Ларичева вбежала под светлые своды поликли-ники в сильном запале. Она торопилась и скользила на свежевымытом полу. Раздев ребенка, она рухнула вместе с ним и с пальто прямо на барьер раздевалки.
Ребенок звонко закричал: 'Сам тете отдам!' Те-тя стала распихивать пальто, а Ларичева потянулась за сумками.
─ Эй, тихонько, ребенка с высоты уроните! - ис-пугалась гардеробщица.
─ Ах, да, извините.
У нужного кабинета спала неподвижная очере-дища, а у других кабинетов не было ни одного челове-ка. Девочки и мальчики в трикотажных костюмчиках припали к родителям и тупо-сонно смотрели вдаль. У Ларичевой ребенок тут же свалил с окна цветочный горшок.
─Следите за ребенком, - строго велела крахмаль-ная медсестра.
Ларичева поспешно сунула горшок на место не-разбитой стороной к людям и взяла ребенка в четкие клещи. И вполголоса запела ему на ухо: 'Посадил де-дуля репку, пребольшая выросла...'
Участковая излучала тепло, как УВЧ:
─ Фенкарол, бисептол?
─ Поглотали.
─ Электрофорез, ингаляцию?
─ Отходили.
─ Ой, не торопитесь. В легких чисто, но посидеть бы вам еще дома. Элеутерококк покапать в ложечку.
─ Не могу, на работу надо.
─ Ну, как хотите. Печать в боксе.
Ларичева побежала по этажам, спасибая на хо-ду. Бокс был закрыт ровно полчаса, после чего сразу наступил обеденный перерыв.
─Не просите, не приму.
─Но почему? Полчаса вас ждала!
─Я не гуляла. Двадцатидневного на соскобы при-несли, сами знаете, что такое. После обеда придете.
4
─После обеда не могу!
─Ну и мамочка. Государство ей дает дни на ле-чение, а она скандалит. Нарожают, потом плачутся.
Ларичева привыкла, что сначала из девочек воспитывают матерей, а потом этим же попрекают. Она уныло потащилась прочь, под светлые своды гас-тронома. Люди в коконах стылого пара казались без-различными и на одно лицо. Ларичева поняла, что все отличаются друг от друга не носами, не подбородка-ми, а именно выражением лиц. Нет выражения - нет человека. Зимой всегда так.
Добыв кефира и дорогой колбасы, она обнару-жила, что сынок пристроился к бабулькам и чего-то поел.
─ Ты зачем побирался, сынок?
─ А чего ж вы не кормите? Дите - оно жить хо-чет.
─Ларичева некультурно отхватила зубами кусок колбасы и дала ребенку, чтобы разом заткнуть рот и ему, и бабульке. И еще - чтоб без нервов позвонить.
─ Алло, статотдел? Забугину. Привет, выписали нас. Но только я приду в понедельник, а папка с обо-рудованием там, в нижнем ящике, вся запущена. Ты не занесешь? Я посчитала бы на выходных... Вот ка-кая ты клевая. Жду вечером!
─Оглянулась - сыночек пыхтел над колбасным огрызком.
─ Алло, это союз? Мне бы Радиолова. Посмотрели рукопись? Хотела бы сейчас, ага...
Волоча сумки и ребенка, Ларичева въехала под светлые своды союза. Возвышенная секретесса ласко-во кивнула ей:
─ Радиолов на заседании.
─ Да мне только рукопись взять...
─ Что с вами делать.
Взяла телефонную трубку, скользнула взором по сумкам, по сопливому сыночку.
Ларичева томительно краснела.
5
Вышел известный писатель Радиолов, корневик и душелюб. Выпустил много книг и казался необъяс-нимо добрым. У него был строгий белый пиджак и по-темневшее в лишениях лицо.
─ Посмотрел ваши наброски первого, если можно так сказать, приближения... Да вы присядьте. - Он глубоко вздохнул и опустил глаза.- Ну, зачем вы так, голубушка? Черен ваш мир, злобен. Не любите вы лю-дей. А ведь они несчастны - как я, как вы, как все... Держите сына, это ронять нельзя, сувенирный столик, его выточили умельцы из глубинки... Их жалеть надо. А вы хлещете, ерничаете. Зачем? От этого сжимается сердце! Нехристианский подход! Но я согласен - есть характер. Как человеческий, так и литературный. Ес-ли хорошенько все это почистить, перепечатать, то можно рассчитывать на две профессиональные ре-цензии. Держите рукопись, держите сына, а то на не-го упадет эта сова, символ мудрости, если можно так сказать... О стилистике стоит отдельно поговорить, когда придете одна. Над этим еще работать и рабо-тать. Не можете без жаргонизмов. И концовки кое-где сочиненные. Да я верю... Нет, я не о первооснове, а о правде художественной. У нее свои законы... Ну, все, пора, у меня там люди, неудобно... Работайте, прихо-дите, буду ждать.
Ларичева шла и соображала, почему это из жизненной правды не вытекает художественная. А на улице было холодно, чвиркал нос у прохожего, чвир-кал под каблуком снег и чвиркали окоченевшие воро-бьи. 'Холодно, бело и лыжно', - задыхаясь, бормотала Ларичева слова из своей заветной тетрадки, - 'непод-дельная зима... можно ли ругать облыжно - даденное задарма?' У всех же есть в молодости песенники, вот и у Ларичевой был. Туда она записывала стихи, кото-рые пела, и, чтобы долго не искать, обычно рядом с гитарой клала и тетрадь эту. На вечеринках тетрадь не требовалась, потому что народ под хмельком тре-бовал петь 'Милая моя'. Но когда это была не вече-ринка, а просто свои, например, Забугина, так тет-
6
радь сразу находилась. Ее как откроешь - сразу в на-чале было крупно выведено: 'Огромный рот, глаза на выкате, плутней и оборотней рать. Вы мне, пожалуй-ста, не тыкайте, не трогайте мою тетрадь!.. Один на-каз: 'Твори, свободная, по слуху ноты подбирай. Ведь музыка не папка нотная, а горе, и гроза, и грай!'.
После холода сынок быстро сморился в теплом автобусе, и поэтому пришлось тащить его на себе от остановки до самого дома. Вот уж если где были тем-ные, а не светлые своды, так это в родном подъезде. Руки отнимались от тяжести, но Ларичева помнила, что ее похвалил сам Радиолов, ради этого надо идти и дойти. И печатать всю ночь. И кормить супом растом-ленного капризного дитятю. И разгребать посуду, и заводить стиральную машину, и все такое. Было бы только ради чего!
Стиральная машина дала течь и сделала на полу моря. Снизу из конторы пришло чопорное бюро эсте-тики и укорило запаленную Ларичеву:
─ Послушайте, нельзя ли не лить нам на голову помои?
─ А зачем вы там оказались внизу? Сами проек-тируете, сами и терпите.
─ Жилкомплексы - это проектируем не мы, мы - промздания...
─ Наплевать.
─Бюро эстетики ушло в бессильном гневе. Пока моря сгоняла в ведро, пришла из школы дочь и свали-ла у порога портфель. Он упал как кузов с кирпичом.
─ Садись, сегодня есть путевый рассольник.
─ Сяду. - Приговоренная к рассольнику дочь от-кинулась на стенку как княжна Тараканова. - А на собрание пойдешь? Или опять записку напишешь?
─ Какую записку?
─ Да прошлый раз было собрание, а к тебе при-шли поэты, вот ты и написала в записке, что нас за-топило... И не пошла.
─Ларичева вспомнила постыдный факт с поэта-ми и понурилась.
7
─ Пойду, пойду... Ребенок встанет, одень, дай кефиру с печенюшками. И уроки делай. Я скоро.
Под светлыми сводами школы назревало объе-диненное родительское собрание начальных классов. Сначала каждый родитель отсидел внутриклассовые проблемы, потом все 'а-б-в' согнали в актовый зал.
Там застрочила пулеметная очередь повестки дня. Крепили связь семьи и школы. Рыжеволосая Си-ницкая-мать из параллельного 'б' в зеленом вязаном платье, с янтарем на шейке, говорила складную речь.
Синицкой хорошо было крепить, она работала завлитом театра и водила класс к себе на работу. А куда бы повела Ларичева? К себе в статотдел, что ли?
Ларичева вспомнила про свою работу и пом-рачнела. Она ведь три года там отсидела и ничему не научилась за все это время. Ее могла научить только ее начальница Поспелова, но та ничего не объясняла. Смотрела беспомощными голубенькими глазками - 'Сидите тихо, пишите троху'. - 'Когда ж я буду пости-гать азы?'. - 'Да вы и так уже все знаете. Учились ведь. Тут надо все сбивать на угол'...
У Поспеловой было пятеро детей, и супружник всю жизнь искал приключений, а она сама была мол-чаливой и болезненно толстой женщиной. Когда в от-деле были злобные разборки, она не вмешивалась, она испуганно пила отвары: 'Сидите тихо, пишите тро-ху...' Ей не было и пятидесяти, когда ее настигла вне-запная смерть от болезни почек. Свою короткую жизнь она прожила, перемогаясь и во вред себе, а в гробу лежала в новом ненадеванном трикотажном платье и с чужой оранжевой помадой на губах. На кладбище Ларичевой хотелось крикнуть: 'Назад, все сначала! Перемотайте пленку!'.
Никто не знал, что, когда страшная Поспелова впервые услышала голос Джона Леннона, по ее телу прошла волна блаженства...
На поминках бедную Поспелову, как обычно, запили водкой, заели жареной печенкой и красными помидорами. Вдовец довольно скоро женился, а на
8
работе все поспеловские папки аккуратно собрали и сожгли в котельной. И Ларичеву посадили новые пап-ки писать, и тогда она поняла, что с ней будет все точно так же... Жизнь покатит вал за валом, накры-вая с головой...
А в это время на трибуну вышел Барсов-отец из параллельного 'в', пытаясь осветить кружковую рабо-ту.
─ ...раздувать профанацию подобного рода. Я люблю переплетать журналы, а сын не любит. Люблю музыку - английские газеты перевожу, а он нет. Он не любит ничего. Он просто взял мою пленку с группой 'Мэднесс' и гонял, пока не порвал в куски. Что с ним делать? Конечно, легче всего сдать в какой-то кружок и отделаться. Раньше он был кудрявый крошка, и я водил его на компьютеры играть, а потом он подрос и ничего, кроме компьютера, знать не хочет, даже учиться. А я что, должен ему компьютер покупать? Наше понятие о ребенке сильно отстает от него само-го. И чтобы ему помочь, надо стать, как он, изменять-ся вместе с ним. А нам это не под силу. Вот поэтому я пожелал бы всем нам любви. И еще гибкости - так сказать, зеленеть и давать побеги.
Зал сильно зашумел. Бордовая завуч в вологод-ском воротнике передернула плечами, видно, она ждала чего-то другого... А Ларичева неистово радова-лась живому человеческому слову. Пока шла смена повестки, она заглянула в пудреницу и ужаснулась. На ней лица не было. Она даже рассольник не успела поесть, а ночью мало спала, вот и результат. В косме-тический кабинет очередь на месяц вперед, а у Си-ницкой, наверно, свой косметолог. Хотя Забугина го-ворит - главное не это, главное целоваться побольше. Но с кем? Муж у Ларичевой очень мягкий, терпели-вый человек, но если заставить его целоваться, он сдуреет... Тогда держись...
─ О профилактике кишечных заболеваний. - Ми-ловидная врач-педиатр зашелестела докладом. - Вгля-дитесь в ваших ребятишек. Они бледные, вялые, не
9
едят, не учатся? Подобные признаки уже могут озна-чать угрозу. У нас исследовался мальчик, сильно ис-тощенный на вид. После серии анализов у него обна-ружились особи взрослых аскарид даже в легких. А внешне это было так похоже на пневмонию... По по-следним данным, сорок процентов школьников зара-жено аскаридозом и другими видами... Собрать нема-лые средства на партию пирантела... Полностью выбраны фонды...
По лицу Ларичевой текли слезы. Она была бес-сильна перед аскаридозом в таких тотальных масшта-бах, она не могла шевельнуться - как Поспелова, ко-торой накрасили губы не той помадой. Это был асфальтовый каток, он ехал на живое тихо и неотвра-тимо. Остальные родители тоже сидели пришиблен-ные, а иные со зверскими лицами уже пробирались к выходу. Но их настигал трубный глас завуча:
─ ...На беззаветный детский труд нельзя ответить молчанием и черствостью... Концерт художественной самодеятельности и завершит нашу встречу, превра-тив ее постепенно в 'Огонек'.
─В заскрипевшие разом двери въехали тележки с подносами в пять этажей. Это были стаканы с чаем и куски рулета, все дымилось и пахло.
─ Смотрите, что творят. Детей два часа морили, а теперь они плясать, а мы трескать. А кому полезет?
─ Вчера в большую перемену дали яйцо и грана-товый сок. Видать, сэкономили.
Вместе с рулетом на забитых родителей обру-шился шквал хоровых песен в честь благополучно скончавшейся четверти.
Возле Ларичевой остановилась пигалица с под-носом и синими кругами под глазами. Рулеты ляпали пятна на ее белый фартук. Ларичева осторожно взяла рулет, шмыгнула носом и быстрей оттуда.
В раздевалке тем временем шло свое собрание. Синицкая-мать что-то доказывала насчет спонсоров. Сапеевы утверждали, что купили дом в деревне. Обойдутся без школы - дети будут читать рассказы
10
Толстого и молитвы, а потом корове корм задавать, вот и вся школа, и людьми вырастут. А тот же Барсов-отец видел выход только в организации частных школ...
Слушая их и не слыша, задерганная Ларичева стала править через дорогу, но вскоре узрела верени-цу автобусов. Они загораживали всю остановку и стояли далеко вдоль дороги, на окнах белели листовки: 'По такой дороге больше не поедем'. И тут она совсем ополоумела. Ей казалось, что у детей что-то стряслось за эти два часа, что загорелась проводка под линоле-умом, ворвались в дом бандиты. Аскаридоз развился в последней степени...
Обнаружив напротив банка автомашину 'Нис-сан' с гостеприимно распахнутой дверцей, она вско-чила туда и толкнула дремлющего шофера. Тот с пе-репугу было поехал, потом, проморгавшись, забоговал, загаял. Но Ларичева уже увидела знакомую вывеску с надписью ОСВОД, выскочила, побежала, спасибая на ходу.
'Только бы живые были... С глистами, без гли-стов, все равно. Только бы дверь была не взломана, а они там в наличии были. Ну, я прошу тебя, Господи, сделай, и я никогда больше не буду просто так ухо-дить, ни на собрание, ни к поэтам...'
Ворвавшись, яко тать, в квартиру, она первым дело увидела в ванной сыночка, который мирно пере-ливал шикарный рассольник прямо в тазик с колгот-ками. А рядом сидела на стиральной машине дочь и обливалась слезами.
─ Ой, ты живая? Говори! Все хорошо?
─ Живая, говорю, да толку что. Голова болит, те-левизор не включается, тетрадь по природе потеряна, а вас с папой никогда дома нет.
─ Ой, ну, ладно, ну, не так страшно. А я уж... Четверти конец, на тетрадь по природе махни рукой. У телевизора разбили розетку, контакт плохой. Голову мы сейчас чаем полечим, пошли чаи с рулетами да омлетами пить...
11
─ Все равно радости нету. Когда это кончится?
─ Да откуда я знаю? Я вон тоже бегаю, бьюсь, как рыба об лед. Каждый учит, да тычет, а я выпол-няй. А ты, оказывается, молодец - смотри, как хорошо четверть кончила, и с маленьким сидишь. И потом, ты самая красивая, не то, что я...
Сынок, видя грустную ситуацию, незаметно бросил полезную работу и подключился к реву. Лари-чева сидела на краю ванной и обнимала ревущую ко-манду, забыв снять пальто.
А потом они, бормоча и всхлипывая, перешли на диван и долго так сидели, то плакали, то смеялись. На окне фольговым узором цвела красота зимней но-чи. На миг окно заслонялось тенью, как у Андерсена, потому что в дом заглядывала Снежная Королева.
Но пришла не Снежная, а просто королева по фамилии Забугина и держала она в руках папку с оборудованием. И они еще с час галдели, пили чай. Увидев в ванной целый таз рассольника, Забугина улыбнулась: 'Хороший мальчик'. Потом гостья двину-лась к себе, а дети спать.
А когда все затихло, загудел старым вентилято-ром компьютер. Он всегда так медленно разгонялся, рывками - урр, урр, уржж, жжжж... У Ларичевой на-чиналась личная жизнь.
Ей всегда хотелось иметь богатую личную жизнь. Чтобы один ее мужчина не догадывался о том, что существуют и другие. А чтобы другие знали про того, одного, но никогда не бастовали. И чтобы все они вместе служили основой для ларичевских расска-зов, но считали бы это не предательством, а честью.
12
Ее личная жизнь
Личная жизнь Ларичевой состояла из стрессов. В молодые годы у них в общаге был Ручкин. Ларичева даже смотреть на него боялась - тонкое, сумрачное существо с фиолетовыми очами и длинными ресни-цами. Не верилось, что такой мог быть гадом и тупи-цей. Однажды она дежурила на телефоне и увидела, как Ручкин, шатаясь, прошел мимо нее по коридору и где-то у прачечной, в тупике, пропал. Пришлось встать и найти... Ручкин стоял, сунувшись узким ли-ком в стену.
─ Проиграл, что ли?
─ Молчание.
─ Так много, что ли?
─ Молчание.
─ Ларичева сбегала к себе и протянула ему всю свою стипендию.
─ На. Только завяжи с этим делом.
Он взял ее стипендию и пропил, а долг не отдал.
Она поймала его возле телефона и закричала: 'Почему?'. Он промолчал. Потому что это для него бы-ли копейки! Ларичева целый месяц умирала с голоду, а получив следующую стипендию, надолго впала в прострацию. Она поняла, что ничего не понимает в людях. И когда ее просили перекинуться в картишки, она отворачивалась и резко уходила. 'Зарок?' - пуга-лись ей вслед. Судьба подбросила ей Ручкина, чтобы уберечь от гораздо более страшных бед. Но Ларичева этого не понимала и страдала. Хотя была надежда, что не зря.
Ручкина трудно было назвать мужчиной. Это был порочный стебель, растение-паразит. Много раз общежитские гулянки давали повод, чтобы Ларичева рядом оказалась. Но как только оказывалась, преда-тельский Ручкин уже оказывался под чужой задран-ной юбкой. И как только он понимал, что Ларичева все знает, он начинал гадить уже просто через край.
13
Однажды Ларичева позабыла на кухне кастрю-лю с супом, вспомнила об этом ночью и, воровато ог-лядываясь, посеменила через коридор, ведь утром ка-стрюля точно была б уже пустая. Она старалась не смотреть на диван возле телефона, так как угадывала там сотрясение. Свет, конечно, был выключен, но зыбкие фонарные отражения с улицы все-таки проса-чивались. Диван ерзал и стукался о ветхую общежит-скую стенку. Зажмурившись, она прошмыгнула мимо, не слушая сдавленные стоны и мычание.
Под светлыми сводами кухни она постояла, глу-боко раскаявшись в своей вылазке. Пусть бы лучше люди съели ее суп, чем на такое нарываться. Но не ночевать же на кухне. Пришлось идти обратно. А там уже все было кончено, и даже свет уже горел, на-стольный. Нога, такая длинная, в дешевой джинсе и в растрепанной кроссовке, загородила ей проход. Руч-кин, конечно, ну, кто еще мог быть. Она в ночнушке стояла, переминаясь, уставившись на свою кастрюль-ку, втянув нижнюю губу от страха. Она стояла перед закрытым шлагбаумом, потом резко подняла глаза. Он сидел, откинувшись, расслабленно сложив руки на груди - какой-то мокрый, усмехался впалыми щека-ми. Кажется, в расстегнутых штанах. Зато глаза, те фиолетовые очи марсианские, смотрели на нее вино-вато и неотступно. Они ей говорили - видишь, я ко-зел. Как ты терпишь меня такого? Как ты меня не убьешь?
И она на него смотрела виновато и неотступно. Видишь, я понимаю. Видишь, как мне больно. Но не могу я тебе помочь. И не убить тебя, и не забыть тебя. И дай пройти, наконец, не то весь этот суп...
Он глаза вытер узкой ладонью и ногу убрал.
И всякий раз, когда она вешала белье во дворе или дежурила на телефоне, он замирал неподалеку и смотрел. Он смотрел так, что сердце болело и отклю-чалось. Личная жизнь Ларичевой уже в молодости оп-ределялась словами Вознесенского 'Настоящее нена-
14
зываемо, надо жить ощущением, звуком...'. Как гла-сила поговорка - 'так они и жили, спали врозь, а дети были'.
В колхозы тогда студенты ездили каждый год. И в параллельной группе был легендарный пацан, кото-рый тоже долго ходил за одной и той же девчонкой, но это была не Ларичева. Он был вылитый Нурали Ла-тыпов, в прошлом кумир знатоков из 'что-где-когда', вот его так и прозвали - Нурали; узкое смугловатое лицо, раскосо-карие глаза, негроидный рот. Только волосы русой курчавой копной назад. И манера гово-рить тихо и убийственно - все падали от смеха. Эта-кий арабский принц переодетый. Но девчонка упорно его избегала. А потом стала откровенно унижать. Он ей в столовой место займет, а она - мимо. И садится чуть ли не у приятеля на коленях. Такие, как Лариче-ва, конечно, позволить себе подобное не могли, но та-кие ошеломительные красотки могли что угодно. Ну-рали - тому хоть вешайся. Он рубит дрова для котла - руку ранит. Перевязывать она должна, но она ноль внимания. Поварихи перевязывают, оставляют его на лавке очухаться. Она садится на лошадь и якобы ве-зет воду на поле, и больше не возвращается. Для всего потока - кино, а для Ларичевой пытка.
Ребят угнали в центральную усадьбу грузить кирпич. Нурали Латыпова с его забинтованной рукой оставили старшим на поле. Машин в тот день не было, все, что собирали, сыпали в гурты. Но после обеда ни с того ни с сего на краю поля заревели два военных КРАЗа, и увязающий в пахоте лейтенантик показал предписание. А что студентам предписание? Грузить-то некому. И Латыпов поставил девочек цепью, а сам полез в кузов. Первую машину загрузили нормально, а вот вторую пришлось сперва тарить в мешки. Лари-чева все время дрожала от мысли, что он дергает мешки раненой рукой. Она влезла тоже в кузов и ста-ла мешаться. Конечно, ее ласково послали оттуда... Лейтенантик тревожно поглядывал на часы, но потом
15
отправил в кузов водителя, а сам плюнул, снял шинель и стал подавать мешки.
Когда уехал второй КРАЗ, Латыпов еле стоял на ногах. Его мутило, а по зеленым от бледности скулам стекал пот. Повязка на руке была пропитана кровью и грязью. Он забыл дать команду всем, чтобы шли в корпус, просто пошел, не разбирая дороги, за ним ту-по потянулись отряды студентов. Ларичева держалась неподалеку. Вдруг она увидела, что эта красотка, черт ее побери, стоит перед Латыповым и своим платком вытирает его лицо. И что-то зло ему выговаривает своим крохотным, как вишня, ртом. Ларичева поняла, что пасти его больше не надо, он теперь не один. Она поодаль обошла их и увидела, что он плачет, Латыпов. Конечно, звали его не так, но для Ларичевой он остал-ся Латыпов на всю жизнь. Девчонка его ругает, а он и плачет, чурка проклятый. И сама заплакала. И опять поняла, что ничего не понимает. Ведь ей же очень бы-ло горько, что это не она. Но если бы она и попыта-лась, все равно бы радости никакой. Она должна уби-ваться от досады, но нет, она плакала от неведомой радости. Оттого, что чужая радость лучше своей. От-того, что красотка оказалась человеком, не гадиной, и оттого, что чем сильнее болела его раненая рука, тем больнее и слаще болело в груди глупой Ларичевой, для которой чужая боль никогда не была чужая. И личная жизнь у нее была поэтому чужая. Это был и поглоти-тель энергии, и ее источник.
История эта длилась не один год, и много там еще было вывертов судьбы. Но когда Ларичевой ста-новилось слишком погано, она пыталась представить себе, что чувствовал Латыпов, когда к нему подошла эта девчонка. Все-таки бывают в жизни моменты, ко-гда смех и слезы неразделимы. И тогда клокочет в груди и хочется записывать, записывать, чтоб плака-ли другие...
Однажды, пересказывая историю молодости в очередном поезде, Ларичева нечаянно встала на место
16
этой девчонки. Получилась причудливая вещь: жалкая Ларичева приблизилась к незабвенному, а тот с дев-чонкой катался на лыжах, выяснял отношения, падал в яму на крупного зверя, и вообще они бились друг о друга острыми углами и привязывались навеки, такие неразъемные и несовместимые одновременно... Мо-жет, они бы рассердились, узнав о том, как переврала историю Ларичева, о существовании которой они давно забыли. Но Ларичева ничего не могла с собой поделать. Она их любила и не хотела забывать. Она их оставила при себе и дальше так с ними и жила.
В колхозе на картошке Ларичева сильно про-студилась. Она простужалась постепенно и много-кратно, кашляла, пила ликер 'Лимонный' - больше в сельпо ничего не было, - а когда приехала в город, то дело было швах. В больнице ее лечили горячим хлори-стым кальцием внутривенно, это ужас. Еще не очу-хавшись от температуры, она слышала сквозь сон всякие женские истории, каких в больнице тьма. Речь шла о дивной женщине, которая из-за любви взвалила на себя чужих детей - после развода его дети остались с ней. Она была скромная врачиха, и от нее жизнь не требовала подвигов. И если бы она бросила все и убе-жала прочь, то ее бы никто не осудил. Но она сделала то, что было сверх ожиданий. И он вернулся! Если раньше она была женой, а та, молоденькая, любовни-цей, то теперь все стало наоборот. Та молоденькая стала женой, а она, разведенная женщина в возрасте, стала любовницей своего мужа. И еще неизвестно, кто выиграл. Сам-то он был роскошный. Ларичева тара-щилась на женщину с восхищением... Они говорили часами напролет, в том числе и ночью. Ларичевой даже показалось, что они похожи. И вот теперь, когда Ларичева стала старой и скучной вешалкой, она вспоминала все это так, как если бы это было с ней. Муж Ларичевой тоже был роскошный, и в его аске-тизм никто бы не поверил, во всяком случае, Лариче-ва не верила. И трагедий из этого не делала. Но как
17
бы держала в уме - да вот, есть такой дополнительный фактор, лишнее сопротивление. Ничего страшного. Даже интересно...
Горестные женские истории привлекали Лари-чеву тем, что в них было превышение над требовани-ем жизни. Нельзя, нельзя было выжать из них ничего сверх того, что уже выжато, но они вдруг нечаянно, чудом - выдавали немыслимое. Перекрывали норму доброты.
Подруга матери впереди имела карьеру. Она удачно кончила аспирантуру, и пока мать Ларичевой билась с детьми и хозяйством, та подруга сверкала, как бриллиант. И у нее были престижные поездки за границу, лучшие портнихи и вообще перспектива выйти за кого хочешь. Она могла бы идти на доктор-скую, если бы захотела. И был молодой человек ее же круга, молодой ученый, они встречались с третьего курса. Однажды подруга решила все-таки выяснить, долго протянется их роман или нет. Вместо внятного ответа он повел ее куда-то.
Шли больше часа, наконец, постучались в ка-кой-то подозрительный дом. Никто не ответил. Вошли! Там тоскливая бедность, пьяная молодая женщина. Поговорил с ней молодой человек, дал ей денег, а под-руга матери смотрела на ребенка. Она очень хотела ребенка, но это было такое чудище, не приведи Бог. Голова дыней, изо рта слюна - нехороший ребенок. В колготках у него лежал кирпич - чтоб от тяжести не сбегал с места. В тарелке котлетка с налипшими воло-сами, возле - стакан с пивом... Подруга тайком стала в тот дом ходить и все разузнала. Ее молодой человек - отец дебильного ребенка и платил бывшей милой деньги, откупиться хотел. Но та уже обессилела, запи-ла. При нормальном мальчике тот бы женился, а так все пошло прахом...
Мать рассказывала Ларичевой, потому что всю жизнь переписывалась с этой подругой, очень ее лю-била. Подруга ребенка усыновила. Мальчик совсем
18
оказался больной, пришлось с ним мыкаться по сана-ториям и лечебницам. Творческая работа полетела в тартарары, карьера тоже. Потом пришлось из города в деревню ехать по причине астмы у мальчика. Поду-мать только - красавица, умница, блестящая светская женщина - и пошла навоз вилами выгребать. Но на нее нашло какое-то помрачение добра! Это была кро-виночка того, обожаемого человека...
Мальчика она вырастила. Пусть и поздно, но он научился разговаривать как все люди, и класса с третьего пошел учиться в общую школу. После армии вернулся - совхоз помог им дом резной выстроить. Отношения с матерью остались самые нежные. И, в конце концов, она рассказала ему всю историю с са-мого начала - нашло какое-то помрачение правды... Только молодость прошла, ее не воротишь. Сиди в этом резном доме, сиди...
Ларичевой до слез хотелось, чтобы у той подру-ги началась другая жизнь и любовь. Но мать расска-зывала, что в письмах никаких намеков не было. И тогда Ларичева взяла и эту личную жизнь создала... Выловила где-то в поезде или больнице. Пусть подруга сторожит сельскую церковь и туда приезжает не-удавшийся художник, чтобы набраться здоровья и природы, он оказался никому не нужен и совсем не ожидал на задворках жизни обнаружить такое сокро-вище...
Ларичева рассказывала все эти истории разным людям, и ее всегда поражало, что люди волнуются на одних и тех же моментах... Ради этих моментов и ста-ла записывать.
В незапамятные времена муж Ларичевой при-нес домой списанную из конторы печатную машинку. Это стоило ему полжизни. Потому что Ларичева с упорством маньяка стала колотить по клавишам, про-водя так часы и дни. В такие моменты ее трудно было отвлечь на видики или на внезапную рюмочку. И да-же выпив рюмочку-другую, Ларичева начинала рас-
19
суждать о том, что может чувствовать чужой пьяный человек, да еще умирающий.
- Ты представляешь, - с жаром объясняла она, - парочка пошла разводиться. Ну, нервничали. Но от-туда вышли мирно - никаких скандалов. Пошли про-щаться. Попили коньяку, поели жареного мяса, потом - что греха таить - может, и 'того' - в последний раз. Так вот, он заснул, а она встала и ушла. И вены ему вскрыла. Чтобы он больше ни с кем и никогда. Пред-ставляешь?
Интеллигентный муж Ларичевой морщился, он не любил уголовщины.
─ Кто тебе рассказал такую чушь?
─ Этот порезанный и рассказал! - радостно кри-чала Ларичева.
─ Ну и что ж ты его не расспросила, что он там чувствовал?
─ Он не помнит...
─ А вены помнит. А может, он напрасно на бед-ную женщину сворачивает? Сам и порезался с конья-ка?
─ Да? - Ларичева открывала рот и забывала за-крыть. - Это мысль...
Но муж считал эти беседы глубоким маразмом. Он поскорее уходил с кухни, обязательно проверял, спят ли дети, ложился в кресло и включал видик. И крутил эротику, тонкую, сияющую, легкую. Герои шу-тили и баловались в постели, веселые, свободные су-щества. Они не нуждались в разговорах, слова были лишними, они понимали друг друга без слов. Близкий человек улыбался и заманивал Ларичеву на диван. И та, уже стоя на четвереньках, бормотала: 'Да что та-кое? Опять рассказ не дописала...'.
Ларичева казалась с виду сухой теткой, но пе-ред своим любимым человеком она превращалась в кисель. Она впадала в забытье, легко зажигалась и в бессознательном состоянии была жадной и даже ци-ничной. Она с ним была другой! А потом наступал
20
день, сутулил плечи и покрывал ее жестким панцирем стыда. И она опять становилась обычной, усталой и равнодушной. А Ларичев был небрежен, никогда не ухаживал, не дарил цветов, так что казалось - квиты эти люди, квиты.
Но иной раз она проявляла отвратительное уп-рямство и даже простая просьба насчет оторванной пуговицы приводила к истерике. В таких случаях лучше было не усугублять. В конце концов, и пугови-цы, и не стиранное белье можно переждать, как сти-хийное бедствие. Лишь бы съедобное что-то в сково-родке было, все остальное терпеть можно.
После рождения дочки печатная машинка вре-менно переехала под стол и покрылась пылью: надо было гулять по шесть часов в сутки, бороться с рахи-том. Но рахит все равно зафиксировали. А Ларичев, морщась от пулеметных очередей железного механиз-ма, решил притащить домой подержанный компью-тер. Показал, как включать, выключать. Первое время Ларичева, конечно, мешала ему работать, то и дело звонила, птицей кричала, что текст полностью про-пал... Ларичева писала быстро, споро, много, но, рас-печатав листы, забывала все это сохранить. Или со-храняла куда зря, не глядя. Очнувшись, она заливалась слезами и набивала снова только что рас-печатанный текст. Тогда муж посоветовал ей не вы-ключать машину и добавил программу 'Unerase', что-бы тексты восстанавливать. Его уже достало искать куски рассказов по всем ячейкам, используя ключе-вые слова. Тем более что Ларичева тогда еще и не зна-ла, что такое ключевые слова. Бестолковщина.
Но как только текст был восстановлен - просы-пался сын. Ларичева совала сына в коляску, а коляску на улицу под окно. И победное шествие в литературу продолжалось!
'И зачем я только ее надоумил?' - снова и снова удивлялся близкий человек.
21
Ларичев, собственно, ничего особого от жизни не ждал. И литературы никакой не признавал. Просто решил пристроить к делу эмоциональную жену, чтобы слишком-то уж много не гуляла. Чтобы было вечером за рюмочкой о чем поговорить. Но на такой эффект он никак не рассчитывал! Сумрачно-зеленый взор Ла-ричевой, направленный в стенку или на монитор, был напрочь отсутствующим. Иногда по утрам она забы-вала надеть цивильную одежду и болталась по квар-тире с голой грудью в халате нараспашку. В доме ста-ли шастать подозрительные, плохо одетые люди, которые вели длинные разговоры в прихожей напро-тив туалета, поэтому в туалет было решительно не по-пасть. К телефону теперь часто звали Ларичеву, и го-лоса были подчас нетрезвые. Вот вам общество - поэты, литераторы! Ну, все равно уж надо было когда-то заводить семью. Девушек вокруг было множество - все такие сияющие, чувственные - но Ларичева, не-смотря на неумение краситься, все же была чем-то лучше их. Она была простодушная до не могу. С ней можно было посмеяться и поспать.
22
Ларичева в отчете и макияже
Полночи Ларичева просидела у компьютера, по-том как бы со стороны до нее дошло, что она засыпает и стукается о клавиатуру головой. Да, спать было твердо. А только разоспалась - вставать. Глядь - там несколько страниц одни и те же буквы - ббббббююююююю...эээээююю... Полный бред.
И так-то после бессонной ночи бодрости нет, да еще психическая атака детей. Дочка не пошла в шко-лу: там громко и жарко, все кричат, дерутся...
─ Лучше я дома посижу и задачки порешаю, - изрекла дочь.
─ А если не сможешь?
─ Тогда тебе на работу позвоню.
Ларичева бегала с колготками и майками в ру-ках, возмущалась. Это все братья Цаплины с толку сбивают. Они ценят людей по подаркам, не позвали дочь в гости по бедности, а потом, когда вырастут и обнаружат, какое чудо эта Ларичева-дочь - все, будет поздно. Она пыталась уговорить дочку, что со школой тоже лучше не усугублять, но все было зря.
─ У меня оценки выставлены, сама сказала. - Дочка Ларичевой пожала плечами и уткнулась в учеб-ник. - Значит, я себе каникулы объявляю.
После объявления каникул Ларичева взяла рез-кий старт и устремилась в новый садик для сыночка. А он давился шоколадкой 'Марс' и никак не мог ура-зуметь, зачем ему новый садик. И как это можно ста-рый садик закрыть, ведь там Раисовна, Итальевна, детки. Пока пальто снимали, шорты надевали - все было ничего. Как карту отдавали - тоже ничего. А как пришла последняя минута, как повела воспитатель за ручку, так и страшно стало. 'Иди, иди, котик. - Сама иди, мачеха лиха!'
И пошла далече 'мачеха лиха', глотая слезы. Ей надо еще было в химчистку и в овощной. До работы добралась, когда уж вовсе сил не было. Под светлые своды статотдела вошла гора, увешанная фрикадель-
23
ками в томате, горошком мозговых сортов и несдан-ными в ремонт сапогами. Надо было еще буженины, хотя бы фарша. Но деньги испарились. Их надо было искать...
А Ларичева-мужа такие грубые вопросы не ин-тересовали. Он не смирялся перед постулатом 'бытие определяет сознание'. Он дал себе установку - найти такую работу, чтоб найти в ней себя, и, кажется, на-шел. И ушел туда с головой... Соответственно - пропа-дал допоздна и часто уезжал в командировки. Только деньги как результат полезной деятельности в семье не появлялись. Сначала попался коварный поставщик компьютерной техники, потом сжал клещи учреди-тель. На фирму нападали, увозили, опечатывали. Слу-чалось среди ночи срываться - спасать принтеры и процессоры. Это было святое. Правда, там были со-ратники по борьбе, в том числе и соратница - намного моложе и хрупче Ларичевой. Но Ларичева не воспри-нимала соратницу приземленно. Она знала - работа это святое.
С робкой надеждой всматривалась Ларичева в красные окошки 'Искры'. И чем дольше она всматри-валась, тем сильней унывала. Сколько ни суммируй эту ахинею по строчкам и по столбикам - все равно она не сойдется, а выйдут новые суммы. Стопка про-стыней и пустографок, которые должны 'сойтись на угол'. Вот то, к чему всю жизнь шла Поспелова. То, к чему должна стремиться Ларичева... Чтобы сходилось. А потом это свяжут и сожгут в котельной по истече-нии срока хранения. В чем же смысл? Забугина ска-зала бы, что смысл в получении заработка, но Лариче-ву такая версия не устраивала. Ей хотелось потратить жизнь так, чтобы после нельзя было ничего сжигать. Чтобы след был немеркнущий... Коллеги, что харак-терно, работали как автоматы. Наманикюренные пальчики экономисток механически перебегали по клавиатурам, как будто отдельно от тела. Они соот-ветствовали, а Ларичева нет. Голова работала с нату-
24
гой, как перегретая 'Искра'. Сын в новом садике. Плачет, наверно. Дочь не в школе. Что она есть будет? Дома только гречневая каша, а вот осталось ли моло-ко? Муж опять в командировке. Денег, естественно, нет. Да, надо занять денег. Где? Может, в АСУПе? За-бугина всегда занимает в АСУПе и заодно общается с интересными людьми.
Только она это подумала, как в статотдел вошел Губернаторов, сам начальник АСУПа. А ходил он все-гда медленно и гордо, костюм носил дорогой, в елочку, башмаки 'саламандра' в тон брюкам и темные италь-янские очки с зеркальными стеклами. Очки были ча-стью лица и придавали ему гордое и завершенное вы-ражение. Несмотря на твердые квадраты скул и острые пики бровей, без этой детали лицо его казалось бы беспомощным: глаза светло-коричневого, почти желтого оттенка, выдавали его мечтательность и, главное, молодость. А в очках он был, как в крепости.
Губернаторов тихо и учтиво поздоровался - со всеми, персонально за руку - с начальником данного статотдела, а потом отдельно - с Забугиной. Последнее 'здравствуй' означало длительный и подробный про-цесс целования руки. Начинался он от мизинца, по-том каждый пальчик отдельно, потом дальше до ло-котка, потом вверх по плечу, едва заметная пауза в районе индийского агата, украшавшего безукориз-ненные ключицы Забугиной, а заканчивался где-то за ушком. Ну, что тут поделаешь? Ларичева, забывшись, смотрела туда, куда смотреть было неприлично, но ничего, ничего не могла с собой поделать.
Ларичева, у вас в каком состоянии месячная свод-ка? - осведомился Нездешний, начальник статотде-ла, прямой шеф Ларичевой. Он всегда осведомлялся только после того, как срок подачи был нарушен.
─ Филиалы не дали, - грустно сказала Ларичева, - но я потрясу.
25
─ Вы построже. И закажите на два телефона, на мой и на свой. Форсируйте вопрос, уж будьте так лю-безны...
─ Буду, - убито прошептала Ларичева. - Сейчас.
Она хотела бы стать меньше, мечтала бы ужать-ся раз в сто и влезть в эту 'Искру', спрятаться в ней. Они были одинаковы, две облупленные подружки без следа минимального ухода. Брызнувшее в окно солнце подчеркнуло это. Молчаливый шеф Ларичевой все это ясно видел и поэтому вышел, давая Ларичевой опом-ниться от замечания. Ему было жалко Ларичеву, но что поделать.
─ Ваш шеф недолюбливает меня, - сказал Губер-наторов. - Его не устраивает форма моих приветст-вий...
─ Он этого не показывает, - заметила Забугина, - и поэтому не падает в наших глазах. Потому что он выше этого... А мы в его - да. Мне ведь тоже попадет сегодня за отчет.
─ Не прибедняйся, - мрачно отозвалась Лариче-ва, держа телефонную трубу возле уха и колотя по клавишам, - когда это тебе от него попадало? Ты веч-но на особом положении.
─ Послушайте, любезные дамы, а почему ваша бедняжка Ларичева должна выбивать из филиалов то, что они сами должны давать?
─ Да потому что их нет, данных этих. Вот они и врут, а мы проверить не можем. Противно. - Брови Ларичевой застыли горестной крышей.
─ Представь, она написала в главк, чтобы отме-нили отчет, раз он провоцирует обман. Мы веками от-правляли этот отчет, не задумываясь, а наша мышка - раз, и возмутилась. И начальству письмо пришло, ти-па, что за безобразие...
─ Ларичеву пора переводить на повышение, - сказал Губернаторов. - Мыслит верно, неверно рас-пределяет силы.
26
─ В это время с другого конца отдела передали сводку пятого филиала. На один телефон заказывать меньше...
─ Ура, бабы! - крикнула Ларичева. - Это клево. Спасибо.
─ Губернаторов с Забугиной переглянулись.
─ Не хотелось бы никого обижать, но слово 'бабы' зачеркивает слово 'спасибо'. Что может сильно испор-тить карьеру, - заметил, крутя портсигар, Губернато-ров.
─ Это портит и карьеру, и оклад. - Забугина ско-сила свои озорные блудливые глазки. - Какой у нас нынче повод для встречи, ты не забыл?
─ Я никогда ничего не забываю, - кивнул Губер-наторов и ушел во внутренний карман фешенебельно-го пиджака.
─ Просила для себя, но уступаю подруге.
─ Подобные речи обидны. - Он подал две радуж-ные ассигнации на две стороны.
─ Спрячу за корсаж! - замечтала Забугина. - Там и встретимся.
─ Ларичева вдруг заплакала. Она не поняла, воз-вышало это ее или унижало. Чтобы жизнь твоя зави-села от чужого кармана? Эх...
─ В чем дело, этого недостаточно?
─ Достаточно пока. Это она от счастья. Где пла-ток? Сейчас приведем себя в порядок и пойдем обе-дать.
─ Я не пойду, - тускло уронила Ларичева.
─ А что, много работы? Будешь звякать по фи-лиалам?
─ Да, буду звякать.
─ Как ты мне надоела. Так рассуждают только зануды. Дай-ка сюда лицо... Так... сначала миндаль-ное молочко и пудра. Потом височки - сиренево-розовые. Вот тебе помада такая же. Тени тоже сире-невые, но потемней... Не моргай, тушь смажешь... Го-тово.
27
─ А как же простыни?
─ Сверни в трубочку, возьми с собой, расстелем на стол. А скажи-ка нам, Губернаторов, какова теперь Ларичева с макияжем?
─ Да у меня глаза маленькие, рот большой. Это никаким макияжем не скроешь, - хрипло и не к месту сказала Ларичева.
─ Интуиция подсказывает мне, - запел арию Гу-бернаторов, - что мадам Забугина права насчет теней и остального. И серые глаза при такой смуглой коже редкость. А рот хоть и великоват, но все ж имеет не-ожиданный и чувственный рисунок. В итоге макияж лишь подчеркивает ваши богатые природные данные.
И поцеловал Ларичевой - а не Забугиной! - ру-ку. Ларичева была готова упасть на пол. Экономистки статотдела зорко следили за мизансценой, не преры-вая щелканья по клавиатурам. Ларичева чуть не поте-ряла сознание, но ей не позволили, увели, придержи-вая за локотки с обеих сторон.
Они пошли под светлые своды административ-ной столовой, где на подвеске работал большой теле-визор, где в ароматном пару плавали яркие подноси-ки, и вообще была праздничная атмосфера. После обеда с салатиками из крабов и миндальными кекса-ми дамы пошли к Губернаторову в АСУП. Там Губер-наторов отдал кому-то ларичевские простыни и сел повествовать:
─ Интересно, почему ваш шеф не переведет все ваши мелочные отчеты на автоматику? Или это хлеб у кого-то отнимает? Малопонятно. И что общего у за-конченного технаря с вашими простынями? Ничего. Было дело, сделала наша бухгалтерия в его филиале ревизию. Он приехал отчитываться к управляющему и нате - очаровал. Бывает, конечно. Но как бы за этим не последовала смена политики. Ваш шеф, доро-гие дамы, состоял еще в команде Батогова, которую разогнали. Но теперь могут согнать, как я понимаю. А вот и наши бедные сводки по филиалам.
28
Тут к Губернаторову подошел мальчик и поло-жил проверенные ларичевские простыни.
─ Ошибки красным. Пропущенные филиалы приплюсуете и можно рапортовать.
─ Спасибо, спасибо, - улыбаясь и маясь, бормо-тала Ларичева.
─ А теперь милые дамы покинут меня, ибо меня зовут неотложные дела! - Губернаторов обнял, прилас-кал мимолетно и выпроводил.
─ Некоторое время подруги шли молча. Психика слабая, трудно переносить хорошее.
─ Таких любовников должны иметь все порядоч-ные женщины, - вздохнула, наконец, Забугина.
─ Поздравляю, - зло буркнула Ларичева, - ты од-на из них.
─ Ой, брось. Все лишь политес. Видимость, зна-чит. Но и без этой малости трудно обойтись. Как во-обще работать, если нет на месте Губернаторова?
─ А скажи... Зачем ты меня при нем красить ста-ла? Стыдно же это.
─ Ты не понимаешь? - Забугина даже руками всплеснула. - Я дала ему понять, что ты женщина.
─ А сам бы он не понял?
─ Как же он поймет, если ты сама еще не пони-маешь? Сначала тебя надо раскачать... Скажи, вот когда я косметичку достала и начала тут возиться во-круг... Ты что-нибудь чувствовала? Он смотрел на те-бя неотрывно. На них иногда - это - действует.
─ Да ну еще! Я такая позорная. Хотя он даже ру-ку поцеловал...
─ Вот видишь!
─ Но мужчина должен первый...
─ Да ничего он не должен, пойми! Он тоже со слабостями и хочет, чтоб ему потакали. - Забугина выгнула шейку и засверкала глазами.
─ И не обязательно это Губернаторов, хоть кто. Шеф у тебя сводки проверяет - ты не горбаться за три километра, подойди, обдай волной запахов. А ты син-
29
тетику носишь, какая уж тут волна. Прятаться надо скорей. На каблуки надо влезть. Что у тебя на ногах! Тапки. Жуть конопатая.
─ Да вот, после родов никак не привыкну.
─ Когда эти роды были! Давно и неправда. А ты все ходишь в клетчатом платье, обсыпанном перхо-тью. Стыдись. Вон в АСУПе продают костюм трико-тажный с бархатной аппликацией. Купи.
─ Небось, дорого.
─ Ну и что? Тебе же много лет! Ты режешь глаз в такой дешевой одежде. Пора переходить на другой вид оболочки - классик, натюрель.
─ Это чего?
─ Это, видишь ли, неброские дорогие вещи и спокойные, натуральные цвета... Ну... У тебя есть до-ма что-нибудь настоящее, неподдельное?
─Ларичева мучительно наморщила лоб.
─ Настоящее - это значит природное. Ну, значит, это дети.
─ Так-так. И ты можешь их себе на шею пове-сить вместо бус? - Забугина расхохоталась. - Тяжелый случай.
─ А, так надо бусы? Сейчас, сейчас... Ларичев дарил мне янтарные бусы на годовщину свадьбы. Где же я их последний раз видела? Кажется, на дочкиной кукле...
─ Отлично! А шапку из белой нутрии - в углу у хомяка, так? Все, с меня хватит. Мне очень тяжело проводить среди тебя культурную революцию. Я на-чинаю устанавливать диктатуру. Первое - звоню в АСУП. Второе - приношу ланком, тонак и все такое. И последнее - сажусь за отчет.
И села Забугина за отчет, и была в своей реши-мости хороша... Правда, она всегда невыносимо долго собиралась, но когда уж момент наставал, это видели все-все.
30
Скромное обаяние Забугиной
Когда документ можно было сделать без напря-жения, Забугина к нему не притрагивалась. А когда сроки срывались, она начинала развивать бурную деятельность. Поэтому за время отчетов порядком на-мелькивала у начальства в глазах своим боевым и озабоченным видом.
Экономистки статотдела считали Забугину хит-рой пройдохой, мол, любого потопит, чтобы выкру-титься самой. Но самих случаев потопления никто конкретно не помнил. Просто завидно было, что она из стрессов выбиралась без воплей. Вокруг нее вра-щались по орбите интересные личности - среди них, например, главный администратор театра, большой спец по холодильному оборудованию, молодой теле-журналист, актер из столицы, фермер из глубинки, пресс-атташе стадиона, юрист большого автоцентра, фотохудожник - все они через полчаса знакомства целовали, намекали и проявляли в той или иной сте-пени спонсорские замашки. Как она умудрялась иметь нескольких любовников сразу, никто понять не мог, хотя все шашни начинались буквально на виду. Как смотрел на это муж - тоже загадка. А сами лю-бовники между собой не сталкивались. Мало того, они курили вместе в районе статотдела и постепенно об-разовывали нечто вроде дружеского кружка. Достава-ли друг другу запчасти для личных машин, обменива-лись коммерческими связями...
Изредка Забугина приходила к Ларичевой до-мой не со своим мужем, а с директором турфирмы или знаменитым театральным деятелем, и Ларичева, несмотря на сильную занятость, буйно радовалась.