Темноту разрезают разноцветные огоньки праздничных гирлянд. Я стою у стены и тщетно пытаюсь разглядеть однокурсниц, Свету и Лилю.
- Подруги выходят замуж, а у меня нет даже парня. Неужели так никому и не понравлюсь? Значит, поеду скоро по распределению, - с досадой вздыхаю я, считая, что зря так долго вертелась перед зеркалом, укладывая непокорные волосы в замысловатую прическу. - Все зря... Лучше бы поехала домой, в Черный Ерик. Нет, все же зря осталась в Краснодаре...
- Пойдем, Дюймовочка, танцевать, - вдруг слышу я и радостно вздрагиваю. Еще не видя говорящего, пытаюсь улыбнуться и поправляю прическу, чтобы ему понравиться.
Боже, как он красив! Блестящие волосы коротко острижены. На высоком лбу темнеют чуть изогнутые брови. Синие очи смотрят умно и насмешливо. Под тонким носом пламенеют чувственные губы.
Танцует он так легко, что я, стыдясь своей неуклюжести, изо всех сил пытаюсь уловить движение его мышц, чтобы предугадать очередное танцевальное па и не опозориться.
Закончился танец, и незнакомец предлагает:
- Давай, Дюймовочка, отсюда куда-нибудь убежим.
- Хорошо, - не задумываясь, отвечаю я, готовая последовать за ним в тот миг хоть на край света.
Взявшись за руки, мы идем в парк.
Неслышно падают с неба снежинки, повисают на ветках деревьев, покрывают серебром дорожки, скамейки, клумбы... Все сказочно блестит. Город погружается в тишину, и мы тоже молчим. Говорят только губы да руки.
- Как же доберусь? - думаю я, пытаясь вырваться из его объятий.
Видя мое беспокойство, мужчина тоже очнулся.
- Замерз, и поздно уже. Пойдем, крошка, ко мне. Я тут недалеко живу.
- А как тебя зовут? - дрожа, спрашиваю я.
- Ну, давай знакомиться: Игорь. Да не трусь, - хохочет он. - Женщин никогда не беру насильно. Захочешь сама - да. Отвезти на такси тоже не могу: все деньги вчера в ресторане оставил. Так что деваться тебе некуда.
- Да, деваться мне действительно некуда, - считаю я.
Как заколдованная, подчиняюсь любому желанию незнакомца, обнимаюсь, целуюсь... И это я, недотрога... Раньше бы пошла в общежитие и сама, а сейчас, как загипнотизированная, следую за Игорем, впервые в жизни испытывая физическое влечение к мужчине и боясь этого чувства.
- Ты, конечно, из станицы... Наша... Кубанская... И зовут тебя Мария, - гадает Игорь.
- Нет, - шепчу я. - Во-первых, хуторская, во-вторых, не Маша, а Вера.
Щелкнул замок - и мы в комнатке.
Диван. Книжный шкаф. Небольшой письменный стол. Между мебелью узкий проход.
Вот и все, дорогая... Не успела познакомиться с парнем и сразу в постель... Хорошо, если отсюда живой выйдешь!
- Раздевайся, ложись на диван и отдыхай, - приглашает Игорь.
- Нет, не хочу... Понимаешь: у меня еще никого не было... - чуть не плачу я. - Да и нельзя мне: отец этого не перенесет... Мама после родов умерла, он сам меня вырастил. Опозорюсь - умрет...
- Переживет, - ехидно смеется Игорь. - И не ной. Я ведь тебе обещал. Вот только поцелую тебя и спать завалюсь.
Он страстно впился в мои губы, но, заметив страх, недовольно оттолкнул меня, отвернулся к стене и замолчал.
Я сижу рядом, боясь пошевелиться, но, когда, наконец, понимаю, что мужчина не притворяется, а спит, осмелев, встаю с дивана и рассматриваю в шкафу книги, ищу документы и фотографии, чтобы хоть что-то узнать о незнакомце. Ничего не нахожу, только в ящике стола обнаруживаю шприцы и думаю:
- Может, он наркоман?
Всю ночь придумываю страшные истории, а когда начинает светать, тихонько выхожу из дома и еду в общежитие.
- Где ты была? Я так волновалась... - сонно бурчит Светлана, увидев, как я на цыпочках вхожу в комнату.
- Ночевала у тетки в городе, - неумело вру и чувствую, как фальшиво звучат мои слова. Как в омут, бросаюсь в постель и тяжело вздыхаю.
- Все хорошо, что хорошо кончается, - успокаиваю себя, хотя и понимаю, вряд ли все так закончится: Игорь уже вошел в мое сердце, и забыть его будет непросто.
Закончились каникулы, начались занятия, а Игорь больше не появлялся.
Жду его каждый день. Лектор что-то рассказывает о Владимире Маяковском, а я не слышу ни единого слова: все черчу и черчу в тетради какие-то замысловатые кружочки и думаю:
- Я ему понравилась, не могла не понравиться: где он еще найдет такую красивую, чистую, невинную...
При выходе из аудитории сталкиваюсь с Игорем. Он весел и элегантен. Сжав мою руку, мужчина так, словно видел меня вчера, говорит:
- Получил зарплату. Сейчас пойдем, Зеленоглазка, в кино, а потом - в ресторан.
Я, конечно, счастлива.
Кинотеатр "Кубань" переполнен. Мы сидим на последнем ряду, у самой стены. Игорь обнимает меня и одновременно наблюдает за мною. Я же так увлеклась сюжетом, что то смеюсь, то плачу, то вздрагиваю при каждом взрыве, словно снаряды попадают в меня.
- Ну, и сентиментальная же ты... На платок, утри слезы: я все это не люблю... И вставай: пора нам в ресторан. Будем поднимать настроение, - недовольно бурчит Игорь.
Покорно встаю, иду к выходу, но внутри у меня все клокочет:
- Неужели тебя не тронул фильм: ведь он о войне, о верной любви, о семье, о детях ...
- Что за нравоучения? Ты уже как учительница в школе! - злится Игорь. - И скажу тебе, Вера, прямо, чтоб ты не тешила себя иллюзиями: меня тошнит от всего этого... Из всех этих слов мне близко одно: любовь, но учти: свободная любовь. Говорили ли о ней в твоем институте? Это, понимаешь, настоящая любовь... Её нельзя удержать ни брачным свидетельством, ни детьми... Она приходит неожиданно и так же неожиданно уходит. А семья, дети, ссоры - это уже не любовь...
Игорь всё говорит и говорит, излагая теорию свободной любви, а я от его слов сжимаюсь как от удара.
- Вот и узнала милого... Да я ему нужна на вечер. Надо от него бежать подальше, - натыкаясь на прохожих и незаметно смахивая слезы, думаю я, хотя и понимаю, что никуда сейчас не убегу, пока жива во мне надежда на то, что он все-таки полюбит меня по-настоящему.
Кавказская мелодия просочилась на улицу Красную, и Игорь, неожиданно позабыв о своей теории, радостно сказал:
- Сейчас ты увидишь моих друзей...
Впервые в жизни вхожу в ресторан, и мне кажется, что все смотрят на меня осуждающе. Иду по залу, потупив взор, стесняясь окружающих.
Задыхаясь, стонет скрипка. Звонко заливается зурна. Звенят литавры. Гремят барабаны. Музыканты, не переставая, играют, и худые, горбоносые кавказцы словно плывут по воздуху, рядом с ними носятся разгоряченные выпивкой потные женщины, ярко накрашенные и безвкусно одетые.
За длинным столом отмечают чей-то юбилей и дружно поют: "Ой, мороз, мороз"... За другими столами тоже что-то поют, что-то кричат, но из-за шума трудно понять, о чём поют и что говорят. Игорь подводит меня к столу, за которым сидят двое.
- Познакомься, Вера, вот мои друзья, Эдик и Валера, почётные холостяки города Краснодара.
Эдик, худой, лысеющий мужчина лет тридцати - тридцати пяти, лихо вскакивает и, паясничая, докладывает:
- Князь Игорь, наблюдательный пост по твоему приказанию занят!
Затем, уже обращаясь ко мне, приглашает:
- Садитесь, сударыня!
Видно, он всегда здесь говорит одни и те же слова, считая их оригинальными.
Валерий, толстый, неуклюжий, даже не поднялся, чтобы меня поприветствовать, но раздел меня взглядом и заметил:
- Игорь, ты, как всегда, оригинален. Я за тобой на очереди...
Друзья Игоря мне сразу не понравились: говорят обо мне пошлости, назойливо ухаживают за мной. Эдик подливает вино и следит, чтобы я выпивала шампанское, Валерий под столом пытается коснуться моей ноги, и я с трудом уворачиваюсь от его ласк. Все это смущает меня, и мечтаю лишь о том, чтоб этот ужасный вечер поскорее закончился. Но мужчины сидят в ресторане до тех пор, пока их не просят выйти. Приподнимаясь из-за стола, Валерий хватает меня за руку и пьяно хрипит:
-Учти, девочка, Игорь надоест, ты моя...
- Как вы можете, - выдергивая пальцы из потных мужских ладоней, возмущаюсь я и прижимаюсь к Игорю, ища у него защиты.
Мужчины, не торопясь, идут по улице Красной, вспоминая бурную юность, многочисленных подружек, кричат, пугая редких прохожих. Когда, наконец, расходятся по домам, я радуюсь: теперь-то смогу поговорить с Игорем. Но он пьян, постоянно лезет целоваться, и я жалею о том, что вновь осталась у него.
- Не могу: ты же знаешь...
- О папочке... - иронично смеётся мужчина. - Давай сядем сейчас на мотоцикл и поедем к твоему папочке... Я ему объясню, что любить можно и без ЗАГСа...
- Зачем я тебе нужна? Ты на мне женишься? - вновь и вновь задаю вопросы, хотя уже знаю, какой ответ будет дан на них.
- Верочка, ты мне нравишься, но жениться не буду: я известный холостяк, - покачивая головой, пьяно бормочет Игорь. - Клянётесь в вечной любви, а сами только и думаете, как заарканить мужика, как посадить его на цепь... Видел не одну такую... Любишь - будь моей. Нет - уматывай...
Я не знаю, как правильно поступить, как привязать к себе Игоря, потому что у меня с ним все впервые: первый поцелуй, и это чувственное притяжение, и эта близость к мужчине, которого видела в девичьих снах и так боюсь потерять... Теперь сама должна принять решение. Может, привязать его близостью? А отец? А позор?
Словно уловив мои мысли, Игорь произносит:
- И гулять хочется, и чистенькой остаться хочется... Эх, ты, простота... Зачем тогда в ресторан пошла? За это платить надо, дорогая, а то ребята меня засмеют... Ну, что ж, - заметил он, - есть разные способы, как и чистенькой остаться, и радость мне доставить... И заодно перестанешь быть овцой, и поумнеешь немножко. Раздевайся, доверься мне, и все будет в порядке.
Дрожащими руками снимаю зеленое шелковое платье и швыряю его на диван.
- Как ты совершенна! - восклицает Игорь, восторженно скользя ладонью по моей белоснежной шее, бойко торчащей груди, тонкой талии. - Тебе надо всегда ходить голой, чтоб не скрывать эту красоту...
От стыда закрываю глаза, потому что Игорь рассматривает меня, как статуэтку, как вещь, а я жду от него других слов и других признаний...
Он легко приподнимает меня, садит к себе на колени и, тяжело дыша, пытается войти в анальное отверстие, а когда все же пробивается к цели, то восклицает:
- Как здорово! Как чудесно!
Что во всем этом безобразии чудесного, я не понимаю: больно, с каждым движением раздувается кишечник, начинаются колики, хочется вырваться из цепких мужских рук и убежать.
- Зачем же так? Все равно уже потеряла себя... - думаю я и, пытаясь сдержать охватившую тело дрожь, выдавливаю:
- Игорь, давай, как все...
- Ты разрешаешь? - радостно кричит он и, посадив меня на диван, бежит в коридор.
- Я сейчас, только обмою...
Вода, с воем вырываясь из трубы, бьется о раковину.
Обреченно падаю на постель, внутренне восставая против близости, и думаю о себе, как о посторонней:
- Так тебе, Верка, и надо... Не лазь с мужиками по ресторанам: за все надо платить...
Игорь прибегает холодный, хочет вновь завестись, но у него ничего не получается, и, утомленный, он ложится рядом, недовольно бурча:
- Ломалась, ломалась, а сама не девушка...
Не пытаюсь оправдываться. Лежу без движения, как мертвая, совершенно раздавленная случившимся. Слезы одна за другой катятся по щекам. Я плачу потому, что так долго мечтала о чистой, красивой любви, о встречах при луне, о признаниях и клятвах, о жарких поцелуях, о долгом и бережном взращивании желаний, а все произошло так пошло, так прозаично, что не стоило об этом и мечтать... Я так и не поняла: стала женщиной или нет, но одно усвоила точно, что меня не скоро потянет на близость с мужчиной, а может быть, и никогда.
- И это называется любовью? - спрашиваю себя и отвечаю:
- Да, если это называется любовью, то я для нее не создана.
Меня тошнит. В животе бурлят газы. Набрасываю на голое тело демисезонное пальто и выхожу во двор. Сижу в холодном, грязном туалете, а где-то так странно в этот ранний час пронзительно стонет скрипка. Она поёт о чистой, возвышенной любви, о романтических грезах, зовёт куда-то в волшебную высь. Но чувствую, что она поёт уже не для меня: как роза, прихваченная морозами, я еще прекрасна, но нет уже той чистоты, той свежести, того благоухания, что прежде...
Вхожу в комнату, неся с собой холод - Игорь на мгновение приоткрывает глаза и шепчет:
- Как все же ты хороша...
Не отвечая на его шёпот, натягиваю одежду и разглядываю спящего, ищу на его красивом лице следы старости. Обнаружила у глаз несколько морщинок, представила известного холостяка одиноким, всеми забытым и стала жалеть сначала его, потом себя, понимая, что прощаюсь с ним навсегда. Никогда я больше не переступлю этот порог, никогда не буду больше с Игорем...
Зачем же тогда все это? Ответить на этот вопрос не могу: наверное, надеялась на чудо... Наконец, попрощавшись, плетусь на трамвайную остановку.
Кажется, уже все знают о моём позоре: вот оглянулся старик, почему-то усмехнулась женщина, презрительно посмотрел на меня молодой человек... Словно клеймо проклятия легло на мое лицо: исчезло радостное, беззаботное выражение, глаза смотрят грустно и виновато.
Один вечер - а рассчитываться за него буду, наверное, всю жизнь: несчастья повалились одно за другим. Начались женские проблемы. Достала учебник "Кожные и венерические болезни". Читаю - и волосы дыбом встают на голове. Вот уж девочка с хутора... Ловлю себя на мысли, что не хочу больше жить... А тут еще месячных нет... К гинекологу тоже не иду: еще выгонят из института и сообщат отцу... Куда деваться? Что делать? Чувствую себя прокажённой: всех сторонюсь, ото всех прячусь, насколько это возможно в городе. Решаю бросить занятия и поехать к бабушке Тане в станицу: там обычно скрываюсь от всех жизненных невзгод.
Автобус остановился на пятачке. Захожу в хлебный магазин, чтобы купить бабушке свежие булочки. Увидев меня, продавщица Нина весело улыбается, и её тройной подбородок опускается на пышную грудь.
- Давненько не була в станице... Чи замуж вышла? - с любопытством спрашивает она.
- Нет, никто не берёт... - отвечаю я.
- Пора, пора... Бачь, яка ты ловка, - замечает Нина. - Я тоже така була, а счас за прилавком не помещаюсь... А баба Таня твоя в больнице лежить, на скорой с приступом привезлы. Совсим сдала женщина, а тоже була красавица...
Испугавшись, тороплюсь в больницу, которая находится рядом, за школой, у самого ерика. Заглядываю в первую палату и вижу бабушку. В белой, обвязанной кружевом батистовой косынке, такой же кофточке, в синей сатиновой юбке она сидит на кровати и тщетно пытается попасть ногой в кирзовые чувяки.
- Бабуля, что с Вами? - видя ее слабость и беспомощность, с тревогой спрашиваю я.
- Ой, яка ж радость... Господи, благодарю тэбэ... Одна ж ты у мэнэ... Васю, Петю голодовка сморыла... Дид твий, Ваня, на войне погиб... Светочку, маму твою, Бог забрав, и таку молоденьку, таку красыву... Зачем? Лучше б пришёв за мной... - обнимая меня, шепчет бабушка и жалуется:
- Печень проклята замучила. Як шо съим - так и прыступ...
Она с любовью глядит на меня, и ее темно-зелёные очи наполняются слезами и сверкают изумрудами.
- Как же вы похожи, - говорит больная, лежащая у окна.
- А як же, - гордо замечает бабушка, - одна кровь, моя ж внучка.
Мы сидим, обнявшись, до темноты. Потом вспоминаем, что мне пора идти. Прощаюсь с больными и бреду по станице. Сыро. Серо. Холодно. Под ногами чавкает грязь.
Низенькие хатки. Старое кладбище. Покосившиеся кресты. Чернеющее поле. Вот и бабушкин домик. Открываю скрипучую дверь, зажигаю огонь в лампадке, лампе - жилище оживает, потому что без хозяина дом сирота... Вношу дрова - и они, пылая, трещат и в печке, и в печи, вода кипит в выварке.
- Ну и устрою себе харакири, - думаю я, впервые радуясь одиночеству. Выпиваю стакан самогонки, сажусь в горячую воду и парюсь, парюсь, парюсь... Затем ползу на печь, ложусь на пышущую зноем лежанку и шепчу:
- Терпи, Верка, терпи... Может, перестанешь кидаться на незнакомых мужиков...
От жары бешено колотится сердце. Ломит поясницу, а я радуюсь этой боли, словно она спасет меня от всех бед. Нет сил ни плакать, ни кричать... Лежу неподвижно, слышу, как кровь струится по моему телу, и засыпаю. Просыпаюсь от стука. Это соседка Мотя колотит палкой в дверь и хрипло кричит:
- Верка! Чи угорела? Чи спышь? Не выйдешь - двери ломать буду...
Она, что-то бубня, куда-то уходит.
Как собака, у которой отбили зад, поползу по череню, осторожно спускаюсь на припечок, с него на ослон, потом на мазанный кизяками пол, подхожу к зеркалу: на меня глядят чужие, уже без девичьего невинного блеска глаза. В них обида, укор, горечь...
- Убийца, - твердят они, и я отвожу взгляд и вижу икону Божьей Матери. Мария держит на руках сына и кротко глядит на меня. Её лицо излучает свет, доброту, любовь, и мне кажется, что она не осуждает, а жалеет меня, как сбившегося с пути человека.
- Прости, не наказывай, больше никогда не убью подобного себе... - клянусь я перед иконой, - буду так же, как ты, прижимать сына, защищать и любить его.
Игорь зачем-то ищет меня, наверное, ничего не помнит, что было той ночью, но, желая жить беззаботно, боится завести от меня дитя. Я избегаю его: вдруг снова не выдержу и брошусь в любовный омут... Поэтому пораньше ухожу с лекций, пропадаю в читзалах, почти не бываю в общежитии. После второй пары буквально сталкиваюсь с ним и бросаюсь от него так стремительно, что Игорь мчится за мной, хватает за руку и до боли сжимает её.
- Не узнаешь? - грубовато спрашивает он. - Быстро же ты забываешь своих возлюбленных... Пойдем в парк: поговорить надо.
Как подстреленная птица, бьюсь в его руках, пытаясь вырваться.
- Не могу, не хочу... Понимаешь: чуть не погибла... - возмущённо кричу я, но вдруг понимаю, что зря все это говорю: кто не видел смерть, тот не поймет, как она страшна... Что ему расскажу? Как читала книги о венерических болезнях и прокаженных? Как зимой пыталась утонуть в Кубани и не смогла? Как убила его и своё дитя?
Подчиняюсь ему и молча иду рядом. А в городе уже пахнет весной. Солнце проглядывает сквозь фиолетовую гряду туч и ласково греет землю. Кое-где сквозь потрескавшийся асфальт пробивается тоненькая травка. В парке на деревьях зеленеют почки и вот-вот появятся клейкие листочки. Весело трезвонят птицы.
Игорь усаживает меня за низенький столик у крошечного озера, достает из дипломата бутылку красного вина, два разовых стаканчика, плитку шоколада и сообщает:
- Люблю здесь бывать...
- По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух... - подыгрываю я Игорю, желая по-доброму расстаться с ним.
- Обожаю поэзию... Как здорово ты читаешь! - восхищённо шепчет он, пытаясь обнять меня. Отодвигаюсь - его рука соскальзывает на мою грудь...
- Была беременна? - испуганно спрашивает он.
- Завидую тебе, - не ответив на вопрос, пытаюсь шутить я. - Ты такой знаток женщин... Пью за твое счастье, Игорь. Знай, что любила тебя... Так любила тебя, что готова была на любые безумства... Прощай...
- Замолчи, что за панихида? - возражает мне Игорь. - Вера, ты мне снилась... Хочешь - живи со мной...
Поднимаюсь и ухожу. Не хочу больше выяснять отношения: всё бессмысленно. Его нельзя изменить, да и меня тоже. Чувствую, что мужчина так ничего и не понял. Оглядываюсь - Игорь одиноко сидит за столом и держит в руке стакан с вином.
Весна. Выходной. Подружки пошли гулять. Я пытаюсь заснуть, а мысли не дают покоя. Почему влюбилась в Игоря? Разве нет больше парней? Всё же видела с первой встречи... Да и он ничего не скрывал... Обижаться на него нечего: сама во всем виновата...
Настойчивый стук в дверь - я встрепенулась, сердце бешено бьётся: Игорь пришел! У дверного косяка стоит Женька Губенко, мой однокурсник, поэт.
- Опять хандришь? - спрашивает он и, не дожидаясь ответа, сообщает:
- Только что написал стихи о Сергее Есенине... Оцени:
Когда мне грустно и печально,
Стихи читаю ваши я.
И сразу горечь и отчаянье
Мы делим вместе, как друзья...
Евгений декламирует, изредка приглаживая ладонью длинные пряди русых волос, падающих на узкие плечи. Я расслабляюсь и чувствую, как мокреют глаза.
- Нет, так нельзя! - заметив мои слёзы, восклицает поэт, как всегда поправляя прилепившиеся к широкой переносице массивные очки. - Поднимайся: пойдем гулять.
Одергиваю примятую юбчонку, набрасываю темно-зеленый нейлоновый плащ и иду за ним...
Фонари тускло освещают асфальтированные дорожки, деревья и кусты. Сгорбившись, Женя шагает впереди, за ним тороплюсь я. На Старой Кубани молча стоим на мосту, любуемся темной лентой реки, омывающей остров, слушаем, как вскидывается внизу рыба. Затем находим спрятавшуюся в зарослях лавочку... Шумит, как водопад, текущая с ТЭЦ вода. Клубится над рекой пар. Весело прыгая по волнам, убегает вдаль луна. Купаются, наклонясь к воде, деревья. Что-то шепчет камыш. Ивушка нежно обнимает ветками скамейку и ласково щекочет нас клейкими листочками. И вдруг из Жениных уст полились стихи:
- Как на озере зеркальном
Розоватый воздух чист.
Ветра веер опахальный
Гонит уж опавший лист.
В каждом жизнь была когда-то
Без прикрас и без чудес...
Просто жизнь: чиста и свята
Средь земли и средь небес.
И как будто нет значенья
В благоденствии листа,
Жизни вечное движенье
Прекратилось бы тогда.
Ночи длинные зимою,
Вьюга злится неспроста.
А под жухлою листвою
Зародилась жизнь листа.
Если раннею весною
Обломаешь ветку вдруг-
Оросится здесь слезою
И земля, и все вокруг.
Юноша заканчивает одно стихотворение и начинает другое. Стихи, как птицы, вырываются из его уст, будоража мою душу. И мне кажется, что если бы Женя сейчас приголубил меня, пожалел, то я была бы ему самой верной подругой... Но он, забыв обо всем, читает свои произведения, и я понимаю, что ему нужен только слушатель...
Когда-то я мечтала о красном дипломе, об аспирантуре, но это было когда-то. А теперь не могу готовиться к госэкзаменам, и если даже сижу над учебниками, то думаю всё о нем... Игорь... Игорь... Игорь... Но сколько можно мучиться? Наверное, надо умереть, чтоб забыть его. Изо всех сил напрягаю слух, но вижу только Светин курносый нос, её длиннющие ресницы, черную шапку курчавых волос и не могу понять, о чём она говорит.
- Господи! Хотя бы вытащить лирику Некрасова, - отрываясь от книги и блестя чёрными точечками глаз, просит Светлана, и я радуюсь, что, наконец-то, слышу её голос.
- Перед смертью не надышимся, - замечает Лиля. - Главное не паниковать... Я вот "Тихий Дон" не прочла, "Хождение по мукам" не открыла, Гончарова в руки не взяла... Вера, - обращаясь ко мне, просит она, - расскажи в двух словах о романе...
- Понимаешь: у помещиков Обломовых был сынок Илюша. Все делали за него слуги: одевали, кормили... И вырос хотя и добрый человек, но бездельник: ни работать, ни любить...
- Вы заходите первыми, - прерывает мою речь староста группы, сероглазая, тощая, крикливая девушка.
- Почему? - возмущаюсь я, зная, что все боятся председателя комиссии, Эльвиру Степановну Орлову, приглашённую из другого института. Говорят, она ни во что не ставит ни преподавателей, ни студентов.
- Потому что Лиля беременна, ещё родит у двери, а вы её подруги, с нею живете... Я тоже пойду: надо же кому-то ложиться на амбразуру пулемета...
Беру билет и долго не могу успокоиться: меня лихорадит, руки дрожат, буквы расплываются. Наконец, читаю: М. Шолохов, Л. Толстой... Все. Экзамены сдам: это мои любимые писатели... Смотрю на подруг: Света улыбается, вероятно, ей достался Некрасов. Лиля знаками показывает, что погибает.
- Может, кто пойдет без подготовки? Будущие учителя должны знать литературу в совершенстве, - предлагает Орлова, приглаживая и без того зализанные назад жиденькие волосы.
- Готовьтесь, девочки, не торопитесь, - советует Татьяна Ивановна, преподаватель литературы, бабушка Таня, так любовно называем её мы, студенты.
Неожиданно поднимается Светлана. Боже мой, зачем? Ей обычно так не везет на экзаменах... Лучше всех знает, а вечно без стипендии...
Николай Алексеевич Некрасов родился...
- Погодите, - прерывает ее Эльвира Степановна. - Это каждый ученик знает... Вы прочитайте нам стихотворение, о котором не упоминается в школьной программе.
- И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста...
- Нет, - перебивает Светлану Эльвира Степановна, укоризненно глядя на преподавателей кафедры литературы, - это программное произведение.
- Не торопись, мой верный пес, - уставясь на неё, с дрожью в голосе говорит студентка, но, видя недовольное покачивание головой, умолкает, подбирая очередное произведение.
- Что ты жадно глядишь на дорогу...
В неведомой глуши, в деревне полудикой... - вновь и вновь со слезами в голосе начинает декламировать Светлана и тут же умолкает. Я не могу сосредоточиться: слежу за этим поединком и боюсь одного: подруга не выдержит, сорвётся и наговорит глупостей.
- Достаточно: идите, - холодно прерывает очередную попытку Орлова.
Светлана, вся в красных пятнах, уходит, а я удивляюсь, почему никто из преподавателей не защитил её.
Вызывают отвечать Лилю. Она, выпятив вперед живот и глядя в прищуренные бесцветные глазки Орловой, выразительно, чеканя каждое слово, говорит:
- Перечитаем роман Гончарова "Обломов"! Кого же мы видим? Илюша Обломов...
- Какая речь! - восхищается Эльвира Степановна. - Вот это настоящий литератор! Сколько чувств... Блестяще... Достаточно....
Отвечать за Лилей сложно: не хватает смелости, дерзости, индивидуальности. Я тороплюсь, хочу побольше выбросить из себя знаний, но меня перебивают:
- Куда торопитесь? Вас же дети не поймут... Идите...
Выхожу из аудитории - ко мне плача бросается Светлана.
- Как обидно, - твердит она. - Я же всё знала...
- Нет, не всё. Ты не знала, что нужно было Орловой. Её можно было сразить только артистическими способностями, но ничего, - успокаиваю я подругу. - Покажешь ещё свои знания в далекой сибирской деревне...
Получив диплом, еду домой, в Чёрный Ерик, чтобы отдохнуть перед поездкой в Чечено-Ингушетию, куда я направлена работать по распределению. Останавливаю автобус возле хаты, чтобы как-нибудь дотянуть набитые вещами и книгами чемоданы. Открываю покосившуюся деревянную калитку - ко мне с визгом бросается пес Моряк, приземистый, неуклюжий коротышка. Изо всех сил виляя хвостом, он лижет мои руки, лицо, хватает ручку чемодана, словно пытается мне помочь.
- Эх ты, Серый! - поглаживая серую с проседью шерсть кобелька, шепчу я. - Рада видеть тебя, псина моя дорогая...
Наконец, втаскиваю вещи в дом. Здесь все по-старому: чисто, просто, по-мужски неуютно. На кухне, на толстых железных крюках, вбитых в стены, висят низки тарани, красуются судаки, щуки, сазаны. На огромном кухонном столе лежит кусок осетра, в стеклянной банке чернеет икра, на блюде - жареная рыба. Видно, отец ждал меня. Набрасываюсь на еду и, насытившись, ползу в зал, падаю на старенький диван, машинально беру альбом - на меня глядит юное лицо моей матери. Буйно вьющиеся светлые волосы. Подкрашенные фотографом большие малахитовые глаза. Маленький, чуть приплюснутый носик. В усмешке сжатые тонкие губы.
Сейчас мы ровесницы... Я родилась - мамы не стало... С годами боль не уменьшилась - стала больше. Читаю здесь же написанные мной стихи в прозе:
Ах, если бы была жива моя мама...
Я бы сказала ей самые ласковые слова,
какие только есть на Земле.
Ах, если бы была жива моя мама...
Я всегда носила в себе эти слова,
но почему-то боялась их произнести,
словно ожидала какую-то важную минуту,
когда их можно было бы сказать,
отдать разом всю мою любовь.
Ах, если бы жива была моя мама...
Но мама умерла, а эти слова
так и застыли на моих устах.
Тяжело их носить, тяжело думать,
что их некому больше сказать.
Ах, если бы была жива моя мама...
- Может, и мне судьба выделит так мало времени, - думаю я. - Сирота. Брошенная, несчастная...- жалею себя и плачу.
Просыпаюсь от крепкого запаха рыбы: рядом сидит отец и скрюченными от воды и соли пальцами поправляет на мне одеяло. Приподнимаюсь и душу его в объятиях. Глажу густо посеребрённые темно-русые кудри и шепчу:
- Здравствуйте, папочка Федечка!
- Сдаюсь, - смеётся он. - Рад, что моя козочка дома. Теперь не расстанусь с тобою... А то один, як бирюк...- жалуется отец, и его карие очи заволакиваются грустью. - За шо Бог наказав, не знаю... Не жизнь - одни потери... Пацаном пережив тридцать третий. Яка була дружна семья: мамо, тату добри, не лаються... Братья Иван, Степан, Петя один краще другого... Усих похоронылы на кладбище, а тату последнего прямо в огороди, под орихом. Мэнэ, сдыхающего, подобрав на базари дидок - рыбак, отвиз в Черный Ерок. Тут на рыбке и спасся. А потом проклята война... Выжив. Женывся на ангеле. Минута счастья - и все... Я ж однолюб... Пробовав - не принимае душа никого...
Слушаю исповедь отца и не знаю, как признаться, что не хочу оставаться на Кубани: всё здесь напоминает об Игоре. Хочу уехать на край света, забыться, начать жить заново. Ещё минута - и расплачусь, обо всём расскажу... Вырываюсь из крепких отцовских объятий и мчусь, сбивая капустные листья к каналу. Ноги, подол халата в росе. Рядом радостно мчится Моряк. Ложусь на деревянный мостик: а вода в Черном ерике и в самом деле чёрная...
На зеркальной тёмной поверхности появляется моё изображение.
-Боже мой, какие мужики дураки... - любуясь собою, шепчу я, забыв о том, меня не понял только один из них.
Но вот волна смывает моё изображение. Поднимаю голову: по широкой глади канала, плавно огибающей хутор, несётся лодка, распугивая гусят, утят и куликов. Всё... Проснулся народ... Пошла потеха... За первой появляется вторая, третья, четвёртая... Одна лодка, надрывно воя, подходит к причалу и обдает меня брызгами.
- Дурак! - кричу я на соседа Алёшку.
- Рыбачишь? - весело спрашивает он, хотя прекрасно видит, что удочек рядом со мной нет. - Какая тут рыбалка? Вот я знаю место: там рыба даже на пустой крючок берётся... Приглашаю тебя...- не обращая внимания на мою ядовитую ухмылку, продолжает Алексей.
Критически рассматриваю парня. Высок, некрасив. Чем-то похож на Женьку: тот же небрежно вырубленный нос, такие же огромные, на выкате серые глаза, такие же мясистые губы... Чем не жених? Говорят, мужчине красота ни к чему... Видала уже одного красивого... Попробую еще раз. Может, что получится...
- Хорошо, - наконец, соглашаюсь я. - Приготовлю рыболовные снасти и поедем когда-нибудь среди недели.
- Ловлю на слове, - хохочет Алёшка, чувствуя себя на волне удачи. - Приглашаю тебя сегодня в кино.
- Вера! Завтракать! - зовёт меня отец.
- Ну, до вечера, - прощаюсь я с парнем и тороплюсь к дому.
Сижу в клубе и пытаюсь смотреть фильм. Не получается: Алексей мучает мои ладони, до боли сжимая пальцы, а потом страстно целует их и что-то шепчет при этом. Ненавижу боль: еле сдерживаю желание вырваться и нагрубить.
- Клин выбивают клином, - считаю я, надеясь, что привыкну к юноше, а потом и полюблю его.
Заканчивается фильм - начинаются танцы. Духовой оркестр играет вальс, и Алексей без устали кружит меня с такой скоростью, что всё мелькает, всё сливается в одну сплошную пёструю ленту. Боюсь выпасть из его рук и упасть. Наконец-то музыканты делают перерыв. Алёша подводит меня к своему другу Роману и просит:
- Я на минутку выйду, а ты покарауль...
Ромка провожает товарища взглядом и торопливо, брызжа слюной, шепчет:
- Верка, по-дружески советую: будь осторожна. Проспорыв, тебе Лешка: сказав, шо через неделю будешь спать с ним...
Настроение испорчено. Цепенею от злости: и тут та же грязь. Неужели нет чистых отношений? Что же мне так не везет? Не прощаясь, покидаю фойе: ни танцевать, ни видеть никого не желаю. Меня догоняет Алексей и прижимает к кирпичной стене.
- Вера, почему ты ушла? Тебе плохо? Шо рыжий натрепав?
Я молчу и сердито решаю:
- Ну, сосед, тебе конец: влюблю в себя и брошу...
Теперь обдумываю каждый жест, каждое слово, чтобы поразить воображение хуторянина.
В понедельник Алёша пригласил меня на рыбалку.
- Действует по плану, - злорадно смеюсь я. - Ну, держись, хлопец!
Надеваю белое в чёрный горошек платье, новые белые туфли, крашу ресницы, губы, затейливо укладываю косы...