Мне говорят,
я факин рашен,
издалека уже плюясь. 
И как узнали, что я Саша?
Что я московский светлый князь?

И что такого я наделал,
что сразу целится зрачок,
но кто-то мне испачкал тело,
приделал к носу пятачок. 

Я даже пёстренькой отчизны
легко намёки узнаю:
еврей не упивается до визга,
узбек не кушает свинью!

Но люди
есть из поколений,
кто помнит Родину,
скорбя:
не ври, что янки,
ты Есенин!
Лицо с грустинкой у тебя. 

Я этот факт не отрицаю!
Легко, совсем легко узнать
на личике моём мерцанья
той Родины,
которая мне мать.

Нью-Йорк (простите!)
обсыкается от 'чая' -
я не забуду негра в аэропорту:
на 'чай' с лимоном получая,
он сгрёб пятёрку, как звезду во лбу!

Моя надежда кувыркалась.
Стихи сломали чемодан,
чтоб видеть небоскрёбов малость
в сравненьи с небом,
подставляющим карман. 

Здесь хорошо.
Здесь мухи не кусают.
Нет борматухи,
жижи от дождя.
Здесь просто звёздочки со лбов стекают,
но я потрогал - вот они, края!

Мне говорят,	
что я Есенин,
чтоб начинал писать стихи.
Затем, что видят голубени,
а в голубенях ручейки.

И простота лица печёт их,
и широта души печёт.
Сто грамм со мной -
для них почётно.
Вот так сдаю я свой зачёт.

Здесь ностальгия не уместна.
Здесь плач по родине - террор.
Мы снова живы, снова вместе,
как яркие цветы, как славный хор.

Но тем сильнее родину вдавили:
и голова теперь на уровне колен.
Любили мы? А может, не любили?
Мы вырвались? Или попали в плен?

Давай не станем удивляться,
мой лучший в мире дядя Сэм!
Во мне такое
самобля...ство,
что я не я уже,
а хрен вам всем!

И я такой 
сейчас хороший,
что даже сам, что даже сам
сейчас возьму и всё я брошу,
и в дом вернусь,
и разрыдаюсь там...

Хотелось бы 
питать надежду:
что я привью Америку,
привью!
Но Серж меня 
       по морде врежет -
нежно, 
так нежно,
что ему я подпою.

Ах, как сегодня заскучалось,
родимые,
вам от меня поклон!

Сергей, 
мне Айседора вовсе не встречалась,
я просто ветром унесён.

И не гонюсь я дуралеем
за быстрой дурочкой хайвэя. 

Куда меня он занесёт?
Мне адвокат рекламу шлёт:
как руки напрочь, ноги прочь,
звони!  поможем!
День иль ночь...

Пусть будет милым дуралей.
Пусть не догонит он хайвэй.

Пусть не завидует он мне,
что я в 'Тойоте', как в седле.

Что пью коньяк
и ем рулет. 
Что мне тепло
и горя нет. 

Тепло в кармане. 
А в глазах - теплей?
Ведь он всё скачет,
милый дуралей. 

А я б 'Тойоту' развернул,
когда бы Путин на меня взглянул.  

И домик дал, и дал бабла.  
Шучу я, люди! Бла-бла-бла...

Душа в Америке поёт!
Берёт народ,
вовсю берёт

икру, зиру,
часы, ретузы,
дублёнки,
колу, вертолёт...

А Рашка-Русь с косою русой
водицу с реченьки несёт...

И замирает, и боится,
как видит в небе самолёт:
ещё один на курс ложится...
(Душа в Америке поёт!)

Сергей ,
я очень сильно расписался,
я вдохновенным становлюсь,
и этого я так боюсь,
как раньше безработицы боялся. 

Начну к прохожим приставать:
возьми тетрадь,
возьми тетрадь!

Там столько разных чертежей,
проект высоких этажей.

Я этот бруклинский бетон
несу, как молока бидон. 

Как мёртвого родного 'глухаря'.
Стихи случаются на зря. 

Я в трэйне к выходу подвинусь -
я на Бродвее надышусь.

Сергей, ты мой прекрасный минус.
Сергей, я твой желанный плюс.

Я сам люблю бокалов пару
и даже больше, как и ты...
Но не веду по тротуару
бурёнку с чувством  простоты.

Я посложнее самовара
и наплевать на хомуты...

Дункан и ты -
такая пара!

Но ты привозишь чёрные листы* - 
из-за границы -
из мечты... 
 
Какая пара - 
я и ты!

Нам не работать друг без друга:
мы вышли в труселях  
                            дерущихся страстей.
Сбивает с ног твоя шальная вьюга. 
Но вот удар, -
и нет меня сильней!

Я не хочу кабацкого угара
и пьяных слёз на шашлыке. 
Я больше не хочу пожара
по всей душевной широте. 

Но ты моя живая мука.
С тобой мне биться не с руки. 
Ты победил. 
Твою возносят руку! 

(Я получил сегодня от тоски. )

*Имеется ввиду поэма 'Чёрный человек',
начатая за границей.