Аннотация: Странная получилась вещица:)))
Байтеряковская миниатюрка сподвигла меня на этот текст. Сильмариллион, взятие Гаваней, игра 2000 года. Воспоминания некоей лекарки, которая не верила в чудо.
"Дороги и демоны" (миниатюрка Сергея Байтерякова вместо эпиграфа)
****
"... дорога в Ад вымощена..."
...дороги, ведущие в Ад, весьма плохи. Действительно плохи. Нигде я не встречал дорог в более безнадежном состоянии. Отсюда, кстати, и поговорка - "Пошел по дурной дороге". С другой стороны, господ начальников можно понять - те, кому туда надо, так или иначе, доберутся.
И лучше так, чем иначе.
С фуникулера же, вид открывается прекрасный. Я никак не могу понять, почему месящие внизу грязь бедолаги, не пользуются этой замечательной возможностью ускорить свое прибытие... Опять же, замечательный вид открывается...
Первые пять минут пути.
И поверьте слову демона, нигде, нигде на всем протяжении маршрута я не замечал никаких следов того, что велись строительные работы. Или, скажем того, что кто-то мостил эти... дороги...
Вообщем, в Аду две беды - демоны и дороги.
****
Падение Гаваней
*
"В Ад ведут очень разные дороги...
И разные женщины."
С. Байтеряков
Я мостила эти дороги, я, я! Благими намерениями, как водится. Так гладко вымостила, любо - дорого; пришло мое время - как по маслу покатилась. Оглянуться не успела, а вокруг уже геенна огненная и скрежет зубовный. И этот, с фуникулера, сверху поглядывает, хмурится и в тетрадочку что-то записывает. Дорогу мою, благими намерениями вымощенную, рассматривает.
На самом деле я не строительный рабочий (хоть эта специальность, как всем известно, женская), я простая лекарка.
Мяуи меня еще с малолетства прозвали, а имя свое, спросит кто ежели, я б и не упомнила сразу. И в город этот пришла вместе с беженцами. Двое нас из всей семьи осталось - я да брат мой двоюродный, Дирхавель, совсем еще молоденький мальчик.
Он у нас поэтом был, заметным, знаете, человеком. Хотя что там за труд - бумагу марать да приставать ко всем подряд с вопросами дурацкими... говорил, он так материал собирает, очевидцев расспрашивает. Видно за труды эти бестолковые и приветила его королева.
Ну и меня вместе с ним в покои допустили. А у королевы нашей два сыночка были, близняшки десяти годков, умненькие, шустрые. И нянюшка к им прилагалась. Нянюшка их брюхата в тую пору ходила - будь она женщиной человечьей, я бы сказала: месяце на восьмом, а то и поболе. Так что за ребятишками шустрыми ей не убегать было. Ну, заместо ее я за ними бегала.
А еще у королевы ожерелье имелось красивое, гномской работы, а в ожерелье том камень лучистый.
Такой, знаете, камень... чуть боле мгновенья посмотришь - в глазах рябь, туман и радуги. Моченьки нет глядеть, всю душу тебе перешинкует в капусту сверканием своим, стоишь и слезьми обливаешься, словно окромя камня того светлого больше ничего на свете и нет.
Однако ж слыхала я про камень сей страсти разные - говорили, что чудо это не одно, что числом их три штуки, говорили тако же что гоняются за ними семь сынов того мастера покойного, кто когда-то чудеса сии учудил, да через них и сгинул, и говорили еще что камень этот королевины дед с бабкой как-то от самого Врага стащили, этот стащили, а два до сих пор у того во лбу к железной короне привинчены.
А сыны лютые мастера покойного бегают за тем камешком, что ближе. За нашим, то есть. За тем, что у королевы на грудях сверкает. И вот, слыхала я, что через этот камень потерпела королева наша множество бед. Что сыны того мастера покойного отца ее и матушку зарубили, и город, где те правили, с землей сравняли, и защитников города того подчистую как траву выкосили...
И что братиков королевы нашей в лес увезли и бросили там, и что больше никто их никогда не видел, а сама она чудом спаслась, и камень с собой в Гавани принесла. Но с тех пор рыщут сыны мастера, камень светлый ищут, и скоро здесь уже будут.
Был тогда в городе праздник. И видела я в зале для пиров, в разгаре веселья, то, чего никто не видел - подошла к столам фигура в белом. Не услышала она моего приветствия, и на приглашение к столу не ответила, постояла немного молча, повернулась и ушла. Так на меня холодом и пахнуло от фигуры этой.
Тут вскорости объявились сыновья мастера, до камня охочие. Посольством к королеве приехали - старший и еще один, не упомню уже какой по счету, потому как их к тому времени уже не семь было, а меньше, погиб вроде как кто-то при той резне.
Вошли в палаты без оружия и долго с королевой беседы вели. Потом королева обьявила, что ей посоветоваться надо, и советниками своими в покоях закрылась.
Младший из братьев принялся круги по зале наворачивать, а старший прямиком к нам в людскую зашел и перекусить попросил. А я сидела в сторонке и старалась не таращится особо, неприлично это. И знаете как странно - сидела я в людской на лавке, а дух захватывало, словно на краю обрыва остановилась, на самой что ни на есть кромочке.
Сидела я и думала о том, какой он чужой, какой невозможно красивый, хоть и нагляделась я здесь на Высоких, но этот был совсем другой, жесткий, тусклый, граненый... знаете, есть такой металл, что ценнее золота и серебра... нет, не истинное серебро, а эта... как ее?
(Платина, подсказывает мой знакомый демон с фуникулера)
Платина, да. Про металл этот я уже здесь, в Аду, узнала, мы как-то в пересменке разговорились с одним ювелиром, итальянцем, как бишь его... Ладно, про ювелира я вам потом как-то расскажу. А то у знакомца моего с фуникулера спросите, они с итальянцем этим на короткой ноге.
Ладно, ладно, я не отвлекаюсь. Я дальше рассказываю: гляжу, значит, я на этого старшего и думаю, какой он чужой, что от него жуть словно запах по воздуху течет, и что правой руки у него нет, и что жалко его от чего-то, и что вот он сейчас ест наш хлеб, а завтра возьмет меч и порубит нам головы... а в глазах у него вот эта самая тоска черной водой стоять будет.
Потом королева позвала гостей обратно в покои свои, и через четверть стражи они вышли. И отправились восвояси, а на лица их я смотреть не рискнула.
В тот же день королева собрала на большой площади всех жителей, и местных и пришлых, и объявила о том, что требовали сыны мастера и что она, королева, попросила дня отсрочки, ибо хотела посоветоваться с народом.
Требование же сынов мастера всем и так ясно было, но окромя требований предлагали они объединиться с Гаванями, ибо город наш - последний оплот светлых сил перед лицом тьмы, мощь свою день ото дня набирающей. А армия у братьев была раза в два поболе нашей, и все воины испытанные, битые, опытные. Очень это было правильное и дельное предложение, и разумное, и достойное...
Да только приподняла королева камень в ладонях, показала его нам и говорит: "Отдавать или не отдавать? Пусть каждый скажет свое слово".
Один за другим выходили королевские советники и придворные, корабелы и воины, их жены, сестры и матери, беженцы и слуги, люди и Высокие, и каждый рассказывал с дрожью в голосе, что в камне сем волшебном заключены вся благость и исцеление мира, и что в память королевеных деда и бабки, добывших камень, а тако же в память отца ее, убитого за тот же камень, означенный камень отдавать никак нельзя. Ибо святыня. Ибо вождь наш в этот момент отсутствует, а без него такое ответственное решение принять никто не может.
Поднялись мальчики, близнецы-десятилеточки, один объявил решительно, что камень в Гаванях останется, а другой долго вслух рассуждал и колебался, но потом с братом согласился.
И Дирхавель мой восторженный выскочил, ручонки заломил - и все о том же, о великом благословлении, о предначальном свете, о красоте неизреченной, и о том, что лишиться нам этого абсолютно невозможно. "Поднимайся на защиту, народ Гаваней!" - кричал он, мальчишка, рифмоплет безрассудный - и народ поднимался.
И тянулся народ за оружием, потрясал кулаками. Лица вспыхивали благородным гневом как фонари. И этот их великий мудрец Пенголод из беженцев гондолинских тоже встал и заявил, что сыны мастера вообще потеряли право на камень, ибо их проклятая клятва повлекла за собой немыслимые кровопролития и разрушения.
И вцепился народ Гаваней в слова эти как собака в кость - потеряли право. ПОТЕРЯЛИ ПРАВО! И нянюшка беременная тоже поднялась, нахмурила бровки и сообщила королеве, что будет сражаться за нее и камень до последней капли крови. Один только Высокий мрачного вида воздержался. Сказал, что у него-то точно нет права распоряжаться судьбой камня. Он потом на надвратной башне кровью истек - это я здесь уже узнала.
Каждый высказался, дошла очередь и до меня. "Говори, Мяуи," - велела королева. И посмотрела так ласково.
Вот тогда-то и кинулась я ей в ноги. Кричать-умолять принялась.
Отдай камень, просила, отдай его, королева моя светлая, отдай его, не остановятся братья, пока не завладеют им. Они всех нас тут убьют, по головам нашим пройдут и сорвут его у тебя с груди, королева! Не кликушество это, королева, было уже так, королева, отец твой и мать твоя мертвы, братья твои сгинули, город твой лежит в руинах, и это все сделали они!
Не слушай своих людей, королева, умоляла я, они все пойдут за тобой на смерть, но разве ты вправе обрекать их на гибель? Они давали тебе присягу, но и ты обязана оберегать их, защищать, и сейчас твой долг переступить через себя и спасти их жизни хотя бы и такой ценой. Сейчас ты видишь перед собой только взрослых, а ты знаешь сколько детей в городе? Ты знаешь, сколько стариков и больных, которые не смогли прийти сюда? Вот у нянюшки ребенок в животе, почему никто не спрашивает его, хочет ли он умереть?
"Ах, - сказала королева, - почему братья не могут переступить через себя и отказаться от своей клятвы, а я должна? Иди, Мяуи, я слышала тебя, но ты в меньшинстве. Если ты боишься, Мяуи, уходи из города."
И еще она сказала: "Мой народ! Я каждому возвращаю его присягу, и отныне каждый может распоряжаться своей жизнью как ему угодно. Каждый может уйти до начала осады."
"Ты и с себя снимаешь свои собственные обязательства перед народом, королева?" - крикнула я, но она уже ушла.
Что же, подумала я. Я - лекарка, мое дело - бороться со смертью, простите за громкие слова. Хватит плакать и королеву за подол тягать. Пора дело делать. А что больной иной раз не желает лечиться - это нам тоже знакомо. Если уж Мяуи добралась до паршивца, будет паршивец как миленький выздоравливать. Никуда не денется.
...Что ответила королева братьям, спрашиваете? А что королева, что королева... Слабая она женщина, баба, одно слово... простите меня великодушно, нельзя так Высоких владык обзывать, да я за это заплатила. И сейчас плачу. Спряталась она за спину мужа отсутствующего, мол он король, он приедет, он рассудит, давайте дождемся короля, он где-то в море плавает, как приедет - с него и требуйте, а я без него не могу такое решение принять и камень волшебный отдать, тем более, народ против...
Братья как королевин ответ получили, так сразу встали под стенами города всей своей армией. И было у нас немного времени до штурма, и за это время пыталась я найти себе хоть каких союзников, чтобы вразумить королеву.
И знаете что? Со всем городом перессорилась, особенно с начальником стражи, он в конце концов вообще пригрозил меня запереть чтобы я пораженческими своими настроениями боевой дух не подрывала. Никто сам не хотел спасаться, ни стариков, ни детей своих малых спасать не хотел, всех поголовно распирала ярость благородная и жажда великой жертвенности. И слушать никто не желал что резня эта братоубийственная на руку сыграет врагу нашему общему, что именно этого он и ждет, и попляшет еще на наших косточках, когда мы перебьем друг друга...
Тут, в Аду, фразочку я слыхала, какой-то король французский повторять любит - "после нас хоть потоп". Так вот, словами этими очень точно можно описать, какие дела тогда в городе творились. Гори все синим пламенем, пусть буйствует на обломках враг, пусть вся земля эта несчастная на куски развалится и под воду уйдет, лишь бы сейчас, вот сейчас доказать всем свою правоту. А после нас хоть потоп.
Да, говорят, там потоп и был. Потом уже, не дожила я до этого.
В последний вечер уж никто со мной и словом не перемолвился. Все сторонились как от чумной. Одна только королева (добрая она баба, не отнимешь) приветливо разговаривала, да сыночки ее шустрые, особенно один, тот который долго маялся, прежде чем со всеми согласиться.
Да братец мой Дирхавель все надеялся меня переубедить, посему сказки старые рассказывал о великих деяниях предков. Мальчишки его слушали рты пораскрывши, а мне плакать хотелось. Прощалась я с ними молча, с мальчиками ясноглазыми, с Дирхавелем моим, заумью замороченным, с нянюшкой беременной, что на меня бровки хмурила, с доброй нашей королевой...
А наутро, с самого ранья штурм начался. Засуетились все, вывели королеву и отпрысков ее на площадь, чтобы в гавани отвезти и на корабль посадить, к острову идущий.
Тут я принца маленького из толпы выцепила, того, что не сразу камень отдать согласился, кинжал большой к горлу приставила, да закричала громко, чтобы все подальше отошли.
Все в стороны шарахнулись, и тут же мечами - копьями ощетинились, и все эти мечи-копья прямиком на меня уставились. И сразу оказалась я как посреди поля ледяного, одна - одинешенька, всем чужая и ненавистная. И только затылок мальчиков теплый к груди прижимается да дыхание его руку с ножом опаляет.
И тогда я так на ушко ему сказала: "Не бойся, мой маленький лорд. Это наш последний шанс." И знаете, что мне ответил малыш десятилетний, Высокий, что на голову меня ниже, жертва моя несчастная?
"Я понимаю", ответил он. И стоял смирненько и не вырывался.
А я потребовала, чтобы королева сняла камень с груди и сыну отдала (потому как самой мне его взять не можно было, жжет, говорят, этот камень смертную плоть), а потом пусть кто-нибудь крикнет со стены штурмующим, что мы камень отдаем. Королева заколебалась, но вот беда - стояла-то я посередь площади большой, со всех сторон открытой, и прижаться спиной мне не к чему было. (уже здесь, в Аду, разговорилась я со шпионкой с востока, так она мне объяснила, что в таких случаях надо на землю ложиться и заложником сверху прикрыться. Не догадалась я, лекарка я, не шпионка...).
Вот, собственно, и все. Краем глаза видела я как нянюшка беременная с тылу заходит, а в руках у нее лук заряженный, и очень пузо ее этому луку мешает. Я еще подумала - промахнется ведь.
Не промахнулась.
Еще помню, как лорд мой маленький кричал "Мяуи, Мяуи!" и отходить не хотел, его силком оттаскивали. Помню, как городской лекарь перевязывал меня тут же, на площади, а что перевязывать, когда стрела прямиком под левую лопатку вошла? Потом я уже ничего не видела, но слышала, как братец мой Дирхавель сказал: "Дураки мы, она же лекарка, надо было просто подойти и вынуть у нее нож из руки. И ничего бы она не сделала."
А как ворота упали я и не слышала уже.
Дирхавель, кстати, тоже погиб в этот день, но у нас в Аду его нет. И не было никогда.
Временами я жалею что поперек общественности пошла. Все равно своего не добилась, только себе самой напортила. А так, глядишь, польза от меня какая-нито случилась бы при штурме этом. Раненные те, до кого руки у лекаря городского не дошли, глядишь и выжили бы. Потом я узнала что тот мрачный Высокий, который отказался в судьбе камня участие принимать, Высокий тот на стене кровью истек, и не учуди я ту свару, может и повезло бы мне перевязать раны его... Да что сейчас про если бы да кабы...
Все, кстати, не так страшно случилось как я пророчила. Принцев не убили, в плен взяли, в плену они, говорят, с двумя оставшимися в живых братьями очень сдружились. Королева наша тоже не погибла, хотя головой вниз вместе с камнем в море кинулась. Чудо говорят, произошло, чайкой она полетела и мужа своего посередь моря разыскала.
А сам камень этот треклятый в звезду оборотился и светит теперь в небесах, где его никому не достать.
Там ему и место, думаю.
Так вот, насчет дорог. Мой знакомый с фуникулера, говорит, что тем, кому надо, доберутся сюда так или иначе. И лучше так, чем иначе.
Большинство добирается так - то есть без дороги. Такие как я - иначе, то есть по дороге, вымощенной известно чем. А где разница? Разница где, спрашиваю? Все равно и тех и других первым делом отправляют в душ, а потом обрабатывают хлоркой, дустом и перегретым паром. И это понятно - такая пропасть нового народу каждый день тут толчется, если не отправлять поступающих в карантин, мы бы давно нахватались какой-нибудь заразы.
Что башкой мотаешь, не согласен? Как доктор тебе говорю!
Ага, согласен, копытом махает с фуникулера. Ты записывай, записывай, лохматый, когда еще меня разговоришь...
Вот еще мудрая мысль - вот ты говоришь, что мужчины попадают в ад из-за женщин. А женщины знаешь из-за чего? Из-за драгоценных камней!