"Встань, дурак, - сказал адвокат. - Не сиди. Нам дали слово". "Я тут набросал кое-что, - сказал Андроник. - В защиту". "Дайте прочесть, - вырвал адвокат бумажку, прочел и глаза вылупил. - Боже мой, боже мой! Да вы так все погубите! Опять мне одному..." Он закатил глаза и Андрониково писание порвал в клочки.
"Время, - напомнил прокурор". "Иду, иду, - пропел адвокат, утверждаясь на трибуне. Галстук его указывал на север, как намагниченный. - Кха-кха-кха. Пить охота". "Воды нет, - пожал плечами судья". "Ну, хоть что-нибудь, - взмолился адвокат. - Ну, полцарства за стакан, полконя... Господин судья, - осенила его идея, - каков мой регламент?" "Пять минут". "Вот что, - обратился адвокат к публике, - кто-нибудь сбегает мне за водой, а я ему половину своего времени: пусть говорит, что хочет..."
Сбегать вызвался папиросник, после чего все отведенное ему время расхваливал свой товар. Адвокат же отпил из стакана, прополоскал (буль-буль-буль-буль-буль) горло и сказал: "Кха-кха-кха. Хорошо-то как. Господа присяжные, господин судья - защита свою речь окончила".
"Слово предоставляется обвинению". "Кха-кха-кха, - откашлялся по традиции прокурор и загремел: "Обвиняемый! (такой-то, такой-то - спешил внести в протокол секретарь) Расскажите нам о себе!"
"Я родился в 1988, - заговорил, сбиваясь, Андроник, - году. Маменька моя, Елена Петровна, занималась кройкой и шитьем; отец, Лев Андреевич ("Без фамилии? - вопросил прокурор. "Так точно: без, - подтвердил Андроник".) был учитель, как говорят, от Бога. Зачат я был в грозу, подобно молнии, и на седьмом месяце родился. Мать кормить меня не могла ("Женская болезнь, - сообщил публике адвокат"), и с этой целью отец взял для меня кормилицу, именем Наталья Павловна. Вот она, среди присяжных, во втором ряду (Настасья Петровна, как исказил секретарь, покраснела и спрятала от камеры с плохими зубами рот). Рос я здоровым ребенком; метрики, свидетельства - все тому подтверждение. В пять лет пошел в детский сад, на шестой год определен был в школу ("Математику любил, - всхлипнула в зале учительница". "Любовь-то хоть не впутывайте в эту историю! - раздраженно крикнул ей прокурор"). Каким путем дошел я до своего преступления, мне неведомо. В поведении с товарищами я был добр и отзывчив. Не дружил особенно ни с кем, но ровное, теплое отношение имел ко всякому, кто того требовал. В остальном же был сам по себе. Это, собственно, все".
"Все? - удивился прокурор. - Ну, ничего себе. Теперь мне ваш случай ясен". "Я хочу спросить, - сказал Андроник, - будут меня уже судить?" "Тяга у вас, что ли, к громким словам? - отмахнулся прокурор. - Судить, рядить, выдумали тоже. Сейчас все решится само собой. Имейте терпение".
"Ну, теперь пойдем в гору, - сел, потирая руки, адвокат, - Что вы мне на это скажете?". " Скажу, что вздор, - ответил Андроник. - Скажу, что упорно не понимаю, к чему все идет". "Подумаешь, - сказал адвокат, - вы не понимаете. Главное, чтобы они понимали, - и показал на присяжных".
Присяжные, посовещавшись, сложили бумажки в шляпу. "Сейчас достанут кролика, - пообещал публике адвокат". "Три да три, - считал голоса судья, - да пять... Итого - восемь "за", а против... Против, соответственно..." "Четыре, - подсказал прокурор. "Да, именно. Так и сообщите обвиняемому". Прокурор шепнул на ухо адвокату, адвокат, встал, поклонился и сказал Андронику: "Тебя осудили, болван".
"Вижу, - отозвался Андроник, - и хочу знать, за что?" "Этого я сообщить не могу, - адвокат покачал головой, - Это в надлежащее время. Единственно что: высочайшей коллегией я уполномочен помочь вам собраться и произвести отъезд..." "Так значит ссылка, вот оно что...". "Может и ссылка, - сказал адвокат. - В любом случае я к вам зайду в восемь. Адрес свой не позволите? Неловко, знаете, спрашивать у посторонних..." "Записывайте, - сказал Андроник. - Железнодорожная, 36-87. Стучите, звонок не работает". "В восемь, - условился адвокат и пропал.
Андроник пошел домой. Моросил дождь, тянулись фонари, бесконечно серела набережная. Схвачу простуду, думал Андроник, и почему это я сегодня без галош? Если ехать куда-то, нужны зонтик, плащ, непромокаемый саквояж.
Жил Андроник в доме у самой воды, так что прибой выносил к подъезду моллюсков, рыб и однажды (было такое) пригнал утопленника. Когда река выходила из берегов, вода доходила до второго этажа, и верхние жильцы, высовываясь из окон, делали вид, что гребут.
Дома у Андроника был настоящий свет, тепло. Собранные Андронику в ссылку вещи ("Шерсти чистыя носки - символ веры и тоски, - срифмовал отец Андроника, Лев Андреевич") адвокат осмотрел на предмет запретного, но ничего не нашел. "Я понесу, - отобрал он у Андроника чемодан, - а вы идите налегке". "Что, - спросил Андроник, - пора?" "А вы как думали? - ответил адвокат, - Поезд подан и уже "чух-чух" делает". "Я, - сказал Андроник, - хотел только попрощаться с отцом. Можно это устроить?" "Напоследок все можно, - сказал адвокат, - но только на мгновение. И это мгновение я советую вам провести с любимой девушкой. Дабы отбыть, так сказать, с приятным ощущением в чреслах". "Нет, - сказал Андроник, - все-таки я лучше поговорю с отцом".
"Дело ваше". Адвокат с чемоданом вышел, и Андроник остался с отцом наедине. Отец его был старый, представительный человек и оттого имел множество наград. Тридцать лет он учительствовал в начальных классах, затем истории обучал и русскому языку - и даже теперь, когда немыслима была практика, выписывал по-прежнему журналы "Педагогика" и "Школьная мысль". Андроник листал их немного и разумел, что обучений есть три: традиционное, развивающее и проблемное. Глядя на отца, Андроник не мог понять, какое он использовал и использовал ли вообще. Отец был похож на отзыв родительского комитета, о собственной работе отзыв за тридцать лет.
"Так-то, сынок, - сказал отец. - Нежданно-негаданно. Уезжаешь... (нет, никак не мог он закончить мысль)". "Да, - ответил Андроник. - Уезжаю. Я тебе не сказал - зачем, почему?" "Нет, нет, нет, - замахал на него отец руками, как на глупого ученика. - Это необязательно, это ни в какой минимум не войдет! Это твое дело, взрослое. Я тебя воспитал, вырастил, а как ты распоряжаешься всем этим - твое дело. Я тебе лучше в дорогу напутствий дам. Слушай вот: сама садик я садила, сама буду поливать..." "Это же из песни, - поправил Андроник, - это не годится". "Разве? - почесал затылок отец. - Тогда так: без труда не вытащишь рыбку из пруда ("Ну, это еще куда ни шло, - подумал Андроник") и что-то там из русской классики, про Русь-Тройку было... Мчится она, и уступают ей дорогу..."
"Хватит уже, пап, - сказал Андроник. - Пускай ты погряз в своих максимах, как нынче всякий, но не можешь же ты не понимать, что происходит нечто странное, нечто из ряда вон. Меня осудили, отправили в ссылку, и я, твой беспомощный сын, еду неизвестно куда и нестерпимо боюсь..."
"Ну, ну, - смутился отец. - Растрогал, право слово, старика! В юном таком возрасте, осьмнадцати только лет, все воспринять серьезно, с достоинством - уметь надо! Хвалю! Гордость моя - такой сын. Что стоишь, телепень? Поцелуй своего папку... (и уколол Андроника усами) Молодчина, умница, наследник!"
Вернулся адвокат и потребовал от них организованности: рукопожатия без нежностей и осознания момента.
"Прощайтесь, - сказал он, - навек и храните незримую связь. Такси я вызвал. Оно - уж простите меня! - ждет".
На вокзал адвокат с Андроником успели в срок. Поезд и вправду томился уже на путях. Машинист у себя в кабине курил и поглядывал на часы.
"Пять минут до отправки, - объявили из громкоговорителя".
"Теперь, - сказал адвокат, - я могу объявить вам приговор. Согласно с законом вам назначено быть учителем". "Ну, это не иначе, как отец постарался, - сказал Андроник, - Иначе, как объяснить подобное совпадение? Какой ему интерес предавать меня? Или и это решил бутафорский суд?" "Полегче - бутафорский! - сказал адвокат, - Скажите спасибо, что хоть такой был. Могли бы просто - чик, и все. Возымейте уважение! Да, кстати: я должен вам предложить на выбор три предмета. История, физика, русский язык - что вам угодно преподавать?" "Ну, физику я не знаю хорошо, - сказал Андроник, - а русский... Нет. Слаб и жалок мой глагол. Лучше тогда историю, она мне хотя бы свойственна, как и все человеческое".
"Лосев, - сказал он Андронику, - Кекроп Михайлович. Школьный, так сказать, зав. А вы - с кем имею удовольствие?". Андроник назвал себя. "Как-как?". Андроник повторил. "Хо-хо-хо, - засмеялся Кекроп Михайлович, - коллеги, стало быть. Мой папашка отчудил также: Кекропом назвал. Но, шуток никаких! Мы тут образованием балуемся и насчет имен понимаем. Вот например, одного царя индийского - хе-хе! - Мандавьей звали, и ничего, произносим, не склабимся! Вы в какой специальности учитель?" "В истории", - ответил Андроник". "Чуд-нень-ко! Молодежи, ей сейчас что надобно?" "Что? - спросил Андроник" "Пример, - пояснил Кекроп, - желательно исторический. Царь Петр, царь Борис, партизан Валя Котик... Мы на тракторе поедем, - сказал он вдруг. - Не испугаетесь?".
"Нет, - сказал Андроник, - с чего бы мне?" "Мало ли, мало ли, - сказал Кекроп Михайлович, заводя мотор. - Человек вы городской, с непривычки все может быть". "Я и в деревне жил, - сказал Андроник". "Да мало ли где вы жили, - отвечал ему Кекроп (они выехали уже на проселочную дорогу), - Так ли, эдак, а с нашей машинерией недолго и в штаны наложить".
В углу схоронился под бурой ветошью телефон. "Единственное, что тут есть от цивилизации, - сказал Кекроп, - Берегите его как зеницу ока. Я вам потом объясню, зачем. А вообще, - продолжал он, - житье здесь у вас будет деревенское. Вот полати, вот киот. Вы, грешным делом, какого Бога исповедуете? - спросил он Андроника". Андроник промолчал. "Я, - продолжал Кекроп, - когда голова ноет и потрошки болят, Угоднику жалуюсь. Он обычно милостивый, но может наслать чуму. Не то, чтобы Бог, но человек, прямо скажем, не беззащитный".
"Ну, аппетит мы нагуляли, пойдем теперь ко мне, - объявил Кекроп Михайлович, когда обошли дом со всеми пристройками. - Жена нас борщом озадачит. Выпьем (подмигнул он Андронику) по рюмочке".
Пришли к Кекропу домой. На кухне пылился абажур, пыхтела плита. Кекроп в домашней обстановке расслабился, разомлел. "Поздоровайся, Маша, это Андроник Львович, - сказал он жене". "Здравствуйте, - сказала Маша, дородная женщина в переднике". "Маша, - спросил Кекроп, - где балбес?" "На улице балбес, - ответила Маша, - в футбол гоняет". "Вот видите, - сказал Андронику Кекроп Михайлович, - сам испытываю педагогические трудности. Сын у меня растет и не знает, когда была Французская революция. Он, кстати, в вашем классе учится".
Заговорили о сыне. "Вот, - Маша вышла из кухни и вернулась с альбомом, - покажи, который здесь он. Пускай Андроник Львович ему послабление сделает". "Никаких поблажек, - строго сказал Кекроп. - Я за единое ко всем отношение". "Он у нас либерал, - сказал Андронику Маша, - и меня даже совратил идеями Просвещения". "Я вообще-то о себе небольшого мнения, - заскромничал сразу Кекроп, - так, гуманизм повсюду исповедую, и пару раз замечен в благотворительности. Вы, Андроник Львович, лучше скажите, как вам у нас нравится?" "Гмм, - сказал Андроник, - как нравится? Я и не думал, как. Не хочу привыкать к ссылке".
При слове "ссылка" Кекроп поморщился, отодвинул от себя тарелку с борщом и сказал: "Не хочу я больше кушать, Машенька. Что бы я ни делал, что бы ни говорил... И то, что трактор пригнал, и что борщом угостил - все ссылка". "Я не нарочно, - стушевался Андроник, - Поймите мое положение..." "Ну, конечно, не нарочно. А ведь я, Андроник Львович, - заговорил Кекроп звенящим от обиды голосом, - ежели хотите знать, до вашего приезда имел телефонный разговор, проясняющий отчасти это ваше сложное положение". "И что же? - спросил Андроник. - Не тяните, прошу вас". "А то, - сказал Кекроп, - что очень обидел меня этот разговор. Я знаю, что заведующий школой лицо не особой величины, но где, я вас спрашиваю, уважение к человеческому достоинству? Трижды за разговор я был поименован клоуном, дважды - паяцем, и один раз - язык не поворачивается сказать! - мерзким попугаем!" "Можно уже к сути? - взмолился Андроник, - Я ничего не могу понять".
"Вот вам суть, - сказал Кекроп, - здесь, в качестве учителя, вы находитесь временно. Куда вас забросят дальше, сказать не берусь, да и не мое это дело". "А чье? - спросил Андроник". "Все вам скажи! - засмеялся Кекроп. - Нетушки! Вообразите себя еще фигурою!" "Послушайте! - взмолился Андроник, - Будь у меня силы, достаточные для самолюбования, я бы тут не сидел..." "А где? - спросил Кекроп. - Где бы сидели? В Сенате?" "Нет, - сказал Андроник, - вы мне положительно ничего не скажете".
"Может, борща вам? - сочувствующе предложила Маша, - Хотите борща? Борщику?" "Борщинского? - поддержал жену Кекроп, - Не хотите, нет? Зря вы так, право слово, нахохлились. Скажи, Маша, зря?" Маша кивнула. "Я, собственно, вам, собирался доложить. Касаемо вашей участи... Вам буден сделан звонок", "Когда? - спросил Андроник, - Я ведь учитель, я могу пропустить случайно..." "Вот этого нельзя, - огорчился Кекроп, - Никак. Что же делать, если пропустите? В речку прыгать с моста, больше нечего". "Но не могу же я следить день и ночь, - сказал Андроник, - И потом - что за звонок? Что он решит?" "Не более, не менее - вашу судьбу. Чтобы вам не сказали, все о ней будет. А сказать могут что угодно. Шараду какую-нибудь, бессмыслицу, а в ней всего разрешение. У меня так было: позвонят и сопят на другом конце. А то скороговоркою зарядят. И все таинственно эдак, расплывчато. Скажут тебе в трубку какую-нибудь ерунду, а ты сидишь полночи, разгадываешь, что да как, бедный свой ум земной мучаешь почем зря..."
"Вот оно что, - сказал Андроник, - Да вы же в точности, как я". "И совсем не так, - открещиваясь от Андроника, заявил Кекроп, - Зря я разоткровенничался. Слабина моя: даю иногда волю словам. А вы, видать, смирный, не пишете ничего. Другой бы все занес в дневничок - ну знаете, арестанты пишут - и расписал бы в подробностях, что я и как. Начальству такие рассказы - смех".
"Эх, убирай, Маша, борщ, - сказал Кекроп жене, - Время позднее. А вы, Андроник Львович, идите уже спать. Я с вами, - Кекроп зевнул, - буду предельно строг".
В учительской сидели двое: старичок в жилетке и потертых брюках, и девушка лет двадцати пяти, которая Андронику сразу понравилась. Он возымел желание с ней говорить, но не знал имени.
На выручку подоспел Кекроп Михайлович.
"Вот, познакомьтесь, - сказал он, показывая на старичка. - Педагог начальных классов Аркадий Петрович Гвоздев (старичок пожал Андронику руку). Женский состав у нас единственный: Роза Андреевна (девушка кивнула Андронику и улыбнулась миленько), и ведет она ИЗО. А это, - представил он учителям Андроника, - наш новый преподаватель истории, присланный по приговору суда". Наступила пауза. "Простите мой вопрос, - сказал Гвоздев, - но в чем вас обвиняют?". "Не знаю, - сказал Андроник. - Я делал много ошибок. Должно быть, их совокупность в итоге дала преступление". "Ну, да, - пожевал губами Гвоздев, - В общем и целом, преступник и обычный человек жизнь живут одинаково скверную. Пусть лучше вы будете чисты в моих глазах". "Браво, Аркадий Петрович, браво, - захлопал Кекроп Михайлович. - Ну что же, (Андронику) блудный вы сын, пожалуйте-ка домой!"
Андроник покраснел, взял мел и исправил. И снова встал ученик и снова, послюнявив палец, вывел вместо "течения" - "печения". Квасин засмеялся. За ним начал тоненько хихикать Ситцев. Андроник стер, написал заново и убрал мел за спину.
В коридоре стоял понуро Кекроп Михайлович и рядом с ним заплаканная девочка класса 11-го. "Вот, ребенка расстроил, - сказал Кекроп, - а чем успокоить, не знаю. Ну-тка, - взял он стоящую возле подоконника швабру, - возьми, поиграй". "Засуньте себе ее... - огрызнулась девочка". "Как же я это сделаю? - засюсюкал Кекроп. - Швабра-то о-го-го!" "Кекроп Михайлович, - сказал Андроник, - можно вас?" "Ась? - отозвался Кекроп, - А, это вы, Андроник Львович? Что бестолочи - бузят?" "Нет, - сказал Андроник. - Я просто хочу знать..." "Пойдемте, пойдемте, - взял его под руку Кекроп Михайлович, - Я их быстренько приструню".
Зашли в класс, и Кекроп грянул: "Мерзавцы, сукины дети! Учитель к вам приехал, мать его, а вы...". "Кекроп Михайлович, - прервал его Андроник, - мне бы только знать, как фамилия этого ученика, - и показал на того самого, что "течения" для смеха переправлял". "Ах, этот, - сказал, улыбаясь Кекроп. - Это, Андроник Львович, Петечка мой, сынок".
В учительской Андроник немного отошел и пожаловался Гвоздеву: "Совершенно не хотят понимать историю". "Да вы пейте лучше чаек, - сочувствовал, хлопая Андроника по плечу, Гвоздев, - а детей выбросьте из головы. Вот, я вам книжечку дам. Он достал из саквояжа в газетной бумаге том". "Что это? - спросил Андроник". "Это, друг мой, английский философ Локк, в просторечии именуемый Гоббс". "Спасибо, не надо, - отказался Андроник. - Я сейчас не в состоянии воспринять какую-либо философию. Мне сейчас лучше поговорить о чем-нибудь человеческом". "Гмм, - задумался Гвоздев, - газетку вам, что ли, почитать? Там культурные новости..." "Что культура, - отмахнулся Андроник, - Лучше скажите, Аркадий Петрович, вот что: кажется ли вам иногда, что вкладывать хоть что-нибудь в головы этим детям - бессмысленный, бесполезный труд?" "Кажется, отчего же нет? - отвечал Гвоздев. - Но это, знаете ли, думать лишнее. Сахару вам положить?" "Да, пожалуйста, - сказал Андроник. - А вы, если не секрет, который год служите?" "Весной тридцатый пошел". "И все учителем?" "Да, - ответил Гвоздев". Андроник удивился: "Ну и ну!"
Вошла с урока Роза Андреевна, неся корзиночки с кремом и запах "Ландыша серебристого". "Розочка, - сказал Гвоздев, - простите старика, но вы чудо как хороши". "Да, - согласился Андроник, - чудо как". Роза смутилась, поставила корзиночки на стол и налила себе чаю. "Сегодня рисовали трапеции, - сказала она. - Потом раскрашивали. В разные цвета". "Ух ты, - сказал Андроник. - И как оно?" "Ну, как, - задумалась Роза. - Одна "пятерка", остальные "четверки". "Талантов никогда не бывает много, - сказал Гвоздев". "Есть у меня один мальчик, - продолжала Роза, - который краску нюхает. А другой зажмет мелки в кулачок и кричит: "Мои!". Кекроп Михайлович грозился: "Выгоню, если будешь таким жадиной!" А у вас, Андроник Львович, что?"
Андроник не знал, что сказать. "Дети мои, - начал он, - в сущности, неплохи. Есть даже хороших парочка, надо только стараться их раскрыть". "Ну, а кто против говорит? - сказал Гвоздев. - Опыт приходит со временем, а времени у вас будет достаточно. Кстати, все забываю спросить, надолго ли вы к нам? А то Кекроп Михайлович молчит..."
"Это не Кекроп Михайлович решает, - замялся Андроник, - Мне позвонить должны, когда... Ну, вы понимаете..."
Андроник подумал, что она очень хорошая, и сказал ей об этом. "Ну что вы, - смутилась Роза Андреевна, - Я цвета не чувствую, и мне натюрморт рисовать тяжело". "Все равно, - сказал Андроник, - вы очень..." "Не сейчас, - сказала Роза, - я потом подумаю. Это трудная для меня мысль..."
"Так, - наутро сказал Андроник классу, - Прошу сдать домашнюю работу. (На стол к нему попадали тетради) У меня есть для вас нововведение. Словарь. В конце каждого урока мы будем записывать исторические термины, чтобы вы их заучивали дома. Записываем: холоп - значит, раб, иго - гнет, угнетение... Пишите, ученик Квасин: эти слова я могу спросить в любой момент. Что вы сделаете, если не будете знать?" "Я? - отозвался грубо Квасин, - Да ничего. Но отец за двойку по жопе настучит". "Ну так записывайте, - сказал Андроник, - чтобы не настучал..."
Ученик Ситцев за десять минут до звонка вышел в туалет. Андроник слышал, как он за дверью жалуется Кекропу Михайловичу: "Как можно так преподавать? Я в отношении себя требую самых современных техник, самого тонкого мастерства!" "Ситцев, Ситцев, - ерошил ему волосы Кекроп, - Верный ты парень, но умный и слов знаешь много. Переборчик у тебя с этим, перебор... А, - пришла Кекропу в голову мысль, - что, если мы тебя в помощники Андронику Львовичу определим? Потянешь такую ответственность?" "Честное пионерское, - козырнул Ситцев". "Господь с тобой, - замахал руками Кекроп Михайлович, - не клянись ты так! Бог пионеров за гордость истребил".
Утром, полседьмого, к Андронику зашел Гвоздев и сказал, что приехал новый учитель. Пошли вместе к Кекропу. Роза Андреевна была уже у него и поливала цветы. Сам Кекроп Михайлович сидел за столом, листая прошлогодний календарь. Рядом стояла ширма, за которой легко угадывался человек. Гвоздев кашлянул.
"С добрым утречком, - поприветствовал с места Кекроп. - Разрешите представить вам нового коллегу". Он отдернул ширму, и за ней оказался молодой человек лет тридцати. "Это, - представил Кекроп, - Николай Николаевич Колин. Прибыли сюда..." "По собственному желанию, - сказал Колин". "Как интересно, - сказала Роза Андреевна и даже лейку выронила от удивления. - А я думала, сюда только по приговору и ездят". "Что осмеливаетесь преподавать в нашей глуши? - спросил Гвоздев". Колин подбоченился, поправил галстук и ответил: "Основы безопасности и жизнедеятельности. Как зажечь костер в лесу, как поймать в капкан лису, как так жить и поживать, чтобы не переломать..." "Ног? - закончил подобострастно Кекроп Михайлович". "И ног, - подтвердил Колин, - и рук". "Ну, - сказал Кекроп, - чувствую, вы нас многому научите".
"Очень, очень приятно, - отвечая на какую-то любезность, Гвоздев пожал Колину руку. - Вы, судя по всему, современный молодой человек, что в нашей провинции редкость. Будет с кем поговорить. Так, Розочка?" "Да, Аркадий Петрович, - сказала Роза, - Скука у нас здесь жуткая". "На случай скуки у меня имеется подробный план, - сказал не без гордости Колин. - Вот, Кекроп Михайлович, почитайте (подал он Кекропу лист бумаги). Надеюсь всецело на ваше одобрение". "Так-так, - принялся Кекроп Михайлович искать очки, - что у нас тут? Ого! Шашки, шахматы... Да вы, Николай Николаевич, будь здоров!" "Имею разряд, - отрекомендовался Колин, - Однажды даже игрывал с гроссмейстером". "И? - и Гвоздев, и Роза, и Кекроп затаили дыхание" "Продул, чего тут непонятного, - сказал Колин". "Жаль, - вздохнул Кекроп. - Чемпион бы из вас вышел первый сорт. Здесь у нас, увы, особенно не поиграешь. Разве что с Андроником Львовичем... Кстати, где он? Вы, Аркадий Петрович, обещали привести".
"Я здесь, - сказал Андроник. - Я в стороне был, ждал, пока вы закончите". "Вечно вы, - попеняла Андронику Роза Андреевна, - сторонитесь человеческого общения. А у Николая Николаевича за душой, может быть, не меньше, чем у вас". "Конечно, конечно, - растерялся Андроник. - Я на самом деле всячески рад...". Тут Колин посмотрел на него пристально и хлопнул себя по лбу. "Да я вас знаю, - сказал он. - Я (обращаясь ко всем) по профессии своей, вообще то, журналист, и в бытность свою корреспондентом "Ведомостей" следил за известным процессом..."
Андроник вспомнил. Он сидел тогда в зале суда, и пять, а то и больше, минут с ним беседовал человек, который изо всех сил прикидывался другом, а сам под столом строчил в блокнот. Вопросы он задавал невинные: про любимый, кажется, цвет (Андроник назвал зеленый, чтобы только отвязаться, и прогадал: за зеленый осужден был Оскар Уайльд), про погоду, про житье-бытье. "Зачем вам это нужно? - спросил его Андроник". "Исключительно для ознакомления с вашей личностью, - ответил тот, - В наше время вы являете прямо-таки исключительный пример стойкости, мужества и... Ну надо же, запамятовал чего еще. Говорил ведь чертям: напишите мне на бумажке... Вот что, милый мой друг, давайте без объяснений. Я, может быть, пример с вас брать хочу".
В это время по залу стал ходить пристав, который собирал нужные для осуждения Андроника подписи.
"Милейший, - обратился к нему этот странный человек, - А мы как же? А про нас - забыли?" Пристав подошел, протянул лист. На нем чернели автографы. "Н. Н. Колин, - втиснул свою подпись человек". "А можно заодно за всю редколлегию? - спросил он пристава". Тот покачал головой. "Ну ладно, Бог с вами. Теперь вы, - сказал незнакомец Андронику". "Зачем? - Андроник был тогда удивлен". "Как - зачем? Все расписались, и вы..." "Не понимаю, - сказал Андроник, - это же за мое осуждение подпись". "Именно. Я вам больше скажу: без вашей подписи вся эта мишура - недействительна". "Тогда я не подпишу". "Подпишете. Пристав ждет, публика - а вы всех задерживаете. Нехорошо. Подпишите, ну, пусть шутки ради..." "Хорошенькая шутка, - сказал Андроник, - это ведь в некотором смысле моя жизнь". "А вам жалко? - удивился незнакомец. - Ей, Богу, нашли что жалеть. Вы, значит, уйдете отсюдова, будете жить в свое удовольствие, а бедняг, а бедняжек (показал он на зрительный зал) оставите в мучительной неизвестности? Ну и фрукт вы, товарищ, ну и фрукт. Я бы вам этого не простил".
"Кто вы такой, чтобы мне прощать? - возразил Андроник, - Я вас не знаю". "Это пока - не знаете, - возразил незнакомец, - Я, в принципе, могу оказаться кем угодно: лучшим другом, коллегой или, например, - он показал на трибуну, - судьей..." "Сейчас вы в лучшем случае палач, - сказал Андроник. - Не думайте, что я ничего не понимаю. Это классический прием. Подсовывают узнику дружка, который болтает с ним всласть, клянет начальство, тюремный климат, пока не выведает всех секретов и строение души не изучит так же хорошо, как строение шеи. Вы, открою вам секрет, начали не с того. Вам бы узнать мои склонности, симпатии, а вы напрямик: подпиши да подпиши. Тоска". "Тоска? - вместо того, чтобы разозлиться в ответ на эту тираду, обрадовался незнакомец, - Да это же замечательно, что тоска. Тому, кто тоскует, все равно, что с ним делается. Подписывайте, нечего так сидеть". Он взял Андроника за руку, вложил ему между пальцев ручку и направляя процесс, вписал таки: "А. Л. Обеими руками за". "Ну, вот видите, - сказал он, закончив, - буковки, а приятно. Так и напишу в статье: "лицо обвиняемого выразило довольствие; он словно бы исполнил некий нравственный долг". А редактор мне за статью трёшечку, трюльничек даст..."
Андроник вспомнил все это и протянул вдруг Колину руку. Все затаили дыхание, ждали - пожмет, нет? "Вы же знаете, кто я, - сказал Колин. - Зачем вам моя рука?" "Гмм, так, в общем-то, незачем, - ответил Андроник. - Просто я очень одинок, а вы знакомое лицо..."
"Да вы просто смешны! - сунул руки в карман Колин, и, обращаясь к остальным, сказал. - Быстро же раскис у вас человек, ничего не скажешь! Отрубями вы его, что ли, кормите?" "Почему отрубями? - оскорбился Кекроп Михайлович, - Столоваться ему позволено вместе со всеми. Вы, Николай Николаевич, так же питаться будете. Будут возраженьица, прошу жаловаться в учебный совет".
"Ладно, ладно, Кекроп Михайлович, виноват, - сказал Колин. - Просто горестно смотреть на этакую тюрю. Особенно, если вспомнить, как он держался на суде...". "Держался? - спросила Роза Андреевна и с интересом посмотрела на Андроника". "Так точно, стоял насмерть. Суд тогда подобрался сволочной, присяжных набрали с остановки. Адвокат, как выяснилось, был умалишенный. Он в перерыве в уборной мыло жевал. Вообще, все было очень непрофессионально. Даже я, матерый корреспондент, вынужден был импровизировать..." "Так ведь сымпровизировали же
"Надо подумать, где вам поселиться. Опишите мне свои склонности, чтобы я мог решить". "Ну, я довольно нежное существо, - сказал Колин. - Я умереть могу в неблагоприятном климате". "Как это - умереть? - растерялся Кекроп. - Не допущу! Разместим вас у кого-нибудь... Вот у Аркадия Петровича, например, всегда свободна комната". "Я вам, - вежливо кашлянул Колин, - говорил уже, что не люблю стариков?" "Нет-с, - ответил Кекроп". "Не люблю, - повторил Колин. - В силу того, что они пахнут смертью и - уж простите меня - мочой. Прошу меня поселить рядом с молодым и здоровым телом, затем, чтобы я день и ночь чувствовал надобность своего предмета (он произнес по буквам) - ОБЖ". "Что же тогда? - задумался Кекроп. - К Андронику Львовичу?" Колин покачал головой. "Ну, я просто не знаю, - сказал Кекроп, - К Розе Андреевне тогда, больше некуда". "А это не предосудительно? - спросил Гвоздев. - Юноша и девушка в доме одни..." "Что же тут предосудительного? - возразил Кекроп. - Это ж по необходимости. А вы, Роза Андреевна, как на это смотрите? Приютите у себя мальчугана?"
Когда Андроник рассказывал про Индию, в класс тишком, бочком пролез Колин и обосновался на задних рядах, где болтались новый староста Ситцев и Петечка, Кекропов сын. Андроник проследил глазами путь Колина и продолжил: "Во время сипайского восстания англичане вели обильную канцелярию. Однажды сипаи ранили бочку с чернилами, и англичане - команда за командой - рисковали жизнью, чтобы вынести ее из-под огня".
В полпервого у Андроника зазвонил телефон. Это был первый звонок, который он слышал за эти дни. "Алло, - сказал Андроник в трубку, - Кто говорит?" "Колин Николай Николаевич, - представились на другом конце". "А, это вы, - вздохнул облегченно Андроник, - Я, собственно, ожидал..." "Нет-нет, - сказал Колин, - это оно и есть. Звонок, который вам обещан..." Андроник засмеялся. "Что тут смешного? - спросил Колин". "Не знаю, - ответил Андроник, - Просто смех сильнее, чем страх. Что же, значит, вы решаете, что со мной будет?"
Колин молчал с полминуты. "Чего не знаю, того не знаю, - сказал он, наконец. - Я сам в полнейшей неуверенности. Знаете что? Подходите сейчас к домику Розы Андреевны..." "Сейчас? - удивился Андроник, - Ночь ведь на дворе..." "На что это вы намекаете? - спросил подозрительно Колин". "Ни на что. Я просто подумал: а вдруг она уже спит?" "Ну, это навряд ли, - вздохнул Колин с облегчением. - Чтобы ее утомить, полк солдат надобен. Вы знаете, - сказал он вдруг, - а она в известную минуту - ногтями...".
Андроник накинул пиджак и вышел на улицу. Проходя между чернеющими на фоне звездного неба домами, он чуть не столкнулся с Гвоздевым. Тот был в ночной рубашке, с папиросою во рту. "Куда это вы, Андроник Львович, на ночь глядя? - спросил он. - К Розочке? Что ж, это дело доброе. Вам, молодым, надо общаться. А мы, старики, - он вздохнул, - мы свое уже отжили... Эх, эх, - вздыхал он, удаляясь во тьму".
Небо было звездное, словно неведомая организация работала там и жила. Под ногами начались сухие ветки, и хруст их был единственный источник шума.
"В такую чудесную ночь, - сказал Колин, - мне особенно интересно, чем живет и питается ваша душа. Ну же, поделитесь своими мыслями! Кто знает - быть может, я единственный пронесу их сквозь равнодушие и мертвую пыль".
"Не чувствую я ничего особенного, - начал Андроник, - Один только крах что в поступках, что в речах. В сущности, вся эта ссылка есть продолжение краха, его логический итог. Даже хуже: если раньше я имел какой-то стиль, какую-то меру во взаимоотношении с вещами, то теперь никакого стиля нет. Потому вокруг такое многословие, такая пустота... Вы так смотрите на меня... Я что, неправ?"
"Правы, почему нет? - сказал Колин, - Я и сам вижу, что в наших с вами взаимоотношениях что-то не так. Должен быть помост на площади, рукоплещущая крови толпа, отточенный инструмент, отделяющий голову от тела непринужденно и легко, и возле помоста, в первых рядах - Роза Андреевна, плачущая по вам, убиенному... Нет, все не так". "Вы, что же, - спросил Андроник, - меня казнить задумали? По собственному почину?"
"А вы вырываться будете, кричать? - поинтересовался Колин". "Нет, - сказал тихо Андроник. - Я не творец обстоятельств, я безвестный учитель истории". "Тогда не упрощайте все так. Помимо меня, вашу судьбу определяет очень многое. Дуновение ветра, шорохи, лунный свет. Если откажет вам в милости что-то одно, это не страшно, потому что еще есть надежда. Но если все будет против вас, тогда вы умрете, да". "Так не могли бы вы узнать поскорее, каковы мои шансы? - сказал Андроник, - Вы же видите, я в совершенном смятении..." "Прямо сейчас, - Колин взял элегический тон, - я допрашиваю известные мне светила на предмет, есть ли вам место в этом мире. Знаете, я с детства склонен брать уроки у природы. В терпении я подобен ручью, в милосердии - камню..." "Что за ложные сравнения! - воскликнул в ужасе Андроник" "Как и вся наша жизнь, - возразил Колин и стал подталкивать Андроника локтем: соглашайся, мол, дурак, со всем, что я говорю, правда-то все равно моя".
Тем временем они уходили все дальше и дальше в лес.
"Знаете, - сказал, когда они встали на узкой тропинке, Колин, - я, в сущности, взялся из ничтожнейшего эпизода вашей жизни ("Помните те подписи на суде; они ведь не решили ничего...") и в толк не возьму, зачем мне теперь такая тяжелая, неудобная роль. Более того: безалаберным неким роком я и сработан нетщательно. Видите, у меня пистолет, - распахнул он полу халата и показал Андронику портупею, - а стрелять я не умею. Совсем запутался..."
"Ну вы соберитесь как-нибудь, решитесь уже наконец, - сказал Андроник. - Холодно, а ведь это лишнее...". "Я, если вы не заметили, сам в халате, - огрызнулся Колин. - И я пытаюсь, пытаюсь... Не видите, как мне тяжело? Я же не имею к вам ровно никакого отношения, а должен рассудить, как поступить с вами по совести".
"Знаете что, - хлопнул себя Колин по лбу, - пускай случай решит..." "Можно, - согласился Андроник, - пусть случай. Надежней все же, чем я и вы".
"Мы, - сказал Колин, - обставим это так. Становитесь к тому дереву". Андроник встал. Кора была жесткая, Андроник все ее неровности чувствовал через пиджак. "Мне поставить на голову яблоко? - попробовал он пошутить". "Не стоит, - ответил Колин. - И так достаточный антураж".
"Я буду целиться, - сказал Колин, - и вас прошу не моргать. Нет, не смотрите в дуло, это нервирует. У меня и так руки дрожат. В таком состоянии я вам ничего не гарантирую. Сыро, механизм может заесть. И вообще, я стреляю тренировочно..." "Вот видите, - сказал Андроник. - Вы тоже теряете стиль. Говорите много и не по существу".
"Нет, не могу, - сказал Колин вместо ответа и опустил пистолет". "Почему? - спросил Андроник, - Вам меня жалко?" "Не то чтобы, - сказал Колин, возясь с пистолетом, - вы меня сейчас раздражаете, просто я хочу домой, в тепло. У меня ноги озябли. Вы вот озаботились, вышли в галошах, а я впопыхах даже шапки не одел..."
"Вот, разобрался, - сказал, наконец, Колин, - Ошибка новичка. Надо было снять с предохранителя. А теперь готовьтесь, - он начал считать, - Раз, два, три... Спускаю курок!"