметно стал осознавать, что "угодил впросак"!.. Что "выдал", не подумавши о чем-то слишком уж устаревшем, давнем. Он продолжал с немалым изумлением молчать, к тому же начал было хмыкать, улыбаться, не зная, "что и говорить". Он даже озадаченно поскреб рукой свою обширную плешину, и полная растерянность все более и более овладевала им.
   -Да-а!.. Мелькнуло времечко!.. - начал было он обескураженно.
   Мне даже становилось жаль его, и я задумчиво прибавил:
   - Впрочем, мне однажды довелось услышать, что численность народонаселения в державных странах является строжайшей тайной! Не удивлюсь, что - нынче... половина из того.
   - Вот именно! Возможно всякое!.. - в одно мгновенье ухватился Николай за эту "неожиданную" мысль.
   Закусывая снова помидором, хлебом с колбасой и ветчиной, мы проявили полное единодушие и в том, что для рыбалки день сегодня исключительно хорош. Что рыба, однако, брала-клевала, и нам весьма неслабо повезло с уловами. При этом я спросил-полюбопытствовал, с чего он вдруг назвал громадных щук мне неизвестными словосочетанием "джуутку-наен"? И Николай был искренне шокирован теперь уже моей... достаточно неслабой памятью! "С одного раза запомнить столь сложное выражение!.." - не уставал удивляться он.
   Он рассказал, что жители сибирских глухоманей так называют монстров-щук, обитающих в дальних, трудно доступных озерах. Эти щуки сами охотятся на рыбаков, на оленей, на лосей, на прочую крупную живность. Они переворачивают даже лодки, чтобы сбросить с них свою добычу. Он сообщил мне номер, год издания журнала "Охота и рыбалка - ХХ1 век", в котором можно прочитать об этих фактах очень интересную статью под заголовком "Джуутку-найен - кошмар Севера". Что в нем по этой теме есть очень драматичные истории, рисунки. Но имя автора он, соответственно, не знает.
   Я поскорее обещал, что непременно постараюсь срочно разыскать указанный журнал и непременно прочитать ее.
   А еще минуты через три-четыре можно было наблюдать, как Николай заметно захмелел. Его вдруг потянуло на лиричность; он неожиданно мне заявил, цитируя слова какого-то А.Шахова из старого советского журнала "Рыболов-спортсмен", которые дословно (если ныне мне не изменяет память) прозвучали так: "От людей, не испытывающих влечения к рыбной ловле, рыболов отличается уже тем, что он на одну мечту богаче других".
   Я же, в свою очередь, решив поспорить с этой его цитатой, сказал, что был бы более доволен, если б вместо выражения "на одну мечту..." было бы написано "...на одну из познанных им тайн реки Оки богаче всех других!" И к моему немалому самодовольству, Николай, опять неторопливо почесав свою плешину-лысину, с тем оказался, в общем-то, согласен.
   Я не постеснялся, взял-отправил в рот себе оставшийся единственным в тарелочке кусочек ветчины и уж хотел с благодарением к Создателю сказать о заключительном этапе нашей трапезы, о наступившем (к сожалению!) моменте расставания, как Николай вдруг неожиданно воскликнул:
   - Александр, а давай в честь нашего знакомства и приятных с тем воспоминаний не поленимся и съедим на эту самую Кручу! Посмотрим с ее высоты реку, острова затона, потрогаем руками пушку!.. Быть может, мне удастся увидеть картинку с девицей Окой. Уж не откажи, пожалуйста, для полного мне удовольствия! Подумай сам!.. Ну что я буду искать по селу каких-то там Юрасов и немощных столетних стариков, когда, по сути, мы с тобой в друзьях и мужики при силе?..
   "Ах, вот где, оказалось, была сокрыта "мышеловка", а "сыром" - спиннинг! И самое прескверное - ведь не откажешь, не отвертишься теперь!.." - едва ль не процарапало с досады по груди. - Отказ мог быть расценен, пожалуй, "верхом наглости, цинизма" в ответ на добрый, искренний подарок новоявленного друга! И дело было даже не в том, что беспощадно убывало времечко вечерней ловли!.. И даже не в том, что совершенно не терпелось поскорее испытать-испробовать уловистый, подаренный мне спиннинг с его "загадочной" приманкой!.. Дело было в том, что я на редкость изнемог-устал ногами, пробежав почти под километр (туда, обратно) по чащобе леса, да к тому вдобавок - по "лобешнику" приступка Кручи. Ноги будто налились свинцовой тяжестью, при этом как-то странно (слишком уж легко, неощутимо!), будто "сами по себе" шагали подо мной, перемещаясь в нужном направлении. Теперь с унынием, с великим ужасом, ругаясь про себя (прости, помилуй, Господи!..) последними словами, я представлял - и далее уже не сомневался - что предстоит с минуты на минуту (в мои-то годы!) при редкостном изнеможении (к тому же несколько в подпитии!) лезть неожиданно на гору, к которой тридцать с лишним лет назад зарекся даже близко подходить!.. при этом будучи в те времена, бесспорно, человеком превосходного здоровья, сильным, несравнимо более выносливым, азартным, более оптимистичным. Именно тогда одному из моих попутчиков, с которым мы решили сократить наш путь в Окшёво, чтобы успеть в единственный в нем магазин купить бутылку "бормотухи" (красного дешевого вина), я выдал ставшую крылатой средь рыболовов фразу: "...как только альпинисты по горам имеют желание лазить?!"
   - Конечно же, не откажусь! Конечно же, согласен ради нашего знакомства, дружбы, ради доброй памяти о нашем меленковском крае!.. - с радушием воскликнул-отозвался я, стараясь спрятать-скрыть свой ужас и дрянное настроение, и поскорее, с тайною благой надеждою прибавил: - Однако следует заранее предупредить-оговориться, что обольщаться поездкой к местечку расположения пушки и, соответственно, "смотровой площадки" нам ни в коем случае не предстоит, поскольку сделать этого нам не удастся!..
   И далее как можно в более спокойной, ироничной и достаточно непринужденной форме я сообщил ему, что сельский центральный прогал, которым можно было добраться на Кручу, ныне прокопан канавой, поскольку в Окшёво, наконец-таки, проводят газ! Но трактор-копатель два дня назад сломался, и работы остановлены! Что другой, более дальний путь по лесной дороге перекопан специально для недопущения проезда легковых автомобилей с рыбаками, грибниками и туристами в целях профилактики лесных пожаров. Так что нам в любом из случаев придется "топать" из села и обратно к машине как минимум три километра, что фактически сведет на нет мою вечернюю рыбалку. "Считай, полвосьмого вечера уже темно", - напомнил ему.
   - Но! - воскликнул я, чтоб обнадежить, ободрить его, при этом дать ему понять, что не имею даже мысли спасовать перед обещанной ему "картинки Оки", есть трудоемкий, небезопасный путь на Кручу по тропе над пропастью оврага, почти "по кольцевой", который может составлять для нас не больше восемнадцати, от силы - двадцати минут. По ней нам предстоит пройти всего-то метров восемьсот!.. - И, постаравшись крепче напугать и убедить его в неимоверной сложности возникшего для нас вопроса, сказал-проин-формировал, что в свою бытность мы с приятелем смогли по ней "успеть до магазина" всего лишь за одиннадцать минут. Однако тем же часом, тою же минутою, оставив на этой "треклятой" горе все мои тогдашние - нужно заметить, немалые!.. - силы, впредь зарекся подниматься на нее! Но, получается, что зря, как видно, зарекался, коль снова выпала на долю та же ужасающая участь!..
   Посетовал, посокрушался тем, что от судьбы, как говорится, не уйдешь. "И надо же, как любопытно вышло!.." - теперь уж искренне, с немалой долей изумления, дивился я "ее игрою" с нами, с человеками!.. Получилось, будто специально, будто на потеху, на смех, все было уготовано мне так, что именно под старость лет, вдобавок к моему редчайшему изнемождению, вновь приходилось пытать свои силы в качестве альпиниста!..
   Но тем не менее - увы, увы... Прескверное предчувствие не обмануло! Моя попытка устрашения не возымела ровным счетом ни малейшего эффекта! Николай не только не оробел, не "свесил нос", не сник, не "сдал в обратную", он будто ярче воссиял вдруг раскрасневшимся лицом, вспыхнул-заго-релся рыжеватыми глазами и в волнении воскликнул: "Ух, превосходно! Ух, отлично! Ух, сколько предстоит адреналина! Ура, ура! Виват, виват подъему по тропе на Кручу!" И рассказал-поведал, что ему уже однажды доводилось взбираться на очень высокую гору, когда они с женою отдыхали в Пятигорске.
   К тому же молодые парни беспрестанно щелкавшие телефонами в тени кустарника, как оказалось, слышали наш разговор, и младший неожиданно сказал с довольно властной ноткой в интонациях: "Батян, мы с Кириллом с вами... - кивком головы указал на брата. - Мы тоже хотим увидеть, "чево за пушка?", и сделать на обрыве "сэлфи"".
   - Сэлфи... это - что? - по-тихому спросил у Николая, фактически тем самым "расписавшись" перед ним в своем стариковском невежестве, в скудости интеллекта.
   Оказалось, что по-русски это слово означает... сделать фотоснимок "самого себя" на собственном мобильном телефоне.
   Далее, спустя еще минуту или две (с моей подсказки), он повелел обоим старшим сыновьям, чтоб те немедля отвезли-отдали рыбу женщинам и ровно через час стояли-ждали их "с Кирюхой и Аркашкой" (так он назвал своих сопровождающих) у "телефонной раковины" на столбе, что на центральной улице, напротив тамошнего магазина.
   Затем - теперь уж на правах владельца - я запер спиннинг у себя в машине, выбрал-срезал в старом ракитнике прочную палку-посох метра под два длиной с крепким "обратным" сучком на ее конце и в качестве лица ответственного в нашей предстоящей экспедиции "на всякий случай" велел им всем обзавестись таким же средством подстраховки, иначе говоря - "орудием самоспасения". Как нужно пользоваться этим "средством безопасности" пообещал им показать немного позже, во время прохождения "плохих", как ныне говорят, "адреналиновых" участков.
   Еще минут через пяток, проверенные мною "посохи" были у каждого из нас. Я тихо, чтоб чужие уши не услышали, шепнул: "Ну-с... Господи, благослови! Подай мне, недостойному и окаянному, сил-энергии для восхождения, по неразумности моей, на гору и поскорей с нее спуститься, чтоб успеть попробовать поудить на вечерней зорьке!.."
   И мы подались, полезли!..
   За холмом-пригорком повернули вправо от щебеночной дороги и пошли по тропке совершенно безобиднейшей низины в форме неширокой луговой канавы (каковая в нынешние годы даже не имеет ручейка!) в направлении лесного мрачного массива, сумевшего взрасти-обжиться на столь невероятной крутизне нам предстоящего маршрута. Мальчишки слишком резво было ринулись вперед; и я, скорей от немощи своей, окликнув их, предупредил, чтоб не спешили, соблюдали осторожность. Особенно в лесу!.. Пообещал им через две минуты указать участок, где полсотни лет тому назад с шестиметровой высоты вот в эту самую низину свалился трактор. Тракторист погиб, ударившись об дуб, а мотор, который так и не сумели вытащить-поднять наверх, находится все там же.
   Грозно прикрикнул на них Николай, чтоб слушались, чтоб "не бежали", чтоб постоянно находились на виду.
   Вскоре, сразу же за первым поворотом на отметке метров около восьми, на "той", не столь уж и наклонной стороне (теперь уже весьма глубокого) овражка я указал им место, где угораздило свалиться трактору.
   По слухам, был колесник "Беларусь". Дуб, об который трактористу размозжило голову, спилили и раскряжевали, а затем сожгли.
   Сказал-проинформировал о том, что долгие годы около пня от дуба возвышался крашеный голубою краскою деревянный крест, постепенно сгнивший, растворившийся в разросшемся вокруг репейнике. Колеса, кабину, прочие детали трактора каким-то чудом сумели снять, поднять наверх и увезти. Двигатель же - не осилили. Он постепенно утонул в земле, и, помнится, с десяток лет виднелась от него лишь угловая сторона, да смятая крышка капота валялась несколько поодаль.
   Был слух (уже во время перестройки) приехали за ним на старом "Запорожце" какие-то небритые ребята с лопатами, с кувалдой, чтоб откопать, разбить его чугунный корпус, сдать двигатель в металлолом. Да только - где уж там!.. На месте происшествия уже росли два крепких дуба с витыми, мощными корнями, надежно схоронившими мотор и память о несчастном случае.
   На отметке метров восемнадцати ширина плеча подошвы поубавилась, но была еще вполне доступной для свободного по ней прохода (построением "в шеренгу") компании даже из трех, четырех, местами, пожалуй, даже пяти человек!
   Слева, сразу же за свалом - довольно покатый склон. Однако вершины больших деревьев, что разрослись на дне оврага, были теперь на уровне наших ног. Справа же - наоборот!.. Подошва становилась более крутой и даже несколько опасной для сбора в ее богатейшем орешнике крупных лесных орехов. Тропа-дорожка в этом месте - метров до двухсот, и Николай, заметно протрезвев верней всего от ощущений подступившей высоты спросил меня "где, кем работаю, какой институт закончил", по-видимому, догадавшись, что перед ним - не столь уж "из простых".
   Пришлось признаться - позади их два. Один гуманитарный, другой - технический. Но учиться пришлось заочно как в первом случае, так и во втором.
   Что ныне - без малого уж тридцать лет - на должности руководителя отдела, пожалуй, самой нервной, самой неспокойной и неблагодарнейшей работы, где никакие упущения (особенно в документации) недопустимы! Что это - служба в отделе охраны труда при главном инженере предприятия. К тому же - на весьма немалочисленном литейно-механическом заводе!.. Иначе говоря, в одном из наиболее травмоопасных производств.
   Сказал-посетовал на то, что ныне, в общем-то, с недавних пор (ориентировочно, с началом перестройки) престиж у этой службы поубавился, а труд ее работников, особенно в моральном отношении, заметно обесценился.
   Что ныне более в чести и "в шоколаде" начальники охраны предприятий (как правило, из бывших полицейских в чинах), руководители коммерческих, бухгалтерских, экономических, снабженческих структур.
   Что руководителей службы охраны труда на предприятиях, в организациях то ли в шутку, то ли в насмешку всё чаще, чаще стали величать "начальником техники безопасности". А рядовой ее состав, в лице весьма небестолковых и небезалаберных специалистов, - еще потешнее: "инженерами по т/б"! Причем подобное весьма нередко стало проявляться в выступлениях особ с достаточно высоким положением на совещаниях, на семинарах, на курсах повышения квалификации, в весьма серьезных, строгих доку-ментах!
   Постарался дать ему понять, что словно специально внедряется, на мой взгляд, эта странная, недобрая и крайне негативная терминология, что является довольно нехорошим знаком для непредсказуемой, коварной, столь ответственной профессии! Сообщил-воскликнул, что ныне двух работников недостает в моем отделе! Что не идут на эту должность инженеры, получившие дипломы. И хоть лопни! Заявляют: "Как бы в чем не оплошать, не промахнуться!.. Не попасть ненароком в "козлы отпущения"..."
   С немалою обидой сообщил, что нынче по каждой пустячной царапине-травме у рабочих предприятий, обратившихся в больницу с целью пару-тройку дней "посачковать" у телевизора, "инженеров по т/б" повадились немедля вызывать в полицию, в прокуратуру: там грозно спрашивать-допра-шивать, "почему у них на производстве руководством предприятия не обеспечен безопасный труд?" При этом лицам при погонах не задашь вопрос: "А почему они... никак не обеспечат безопасность в населенных пунктах от грабителей, мошенников, бандитов, хамов, злостных хулиганов и иных?"
   Сказал-поведал, что даже на рыбалке нет отдыха душе! Иной раз вдруг нахлынет ощущение - вот-вот позвонят: "Срочно приезжай - несчастный случай...". И чтоб свое везение - "тьфу, тьфу!" - не сглазить, с великою надеждою на милость Господа, шепнул ему, что "благо мне до полной выслуги (до полного трудового стажа сорок пять лет) осталось лишь семь месяцев и восемь дней". Пообещал, что дня не задержусь на этой работе по истечении указанного срока!
   "С другой стороны, однако!.. - угрюмо помолчав, сказал ему со светлою душевною печалью, давая тем понять, что "откровение" имеет продолжение и может быть закончено на неожиданной, парадоксальной ноте: - Порой, и жизнь-то уж свою не представляешь без постоянных рисков в этой должности! Грешным делом, если длительное время нет несчастных случаев, начинаешь беспокоиться, переживать: "Уж не к добру ли это? Ни стережет ли тяжелый случай, которого ни предусмотришь, ни "подстелешь под него соломку"".
   - А сколько ложных и порой невероятных случаев было раскрыто за эти, "канувшие в лето" годы! Вернее, правильней сказать расследовано мной, - пожалуй, все-таки "с вишневочки" разоткровенничался я, сказав о том с определенной долей нежности и оптимизма. - Хоть не ленись, включай в свободное от рыбной ловли время свой компьютер, пиши сериал детективов!
   Привел в пример один из самых ярких, самых памятных несчастных случаев из "черной своей коллекции". Одному парню-кузнецу (в плечах косая сажень - страх смотреть) на свадьбе по его же просьбе, на спор... два чудака "по пьяной лавочке" сплясали на груди.
   В понедельник утром он, как обычно, "в полном здравии" вышел на работу, со всеми в раздевалке поздоровался, побалагурил, и, направляясь на участок кузницы, на виду аж целой бригады рабочих в цехе штамповки упал-споткнулся. В результате перелом двух ребер и руки.
   "Вот и докажи-сумей "работник по т/б" при данных обстоятельствах, что ты - не столь уж и осел!.. Что нас "сей молодец" разводит словно лохов, словно несмышленых ребятишек!.." - воскликнул я, с немалой горделивостью взглянув на Николая, чтоб оценить его ответную реакцию в столь слож-ной и, на первый взгляд, неразрешимой ситуации.
   Николай, шагавший справа от меня, молчал. Смотрел, как показалось мне, с улыбкой и немалым интересом на спины сыновей, взбиравшихся по тропке "плечевого скоса" Кручи неподалеку впереди от нас. Точнее - видимо, на их довольно мрачноватые тенниски с изображением оскала то ли волка, то ль собаки, то ль иного какого-то грозного зверя с внимательными, злобными глазами.
   Пришлось сказать-прибавить:
   - Ведь поначалу даже не подумалось, что случай сыгран, инсценирован!..
   - И чем закончилась история? - последовал вопрос.
   Пришлось рассказывать, что со стыда он более не появился на заводе. С выздоровлением, уехал с молодой женой в Сибирь, в поселок Стрежевой - сегодня это современный, замечательнейший город в Томской области. Устроился помощником бурильщика на буровую вышку, затем, окончив курсы, стал бурильщиком.
   Что поначалу он проживал в вагончике, потом - в "балке" и вскоре получил великолепную квартиру в новом доме, которую впоследствии, с началом перестройки, сразу же приватизировал. Вино с тех пор, как "поплясали на груди", фактически не выпивал; закончил в Стрежевом вечерний техникум, стал мастером по нефтедобыче на вахтовом участке. Лет шесть тому назад был награжден за труд каким-то очень ценным орденом; стал рыбаком-любителем, охотником. Имеет дачу, две машины; на Оби - прекрасный катер "Крым", на юге - маленький красивый домик с виноградником, сравнительно недалеко от моря. Жена руководит каким-то драматическим кружком, имеет свой успешный бизнес, родила ему двух сыновей и дочку. От старшего сына Евгения теперь ждут кроху-внучку.
   Сказал-проинформировал о том, что только этот человек из Стрежевого, зовут его Романом Таракановым, - единственный из всех, с кем было суждено иметь мне дело по ложным случаям, не столь давно от всей души сказал "спасибо" за мое участие в его судьбе! Сказал, что часто вспоминал меня и свой обман. И с ужасом о том, что, не расследуй я доподлинно тот случай, он запросто мог спиться-захиреть от скуки и позора в нашем городишке.
   - Охрана труда - это страшное дело! - вдруг подытожил Николай.
   И рассказал свою историю. Как он однажды, будучи мастером в цехе навивки пружин, имел тяжелый несчастный случай. Одному из его рабочих ампутировало на навивочной машине пальцы на руке, подхватив ее за кисть образовавшейся из проволоки петлей. Как более полгода грозил ему реальный срок за этот случай! Но повезло, что на заводе оказался очень грамотный, принципиальный инженер по охране труда и въедливый, неробкого десятка, с большими связями юрист. Они сумели доказать технической инспекции труда, и далее - суду: вина рабочего, нарушившего нормы безопасности, была все сто процентов; а он, при всем при этом, как молодой специалист, не мог предвидеть и, тем более, предотвратить то нарушение, поскольку в это время находился на планерке в кабинете у начальника участка.
   Спросил, какой второй был институт?
   Был вынужден ответствовать, что профиль - журналистика.
   - Ого! - воскликнул Николай с немалым уважением. - Профессия нерядовая! Требует определенных дарований, знаний и организаторских способностей...
   Пришлось сказать, что некое умение писать немало пригодилось в составлении инструкций, местных нормативов, различного рода планов мероприятий по безопасному ведению работ, различного вида приказов, предписаний, протоколов совещаний, отчетов, пояснительных записок, анализа причин и обстоятельств, произошедших случаев, взятий объяснений по несчастным случаям и мн., мн. др.
   Николай, слегка прищурившись, не глядя на меня, шел молча, в надежде получить мой откровенный, истинный ответ на свой довольно щекотливый, каверзный вопрос.
   Пришлось сказать-прибавить, что оказался, судя по всему, не столь уж одарен, как многие тысячи избранных, преуспевающих, которых ныне называют "профи".
   Николай, по-прежнему, молчал, уставившись на спины сыновей.
   Пришлось аргументировать, что было то "ошибкой юных лет"!..
   Что были времена, когда у нас, на всю Владимирскую область, имелись лишь пара областных газет, форматом в два черно-белого цвета листа для взрослого читательского контингента да малая "Комсомольская искра".
   Что в те, не столь уж давние годы для лиц, заставших "развитый социализм", мне лично даже не мерещилось, что в нашей области когда-то будет областное телевидение!.. Что ныне будет масса областных цветных газет-"толстушек", что неожиданно услышим слово "Интернет", а каналы цифрового телевидения будут исчисляться сотнями!..
   Пришлось пояснять-доказывать, что за каждой самой малой информацией на радио, в печати и на "голубом экране" - люди! Множество (и без меня) талантливых, умных, очень образованных людей!..
   Что порою создается впечатление, что у нас, в России, самой массовой профессий стала журналистика! Далее идут корреспонденты радио и телевидения...
   Пошутил-прибавил, что "об ученых, инженерах, о руководителях отделов, о простых рабочих, создающих блага, ныне стало не слышно совсем".
   С трудом передвигая ноги по тропе, сказал, что "конкуренция" на журналистском поприще вдруг оказалась для меня настолько неожиданной и непосильной, что нечего было даже думать (без протеже, без связей) о чем-то более-менее серьезном при тогдашнем, скрытом в те "доперестроечные време-на" потенциале явно более заметных, настоящих дарований, ввязавшихся в борьбу за более достойные зарплаты! Иначе говоря, не получилось у меня попасть в тогдашний "калачный ряд!.."
   Николай шагал, не проронив ни слова, и, было видно, ждал признаний более глубоких, более серьезных.
   Я сообщил, что, ко всему тому, не мог и не стремился к достижениям каких-то целей с помощью "подсидки" и "локтей". Тем более что по натуре оказался человеком флегматичным. К тому же с юных лет был заражен чарующим речным спокойствием и рыболовной удочкой.
   Что, собственно, не столь уж верилось в свою талантливость!..
   Что совершенно не страдал ни манией известности, ни манией величия. Напротив постоянно опасался этого как тяжкого греха!.. Хотя, - заметил я, - признаться, ныне в этом отношении настало время для меня довольно благодатное!.. Ни "всякой там" цензуры, ни запретных тем!..
   Скорее от неимоверной слабости в ногах, я на секундочку остановился, чтобы смахнуть со лба обильно проступивший пот; сказал-проговорился, что именно в этой связи многие мои работы, в том числе о рыбной ловле, нынче напечатаны, опубликованы, но под псевдонимом, который не хотел бы оглашать. Что имею даже книжку небольших историй.
   - В каких изданиях печатался? - немедля прозвучал настойчивый вопрос.
   Пришлось перечислять газеты: "Рыбак рыбака", "Рыбалка круглый год", "Российская охотничья газета"... Затем - журналы: "Нижегородский рыболов", "Охотник"...
   - И, кстати говоря, - сказал ему, - в небезызвестном вам издании "Охота и рыбалка - ХХI век" был небольшой рассказ с весьма забавными рисунками...
   - Его название? - последовало, словно в приказном порядке.
   Пришлось сказать, что это "Спектакль на заснеженной изворотине"...
   Николай в одно мгновение замедлил шаг, секунд с пяток молчал.
   Затем внимательно, с немалым недоверием смотрел в мои глаза и с радостью, с улыбкой, с умилением воскликнул:
   - Мне хорошо известен ваш псевдоним, дорогой вы мой Александр Андреевич!.. Вот так, признаться, свела нас с вами судьба! Расскажи о том чужие люди - не поверил бы! Больше ваших объяснений мне не нужно, - продолжал он, вдруг весьма волнуясь, неожиданно с чего-то снова покраснев. - Ваш рассказ, как вы на снежной изворотине прикинулись изрядно "пьяненьким", чтоб отпугнуть толпу рыбацкой братии от своего уловистого места, читал не только я, но также все мои друзья, родные и коллеги по работе...
   Мы, слава богу, наконец, остановились. Моя рубаха, майка, кепка подле козырька были от пота мокрыми. Меня аж начинало несколько подташнивать от перегруза и жары. С усталости дрожали ноги, излишне крепко начинало колотиться сердце, временами подступала неприятная одышка.
   Кирилл с Аркадием остановились тоже несколько поодаль, дожидаясь нас.
   - Ведь это исключительно правдивый анекдот о рыбаках! - воскликнул он. - Мы поначалу то и дело ржали, будто жеребцы, едва ли не над каждым словом этого рассказа!
   Сказал, что он писал в редакцию журнала, чтоб сообщили адрес! Хотел прислать мне свой добросердечный отзыв. Но из редакции ответа не пришло, на телефон не позвонили.
   - А фразы... фразы-то какие!.. - не унимался он: - "...Лучше бы сюда не приходить, не видеть... Как бы инфаркт сейчас не случился!.." - цитировал он их дословно. И, видимо, то было искренне, действительно от полноты души и восхищения.
   Он долго жал и тряс мне руку, просил, чтоб "книжечка" была за мной.
   Я обещал. В ответ, смутившись, говорил, что слышу самый лучший, самый лестный отзыв об этой моей работе! Что мне, вне всякого сомнения, приходится испытывать "минуту славы", поистине свой "звездный час".
   При этом Николай мне сообщил, что тоже закончил два ВУЗа. Московский Институт культуры (бывший некогда библиотечным), второй - стоматологии, зубного протезирования. Что нынче сам преподает стоматологию.
   Я отвечал: конечно же, считаю, что второе было более серьезным, более удачным выбором!
   Еще за одним поворотом, на отметке метров ближе к тридцати, "плечо подошвы" стало более просторным, но зато слегка покатым к свалу. Теперь уж и громадные деревья, которые в обилии произрастали в котловине Кручи, казались глубоко внизу. Крупный серый ястреб и четыре белых чайки, распластавши крылья, кружили внизу под нами над их вершинами. Мальчишки сразу же обробли, встали, не решаясь подниматься выше. И хотя тропа-дорожка в этом месте все еще была весьма широкой, в меру плоской, совершенно безопасной, я рассказал и показал и им, и Николаю, что при каждом нашем следующем шаге нужно в сторону наклона упираться в землю посохом, держа его перед собой обеими руками несколько наискосок. При этом нужно будет двигаться на расстоянии не более двух метров друг от друга (желательно "шаг в шаг"), чтоб, в случае необходимости, незамедлительно прийти на помощь, либо оказать моральную поддержку лицам, не уверенным в своих возможностях, не успевшим приспособиться к приличной высоте. Сказал, что можно также зацепляться крюком посоха за ближние стволы кустов орешника на правом скосе Кручи, чтобы постоять, полюбоваться жутковатой красотою котловины.
   Предупредил, что, если у кого-то вдруг начнется легкое недомогание, начнет кружиться голова, чтоб сразу... осторожно... опуститься на колени, встать на четвереньки либо сесть на зад, спиной к орешнику.
   Предупредил, что этих неудобных положений никому из них конфузиться ни в коем случае нельзя, поскольку те же действия, как таковые, прописаны во всех инструкциях и правилах по безопасности работ на высоте.
   Наконец, преодолевши робость, мальчишки, опираясь палками о землю, осторожно пошагали далее. Николай сказал, что он "изрядно занемог и совершенно выбился из сил", что "ему немного жутковато" и, похоже, не на шутку начинает "беспокоить сердце". Что я был "тысячу раз прав, предупреждая об опасности и трудности пути!" Что зря не слушался моих предупреждений, что "ноги его дрожат" и "как бы невзначай не подвели". Что он - не прочь бы возвратиться к перевозу и утром сходить на Кручу с кем-то из стариков. Но, однако же, не торопясь, с великой осторожностью, пошел-пошел за ними следом, велел им, чтобы "не спешили, дожидались нас, не превышали допустимую по нормам безопасности дистанцию".
   Я отвечал, что сам "не на своих ногах"!..
   Что тоже выдохся до "звона в голове", до "зайчиков в глазах", хоть "падай ниц" и продолжай дальнейший путь "ползком на животе"! Что взмок-вспотел, как будто искупался в киселе. Что легкие спортивные штаны под брюками и майку под рубахою, наверно, нужно будет выжимать! Что их придется, видимо, снимать, сушить.
   Сказал: о "возвращении назад" теперь не может быть и речи, поскольку остается меньше четверти пути. По времени - не более пяти-шести минут. К тому же - вниз спускаться лицам, непривычным к высоте, значительно сложнее и опаснее, чем подниматься по склону.
   Еще за поворотом, на отметке метров тридцати пяти, ширина уступа резко поубавилась и была теперь не более полутора-двух метров. Но далее - без скоса, лишь несколько покруче "забирала вверх". Ни ястреба, ни чаек, ни вершин деревьев в котловине с тропы было уже не видно.
   Совершенно выбившись из сил и намереваясь вот-вот сесть-"упасть" на землю, полежать (хотя бы пять минут!), я сказал, что следующий выступ "наш". Что там подъем значительно положе, но сантиметров на пятнадцать-двадцать уже этого. Что тропа его выводит непосредственно на Кручу, лишь на самом выходе она довольно крутовата. Но там, на свале, на участке наибольшей крутизны, вне всякого сомнения, стали взрослыми кусты ольшаника, березняка... Что, в случае необходимости, мы сможем за них держаться.
   С теми же словами я начал про себя отсчитывать шаги, приняв решение, что "сяду-упаду" на двадцать первом.
   Но, к своему немалому самодовольствию, решился еще на один "двадцатник"... И вот он, наконец, наш долгожданный выступ! За ним, тропа наверх, на выход!..
   Первым "пал на ней", встал на колени Кирилл, шагавший впереди. Он бросил в сторонку свой посох, чтоб больше не мешал ему, и, не сказав нам никому ни слова, пополз-подался далее на четвереньках. За ним - не медля ни секунды, присел, оперся на руки Аркадий. Не задержал последовать примеру сыновей и Николай...
   Вот когда я искренне жалел о том, что мой старинный, но исключительной надежности мобильник "SIEMENS-А55" без функций "видео" и фото!.. Был бы, вне сомнений, презабавный "классный" снимок либо уникальнейший сюжет, достойный разом всех газет, журналов и программ на телевидении!
   Теперь я даже не имел сомнений, что обязательно во что бы то ни стало поднимусь на гору "на своих ногах" и наверху не упаду, чтоб отдышаться, чтоб полежать немного на земле. С посохом в руке, с суровым торжеством в душе я взбирался за ними следом и ощущал свою персону в роли мудрого "старца-пастыря", ведущего горной тропою трех робких "заблудившихся" овец.
   При этом на самом верху, на самом опасном участке нас ждал приятный сюрприз. Кусты ольшаника, березняка на свале, давно уж стали деревцами!.. На их стволах имелись (были приколочены гвоздями) поручни из крепких жердей осины. А на тропе - подкопаны ступеньки для безопасного спуска вниз. По-видимому, это было сделано Юрасом. Пожалуй, больше некому. Да, собственно, и незачем.
   Выбравшись наверх, "мои овечки" тотчас же попадали на землю. Точнее - словно на перину, на бурьян по сторонам тропы. Я же в гордом одиночестве, не в силах более произнести ни слова стоял средь них столбом, руками опершись на посох.
   Мы отдыхали около пяти минут, пока я не сказал, что "время - деньги!.." Что нужно идти к обрывам, покамест солнце не спустилось ниже, за лесные полосы, что между краем Кручи и когда-то бывшими полями, помнится, с подсолнухом, овсом, капустой, кукурузой, свеклой, горохом, и не прикрыло тенью пойму и другую сторону реки.
   Спустя еще минуты три или четыре мы, наконец-то, были на обрывах Кручи, на тамошнем местечке отдыха - со столиком, со стульями из пней, с мангалом...
   Мальчишки тотчас же обступили "пушку". Обходя ее кругами, принялись фотографировать.
   Николай (весьма опасно) вышел к краю Кручи с оползнем внизу. Созерцая заворожено реку, довольно продолжительно молчал.
   - Да-а!.. Картина впечатляет! Какая-то неизъяснимая загадка в ней определенно есть! - сказал-воскликнул он в немалом восхищении.
   - Здесь, с этой верхотуры, сыграть бы что-нибудь достойное на саксофоне! - прибавил я.
  
   Потом мы, всей компанией, направились к поросшему кустами ежевики, будто насыпному (в форме перевернутого кверху днищем таза) холмику, чтоб посмотреть на Оку. Я вновь предупредил, что дама открывается не всем и каждому!..
   Сказал, что мне не приходилось видеть ни прищура глаз, ни выражения ее лица, хотя немало очевидцев уверяют, что различают даже взгляд, улыбку девицы. И этим людям основания "не верить" нет. Что четверо из них живут в Окшёве, - кивнул я в сторону села. Что мог бы сообщить их имена, подробно рассказать, как их найти, договориться с ними, вывести на откровенность.
   Предупредил, что я, в любом из случаев, смогу узнать, "открылась ли Ока кому-то из них троих". Достаточно задать "узревшему ее" всего один-единственный довольно простенький вопрос.
   Увидев холмик, Николай сказал, что он, похоже, рукотворный, напоминает маленький курган. Но если соразмерной ямы близко в округе нет, значит - земля привозная.
   Я сказал, что с холмика мы Оку не увидим, но на обрыве Кручи, от него на удалении пятидесяти трех шагов, есть место-пятачок в сплошном кустарнике, которое с чего-то вдруг не зарастает. Не зарастает и подход к нему. Но самое забавное - не достают до этого местечка оползни!.. На памяти моей их было аж четыре. Один - длиной без малого полкилометра.
   Я сообщил, что "пятачок" довольно тесноват, на выходе весьма опасен. Идти к нему необходимо осторожно, не спеша, внимательно глядя под ноги. Вдруг оползень прокрался и сюда, и, есть надежда, мы заблаговременно увидим трещину!..
   Но вместе тем, решив не доверять своей "тургруппе", отправился по тропке первым.
   В пути по ней сказал-предостерег, что в свою бытность к одной из тамошних берез был крепко-накрепко привязан шнур с петлей, которым страховались и другие экскурсанты, непривычные к приличной высоте. Что этот шнур, весьма возможно, там же.
   Предупредил-поведал, что был довольно нестандартный, странный случай! Одного пьяненького мужика, решившего "взглянуть" на Оку с пятачка, неведомою силою вдруг повело к обрыву!.. Он сразу протрезвел, успел схватить за крепкий куст рябинника и более пяти минут дурным от страха голосом на всю Оку кричал друзьям-приятелям, чтоб помогли спастись. Когда те прибежали, обступили бедолагу со сторон обрыва, то долго пребывали в шоке и немалом замешательстве!.. У него не разжимались "ставшие будто стальными" пальцы, державшие мертвою хваткою ствол куста. Тогда-то и догадались привязать автомобильный шнур к стволу молодой березы. Лишь только после этой "блокировки" пальцы его постепенно "отошли"-рассла-бились, отпустили куст.
   Но вот был нами пройден и этот, пожалуй, самый трудный для меня участок.
   Мы, наконец-то, подошли к березе; она заметно выросла, стала взрослым, на удивление красивым деревом с ветвями почти до самой земли.
   На ее стволе мы обнаружили аж целых три сиреневого цвета шнура с нужным овалом петель! Они зачем-то были перевиты в общую, довольно интересную косичку. И, чтоб косичка не валялась на земле, она была наброшена на пару сучьев небольшой рябины, возросшей средь невысоких темноватых кустиков (уж не крушины ли: не обратил внимания!) вблизи от пятачка.
   Увидев петли, Николай испуганно сказал, что он давно уже не сомневается в правдивости поведанной ему истории об Оке! Что здесь, особенно близ "пятачка", он сердцем и душой почувствовал существование определенной аномалии, таящейся в районе Кручи! Что контур женщины, рисуемый по осени природой на здешнем участке реки, вне всякого сомнения, имеет место быть! Но он при этом опасается, что Ока не откроется ему! А это было б для его немало суеверной, впечатлительной натуры весьма досадным, даже пуга-ющим фактором.
   Я вынужден был согласиться с этим доводом, однако выразил сомненье в том, что "находиться около воды - и не напиться!..", по-моему, не менее досадно и обидно!
   Все вчетвером, мы некие секунды старались-силились понять, зачем кому-то было столь необходимо сплетать из петель косичку? И лично я предположил: "сие" является не очень-то разумным делом какого-нибудь бездельника с довольно примитивным юмором либо недалекого умом озорника. Пообещал, при случае, поспрашивать о том у местных жителей, а также у друзей-приятелей из Меленок, рыбачащих в здешних краях. Быть может, кому-то из них известно, "что" здесь "к чему?"
   Впрочем, какая нам, собственно, разница!.. - осенила в те же самые секунды замечательная мысль. - Одна петля на шнуре или их десяток на косичке? Не расплетать же ее, однако!.. Главное - по нормативам безопасности при исполнении работ на высоте, нам было нужно иметь надежный страховочный пояс и прочную, нужной длины веревку!..
   Еще через минуту или же, быть может, через две опекаемая мною "троица", прилагая максимум их общего усилия, взялась за испытания на прочность каждой из петель в отдельности, а затем и косички в целом. Мне же - видимо с невероятнейшей усталости - отчего-то представлялось-чудилось, что эти люди, в лице довольно зрелого (уже в годах!) мужчины и двух похожих на него обличьем темно-рыжеватых юношей, таким вот совершенно бесполезным способом взялись свалить весьма неслабую березу, которая им явно не по силам и не по зубам.
   А спустя еще минуту-полторы братья, опоясавшись петлями, делали "их сэлфи". Говоря иначе, "фоткали" себя до пояса своими телефонами-"смарт-фонами", находясь примерно метрах в трех от края пятачка на весьма-весьма приличной высоте.
   Дальше для меня настало время наиболее, как ныне говорят, "волнительных" минут. Все ближе, ближе подступал момент сродни довольно строгому, довольно трудному экзамену.
   Я указал им (всем троим) аж целый ряд ориентиров на той стороне реки и "нашей" за затоном пойме, где нужно было различить картинку молодой, довольно стройной женщины. Основными были (слева) дуб-громадина в лесу на мрачной серой стене Житковского яра, неподалеку от пологого, слегка горбатого бугра; справа - разница оттенков ярко-желтых рощ (дубовой и ольховой) на месте выхода в Оку Житковского истока. Ближе к нам - цепочка крохотных озер в сплошном кустарнике и две баклуши на лугах, неподалеку от песчаной полосы реки с наружной стороны косы затона, уходящей в даль за поворот, к пескам, которые за дальним яром. (Там сорок с лишним лет тому назад на первой же своей рыбалке я умудрился выудить двух крупных голавлей.) А еще немножко ближе к нашей стороне - острие хвоста "чудовища" в затоне под прозрачной, но уже прикрытой тенью Кручи и почти невидимой над "Островом" водой.
   Реакция в ответ - полнейшее молчание всех их троих, хотя их пристальные взгляды были устремлены в нужном направлении и выражали искренность, немалый интерес, их неподдельное желание увидеть нечто необычное.
   Еще через какие-то секунды их общее молчанье начало жутковато копиться. Словно стало прессоваться предо мною в неприятный, тягостный комок... и я, не выдержав сего воздействия, воскликнул:
   - Неужели, вы не видите ее? Она же перед вами, словно на ладони! - указал рукой им на изгиб реки. - Мне даже кажется, действительно, картинка стала более отчетливой, контрастной, будто прошла реставрацию!
   В ответ, спустя еще, пожалуй, целых полминуты, услышал снова чей-то грустный, безнадежный вздох. Пожалуй, что от Николая...
   - Не, мужики, так дело не пойдет! Мне кажется, что вы заранее настроились на недоверие ко мне, и потому у вас не получается ее определить в пейзаже! Мы не уйдем отсюда, пока вы не увидите ее!.. - начали сдавать мои нервишки, и я им посоветовал: - Давайте пробуйте представить те озерца, что в кустарнике, в виде ожерелья Оки, а две баклуши на песке и на лугу, немного выше по реке, ее сережками!..
   И вновь нависли долгие секунды их молчания. И вновь услышал было тяжкий, удрученный вздох, как вдруг Аркадий, глядя в направлении реки, чуть слышно, с оторопью, произнес:
   - Дядя Александр, я, кажется, стал различать ее. Вижу грудь, лицо и руки. А вот и талия!..
   - Увидел? Начал различать? Ну, наконец-то!.. А что она там делает?
   - Она сидит. Почти лежит на пляже, опершись на руку, и смотрит в сторону чудовища, что на затоне.
   - Как!.. Ты видишь ее глаза? - с испугом, воскликнул я. - Да где же, где же они, в конце-то концов?!
   - Как лежит? Я полагал, она стоит! - засуетился Николай, схватившись за свободную петлю.
   - Начал различать и я, - сказал Кирилл.
   - А ты?.. Ты видишь ее глаза?..
   Я поспешил надеть очки и смотрел сквозь них.
   В ответ Кирилл кивнул.
   Однако это... для меня, вне всякого сомнения, уже из области фантастики!.. - вконец обескураженный, признался я. - А нос?.. Улыбка на ее губах имеются?
   - А-а!.. А-а, матушка моя! Ах, бабки-прабабки мои!.. - вдруг начал шептать-причитать Николай. - "Не может этого быть, поскольку не может быть никогда!" - цитировал он из "Письма к ученому соседу" А.П.Чехова вечные слова Василия Семи-Булатова. - Не увидь воочию сам лично, ни за что не поверил бы!..
   И далее - в неизъяснимо тихом обжигающем восторге, уставясь округленными глазами в направлении реки, понес такую чушь и околесицу про неких "мракобесов" на работе, про своего давно уж лысого, как гриб, "занудного", настырного, вечно "с хмурой недовольной миной" его перестарка-деда, что было совершенно неожиданным услышать от него.
   Затем, усиливши свой голос до обычных интонаций, с какою-то взрывною страстностью, но вместе с тем без злобы, без обиды на кого-то из своих соратников-коллег в их производстве, наверное, не менее минуты крыл их утонченно, складно, слаженно, с нарастающей все более тональностью и уникальной языковой вязью (можно утверждать, едва ль не в стихотворной форме), крепкой, выверенной, яркой и при этом - как ни удивительно, ни странно! - совершенно безобидной бранью.
   - Она с глазами, с носом?.. - решил, на всякий случай, полюбопытствовать и у него.
   И хотя они потом с минуту или две наперебой, указывая пальцами, старались выдать мне довольно четкие ориентиры их расположения в "картинке" (что, вне сомнений, вызывало веру в их желание помочь), мне так и не пришлось увидеть-различить ни глаз ее, ни носа, ни ее улыбки.
   "Что ж, Ока открывается не всем и каждому!.." - пришлось сказать, смирившись с обстоятельством.
  
   Наверное, читатель может для себя вообразить-представить мой тяжелейший путь обратно на реку по той же трижды и еще раз трижды!.. проклятой тропе окшёвской Кручи!..
   По ней "досталось" мне идти-спускаться в первый и - торжественно всем заявляю! - в последний раз!.. К тому же удрученному весьма пугающим и неприятным обстоятельством не показавшейся мне Оки.
   Уже на первом повороте (благо подобрал еще один из посохов, и, пользуясь двумя как костылями) остановился-постоял секунд, примерно, двадцать-двадцать пять, чтоб малость отдохнуть, восстановить дыхание.
   На втором - секунд, пожалуй, тридцать либо сорок! При этом так и не решился сесть (немного посидеть), боясь, что не смогу подняться на ноги.
   На третьем - теперь уж безобидном, безопасном - неожиданно для самого себя, в порыве грустных дум и тяжких чувств встал-опустился на колени...
   И видимо, в отчаянье, с немалой верою, с надеждою на некое успокоение в душе и мыслях, пожалуй даже со слезами на глазах, наверное, с минуту или полторы испрашивал у Господа и Богородицы прощения за свой (до ужаса, до леденящей душу жути) столь скверный, столь изуверский поступок в отношении к Ларисе Габиной - самой, вне всяких сомнений, мною желанной девушки.
   Затем, немного отдохнув, поднявшись на ноги, с молитвой, путаясь в словах и выражениях, просил для давних моих знакомых: Светланы, Василисы (если та еще жива), Екатерины, проживающей, наверное, в Москве, школьницы Наташи, фельдшера Полины, Зинаиды-продавщицы из поселка... (если тот, однако, не сгорел во время памятных лесных пожаров в середине августа в начале трудных 90-х), а также персонально для Ларисы - неизвестно, где и с кем сегодня обитающей, - их здравия и благоденствия!
  
   В тот вечер я старался-удил спиннингом почти до темноты. Пробовал ловить в режиме частых колебаний, в режиме - плавных, так называемых, "замедленных" протяжек. Пробовал и "ступенями", и "впрямую" с малою "отмашкою по сторонам", как это делал Николай. Пробовал придуманными мной в былые времена "подбросками" приманки от дна, неспешным "волочением" ее по дну и даже методом "ступенчатого сброса" - отпускания приманки по течению реки. Поклевок не было ни возле "перевоза", ни вблизи коряжин на "Пустой", ни около Шумного свала напротив рябин.
   Один раз показалось, будто придержало виброхвост! Но, видимо, было зацепом за дно. Возможно, за какой-то мелкий кустик. Либо приманка прошлась по тине.
   Тем вечером, вне всякого сомнения, я мог возвратиться домой "голяком": иначе говоря - без рыбы!.. Благо перед самой темнотой успел проплыть с отвесной удочкой, и на участке около "подковки малой" поднял двух бершей (они как судаки, но без клыков), примерно по килу, и жереха - почти на полтора.
  
   Э п и л о г
  
   Серый вид асфальтной полосы, летящей под колеса нашего "NISSANа", давно уж примелькался, становился утомительным, безынтересным. Уже не привлекал к себе внимания и почерневший (без единого листочка) лес, стремительно сопровождающий шоссе неподалеку от обочин. Угрюмыми казались и поросшие высокой, будто поржавевшею, травой равнинные пространства (с синеющими дальними лесами, с избенками убогих деревень), бывшие когда-то пахотными площадями не только сельских поселений, но даже многих городов, имевших на окраинах свои сельскохозяйственные предприятия. И хотя в салоне нашей легковой машины не был слышен даже гул ее мотора, всегда внезапный постоянный шум "вагонов"-фур и прочих средств передвижения, что были несколько полегче, изрядно надоел и даже усыплял своею нескончаемой периодичностью. Лишь временами радовали глаз какою-то их личной, сокровенной тайной мелкие овражки, речки, ручейки, мелькавшие внизу под нами за перилами мостов, да редкие пруды, озерца, неторопливо проплывавшие поодаль за обочиной шоссе. Удовлетворяло чувства так же то, что в некоторых селах, деревеньках, прилегающих к шоссе, особенно поближе к городам, все больше, больше появлялось дорогих, красивых, с гаражами и теплицами, с узорчатыми створками ворот и палисадами домов, по-моему, ничуть не хуже, чем у европейцев - если не получше.
   С немалым уважением и тихой радостью в душе воспринял вид пяти или шести добротно вспаханных полей на ряде площадей неподалеку от Владимира и там же - комплекс сине-голубых строений, похожих на доперестроечные скотные дворы. А сразу за Владимиром весьма немало впечатляло введенное в эксплуатацию великолепное шоссе (по направлению к Москве) с фонарными столбами для освещения пути в ночное время.
   Была уже последняя декада ноября, но снег не выпадал. Дождей уж тоже не было недели полторы; лишь легкие морозцы (один, два градуса) прокрадывались темными ночами к центральным областям России и к Подмосковью в частности. А днем, как правило, с небес светило затуманенное солнце: температура воздуха порою поднималась градусов до трех, до четырех и даже до пяти.
   Об этой относительной комфортности предзимья мы с Игорем Квасновым, водителем автомашины, обговорили уже давно, еще на выезде из Меленок. Затем минут пятнадцать рассуждали о событиях в стране и мире и даже обсудили мнения о том, что миром правят совершенно неизвестные и непонятные нам силы "весьма неслабого" уровня. Что лично нам, обычным гражданам как представителям простых народных масс, нет совершенно никакой возможности влиять на ход событий ни в нашей отдельно взятой стране, ни "по миру" в целом! А посему мы, рядовые обитатели планеты под названием Земля, не можем нести ответственность за всевозможный негатив, творящийся на ней повсюду, поскольку истинный его источник изначально нашим обществом невидим, непонятен и, выходит дело, что неведом, недоступен и неустраним.
   Ехать с Игорем было всегда удовольствие. С ним можно было быть спокойным в вопросах безопасности передвижения как по скоростным участкам магистралей, так и по московским повседневным "пробкам". Он даже дважды выигрывал конкурс шоферского мастерства в районе, в области. А в окружных соревнованиях - причем на разных видах автотранспорта - занял третье призовое место.
   Он был немногословен и всегда спокоен, не донимал пустой "никчемной" болтовней. Обычно мчался под классическую музыку в приемнике. Он был уже давно женат, имел детей, почти не выпивал... и не рыбачил, кроме как однажды в жизни волокушей. "В отношении рыбалки" с ним было, в общем-то, неинтересно, и дремота едва ль не поминутно вновь и вновь овладевала мной. Но ехал я, дивясь поездке, в исключительно приятном настроении, с улыбкою, со светлой тихою печалью на душе, хотя моя командировка, по обыкновению, опять-таки касалась неприятностей!.. Точнее - небольшого ДТП с одной из наших заводских автомашин. Причем при "этом случае", по счастью, не был даже никто травмирован, если не учитывать царапину руки, ушиб колена да синяка под глазом у кого-то из "чужих", не наших.
   Мне нужно было лишь скорее получить-истребовать все копии материалов по расследованию ДТП в пос. Ерино в ГИБДД одного из районных центров Подмосковья. Чтоб у предприятия-ответчика за происшествие не появилось намерений исказить причинно-следственные показания не в нашу поль-зу по возмещению ущерба нашей (пострадавшей) стороне за ремонт заводской "ГАЗели". Но самым удивительным и странным при всем при этом оказалось то, что этот населенный пункт был расположен всего-то в сорока шести километрах (примерно час езды туда и обратно) от Подольска, где со своим рыжеватым семейством жил-поживал Николай - недавний мой напарник по рыбалке.
   С того незабываемого дня он для души моей стал образцом недосягаемого мастерства по рыбной ловле, добрым (оказалось, удочка его была довольно дорогущей), искренним, простым и замечательным товарищем, одним из самых интересных и всегда желанных из числа моих знакомых и друзей.
   Еще с утра, на выезде, мы сговорились с Игорем, что с выполнением необходимой нам работы в ГИБДД, мы обязательно "нагрянем" повидать его, взглянуть, как он живет, чем занимается в своем Подольске. В нем, кстати говоря, поведал-сообщил ему: я тридцать с лишним лет тому назад забросил в водоем монетку.
   Быть может, в случае удачных обстоятельств, мы даже заночуем у него, чем сможем увеличить вдвое наши "суточные деньги" за эту нашу командировку.
  
   Я рассказал ему о том моем рыбацком дне. Как познакомились, сдружились, как получил уроки мастерства по ловле крупных рыб, как поднимались вместе с ним на Кручу по "трижды проклятой" тропе, чтобы увидеть Оку.
   Сказал, что разгадал секрет его столь впечатляющей рыбалки...
   Но получилось это, следует считать, случайно, спустя недели полторы, во время очень неплохого клева на "дергушку", когда уж перестал надеяться и начал убеждать себя, что был тот день, наверное, видением, каким-то непонятным, нереальным сном.
   Причем, все оказалось просто!..
   Предупредил его, чтобы "секрет" был строго между нами.
   И рассказал, что когда во время моей "последней" заключительной проводки Николаевской приманки уже решил заканчивать свое пустое "бестолковое" занятие (тем более - крупняк давно уж мог куда-нибудь уйти от здешних мест!), когда уже со вздохом, с грустною печалью вспомнил бесполезность своей "лёжки" под кустом шиповника в березняке над склоном берега, а на воде вблизи, буквально подле окуляров моего бинокля наблюдал фигуру Николая в лодке, вдруг мысленно воспроизвел ту глупенькую "песенку", что ненароком сочинил тогда, в момент той самой "приснопамятной" моей весьма позорной слежки!..
   "Та-ра-та, ра-та-та, бара-тара-бар-чита... Та-ра-та, ра-та-та, бара-тара-бар-чита!.." - зазвучала в мыслях "тарабарщина" ее мелодии.
   И удивительное дело!.. Рука сама собой "пошла выплясывать" в довольно странной, непонятной ритмике, и - тотчас же удар-поклевка судака (без малого пяти с половиной килограммов!) была буквально тою же секундою!
   В тот день, вдобавок к судаку, я с тою же "игрой" подсек и выудил сома на восемь девятьсот и щуку, почитай, на девять.
   Еще дня через два, приехав, можно считать, на вечер, поддел и поднял в лодку голавля на три шестьсот, сазана на четыре триста, двух судаков почти по пять четыреста...
   Вот так я, упрятав спиннинг, показал их Олегу с Викой!.. А затем - и Маше с Виктором!..
   Еще на следующий день, с утра, подсек двух щук!.. Одна из них тянула на одиннадцать. Трех судаков - опять почти по пять, и окуня на два семьсот!..
   А пару дней спустя - как раз была суббота - глазам не верилось!..
   На "перевозе" было больше тридцати машин... Не менее полсотни лодок-"пузырей" (проинформировал его, что называю так резиновые лодки с рыбаками на плаву) "гуляло"-плавало повсюду общим сплошняком от "Острова" до "шумного"... и все с "дергушками"!
   Со мною многие с чего-то вдруг почтительно здоровались. При этом - рыба на "отвеску" в ту субботу не ловилась вообще. Возможно, было изменение давления в погоде.
   Сообщил о том, что слишком крупных рыб брать-покупать никто не имел желания, предпочитали особей помельче, весом до трех-четырех килограммов. Рестораны, было, брали с радостью, с "великим удовольствием", но с оформлением договоров о купле-продаже для приложения к налоговым отчетностям. Благо был не полностью загружен рыбой наш домашний морозильник, а у родни - свободны холодильники.
   Мне нужно было рассказать-поведать Николаю, что тайна его раскрыта. Что даже найдена еще одна не столь уж сложная рифмовка-тарабарщина с довольно эффективною приманкой щук и судака!
   Что разузнал все относительно "косички с петлями", привязанной к стволу березы. То, оказалось, было делом рук Юраса. Каждая петля в отдельности смотрелась на суку большого дерева уж слишком мрачновато. А в косичке - даже несколько смешно, потешно! Все оказалось умненько, толково и весьма достойно. Воистину, не зная мотивации, не следует судить о чем-то в негативном отношении!
   Сказать ему, что после нашего турне на Кручу, мне той же ночью снился странный, возможно, пророческий, сон. Он держался за "косичку" на березе и, о чем-то говоря, показывал мне пальцем в сторону реки. Я старательно присматривался в направлении его руки и постепенно начал различать лик Оки!.. При этом хорошо запомнились все нужные для наблюдения ориентиры. Я видел ее брови, грустные красивые глаза. Мне остается лишь удостовериться о том в реальности.
   Но о дальнейшем нужно было непременно умолчать. Ее лицо напоминало мне то Свету, то Наташу, то Полину с Зинаидой, то Ларису с красным цветком на кофточке, то Екатерину с золотым кулоном на груди. Однако несравнимо чаще, ярче их, с чего-то вдруг мне представлялась мать Ларисы Габиной!.. И почему-то обязательно в очках! Не знаю уж, к добру ли это или не к добру? И каждой я старался доказать, что не имел намерений обидеть никого из них!
   Наряду с документаций "по случаю", я вез в своем слегка потертом, но довольно видном "дипломате" фляжку с полюбившейся ему "вишневкою" и книжку моих историй о рыбной ловле, заботливо уложенную в файлик. В ней, сразу же под титульным листом - обещанный ему рецепт изготовления не только крепкой "огненной воды" красиво-алого окраса, но также приятного цвета "лимоновки".
   На удивление, в ГИБДД нам выдали необходимую документацию довольно быстро, и уже в 14 часов мы были на центральных улицах Подольска. Их, обновленные, с обилием красивейших реклам, я узнавал с трудом. Но площадь героев-курсантов, бывшее военное училище и памятник в их честь остались теми же и были хорошо ухожены. На месте оставался и киоск, где, помнится, приобретал когда-то папиросы "Беломорканал". Однако новый, современный, более красивый и просторный... с пугающим плакатом о вреде курения.
   Как оказалось, улицу им. Кудряшова мы разыскали не сразу. Она тянулась по самой окраине города, в тихом, живописнейшем местечке с кирпичными, порою двухэтажными (наверное, до революции семнадцатого года они считались лучшими и богатейшими) домишками, и многие из них с резными ставнями. Длинное, узкое озеро - метров до ста шириной - опоясывало подступ к ним со стороны великолепного, наверное, столетнего березового леса. Но что касалось дома N8 - случилась маленькая, странная заминка. У поворота за угол, где, по расчетам, должен находиться нужный нам объект прибытия, был установлен знак "кирпич" - проезд... вдруг оказался запрещенным.
   Недолго думая, мы развернулись - благо улица была весьма просторной - объехали три стороны строений "вкруговую", вышли к нужному нам кварталу теперь уже с его обратной, левой стороны. Но, к нашему немалому недоумению, там тоже красовался знак, не допускающий проезд налево!..
   На всякий случай прихвативши "дипломат", пришлось мне выбираться из машины, чтоб разузнать-разведать, "в чем тут дело?", пройтись-добраться до нужного нам дома, как говорится, "на своих двоих". Игорь решил отдохнуть-остаться в машине, чтобы какие-нибудь "шалопаи" не прокололи ему колесо.
   Я повернул за угол - и даже был смущен безлюдьем, тишиной, пустынным видом квартала.
   Строений было не видать. Передо мной тянулся серый, темно-золо-тистого оттенка, кованый, с литыми стойками и пиками забор, с калиткою, со створками ворот, похожими на изумительные кружева. На правом мраморном столбе калитки был ярко-синий трафарет - ул. Кудряшова, 9. И действительно, за голубыми елями и рослым можжевельником неподалеку от забора проглядывал роскошный белый особняк с довольно необычной, в форме высоких покатых арок, темно-коричневой крышей. Довольно большая площадка, как тротуар тянувшаяся вдоль забора, была под плиткой.
   Дом N8 был тоже за деревьями, но более напоминал дворец красивого сиреневого цвета. Мне показалось, что его колонны были изготовлены из малахита. Над крыльцом, по углам на крыше, над ее великолепнейшим карнизом красовались небольшие башенки. Ими и чем-то еще дом N8 напоминал наш Меленковский Государственный сбербанк - одно из самых лучших зданий в городе. Но был объемнее и несравнимо краше. По красоте, пожалуй, ничего подобного пока мне видеть еще не доводилось. Забор - примерно такой же, как и у соседа; лишь чуточку, возможно, были интересней кружева да массивные столбы ворот напоминали розоватый перламутр.
   - Вы ищите нужный вам адрес, или вам в этот дом по делу? - вдруг раздался из решетки на столбе приятный дружелюбный голос; я сразу же сообразил - за мной, по-видимому, наблюдают скрытой камерой.
   - Николай Заломов... Я правильно сюда попал? - ответил растерявшись, глядя на решетку.
   - Да. Николай Захарыч проживает здесь, - по-доброму отозвался голос, и столь же дружелюбно продолжал: - Как вас зовут, откуда вы?
   - Александр Дневной... из городишка Меленки Владимирской области.
   - Цель вашего визита?
   - Да, в общем-то, в друзьях!.. На рыбной ловле, на Оке в начале сентября мы познакомились, сдружились.
   - Не с вами они поднимались на Кручу по узкой, опасной тропе?
   - Было и такое.
   - А правда ли, там, на речном пейзаже, можно увидеть девку?
   - Правда. Но она не каждому открывается.
   - Вы на машине?
   - У нас "Ниссан"...
   - Подъезжайте сюда к воротам, я их открою. Николай Захарович будет рад вас видеть. Он приедет минут через тридцать, сорок. Ему о вас сообщить?
   Какие-то секунды я был в немалом замешательстве, не знал, что нужно было отвечать. Но уже еще через мгновение, довольно бодренько, с "великим сожалением", сказал-воскликнул, что заехал ровным счетом на одну минуту, чтоб пожать ему руку да поздороваться, что тороплюсь, что нахожусь в командировке, и ждать мне никак нельзя. А посему имею лишь возможность опустить в его почтовый ящик книжку моих историй. Сказал, что под ее обложкою обещанный ему рецепт "вишневочки". Просил не позабыть сказать ему, что разгадал "секрет его руки". Но совершенно невзначай, случайно! Что рыба паслась под Кручей, действительно, в пределах месяца. Просил передать мой сердечный привет, пожелание ему здоровья, всевозможных благ.
   Голос из решетки начал было уговаривать остаться и, вне сомнения, просил об этом искренне, весьма участливо, учтиво и с немалым сожалением.
  
   Садясь в машину, я Игорю сказал, что Николай, как мы, в командировке, что сообщили: будет только завтра к вечеру. Что книжку сунул в их почтовый ящик. И передал через какую-то бабулю во дворе ему и младшим сыновьям привет.
   Сказал-прибавил, что дом его весьма приличный. Во всяком случае солиднее всех тех, какие сохранились в здешнем околотке города.
   Обратный путь мне был неинтересен. В пути я преимущественно спал.
  
   Сентябрь, 2016г.
   А.Дневной
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   227
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"