Шатай Георгий Анатольевич : другие произведения.

Ветер восточный (часть 3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  [актуальную версию со сносками и прочая см. на сайте автор.тудей]
  
  Часть 3
  
  - А ну, расступись, - послышался за спиной Ивара подпрыгивающий голос лекаря Безиана. - Расходитесь отсюда, не на что тут глазеть! - Безиан краем глаза заметил Ивара и холодно кивнул ему, не то отстраненно, не то примирительно.
  Подойдя к лежавшему на песке матросу, лекарь сбросил с плеча сумку, опустился на колени, наскоро прочел молитву и принялся внимательно рассматривать лиловый бубон. Начавшие расходиться зеваки понемногу стали вновь собираться вокруг потерявшего сознание матроса и склонившегося над ним бенедиктинца.
  - Что с ним, брат Безиан? - не выдержал, наконец, один из собравшихся, молодой горожанин в старой соломенной шляпе. - Ты будешь делать кровопускание? Или мы ждем напрасно?
  Безиан по-прежнему молча изучал больного, не обращая внимания на выкрики и вопросы.
  - Что у него с шеей, брат Безиан? - не унимался любопытный горожанин. - Это яд?
  - Боюсь, что да, - вымолвил, поднимаясь с колен, лекарь. - Сие вздутие по-ученому именуется апостема. Также известная как таун, фумата, турфитурус, бумахила или бубус; в простонародье же зовется карбункул або бубон.
  - Лично я назвал бы ее чертовой шишкой, - хмыкнул горожанин в соломенной шляпе. - И какая, ко псам, разница, как она называется? Может ли вылечить ее твоя медицина?
  - Хм... Великий мастер Авиценна писал, что бубоны бывают трех видов: красные, желтые и черноватые. Самые неопасные из них - красные, затем идут желтые. От черноватых же бубонов не спасается никто, - развел руками Безиан.
  - Но откуда он взялся? Кто-то отравил этого горемыку? - продолжал допытываться горожанин.
  - Очень часто черные бубоны появляются в местностях, пораженных мором, - немного подумав, ответил Безиан. - Мир наш, как учили древние, есть единое целое, переживающее свои расцветы и кризы. Когда мир заболевает, все его части ощущают на себе эту болезнь: воздушное вместилище, внутренности земные, течение времен года, растения, животные, люди. А землетрясения, наводнения, засухи, звездопады, скотьи и людьи моры суть лишь различные симптомы той болезни, что поражает мир в целом...
  - Так кто же все-таки отравил этого матроса? - нетерпеливо перебил Безиана докучливый горожанин.
  - Вот же лапоть бестолковый! - разозлился лекарь. - Разве не слышишь ты, о чем я толкую? Когда болезнь поражает мир, она поражает и воздух, содержащийся в нем, в подлунной сфере. Такая порча воздуха может затронуть токмо его акциденции, а может - и самую сущность. В последнем случае в воздухе совершается гниение. Оное гниение порождает собою мор, иначе именуемый pestilentia. Проявления же такого мора могут быть различны: внезапные поражения и гибели живых существ, либо необычные болезни в тех или иных местностях...
  - Что еще за необычные болезни? - недоверчиво качая головой, спросил горожанин.
  - Необычные для той или иной местности. Ведь у каждой местности есть присущие ей болезни. Например, в Валенсии, что граничит с агарянами , таковые суть черные пустулы. В Ломбардии женщины иногда вместо детей производят на свет обезьян. В Каталонии привычно свирепствуют лихорадки. В Германии же, напротив, лихорадок почти не бывает, но зато земли тамошние изобилуют нарывами и гнойниками. А во Франции многие женщины рождаются хромоногими либо косолапыми...
  - Ох ты ж, Господь Всемилостивый! - неожиданно запричитала пожилая женщина в льняном платке, указывая пальцем на несчастного матроса, лежавшего без чувств у ног Безиана. - Никак пошевелился страдалец наш? Вон, гляньте, снова рукой дернул!
  Потерявший сознание матрос и вправду как будто начал понемногу оживать. Безиан потянулся за своей сумкой, достал оттуда ланцет, кусок ветоши, веревку и склянку с прозрачной жидкостью.
  - Что ты собираешься делать? - любопытный горожанин едва не касался подбородком плеча Безиана. Монах оттолкнул его локтем и назидательно ответил, смачивая вонючим уксусом кусок ветоши:
  - Черная опухоль опасна тем, что трансмутирует живую материю в ядовитую; когда же ядовитая материя добирается по артерии до сердца, то вызывает обмороки и рвоты, от коих больной умирает. Чтобы этого не случилось, следует сделать разрез на апостеме и дать вытечь ее содержимому, не допуская, чтобы оно загустело и ядовитость его усилилась. Неплохо бы еще поставить банку для отсасывания гноя или приложить куриную гузку - но где ж их возьмешь здесь, - печально покачал головой Безиан. - Отведя же ядовитые гуморы из апостемы, следует покрыть надрез повязкой, предварительно пропитав ее лечебной мазью. Для сего пригодно масло розовое или яблочное, либо миртовое, либо мастиковое. Можно также использовать адиантум, омелу, корень алтея, корень бешеного огурца со смолой терпентинового дерева, либо грязь из пчелиных ульев с размоченным в уксусе люпином. Увы, из всего этого в моем распоряжении имеется лишь уксус, - заключил Безиан. - Посему перейдем к лечению.
  Перевязав бечевкой руку очнувшегося матроса, Безиан решительно провел ланцетом по лиловому бубону. Черная кровь брызнула тонким фонтанчиком на грязный песок, слегка замарав руку лекаря и пометив парой капель щеку не в меру любопытного горожанина. Тот брезгливо отпрянул, утирая лицо рукавом рубахи. Начавший было приходить в себя матрос издал слабый стон и снова потерял сознание.
  - Он жив вообще? - зайдя с другой стороны, допытливый горожанин снова склонился над матросом. - Вдруг он уже на небесах?
  - Это можно проверить двумя способами. Первый способ - поставить на грудь больного чашу с водой, и если вода начнет колыхаться, значит, больной жив. Но чаши у меня с собой нет, посему применим второй способ. Возьмем клочок тонкой шерсти, - Безиан достал из сумки грязно-сероватый моток и отщипнул от него тонкую прядь, - и поместим его у носа больного. Видишь, шерсть слегка колышется - значит, бедняга еще не покинул наш мир.
  - Хм, а если это ветер колышет твой клочок? - недоверчиво возразил горожанин.
  - Для сего и потребно умение лекаря отличать дуновения внутренние от внешних, - с надменным видом произнес Безиан, накладывая смоченную уксусом ветошь на разрез.
  Матрос по-прежнему не подавал признаков жизни. Собравшиеся на берегу люди начали понемногу расходиться, отчаявшись узреть чудо внезапного исцеления. Ивар, не торопясь возвращаться в пыльный скрипторий, решил все же дождаться развязки. И долго ждать ему не пришлось. Лекарь Безиан, склонившись над лицом лежавшего без чувств матроса, напряженно вглядывался в колыхания шерстяной пряди. Которых, увы, не было. Наконец, обреченно вздохнув, монах разогнулся, тяжело поднялся с земли и печально развел руками:
  - Моя работа здесь исполнена. Препоручаю его страждущую душу Господу и слугам его.
  С этими словами лекарь спешно покидал к себе в сумку испачканный кровью ланцет, склянку с уксусом и прочие лекарские принадлежности, валявшиеся на песке. Ивар не мог не заметить тень досады и уязвленного самолюбия, омрачившую удлиненное лицо Безиана. "А ведь он еще совсем не старый", неожиданно подумалось Ивару. "Наверняка еще нет и пятидесяти".
  - Кто-нибудь знает родственников новопреставленного? - спросил Безиан, обводя взглядом тех немногих горожан, что еще оставались на берегу.
  - Родственников не знаю, но он работал с лодочником Ароном, - ответил тот любопытный горожанин, что изводил Безиана бесконечными вопросами. - Он, наверное, отошел куда-то, вон его габара у берега.
  - Сообщи ему, - буркнул Безиан и повернулся к Ивару:
  - Ты в аббатство?
  Ивар молча кивнул.
  - Пошли тогда. Скоро служба.
   Молча проследовали они до Соляных ворот, обогнули улицу Потаскух, двигаясь в сторону церкви Сен-Мишель. Затем Безиан задумчиво произнес, как будто разговаривая сам с собой:
   - Когда болезнь насылает сам Господь, бессмысленно противиться его воле. Но как понять, когда болезнь ниспослана Всевышним в наказание за грехи, а когда - есть обычное расстройство жизненных токов? Как понять, когда болезнь происходит от пагубных констелляций и фатальных взглядов планет, а когда порождена обычным загниванием воздуха, проистекающим из земли и воды?
   Безиан умолк, продолжая мерно взбивать городскую пыль своим пружинящим шагом.
   - А ты, я слышал, решил съехать от нас? - неожиданно сменил он тему.
  Ивар кивнул.
   - Ну что ж, вольному воля. Не по душе, стало быть, пришелся тебе наш быт, слишком суров показался? - не дожидаясь ответа, Безиан задал новый вопрос:
  - И у кого же ты остановился? Где тебя искать, случись что?
   - У ворот Дижо, слева от таверны "Три жида" есть дом глинобитный в два этажа, там еще хозяин безглазый...
   Ивар осекся на полуслове, заметив, что Безиан смотрит на него как-то странно: холодно-отчужденно, едва ли не с брезгливостью.
   - Что с тобой? - с недоумением спросил его Ивар.
   - Со мной-то все хорошо, - скривился Безиан. - А вот за твою душу мне тревожно...
  - О чем ты, брат Безиан?
   - О соседях твоих. Или не видел, куда селишься?
   - Ах, ты про это... Честно говоря, домовладелец мне ни словом не обмолвился, я уж только потом узнал...
   - Но все же решил жить с ними под одной крышей? - неприязнь буквально сочилась из глаз Безиана.
   - Да с чего ты так взволновался? Я же с ними не в синагогу собрался, - попытался отшутиться Ивар.
   - А ты помнишь, что сказано в Евангелии от Иоанна? Что отец их - диавол, человекоубийца от начала, лжец и отец лжи.
   - Но разве Иисус имел в виду все семя Авраамово? Он же ведь и сам... Ведь у Иоанна сказано про фарисеев, а не про всех иудеев.
   - Нет-нет, там отчетливо написано: "иудеи"! И повторено многажды. И разве не доказали они сами, деяниями своими, правоту Евангелия? Кто, как не они, открыл нурманам ворота Бордо?
   - Но это же довольно нелогично, брат Безиан. Ведь первыми, кого истребили нурманы, были бордоские евреи, как самые зажиточные. Зачем им было пускать в город собственную смерть?
   - А потому что вечно пытаются перелукавить других, а в итоге наказывают сами себя своим хитродушием и жестоковыйностью! А в Испанию магометан тоже не они пустили?! - Безиан едва не задыхался от возмущения.
   - Даже если это было и так, брат Безиан - тот еврей, что живет со мною, вряд ли настолько древний, чтобы соучаствовать в погибели Сефарада . По крайней мере, на вид ему явно меньше шести сотен лет, - улыбнулся Ивар.
  - Ты не понимаешь! - горячился Безиан. - И тот иудей, что живет с тобой, и тот, что впустил нурманов в Бордо, и тот, что ковал гвозди для креста Спасителя - все они суть один и тот же iudeus immortalis , вневременная сущность, порожденная Врагом для истребления христиан. Или, скажешь, это не иудеи подговорили прокаженных отравить колодцы четверть века назад? Пусть за ними и стоял гренадский король - но ведь они сами вызвались услужить ему. Потому что, как сказано в одной книге, иудеи суть гнусные, подлые, мятежные, похотливые, алчные, зловредные еретики, беспокойные честолюбцы, вероломные лгуны и безбожники, бритые затылки, разносчики зла, эгоисты, надменные спесивцы, богохульники, непочтенные к родителям, неблагодарные святотатцы, неспособные любить, необузданные, невоздержанные, не знающие жалости жестокие предатели, развратники, надутые тщеславием, платящие злом за добро, друзья мести и враги христиан.
  Безиан аж закашлялся от натуги и негодования.
  - Но есть же в них и польза, - возразил Ивар. - Помнишь, к чему призывал Святой Бернар Клервоский во времена альбигойских походов? Не убивать и не преследовать евреев, ибо они суть живые книги, хранящие свидетельство о древних пророчествах и страстях Христовых.
   - При чем здесь "убивать"?! - возмутился Безиан. - Разве я призывал убивать их? Или я, по-твоему, безумный "пастушок"? Я толкую о том, что христианину, пекущемуся о своей душе, не следует подпускать слишком близко к себе это коварное племя. Ибо неопытному уму слишком легко увязнуть в тенетах псевдоумных словес, что с дьявольской изворотливостью плетут ихние маймониды , себе на прибыль, а нам на погибель...
   - Но как же Авраам, Моисей, пророки и апостолы? Они же все были евреи? Как же понимать слова Иоанна "salus ex Iudaeis est"? Или слова апостола Павла о том, что иудеям вверено слово Божие?
  - Это другое, - досадливо поморщился Безиан. - То были евреи Первого Завета, еще не потворенные Нечистым. Да, верно: спасение - через иудеев. Но что значит "через"? А то значит, что Второе Пришествие Христа случится лишь после крещения иудеев. Понимаешь? С одной стороны, не будет евреев - не будет и спасения, и вечной жизни. Оттого-то и нельзя их лишать живота - по крайней мере, не всех. С другой же стороны, их жестоковыйность и коварство, их нежелание принимать истинную веру - все это отсрочивает приход Спасителя, продлевая царство смерти и зла на Земле. И все люди доброй веры оказываются, таким образом, в заложниках у них... у ихней упертости...
  Безиан хотел еще что-то добавить, но снова закашлялся и потому лишь махнул рукой. Похлопав лекаря по костлявой спине, Ивар спросил:
   - Брат Безиан, а как называлась та книга, что ты упомянул?
   - Разве ж я помню? - просипел Безиан. - У тятеньки моего хранилась, я еще в отрочестве читал. У тятеньки большая библиотека была, книг тридцать. Сильно грамотен был родитель мой. Хоть и недосуг ему читать было, ибо трудился не покладая рук.
   Ивар не стал уточнять, кем трудился покойный отец Безиана. В аббатстве ему уже поведали, что брат лекарь приходился незаконным сыном одному известному доминиканцу, прославившемуся своим усердием на ниве искоренения ересей.
  
  
  ***
  
  "Это не замок, а какая-то сурочья нора", раздраженно думал Джон, поднимаясь по узкой каменной лестнице замка Ломбрьер. "Как вообще можно не запутаться в этом нагромождении комнат, клетей и переходов?"
  Встречать принцессу высыпали едва ли не все обитатели замка, начиная с сенешаля Томаса Кока, коннетабля Джона Стретли, королевского прево Мэттью Хэмптона - и заканчивая конюхами, полотерами и поварятами. Сотник Эмери де Вир приказал Джону, Томасу и еще троим лучникам отнести в главную залу лари с королевскими документами. В провожатые им выделили молодого слугу, который, видимо, и сам неважно ориентировался во внутренностях замка. Горе-провожатый по ошибке завел их на тюремный двор, к пыточным и карцерам; оттуда пришлось возвращаться через какие-то гардеробные, кладовые, загоны для скота и прочие узкие клетушки, непонятно для чего предназначенные. Затем вдруг они оказались в огромном просторном помещении, длиною в полсотни шагов и шириной немногим менее, ярко освещенном тремя высокими стекленными окнами и множеством горящих подсвечников. Это и была главная зала замка Ломбрьер, наследного владения английского короля в вольном городе Бордо.
  Эмери де Вир уже находился там, вместе с Робертом Буршье, принцессой Джоанной и другими знатными сеньорами. Предсказуемо попеняв Джону за нерасторопность, Эмери кивком указал, куда ставить лари. Джон, все еще не теряя надежды попасть в мыльню до донца дня, спросил сотника, может ли он уже отлучиться в город. "Нет", отрезал де Вир. "Ждать моих распоряжений у главного входа в замок".
  "Сукин ты сын!" выругался про себя Джон, возвращаясь назад по узким каменным галереям. Он даже не заметил, как оказался в одиночестве и, похоже, опять заблудился. "Здесь мы точно не проходили, эту капеллу я бы запомнил". Лестница вниз уводила в винный погреб, верхняя - утыкалась в заколоченную дверь, проход справа вел на псарню, дверь слева - во внутренний двор. Джон направился туда, надеясь перехватить кого-нибудь из слуг и спросить дорогу у них. "Если, конечно, эти бездельники понимают английскую речь".
  Сверху, над головой Джона, неожиданно скрипнули половицы, а затем - прозвенел возмущенный голос принцессы Джоанны:
  - Сир Роберт, я даже слышать об этом не желаю! Не-же-ла-ю!
  У принцессы был очень пронзительный голос: даже когда она говорила спокойно - что случалось не так часто - слышно ее было издалека.
  - Но леди Джоанна, так было бы благоразумнее, - прогудел сверху сердитый баритон Роберта Буршье. - Хотя бы половину поселить в замке, а половину - в городе.
  - Половина - это целых пятьдесят лучников. Каждый день нюхать вонь от пятидесяти потных мужланов - уж избавьте меня от такой радости!
  Джон чувствовал, как горячей волной прилила к лицу кровь и как впились в мясо ладоней ногти сжавшихся кулаков. Как будто ему снова стало шесть лет и соседские задиралы снова обозвали его тошнотиком и обосранной жопой. Неужели всю жизнь его будет преследовать этот морок?
  - Но из соображений безопасности... - снова послышался сверху баритон Роберта Буршье.
  - Ах, бросьте! - перебил его звонкий голос Ниссы. - Какие опасности могут угрожать мне здесь, в Бордо?! К тому же, в замке всегда найдется с десяток арбалетчиков - и это не считая слуг и прочая. Я полагаю, сир Роберт, что мы закрыли этот вопрос, - по голосу принцессы чувствовалось, что она начинала не на шутку сердиться.
  - Как будет угодно вашей милости, - со вздохом ответил барон Буршье.
  - Лучше скажите мне, сир Роберт, как вам нравятся мои дракончики? Вот эти, на платье? Правда ведь, они милые? Наши ткачихи в Тауэре вышивали их по моим рисункам! Граций сказал, что они выглядят точь-в-точь как настоящие, - засмеялась принцесса. - Как будто этот подлиза видел настоящих драконов! Так что, они вам нравятся?
  - У вашей милости несомненный талант изобразительного свойства! - голос Роберта Буршье звучал вполне искренне. - Хоть ваш духовник и считает, что христианской принцессе не к лицу иметь на одежде языческих химер, я не могу полностью согласиться с ним в этом вопросе. Однако, как бы очаровательны ни были ваши дракончики, нам необходимо решить еще один вопрос: когда Вы намереваетесь продолжить плавание в Байонну? Ведь совершено неразумно держать на якоре те девять когов, на которых мы прибыли сюда. Однако, чтобы реквизировать новые, необходимо заранее знать день отплытия.
  - Я сообщу Вам об этом позже, сир Роберт, - отмахнулась принцесса.
  - Но когда "позже"? - не отставал глава миссии.
  - Тогда, когда решу!
  Джон слышал, как бойко застучали по половицам удаляющиеся шаги принцессы. "С другой стороны, жить не в замке может иметь и свои плюсы. По крайней мере, подальше от прилипчивого Белоручки".
  Выбравшись из каменного лабиринта, Джон присоединился к остальным лучникам, выстроившимся на площади перед замком, рядом с неказистым зданием монетного двора. Ждать капитана пришлось долго. Церковные колокола уже давно пробили двумя ударами девятый час, нону . Наконец, де Вир вышел из главного входа, но лишь для того, чтобы объявить, что пока еще не принято решение о том, куда распределить лучников на постой. Товарищи Джона недовольно загудели. Эмери прикрикнул на них, после чего, смилостивившись, разрешил побродить по городу до вечернего ангелуса .
  Джон и Томас немедля отправились искать публичные бани. Торговец на рыночной площади уверил их, что ближайшая баня находится у лечебницы Святого Иакова, но она, скорее всего, уже закрылась. Джон все же решил направиться туда. Сначала им пришлось долго кружить вокруг рынка, постоянно утыкаясь в тупики, заваленные мусором и нечистотами, где по грудам разлагающих отходов сновали юркие черные крысы, иногда становящиеся добычей полудиких котов и красноногих аистов. Насилу выпутавшись из паутины узких улочек, Джон и Томас вышли к старой городской стене с воротами и звонницей. Это, как сообщил им проходивший мимо монах-кармелит, была городская мэрия, от которой до лечебницы Святого Иакова рукой подать, нужно лишь все время идти на юг.
  Увы, двери бани захлопнулись едва ли не прямо перед их носом. Сидевший неподалеку горбатый нищий, немного говоривший по-английски, растолковал Джону, что следующая баня будет у аббатства Сент-Круа, на самой южной оконечности города. "Не успеем", с досадой подумал Джон. "Придется мыться в реке. Если, конечно, удастся найти в ней местечко почище. А не как в порту, где вода грязнее, чем в сточной канаве".
  По широкой улице они спустились к Соляным воротам, оттуда двинулись вдоль берега на юг, присматривая место почище. Задача была не из легких: вся прибрежная кромка была усеяна где мертвой рыбой, где требухой, где подгнившей ботвой. Пришлось пройти более мили, прежде чем им попалось более или менее чистое место, хоть и поросшее бурыми мохнатыми водорослями.
  Наскоро ополоснувшись и просохнув по-быстрому, Джон и Томас спешно принялись одеваться. Колокол за городской стеной отбил три тягучих удара. "Angelus Domini nuntiavit Mariae" , услышал Джон за спиной шепот Томаса. "Не до молитв сейчас, дружище, нужно спешить", поторопил Джон своего приятеля. Быстрым шагом, то и дело срываясь на бег, они двинулись в сторону замка. Не угроза штрафа подстегивала Джона, нет: его выворачивало от одной лишь мысли, что Белоручка опять примется пенять ему при товарищах, отчитывая его, словно нашкодившего сопляка-новобранца.
  По счастью, этого не случилось. На площади перед замком Ломбрьер, напряженно озираясь по сторонам, переминались с ноги на ногу с десяток лучников, видимо, тоже опоздавших на построение. "Где капитан?" спросил Джон у одного из них. "Говорят, увел всех наших куда-то - похоже, селиться". Вскоре выяснилось, что королевских лучников определили на постой в квартале Ля-Руссель, что к югу от замка, сразу за речкой Пег. Куда же девать восьмерых опоздавших, долго не могли придумать. Наконец, из ворот замка вышел юноша лет восемнадцати, несомненно, из знатных - и приказал заселить оставшихся лучников к нему, на холм Паулина. Джон и семеро его товарищей, выстроившись в колонну по двое, двинулись на север. "И кланяйтесь поясно мессиру капталю!" проводил их напутственной речью сотник Эмери де Вир. "Не то жить бы вам где-нибудь в грязных халупах улицы Потаскух".
  - Кто такой капталь? - спросил Джон у Томаса, немного знакомого с гасконскими порядками.
  - Тот молодой господин, что приютил нас у себя, - ответил лучник. - У гиенцев странные названия для правителей. Мне доводилось слышать даже про какого-то местного султана. А некоторые называют свои сеньории сириями. В общем, капталь Бюша - значит просто сюзерен земли Бюш. Это к западу от Бордо, в сторону Аркашонского залива. Что-то вроде графа, только чуть повыше. Похоже, наш король весьма дорожит этим молодым бароном, если даже возвел его в кавалеры нового Ордена Подвязки.
  - Да, я слышал об этом, - кивнул головой Джон. - Если ничего не путаю, его зовут Жан де Грайи?
  - Так и есть, - подтвердил Томас. - Третий этого имени. У него имеется свой фьеф в Бордо, местные называют его холмом Паулина. То есть он получается одновременно и барон, и горожанин Бордо.
  Справа от себя Джон заметил высокий каменный колодец, а чуть далее за ним - каменное здание с кривоватой вывеской. Всем своим видом оно явно напоминало публичные мыльни. Как будто в подтверждение этого, из дверей здания вышел старик с мокрыми волосами и висевшим на плече мочалом.
  - Вот же чертов торговец! - выругался Джон. - Какого рожна он послал нас в другой конец города, если баня была прямо под носом?!
  - С ума сошел?! - загоготал Томас. - Или ты у нас сменил веру и втихаря обрезался?
  Однако Джон уже и сам понял свою оплошность, заметив на вывеске иудейские письмена.
  
  
  ***
  
  - За каким лядом нам переться в эту гору, Арно? - Гастон недовольно ковырял палкой влажную землю. - Или тебя так сильно напугал этот призрачный дикарь, что ты готов спрятаться от него на вершине скалы?
  - Где ты узрел тут скалу, мой неподатливый Гастон? Или этот небольшой приступок ты называешь скалой? А может, ты просто ленишься пошевелить своей драгоценной задницей? Тут всего-то подняться по тропинке в горку - и весь разговор.
  Поворчав еще немного по привычке, Гастон, в конце концов, согласился.
  Арно еще издали присмотрел этот утес, мрачно нависавший над Дордонью. Как будто кто-то гигантским ножом рассек покрытый лесом холм, обнажив его скалистое нутро на срезе. На самую вершину скалы Арно подниматься не стал, решил остановиться на этой едва заметной снизу площадке. С северной стороны ее прикрывал крутой лесистый склон, а с юга - почти отвесный обрыв, у подножья которого поблескивала закатным шафрановым блеском гладкая лента реки. Если кто и вздумает подкрасться к ним ночью, то только по той узкой каменистой тропинке, что привела их сюда.
  Костер разводить не стали. Жарить на нем нечего, да и лишнее внимание - ни к чему. Земли эти почти сплошь контролировались англичанами и их гасконскими союзниками, и кто его знает, какие тут у них порядки. В последнее время вообще сурово стали относиться к бродягам без роду и племени.
  Поужинали на скорую руку, тем, что удалось насобирать в полях под Бержераком: стручками гороха, яйцами диких птиц да водянистыми ягодами недозрелой малины. До Велина оставалось миль пятнадцать, завтра к вечеру должны добраться.
  Арно распустил свой ставший ненужным дорожный мешок, свив из него длинную шерстяную веревку. Затем отошел от привала, вскарабкался вверх по холму, спустился вниз по каменистой тропинке, то и дело осматриваясь по сторонам и размышляя о чем-то. Гастон и Керре лишь молча переглянулись меж собой: не иначе, чудит наш Преподобный, силки он там, что ли, собрался ставить? Но сказать ничего не сказали, лишь продолжили спорить о том, кому из них сторожить первому этой ночью. Так ни до чего и не доспорившись, кинули жребий. Повезло, как обычно, Гастону. Щелкнув Керре по носу, он растянулся на земле, подложив под голову кусок дерева, укрылся шерстяной накидкой и почти тут же заснул.
  - Что там? - спросил Керре возвратившегося из леса Арно.
  - Не поверишь - лес, - отшутился тот. - Ты сторожишь до полуночи?
  Керре молча кивнул.
  - Тогда тебе лучше сесть чуть подальше, вон там, у тропинки, - указал рукой Арно. - Если вдруг кто пойдет по ней, сразу заметишь.
  - И что я смогу сделать своим ножиком? - недовольно пробурчал Керре. - Вот зачем тебе ночью меч? Биться во сне с черными кобылицами? Дай его лучше нам с Гастоном на ночь, и то больше проку будет.
  Арно ненадолго задумался, затем, махнув рукой, разрешил:
  - Ладно, берите. Только не дай вам Бог его потерять - голову сниму.
  Радостный Керре схватил меч, картинно вытащил его из ножен и тут же принялся размахивать клинком, словно ребенок. Арно лишь скептически покачал головой, затем поднял с земли свою шерстяную веревку и направился в сторону обрыва, к сидевшему на земле Бидо.
  - Не спится, брат Бидо?
  - Ага. Думаю вот...
  - И о чем же?
  - О разном. Вот, скажем, когда Создатель разговаривал с Адамом в Саду Эденском, он на каком языке с ним говорил? А когда Змий искушал Еву плодом с Древа познания добра и зла, он на том же самом языке говорил? По всему получается, что Змий разговаривал на божественном языке.
  - И часто с тобой такое? - улыбнулся Арно.
  - Какое? - не понял Бидо.
  - Не бери в голову. Я с чем к тебе, собственно... Змии и сады эденские - это все очень интересно и душеспасительно, но нужно и о теле подумать. Меня вот весьма заботит, что какое-то тело бродит за нами уже который день, неведомо зачем. И что-то мне подсказывает, что оно может снова нагрянуть к нам этой ночью. Поэтому я собираюсь посторожить его - как минимум, до полуночи.
  - Но там же Керре?
  - Керре сторожит тропинку. А я еще, на всякий случай, натянул веревку с северной стороны, - Арно подергал рукой с зажатой в ней шерстяной нитью. - Вдруг он подберется сверху, по склону холма. В общем, было бы неплохо, если бы ты тоже пободрствовал этой ночью, хотя бы в полглаза. Ведь кто, как не ты, обладает божественным даром убеждения с одного удара?
  - Хорошо, - улыбнулся Бидо. - Буду держать один глаз открытым.
  Солнце село окончательно. Снизу, с полей, долетал стрекот ночных цикад, сопровождаемый тихим журчанием Дордони. Легкий прохладный ветерок шелестел в листьях вяза, раскинувшего свою бархатную крону неподалеку. Арно улегся на земле чуть поодаль от остальных, так, чтобы видеть и сидевшего на бревне Керре, и лесистый склон северной стороны.
  Незаметно подкрался предательский сон. Арно изо всех сил сопротивлялся его ласковым объятьям: сжимал веревку в кулаке, щипал себя за бедра, скрипел зубами и пытался усилием воли разомкнуть слипавшиеся веки. Но вязкая дремота все же взяла верх. Арно с наслаждением покатился вниз по мягким упругим облакам, похожим на перины его детской кровати в Сен-Мари. Постепенно облака становились все жестче и холоднее - и тут, прямо перед Арно, словно из ниоткуда, вынырнуло залитое кровью лицо Гриффа и, оскалив крысиные зубки, прошипело: "Ты думал, что избавился от меня, наивный дурачок?"
  Арно замахнулся, чтобы ударить ненавистного сутенера - и тут же проснулся. Полная луна тускло освещала чуть подрагивающие листья вязов. Справа, со стороны обрыва, мелькнула чья-то тень. Арно тряхнул головой и зажмурился. Нет, ему не показалось. По поляне быстро кралась черная фигура в балахоне и с поднятой вверх косой, лезвие которой зловеще поблескивало в лунном свете. Арно вздрогнул. Неужели смерть и впрямь выглядит так? Скользнув взглядом влево, Арно увидел, что место Бидо пустовало. Куда он провалился? Или Она уже забрала его?
  Арно и опомниться не успел, как черная фигура с косой оказалась за спиной Керре. Тот даже не почувствовал ее приближения. Короткий замах, резкий удар черенком в затылок - и вот уже леонец лежит на земле, нелепо раскинув руки. Черная тень склонилась и вырвала из рук Керре меч - его, Арно, меч с драконами! Этого Арно де Серволь не мог позволить даже Смерти. "Не трожь!" заорал он первое, что пришло в голову, подхватил с земли бракемар и ринулся в драку.
  Однако незваный ночной гость, вместо того, чтобы принять Арно на острие меча, неожиданно развернулся, бросил свою косу и начал ловко карабкаться вверх по склону холма. "Стой!" продолжал кричать Арно, нагоняя его. В этот момент прямо перед ним, с земли, раздалось злобное шипение. Два желтых горящих глаза преградили путь, готовые броситься и вцепиться ему в лицо. Через мгновение Арно понял, что это была всего лишь крупная кошка. К тому же запутавшаяся в протянутой им шерстяной веревке и теперь лишь бессильно и остервенело шипевшая. Арно замахнулся бракемаром, чтобы навеки угомонить обезумевшее животное - но в этот момент из леса донесся громкий крик на незнакомом Арно языке. Затем еще раз и еще. Арно напряженно вслушивался. Запутавшаяся кошка, безуспешно пытаясь вырваться, продолжала истошно визжать. Арно снова поднял меч, чтобы отсечь башку бешеной твари - как вдруг из-за деревьев, совсем близко, послышался новый окрик, на этот раз на окситанском:
  - Не руби! - темная тень незнакомца медленно спускалась, протянув перед собой меч. - Не руби! Буду менять!
  Арно поначалу не понял, что и на что собирается менять этот дикарь. Теперь он уже мог разглядеть, с кем имеет дело. Это был молодой мужчина, примерно одного возраста с Арно, с растрепанной, давно не стриженой бородой и длинным переломанным носом. Одет он был в какие-то истлевшие лохмотья, неоднократно латанные и перелатанные.
  - Бери меч, отдай его! - дикарь указал острием клинка на запутавшуюся в шерстяной веревке кошку. - Я уйду, если отдашь.
  Это был не совсем тот окситанский, к которому с детства привык Арно. Скорее, он напоминал наречие арагонцев - по крайней мере, тех из них, что обитали в Латинском квартале Парижа.
  - Ты хочешь обменять меч на кошку? - не веря своим ушам, спросил Арно дикаря.
  - Это не кошка, - неожиданно улыбнулся тот. - Это генетта.
  "Идиот какой-то", только и успел подумать Арно. Дикарь, словно снесенный неведомой силой, вдруг повалился вперед, выронил меч из рук и с грохотом рухнул на землю. Сзади, из ночной темноты, проступила широкоплечая фигура Бидо, сосредоточенно потиравшего кулак правой руки.
  
  ***
  
   Они долго спорили, решая, что делать дальше с этим полоумным дикарем. Керре настойчиво предлагал прирезать его на месте, не мешкая. Гастон выступал за то, чтобы сначала допросить с пристрастием, а уже потом прирезать. Мартен Грожан предложил отмутузить его хорошенько и бросить здесь в лесу подыхать, вместе с его безумной кошкой. Один лишь Бидо призывал не торопиться:
  - Он ведь мог полоснуть тебя косой по горлу, Керре. Но не стал. И на тебя, Арно, мог напасть с мечом, и вряд ли бы ты одолел его своим бракемаром. Но не напал. Почему?
  - Может, потому, что идиот? - пожал плечами Арно.
  - Или потому что пощадил.
  - Сейчас и узнаем. А ты, Бидо, разведи-ка огонь. Он весьма может нам понадобиться - если наш приятель окажется не слишком-то разговорчивым.
  Арно нарочито громко сказал про огонь, чтобы пленник хорошенько расслышал его слова. Оглушенный бретонцем дикарь уже пришел в себя и теперь сидел на земле, спиной к стволу вяза, окруженный наставленными на него клинками Гастона, Мартена и Керре. Его генетта - серая в пятнах длинноносая большеухая кошка с выпученными глазами и длинным пушистым хвостом - перестала трепыхаться в шерстяной петле, окончательно стянувшейся вокруг задней лапы, и теперь лишь затравленно поблескивала из темноты горящими янтарными глазами.
  - Кто ты такой и зачем преследуешь нас? - для завязки разговора Арно беззлобно пнул пленника по ноге.
   - Скажу, если отпустите Цурика, - мотнул головой тот.
   - Кого?
  - Мою генетту.
  - И не подумаю. Сначала ты расскажешь нам все. А если вздумаешь крутить хвостом, мы сначала выпустим кишки твоей длиннохвостой кошке, а потом тебе. Ты все понял?
  Пленник хмуро кивнул.
  - Как твое имя? - спросил Арно, разглаживая стрелку усов.
  - Теодор.
   - Откуда ты родом?
   - Издалека.
   - А точнее?
   - Из Богемии.
   - Из Богемии? - удивленно поднял бровь Арно. - И как же тебя занесло сюда?
  - Это долгая история, - мотнул головой назвавшийся Теодором пленник.
  - У нас уйма времени, можем и послушать - не так ли, мессиры? - повернулся Арно к товарищам.
   - Я отбился от своего отряда и потерялся, - после небольшой паузы произнес Теодор.
   - Что за отряд?
   - Наш король послал нас к королю франков.
   - "Наш король" - это кто?
   - Ян Слепой.
  - Понятно. И как давно он послал вас?
  - Этой весной.
  - Откуда вы шли?
  - Из Праги через Штрасбург.
  Арно немного помолчал, затем снова повернулся к товарищам, картинно развел руками и наигранно-елейным голосом пропел:
  - Ох, братья мои, чую, беда нас ждет великая, беда жуткая - ежели тотчас же не отпустим восвояси сего Орфеуса, воротившегося к нам из царства мертвых! Ведь где еще, как не там, мог он узреть этой весной короля Иоанна Слепого, погибшего два года назад при Креси?
  Последние слова Арно потонули в дружном хохоте его товарищей. Дождавшись, пока стихнет смех, Арно внезапно посуровевшим голосом приказал:
  - Мартен, неси сюда его кошку!
  - Стой! - выкрикнул пленник. - Я скажу правду!
  - Да неужели? Ну что ж, проявим ангельское терпение и великодушие. Итак, по второму кругу. Как твое настоящее имя?
  - Рослав.
  - Хм, впервые слышу о таком, - почесал подбородок Арно. - Ты христианин?
  - Да, греческого обряда.
  - Откуда ты родом?
  - Из Руси.
  - Откуда?
  - Вы называете ее Тартарией или Рутенией.
   - Так ты монгол?
   - Разве я похожий на монгола? - усмехнулся пленник.
   - Откуда мне знать, как выглядят твои монголы? - скривил губы Арно. - Так как же ты оказался здесь, под Бержераком?
   - Я убегал, из плена, - замявшись, произнес Рослав.
   - Вот как? Да ты, я гляжу, мастер сочинять истории на ходу! Одну нелепее другой. Придумал теперь про Тартарию; надеешься, что я не смогу уличить тебя?
   - Я говорю правду! - возмущенно повысил голос пленник, порываясь подняться. - Монголы продали меня генуэзцам, а генуэзцы - арагонцам, в Руссильон. Две зимы тому назад.
   - Складно чешешь, - хмыкнул Арно. - Вот только не повезло тебе. Я довольно долго прожил в Руссильоне и многое знаю о тамошних порядках.
  - Тем лучше, - пожал плечами Рослав. - Тогда сам сможешь убедиться, что я говорю правду.
  - Даже не сомневайся. Но скачала ответь мне, как ты прошел по тропинке - да так, что Керре не заметил тебя? Или ты задремал, Керре? - повернулся Арно к леонцу.
   - Нет, он не дремал, - ответил за Керре пленник. - И я не поднимался по тропинке.
   - То есть? - удивился Арно.
   - Я поднялся по скале.
   - Ночью, с косой в руках?! Ты и впрямь держишь нас за дураков? Гастон, подай-ка сюда головню...
   - Просто я хорошо вижу в темноте, - спокойно ответил Рослав. - Это еще с детства братья за мной заметили. А косу я привязал за спину.
   - Ну это легко проверить, - ухмыльнулся Арно. Отойдя на десяток шагов в темноту, он крикнул оттуда:
   - Что у меня в руке?
   - Ветка. Кажется, вяза.
   Арно недоверчиво крякнул и отошел еще на несколько шагов:
  - А сейчас?
  - Ничего, - крикнул в ответ Рослав.
  - Вот ты и попался! Камень у меня в руке.
  - Не выдумывай, - спокойно ответил пленник. - У тебя в руке ничего.
   Арно молча вернулся к вязу, вынул из костра горящую ветку, поднес ее к лицу Рослава и принялся внимательно разглядывать его глаза. Затем снова бросил головешку в костер:
   - Дьявольщина какая-то! Вроде зрачки как зрачки, на кошачьи не похожи. Похоже, мессиры, этот дикарь действительно умеет видеть в темноте.
   - Я ему не верю! - воскликнул Керре. - Он бы не поднялся по этому обрыву даже днем!
   - Можно проверить, - усмехнулся Рослав. - Вы отдаете мне Цурика и косу, и я спускаюсь по скале. Если я вру - я разобьюсь.
   Арно ненадолго задумался: а не устроить ли и в самом деле подобную ордалию этому брехливому скалолазу? Однако уверенный вид пленника смутил его: ведь и впрямь еще спустится и убежит.
  - Это успеется, - заключил, наконец, Арно. - Сначала скажи, зачем ты ходишь за нами.
   - Еда, одежда и твой меч, - Рослав скосил глаза на меч Арно, лежавший неподалеку. - Он намного лучше, чем коса.
   - Но ведь ты только что собирался отдать его в обмен на кошку? - недоверчиво прищурился Арно.
   - Цурик - это другое. Это друг.
   - А для чего ты вообще взял этого своего "друга" сюда, на гору?
   - Я не брал. Он отвязался. Сам прибежал.
   - Понятно. Кстати, это ты срезал мешок с нашим мясом три дня назад?
   Рослав молча кивнул. Затем, подумав, добавил:
   - Я бы отблагодарил, но нечем.
   Арно собирался задать следующий вопрос, но тут из-за его спины прогудел раскатистый голос Бидо:
   - Ты сказал, что у тебя есть братья. Кто они? Кто твои родители? Как ты попал в плен и где? Почему тебя не выкупили? Как ты убежал и как оказался здесь?
   - Эгей, полегче, брат Бидо! - засмеялся Арно. - У этого дикаря мозгов не хватит запомнить все твои вопросы.
   - Это еще нужно посмотреть, кто тут из нас дикарь, - угрюмо пробурчал пленник.
   - Что ты там бормочешь себе под нос? - повернулся к нему Арно. - Так кто твои родители? И учти: если мы поймаем тебя на лжи хотя бы раз - ты полетишь с этого обрыва вместе со своим мяукающим "другом"!
   - Моего отца зовут князь Константин, - глаза Рослава с вызовом смотрели на Арно. - А матушку звали княгиня Анна, и род свой она вела от самих императоров ромейских Комниных.
   - Всего-то? - усмехнулся Арно. - А я уж было надеялся, что ты - любимый сын великого хама всех тартаров. Ну, давай, продолжай свои побасенки. По крайней мере, повеселишь нас. Что еще за князь Константин?
   - Он княжит в городах Суздале и Новегороде Нижнем, что на реке Волге, коя у вас именуется Тигрис.
   - Разве те земли не принадлежат императору северных татар? - недоверчиво скосился Арно.
   - Мой отец держит те земли по ярлыку от Джанибека, хана Джучиевой Орды, коего ты назвал императором северных татар. А до того держал город Суздаль от хана Азбяка.
   - Этот Асбиак был великим хамом Катая?
   - Не хамом, а ханом. И не Катая, а Белой Орды, то бишь Улуса Джучиева.
   - Что еще за улус? - нахмурился Арно.
   - Сложно объяснить... Есть Великий хан всех монголов. Ему формально подчиняются все улусы...
   - Ух ты, наш дикарь знает слово "формально"! - усмехнулся Арно.
   - ...то есть все императоры и короли, если по-вашему, - невозмутимо продолжил Рослав. - Поэтому Великого хана зовут царем царей. Его собственный улус называется Иуан . Это на самом краю земли, там, где восходит Солнце. Вы называете те земли Катаем. А главный город Великого хана зовется Ханбалык. А еще Великому хану формально подчиняются ильханы Парсии и Сирии. А также Улус Чагатая, что в пустынных землях к северу от Хорасана. А также Улус Джучиев, или Белая Орда, что вобрала в себя земли готов, половцев, аланов, булгар и многих других языков. А сама Орда берет выход с Руси и ставит у нас великого князя, князя князей.
   - Заморочил ты меня со своими улусами, - тряхнул головой Арно. - И все же я не пойму: как ты попал в плен к монголам, если ты - сын их князя?
   - Мой старший брат оклеветал меня перед ханом Азбяком, - хмуро ответил Рослав.
   - Почему?
   - Потому что приревновал к жене своей Настасии. И еще потому, что захотел забрать себе Суздаль, удел мой, отцом завещанный.
   - И как он оклеветал тебя?
   - Враги отца нашего, князья московские, очернили его в Орде перед ханом Азбяком. И хан вызвал отца моего в Новый Сарай. Отец же сначала отправил нас с братом Андреем, чтобы разузнать, что да как. И брат мой убедил хана, что я, дескать, замышляю переметнуться к Литве, к Гедимину, как князь смоленский Иван незадолго до того. И хан повелел казнить меня. И кабы не старшая жена его, Тайдула-хатун, белеть бы сейчас моим костям в степи половецкой.
   - И что же она сделала?
   - Приказала подбросить тело какого-то вора вместо моего. А поскольку хан Азбяк повелел разнять меня по составам после казни, то никто и не узнал про подмену. А мне Тайдула-хатун передала немного денег на дорогу да золотую пайцзу, и пошел я в земли аланов. Домой возвращаться я не мог. Если бы хан Азбяк узнал, что я живущий, он бы понял, кто осмелился нарушить его приказ, и сурово наказал бы Тайдулу-хатун. Я не мог отплатить ей черной неблагодарностью за свое спасение. К тому же, хан Азбяк все равно приказал бы выдать меня в Орду.
  - И как ты оказался у генуэзцев? - вмешался в разговор Гастон Парад.
  - Где-то на полпути между Новым Сараем и землями аланов я встретил посланников от вашего Папы. Они сказали, что возвращаются из Табриза. Два дня я шел с их караваном. Потом ночью у меня пропала пайцза. Через несколько дней я наткнулся на лихих людей, они пленили меня. Затем продали меня венецианцам в Тану . Там я прожил три зимы, потом сбежал. И пошел в Мангуп, в Готию . Там правил князь Димитр, родственник моей покойной матушки. Но венецианцы из Таны догнали меня и вскоре продали генуэзцам в Кафу. Потом хан Джанибек начал войну с генуэзцами, и те отвезли меня сначала в Геную, а потом в Руссильон, где продали арбалетному мастеру. Там я прожил...
  - Погоди-погоди, - перебил пленника Арно. - Ты работал у арбалетного мастера?
  Рослав кивнул:
  - Работал, больше года.
  - И чему научился?
  - Умею делать тисовые древки для луков. Также умею собирать ручные арбалеты.
  - А нам бы ты мог сделать лук из тиса? - заинтересовался Арно.
  - Где? Здесь, в лесу? - рассмеялся Рослав. - Если привезешь мне тиса из Валенсии и подождешь с годик, пока отлежится и примет форму - то сделаю. Плохонький, но стрелять будет. Но это всё пустое. Стрелять из большого лука - тому долго учиться. Проще из арбалета. Но арбалет ножом из бревна не вырежешь, инструмент нужен, кузница.
  - А если бы у тебя была кузница? - Арно опустился на корточки перед Рославом, пристально глядя ему в глаза.
  - Как говорится у нас, если бы да кабы, во рту бы выросли грибы, был бы не рот, а целый огород.
  - Почему это во рту должны вырасти грибы? - недоуменно спросил Гастон.
  - Брат Гастон, давай ты потом спросишь его про грибы, про ягоды и про прочие важные вещи? - недовольно скривился Арно и снова повернулся к Рославу. - Так что? Если бы мы дали тебе кузницу, еду и кров - ты мог бы сделать арбалет?
  - Отчего ж не сделать, - пожал плечами Рослав. - Можно и сделать.
  - Ты что, собираешься тащить его с собой?! - возмущенно выкрикнул Керре. - Да он сбежит в первую же ночь! И хорошо еще, если не полоснет кого-нибудь ножом по горлу!
  - Если бы я хотел полоснуть тебя по горлу, - спокойно ответил Рослав, - я бы уже три раза сделал это. Но зачем мне убивать тебя? Я же не зверь, что убивает ради еды. Если вы дадите мне питание и немного денег, я сделаю арбалет.
  - Кем бы он ни был, брат Арно, - задумчиво покачал головой Бидо, - княжьим сыном, заблудшим монголом или обычным арагонским бродягой, но я ему верю. Ведь он и вправду мог зарезать нас ночью, уже не раз. Но не зарезал же.
  Арно немного подумал, затем махнул рукой:
  - Уже почти светает, а нам так и не удалось поспать. Бидо, привяжи этого бродягу моей веревкой к стволу, на всякий случай. А ты, Гастон, засунь его кошку в свой мешок. Только осторожно, чтоб не выцарапала глаза.
  - Она блохастая у тебя? - с недоверием спросил Рослава Гастон.
  - Не блохастее тебя, - сердито ответил тот. - Лучше просто отвяжите ее, она поохотится и вернется.
  - Ну или так, - кивнул Арно. - А я - спать. Гастон, приглядывай за ним, - кивнул Арно в сторону Рослава. - И разбуди нас после третьего часа.
  
  [актуальную версию со сносками и прочая см. на сайте автор.тудей]
  
  ***
  
  Фераис откровенно забавляло наблюдать за смущением Арианы:
  - Так странно, что ты смущаешься, не краснея. Почему ты не краснеешь? Ты малокровная? У вас все каготы не краснеют? Это поэтому вас считают бесстыжими?
  - Только дураки и считают, - огрызнулась Ариана.
  - Так ты, значит, даже с женихом своим ни разу не целовалась? Тебе не хотелось или почему? - масляные глаза Фераис с усмешкой глядели на Ариану.
  - У нас не принято целоваться до свадьбы, - строго ответила Ариана.
  - Подумайте-ка, какие святоши! А вдруг у твоего жениха смердит изо рта? Или он целуется так, что потом губы кровоточат неделю?
   - Ну чего ты пристала? - отмахнулась Ариана. - Ничего у него не смердит. Не смердило. И вообще, это прелюбодейство - целоваться до свадьбы!
   - Вот тут ты не права, подружка! - покачала головой Фераис. - Прелюбодеяние - это плотски возлечь с замужней или женатым. Кстати, знаешь ли ты, как у нас в Бордо положено поступать с прелюбодеями?
   - Сечь прутьми? - предположила Арина.
   - Если бы только "прутьми"! Вообще, застигнутых прелюбодеев положено разоблачить догола, затем к членику совратителя привязать веревку. За эту веревочку прелюбодейка будет тянуть своего полюбовника во время их позорного шествия по городу. А сержанты тем временем будут лупить их прутьями, дудеть в трубы и выкрикивать имена греховодников. А столпившиеся горожане - кидать в них всякую мерзость или громко порицать, отвешивая шуточки насчет их срамных мест.
   - Ты сочиняешь? Ни разу не слышала про такое! - воскликнула Ариана.
   - Да ты много еще о чем не слышала, - фыркнула в ответ Фераис. - Ничего я не сочиняю. Такое наказание прописано в кутюмах. Правда, на практике его почти уже не применяют. Разве что к тем, кто не сможет заплатить штраф или кого застигнут в супружеской постели голышом. Но это очень сложно сделать без согласия мужа-рогоносца. А он такого согласия почти наверняка не даст.
   - Почему? Чтобы не прослыть рогоносцем? - спросила Ариана.
   - Прослыть рогоносцем - это еще полбеды. Неприятно, но можно перетерпеть. А вот публичные сомнения в праве на наследство - то посерьезнее будет.
   - Ты про что это? - не поняла Ариана.
   - Про денежки, про что ж еще. Если твоя супружница - признанная прелюбодейка, да еще и застигнутая на месте соития - кто сможет поручиться, что деток твоих она не нагуляла на стороне? И после твоей смерти придется им постоянно доказывать свои права на унаследованное имущество. А если уж отпрыски твои уродятся не в тебя - лицом ли, нравом ли - пиши пропало. Молва сочтет их нагулышами, и земелька твоя с домиком отойдет более благочестивым родственничкам. Или же наследникам твоим придется постоянно отвечать на порочащие оскорбления - ножом или дубиной. А там ведь дело такое: если не убьют тебя, убьешь ты, и все равно придется бежать из города на несколько лет, пока все не уляжется. Короче, куда ни кинь - всюду клин. Поэтому у нас сор из устау и не выносят. Застал свою благоверную с полюбовником - полосни ей ножом по горлу, и дело с концом. А судье потом скажешь, что она сама довела тебя, поклянешься на святых мощах, что действовал в горячности, а не по злому умыслу - и можешь гулять себе дальше. Зато никаких проблем с наследством.
   Рассказ Фераис прервал донесшийся с улицы колокольный звон. "Раз, два, три", отсчитывала про себя Ариана заунывные удары. Три медленных удара, затем перезвон, потом опять три удара - значит, взрослый мужчина умер. Упокой Господь его душу.
   - Что-то раззвонились они в последнее время, - обронила Фераис, размышляя о чем-то о своем. - Куда же запропастился наш авокадель? Уже три дня прошло, а от него ни слуху ни духу.
   - Ты рассказывала, что мессир Ростеги вознамерился изгнать тебя из города за сводничество, - вспомнила Ариана их вчерашний разговор с Фераис. - Но зачем ему это? Разве кому-то мешает твоя... твое ремесло?
   - Выслужиться хочет. Выказать свое рвение перед королевским прево и сенешалем. А там, глядишь, и сам английский король заметит и милостями одарит. Мэром назначит, землей пожалует или винным откупом. И ведь до чего додумался, засранец! Предложил все дома радости отдать под руку города, то бишь жюратам, все доходы с них направлять в городскую казну, а тех девушек, что будут работать безнадзорно, на дому или без "лицензии" - изгнать из города. Хорошо, остальные жюраты лишь посмеялись над этим горячечным бредом. Бордели, управляемые мэрией - совсем уже головушкой тронулся наш прево! Мало им "короля арлоток", взимающего с нас поборы монетой и натурой, так давайте еще посадим нам на шею целую свору чернильных крыс! - крылья птичьего носа Фераис раздувались от возмущения и гнева.
  - И что ты думаешь делать, - спросила Ариана, - если вдруг прево изгонит тебя из города?
  - Кол ему в сраку, а не "изгонит"! - зло усмехнулась Фераис. - Нужно только найти шестерых компургаторов, которые подтвердят мое доброе имя. И уж будь покойна, людей, обязанных мне, в этом городе всяко больше шести. Ты лучше о себе подумай. Я так понимаю, нового жениха у тебя на примете нет?
  Ариана тихо мотнула головой.
  - И что дальше? - напирала Фераис. - Вернешься к матери? А вдруг она умрет - на что будешь жить?
   - На епископские виноградники можно пойти по осени, собирать урожай, - нерешительно ответила Ариана. - Еще ткать умею немного...
  - Тьфу ты - ткать! Один раз свяжешься с "синими ногтями" - всю жизнь потом не отмоешься. Ты бы еще про живодерни вспомнила! Да и виноградники твои - немногим лучше. Весь день горбатиться на солнце или в непогоду - и что в итоге? Лицо как у старухи к тридцати годам и скрюченная спина с прострелами? Мои красотки, не напрягаясь особо, имеют с одного жениха столько же, сколько ты не получишь и за целый день коряченья на твоем винограднике! Ну, может, чуть поменьше. А и всей работы-то - лежи себе, раскинув ляжки, да изображай неземное блаженство. Ну да, бывает иной раз, что попадется клиент "со странностями" - но тут уж на любителя. Можешь и отказаться, никто не неволит. У нас как принято: если девушка принимает от клиента бокал с напитком, значит, согласна с ним возлечь. Если не принимает - пусть ищет другую. Так у нас заведено. Что молчишь?
  - Перестань, Фераис, - мотнула головой Арина. - Опять ты за свое! Я же сказала уже...
  - Да не за свое я, а за твое! Как ты этого не поймешь? В этом мире женщина должна быть под манусом мужчины. Отца ли, мужа ли, мастера или Бога. "Ничейная" женщина, без мужской опеки - печальней нет создания на свете. Любой прощелыга может обидеть ее безнаказанно, снасильничать и надругаться. И никому ты потом не будешь нужна, "початая" и опозоренная, особенно если тебя оприходует шайка похотливых подмастерьев. У нас же как считается: что-де сама хвостом вертела, вот и довертелась; вела бы себя прилично, никто бы и пальцем не тронул. Запомни, подружка: в этом мире одиночки не выживают. А в моем заведении имеются и крепкие ребятишки, способные дать укорот особо распоясавшимся молодчикам; есть также общий ящик для пожертвований, куда девушки каждую неделю сдают на церковные требы и на случай взаимной поддержки, если вдруг кто из них заболеет или, не приведи Господь, станет немощной калекой. В общем, все как у настоящих ремесленников.
  - По мне, так лучше быть бедной крестьянкой, чем блудницей в парче, - упрямо возразила Ариана.
  - Да что ты говоришь! А поведай-ка мне, многие ли из крестьян удостоились чина святости? Скольких землепашцев наша церковь причислила к лику святых? Не знаешь? Так я тебе скажу: ни одного. А блудниц? Кто удостоился чести первым узреть Спасителя после его воскрешения и сообщить благую весть апостолам его? Верно, блудница Мария Магдалина. Кого взял в жены пророк Осия по прямому велению Господа? Верно, Гомерь, блудницу израильскую. Про кого праведник Нонн сказал: "этой женщиной Господь будет судить нас на суде Своем"? Верно, про Святую Пелагию Антиохийскую, бывшую блудницу. Кому Господь приказал перейти Иордан, дабы смыть с себя грехи свои? Верно, Святой Марии Египетской, ставшей блудницей в двенадцать лет. Или вспомни Святую Таисию из Фив, бывшую блудницу. Или другую Таисию, ставшую женой египетского царя. По единому слову которой Александр Великий сжигал целые города. А знаешь ли ты, как римская блудница Флора стала языческой богиней?
   - Не слышала про такое, - покачала головой Ариана.
   - О, напрасно! Флора была выдающаяся девушка, буквально сводившая мужчин с ума. Своим ремеслом она заработала столь многие богатства, что, покидая этот мир, пожелала, чтобы горожане на эти средства устраивали в ее честь ежегодные празднества. Так и произошло - кто ж откажется от дармового праздника? Потом уже римские жители во время тех празднеств принялись устраивать распутные спектакли, с разнузданными соитиями и оргиями. Тогда римские сенаторы решили, что не подобает столь громкая слава простой блуднице, и объявили, что та Флора, которой посвящен праздник, была на самом деле богиней цветов. Можно ли придумать что-то глупее - богиня цветов по имени "цветочек"?! Однако ж простецы поверили. А быть может, Флора и сама знала, что всё так случится, и таким образом купила себе посмертный титул богини - кто знает.
   - Но ведь все те, о которых ты говоришь, были не блудницами, а бывшими блудницами, - заметила Ариана. - А нераскаявшимся блудницам у нас даже еду запрещено перебирать на рынке, словно как евреям или прокаженным.
   - Евреям, прокаженным и каготам - ведь это ты хотела сказать? - насмешливо сощурилась Фераис. - Не забывай, малышка: тебя с самого рождения поставили в один ряд с блудницами, так что не мни себя выше нас. Хотя какое там "в один ряд"! Не помню, кто именно из пап - так вот он еще много лет назад призвал христиан брать в жены раскаявшихся блудниц. Пусть такое и нечасто случается, но все же считается делом богоугодным и проявлением милосердия. А теперь скажи мне, когда в последний раз кто-то из бордоских горожан брал в жены честную каготку? То-то. Выходит, что "шальной женщиной" быть прибыточнее не только по доходам, но и по статусу. - Фераис выдохнула, затем с загадочной улыбкой добавила: - Это не считая третьей выгоды.
   - Что еще за третья выгода? - не удержалась Ариана.
   - О, никто не сравнится с публичными женщинами в умении обольщать мужчин, сводить их с ума и играть ими как слепыми котятами. Сама мысль о том, что предмет его обожания никогда не будет принадлежать только ему, превращает мужчину в безвольного раба страстей. Кого-то ненадолго, кого-то - на всю жизнь. Я слышала, в жарких землях Либии и Этиопии тамошние дикари придумали весьма ловкий способ добывать обезьян. Они кладут в дупло сочный плод, а когда обезьянка, схватив тот плод, пытается выдернуть лапу, то у ней ничего не выходит, в буквальном смысле. Ведь освободить лапу глупое животное может, лишь разжав пальцы и отпустив добычу. Однако неразумная жадность не позволяет ей этого сделать. Так их и настигают, сидящих в изнеможении на дереве и тщетно пытающихся вытащить и лапу, и добычу одновременно. Точно так же и мужчины. Не зря же обезьяну считают у нас воплощением похоти.
   - Как это "точно так же"? - не поняла Ариана. - Разве мужчины тоже засовывают руку в дупло?
   Ответом ей стал безудержный хохот Фераис. Ариана в недоумении ждала, пока ее соседка не отсмеется и не объяснит, в чем дело.
  - Случается, конечно, и такое, - вытирая слезы, выговорила, наконец, Фераис, - но я не это имела в виду. Поистине, твое простодушие способно довести до греха. Я хотела сказать, что мужчины суть создания примитивные, напоминающие обезьян не только своей похотливостью, но и своей разумностью. Точнее, ее отсутствием. И при этом они еще считают нас, женщин, существами слабыми и уязвимыми перед соблазнами и искушениями Сатаны. Хотя сами в один миг утрачивают всю свою разумность, стоит лишь надавить им на нужные точки.
  - И что это за точки? - спросила Ариана.
  - Тебе-то зачем это знать? Ты ж ведь у нас собираешься стать честной крестьянкой? - усмехнулась Фераис.
  - Любопытно же, - немного смутившись, ответила Ариана.
  - Ах, ну да - любопытство, праматерь всех бед. Помнишь, чего стоило любопытство одной девушке по имени Ева?
   - Рая?
   - Ага, и вечной жизни. Я не могу объяснить тебе на словах то, что годами познается на опыте. Но парой советов, уж так и быть, поделюсь. Итак, совет первый: никогда не влюбляться в мужчин. Слегка увлекаться - да, но не более того. Совет второй: всегда чувствовать себя выше мужчины, внешне выказывая при этом свою покорность. Совет третий: постоянно дразнить, приближать и отталкивать. Ну и хватит с тебя советов, все равно ты не сможешь ими воспользоваться.
   - Почему это я не смогу? - нахмурилась Ариана.
   - Потому что ко всем этим советам, чтобы они работали, полагаются маленькие секретики. Как сделать так, чтобы глаза твои всегда излучали желание; как смеяться так, чтобы мужчина зашелся от похоти; как смотреть на него так, чтобы он позабыл обо всем на свете. Ну и прочие "мелочи", вроде любовных напитков и заклинаний. Секреты которых доверяют лишь избранным и многажды проверенным - дабы ненароком не оказаться на костре или в подвалах доминиканцев из Sanctum Officium .
   - Разве за любовные снадобья могут отправить на костер? - изумилась Ариана. - Мама говорила мне, что такие дикости случаются только на севере и в Каркассоне. Да и то лишь как повод покарать за другие прегрешения, те, что предпочитают не выносить на публику.
   - Ну, в общем, правильно говорила. Но времена меняются. А вместе с ними меняются и нравы, и очень редко - в лучшую сторону. Покойный папа Иоанн XXII немало тому поспособствовал. Похоже, понтифик и вправду боялся, что его могут околдовать. Или же это был чисто политический расчет. Влияние церкви падает, церковники все глубже погрязают во грехе, ереси множатся, особенно среди подлого люда. Вот клирики и принялись колобродить, выдумали какое-то "еретическое колдовство", не пришей кобыле хвост. Чисто чтобы страху нагнать. Тут они, конечно, со светскими сеньорами удачно слились в душевном порыве. Те тоже принялись выискивать повсюду плевелы зла, как они это называют - ex officio, то бишь по долгу службы. Не дожидаясь, пока к ним придет частный обвинитель и донесет на злодея. Очень удобно: чем больше плевел искоренишь, тем больше почестей от короля или папы. А если плевел вокруг не будет - посадим их сами.
   - А ты когда-нибудь видела казнь на костре? - поинтересовалась Ариана.
   - Доводилось, - кивнула головой Фераис. - Приятного мало, доложу я тебе. Хотя один знакомый палач рассказывал мне... В общем, можно устроить так, что преступника реально будет терзать огонь, но обычно так не делают. Обычно осужденный умирает от удушья или разрыва сердца еще до того, как его коснутся языки пламени.
   - А зачем вообще придумали все это с костром? Это же дорого: дерево, масло, складывать все это?
   - Если верить нашим клирикам, это для очистки тела от самых грязных грехов, которые не возьмет ничто, кроме огня.
   - Это какие же? Ереси, колдовство и отравление?
   - Не только. Также святотатство, вытравление плода, детоубийство и все противоестественные сношения: содомия, кровосмесительство или скотоложество. Хотя за содомию необязательно сжигают, чаще изгоняют. А вот скотоложцев принято сжигать вместе с ослицей или кого они там попользовали - чтобы начисто вытравить грязь. Ах да, забыла: еще иногда отправляют на костер за притворное обращение в христианскую веру и за блуд с иноверцами. Но это в основном мужчин. Для женщин придуманы более "мягкие" наказания: утопление и закапывание в землю заживо. Иногда утопляемую зашивают в мешок вместе с собакой, змеей или обезьяной - чтобы было позорнее. Хотя насчет обезьян, может, и выдумки: все же эти образины стоят весьма недешево.
  За дверью прошуршали чьи-то легкие шаги. Лязгнул железный засов, дубовая дверь со скрипом отворилась и в камеру вбежал человечек в большими умными глазами навыкате и огромной лысой головой - авокадель Эйкем.
   - Я ненадолго, Фераис, очень спешу, - не здороваясь, перешел он сразу к делу. - Мы нашли для тебя шестерых компургаторов, но вот незадача: мне только что сообщили, что один из них скоропостижно умер. Не знаю пока, от чего - такой здоровый был, аки вол. Придется подыскивать ему замену. Сегодня этим займусь. Завтра, я думаю, все решится.
   - Спасибо тебе, Мишель, что бы я без тебя делала! - с поклоном ответила Фераис.
   - И насчет тебя, - авокадель повернулся к Ариане. - В общем, всё как я и предполагал. Аббат заартачился и решил показать, кто в доме хозяин. Отдать тело убитого он наотрез отказался, тем более, что позавчера его уже отпели и погребли на монастырском кладбище. - Заметив в глазах Арианы набежавшие слезы, авокадель с раздражением щелкнул языком: - Ну будет тебе, будет! Не время сейчас сырость разводить. В общем, аббат пригрозил мессиру Ростеги чуть ли не отлучением, если тот не выдаст тебя епископу на суд. Лучше бы, конечно, так и случилось. Но, зная нрав нашего прево, сомневаюсь, что он просто так отступит. Тем более, сейчас, когда прибыли англичане с принцессой. В общем, ждем ответного хода прево. Засим откланиваюсь. До скорого, Фераис, не скучай тут без меня!
  С этими словами авокадель Эйкем выскочил из камеры, насилу задвинув за собой шкрябающую об пол дверь. Ариана, застыв в глухом оцепенении, безучастно смотрела, как в узком луче солнечного света медленно кружится, оседая, камерная пыль.
  
  ***
  
  Ивар проснулся от детского крика. Даже не крика - верещащего вопля, пропитанного липким ужасом и безысходностью. Кажется, кричали за стеной, там, где жил еврей Машо с кудрявой девочкой без ушей.
  Ивар, как был в ночной рубахе, выскочил из комнаты и принялся стучать в дверь соседей. С той стороны послышались шаркающие шаги, позвякиванье снимаемого крючка, затем в проеме показалось заспанное лицо старика-еврея.
  - Что у вас происходит? - настороженно спросил Ивар. - Все в порядке?
  - Да, все в порядке, - кивнул Жюда Машо. - Просто плохой сон. Ребекка, бедная девочка. Прости, если нарушили твой покой.
  Ивар не удержался и заглянул внутрь комнаты через голову старика. Ничего необычного он там не увидел, кроме разве что пухлой черной книги на столе, рядом с небольшой менорой . Рядом с манускриптом лежал разглаженный кусок пергамента и толстое гусиное перо.
   "Интересно, что он там пишет?" подумал Ивар, однако спрашивать об этом напрямую не стал. Молча кивнув головой, он вернулся к себе в комнату.
  На улице уже почти рассвело. Ложиться досыпать смысла не было: скоро большой колокол собора Сент-Андре пробьет тремя ударами приму, начало нового дня.
   Ивар решил выйти пораньше, чтобы немного прогуляться по пробуждающимся ото сна улочкам. Густой туман с запахом болотной гнили, окутывавший город по ночам, постепенно рассеивался. Рыбные ряды рынка постепенно заполнялись торговками, неторопливо раскладывавшими на прилавках нераспроданные остатки вчерашнего улова. Неожиданно кто-то легонько стукнул Ивара по левому плечу. Обернувшись, Ивар краем глаза успел увидеть, как упитанная черная крыса соскочила с его плеча на землю и побежала прочь, слегка пошатываясь при этом, словно полусонная. "Вот же зараза! Совсем ошалели эти крысы, на людей уже начали прыгать".
   - Aurora muribus amica? - послышался за спиной знакомый насмешливый голос.
  - Salve , Дамиан, - обернувшись, кивнул Ивар. - Однако странно: сегодня ты узнаешь меня со спины, позавчера же - не желал узнавать в лицо.
   Дамиан заметно смутился и отвел взгляд.
  Позавчерашним вечером они случайно встретились в кабаке "Три жида". Дамиан, к тому времени уже находившийся в изрядном подпитии, о чем-то увлеченно спорил с молодым доминиканцем, размахивая при этом руками и брызгая слюной. Доминиканец ехидно и не без изящества возражал ему, что лишь сильнее распаляло недоучившегося медикуса. Насколько смог разобрать Ивар, спор шел о примате светской власти над духовной, о "Защитнике мира" Марсилия Падуанского и о тому подобных вопросах.
  Доминиканец вскоре удалился, и Дамиан, уже с трудом державшийся на ногах, переключился на Ивара. Узнав, что Ивар подыскивает жилье, Дамиан тогда и посоветовал ему посмотреть дом по соседству. "Хозяин там не сказать чтобы дружелюбный, ну да тебе с ним не детей крестить". Дальше разговора не получилось. После очередной кружки Дамиан принялся нести какую-то околесицу: про пресуществление , про упрямство аббата Сент-Круа, про каких-то авиньонских мертвецов. Затем окончательно замкнулся в себе: лишь молча и неподвижно сидел, упершись локтями в стол и глядя в пустоту остекленевшими глазами со свернувшимися в точку зрачками. Спустя какое-то время Дамиан перевел взгляд на Ивара - так, словно проворачивал колесо подъемной решетки на башне городских ворот - с ненавистью сверкнул на него сощуренными глазами и злобно выкрикнул: "Уходи отсюда! Всё из-за тебя, из-за тебя!"
  - Я, кажется, слегка перебрал тогда, да? - Дамиан исподлобья посмотрел на Ивара, явно зная ответ на свой вопрос. - Я не оскорбил тебя ничем?
  - Не оскорбил, просто пытался прогнать прочь, - пожал плечами Ивар.
  - Прости. Не знаю, что на меня нашло. К сожалению, Всевышний не дал мне толеранции абстиненции к духу вина . Ты в аббатство сейчас?
  - Куда ж еще. Qui non laborat, non manducet .
  - Тогда пошли вместе. У меня тоже есть дельце к вашему аббату.
  - Безиан сказал, что ты подвизаешься в доме мэра, кем-то вроде писаря. Это правда?
  - Да, кем-то вроде. Помогаю ему в разных делах. Еще что рассказывал про меня твой лекарь? - усмехнулся Дамиан.
  - Сказал, что я мог бы поучиться у тебя высокомерию и гордыне, - ответил Ивар. - У нас ним случился небольшой богословский диспут, и брат Безиан слегка осерчал на меня.
  - Это с ним случается. Очень упертый мужчина, ничем не пробьешь. Мы с ним, когда сойдемся, так тут же и заспорим о чем-нибудь. Вообще говоря, Безиан мог бы стать хорошим врачом, если бы имел ум чуть более гибкий и критичный. Но увы, он слишком верит в непогрешимость авторитетов. При всем при том, в душе он человек неплохой, пусть так сразу и не скажешь, - улыбнулся Дамиан. - По крайней мере, готовности помочь могли бы поучиться у него многие, мнящие себя врачами.
   - Кстати, я не поблагодарил тебя за жилье, - вспомнил Ивар. - Хотя даже не знаю, стоит ли за такое благодарить.
   - Какое еще жилье? - удивился Дамиан. - И почему "не стоит благодарить"?
   - Ты разве не помнишь, как позавчера посоветовал мне посмотреть комнату рядом с "Тремя жидами"?
   Дамиан замялся:
   - Честно говоря, не очень. Но да, припоминаю, что одноглазый Сикарт подыскивал себе жильца. А что, тебе что-то не подошло?
   - "Что-то не подошло"?! - возмутился Ивар. - А ты знаешь, кто еще живет в том доме? Безиан вон аж позеленел, когда узнал от меня.
   - А-а, вон ты про что, - сообразил, наконец, Дамиан. - Ну с Безианом понятно - там родительское влияние, тут уж никуда не денешься. А тебе-то жиды что плохого сделали? - Мне пока ничего, но надо же предупреждать о таких вещах! - воскликнул Ивар. - Теперь всё аббатство будет коситься на меня как на прокаженного.
   - Ну, не преувеличивай, - успокоительным тоном произнес Дамиан. - Во-первых, не всё. Во-вторых, на всякий роток не накинешь платок. В-третьих, у нас в Бордо с евреями - ну не вот чтоб уж прям дружбу водят, конечно - но в целом относятся более снисходительно, чем на севере. Интересно, и что тебе там напроповедывал наш юдоустойчивый Безиан? Небось опять что-нибудь про отца лжи и человекоубийцу? Знакомая песня. Однако кому, как не тебе, должно быть известно, что такое contextus, сиречь переплетение? И что древние тексты при желании можно повернуть и вывернуть как угодно, если не брать в расчет этот самый contextus? Помнишь, что писал Алан Лилльский? У авторитета нос из воска, и форму его можно изменить в любую сторону.
   - Но неспроста же у нас недолюбливают иудино племя? - возразил Ивар.
   - Разумеется, неспроста. Потому что боятся.
   - Кого, евреев?! - в изумлении остановился Ивар. - Да не смеши меня!
   - Именно их, - убежденно ответил Дамиан. - И страхов таких, как минимум, четыре.
   - Ух ты! Целых четыре? И какие же?
   - Страх первый: что евреи суть те же сарацины, точнее, их верные сообщники. Они и на лицо между собой схожи, и речь их звучит для нашего уха единообразно. Стало быть, евреи всегда на стороне магометан, совместно с ними алчут погибели христианского люда и готовы предать нас при первой возможности, вонзив нож в спину. И, по правде сказать, страх этот не всегда беспочвенен.
   - Ну хорошо, - покачал головой Ивар. - А какие еще страхи?
   - Второй страх: что евреи выкрадут и зарежут наших младенцев. Ну это уже придумка наших властителей. Причем недавняя. Где-то перед вторым походом к Гробу Господню появилась.
   - Зачем евреям резать наших младенцев? - удивился Ивар.
   - А это ты у своего соседа спроси, ему наверняка есть, что рассказать, - уклонился от ответа Дамиан. - И этот второй страх вытекает из третьего: что евреи обладают колдовскими способностями. Точнее, могут получить их от дьявола в обмен на собственную душу, христианскую кровь или еще что. Обычно рассказывают про похищенные у христиан облатки, якобы используемые евреями в их магических шабашах.
   - В чем? - не понял Ивар.
   - В шабашах. Я сам, когда первый раз услышал, не сразу догадался. Видимо, это от "шабата", субботы. Так в Тулузе стали называть колдовские сборища, которые евреи будто бы устраивают по субботам в своих синагогах-кнессетах. И, наконец, четвертый страх - это страх отравления. Отчасти связанный с третьим. В Талмуде есть правило, запрещающее евреям вкушать пищу, приготовленную язычниками, то есть людьми неиудейской веры. Однако что делать, если почти все банальные печи принадлежат христианским сеньорам, а свои пекарни и мельницы евреям иметь возбраняется? Так у них и возник обычай кидать в печь хотя бы одно полено, чтобы еду нельзя было назвать приготовленной исключительно язычниками. А отсюда уже пошли слухи об отравлениях: когда какой-нибудь христианин видел, как еврей украдкой кинул что-то в печь, а потом целое село умерло от антониева огня и ведьминых корчей . Причем вместе с тем же евреем - но кому есть дело до подобных мелочей?
   - Насколько я понял, брат Безиан опасается не столько еврейского колдовства, сколько лукавых словес ихних маймонидов, искушающих христианскую душу...
   - Ха-ха-ха! - рассмеялся высоким дробным смехом Дамиан. - Наш Безиан зело напоминает мне покойного короля Людовика Святого. В те не столь давние времена еще считалось допустимым дискутировать с евреями, пусть и в своеобразной манере. Однако король Людовик считал, что спорить с евреями должны исключительно лица духовного звания, причем специально обученные. Миряне же, услышав нападки на христианский закон, должны прибегать к единственно верному, по мнению короля, силлогизму: всадить обидчику меч поглубже в брюхо.
   - Мне доводилось читать немного из "Путеводителя растерянных" того самого Маймонида, - вставил Ивар. - Сие сочинение показалось мне довольно скучным.
   - Напрасно! - горячо возразил Дамиан. - Маймонид - один из величайших умов, живших в этом мире. Не зря же его упоминал в своих сочинениях сам Фома Аквинат. Хоть я и считаю, что Моше Египетский увел экзегезу священных текстов в сторону чрезмерной аллегоричности, аллегоризируя и то, что следовало бы воспринимать дословно. При этом он сам же писал про мириады книжников, тщетно тщащихся изыскать особый смысл в словах, в которые произносивший их не вкладывал никаких потаенных смыслов. Но вряд ли можно обвинять Маймонида в том, что он сам пал жертвой этой ошибки. Ведь истина - дочь времени. Поэтому некоторые загадки священных текстов человек способен разгадать, лишь поднявшись на определенную ступеньку в своем развитии. На ту ступеньку, на которой он будет располагать соответствующими понятиями и реалиями. Как может человек понять сказанное, например, о ветряных мельницах, если он не знает, что такое ветряная мельница? А ведь они появились совсем недавно. А теперь представь, что ты жил много тысяч лет назад, знал, что такое ветряная мельница, и решил сообщить об этом потомкам - разумеется, на том языке, что доступен их пониманию. Потомки же, не знакомые с описываемыми тобой реалиями, сочли все сказанное за притчу и принялись выискивать в ней скрытые смыслы. "Что же на самом деле означают эти каменные великаны с четырьмя руками, хватающими ветер? Великаны, заглатывающие зерно и исторгающие муку? Быть может, четыре руки - это четыре реки, вытекающие из Эденского сада? А истирание зерна в муку есть иносказание о дряхлении мира?" Ну и заскрипели перья по воловьей коже...
   За разговором Ивар и не заметил, как они подошли к воротам аббатства. Дремавший на скамейке привратник, заслышав приближающиеся голоса, протер заспанные глаза, быстро поднялся и поспешил к ним навстречу:
  - Привет, англичанин, - кивнул он Ивару, совершенно игнорируя при этом Дамиана. - Слыхал новость? Брата Безиана сегодня утром нашли мертвым у себя в келье! Такая потеря. И так неожиданно! Ведь еще вчера я говорил с ним вот прям как с тобой, и вот - нет его. Помилуй нас Господи, спаси и сохрани! - привратник трижды перекрестился, нашептывая скороговоркой текст молитвы.
  Поначалу Ивар даже подумал, что речь идет о каком-то другом Безиане. Настолько несовместимы были между собой слово "смерть" - и живое, слегка подрагивающее лицо неугомонного лекаря, вечно спешившего куда-то своей припрыгивающей походкой.
  
  ***
  
  Всех братьев немало удивил приказ аббата отпеть и похоронить брата Безиана сегодня же после полудня. К чему такая спешка, граничащая с неуважением к памяти покойного? И зачем отец настоятель принялся вызывать к себе то одного монаха, то другого?
  Никто толком не знал, от чего умер брат Безиан. По слухам, тело его обнаружили во время утреннего обхода келий - когда дежурный монах проверяет, не проспал ли кто из братьев сигнал к побудке. Правда, на ночной службе Безиана тоже не было, но тогда мало кто обратил на это внимание.
  Из окна скриптория Ивар видел, как тело Безиана пронесли в лазарет, туда, где обычно трудился покойный, принимая заболевших или приготавливая лекарственные смеси. Старший певчий куда-то запропастился, и Ивар, вместе с еще несколькими любопытными переписчиками, потихоньку улизнул из скриптория в лазарет, чтобы взглянуть на умершего.
  Омовением тела руководил элемозинарий Адемар, тот самый, что вчера нечаянно расколол мотыгой солнечные часы в саду. Тело Безиана водрузили на стол посреди лазарета. Двое монахов аккуратно обмывали его с ног до головы, обходя срамные части, прикрытые сорочкой. Ивар внимательно рассматривал лицо, грудь, руки и ноги покойного, пытаясь понять, что же могло стать причиной внезапной смерти. Напрасно: ни высыпаний, ни язв, ни других видимых "синтомов", как любят выражаться ученые медики. Кроме разве что покрасневшего одутловатого лица: как будто бы умерший тужился перед смертью, поднимая тяжкий груз.
  Снаружи, с севера, донесся приглушенный колокольный звон. Три медленных удара, затем перезвон, потом опять три удара - еще один взрослый мужчина покинул сей бренный мир. Не слишком ли часто звонят сегодня колокола в Бордо? Или это только кажется, из-за необычной тишины в аббатстве в связи с кончиной Безиана?
  Закончив омывать тело, монахи принялись облачать его в белые одежды. Соединили руки под куколем, прикрыли лицо капюшоном, натянули чулки и кожаную обувь. Элемозинарий при этом окуривал одежды покойного ладаном и кропил их святой водой, негромко распевая "Credo in unum Deum" .
  - Англичанин, вот ты где, - послышался за спиной Ивара тихий пришепетывающий голос. Голос принадлежал брату Эстеву, пожилому монаху-переписчику, чья кафедра в скриптории располагалась по соседству с кафедрой Ивара. - Отец настоятель срочно вызывает тебя.
  - Ты не знаешь, зачем? - спросил Ивар, выходя из лазарета.
  - Наверное, хочет узнать что-то про смерть брата Безиана, - предположил Эстев. - Других он тоже про это расспрашивал.
  Аббат Пэй де Сермет сегодня выглядел более уставшим, чем обычно. Кивком пригласив Ивара сесть, он сразу же перешел к делу:
  - Говорят, ты разговаривал вчера с покойным братом Безианом?
  - Да, - кивнул Ивар. - Мы с ним случайно встретились на берегу, во время приезда принцессы.
  - И о чем вы говорили? Безиан не жаловался на хворь или недомогание?
  - Мне не жаловался. Говорили о разном. Про болезни, насылаемые Господом в наказание, про болезни, вызываемые расстройством жизненных токов. Ну и все в таком роде, - Ивар решил не рассказывать аббату про их с Безианом спор об иудеях.
  - И что именно вы говорили про болезни? - продолжал допытываться аббат.
  - Да ничего особенного, - пожал плечами Ивар. - Безиан рассуждал, как понять, имеет ли смысл лечить ту или иную болезнь или же она есть неотвратимая кара Господня. Он, кажется, был немного расстроен, что ему не удалось излечить того носильщика...
  - Какого носильщика? - насторожился аббат де Сермет.
  - Там на берегу, в Лунном порту, сразу после приезда принцессы, один молодой носильщик внезапно закашлялся и упал на песок. Брат Безиан тут же принялся его осматривать и делать кровопускание из бубона...
  - Что ты сказал?! - резко сорвавшись со скамьи, закричал отец настоятель. - Какого бубона?!
  Ивар слегка опешил от столь бурной реакции обычно сдержанного аббата.
  - Ну такой... темный бубон на шее, с грецкий орех примерно, - показал на пальцах Ивар. - Брат Безиан еще говорил что-то про Авиценну...
  - И Безиан разрезал этот бубон? - перебил Ивара аббат. - А ты что делал в это время?
  - Стоял чуть поодаль, смотрел, как он лечит. Отец настоятель, да что случилось? Почему тебя так взволновал этот бубон? Это какая-то опасная болезнь?
  Аббат немигающим взглядом смотрел как будто бы сквозь Ивара, думая о чем-то о своем.
  - Значит, это всё случилось после полудня... И ты говоришь, тот носильщик умер?
  Ивар молча кивнул.
   - А ты сам не касался того бубона? - нахмурившись, спросил аббат.
   - Зачем он мне? - удивился Ивар. - Нет, не касался.
   - Это хорошо, это очень хорошо. И что вы делали дальше?
   - Дальше мы с братом Безианом пошли в аббатство. Разговаривали еще по дороге. Потом он ушел по своим делам.
   Немного помолчав, аббат задумчиво произнес:
  - Хорошо, ступай. И найди мне брата Гиллена, нашего францисканца. Хотя нет, постой! - лицо настоятеля внезапно помрачнело. - Если вдруг кто-то из братьев начнет расспрашивать тебя о нашем разговоре, не рассказывай им ни про какие бубоны и ни про каких носильщиков, слышишь меня? Возможно, мои опасения напрасны и суть плоды суетной фантазии и чрезмерной старческой тревожности. Не стоит опрометчиво сеять зерна смятения.
  Ивар не сразу, но все же отыскал седого францисканца в церкви Сент-Круа, куда монахи уже перенесли убранное тело покойного Безиана. Рядом с гробом зажгли два небольших светильника: один у изголовья, другой - в ногах. В церкви стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь молитвенными шепотом братьев да далеким колокольным звоном. "Опять погребальный", отметил про себя Ивар. "Только на этот раз женщина".
  Постепенно собрались все братья, не занятые на неотложных работах. "Сколько же их много, оказывается - не меньше шести десятков", отметил про себя Ивар. "Мне казалось, насилу наберется человек тридцать-сорок". Вскоре подошел аббат, сопровождаемый францисканцем Гилленом. По сигналу настоятеля четверо братьев подняли обитый некрашеной холстиной гроб и понесли покойника в сторону малого кладбища, где его уже поджидала свежевырытая глубокая могила. Траурную процессию сопровождал непрерывный гул аббатских колоколов над головой: три печальных удара, затем перезвон, снова три печальных удара, снова перезвон - и так без конца.
  После того, как монахи опустили гроб в могилу, аббат бросил на него сверху несколько угольков из кадила. Он же первым проводил покойного тремя горстями влажной земли. Остальные братья, негромко распевая молитвы, последовали его примеру - пока земля полностью не покрыла домовину. Затем двое монахов с лопатами быстро набросали могильный холмик, водрузив в изголовье небольшой деревянный крест - скромный, без надписей. Через пару месяцев могила зарастет высокой травой, как и прочие на этом кладбище. То, что вышло из праха, воротилось во прах.
  Наконец-то смолкли аббатские колокола. Монахи неспешно разбредались с кладбища, чтобы снять с себя белые одежды, погасить погребальные свечи и вернуться к своим привычным занятиям. У живорыбного садка Ивар нагнал переписчика Эстева и двух малознакомых ему монахов, что-то оживленно обсуждавших между собой.
  - Аббат собирался заказать новую плиту у каменотесов, - донесся до Ивара обрывок их разговора, - однако францисканец Гиллем рассказал ему о механических часах, и аббат решил приобрести эту диковинку.
  - Что еще за механические часы? - поинтересовался у Эстева молодой монах.
  - Брат Гиллем рассказывал, что видел такие в Италии, в Падуе. Якобы их смастерил его знакомец, некий Якопо де Донди, по заказу принца Убертино. А часы те закреплены на высокой башне, и любой горожанин, если находится близ той башни, может видеть с земли, на который час указывают стрелки.
  - Стрелки?! - удивился молодой монах. - Разве их несколько? Но зачем?
  - Если верить францисканцу, одна стрелка отмеряет часы - не те, по которым живем мы, а те, что делят сутки на двадцать четыре равные части. А вторая стрелка вращается намного быстрее первой и делит каждый час на шестьдесят равных долей.
  - И к чему всё это? - разочарованно фыркнул молодой монах. - Какой прок в том, чтобы делить придуманный час на шестьдесят придуманных долей?
  - Не знаю, - пожал плечами Эстев. - Однако одно преимущество у тех часов все же имеется: они показывают время и в непогоду. И еще звонят каждый час, вот так - "тин-тин", прям как у Данте.
   - Не о том нужно думать, братья, - мрачно вымолвил третий монах, темноволосый арагонец с выступающей вперед челюстью. - Не о баловстве со стрелками, а о том, что пытается скрыть от нас отец настоятель.
   - Ты о чем это, брат Гримо? - спросил молодой монах.
   - О том, от чего умер брат Безиан. Ходят слухи, что в Авиньоне свирепствует новая лихорадка, намного более опасная, нежели прежние. Опаснее даже вариолы , что зачастила к нам в последние годы. Я слышал от одного надежного человека... В одном монастыре под Авиньоном все братья легли почивать здоровыми и полными сил - а наутро ни один из них не проснулся. Все семьсот человек умерли в одну ночь, и у всех на теле проступили зловещие наросты.
   - Брехня! - отозвался переписчик Эстев. - Плюнь в глаза своему "надежному человеку", брат Гримо. Нет таких аббатств под Авиньоном, что вместили бы в себя семь сотен братьев.
   - Ну может, про семь сотен он и приврал - кто ж будет пересчитывать их досконально? - Арагонца явно задело пренебрежительное замечание переписчика. - Но покойный Безиан кое-что успел рассказать мне незадолго до смерти. Вы слышали про генуэзский корабль, что бродит неприкаянный из порта в порт, сея повсюду семена пестиленцы? Говорят, жаркий восточный ветер пригнал его в Геную уже пораженным стрелами гнева Господня. Однако генуэзцы вовремя прознали о смертельной опасности, притаившейся на борту, и принялись стрелять по кораблю зажигательными стрелами и горящим маслом из катапульт, дабы отогнать его подальше от города. И с тех пор обреченный корабль, заваленный смрадными трупами, бродит из порта в порт в напрасных поисках пристанища.
   - Как это он "бродит"? - прищурился переписчик Эстев. - Сам по себе, что ли? А если не сам по себе - отчего ж тогда живые матросы не выбросят смердящих мертвецов в море?
   - Я тоже слышал про один корабль, только не в Лигурии, а в северных морях, - вмешался в разговор молодой монах. - Однажды утром жители небольшой прибрежной деревушки увидели вдали от берега странный корабль. Паруса на нем были спущены или порваны, а само судно безжизненно дрейфовало вдоль берега. Некоторые из жителей деревни решили узнать, в чем дело, прыгнули в лодки и поплыли к тому кораблю. Подплыв ближе, они увидели огромное скопище черных воронов, с зловещим карканьем круживших над обезлюдевшим кораблем. Половина гребцов в ужасе развернулась и поспешила обратно в деревню. Остальные же добрались до корабля и вскарабкались на палубу. И там их взору предстали десятки трупов с выклеванными глазами и обезображенными лицами. А вперемешку между ними валялись тысячи мертвых воронов. Отчаянные храбрецы спустились в трюм, и там тоже обнаружили трупы матросов и бесчисленное множество околевших крыс. Тогда те смельчаки похватали по-быстрому тюки с самыми дорогими тканями, что смогли найти в трюме, попрыгали в свои лодки и изо всех сил погребли обратно в деревню. А наутро во всей деревне не осталось ни одной живой души. Все умерли столь внезапно, что никто даже не успел дойти до соседней деревни, чтобы рассказать о случившемся. А корабль мертвецов внезапно исчез в пучине волн и больше не появлялся.
   - Кто же тогда поведал обо всем об этом, если все жители деревни умерли? - почесал затылок переписчик Эстев.
   - Удалось спастись лишь одному мальчишке, которого отец накануне вечером послал в соседний городок узнать цены на сукно, - уверенно ответил молодой монах. - Этот мальчишка потом рассказал обо всем суконщику, а тот уже - мне.
   - Ох, чувствую, не закончится добром этот високосный год! - шумно вздохнув, пророкотал мрачный арагонец.
   Словно вторя его словам, с севера донесся тихий погребальный звон. Братья замолчали, прислушиваясь.
   - У кордельеров звонят, в их конвенте, - определил, наконец, Эстев. - Упокой Господь душу новопреставленного раба твоего.
   Перезвон францисканских колоколов внезапно растворился в далеком гуле тяжелого колокола.
   - А это откуда? - спросил молодой монах. - С собора?
   - Нет, - покачал головой Эстев. - Из лечебницы Святого Иакова. Молодая женщина.
  
  ***
  
  - Так как, говоришь, ты попал в Руссильон?
  Арно на ходу сорвал стручок вики, ловким движением вскрыл его и высыпал мелкие зерна в рот.
  Едва заметная тропинка, прячась в высокой траве, петляла вдоль правого берега Дордони, то удаляясь, то снова устремляясь к речной прохладе. Иногда тропа спускалась в неглубокие лощины, поросшие бузиной и орешником, откуда снова выныривала в поля, усеянные желтыми цветками вербейника и зверобоя. Из редких порослей иглицы и самшита нет-нет да и вспархивал длинноклювый бекас, пугая встревоженным криком прикорнувшую в траве косулю.
  - Из Генуи, - ответил Рослав, шедший позади Арно, перед остальными. Косу ему пока решили не отдавать. Особенно настаивал на этом Керре, у которого до сих пор побаливал затылок от ночного удара "татарина".
  - Это и так понятно, - хмыкнул Арно. - А подробнее?
  - Да что там "подробнее"? - пожал плечами Рослав. - В Генуе купил меня один торговец, звали его Франко Трафиканте. Он разными товарами приторговывал, в том числе рабами понтийскими.
  - Это что значит? - спросил нагнавший их Гастон Парад.
  - Те, которые с Понта доставлены, из Каффы или Перы.
  - Ты издеваешься, сучий хвост? - нахмурился Гастон. - Что еще за Пера с Понтом, в душу мать?
  - Понт - это море за Константинополем. Куманы называют его Кара Дениз, то бишь Черное море. А Пера - то район такой в Константинополе, где торговые генуэзцы живут. Понятно теперь?
   - Так и говори, чтоб понятно было, - пробурчал Гастон. - И что этот твой Трафиканте?
   - Скорее уж я его, - мрачно усмехнулся Рослав. - Он долго не мог меня никому продать, потом, наконец, уступил за дешево арбалетному мастеру из Виларнау. Это такая деревенька под Перпиньяном.
   - Почему это твой торговец не мог тебя долгое время продать? - резко обернулся Арно, впившись взглядом в Рослава.
  - Поди ж знай. Негоциант мой сказал как-то, что-де глаз у меня дурной, оттого покупатели и отворачиваются. На самом деле, в Генуе спрос на рабов сильно слабже, чем на рабынь. Такоже, генуэзцам немного претит иметь раба-христианина. Лучше уж татарина, черкеса или тунисского мавра.
  - А рабынь? - поинтересовался Гастон.
  - С рабынями иначе. Их же в основном как кормилиц берут или в доме прислуживать. Черными кормилицами генуэзцы брезгуют, монгольских тоже берут неохотно. Боятся, что через молоко ребенку раскосость передастся или желтая кожа. Поэтому рабынь предпочитают из белых татар, черкешенок или русов .
  - И за сколько же твой негоциант продал тебя в Перпиньяне? - спросил Арно.
  - За полцены. За тринадцать ливров.
  - И ты прожил у него два года?
  - Полтора. С осени позапрошлого до весны нынешнего.
  - А потом сбежал?
  - Да.
  - А что ж раньше-то не сбежал? - недоверчиво сощурился Арно.
  - Во-первых, нужно было разузнать, что да как: куда бежать, куда не бежать, - разглаживая растрепанную темно-русую бороду, объяснил Рослав.
  - А во-вторых? - не отставал Арно.
  - Жениться я собирался, - после недолгого молчания хмуро проронил Рослав.
  - Жениться? Разве раб может жениться?
  - Может, если хозяин не возражает.
  - И что ж не женился?
  - Умерла невеста.
  - Понятно.
  Помолчав, Арно снова спросил:
  - А негоциант твой, как там его звали...?
  - Франко Трафиканте.
  - Ага. Он, стало быть, генуэзец?
  - Я не знаю, откуда он. Кажется, из Перпиньяна. Кто их поймет, этих жидовинов, откуда они и куда...
  Арно внезапно остановился как вкопанный. Затем неспешно развернулся и торжествующе отчеканил:
  - Вот ты и соврал! И поймать тебя на лжи оказалось проще, чем я думал. Сам уже понял, на чем прокололся, или подсказать?
  Рослав недоуменно смотрел на Арно, затем с достоинством ответил:
  - Я ни на чем не прокалывался, потому что говорю правду!
  - Ты никогда не был рабом, - убежденно гнул свое Арно. - Будь ты рабом, ты бы знал, что в наших землях иудей не может иметь рабов-христиан! Даже если раб, бывший до того язычником, примет крещение - еврей-хозяин должен будет незамедлительно отпустить его на волю, за символическую плату.
  - Это ты никогда не был рабом, - усмехнувшись, ответил Рослав. - Иначе бы ты знал, что еврей или язычник, хоть и не могут иметь рабов-христиан, однако могут торговать ими. При том условии, что выставят их на продажу в трехмесячный срок. Поэтому мой негоциант и уступил меня так дешево - потому что срок подходил к концу.
  Похоже, ответ Рослава стал неприятной неожиданностью для Арно. Немного помолчав, он раздраженно сплюнул на землю:
  - Думаешь, вывернулся, да? Думаешь, самый хитрый?
  - К чему мне выворачиваться? - пожал плечами Рослав. - Я ведь не вру.
  Дальше шли молча, сопровождаемые лишь шелестом орешника да журчанием тихих вод Дордони.
  - И много было рабов в этой твоей деревеньке, как там она называется? - наконец, нарушил молчание Арно.
  - Виларнау, - с легкой усмешкой ответил Рослав. - Все еще не теряешь надежду поймать меня на лжи?
  - Не теряю. Сердцем чувствую, что ты врешь нам в чем-то. Осталось понять, в чем и зачем.
  Рослав ничего не ответил; взгляд его задумчиво бродил где-то вдали, за белесой дымкой горизонта.
   - И как же называл тебя твой арбалетный мастер? - продолжал допытываться Арно.
   - Теодор.
  - "Дарованный Богом"? Это что, намек на скидку при покупке?
  - Очень смешно. Нет, в честь Федора Амасейского. Мастер Фабер приобрел меня в день памяти святого, девятого ноября.
   - Складно сочиняешь, сказитель ты наш, - хмыкнул Арно. - Так ты поэтому в первый раз назвался Федором? По привычке?
   - Угу, - кивнул головой Рослав.
   - И каково тебе было жить у твоего мастера? Не обижал он тебя?
   - Человек он был неплохой, чего уж там, - подумав, ответил Рослав. - Только уж очень скаредный. Постоянно ужимался в каждой копейке. И ладно бы одного меня протухшей чечевицей кормил - так ведь и сам ее ел. И даже, кажется, не без удовольствия. Тошная у него жизнь, одним словом - прям как его чечевица. Каждый день одно и то же. Простора нет.
   - Какого еще простора? - не понял Гастон.
   - Размаха. Полета...
   - Полета? Ты куда лететь-то собрался, птица райская? - усмехнулся Гастон.
   - На волю. Очень жалею я, что люди не летают. Я бы хотел. Иногда стоишь так на горе - и прямо тянет: разбежаться, оттолкнуться да взмыть. И парить так, высоко-высоко...
   - Я ж говорю, Арно, он в голову ударенный, - сплюнул сквозь зубы Гастон. - То вроде на нормального христианина похож, а то вдруг бац - и заговариваться начинает. Давай прогоним его, а? А то кто его знает, что ему в голову взбредет? Сегодня вон его парить тянет, завтра - кровушки из горла напиться...
   - По себе не суди, - огрызнулся Рослав. - И ничего такого завирального нет в летании. Слышал я, в землях катайских еще много лет назад некий мудрец поднялся в небо на воздушном змее.
   - Тоже мне невидаль, - рассмеялся Гастон. - Наши пророки Енох и Илья вознеслись на небо вообще без всяких змеев, единственно волею Божьей.
   - То твои досужие домыслы, - горячо возразил Рослав. - Не сказано в Писании ничего про небо, сказано про Еноха лишь то, что Господь взял его. А куда взял - не сказано. Пророка же Илью умчала колесница огненная, запряженная конями огневыми. Но куда умчала - сие спорно есть. Ибо в тексте масоретов сказано "на небо", а у семидесяти толковников - "яко на небо"...
   - Так и что же сталось с твоим мудрецом катайским, которому на земле спокойно не сиделось? - прервал разгоравшийся богословский спор Арно.
   - Того не ведаю, - недовольно ответил Рослав. - Но еще задолго до него один восточный воитель привязал к хвостам воздушных змеев хитрые свистелки и запустил их ночью в сторону осаждаемой крепости. И когда защитники услышали прямо с небес ужасный свист и вой, то в панике побросали оружие и сдались на милость осаждавших. А другой восточный воитель поступил еще хитрее: к хвосту воздушного змея он привязал паклю, пропитанную маслом, и поджег ее. И когда враги его увидали, что на них по небу несется огненный дракон, то разбежались в тот же час.
   - Сказочник ты, и сказками твоими - только детей пугать! - махнул рукой Гастон.
   - Может, и не сказочник, - прогудел сзади раскатистый голос Бидо. - Однако мне другое сомнительно. Где ты выучился так ловко глаголить на окситанском?
   - То несложно было, - с видимой гордостью ответил Рослав. - Латынской грамоте я с детства обучен был, как и греческой. Потом в Кырыме долго у фрягов жил, а их наречие с вашим весьма схоже. Ну и еще почти два года в Перпиньяне.
   - А можешь что-нибудь сказать на генуэзском? - прищурился Гастон.
   - Что?
   - Да что-нибудь.
  - Un re vento con arsura faito a greve pontura, - прочитал нараспев Рослав.
   - И что это значит? - хмыкнул Гастон.
   - "Злобный засушливый ветер нанес много вреда".
   - И правда похоже. А само слово "Януа" - что означает на лигурийском, знаешь?
   - Дверь или вход.
   - И при чем же тут дверь? - озадаченно спросил Гастон.
   - Она как бы дверь в Левант, в восточные земли, - пояснил Рослав.
   - Во-во, через ту дверь к нам всякая зараза и лезет, - мрачно пробурчал шедший сбоку Керре. - Сначала проказа, потом черная оспа, теперь вот ты, - ткнул он пальцем в плечо Рослава, но, кажется, уже без особой злости.
   - И как давно ты сбежал? - Арно сорвал с лещины недозрелые орехи и сосредоточенно принялся их раскусывать.
   - Календарь я с собой не прихватил, посему точно не скажу, - хмыкнул Рослав. - Но дней шестьдесят или семьдесят, наверное, минуло уже.
   - То есть в конце апреля. И куда подался?
   - Известно куда. Сначала в сенешальство Каркассон, потом в Тулузу или в Фуа.
   - Как для раба, ты неплохо разбираешься в космографии, - скептически заметил Арно.
   - Про то у нас все знают. Что нужно идти на северо-запад, во французские бастиды , чтобы стать свободным. Проблема лишь в том, как не попасться в руки Депутации.
   - Разве не хозяин должен тебя разыскивать? - недоверчиво спросил Арно.
   - Нет, там другие порядки.
   - Ну так ты рассказывай, не стесняйся!
   - Да что рассказывать? Поскольку рядом королевство франков, рабы и пленники из Перпиньяна убегают весьма часто. Поэтому при покупке раба хозяин страхует его в Депутации, от побега и прочих рисков. А если раб убегает, то Депутация выплачивает владельцу компенсацию и замещает его... не знаю, как объяснить тебе, что такое суброгация.
   - Не тужься: до тебя уже объяснили, - усмехнулся Арно.
   - Стало быть, теперь Депутация становится как бы владельцем беглого. А у ней куча агентов расставлено по всем дорогам, для взимания транзитных сборов и прочих нужд. Они же ловят и беглых, в числе прочего. Местные тоже часто устраивают облавы, ведь за поимку Депутация дает награду. Такоже поймавшему причитается одежда раба и кандалы, буде таковые на нем. Но опаснее всего - охотники за рабами. Их немного, но они на конях и сильно поднаторевши в этом деле.
   - И ты, стало быть, от всех улизнул?
   - Почти от всех. Я ночами шел. Повезло мне, что ночью хорошо вижу.
   - Это мы уже заметили. "Почти от всех" - это как?
   - От одного не смог.
   - И что, он тебя поймал?
   Рослав долго молчал, раздумывая, стоит ли рассказывать об этом - но все же решился:
   - Не он - она. Она и двое подручных.
   - Баба ловит беглых рабов? - воскликнул Гастон. - Да иди ты!
   - Так и есть, - спокойно ответил Рослав. - Только уже не ловит. Упала с обрыва.
   - А те двое ее людей?
   - Порезались о косу.
   - Так ты с тремя справился в одиночку? - заинтересованно спросил Арно.
   - С двумя. Третья не считается.
   - Да что из тебя все вытягивать приходится?! - недовольно воскликнул Арно.
   - Не хочу про это, - упрямо мотнул головой Рослав.
   - Ну и зря, - разочарованно протянул Гастон. - А я вот слышал, что рабы в Перпиньяне или Валенсии могут выкупить свою свободу? Особенно белокожие. Так ли это?
   - Так, да не так, - горько усмехнулся Рослав.
   - То есть?
   - Иногда в договоре о покупке пишут, что хозяин обязуется отпустить раба, если тот выплатит ему такую-то сумму. Только сумма та в несколько раз выше цены раба, и выплатить ее мало кому удается. Еще часто пишут в договорах, что хозяин обязуется отпустить раба через двадцать лет. Только это не "отпустить" называется, а "избавиться от обузы". Через двадцать лет раб уже мало на что годен, если вообще доживет. А чтобы его не кормить и не лечить задарма - его "отпускают". Да и то с кучей условий: вечно служить бывшему хозяину, не причинять ему вреда ни в чем и так дальше.
   С севера, из-за пролеска и раскинувшегося за ним ржаного поля, послышался негромкий мелодичный звон. Арно резко остановился:
   - Чуть ведь мимо не прошли с этой вашей болтовней! Да, давненько я здесь не был. Как там было... o rus, quando ego te adspiciam! Встречайте же, селяне, своего заблудшего Горация!
  ***
  
  Арно устремился вперед, на звуки колокольни, оторвавшись от своих спутников. Через пару десятков шагов его с пыхтением нагнал Бидо Дюбуа и негромко - так, чтобы не слышали остальные - произнес:
  - Мне кажется, он раскусил тебя.
  - Ты о чем это, брат Бидо?
  - Когда ты сказал про евреев и христианских рабов, и еще в других местах - мне кажется, наш монгольский друг понял, что ты никогда не был в Руссильоне.
  - А и плевать, - махнул рукой Арно. - Все равно я его поймаю.
  - Это уже больше похоже на игру в салочки, - улыбнулся Бидо.
  - Да хоть в обоссалочки. Сердцем чувствую, что этот засранец врет мне.
  - Может, просто фантазирует?
  - Пусть чешет в свой Сюзедаль и там фантазирует, сколько влезет. А мне нужно знать, могу ли я положиться на человека или же от него в любой момент можно ожидать нож в спину.
   Деревенька Велин располагалась на невысоком взгорье, в двух милях к северу от Дордони. Идти пришлось по молодой ржи, цеплявшейся за одежду острыми усиками и уже помеченной кое-где черными точками "дьявольских рогов".
   - Ты уже бывал здесь раньше? - спросил Бидо.
   - Один раз, - задумчиво ответил Арно. - Давно. Я тогда направлялся к родителю моему на летние каникулы - ну и по пути заглянул сюда. А вообще - незачем было. Ренту я же получал прямо в Париже, у епископа.
   - То есть в самом Велине ты никого не знаешь? - уточнил Бидо.
   - Кюре только. Если он не сменился.
   - И грамоты на бенефиций у тебя с собой нет?
   Арно молча мотнул головой. Лицо Бидо помрачнело:
   - И как же ты собираешься убеждать их расстаться с нажитым добром?
   - Я же не собираюсь отнимать у них последнее! - поджав губы, ответил Арно. - Просто немного поделиться. Во-первых, нам сейчас нужнее. Во-вторых, у Жака Простака крепкая спина, все вынесет. Велика ли потеря на целую деревню - пара золотых монет да мешок провизии?
   - А сколько там всего народа проживает? - осторожно спросил Бидо.
   - Кажется, дворов двадцать было несколько лет назад. Сейчас наверняка меньше: спасибо англичанам да их местным прихвостням.
   - Двадцать дворов - это, почитай, восемь десятков крестьян. Или два-три десятка взрослых мужиков. Против нас шестерых, если считать суздальского бродягу за одного из нас. На что лично я особо не уповал бы.
   - Мы же не будем биться с ними в открытом поле, стенка на стенку, - улыбнулся Арно. - Придумаем что-нибудь поумнее.
   Арно де Серволь мельком оглядел своих спутников. Сборище на редкость разношерстное: здоровяк в длиннополой темной котте, несущий за спиной косу, посох и калабасу, за ним - большеголовый увалень с деревянной дубинкой, чуть сбоку - пружинящей походкой скользит бородатый оборванец в истерзанном тулупе, по правую руку которого, держась на небольшом удалении, семенит длиннохвостая генетта; и, наконец, в охвостье плетутся двое горожан потрепанного вида с ножом и стареньким бракемаром. А во главе всей этой честнóй компании - он, невысокий бритый налысо пуатевинец с торчащими в разные стороны усами и болтающимся на боку огромным мечом в полуистлевших ножнах.
   - Это там колокольня такая высоченная торчит? - снова послышался сбоку голос Бидо.
   - Ага. Церкви Святого Мартина. Старая постройка. Восемь человеческих ростов, не менее.
   - Хех, да тут и мельница имеется! - заметил Бидо, кивая налево, туда, где за седыми прядями ивовых зарослей поблескивала небольшая речушка; чуть выше по речушке можно было разглядеть небольшую мельницу с водяным колесом.
   - В прошлый раз я не видел ее, - хмыкнул Арно. - Хотя с этой стороны я и не заходил никогда.
   Внезапно Арно остановился посреди поля, развернулся в сторону догонявших его товарищей, и, мотнув головой, произнес:
   - Неправильно делаем. Нужно разделиться. Если мы всей ватагой припремся в деревню - толку не будет. Только напугаем селян. Еще чего доброго пошлют в Кастийон за сержантами! Я думаю так: мы с Бидо пойдем в деревню, осмотримся, разузнаем, что да как, а остальные тем временем укроются в лесу. К северо-западу от Велина есть большой лес, там наверняка найдется чем поживиться. Только не нарвитесь на епископских лесников. Там же протекает речка Эстроп. Скорее всего, в ней водится какая-то рыбешка. Как вы ее будете ловить - не знаю, придумайте что-нибудь. Вон у этого спросите, если что, - кивнул Арно в сторону Рослава, игравшего чуть поодаль со своей генеттой. - Наверняка он чему-то да научился за время блужданий по лесам.
   - Чему-то да научился, - не оборачиваясь, кивнул Рослав, продолжая дергать за хвост своего Цурика.
   - А почему мы опять должны... - с недовольным видом начал Гастон, но Арно упредил его:
   - За старшего оставляю Гастона. Ему же поручаю свой меч и косу. И чтобы берег их как зеницу ока! - с нарочитой суровостью проворчал Арно, грозя кулаком приятелю. - А не как в прошлый раз. - И склонившись к уху Гастона, добавил: - Глаз не спускай с нашего монгола! Моргнуть не успеешь, как снова что-нибудь выкинет!
   - Да понятно! - отстранился Гастон. - Пусть только попробует, я его живехонько отправлю к праотцам.
   - Из леса можно потихоньку пощипать наделы велинцев, те, что поближе, - продолжил Арно. - Только аккуратнее: чтоб это выглядело так, будто мальчишки сбезобразничали. А лучше дождитесь нас, мы к закату вернемся. Идти будем вдоль ручья, так что вышлите кого-нибудь навстречу, чтобы не разминуться. Всё. Пошли, Бидо. Калабасу возьми с собой, пригодится.
   Четверо бродяг повернули налево, к ручью, а Арно и Бидо двинулись прямо на высокую каменную башню церковной колокольни. Ржаные делянки вокруг сменялись суржиковыми , ячменными, просяными. Ближе к околице потянулись огороды, засеянные луком, брюквой, капустой, сочно-зеленой коноплей, какими-то голубыми цветками. Чуть поодаль, в осиновом пролеске, тихо блеяли изнемогавшие в своих шерстяных тулупах овечки.
   Людей на огородах в этот час почти не было, лишь в отдалении виднелось несколько согнувшихся над землей фигурок. Похоже, народ после обеденной службы разошелся столовничать по домам.
   - Брат Бидо, ты походи пока по округе, поосматривайся, а я тем временем навещу нашего святого отца, пощупаю, так сказать, его за сосцы. - Перехватив недоуменный взгляд товарища, Арно пояснил: - В том смысле, можно его "доить" или нет.
   С этими словами Арно развернулся и немного развязной походкой направился в сторону церкви Святого Мартина.
  Бидо осмотрелся. Самое интересное здесь была, разумеется, церковь. Ее внушительное тело, сложенное из серо-белых камней и подкрепленное по углам громоздкими контрфорсами, напомнило Бидо могучий корабль, неустрашимо рассекающий своей гордой грудью волны мирской суеты. Высотой церковь Святого Мартина была ярдов под двадцать, а примыкавшая с восточной стороны колокольня - и того выше. На южной стене приходского храма поблескивали на солнце четыре витражных окна, увенчанные стрельчатыми арками и запечатанные черными коваными решетками. Западную сторону здания украшали высокие резные ворота: как показалось Бидо, слишком роскошные для простой деревенской церкви.
  Недалеко от колокольни торчал из земли старый колодезный журавль, с прикованной к нему деревянной бадьей, оставленной на краю каменной шахты колодца. С северной стороны к церкви прилегало небольшое кладбище, огороженное плетнем от вторжения свиней, собак и прочих нечистых тварей. Сразу же за кладбищем начинались сельские дома: где солидные, с каменными крышами, а где победнее, крытые толстым слоем соломы, издали напоминавшим плотное стеганое одеяло. Некоторые домишки выглядели явно заброшенными, судя про их прохудившимся крышам и подгнившим пеньковым веревкам, проступившим на обшарпанных глиняных стенах.
  Сделав круг по деревне, Бидо так и не обнаружил какого-либо подобия таверны или постоялого двора. Народу тут и вправду жило немного: полтора десятка "дымов", наверное, наберется, если не считать заброшенные хибары. Судя по стуку наковальни, где-то на севере имелась кузница; также на западной околице Велина, недалеко от мельницы, Бидо заприметил пекарню, судя по всему, недавно отстроенную. В остальном - ничего примечательного: деревенские куры, барахтающиеся в теплой пыли вокруг своих курятников на высоких ножках (чтобы не забрались лисы да хорьки); степенно перешагивающие с ноги на ногу гуси да грязноватого цвета овечки, лениво пощипывающие сочную июльскую траву.
  Арно уже поджидал его у ворот церкви. По лицу пуатевинца сложно было понять, удачно ли прошел разговор с приходским священником или нет.
  - Что сказал кюре? - поинтересовался Бидо, подходя ближе.
  Арно какое-то время молчал, сосредоточенно думая о чем-то, затем провел ладонью по влажной от пота лысине и неспешно ответил:
  - Старого кюре здесь давно уже нет. Теперь вместо него молодой паренек откуда-то из-под Безансона . Здесь он с Крещения, то есть с начала января. А старый кюре отбыл еще прошлой осенью, в конце октября. То есть до дня Святого Мартина.
  - На Мартина Зимнего велинцы должны были расплатиться с ним по повинностям, я правильно понимаю? - спросил Бидо.
  - Да, - кивнул головой Арно. - Тут порядок такой. В начале октября, после дня Святого Ремигия, селяне начинают сдавать свои повинности: десятину, поземельный оброк, пошлину агриер, эспорли, лоды, ванты и всякое такое. Прежде того кюре должен самолично проверить, сколько чего уродилось - либо же для этого приезжают специальные подсчитыватели из епархии. Треть повинностей крестьяне отдают напрямую в руки кюре - это его пребенда. Остальные же две трети урожая вигье отвозит на соседние рынки и продает там за звонкую полновесную монету...
  - Что еще за вигье? - переспросил Бидо.
  - Так у них здесь называют старосту, деревенского представителя, главного переговорщика с властями. Так вот. Обратив урожай в монеты, вигье отдает их кюре, а кюре уже потом отвозит в епархию. А я получаю у нашего епископа в Париже соответствующую сумму на руки, в качестве дохода от бенефиция. Понимаешь?
  Бидо кивнул:
  - Чего ж не понять, обычное дело.
  - Обычное, да не совсем. В прошлом году я должен был получить свои денежки, как обычно, в ноябре, после Мартина Зимнего. Но в епископстве сказали, что доходы из велинского бенефиция еще не поступили. Хотя уже пора было. А вскоре пришла бумага из папской канцелярии, где говорилось, что я-де подделал свою грамоту на бенефиций...
  - А ты будто бы не подделал? - усмехнулся Бидо.
  - Да какая разница! - отмахнулся Арно. - Сейчас это к делу не относится. Ты суть лови. В общем, в декабре прошлого года бенефиция меня лишили. Уже после дня оплаты. Однако ж остался висеть вопрос: куда делся мой доход за прошлый год?
  Арно умолк, внимательно глядя на своего приятеля.
  - И куда же? - спросил Бидо. - Ты же сам говорил, что его старый кюре прикарманил, нет?
  - Я тоже так думал, но... Я не знал некоторых нюансов. Я думал, что сам кюре и продает урожай на рынке, и ни про какого вигье даже слыхом не слыхивал. Новый кюре очень удивился, услышав от меня про неполученный доход. Если ему ничего не сказало церковное начальство, значит, старый кюре сполна расплатился с бенефициаром - так он думал. Иначе бы расчеты поручили ему. И тут закрался в мою душу червь сомнений: а что если не старый кюре, а деревенский вигье зажуковал мои денежки?
  - И как это можно узнать? - спросил Бидо. - Ты же не сеньор здесь, чтобы хватать селян за грудки и волочь их на конюшню.
  - Как любил говорить прежний парижский прево, в любом самом тайном деле наверняка отыщется человек, который что-то слышал, что-то видел, что-то знает или догадывается. И наша задача - из него эти сведения добыть. Пока радует хотя бы то, что молодой кюре ничего не знает про папскую грамоту и считает меня законным получателем дохода за прошлый год. И дай Бог ему и далее пребывать в неведении.
  - А самого вигье ты видел? Кто он такой?
  - Кюре сказал, что какой-то местный богатей, держит на откупе мельницу - ту, что мы видели на ручье - и хлебопекарню. А знаешь, брат Бидо, что я думаю? - неожиданно ухмыльнулся Арно. - Не попроситься ли нам к нему на постой?
  - Можно попробовать, - кивнул головой Бидо. - Только кем мы назовемся?
  - А назовемся как есть - сеньор Арно де Серволь и магистр искусств Бидо Дюбуа. Вполне возможно, он запомнил меня в лицо с того раза, как я был здесь с оказией.
  - Надеешься, что, увидев тебя, он бухнется оземь и тут же во всем покается?
  - Кто знает... Либо так, либо чем-то выдаст себя. Главное - ввязаться в драку, а там видно будет. Только у меня к тебе просьба...
  - Да я уж догадываюсь, какая, - опустил взгляд Бидо.
  - Ты же знаешь, я всегда отдавал свои долги! - едва ли не с возмущением воскликнул Арно. - И на этот раз отдам, с лихвою! Нужно лишь сделать последнее усилие, когда до цели уже совсем рукой подать.
  - Сколько тебе нужно? - вздыхая, спросил Бидо.
  - Сколько у тебя осталось?
  - Девяносто два денье, меньше восьми су.
  - Хм... если ужаться, должно хватить.
  - Тебе нужно всё? - испуганно моргнул Бидо.
  - Бидо, дружище, клянусь тебе семейным гербом де Серволей: самое большее через неделю я отдам всё, что брал, плюс вдвое сверх того.
  - Но зачем тебе столько, целых восемь су?
  - Хороший арбалет стоит от шести до семи су. В нашем случае может обойтись дешевле, но вряд ли намного. Плюс болты, по два денье за восемь штук. Кроме того, нужно немного отложить на еду - вдруг с охотой не заладится. Ну и несколько денье на постой.
  Бидо неопределенно кивнул.
  - Так ты выручишь меня? - с надеждой спросил Арно.
  - А что мне остается? - обреченно выдохнул Бидо. - Не бросать же вас, бедолаг, на полпути.
  Арно собирался было рассыпаться в благодарностях, но внезапно передумал - сделав шаг вперед, он лишь молча обнял старого друга. "Еще не хватало, чтобы Бидо увидел меня с глазами на мокром месте! Неужели старею? Да черта лысого! А ну соберись, раскисшая квашня!"
  
  ***
  
  Нет, ему не показалось. Весь вчерашний день колокола городских церквей звонили без умолку, и едва ли не каждый раз - заунывным погребальным звоном. Вот и сегодня Ивара разбудил большой колокол собора Сент-Андре - правда, на этот раз созывавший прихожан на утреннюю воскресную службу.
   Из-за стенки донеслось тихое бубнение. "Опять еврей Машо читает свои мидраши. А, может, и вправду спросить его про младенцев? Что значит "ему есть, что рассказать", на что это намекал Дамиан, этот любитель говорить загадками?"
  Ивар поднялся, наскоро обрызгал лицо и шею прохладной водой из рукомойника, промакнул капли рукавом рубахи. Затем достал из деревянного короба - защита от мышей и крыс - полкраюхи пшеничного хлеба "шуан": белоснежного на изломе, с тонкой ароматной корочкой. "Хлеб каноников", как его здесь называли. Выше шуана ценились только мучные лепешки фогассы - из самой чистой муки, самого тонкого просеивания. Странно, но в Бордо весь хлеб почему-то выпекали подсоленным. И дорогие фогассы, и дешевые барсалоры. Ржаного хлеба городские пекарни не производили: запрещено кутюмами. Да и кому он нужен? Нищим разве что, ну или мясо обложить на траншуаре, чтобы сок не стекал на платье.
   "А молока вчера я так и не купил! Хорошо хоть, что сосед уже проснулся".
  Старик-еврей держал двух дойных коров, не считая третьей стельной. Каждое утро его искалеченная внучка, или кем там она ему приходится, выгоняла пастись их за ворота Дижо, на Еврейскую гору. А по вечерам продавала парное молоко соседям по кварталу.
   Ивар, как был в исподнем, вышел на лестничную площадку и постучал в соседнюю дверь. Через пару мгновений из-за нее послышалось позвякивание накидного крючка, затем лязг отодвигаемого засова. "Он что, поставил себе засов?" промелькнуло в голове Ивара. "Зачем? От кого ему здесь засов?"
   В узком проеме двери показалась седая голова старика-еврея.
   - Добрый день, - с легким акцентом поприветствовал он Ивара. - Ты что-то изволишь?
   - Добрый день, сосед, - кивнул Ивар. - Не осталось молока со вчера?
   Старик сокрушенно покачал головой:
   - Все продали вечор. Ребекка выпила остатки спозаранку. Имеется вода, будешь пить?
   - Нет, спасибо, я лучше вина куплю, - отказался Ивар. Затем, немного помолчав, спросил:
   - У тебя необычный говор. Жюда, так ведь тебя зовут?
   - Да, Иегуда, на здешнем - Жюда. Жюда Машо.
   - Что значит "Машо"? - полюбопытствовал Ивар.
   - "Мужчина". "Мачо" на наваррском, на здешнем - Машо.
   - Так ты из Наварры?
   - Так, - кивнул головой старик.
  - И давно здесь, в Бордо?
  - Месяц, больше. Больше месяца.
  - А где выучился говорить на гасконском?
  - Здесь. Но плохо все еще.
  - За месяц? - изумился Ивар.
  - Больше месяца, - еврей ненадолго задумался. - Месяц и семь дней.
   - У нас в аббатстве тоже живет один наваррец, Гиллемом звать.
  Жюда Машо молча кивнул.
  - А почему из Наварры ушел? Неурожаи? Или дожди?
   - Да, - поджав губы и отведя взгляд, пробормотал старик. - Неурожаи. И дожди.
   "Ну, не хочешь рассказывать - не надо, дело хозяйское", подумал Ивар, кивнул на прощание и направился к себе. Переодевшись в темно-синюю котту, он прихватил со стола полкраюхи хлеба и спустился на улицу; на выходе повернул налево, перепрыгнул через засохшую грязь проулка и вскоре уже расталкивал локтями ранних посетителей таверны "Три жида".
   Кабатчик, оборотистый услужливый паренек, помечал мелком на закопченной стене таверны суммы задолженностей напротив криво накарябанных имен завсегдатаев. Обычная практика: накопить до круглой суммы, потом рассчитаться - чтобы не морочиться с мелкой монетой, которой вечно было не достать.
   Прямо перед Иваром дожидалась своей очереди живописная парочка: нестарый еще горбун с рыхлым, землистого оттенка лицом и потасканная хмельная бабища, судя по красному шнурку на рукаве - проститутка. По разговору их сложно было понять, бранились они промеж собой или мирно беседовали.
   - ...Дура ты губошлепная, дура и есть! - беззлобно бубнил горбун. - Бабьим-то своим умишком пораскинь! Если он с длинным кожаным чехлом за спиной и одет не по-нашему - кто же он, по-твоему, если не лучник? И дружок у него такой же, только колпак другого цвета.
   - Может, и не лучник, а копейщик какой или, ик... хобеляр? - громко отрыгнув, возразила горбуну пьяная проститутка.
   - Какой еще хобеляр, мать твою в душу?! Где ты слов-то таких понахваталась, башка твоя божедурья? Да и насрать мне, кто они там были: лучники или не лучники! Я тебе о другом толкую, колода ты глуподырая! В общем, говорю я им: мол, закрылась уже баня, идите в Сент-Круа. И только они ушли, как выбегают из лечебницы банщик и с ним еще монашек какой-то, глаза у обоих вытаращенные, ополоумевшие. И кричат мне: мол, Лазарь, дорогой, беги срочно на Волчью улицу, к дому свиданий дамы Фераис. Скажи ей, чтобы прислала своих людей в баню при лечебнице Святого Иакова. Передай ей, что Алесту нашли мертвой за печью, всю в темных пятнах каких-то. Посулили мне полденье, ну я и помчал что есть мочи...
   - Куда ты помчал-то, рвань болезная? - заплетающимся языком прогундосила проститутка. - Твою даму Фераис давно уже городской прево, ик... рвет на клочья железными крюками!
   - Так я тогда не знал, тупейшая ты расколдобина! Прибежал я, в общем, на Волчью улицу, а там никого, одни девки ее, да и те по комнатам с женихами. Пока искали ребятишек ее, пока назад повертались - уж давным-давно вечернего ангелуса отзвонили. А Алеста прям у печи лежала, а там жар - страшенный! Смотрю я - а она и впрямь вся пятнами пошла, черными такими, с крупную горошину.
   - И куда ж вы ее утащили, голу-у-убку? - сделав скорбное лицо, протянула проститутка.
   - К даме Фераис и утащили, куда ж ее еще девать.
   - Ох, что-то часто народ стал мереть у нас! - натужно вздохнула проститутка. - Эстоль умер, Беренгар золотарь, Жорда Кривой, теперь вот Алеста. Это только с Петра и Павла - сколько прошло, три дня, поди?
   - Четыре уже, бестолковщина. У нас тоже двое умерло. Один-то ладно, его на том свете давно уже с фонарем разыскивали, а вот Гойдо Одноногий - тот совсем молоденький был, а потом вдруг - раз...
   По счастью, в этот момент подошла очередь горбуна, и Ивару так и не удалось узнать, что же случилось с одноногим нищим Гойдо.
   Купив за полденье кувшинчик пикета - дешевого пойла, наброженного на виноградном жмыхе - Ивар поискал глазами свободное место на лавках. Несмотря на ранний час и время утренней службы, народу в кабаке было не протолкнуться. Примостившись на краю скамьи в закутке у входа, Ивар достал из кармана хлеб и жадно принялся поглощать его, запивая разбавленным водой вином.
   Напротив него потягивал свой пикет молодой паренек похмельного вида, судя по ничем не вытравимой вони - подмастерье-дубильщик. Парень долго разглядывал Ивара в упор, видимо, пытаясь определить по внешности, кто перед ним, затем подмигнул подбитым глазом и без околичностей спросил:
   - Приезжий?
   - Да. Ивар.
   - Жофре. Слыхал новость?
   - Какую?
   - Говорят, народ собирается идти завтра к мэрии. Городские могильщики совсем уже стыд потеряли: лупят втридорога. Неужто управы на них нет? Там и делов-то - лопатой помахать, а корчат из себя незаменимых!
   - А к мэрии зачем идти? - не понял Ивар.
   - Ответа требовать. Говорят, очередная импедимия на нас свалилась. И непохоже, что оспа. Говорят, могильщики все и подстроили. Будто они из Италии специально привезли мешочки с ядом пестиленцы и разбросали у нас.
   - Зачем?
   - Ну ясно зачем! - Жофре окинул Ивара снисходительным взглядом. - Они же зарабатывают на этом. Больше смертей - больше монет в мошне. Сейчас вон уже цены вдвое задрали, а то ли еще будет!
   - А кто говорит про "импедимию"? - Ивар не стал кичиться ученостью и поправлять дубильщика.
   - Да все говорят! Слышишь, колокола который день трезвонят как полоумные?
   Ивар кивнул.
   - И много других странностей происходит! - с заговорщическим видом Жофре придвинулся к Ивару, обдав его запахом гнилых зубов. - У меня друг живет в пригороде, у ворот Святой Евлалии, прямо у болот. Так вот он видел вчера собственными глазами, как одна овечка отбилась от отары и убежала на болота. И тут же из леса выскочила стая волков и кинулась на нее. А пастух то ли пьяный валялся, то ли еще что - в общем, не видно его было нигде. Так вот те волки уже собирались напрыгнуть на овечку и разодрать ее в клочья - как вдруг остановились прямо перед ней, как вкопанные, и давай принюхиваться. А потом как завоют, задрав головы, жалостливо так, поскуливая - и тикать обратно в лес, словно бы саму смерть почуяли. А вокруг той овечки такое синеватое свечение образовалось, словно бы дух из нее исходил. Угостишь вином?
   Ивар не успел удивиться столь резкой смене темы разговора, как неожиданно услышал за спиной заходящийся женский крик:
   - Убиенного младенца! Клянусь! Сама!
   Ивар обернулся. В проеме двери, цепляясь за петли и косяк, полустояла-полувисела та самая пьяная проститутка, что пререкалась с горбатым нищим в очереди к кабатчику. Отклеившись от косяка, она покачивающейся походкой направилась к ближайшему столу, продолжая выкрикивать что-то невразумительное:
   - В латрине! Видала я сама! Туда!
   Пьяную женщину обступили несколько подвыпивших посетителей, пытаясь выведать у нее, что она видела и где. К ним присоединился и сосед Ивара по столу, в одночасье забывший и про вино, и про своего нового знакомого. Вскоре все они шумной гурьбой высыпали на улицу.
  Ивар допил свое вино и уже собирался уходить, но в этот момент с улицы послышались возбужденные голоса. Жофре-дубильщик первым ввалился в дверь кабака и тут же, с порога, закричал:
  - Эй, кабатчик, а не хочешь ли посмотреть, что у тебя там в латрине? А ты сходи-ка, посмотри-ка!
  - И что же там? - вяло отозвался кабатчик. - Какашка твоя красивая?
  - Сам ты какашка! Новорожденный там мертвый в нечистотах плавает, вот что!
  Гудящий кабак затих, словно оглушенный лопатой осиный улей.
  - Брешешь? - недоверчиво покосился кабатчик. - Какой еще новорожденный?
  - Иди сам и посмотри! - настаивал Жофре. - Девочка новорожденная там!
  - Так ты прям и разглядел, девочка это или мальчик? - хмыкнул кабатчик.
  - Ты сходи посмотри - и сам всё поймешь!
   Дубильщик махнул рукой и направился за свой стол. Шумно плюхнувшись на скамью, он уставился на Ивара выпученными глазами, светившимися шальным нездоровым блеском. Затем, придвинувшись ближе, прошептал:
   - Ты когда-нибудь видел новорожденных девочек с грудями и срамными волосьями?
  - Нет, конечно, - отстранился Ивар. - Такого не бывает.
  - Уверен? - ухмыльнулся Жофре. - Тогда сходи в латрину, полюбуйся!
  
  ***
  
  Ивар понялся из-за заляпанного вином стола таверны и направился к выходу, собираясь сходить проверить, правду ли сказал ему дубильщик Жофре. Однако перед самой дверью путь ему преградил необъятный зад той самой проститутки, что возвестила о скандальной находке в латрине. На сей раз неугомонная шаболда вцепилась своими красными узловатыми руками в пояс какой-то белокурой девицы, истошно крича той прямо в лицо:
   - Воровка ты! Держите воровку! Не твой это пояс, отдай!
   Ивар пригляделся, насколько позволял тусклый свет из дальнего окна. Пояс на белокурой девице и впрямь выглядел богато: из дорогого зеленого шелка, вышитый золотой нитью.
  - Отстань от меня, труха! Сама ты воровка, дыра колодезная! - отбивалась владелица пояса от наседавшей на нее проститутки.
  От кабацкой стойки на шум прибежал молодой парень в сером балахоне и тут же принялся орать на пьяную проститутку:
  - Отлипни от нее, зараза! Ноздри вырву, дрянь! Ее это пояс, слышишь?! Я ей подарил, я!
  - А ты откуда взял его, сын скота?! Это Алесты пояс, голубки нашей покойной!
   В ответ на это парень задрал подол балахона и ткнул им проститутке в лицо; затем поднял ногу на уровень пояса и потряс ею. Ивар заметил на щиколотке парня медную цепочку с прикрепленным к ней колокольчиком.
   - Глаза разуй, тварь болотная! - продолжая трясти ногой, кричал парень. - Дошло теперь?!
   Проститутка отшатнулась от ноги с колокольчиком, словно черт от ладана:
   - Так ты его с покойницы снял, сволота?! Господь тебя покарает, вот уж покарает, воронье отродье!
   - Ясное дело, с покойницы, - уже спокойнее отвечал парень. - Или, может, ты мне за работу заплатишь, сквалыжина зевластая?! У нас и без того народ разбегается, работать совсем стало некому - так вы еще и помирать тут принялись как не в себя! Целый день хоронишь всякую падаль блудящую, а тебя потом еще и вором назовут! Пошли отсюда, Мирамонда! - Могильщик схватил за руку белокурую подружку и потащил ее к выходу.
   - А парень-то прав! - поддержал могильщика старичок за соседним столом. - Искони так заведено: брать одежды покойничка в уплату трудов. Ему-то они в лучшем мире незачем, а могильщику - хлеба кусок. И насчет смертей тоже. У меня сынок младший мусорщиком трудится в Сен-Жюльене , свозит отбросы в кучи за стеной. Так у них тоже народ разбегаться начал. Говорят, гнилостные миазмы в нечистотах завелись, от них люди и мрут. У золотарей тоже многие умерли в последнюю неделю. А власти наши делают вид, что ничего не происходит, засели в своих устау и в ус не дуют!
   - Верно говоришь, дедушка! - Поддакнул сосед старичка по столу, молодой монашек-августинец. - Только миазмы не из нечистот самозарождаются, а из дурного воздуха, принесенного с юга. Про то во многих ученых книжках сказано.
   - А я знаю, почему наши жюраты в рот воды набрали! - продолжил обличать старичок. - Им лишь бы турнир свой провести да принцессе пыль в глаза пустить! Дескать, все у нас чинненько, все ладком. А то, что людишки мрут как мухи, на это им плевать с высокой колокольни Сент-Андре!
   - Да будет тебе народ гоношить! - выкрикнул из-за соседнего стола долговязый жилистый рыбак. - Кто у тебя там мрет как мухи? У нас в артели один только Гарсиа и умер, да и тот по своей вине. Тухлой рыбы наелся по дурости, да от кровавого поноса и скандыбился.
   - Да ты оглох никак, рыбий глаз? - накинулся на рыбака могильщик в сером балахоне. - Не слышишь разве, как колокола надрываются который уж день?
   - И который? Второй? Тоже мне, казнь египетская! Два дня кряду чуть больше народу помирает, так они уже и раскудахтались, куры! Как будто в первый раз! Импедимия у них, вишь ты! Давайте все теперь могилы себе выроем, да в них и поляжем загодя!
   - Что ты глупости-то городишь! Вымахал вон какой детина, а ума так и не нажил! У франсиманов, говорят, в Париже ихнем - по тысяче каждый день помирает! Скоро и у нас так же будет, вот помяни мое слово!
   - У франсиманов, может, и помирает - и поделом им за грехи ихние - а нам-то что за дело?
   Ивар не стал дослушивать окончания кабацкого диспута; аккуратно отодвинув в сторону перегородившую проход проститутку, он поспешил из затхлой духоты кабака в свежее июльское утро. Еще, не дай Бог, правдой окажутся эти слухи про эпидемию - в такие времена лучше избегать скученных мест и толчеи.
  
  ***
  
   - Мы с Дейвином и говорим ей: душечка, а обслужить двоих сразу - возьмешься? Двойную цену даем! - лучник с рассеченным лицом сально осклабился, вспоминая свои позавчерашние похождения в городской мыльне.
   - А она что? - заинтересованно спросил его товарищ, молодой валлиец.
   - Согласилась, ясное дело!
   - Да брешешь?!
   - Я тебе язык сейчас вырву за такие слова, сосунок! Или я пес тебе, чтобы брехать? - рассердился лучник со шрамом. - Надо было с нами идти, глядишь, и тебе досталось бы свежей мохнатинки.
   - Я Джона ждал, а он все не выходил, - словно оправдываясь, ответил валлиец.
   - И вы тоже - зря не пошли с нами тогда, - повернулся лучник со шрамом к Джону и Томасу, расположившимся тут же неподалеку, у небольшого бювета , в тени высоких вязов замка Ломбрьер. - Довольно сносная мыльня в той лечебнице: тепло, банщики расторопные, да арлотки молодые тут же за стенкой пасутся, только свисни. И за все про все - два денье с брата. Не считая шлюх, конечно.
   - Нас Белоручка припряг таскать сундуки с документами, - разморенный полуденным солнцем, через силу ответил Томас. - Мы когда пришли к этой бане, там уже закрылось все. Пришлось в речке споласкиваться.
   - В этой грязной канаве? - брезгливо скривился лучник с рассеченным лицом. - Соболезную.
   Джон почувствовал, как скользкой сколопендрой шевельнулась внутри ядовитая зависть. Даже не столько зависть, сколько задетое самолюбие. Опять он выходит как бы второсортным, опоздавшим на этот праздник жизни; вон даже эта корнуольская образина Маун позволяет себе снисходительно сочувствовать ему.
   - Уж не после ли ваших банных утех Дейвин принялся дохать как в бочку? - язвительно спросил Джон лучника со шрамом. - Куда он, кстати, запропастился?
   - Мессир Буршье приказал ему оставаться дома, пока не выздоровеет, - Томас зачерпнул из источника холодной воды и брызнул себе на лицо.
   Из ворот замка вышел двадцатник Уолтер Хиллард, обвел взглядом своих лучников и осипшим голосом крикнул:
  - Джон, хватит рассиживаться! Барон Буршье ждет тебя в главной зале. Да поживее!
   Снова пришлось пробираться сквозь бесконечный лабиринт комнат и подсобных помещений замка Ломбрьер. В главной зале Джон застал барона и нескольких слуг, молча стоявших у стены. Роберт Буршье с озабоченным видом прохаживался вдоль высоких окон, держа на руке чьи-то богатые одежды. Легким кивком ответив на поклон Джона, он протянул ему расшитую гербами далматику и белую шелковую шаль с золотыми блестками.
   - Что это, мессир? - озадаченно спросил Джон.
   - Поручение для тебя. Это далматика гербового короля и покрывало благорасположения. Отнесешь их к Дворцу Галлиены, знаешь, где это?
   - К северу от города, за аббатством Сен-Серен? - уточнил Джон.
   - Все верно. Там увидишь палаточный лагерь рядом с амфитеатром. Найдешь там сира Жана де Грайи, передашь ему это, - Роберт Буршье кивнул на далматику и белую шаль.
   - Это для турнира? - спросил Джон.
   - Да, - сухо кивнул барон. - Увы, так и не удалось разубедить их. Сир Эндрю, к сожалению, не поддержал меня. Ну а про принцессу и говорить нечего: одни забавы на уме. С другой стороны, сир Эндрю тоже в чем-то прав: люди ждали, готовились, приехали бог весть откуда, некоторые вон даже из французских земель отпросились.
   - Французы тоже участвуют? - удивился Джон.
   - Немногие, но приехали. Те, кто успел получить разрешение у своего Филиппа и охранные грамоты на проезд.
   Роберт Буршье внезапно умолк, прислушиваясь к городскому шуму за окном. Издалека тонкой тревожной ноткой доносился заунывный колокольный звон.
   - Опять погребальный, - помолчав, покачал голой барон. - Не нравится мне все это. Я было надеялся, что авиньонская зараза обойдет нас стороной. Похоже, напрасно. Слишком тесен стал этот мир.
   - Что за авиньонская зараза, мессир? - насторожился Джон.
   После недолгого молчания Роберт Буршье ответил:
   - Приходят сообщения, что в Авиньоне свирепствует очередной мор. Только на этот раз необычайно злой. Вроде как даже сам Папа уехал в замок Звезды на Роне, и кардиналы его разбежались кто куда. Кардинал Джованни Колонна, по слухам, даже забрался на какую-то гору, надеясь там пересидеть. Рассказывают также о множестве трупов, сбрасываемых в Рону, из-за недостатка мест на кладбище. Возможно, что-то из этого и преувеличено, но сам факт мора несомненен. И вроде все это не похоже на оспу. Ходят слухи о каких-то вздутиях в паху, чего при оспе не случается. Конечно, Авиньон далеко от нас, но все же я опасался, что зараза может спуститься по Гаронне и сюда. Пока точных подтверждений этому нет, но все же стоит быть настороже.
   Барон ненадолго задумался, глядя в окно, на шумящий под ногами город, затем повернулся к Джону:
   - Не стоит болтать об этом направо и налево, Джон. По крайней мере, пока мы не получим достоверных подтверждений. Но и меры предосторожности не помешают. Все же на кону здоровье принцессы - а значит, и наш союз с Кастилией. Я бы настоятельно просил тебя не ходить какое-то время по баням, борделям и кабакам. Да-да, я знаю, что последние две слабости - не про тебя, но все же: постарайся аккуратно убедить своих товарищей проявить благоразумие. Ты услышал меня?
   - Да, мессир, - с легким поклоном подтвердил Джон. - Я услышал.
   - Хорошо. Тогда ступай. Отдай вещи мессиру де Грайи и передай, что турнир состоится, только не в амфитеатре, а рядом, на пустыре. Пусть готовят площадку.
   Джон покидал главную залу замка со смешанным чувством: с одной стороны, ему льстило доверие и расположение барона, с другой - немного претила роль простого посыльного, почти что мальчика на побегушках.
  
  
  ***
  
  - Вы вроде как земляки с мессиром Буршье? И даже, поговаривают, хорошие приятели? - вышагивая рядом с Джоном, продолжал допытываться Томас.
  - Насчет приятелей - враки, конечно. Не ровня я ему, чтобы приятельствовать. А земляки - верно. Барон даже жену взял из нашего поселка, Маргарет Прейерс, недалеко от нас жила.
  - Говорят, он канцлером был? Но он же вроде не клирик? Разве бывают канцлеры-миряне?
  - Мессир Буршье первым и был. Лет семь назад. Недолго, правда. Тогда парламент в очередной раз бодался с королем, и барон оказался перед выбором: либо верность королю, либо пост канцлера. Он выбрал верность. Да и не расстроился особо. Поплыл воевать в Бретани. Потом меня в Лондоне нашел, к себе позвал.
  - И давно он воюет?
  - Тью! - присвистнул Джон. - Ты тогда еще сопли пузырями пускал, когда он воевать начал. Хоть он и не старый еще, сколько ему сейчас...? - Джон ненадолго задумался. - Четыре десятка с небольшим, должно быть. Сначала в Шотландии воевал, потом при Кадзанде, затем во Фландрии. Потом в Бретани, в Нормандии, при Креси с нами, под Кале...
  - Тогда не понимаю, - покачал головой Томас, - почему именно его назначили главой нашей свадебной миссии? Мы же не воевать плывем?
  - Он в легистских делах тоже поднаторевший, - пояснил Джон. - У мессира Буршье еще покойный родитель судьей был в Эссексе. Работал на семью де Виров, графов Оксфордских. И мессир Роберт тоже по его стопам вначале пошел. Вроде даже в Оксфорде обучался римскому праву. Потом в парламенте долгое время заседал от Эссекса, во Франции был на переговорах. Так что в дипломатии не новичок. К тому же, для пущей верности, взял с собой в Кастилию сира Эндрю Уффорда.
  - Это тот проныра-каноник из Йорка?
  - Ага, - кивнул головой Джон. - Говорят, лучший специалист по римскому праву во всей Англии.
  - И зачем он на свадьбе? Нагонять тоску и несварение дигестами своими?
   - Ты не понимаешь. Королевская свадьба - это тебе не деревенская попойка перед случкой на сеновале. Это договор между высокими сюзеренами. Письменный, с подписями и печатями. В нем каждое непродуманное слово может стоить тебе земель, золота и жизней. Говорят, сир Уффорд плывет с нами для того, чтобы любой ценой продавить оговорку о наследнике кастильского трона.
   - О каком еще наследнике?
   - Видишь ли, король Кастильский Альфонсо не отличается строгим соблюдением брачных уставов. Который год уже у всех на виду крутит-вертит со своей еврейкой Леонорой. И уже настругал ей девять бастардов, в то время как от законной супруги имеет одного лишь Педро. И этот Педро, по слухам, уродился в папеньку, в плане интереса к женским округлостям. Хоть сопливцу нет еще и четырнадцати. В общем, королю Эдуарду необходимо так составить брачный договор, чтобы любой сын нашей принцессы и этого Педро безоговорочно наследовал бы кастильский трон. И неважно, сколько там выблюдков нагуляет испанский инфант на стороне. Чтобы он не мог по закону подвинуть будущего сына нашей принцессы в сторонку, а на его место просунуть какого-нибудь своего бастарда или отпрыска от последующего брака. Понимаешь?
   - Даже понимать не хочу, - махнул рукой Томас. - Меня все это мало заботит. Однако, гляжу я, не так уж и завидно быть знатным сеньором, по крайней мере, в вопросах женитьбы.
   - Это точно, - кивнул Джон. - Один мой знакомый итальянец хорошо сказал по сему поводу. Дословно не помню, но смысл такой: если бы скрытые печали читались у каждого на челе, сколь многие из тех, кому мы завидуем, вызывали бы у нас жалость. Эх, жаль, не мастер я затейливых словес, у того итальянца намного лучше звучало, - сокрушенно тряхнул головой Джон.
   - А эти тряпки мы кому несем? - спросил Томас, кивая на далматику и шаль на руке Джона.
   - Капталю Бюша, Жану де Грайи. Его, похоже, назначили гербовым королем.
   - Кем? - вытянул лицо Томас.
   - Ты что, ни разу не был на турнирах? - усмехнувшись в усы, спросил Джон.
   - Да вот как-то не довелось, - фыркнул Томас. - В нашей деревне не до турниров было.
   - Не дуйся. Гербовый король - это такой важный распорядитель на турнире. Обычно его выбирают из самых титулованных герольдов области.
   - И зачем он там?
   - Разные вещи делает. У всех по-разному, от турнира зависит.
   - И белая тряпка тоже ему?
   - Это не тряпка, бестолковщина. Это называется "покрывало благорасположения". Его привязывает к копью почетный рыцарь или почетный оруженосец...
   - Это что еще за прыщ? - нахмурился Томас.
   - Что-то вроде полевого судьи. Он во время меле держится верхом рядом с дерущимися, и если кто из участников окажется в опасности, то опускает покрывало ему на шлем. Ну или куда достанет. Чтобы остановить бой, короче. Понял?
   - Это-то понятно, а что такое меле?
   - Конная или пешая схватка. На турнирах обычно проводят меле с мечами или булавами, а потом джаусты. Это такая конная сшибка на турнирных копьях-лэнсах. Еще бывают всякие потешные осады.
   - Это как?
   - Да изгаляются, кто как может. Устраивают из турнира балаган. Не то, что раньше, в старые времена. Сейчас вообще рыцарь изнеженный пошел. Шлемы с усиленной защитой, щитки наплечные, тарчи под подбородок, седла закрытые и все такое. Я уж не говорю про копья: коронель вместо острия, чтобы удар помягче вышел, нодус для защиты руки, крюк на рукояти, чтобы удобнее копьем управлять, граппа , чтобы прицепить лэнс к доспеху - и все такое. Да и сами копья - рифленые, а то и вообще полые, чтобы легче ломались. А-а, баловство одно да пыль в глаза! - презрительно махнул рукой Джон.
   - А ты на многих турнирах был? - полюбопытствовал Томас.
   - На одном.
   - Зрителем?
   - Нет. Турнирным стражником.
   - Это что значит?
   - Это когда идет копейная сшибка, она же джауст, то чуть позади своего рыцаря должен бежать или скакать его помощник, турнирный стражник. Чтобы подстраховать при падении или лошадь удержать. Очень важная роль, на самом деле.
   - Понятно. И долго вообще длятся эти турниры?
   - Когда как. Дней пять обычно.
   - А наш когда начнется?
   - В следующий понедельник. Если ничто не помешает.
   - А что может помешать? Звезда, что ли, с неба упадет или... Ай! - неожиданно вскрикнул Томас, хватаясь за голову.
  Джон резко повернулся к товарищу и увидел, как из-под прижатой к виску руки Томаса медленно стекает струйка темной крови. В этот момент что-то тяжелое просвистело у него самого над ухом, буквально в паре дюймов от головы. Джон в недоумении обернулся.
  На крыше небольшого каменного дома, расположенного на другой стороне улицы, стоял человек и смотрел прямо на него. Затем он нагнулся, оторвал от крыши кусок черепицы, оскалился, выкрикнул что-то нечленораздельное - и что есть силы метнул черепицу прямо в голову Джона.
  Едва успев уклониться, Джон схватил за руку Томаса и вместе с ним поспешно укрылся за углом ближайшего навеса.
  - Отрезать язык и, содрав кожу с него, отсечь члены тела в виду прочих братьев и матери! - неожиданно раздался сверху, словно с небес, высокий, почти писклявый голос. Джон осторожно выглянул из-за угла навеса. Голос принадлежал тому безумцу на крыше, что только что швырнул в него куском черепицы.
  - И над рабами Своими умилосердится! - продолжал выкрикивать человек на крыше. - Если для вразумления и наказания нашего живый Господь и прогневался на нас на малое время, то Он опять умилостивится над рабами Своими!
  - Не помог, стало быть, ему Святой Моммолен, и Святой Мавр тоже не помог, - послышался из-за спины Джона шепелявящий полушепот. Обернувшись, Джона увидел перед собой сухонького сморщенного старичка, с прищуром смотревшего вдаль и вверх, на крышу дома с безумцем.
  - Кто это такой? - спросил Джон старичка. - Что ему нужно?
  - Милость Господня ему нужна, - тяжело вздохнул старичок. - Ибо никто, кроме Господа, не даст нам излечения души. Он один лишь есть solus medicus sanctis et penitentibus .
  В этот момент человек на крыше поднял руки, словно на распятье, и принялся медленно, дергаясь в конвульсиях, исполнять какой-то дикий уродливый танец. Джон никогда не видел ничего подобного: казалось, не сам человек выполнял все эти вымученные движения, а кто-то внутри его, чужой и враждебный, заставлял порабощенный разум извиваться на гребне каменной крыши.
  
  ***
  
  Велин задыхался от полуденного зноя. Редкие селяне, отдыхавшие на скамейках у домов, провожали Арно и Бидо настороженно-враждебными взглядами. Ни приветствия, ни даже простого кивка головой. "Убирайтесь отсюда подобру-поздорову!" недвусмысленно читалось в косых взглядах крестьян.
   В хлебопекарне никого не было. Огромный, еще не успевший покрыться ржавчиной замок висел на низкой двери. На мельнице их также встретила тишина и запертая на замок дверь. И ни единой души вокруг, словно повымерли все.
   - И где же нам искать этого мельника? - вытирая пот со лба, спросил Бидо.
   - Кюре сказал, он живет недалеко от хлебопекарни. Может, в том доме? - Арно кивнул на возвышавшееся поблизости громоздкое строение, сложенное из грубо обтесанных известняковых блоков. Перед домом ворошил граблями скошенную траву загорелый молодой парень с хмурым лицом. Мельком скользнув взглядом по чужакам, он лишь сильнее нахмурился и с еще большим ожесточением принялся орудовать граблями.
   - Бог в помощь, дружище, - подойдя ближе, заговорил с парнем Арно. Тот даже не обернулся в ответ.
   - Мы ищем вашего мельника, это не его дом? - как ни в чем ни бывало, продолжил Арно.
   Парень отставил грабли в сторону, развернулся, долго смотрел на них ничего не выражающим взглядом, затем с явным неудовольствием ответил:
   - Его. Что нужно?
   - Хотим остановиться у него на постой. Ненадолго, на пару дней. Платим монетой и вперед.
   Cплюнув на скошенную траву, парень недовольно буркнул:
   - Нет его. В постояльцах не нуждаемся.
   - А ты кто такой, чтобы решать за хозяина? - начал заводиться Арно.
   - А ты кто такой, чтобы задавать мне вопросы? - в голосе парня также промелькнули нотки угрозы.
   - Я?! Бенефициар вашей деревни, протоиерей Арно де Серволь! - раздраженно выпалил Арно.
   - Угу. А я - граф Бульонский, король кипрский и султан иерусалимский, - съязвил в ответ его собеседник. - И по мне, так вы - просто два оборванца, бродяги без роду и племени. Так что или показывайте печать, или проваливайте! Здесь вам не рады!
  Побагровев от гнева, Арно сунул руку за пазуху, вытащил оттуда свинцовую печать и сунул ее едва ли не прямо под нос деревенскому хаму:
  - Печать тебе нужна? На, смотри! Куда тебе ее влепить - хочешь на лоб?
  Парень долго разглядывал рисунок печати, затем неопределенно хмыкнул:
  - Ну положим. Только у нас уже полгода другой бенефициар. И кем бы ты ни был, постояльцы нам все равно не нужны. Так что попытай счастья у других. Только вряд ли кто из здешних пустит вас к себе. Времена нынче неспокойные, от чужаков лучше держаться подальше.
  Из узкой калитки в заборе выглянула молодая девушка с распущенными светло-рыжими волосами. От внимательного взгляда Арно не ускользнул ее встревоженный взгляд и недвусмысленно округлившийся живот под выцветшей камизой.
  - Иди в дом, Мариона! - грубо крикнул ей парень с граблями. - Или заняться нечем?
  Девушка пробежалась любопытным взглядом по Арно и, затворив калитку, исчезла.
   - Так все же: кем ты приходишься хозяину дома? - вернулся к своему вопросу Арно.
   - Старший сын я. Отец в Кастийон уехал, вернется к вечеру. И хватит языком молоть, не мешайте работать! - с этими словами парень отвернулся и снова взялся за грабли.
  Отойдя на несколько ярдов, Арно, мрачнее тучи, искоса взглянул на Бидо и проскрипел зубами:
  - Чертовы селяне, тупорогое племя! Кроме кнута, ничто их не проймет! Прав был мой батюшка, тысячу раз прав!
   Сделав еще несколько размашистых шагов, он резко остановился:
   - Бидо, дружище, пожалуй, тебе лучше пойти к нашим. Попробую один поискать подходы к этим дуботрясам. Оставь мне десяток денье, на всякий случай. К вечеру ждите меня у ручья.
   Попрощавшись с Бидо, Арно долго раздумывал, что делать дальше. Пелену его бесплодных размышлений разорвал звонкий протяжный удар по наковальне, донесшийся из крайнего на порядке дома.
  
  
  
  ***
  
  Дом кузнеца с виду был не то чтобы неказистый - скорее, неухоженный. Прямо перед домом прилепился навес с кузницей, сквозь покосившуюся соломенную крышу которого пробивался черный дымок. Тут же сбоку располагался станок для обездвиживания животных: крытый рамный каркас из рассохшихся деревянных брусьев, с прикрепленными к ним широкими кожаными ремнями на цепях.
  На перекладине крыши, прямо над входом в кузницу, красовался букет Святого Элигия: замысловатое сплетение из разнообразных подков, крюков, гвоздей, заклепок и прочих освоенных мастером изделий. Вот только арбалетных стремян среди них, увы, не было. И все же - если, конечно, велинский коваль не приврал в своем железном букете - ремеслом своим он владел весьма недурно.
  - А ну, посторонись! - услышал Арно недовольный окрик сзади. По пыльной деревенской улице прямо на него двигался коренастый рябой мужик в мокрой от пота камизе, ведший под уздцы невысокую гнедую кобылу. Отступив на пару шагов в сторону, Арно пропустил их к кузнице.
  Из недр кузничного навеса выглянул молодой кузнец в кожаном фартуке, махнул рукой мужику с кобылой, скользнул недоверчивым взглядом по Арно, после чего снова исчез.
  - Куда ее, Аррамон? - крикнул рябой мужик, останавливаясь рядом с Арно.
  - К станку веди, - донеслось из глубины кузницы. - Не в сам станок, а рядом. К коновязи.
  - Может, лучше закрепить? - возразил рябой мужик. - Она норовистая все ж.
  Кузнец снова вынырнул из недр кузни, щурясь на солнце, мельком осмотрел лошадь и с легким, как показалось Арно, презрением произнес:
  - Как и все кобылы. В неумелых руках. Тащи на коновязь.
  - Ну смотри, - недоверчиво пожал плечами селянин. - Тебе, конечно, видней. Ты ж у нас по кобылам известный искусник. - В голосе рябого велинца явно слышался ироничный подтекст.
   - Завидуй молча, Бонет, - донеслось из кузницы.
   Вскоре кузнец вышел на свет, неся в правой руке кузнечные клещи и закрутку - веревочную петлю с деревянной рукояткой; в другой руке он держал небольшой ломоть черного хлеба. Подойдя к привязанной кобыле сзади не напрямую, а наискосок, кузнец негромким властным голосом крикнул "прими!". Лошадь фыркнула и слегка сместилась вправо. Кузнец отложил клещи, положил правую руку на круп лошади, провел по маклоку, приговаривая "хорошо, хорошо!", затем приблизился вплотную к животному. Протянул левую руку с хлебом к губам лошади, погладил ее по холке и гриве, зашел спереди. После того, как лошадь съела хлеб, кузнец ловким движением ухватил ее за верхнюю губу, потянул на себя, накинул сверху закрутку и молниеносно затянул ее деревянной рукояткой. Лошадь от неожиданности подала назад, но кузнец оказался проворнее.
   После этого, продолжая поглаживать животное по спине, кузнец Аррамон хлопнул по задней ноге лошади, закинул плюсну себе на бедро и поднял с травы кузнечные клещи. Работал он "по-английски", без помощников: несколькими отработанными движениями выдернув ухнали и сняв старую подкову, Аррамон бегло осмотрел копыто - нет ли сколов и нагноений. Затем достал из кармана фартука нож с загнутым вбок концом и приступил к расчистке копыта. Быстрыми точными движениями от зацепа к пятке он срезал рыхлую часть рога, пока не получилась неглубокая, формой напоминающая миску впадина; расчистил заворотные углы, срезал загрубевшую кожу со стрелки. Затем кузнечными клещами обкусал нарост вдоль белой линии, грубым рашпилем зачистил неровности. Закончив с расчисткой, отпустил ногу кобылы, припал к земле посмотреть, не заваливается ли копыто набок, удовлетворенно кивнул головой и перешел к следующей ноге.
   Арно с интересом наблюдал за спорой работой велинского коваля. Да и сам кузнец отличался статным видом: высокого роста, темноволосый, с тугими канатами мышц, натруженными предплечьями и широкими жилистыми запястьями; кожаный фартук в грязных пятнах и прожогах держится на ремнях с пряжками в форме подков, в правом ухе кузнеца - небольшая серьга также в форме подковы. На подоле фартука Арно заметил клеймо в виде винного стакана - знак признания со стороны собратьев по ремеслу.
   Загнув последний ухналь, кузнец отвязал кобылу от металлического кольца в стене, передал поводья хозяину, сам же, склонившись к земле, внимательно осмотрел, нет ли хромоты, не заваливаются ли бабки при ходьбе. Затем распрямился, поднял инструменты с земли и неспешно направился в кузню.
   - Спасибо, Аррамон, - крикнул ему вдогонку рябой хозяин кобылы. - Сейчас отведу ее и вернусь с благодарностью. Две плетенки красного - не обижу ли?
   - Опять вино? - послышался из кузни недовольный голос кузнеца. - Куда мне его столько, грядки поливать?
   - Извини, сосед, денье совсем не осталось, сейчас же не осень, - немного смущаясь, оправдывался рябой.
   - Ладно, неси, - согласился кузнец, снова выходя на свет из темного нутра кузницы.
   Рябой увел прочь свою гнедую, а Арно, сделав пару шагов к кузнецу, со слегка наигранным восхищением воскликнул:
   - А и ловок же ты работать! И букет твой - дай Бог каждому!
   Кузнец, прищурившись, внимательно посмотрел на Арно, словно видел его впервые, затем недоверчиво спросил:
   - Замыслил чего или от чистого сердца?
   - И то, и другое, - широко улыбаясь, ответил Арно. - Дело такое, мастер Аррамон. Есть у меня один человек, который пообещал изготовить мне арбалет или парочку. Но ему нужны железные части - а, значит, хороший кузнец. Вот я и подумал, что такой умелец, как ты, наверняка уже имел дело с чем-то подобным?
   - Видел только, как другие делают, - покачал головой кузнец. - Сам не пробовал.
   - И что же мешает попробовать?
  - Смотря сколько предложишь.
  - Уж всяко больше, чем твои безденежные односельчане.
  - И сколько же?
  - А сам сколько просишь?
  - Ты даже не сказал, за что именно. Что за железные части? Рычаг, орех и стремя?
  - Это тебе с человеком моим нужно поговорить, он в этих делах лучше разбирается.
  - Чего ж тогда мы тут воду в ступе месим? Веди своего человека - где ты его прячешь?
  - Позже подойдет, к вечеру. На месте будешь?
  Кузнец молча кивнул в ответ. Арно также помолчал немного, осматривая темные закопченные стены, затем спросил:
   - Давно меня интересует: отчего у вас, ковалей, вечно так темно в кузнице? Почему не сделать окно в стене? Глаза же портятся, наверное?
   - Потому что нужно видеть цвет раскаленного металла. Цвет подсказывает, когда оно готово и для чего.
   - Ах, вон оно что! - хлопнул себя по лбу Арно. - Век живи, век учись. Да уж, этому в университетах не научат.
  - А ты будто бы в университетах учился? - недоверчиво прищурился кузнец, разглядывая Арно.
  - Было дело, - скромно признался Арно. - А ты меня не узнал, я смотрю?
  - А должен был?
  - Я бенефициар ваш бывший, протоиерей Арно де Серволь. Несколько лет назад заезжал к вам, не помнишь?
  - Не помню. Меня здесь тогда еще не было, скорее всего.
  - Похоже, дела в вашей деревне идут ни шатко ни валко, да? Разбегается народ понемногу?
  - Как и везде, - пожал плечами кузнец. - То граф Дерби проскачет со своими людьми, то герцог Нормандский, а людям - одно разоренье. Плюс дожди да неурожаи в последние годы. В город все бегут, в городе вся сила. Сеньоры, конечно, пытаются удержать людей на земле: снижают повинности, переводят с агриера на чинш. Но мало помогает. Только вон один мельник у нас и богатеет, - в голосе кузнеца Арно услышал нотки глухой неприязни.
   - Это уж как водится, - поддакнул он Аррамону. - Крупная рыба становится крупнее, мелкая - мельчает. А сам-то чего здесь киснешь? Отчего не пойдешь в Либурн или Бордо?
   - Давно уже собираюсь. Меня даже в оружейные мастерские в Бордо звали. И сеньор один французский к себе приглашал войсковым кузнецом, двенадцать турских ливров в год обещал! Вот закончу все дела здесь - и пойду. Деньжат только подкоплю немного.
   - И к кому пойдешь? К англичанам в Бордо или к французскому сеньору?
   - Не знаю пока. Мне без разницы. Кто больше предложит, туда и пойду. А с чего это твое преподобие столь подробно мною интересуется? - Аррамон с подозрением покосился на Арно. - Кажется, ты сказал "бывший бенефициар"? Почему бывший? Что, отобрали деревеньку за пьянство?
   - Разве я похож на пропойцу? - усмехнулся Арно.
   - Да вроде как нет. Так за что ж тогда отобрали? - напирал Аррамон.
   - Почему обязательно "отобрали"? Когда заканчиваешь учебу в университете, бенефиций могут просто передать другому схолару.
   - Но это же не твой случай, да? - заговорщицки подмигнул кузнец.
   - От твоей проницательности ничто не утаится, - смиренным тоном ответствовал Арно. - На самом деле, дело не в пьянстве, дело в бабе.
   - А, так ты по этому делу. И что же случилось - заловили тебя в койке с монашкой?
   - Почти угадал. Все же прав был святой Киприан Карфагенский: женщина есть инструмент, используемый Дьяволом для овладения нашими душами.
   - А по мне, так они просто алчные коварные зверьки! - с неожиданной злостью в голосе выпалил Аррамон.
   - Это да, вероломство - их второе имя, - поддакнул Арно. - Горче смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы. Правоте твоей порука сам Иоанн Златоуст, утверждавший, что из всех диких животных самое опасное есть женщина.
   - Он правда так говорил? - заинтересованно спросил кузнец.
   - Я лично не слышал, но с чего бы переписчикам перевирать его слова? - усмехнулся Арно. - Да и многие из Отцов Церкви учили тому же: Тертуллиан, святой Бернард, Иоанн Дамасский, Григорий Великий и многие другие.
   - Не знаю, кто это, но, видно, люди были неглупые, - заключил Аррамон.
   - Уж не нам чета, - согласился Арно. - Кстати, ты не знаешь, у кого в Велине можно остановиться на ночь-другую? А то я к мельнику сунулся было, так там только сынок его старший со своей беременной женой...
   - Этьен? Ты ошибаешься, у него нет жены. - В голосе кузнеца Арно уловил едва заметное напряжение.
   - Да? Ну тогда сестрой - не важно. В общем, разговаривал со мной так, словно одолжение делал.
   - Тот еще засранец, - кивнул кузнец. - Терпеть его не могу.
   - Так что - найдется у кого место на постой?
   Аррамон подумал немного, почесал затылок черными от сажи пальцами, затем, поджав губы, ответил:
   - Знаешь, я бы и сам пустил тебя, но у меня тебе точно не понравится: копоть да грязь. Ты ж у нас из благородных.
   Арно молча кивнул.
  - К мельнику тоже не советую обращаться. Не возьмет он тебя, еще и нахамит, скотина высокомерная.
  - С чего б ему высокомерничать-то?
  - Ну как же: богатеем стал, с важными сеньорами здоровкается.
  - И давно ли он разбогател?
  - Да всегда небедным был. А с этой зимы прям резко в гору пошел: мельницу на откуп у епархии взял, потом хлебопекарню.
   - Вложился, должно быть, изрядно?
   - Само собой.
   - Такие деньги за один год вряд ли скопишь, не так ли?
   - И за три не скопишь.
   - Где ж он тогда деньжатами разжился?
   - Тебе-то что за интерес? Сдается мне, не просто так ты тут разнюхиваешь, - Аррамон приблизился к Арно, заглядывая ему в глаза.
   - Может, и не просто, - не отводя взгляда, ответил Арно. - Только тебе-то что за резон молчать? Ты ж его вроде как на дух не переносишь?
   - Его я хотя бы знаю. А вот ты что за птица и какого полета - мне неведомо.
   - Все мы в этом мире како птицы небесные - те, что не сеют, не жнут, не собирают в житницы, - усмехнулся Арно.
   - Это что за побасенка? - нахмурился Аррамон.
   - Ты евангелия совсем, что ли, не читал? - поразился Арно.
   - Читать я как-то не особо обучен, - пробурчал в ответ кузнец. - У меня ж ведь бенефициев не было.
   - А службы церковные - тоже не слушал?
   - Так, вполуха. Бормочет там чего-то наш кюре блаженненький - да и пускай себе бормочет. Мне и без его евангелий есть о чем подумать.
   - Да мы с тобой, брат Аррамон, схожи зело! - воскликнул Арно. - Оба от женского коварства пострадали, опять же - клириков с их занудными литаниями недолюбливаем. Может, и еще какие сходства имеются.
   - Может, и имеются, - согласился кузнец. - Кстати, о кюре нашем: в его доме можно было бы остановиться, да. Но сейчас у него какой-то шваб гостит, не то родственник его, не то приятель.
   - Шваб? Каким ветром его сюда занесло?
   - Того не ведаю. Мне до чужих забот дела нет. А знаешь что? - вдруг вспомнил Аррамон. - Попробуй-ка ты постучаться к соседу моему, Бонету. Ты его только что видел, он кобылу свою приводил подковывать. Бонет до денег всегда жадный был, быть может, и пустит тебя.
   - Ладно, пойду попробую. До вечера тогда, Аррамон.
  - До вечера, ваше преподобие, - не то ехидно, не то благожелательно ухмыльнулся кузнец.
  
  ***
  
  Дом Бонета выглядел чуть более привлекательным, чем холостяцкая лачуга кузнеца. Беленые глиняные стены с торчащими кое-где ивовыми прутьями, узкие проемы окон, закрываемые на ночь ставнями, недавно подновленная соломенная крыша и главное - сложенная из камня труба. Арно облегченно выдохнул. Если есть труба, можно перетерпеть и вонь от скотины, и тесноту, и блох - лишь бы не дышать копотью курной избы. В конце концов, это ненадолго, на пару ночей - не больше.
  Рядом с домом располагался просторный крытый свинарник с хрюкающими за оградой свиноматками. К свинарнику примыкал небольшой птичник, за которым виднелись грядки с капустой, горчицей, викой и прочей зеленью. С другой стороны свинарника возвышалась гигантская навозная куча с роящимися вокруг нее мухами и слепнями.
  - День добрый, хозяйка! - окликнул Арно возившуюся на огороде женщину. - Бонет дома ли?
  Женщина с кряхтением разогнулась, прикрыла ладонью глаза от солнца, долго рассматривала Арно, после чего грубым низким голосом ответила:
  - Где же ему быть, бездельнику. Сидит, небось, вино пьет.
   Дверь в дом была распахнута настежь. Арно осторожно вошел, пригибаясь, чтобы не удариться головой о притолоку. После яркого солнца глаза долго привыкали к полумраку крестьянского жилища. Постепенно из темноты начали проступать смутные очертания: каменного очага с лежавшей на земляном полу глиняной заглушкой для укрывания углей на ночь, мешков с соломой, использовавшихся вместо кроватей, шевелящегося в углу жеребенка, деревянного стола с лежавшим на нем куском овечьего сыра.
   Из темноты хлева вынырнула коренастая фигура в пропахшей потом камизе.
   - Кого это тут к нам несет? - осипшим голосом проворчал хозяин дома, разглядывая фигуру Арно в просвете двери.
  - Здравствуй, Бонет, - отозвался Арно. - Я от кузнеца Аррамона к тебе. Он сказал, ты можешь пустить на постой. Мне ненадолго, на одну-две ночи всего.
  - А, это ты, - Бонет подошел к столу, взял сыр, затем поднял с пола плетеную бутыль и направился к двери: - Пошли на свет, поговорим.
  Присев на высокое бревно у дома, Бонет протянул бутыль Арно:
  - Уж не побрезгуй, ваше преподобие, угостись.
  - Узнал, стало быть, меня? - спросил Арно, отхлебывая горьковатого вина.
  - Как не узнать. Ты ж заезжал как-то к нам, я тебе тогда еще гуся продал, не помнишь?
  - Нет, не помню, - покачал головой Арно. - Так что насчет ночлега? Одно денье за ночь - согласен?
  - Платишь щедро, - довольно крякнул Бонет. - Да вот только сподобится ли тебе моя избушка?
  - Мы простыми людьми не брезгуем, - отхлебывая из бутыли, ответил Арно. - Была бы крыша над головой да кусок сыра на столе, остальное всё - тлен и суета.
  Бонет поспешно, словно запамятовав, отломил кусок сыра и протянул его Арно:
  - А отчего ж побогаче у кого не захотел остановиться?
  - И у кого же? У мельника вашего? Что-то мне его старший сынок не показался слишком учтивым.
  - Этьен-то? Ты не обращай внимание, он вообще-то парень не злобный. Просто вчера с папашей разругались вусмерть.
  - Да ну? И чего ж это они не поделили?
  - Из-за Марионы, я думаю, из-за чего ж еще.
  - Что за Мариона?
  - Да сестрица его гулящая.
  - Это та рыжая, с животом?
  - Ага.
  - И от кого ж она нагуляла?
  - В этом-то вся и закавыка, - глаза Бонета понемногу начинали блестеть, а язык - заплетаться. - Путалась она прошлой зимой с кузнецом нашим, об том вся деревня знала. А потом, видать, размолвка у них вышла. А к лету брюхо у Марионы совсем уже неприличным стало. И вроде бы понятно, кто ей начинку-то подложил. Однако ж мельник наш, Понсе - как воды в рот набрал. Другой бы на его месте давно морду набил Аррамону, либо же понудил его жениться на дочке своей початой. А Понсе - рот на замок, как будто его все это и не касается вовсе. Стали уж у нас поговаривать, что Аррамон околдовал его, не иначе.
  - А что, он еще и колдует? - усмехнулся Арно.
  - Кто? Аррамон-то? А ты глаз его видел? Недобрый у него глаз. И бабы неспроста к нему липнут, словно заговоренные. А этой весной он младенца нашей Пейроны расколдовал. Это все видели!
   - Да ну? И ты тоже? - недоверчиво сощурился Арно.
   - А как же! Ребеночек тот от рождения дергачкой страдал...
   - Что еще за дергачка?
   - Дергал ручками и ножками так, словно душу вот-вот отдаст. И орал постоянно, да так, что с поля слыхать было. Словно дьявол в него вселился, не иначе.
   - И что кузнец?
   - А кузнец принес его к себе в кузню, положил на наковальню, потом взял свой молот, самый огроменный, как замахнется им да как шмякнет!
   - По ребенку?! - изумился Арно.
   - Почти что. Буквально в дюйме от головки остановился. Ребенок, хоть и неразумное создание, а вмиг кричать перестал. Аррамон же опять как замахнется да как вдарит молотом по наковальне, прям рядом с младенчиком. А тот, вместо того, чтобы заплакать, только улыбается да сопли пускает. Если это не колдовство, то что тогда?
   - Занятно, - хмыкнул Арно. - Так он у вас еще и знахарь?
   - Аррамон-то? Это уж как водится. Как и любой коваль.
   Арно задумался ненадолго, затем спросил:
   - Колдовство колдовством, но я так и не понял, из-за чего все-таки поссорились Этьен с отцом?
   - Это уж не первый раз у них, - икнул захмелевший Бонет. - Этьен и брат его младший, Жано, все порываются поколотить кузнеца в отместку за сестру. А отец им не позволяет. Вот и лаются они из-за этого.
   - Странно всё это, - задумчиво протянул Арно. - С чего бы мельнику запрещать сыновьям отомстить за сестру?
   - Так а я тебе о чем толкую?! - воскликнул Бонет. - Всяко здесь без колдовства не обошлось!
   - Может, Аррамон вину какую за мельником знает?
   Бонет хочет было ответить, но осекся, задумался, смешно шевеля рыжими усами, затем утвердительно хмыкнул:
  - А ведь, может, ты и прав! Неспроста же наш мельник так разбогател с этой весны. Явно здесь колдовство замешано! Нельзя просто так разбогатеть без помощи злых сил. Может, кузнец видел, как мельник творил колдовство? Но почему тогда не донес на него?
  - Может, и не в колдовстве дело? - предположил Арно.
  - А в чем же? Нет-нет, колдовством тут пахнет, я чувствую! А ведь давно за нашим мельником странные вещи водились, я только сейчас это понял. Прошлой осенью, когда мы ему повинности сдавали - видел я его однажды ночью у мельницы. Вот что ему там делать по ночам-то, а?
   - Может, забыл чего да воротился? Его же мельница.
   - Тогда еще не была его. Нет-нет, не в этом дело, носом чувствую - колдовство!
   По последнему слишком громкому выкрику Бонета Арно понял, что собеседник его успел основательно набраться. Пора было заканчивать разговор с захмелевшим крестьянином.
   - Слушай, Бонет, а поросят ты не продаешь?
   - Тебе продам! - выкрикнул рябой велинец. - Потому что ты - добрый господин и нашим братом не брезгуешь! За три денье отдам!
   - Не дороговато ли? - прищурился Арно.
   - И головку сыра в придачу, так тому и быть! - махнул рукой Бонет. - Пошли к свиньям, сам выберешь, какого.
   Пошатываясь из стороны в сторону, Бонет двинулся в направлении свинарника. Догоняя его, Арно спросил напоследок:
   - И еще одежда мне нужна, какая-нибудь простенькая, но чистая. Камиза там или котта, что-нибудь.
   - Э-э, это тебе лучше к Пейроне заглянуть, вон в том домишке живет, - Бонет неопределенно махнул рукой куда-то на восток. - У ней после мужа должны были остаться.
  
  ***
  
  Ивар так и не узнал, правду ли сказал ему дубильщик Жофре про мертвого младенца с женской грудью. Скорее всего, наврал с пьяных глаз. Любит простой народ выдумывать всякие небылицы: то ли от пресности своего бытия, то ли еще по какой причине. Как будто и впрямь живет в человеке некий alter ego, внушающий ему странные мысли и позывы, заставляющий его льнуть ко всему диковинному и необычному. Словно подготавливающий своего носителя к чему-то новому, еще неведомому. Не далее как вчера один переписчик в аббатстве чуть ли не божился, уверяя, что в его деревне свиноматка принесла порося с человеческим лицом. Что, ясное дело, есть верный знак приближающего конца времен.
  Да и не протолкнуться там было. Едва ли не весь кабак вывалился посмотреть, что там, в латрине. Кричали, что-де и вправду младенец мертвый. Случай, конечно, из ряда вон, но в целом - ничего удивительного: наверняка какая-нибудь проститутка избавилась таким образом от обузы. Чем попусту пялиться на мертвых младенцев, лучше сходить в аббатство Святого Северина, поклониться Олифанту, знаменитому рогу Роланда. "Возьму я Олифант и затрублю, чтоб нас услышал Карл..."
   - Брат Ивар, ну наконец-то! Вот ты где! И почему я должен... полдня бегать за тобой... по всему городу?
   Ивар обернулся:
   - Брат Эстев? Откуда ты здесь? И зачем тебе бегать за мной?
   Пожилой переписчик, продолжая отпыхиваться, произнес:
   - Отец настоятель... повелел мне... найти тебя.
   - В воскресный день? Нужно срочно прибыть в аббатство?
   - Нет, - замялся Эстев. - Скорее, наоборот...
   - То есть?
   - Не нужно никуда прибывать. Отец настоятель просил передать тебе, чтобы ты... в общем, чтобы ты посидел дома до следующего понедельника.
   - Не понимаю тебя, - удивился Ивар. - Что случилось?
   - Я не знаю, - отвел взгляд Эстев. - Так велел аббат. Еще он просил передать тебе... Если вдруг у тебя появятся темные шишки на теле в эти семь дней - чтобы ты тут же, без промедления, сообщил нам об этом через кого-нибудь. Хорошо? Аббат сказал, что это очень важно.
   - А-а, вон в чем дело, - догадался, наконец, Ивар. - "Семь дней вне стана"? Но ведь брат Безиан умер не от проказы? Или я чего-то не знаю?
   Эстев лишь покачал головой:
   - Ты уж не обессудь. Но лучше переосторожничать в таких делах. - Пожилому переписчику явно не терпелось поскорее закончить разговор и уйти прочь. - Vale!
   - Vale, - кивнул Ивар вслед удаляющемуся Эстеву.
  "Похоже, аббата не на шутку напугали эти злосчастные шишки. Хотя при чем тут смерть Безиана? У него же не было никаких шишек. Быть может, он вообще умер от апоплексии или сердечного разрыва".
  Ивар остановился на невысоком берегу речушки Девез, разглядывая прачек, стиравших белье внизу, у кромки воды. "Какой, однако, ядреный зад у этой милашки! А аббат, надо понимать, за эту неделю платить мне не станет. Печально. Ну да переживем".
   - Мессир Эмери! - громко воскликнул кто-то на ойле недалеко от Ивара. - Вот так нежданная встреча! Какими судьбами в Бордо? Тоже на турнир?
  "Француз?" удивился Ивар, с интересом разглядывая громкоголосого незнакомца. Несмотря на летнее солнце, тот был в свеженачищенной кольчуге, блестящих наголенниках и, естественно, при оружии: на дорогой поясной подвязке красовался полуторный меч и кинжал в богато отделанных ножнах. Тот, к кому он обращался, был одет победнее, но с претензией: черный бархатный жиппон, черно-белые шелковые шоссы, какой-то нелепый кружевной воротник и два меча на широком поясе, украшенном разноцветными камнями.
  - Луи? Ты? - также на ойле ответил человек в черном жиппоне, скользнув подозрительным взглядом по Ивару. - Вот уж и вправду неожиданность! Давай отойдем в сторонку, а то многолюдно здесь слишком.
   "И где он тут многолюдность увидел?" усмехнулся Ивар. "Всё какие-то секреты, всё вполголоса да экивоками. Тоже мне, тайны гранадского двора!"
   Ивар снова перевел взгляд на крутые бедра молодой прачки.
   "Ну что за загадка природы?! Вроде ничем не отличаются от сотен других бедер, но нет же: по тем взгляд проскользит как шелк по стеклу, а в эти - вцепился словно репей, насилу оторвешь. Только что был ты разумный человек - и вот уже горячечный дурман заволакивает голову, сладкий яд устремился по венам, и ты, забыв доводы рассудка, готов бежать вниз к этой бестолковой девке, дабы с жадностью вцепиться в ее манящие округлости, словно обезумевший сатир!"
  - Сжалься над бедной девушкой! - откуда-то издали, как показалось Ивару, донесся знакомый насмешливый голос. - Или ты собрался взглядом прожечь дыру в ее сочных чреслах?
  "Прямо вечер встреч сегодня!" Ивар неспешно обернулся на голос, с неохотой отрывая взгляд от девичьих прелестей.
   - На что же еще смотреть мне в этом городе, брат Дамиан, как не на Евины дары? Разве что на Олифант, но он далеко, а эти чудеса природы - прямо перед глазами.
   - Не скажи, - взгляд Дамиана, и без того обычно рассеянный, сегодня показался Ивару витавшим где-то совсем далеко от грешной земли. - В жизни есть много прекрасного, достойного созерцания и наслаждения. Даже вот эта болотистая речка Девез, заиленная и загаженная до безобразия. Однако и в ней - жизнь и замысел Создателя. Я вот сегодня вышел из дома ранним утром... На улицах никого, тишина такая пьянящая, лишь птицы щебечут тихонько. Пошел прогуляться за ворота, вдоль Гаронны. И вот иду вдоль берега, а вокруг пахнет росой, водорослями с реки, камыш шелестит, и в воздухе дымка такая покачивается... И подумалось мне: пройдет сколько-то лет - а, может, даже и дней - и будет такое же утро, такой же пьянящий запах с реки, такой же уютный шелест камыша - но только не для меня... И все, что было мне дорого, все, что я любил, хранил в своей памяти, считал важным - все это исчезнет вместе со мной, канет в небытие, словно и не существовало вовсе.
   Ивар пристально посмотрел на своего приятеля: уж не пьян ли он снова?
  - И захотелось мне вдохнуть полной грудью, так, чтоб аж захрустело... - продолжал Дамиан, по-прежнему блуждая взглядом где-то далеко. - И прожить этот день как последний, на полную... и завтрашний, и все, что остались! Ты никогда не думал, что люди проживают свои жизни на разных скоростях? Одни мчатся во весь опор, другие - еле переставляют ноги. Иные из таких "замедленных" вроде бы и хотят прибавить шагу, да не знают, как это сделать. Дернутся раз-другой вперед, и тут же снова скатываются в привычный полудремотный ритм.
   - Это и от окружения зависит, - подумав, ответил Ивар. - С одними людьми ты замедляешь ритм своей жизни, с другими - ускоряешь. Но с чего вдруг тебя стали навещать мысли о бренности бытия?
   - Не знаю... Жизнь как-то впустую проходит. Двадцать шесть лет мне будет этой осенью - а что я сделал, чем прославился?
  - Так ты даже моложе меня? - покачал головой Ивар. - И чем же ты хотел бы прославиться? Встать в одном ряду с Галеном, Гиппократом и Павлом Эгинским?
   Дамиан скептически поджал губы:
   - Об этом я мечтал в юности. Стать знаменитым врачом, чтобы короли и знатные сеньоры посылали за мной повозки с шелковыми подушками и почтительных посыльных, чьи одежды играют на солнце кровавым кармином и золотой филигранью. Но постепенно пришло осознание, что все это не для меня. Увы, путь к славе врачевателя лежит не через знания и лекарские умения, но через искусно подвешенный язык и умение обхаживать своих клиентов, говорить то, что они желают услышать, потакать их глупостям, подыгрывать их слабостям и тщеславию. Оказалось, что медицина, по крайней мере, нынешняя - не есть забота о здоровье людей, но презренное барышничество, надувательство и рутина. И чем невежественнее ты и наглее, тем больше веса имеешь в глазах знати и малого люда. И что непременно требуется умение ловко прыгать по паутине интриг, вовремя выбирая выгодную партию, вовремя предавая невыгодную. А если думаешь отсидеться в сторонке, дескать, я выше всего этого, мое призвание - лечить людей, а не грызться в мышиной возне - так тебя же первого и сожрут тогда.
   - Но хуже всего другое, - помолчав, продолжил Дамиан. - Чем ближе подходил срок моего обучения, тем сильнее начинал я сомневаться в медицине как таковой. Уж не обман ли всё это, одна гигантская профанация? Порой мне кажется, что вся наша медицина стоит на совершенно неверных основах, ложных посылках, которые в одни прекрасный день ветер опыта и знания сметет без следа, словно зыбучие дюны в Аркашонском заливе. Наверное, тебе сложно понять, о чем я? Для этого нужно побывать внутри, да. И тогда рано или поздно тебя подкосит этот предательский вопрос: а лечит ли медицина вообще хоть что-нибудь? Или все же больше убивает, чем излечивает? Не зря же говорят: одно лечит, другое калечит; а в конечном итоге - неизвестно что. Или и в самом деле: лишь Создатель есть единственный врач? Порой мне кажется, что даже безграмотные хирурги и вечно хмельные цирюльники, которые лишь и умеют, что дергать зубы да отпиливать конечности - что даже от них толку больше, чем от всех наших магистров медицины, вместе взятых. Которые только и делают, что наперебой жонглируют цитатами из Руфуса Эфесского, Орибазия и других обветшалых авторитетов прошлого, живших Бог весть когда. И, возможно, даже никогда не слышавших про те недуги, с которыми приходится иметь дело нам.
   Ивар с интересом смотрел на своего собеседника, так, словно видел его впервые. По правде сказать, он и сам уже не раз размышлял о чем-то подобном - пусть и не в столь радикальных сентенциях, коими только что разразился Дамиан.
  - Пройдешься со мной до ворот Сен-Жермен? - энергично тряхнув головой, словно возвращаясь в этот мир, спросил Дамиан. - Мне нужно переговорить с тамошней стражей, передать им новое распоряжение мэра. И у ворот Красношапочника тоже. Если, конечно, у тебя не было других планов.
   - Пойдем, пройдемся. А что за распоряжение?
   - Пришлось сильно постараться, чтобы убедить нашего мэра. Его, конечно, тоже можно понять. На носу - выборы жюратов, и ему сейчас такие меры совсем не с руки. Но тут уж лучше переосторожничать.
   - Второй раз за вечер слышу это слово. С чем переосторожничать-то?
   - Я убедил его запретить вход в город людям с подозрительными шишками.
   - Да что вы все как с ума посходили с этими шишками? - воскликнул Ивар. - Мало ли где у кого какая шишка выскочит?
   - Скажи-ка, - прищурился Дамиан, - а ты не замечал часом, как раззвонились колокола в последнее время? Хотя да, ты же неместный, откуда тебе знать, как они обычно звонят.
   - Признаться, да, заметил, - согласился Ивар. - Вроде как в последние дни стало слишком много заупокойных звонов. Но при чем тут шишки?
   - Ходят разные слухи... Я еще в Монпелье, перед Иоанном Крестителем слышал всякие разговоры. Один лекарь из Андалуса, магометанин, рассказывал про новую восточную болезнь...
   - Что еще за восточная болезнь? - насторожился Ивар.
   - В этом-то вся и загвоздка. Никто не знает, что это за поветрие и откуда оно. Но похоже, что болезнь эта крайне опасная и доселе неведомая. И она может быть как-то связана с темными опухолями, появляющимися на шее, в подмышках и в паху - там, где скапливается белая кровь. Но пока это только слухи. Кто-то говорит, что дело не в шишках, а в темных бляшках на коже, в кашле с кровью, в особом "взгляде смерти". Как бы то ни было, заболевшие этой болезнью умирают очень быстро, иногда за несколько часов.
   - Часов?! - воскликнул Ивар. - Но разве такое возможно?
   - Я тоже никогда раньше не слышал про такое. Ни Гален, ни Авиценна не писали о столь быстротечных болезнях. Но у меня нет оснований не верить тому андалусийцу, это очень известный и уважаемый в нашем ремесле человек. Ну и не только он. Еще один еврейский врач из Авиньона говорил... Я лично не слышал, но мне рассказал один достойный доверия человек - хоть и не физик , но весьма образованный хирург. Рассказывал про очень высокую смертность в Авиньоне, еще в мае. Там тоже было много умерших с темными бубонами. Но многие также умирали не от бубонов, а по другой, неизвестной причине.
   - Знаешь, - после некоторых колебаний решился Ивар. - Я тоже видел, как умер человек с темной шишкой на шее.
   - Где? Когда? - как вкопанный остановился Дамиан.
   - Позавчера. В Лунном порту. Безиан пытался лечить его, но ничего не получилось. Бедняга умер прям там же, на песке.
   - Безиан? В пятницу? А в субботу утром его нашли мертвым... Скажи, тот человек в порту - он умер вечером или утром? - Тонкий нос Дамиана как будто бы стал еще длиннее.
   - Около полудня.
   - И что именно делал с ним Безиан?
  - Он разрезал ту темную шишку ланцетом, потом наложил на нее тряпку, смочив ее уксусом. Потом, спустя какое-то время, проверил дыхание, несколько раз. Потом сказал, что носильщик умер. Все.
   - Проверил дыхание... А ты что делал?
   - Стоял рядом, вместе с зеваками. Смотрел.
   - И ты, конечно же, не знаешь, как звали того носильщика?
   - Не знаю.
   - Эх, жаль! Как жаль! - сокрушенно выдохнул Дамиан.
   - Имени не знаю, но кто-то в толпе сказал, что он работал с габарщиком Ароном. Я еще запомнил это имя: звучит необычно, почти как Харон.
   - Арон? - снова заблестели глаза Дамиана. - Я знаю одного лодочника Арона. Скорее всего, речь именно о нем. Он как раз живет недалеко от ворот Красношапочника. Нужно будет заглянуть к нему.
   - И многие еще умерли в Бордо от темных шишек? - после недолгого молчания спросил Ивар. - Вряд ли бы ты стал так беспокоиться из-за одного случая.
  Дамиан что-то ответил, но Ивар не расслышал, задумавшись внезапно о своем. Вот уже долгое время - наверное, с час - его не покидало ощущение, что вокруг что-то не так. Как будто что-то изменилось в опускающихся на город летних сумерках. То ли взгляды у людей стали другими, то ли речь их - громче. Или это не более чем гримасы сознания?
   - Я с начала этой недели стараюсь бывать на всех погребениях, на которые успеваю, - голос Дамиана как будто тоже стал звучать более гулко. - Хоть это лишь часть, конечно: хорошо, если четверть от всех. К тому же, родственники не всегда разрешают осмотреть тело покойного. Обычно соглашаются лишь те, кто знает меня лично или через соседей. Я пытался получить разрешение с печатью у мэра, но он отказал. Пока я засвидетельствовал только два случая, когда у умершего имелись крупные темные шишки, в обоих случаях - в паху. Твой носильщик на берегу - третий. В одном случае еще присутствовали темные пятна на груди, но там непонятно. Проститутка, долго пролежала у банной печи - кто знает, от чего она умерла и откуда эти пятна.
   - Всего три случая? - удивился Ивар. - Но это же немного?
   - Ваш аббат так не считает. Хоть в чем-то проявил себя как разумный человек. Даже разрешил мне осмотреть покойного Безиана. Хотя тут больше заслуга его друга францисканца: если б он не уговорил аббата...
  Ивар наконец-то понял, что было не так в окружающем воздухе. Тишина. Непривычная, какая-то гнетущая тишина. Как будто слегка заложило уши. И колокола... Почему не звонят колокола? Они ведь уже довольно долго идут с Дамианом. Да и до этого тоже... Когда последний раз он слышал звук колокола? Кажется, незадолго перед тем, как столкнулся с Эстевом. Но это же сколько уже времени прошло?!
  - Дамиан, послушай: то ли я потихоньку схожу с ума, то ли и в самом деле перестали звонить колокола по всему городу? Что происходит?
  Дамиан остановился, вырванный из горнего мира своих мыслей:
  - Какие колокола? А, колокола... Не звонят? Ну, не знаю. Значит, не по кому. Видать, всех с утра перехоронили. Эй, любезный, смотри, куда прешь! Глаза, что ли, залил?! - Дамиан хотел вставить ругательство покрепче, но осекся на полуслове. Тот бродяга, что задел его плечом, вместо того, чтобы вступать в пререкания, молча стоял, покачиваясь, посреди улицы и с ужасом таращился куда-то вдаль. Ивар обернулся. Там, куда указывал взгляд оборванца, не было ничего примечательного. Телега, запряженная волами и покрытая рогожей. Двое ребятишек, игравших на земле рядом с ней. Гусь, лениво чистивший ободранные перья. Что такого ужасного можно было увидеть там?
  Костлявые пальцы Дамиана с неожиданной силой впились ему в локоть - и резко отдернули в сторону. "Какого дьявола..." возмутился было Ивар, но тут перед его глазами снова промелькнуло лицо бродяги: багровое, покрытое крупными каплями нездорового пота, с глубоко ввалившимися щеками, заострившимся как у покойника носом - и выражением леденящего ужаса в выпученных, налитых кровью глазах.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"