Щекина Галина : другие произведения.

Подруга Короля

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

    Галина Щекина 

ПОДРУГА КОРОЛЯ  (заголовок книги)
 

   КРАСНАЯ ПАНАМА
   Пока все спали, пришел огромный Гулливер, хрустел кустами сирени за домом. Потом неизвестно как вошел, развалил, наверно, всю веранду. Башмак, огромный, иностранный и с пряжками, был виден из-под портьеры. Он заслонял свет, который попадал в комнатку из прихожей. "Как хорошо, что Гулливер. Он добрый, хороший. Расскажет мне, как там все было в Лилипутии. Мы отдадим ему все сладкие тыквы с огорода. Они долежали до весны. Интересно, он ест тыкву?" Бася любила тыкву, запеченную с сахаром в духовке. Во сне у Гулливера было знакомое лицо и широкие брови. Он брал Басю на ручки и переносил на ладони, как Синбад-мореход свою невесту. Ей было весело и жутко плыть на гулливеровой руке...
   Сладкий сон не отпускал Басю. Она вышла в прихожую, щурясь от плескавшего из окон солнышка. Она смотрела на потолок - там не было никакой дыры. Веранда? На веранде тоже ничего не было сломано. Удивительно. Она же видела башмак!
   В прихожей стояли два чемодана. На кухне что-то громко зашипело: "Пш! Ш-рр!"
   - Ма?
   Мама жарила блины. Черное штапельное платье ягодками трепетало от ветра.
   - Умывайся, блинок съешь.
   - А где же Гулливер?
   - В Англии.
   - А он ест тыкву?
   - Он все ест. Вечером почитаем про Гулливера.
   - Но я видела, как он стоял... Тут, в прихожей стоял.
   - Тебе приснилось. - И подмигнула.
   Ма была добрая сегодня. Потому что папа приехал, он ездил в далекую страну, где есть золотые пески. Ох, и красиво там, наверно.
   Бася не поверила насчет Гулливера, но поела блинков, и, не вытерев со щек сметану, пошла в спальню. Там спал папа, он устало похрапывал. Широкие брови шевелились как гусеницы. Это было что-то. Папа никогда не спал днем. Он уходил на завод, когда Бася еще спала. Ма приоткрыла окно для воздуха, туда залетела бабочка-капустница и села на подушку. А потом на пакет у окна. А-ах! На нем был нарисован башмак Гулливера! Ма взяла его, и они пошли в прихожку мерять обновки. Мама фартуком вытерла дочкину щечку. Платье оказалось велико. Юбка начиналась высоко и кончалась ниже колен, а сама была в мелкую складочку. Бася стала еще меньше, еще смешней.
   - Плиссе, - сказала ма, - покружись.
   Бася, покружилась, и подол вздулся как веер! Большой круглый воротник тоже был в такую складочку, но главное, дали панаму. И какую! Атласную. Красную! Спереди большие поля, а сзади их нет! И резинка под подбородок, а на ней еще бабочка такая бархатная.
   - Ма, да ведь это красная шапочка.
   - Правда... И ходи теперь в садик так.
   - Я лучше погулять!
   - Иди, только недолго, сегодня гости придут, будешь мне помогать накрывать! 
   Бася побежала что есть духу, сама не зная куда. За калиткой в лохматой траве засветилось желтенькое, яркое. Что же это такое, вчера не было! Откуда такая яичница? Это одуванчики расцвели, какие крупные. Нарвала целую охапку, пусть ма покажет, как венок сплести!
   В любимой роще щелкали скворцы, летали на велосипедах мальчишки с Садовой. А вон Зубавленко, за ним бегает вся школа. И даже мамина любимая ученица, отличница Майка. Вон и она, тоже на велосипеде за ним гоняет, как пацан. И никто, никто не видит, что у Баси такое чудо на голове! Красная шапочка! А может, она теперь невидимая стала? Какой-то жучок с размаху ударился ей в лоб да застрял в волосах. Бася помотала головой, сорвала шапочку, полохматила волосы. Жук не улетал. Бася остановилась, чтобы достать жука, положила одуванчики на землю, положила шапочку на ветку, а ветер сорвал ее, да и понес, понес по кустам! Пришлось бежать следом.
   На полянке шапочка взлетела и нырнула за обрыв. Добегалась со своим жуком.
   Перед Басей была большая яма, из которой раньше набирали песок. Потом песок стали набирать в овраге, а в яму нападал мусор и всякие железяки. На дне стояла черная лужа и на крапиве покачивалась красная шапочка. Ничего себе!
   Может, потихоньку слезть с обрыва? Но слезать в таком месте было страшно. Она хотела, только камни сильно стали обваливаться, земля посыпалась. Если только обойти всю рощу и через рельсы, через станцию - так это далеко. Тем временем шапочка улетит или ее украдут. Бася села на корточки и стала смотреть вниз. Красная панамка шевелилась и не взлетала, там внизу был затишок. Она издалека была как огонек, или как цветочек аленький. Ей папочка привез цветочек аленький, а она его погубила. "Не губи меня, девица, не губи меня, красная... Полюби меня в виде зверя невиданного..." Да, "Аленький цветочек" это сказка, но люди там настоящие, даже это невидимое чужовище...Он вот тоже думал, что Настенька к нему в утешение пояилась, а она - бах, и не вернулась!
  
   Ну почему как что хорошее, так сразу и улетает? Надо позвать кого-нибудь. Но кого? Майку или бандита Зубавленко? Но Зубавленко не пойдет выручать Басю. Когда играли в пряталки, Антошка взял Басю с собой и она, желая выручить Антошку, который вадил, да не мог никого найти, оказалась рядом с Зубавленко в лопухах, да и бросила ему камень в спину. Чтобы тот крикнул и вскочил. А чтобы Антошка его застукалил. И да, она кинула камень, Зубавленко завыл, Антошка его застукалил. Только Басю никто не хвалил, наоборот, ее домой погнали, да так еще орали все.
   Не пойдет Зубавленко доставать панаму. Был бы Гулливер, так он бы тут мигом...
   Бася устала страдать. Сколько она так сидела, неизвестно. Солнце уже сильно припекало, за железной дорогой перестал гудеть кран, наверно, уже обед и мама ее ищет. Ну, хоть бы случилось чудо какое! Так нет его, хоть убейся. "Чудо, где ты. Прилетай, а то умру, такая я плохая. Вот не буду больше камни в хулигана Зубавленко кидать, только чудочко, миленькое, случись!" - плакала Бася. Надеяться больше было не на что.
   - Басена, ты? Ты чего тут в кустах сидишь? По делу?
   Бася вскочила, даже слов не поняла никаких. Это дядя Петя Лесницын, у которого много детей. Страшный дядя Петя с торчащими из штанов бутылками. Вечно в робе, в краске, побелке какой-то. И лысый еще. У них в поселке он один лысый.
   Бася задрожала и молча показала на красную шапочку в яме.
   И дядька Лесницын тут же положил бутылки и полез в яму. Он и так уже качался, а тут вообще свалился и врезался в какие-то банки. Ой, как страшно, страшно смотреть, как он встает, снова падает на крутом склоне, хватается руками на кусты крапивы, ругается матом... Она зажмурилась, ну просто не могла смотреть, как ей было жалко его. И зачем она только об жука ударилась, и зачем пошла гулять, и зачем вообще такая погода хорошая - был бы дождь, так не пошла бы никуда! 
   Но тут большая тень заслонила солнце и упала как туча на лужок и на яму... Сильно затрещали кусты, будто по ним проехала машина камаз. Бася через щелки ладоней, которыми она закрыла личико, увидела руку в старинном рукаве. Эта рука была как парадный обеденный стол. Рука потянулась в яму... Достала девочкину красную панамку, положила на куст рядом.
   Бася застыла.
   Она не сомневалась, что это рука Гулливера. Только у него был такой серый камзол со шнурами и такие отвороты рукавов с золотой вышивкой...
   И тут девочка плавно взлетела вверх, как это было один раз на колесе обозрения. Ветер затрепал на ней платьице и непослушные черные волосы. Но ей не было страшно, наоборот, она могла увидеть всю рощу, реку за нею, станцию вдали, и повернув голову - весь поселок с крышами и трубами завода. И она держалась за вышитый золотом край рукава, и смотрела на мир свысока. Вот это чуда так чудо. Выходит, самое простое чудо - это все то же самое. Только когда ты взлетаешь...
   Но что это? Она глаза открыла, даже не все глаза, только один глаз. И увидела, что страшный дядька Лесницын, весь в земле и глине, уже сидит рядом и бутылку открывает. И на руки дует, обстрекался весь крапивой! А перед ней лежит ее дорогая красная панамка. И она схватила ее и закричала "Ура! Чудо, чудо какое! Чудо - мое - случилось!" И страшный дядька отпивал из бутылки и смеялся с нею.
   - Спа... Спасибо хоть скажи, дурочка!
   - И спасибо тоже! И чуду спасибо!
   - Да где ж он, чуда твой?
   Но Басе некогда былорассказывать дядьке про Гулливера - каково ему было попасть к лилипутам, потом к великанам. Она была для Гулливера лилипуткой, и прекрасно. Иначе ее никто бы н смог выручить. Дядьк в се еще что-то говорил, говорил, но она уже летела домой через рощу и думала: "А я ведь не знаю, плохой он или хороший! Честное слово, не знаю!" 
  
    ОТ  ГРУШИ ДО ОКЕАНА 
         Бубенцовы опять переехали! Сначала они жили на хуторе недалеко от МТС, и папа с мамой работали там, потом отец стал работать директором завода и они оказались в райцентре, сначала на сушке, потом в центре, а еще был район стройки, куда Бася потом пошла в музыкальную школу.
         Их  первая квартирка - "Остров сокровищ" - была в бывшей казарме. Крыльцо смотрело через железный забор на проезжую дорогу, которая была выше метра на два. И вот начинал таять снег. Вся вода и грязь с дороги текла к ним во двор. От крыльца до калитки лежали плоты, они бывало качались - попробуй проехать на них до забора! Ну, или доплыть. Но "Островом сокровищ" дворик назвали не поэтому, а потому что народ в бывшей казарме был очень добрый. Если Бася приходила домой и дверь была на замке, она могла пойти в любую квартирку казармы - к деду Генахе, к тете Зине, к Болдыревым, Мякининым или Попковым. Летом этот двор на перекрестке больших дорог превращался в лес. Там в самую жару была тень и прохлада. Басе насыпали за смородиной кучу песка, и она там жила. Из зарослей моркови и свеклы выходили кошки на нее посмотреть. Они нюхали песчаную кашу в ее формочках и усмехались. Один раз даже чужой гусь вышел - здоровенный, медленный, с красным клювом. Но Бася не испугалась и его. Она ведь знала, что он из сказки. Ничего не сделает.
         И вот щитовой домик на Садовой. Родители разбирали узлы и коробки. Бася с братом Антошей пошли глянуть, что там вокруг. И вокруг, как положено, был забор из высокого серого штакетника. Сарайки были с одной стороны, с двух других соседские дома, вот с четвертой стороны росло ого-го какое дерево. Громадина. Весь дом в два этажа, дереву по пояс. Они так и замерли.
         - Ого-го! - сказал Антоша. - Вроде прежние хозяева тут что-то забыли?
         - Оно не влезло в машину, это что-то, - задумчиво сказала Бася. - У нас вот тоже много чего не влезло.
         - Да уж. Такой машины-то и не бывает. Хотя бывают прицепы! Откуда здесь такое? И что на нем растет, какие турнепсы?
         - А что такое турнепсы?
         - Откуда я знаю! 
         Дети побродили под крышей дерева-дома. Бродить было трудно, потому что ноги вязли в рыхлой земле. Прежние хозяева видимо впопыхах копали свою картошку, кругом валялась ботва.
         Хлоп! Что-то стукнуло Басю по голове.
         - А! - пискнула Бася. - Ктой-то? Антош! Мне попало!
         Что такое?
         Антоша поднял с земли крутобокую зеленую грушу.
         - Это что, турнепс?
         - Чудачка. Это груша. Тяжеленная! А глянь, их тут сколько!
         Они с радостью набили карманы, притащили в дом.
         - Мам, глянь что! Мы во дворе насобирали! Под деревом! Это хорошие груши? Ты ведь биолог!
         Мать  глянула, ушла. Потом глянула еще, ушла. Потом подошла и стала рыться.
         - Мама, чего?
         - Степа! - позвала мать. - У меня глаза на лоб лезут. Здесь плоды с разных деревьев, а они их под деревом взяли во дворе.
         - Ну и что? - отозвался отец, колотя в углу молотком.
         - Как что? Это же значит, на одном дереве несколько сортов! А дерево старое! И что это значит? Кто-то лет полста назад занимался тут селекцией! Ты понимаешь? Мы же с тобой грамотные, в СХИ учились!
         Отец  пришел и глянул, потом взял наугад, вымыл под краном и всем дал по штуке.
         - У меня зеленая, - сказал Антоша - вообще зеленая, без никаких точек и пятнышек. Но такая сочная, что я... короче... захлебнулся.
         - У меня желтенькая, а бочок розовый. Мяаагкая. Спелая, видно.
         - У меня просто желтая, с острым концом, - сказал папа. - Бубенцова Раиса, к доске.
         - Ой, подождите! - Мама наморщила лоб. - Сейчас, сейчас... мы это на четвертом курсе сдавали, я уже не помню... У Антоши, может, Бере Аптекарская, они зеленые. У папы... наверно, сорт Аббат, это иноземка. Или Бере Босс. А у Баси... Дуля, может быть? Вот и у меня примерно такая же...
         - Почему это у всех такие важные, а у меня дуля? - обиделась Бася.
         И сложила из пальцев, как умела, и всем показала.
         Все засмеялись.
         - Да я не обманываю! Сорт такой есть - Дуля новгородская, сорт народной селекции. Кстати! Этот сорт долгожитель. Восемьдесят и более лет. Степа, что скажешь?
         - Ну, я не агроном, а механик. Мое дело было за тракторами смотреть, а не за грушами.
         Но  мне наш водитель Иван Андрев рассказал, что здесь был когда-то знаменитый сад графа Орлова. Имение было, а вокруг имения сады...
         - Степа, сами по себе три сорта на одном дереве не вырастут, тут труд вложен!
         - Да уж. Наверно и питомники были не хуже мичуринских... А наша груша - это остатки роскоши от того сада...
         - Степа, я сварю! - загорелась мать. - Варенье сварю царское.
         - Неет. Царское это из крыжовника с вишневым листом! Тут ты меня, деревенского, не проведешь!
         - Да ну тебя! 
         С того дня у Баси появилась привычка ходить к груше не просто так, а  с ней как бы дружить. Она рассматривала ее более внимательно, приставляя к ней ящик, заглядывала в дупло. Могучее грушевое дерево имело два больших ствола, от которых шли крупные узловатые ветки, а между ними оказалось огромное дупло. А там развороченное гнездо какой-то птицы. Она это гнездо маме показала. И после осмотра мама сказала, что придется это дупло совсем заделать, потому что середина выгнила, дерево упасть может.
         - Давай-ка, Бася, полечим ее старую, а то еще свалится нам на голову! - озабоченно сказала мать. - Да жучков погоняем, меньше гнилья будет. Я раствор намешаю, а ты зачерпывай и мне ведерком подавай. Бася, вся раздувшись от важности, зачерпывала ведерком раствор.
         - Подожди минутку, прочищу дупло... Какое большое! Там, наверно, мог спрятаться человек. Вот так. Подавай, я буду стенки обрабатывать.
         В самом деле, дуло оказалось большое  и на него пошла бы бочка раствора. Но мать для начала только обработала дупло внутри.
         - Ну, теперь постоит грушевая бабушка!
         Бася  гуляла под грушей, собирая разноцветные плоды. Ей особенно нравились желтенькие "дули". Но и зеленые "берешки" тоже. А вот нежные "аббатки" разбивались и темнели, их Антоша срывал руками.
         Бася  гуляла под грушей и от этого видела сны. Как богатела и строилась раньше графская усадьба. Как недалеко слышалось хриплое ржание коней, там были конюшни с орловскими рысаками. От барского дома лучами шли дорожки в парк, а сад был ниже почти у реки, вот так, как у них во дворе. Басю несли ноги по этим нарядным дорожкам и потом обратно наверх, где была большая белая терраса. И там девочка с косой в сарафане разбила блюдо, просыпала ягоды на скатерть. На нее закричали, она бежать. Кусты мелькали перед глазами Баси, но она тоже бежала, показывала дорогу. И наконец, они у старой груши, девочка спрятана. Шум, крики, ржание коней, но она спрятна, постепенно все утихло... Уже сумерки синие в саду, сверчки, и девочка выбралась из дупла, убежала. Бася видела, как она порвала подол, слезая, воровато оглянулась, сверкнули белки больших глаз. Легкий треск сучков под ногами, шелест травы...
         Бася уже маленькая мечтала кого-то спасать...
         А может, она сама и была эта самая девочка с косой, в сарафане? Ведь Бася проснулась с сильно колотящимся сердечком, только косы у нее не было... И она помнила все-все мелочи, неровно подстриженную бороду бежавшего за нею дядьки, цвет песка на дорожке, вышитый узор на скатерти... 
         Бася  проснулась окончательно, съела оладик со сметаной и стала помогать маме прибираться. Потом мама ушла по делам, и Бася расположилась на диванчике  с рыжей куклой Нюрой. Это самый опасный момент. В книжке "Как я ловил человечков", которую читала мама, в этот момент как раз после ухода взрослых ловля и начиналась... Но Бася одевала рыжую куклу Нюру. И она в этот момент была озабочена поиском кукольных носочков, как вдруг услышала из радиоприемника: "Трагедия самоходной баржи, на которой унесло четырех моряков... Зиганшин, Поплавский... Буханка хлеба, банка тушёнки, полведра картошки - это был весь провиант, когда самоходную баржу унесло в океан. Уже через сутки запасы топлива были на исходе, вместе с ними таяли и шансы на спасение. Моряков никто не искал, тогда в этом районе Тихого океана проходили испытания баллистических ракет, и любые передвижения судов были запрещены...".
         Она вскочила и прислушалась. Из приемника раздался треск, и тетя замолчала. Бася стала крутить ручку, так всегда делал папа. Стоп, опять про голод: "Сорок девять дней без еды и воды. Именно столько четыре советских моряка дрейфовали на барже в Тихом океане... Сначала ремешок кожаный от часов съели, потом начали сапоги резать, варить их. Но эта кожа, вот эта часть, когда ее варишь, она очень жесткая... кроме того, с таким запахом гуталина, так что на расстоянии ее держать нельзя было, тем более есть. Зубная паста, мыло, гармошка - они ели всё, чтобы обмануть свой голод. Когда услышали шум вертолёта, не было сил даже подняться с палубы. Моряки похудели на тридцать килограмм каждый..." Передача опять пропала.
         И как ни крутила Бася ручку приемника, она никак не могла найти, чем  же кончилась история с моряками. Она потеряла покой, забыла про куклу Нюру и ее носочки и косички. Пошла, разбудила беззаботно спящего брата Антошу. И чего бы ему было не спать, пока шли каникулы. Тем более Антон умел спать в любое время дня и ночи, сколько угодно часов. Спокойный, как сто китайцев.
         - Антош! Вставай быстро. Там моряки в океане потерялись.
         - Ничего не знаю. Дай поспать, Баська... Без тебя разберутся.
         - Но как же ты можешь спать, если люди умирают?
         - Если про них говорят, значит, уже не умирают. 
         Бася  попыталась сесть на диван и успокоиться. Но у нее не получалось. Она опять бросила куклу без носков и забегала по комнатам. В окнах второго этажа океан тоже было не видно. Было видно, что мама с сумкой идет.
         - Ма! Ты слышала, какая беда случилась?
         - Что, что такое?
         - Да вот четыре моряка в океане, унесло их...
         - Ой, как ты меня напугала. Дома все нормально?
         - Да! Папа на работе, Антоша спит, а я боюсь...
         - Чего боишься?
         - Да что умрут.
         - А кто сказал, что умрут?
         - Да радио!
         - Ффу, беспокойная душа. Придет папа вечером и найдет тебе новости. Что ты такая чудачка.
         - Да я не чудачка! Правда все! Мам, а разве можно есть сапоги? Или ремни от штанов?
         - Не знаю, не пробовала. Наверно, нельзя. 
         Бася  ушла на диван. Мать на кухню. За окошком полил дождь, и старая груша полоскала в дожде свои могучие ветви. Хорошо б никто теперь не сидел в дупле, а тот там такая теперь холодина, наверно... Мимо их дома прошла почтальонка в большом плаще с капюшоном и резиновых сапогах. Может, она газеты принесла?
         Девочка помчалась смотреть почтовый  ящик. Газета была. Но Бася читать не умела. Она стала вспоминать, что ей говорил Антоша: "Мэ-а, ма, мэ-а, ма. Знай перечисляй буквы вот все и поймешь". Она стала морщить лоб и шуршать газетой.
         Знакомых  букв не было. На газетных верых картинках дядя ехал на тракторе, тетя улыбаясь во весь рот, доила корову. Нет, вот надо глянуть большие буквы. Нэ-а, на. Пэ-о, по. Напо. Не понятно.
         Она вскочила, забегала. Глаза даже зачесались у нее от внимания.
         Снова надо. Нэ-а, на. Пэ-о, по. Лэ-я. Лья? Хэ. Х! Напольях.
         - Ааа! - закричала Бася, завопила на весь дом, запрыгала на диване как бешеная.
         На  полях! Вот оно как! На полях! А что же дальше? Рэ-о, ро... дэ-и, ди...нэ-ы... Родины. На полях Родины.
         Вот тут она от радости вообще запакала. Мамочки, Родины. На ролях Родины. Она все поняла. 
         Тут вышел из детской комнаты заспанный брат Антоша.
         - Бась, какая ты колготная. Все мотаешься, все орешь, как труба паровоза.
         - Антоша. Я уже умею, видишь? Вот, на газете! НА ПОЛЯХ РОДИНЫ. Понял теперь?
         - Хм. Ты даешь! А кто же тебя учил?
         - Да ты, ты! Помнишь? Мэ-а, ма, Мэ-а, ма. Это ж МАМА. А это РОДИНА. Ой, я не могу, такое счастье!
         Антоша  засмеялся.
         - Тебе надо медаль выдать. Сама читать научилась.
         Они пошли к маме на кухню, и мама от такого события прижала руки к  груди прямо с полотенцем.Она всокликнула:
         - Мама родная.Что творится!
         Сама  мама и сама маму зовет. Вот весело-то как, чудно...
         В награду за это Басе потом нашли заметочку и прочли, что моряков спасли-таки американцы. Все живые остались, только что худые. Хоть они и плавали сорок девять дней, хоть и страдали, все равно впереди их ждет только слава.
         А у Баси началось что-то странное, похожее на болезнь: она теперь везде искала буквы. Искала и складывала, то есть читала. И это было очень приятно, и никогда не надоедало. Наример, мать прочитала ей про Козетту, котоая мечтала о кукле. И дальше, как по волшебству, эта кукла у нее повилась!
   А когда Бася пошла кв школьную библоиотеку и стала прость пр Кщзетту полностью, ей никто ничего не выдал. "Еще мала!" Пришлось просить Антошу, чтобы он взял на себя!
   С тез пор Бася часто играла в Козетту и думала, что она сама живет в книге.
   А все началось с моряков в Тихом океане.
  
  
   "НАСЛАДИЛИСЬ" 
   Солнечным утром в квартире с высокими потолками послышался сильный бряк! Откуда он шел, сразу понять было нельзя. Из спальни родителей? Там никого. Только тюль на окнах качался как снеговой. На трельяже светились флакончики, на темной этажерке - безрукая Афродита. Мама сказала, что руки отвалились не у живой, у каменной фигуры, но все равно Афродиту было жалко.
   В большой зале зевали ротиками игластые алые рыбки, они висели в аквариуме как елочные игрушки. Народу тоже никого. Пошли дальше. Холодно, теплей, тепло. Еще теплей? Теперь горячо. Ближе к кухне все понятно. Здесь уже прошел снегопад и на полу сугробы от рассыпанной муки. Одуванчиками расцвели разбитые яйца. Брякнул большой тяжелый бидон на железную подставку! Двое серьезных детей как раз наклонили бидон, чтобы налить в миску мед. Широкая чайно-золотая полоса, ослепительно сверкая, поплыла через край. В черных глазах детей полный восторг, для них настал праздник. Потому что свобода, делай, что хочешь.
   - Что ж ты, Бася, край качнула? - закипятился старший. - Да еще пальцы облизываешь! Нашла время, вон сколько пролили.
   - Никак отлипнуть не могу, - понурилась Бася. - А ты тоже качнул, спорим, у тебя больше пролилось...
   - Ну, ничего. Зато будет сладко до потери сознания. Насладимся!
   Старший бухнул на огонь большую зеленую кастрюлю, велел шарики из теста скатать. Но пока с шариками возились, кастрюля стала чадить.
   - Антош, у мамы такого не было...
   - Какого такого? Кха.
   - Ну, с дымом...
   - А что я сделаю? Ма шарики прямо в меду и варила. Может, водички подлить?..
   Тут опять пш-ш! Кха! Кха!
   - Вот видишь, сам дышать не можешь. Я боюсь.
   - Да ты девчонка, трусиха, что с тебя взять. Ты любишь сладенькое есть. А я сказал, что сделаю - так сделаю.
   Он бросил шарик в мед и задумался.
   - Долго с ними прокопаемся. Давай что-то одно большое слепим, в духовку сложим и хана. Ты, например, косу можешь сплести?
   - Да я только наизнанку, как у рыжей куклы.
   - Можно наизнанку, - разрешил Антоша.
   Бася подпрыгнула весело, плетеный ободок свалился с волос, и она кое-как пристроила его обратно. И опять мукой на волосы.
   - Здорово мы тут... Насорили. А вдруг до мамы не успеем?
   - Успеем и сделать, и съесть.
   Они скатали из теста неровные веревки, и Бася стала плести. Как вдруг эта "коса наизнанку" свесилась и поползла со стола.
   - Держи, а то уползет! - закричала Бася. - "Растим косу до пояса, не выроним ни волоса..."
   - Какая она коса, раз живая? Змея. Давай про змею.
   Антошка загремел железным подносом в духовке.
   - "Ах, это я, ах это я, пришла очковая змея..."
   Они шлепнули желтое тесто на черный противень и защелкнули дверцу. Все, можно упасть на табуретку и перевести дух... Оглядеться...
   - Ничего себе, - подняв мучные брови, сказал Антоша. - Побоище. Сходи за веником.
   - А ты сам-то? - Басе стало обидно.
   - А мне некогда, буду следить, чтоб не сгорело.
   - Хитренький. Себе полегче, мне потруднее.
   - А ты не мелочись. Будь выше этого. Пять лет, а уже такая придира.
   Бася была ростом маленькая, но как быть выше здоровенного Антоши - знала. Поэтому тяжело вздохнула и потащила в кладовку бидон. И веник принесла, и тряпку, и начала все сметать в кучу.
   - Бась, тебе воды принести?
   Бася гордо молчала. Антоша фыркнул.
   - Вроде уж пахнет жареным, а?
   Бася мела и молчала. Он достал противень, обжигаясь и осторожничая, потыкал спичкой. Тесто к спичке прилипало. Эх, рано еще... Он захлопнул духовку, а во дворе захлопали дверцы машины.
   - Приехали! Ну, атас, сейчас нам будет.
   А бежать некуда! Бася ползала на коленках, пытаясь смыть пол.
   - Бась. Давай выкинем?
   - Ты что! В ведре-то сразу увидят. А сколько меда, яиц потратили...
   - Плевать! Или спрячем... - Антоша схватил тряпку, противень и кинулся вон.
   - Да куда ты? Не выбрасывай, ни за что! Под стол хотя бы...
   Тут вошла усталая мама и разогнулась от тяжелых сумок. Она все увидела. Сразу.
   - Зачем брали мед? Я прятать от вас должна?
   - Да мы хотели сделать твои пампушки с медом... Чтобы ты обрадовалась... Я даже пол мыть начала...
   - Спасибо, конечно. - Мать посмотрела на Басю очень пристально. - А про посуду не подумала?
   - Да я просто не успела...
   - Простодушная. А где Антон? Наверняка он затеял и смылся. Как всегда.
   Ма начала разбирать посудный завал и греть воду. Бася стояла столбом, не смея удрать, как Антоша.
   - Когда я была маленькая, на мне был весь дом, - бросала мать отрывисто. - Родители работали дотемна, я варила борщ, лущила кукурузу, рвала траву кроликам, мыла двор, а уж уроки само собой.
   - Как "мыла двор"? Землю? - Не поняла Бася.
   - Двор, мощеный красным кирпичом. Его мыли веником и ходили босые.
   Бася в страхе представила себе худенькую девочку с черной косой, которая работала, как в сказке, на злую волшебницу. Бася поняла свою вину, и собралась удариться в слезы.
   - Если бы я такое сделала... - Начала ма и сама себя оборвала - Иди с глаз!
   Бася выскочила из кухни, а мать остановилась с тряпкой в не отмытой зеленой кастрюле, но засмотрелась в беленую стенку. Она там увидела свое далекое жаркое детство. Как кто-то шел на пруд или в парк, а она полола огород. Как кому-то наглаживали платье и ленты, кого-то ждали у ворот, а ее ждали только окрики и пьяный отец. И как она делала ночами уроки, а он гасил керосинку...
   Мать помедлила, потом решительно шагнула на кирпичи родного двора. Прошла осторожно вдоль всего дома, неслышно растворила окошко и подкрутила фитиль лампы. Лампа засветилась ярче, и девочка, сидящая около стола с учебником в руках, ошалело помотала головой. Она же только что притушила лампу, а тут вдруг лампа сама загорелась! И около нее пряник. Девочка быстро его уплела... Снова уставилась в учебник. А женщина прошла обратно к воротам и исчезла... Эта женщина вновь очутилась на своей неубранной кухне и вздохнула. Мысленно она много раз перелетала в прошлое, чтобы помочь себе маленькой, но это были только минуты.
   Ну вот, была маленькая девочка, а теперь она выучилась, вышла же в люди, не хуже многих. Значит, и спасибо родителям за суровость. А что взять с этих? Нахлебники, вруны, неумехи. Их жалеешь, а они...
   Поздно ночью, когда по детской заплавали пятна от уличного фонаря, первой встала в тиши партизанка Бася. "Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше..."
   - Антош, вставай. Надо косу съесть.
   - А-у-эх! - Зевнул сонно Антон.
   - Ешь сама.
   - Нет уж, нетушки. Вместе!
   - Выбросить лучше.
   - Ничего не лучше. Сам знаешь, что за это будет. Они, бедные, вытащили противень с косой - медленно, не так, как из духовки. Отломили по кусочку, по второму. Сверху была корка запеченная до хруста, а под ней тянучка сладкая, даже горло защипало. Да, не пропеклось...
   - Больно сладко. - Вздохнула Бася.
   - Да, с водичкой бы. На еще.
   - Не. Никак. Все слиплось.
   Через две ночи терпенье кончилось, а косы все еще оставалось много. Приходилось вдобавок перепрятывать противень от ма... Вся комната пропахла медом - и стол, и шкаф, и кофты в шкафу. Басе приснился сон: в темном лесу пряничный дом с шоколадной крышей. Только хотела Бася отломить кусок, как из окошка выползла жареная коса и зашипела в масле по-змеиному. Бася подскочила на кровати, схватилась за голову.
   - Антош, вставай.
   - Да надоело, уйди.
   - Не уйду. Быстро ты насладился. А говорил...
   - У меня от нее живот болит.
   - А у меня, думаешь, нет?
   - Ну и плюнь. - Антоша отвернулся к стене.
   - Тебя никто не заставляет.
   - Тогда пойдем и скажемся, - тормошила Бася.
   - Охота тебе нарываться.
   - Хитренький. Сам затеял, а я расхлебывай. А как же ты на войне-то?
   - Не сходи с ума. Войну с плюшкой сравнила.
   - Раз тут боишься, значит, и на войне забоишься.
   И Бася с вытаращенными глазами опять начала жевать эту косу. Ей казалось - она ее туда, а она оттуда. И от чего ей стало хуже - от косы или от Антоши?
   В этот жуткий момент в детской загорелся свет. Его включила вбежавшая в ночной рубахе мать. Она увидела сына, который лежал, отвернувшись и уронив одеяло. Она увидела дочь, которая сидела на корточках и жевала какую-то веревку, причем со слезами на глазах.
   - Что это за гадость? - Закричала мать, шатаясь и держа себя обеими руками.
   - Это не гадость, а сладость... Мы пекли, не допекли. Но больше мы не можем. Это есть. - Угрюмо проговорил партизан Антоша.
   - Мы испортили много меда, но не съели. Живот уже болит... Теперь ругай... - Добавила Бася.
   - Да кто... Кто вас заставлял это есть, я спрашиваю? - Ма чуть не упала.
   - Никто. А то бы нас пороли. Мы думали - съедим, никто не узнает...
   Мать широко открыла глаза и наверно, ей показалось, что все как в детстве - пьяный отец и летят табуретки.
   - Вы уже сами себя выпороли, ребята... Нет ничего хуже страха... Хуже ожидания страха. Неужели я такая для вас страшная? Вы ж могли умереть от заворота кишок, вы понимаете? И я бы ничего не знала! - она закрыла лицо руками.
   - Мама, отомри... - Испугалась Бася. Та резко подняла голову.
   - Сейчас же марш на кухню. Руки мыть, молоко горячее пить... И чтоб ни случилось - все говорить по-человечески, слышали? А не так...
   Тут она обхватила руками их головы и опять замерла. И они так стояли, дышали. Надышаться не могли. 
  
  
   КОРОЛЬ И ЕГО ПОДРУГА
   ...В глазки забили гвозди. Как больно, головы не поднять. Кто это сделал, зачем? Ничего не понятно. Где вы, мама, бабушка, Антоша?.. Антоша!
   Никто не шел. Потом послышалась возня и откуда-то издалека пришаркала добрая фея в шлепанцах, потрогала Басе лоб. Фея пахла зеленкой и хлоркой, а ладонь у нее была колючая как наждачная шкурка.
   - Ты кто, фея? - дрогнув, прошептала Бася.
   - Я фея тетя Мотя, у меня ночное дежурство. А ты пошто кричишь на все отделение? Всех перебудишь.
   - Больно... Хочу плакать, не могу. Повязка мешает.
   - Ну, это не горе... Ты меня обойми вот так за шейку, я тебя и покачаю.
   Бася слепо обняла фею Мотю и застонала.
   - Может, я умру? - она проглотила комок в горле и замолчала. Будет мне темно-претемно, больно-пребольно...Утром градусники принесут - и меня нет. На перевязку позовут - меня нет. Бабушка приедет - и меня нет!!! Ты меня начнешь искать - не найдешь. И что ты будешь делать, скажи?
   Фея Мотя опять завздыхала.
   -Так известно что. Вот эдак лоб покрещу, - и Мотя крестит девочку в палатной полумгле. - Господи, спаси и помилуй нас, грешных... И на светлое небо-то гляну...Это сейчас оно темное...
   Бася все не могла успокоиться:
   - Может, я слишком плохая, так он и не помилует меня?
   Фея Мотя утешала.
   - С чего ж ты плохая? Дети все хорошие. Эдаки ангели.
   - Нет, не ангели! Я в подвале чужие грибы ела. Котлеты мамины выбрасывала. Книжку с голыми читала! Под одеялом. Не веришь? Уже было мне ремня за это... Нееет, наверно, не помилует... что плохая-то... А ты скажи, он КАК не помилует? Ремнем? Лучше так умру...
   - Уж какое умрешь. Выздоровеешь, вылюднеешь, быстрей прежнего побежишь. Все страшное вытерпела, а это уж чего? Оно и больно, раз наркоз ушел.
   - Куда ушел?
   - А во-он туда, в окошко.
   Сбоку стукнуло, брякнуло, подул сладкий ветер. И погладил по щеке обеих, и страдальщицу, и жалельщицу.
   - А ты, фея Мотя, старенькая. Как моя бабушка. И морщинки такие.
   - Ну а как же. Была молоденькая, как ты, теперь состарилась.
   - А угадай, какой мне бабушка киселик всегда варит.
   - Какой? Поди, вишневый.
   - И не узнала. Молочный, с изюмом.
   - Вот те раз, сколь живу, такого и не варивала. Она к тебе приедет, и мы попросим ее обратно такой сварить. Будет тебе радости. А сейчас утихни, не мечись. Я вот песню вспомню: "Пою, пою дорогу дальнюю, непобедимую любовь навеки..." Такую же песню знала мать Баси, это было хорошее напоминание.
   И Бася, неровно и трудно дыша, засыпала от непобедимой любви, а большие больничные тапочки сваливались с ее ног. Так понемногу боль ее отходила, а Бася приучалась жить наощупь. Ходить, не стукаясь, а только рукой по стене, помнить, что напротив стола феи Моти перевязочная, а через батарею и фикус за углом туалет, узнавать на запах, что привезли обедать - рыбу или котлеты.
   В общем, поблизости Бася уже все выучила. Ей захотелось узнать, что там дальше, где начинается лестница на другой этаж и все такое. Но это было нельзя. Однажды любопытство пересилило. Время после ужина было тихое, следить особо некому. Удивительно - на верхнем этаже было все точно так же: батарея, стол сестры, фикус... Напротив - палаты. Бася подошла к окну рядом с фикусом, бормоча под нос, будто самой себе.
   - Вон там у нас столоооовая... Так запеканкой здорово пахнет! Не сгорела. Мня. А вон там перевязочная, слышу, как железки брякают... Вот где-то тут пост сестры... А, вон он. Фикус! Привет, фикус. У тебя что болит? А-ааа... Тебя тоже сломали. Как и меня.
   Она потрогала перевязанный ствол. За окном появился мальчик. Он подпрыгнул и сел на подоконник. Бася вздрогнула.
   - Ты... Ты не был на перевязке? Почему? Марш на перевязку. Сколько раз говорить. Вон туда ушел мой наркоз. И когда уходит наркоз, становится больно... Эй ветер. Это ты унес наркоз? Ой! Ты не ветер... Кто ты? Мальчик, ты из какого отделения? Я тебя знаю? Ой да ты не в больничном... Разве вашей палате разрешили на улице гулять? Я бы тоже пошла гулять, но меня пока не пускают... Мальчик... Ты что молчишь? Пугаешь меня! Я дрожу. Поговори со мной, у меня наркоз ушел...
   Мальчик зажмурился и закрылся рукой, потом спрыгнул с окна. Его больше не стало видно.
   - Ооо, как мне страшно. Кто это был? А не положено, все равно не положено... 
   Неподалеку позвали:
   - Эй, девочки! Таня, Лена, кто есть!
   Бася остановилась в проеме полуоткрытой двери:
   - Вам сестричку позвать?
   - Так конечно, сестру, мы все тут лежачие...
   Бася - ладошкой по стене - быстро сходила к столу и никого там не нашла.
   - Никого нет, - несмело сообщила она, - ушли. Может, чай пить...
   - А ты кто есть, пташечка? - спросил густой добрый голос.
   - Бася...
   - Так вот, милая Бася, возле кровати стоишь, перед тобой тумбочка. Ты возьми, намочи марлю в чашке... Да, в этой... И помочи больному рот. Пить он хочет, а ему еще нельзя после операции. Ай, какая ты ловкая!
   - Да я уже привыкла так.
   - Что значит привыкла? У тебя с глазками-то чего сделалось? Да ты сядь, не тушуйся. Побудь с нами.
   - У нас ребята в городки играли, вышибли рюху мне прямо в глаз, - бодро начала Бася, - Михеев биту кидал, он и увидел первый, что лицо-то кровью залилось. Тут все закричали, а я домой побежала. Там замок. И я так долго ждала на порожке, что темно стало.
   - Что ж никого не звала?
   - А не было никого... Потрогали за плечо... Я обрадовалась, глядь - а это морда рогатая. Ничего больше не помню. Когда родители с фермы приехали, они подумали на корову: я лежу как мертвая, корова стоит, мычит. А это Михеев... Его потом родители пороли до заикания, но глаз уж все равно ослеп. Бабушка стала меня по врачам возить и я школу пропустила, первый класс. А мне папа такой портфель купил! Крокодиловый.
   Замолкли.
   - А ты все равно не горюй, пташечка. Надоест еще портфель - двояки носить.
   - А вы с чем лежите, дядя?
   - Да на машине я перевернулся. Брюхо подлечу, потом еще за машину платить... А вон у стенки, кого поила - то Король с пробитой головой.
   Бася как-то сразу озябла.
   - Кто ему пробил-то, враги?
   - Не спрашивай! - великанский голос захохотал. - Жена на него топор уронила.
   - Какая жена? - Бася сжала ручки у горла. - Королева?
   - Ну, ты... - Вдруг такой резкий голос Короля. - Кто просил при ребенке?
   - Да ладно тебе. Видишь, она все понимает.
   - Я понимаю, - пробормотала девочка. - Я пойду?
   - Ну, иди, конечно. Не заблудишься?
   - Не-а. 
   Бася ушла спать. Ночью Басе приснился сон, а может это был не сон, а все случилось на самом деле. Она только встала кое-куда, вышла тихонько в коридор, а там, спасайте меня, ведь словно живого увидела Короля в красном плаще и с короной. Он скакал на коне и побеждал всех врагов. А потом гордо шел по больничному коридору как по дворцу, и на него из-за портьеры бросалась женщина с топором и в шелках. На вид королева, а так ведьма. Король падал как подкошенный, Бася поливала его живой водой, и тогда ведьма бросала топор в нее... Но она чувствовала, что если она сейчас спрячется, то будет хуже.
   Потом расстроенным сердечком она услышала во тьме чей-то плач. Потом поняла, что это сосед по палате Васька. Куда исчез раненый Король? Может, надо бежать и сейчас же проверить, все ли хорошо с ним, вдруг он мечется, зовет?.. Подошла к своему товарищу по палате и стала гладить его рукой по прыгающей спине.
   - Я тебя жалею, - проговорила она, - ну чего ты?
   - Уйди, безглазая, - провыл в подушку Васька.
   Бася вздохнула и побрела звать дежурную сестру.
   - Ох! - молвила дежурная фея Мотя. - Вот горемыка-то у нас. Выписывать давно пора, а мать глаза не кажет. Цыгане, они и есть цыгане, лишь бы с рук спихнуть дитенка.
   - А куда его теперь, фей Моть?
   - Так в детдом придется сдавать.
   - А там плохо? Может, лучше, чем с цыганами?
   - Да уж лучше тебе не знать, жалельщица. Иди за ради бога, всех не нажалеешься... Счас приду к нему...
   И пошла фея Мотя утешать сироту. 
   Утром. Бася встала со словами:
   - Ты уже умылся, Василий?
   Васька пригладил кудрявую шапку волос:
   - А ты мне не указывай.
   - Послушай! Почему ты такой колючий? Ты что, кактус?
   - Нет! Я цыган! Цыган не слушает никого!
   Бася вдруг так по-домашнему, шепотом:
   - А ты когда сильней есть хочешь, утром или вечером?
    - Утром. Я рано встаю.
    - В школу?
    - Цыган не ходит в школу, - отрезал Вася. - Он скачет на коне и ходит за конем.
    - Что значит "ходит за конем"? Куда конь, туда и он?
   Васька так и хлопнул себя по бокам:
   - Глупая какая. Чтобы конь работал, надо кормить его овсом. За час до работы, поняла? В пять утра встаю к лошадкам. Чищу хорошо и овса задаю.
   - Ты, такой маленький? Хм. Ты, значит, любишь коней...
    - Люблю.
   - А они... Они снятся тебе?
   - Снятся... - И он опять лег, отвернувшись к стене.
   Бася приуныла тоже:
    - Ну вот, опять... Совсем соскучился по дому. А мне, знаешь, король приснился! В красном плаще и с короной. На него нападали! Король падал как подкошенный... - И Бася картинно упала на свою кровать.
   Васька заговорил тихо, но глухо.
    - Дурь какая... Да не дома я живу, а в таборе. У цыган нету дома - весь мир дом наш. Надоест в одном месте - идем в другое. Ты знаешь, что цыгане есть в каждой стране? Во всем мире свободные цыгане живут!
   - Что значит в мире? Спать-то на чем, никак, не понимаю.
   Васька вспылил:
   - Ты притворяешься? Или правда не рубишь?
   - Да не притворяюсь я! Ты нормально скажи, не ори. Не жила я в таборе, так что?
   - Табор - это все родные. - Васька задумался. - Там каждый за меня заступится. Каждый домчит на своем коне. И я за каждого заступлюсь. Там даже деньги все добывают, как могут, там дети должны тоже работать. Женщины гадают, еду варят, малыши просят. Кто постарше - торгуют. Поняла? Все работают. Вечером у костра все поют. Моя мать лучшая гадалка, поняла? И когда она поет, все плачут. Костер до неба, песня до неба! Да ты не понимаешь!
   И он отвернулся, напевая "Ай, нэ-нэ..."
   - А-а! Так она артистка... понимаю... так бы и сказал. И где она?
   - Наверно, уехала. В шикарный театр московский. Там есть такой театр для цыган. И там много платят! А твоя мать умеет петь?
   Бася замялась:
   - Она умеет, да, но другие песни. Их по радио передают - "Тыхо на нэби", "Едем мы, друзья" Она учительница в школе. А поет от бабушки, от тоски. Ведь она гордая, городская! Она хотела летчицей стать... А папа у меня главный инженер. А твой папа?..
   - Я не знаю отца! Говорят, он в тюрьме... - Вася даже зажмурился. - Но он не виноват, он... храбрый цыган...
   - Ой, опять! Ну не надо, Василий, отвлекись. Давай-ка расскажи, что я смогу делать в таборе, если поеду с тобой... Или лучше угадай, что на завтрак будет - каша рисовая или омлет?
   Дети вытянули носы и понюхали воздух. Хором - "каша! подгорелая!" 
   Каждый день Бася видела Короля и во сне, и наяву, когда хотела, только зажмурится, как следует и все! А по больничным законам днем его увидеть не могла, какой он настоящий-то. Просто она прибегала наверх, чтоб услышать его, подержать в ладошках его тяжелую руку. Рука была горячая от температуры, Короля лихорадило, от операции отходил долго. Да он и на операции все слышал и помнил, как хрустели кости в голове.
   - Тебе голову больно? - Она трогала толстый слой бинтов.
   - Больно мне вот... - И он перекладывал ее ладошку на грудь, где под больничной пижамой обиженно бухало громадное королевское сердце.
   - Ой, ты какой! - Пугалась Бася, и отнимала ручку. - Тебе надо сонную таблетку дать, чтобы ты успокоился и спал, спал долго...
   - Не бойсь, Басена, уж чего-чего, а заснуть мы всегда успеем. Лучше ты возьми вон в тумбочке, поешь.
   - Что это? Ой, виноград.
   - Называется "дамские пальчики". Ела?
   - Не-а. А это чего так пахнет?
   - Жаркое. Давай ломи. Не стесняйся.
   - Ой, ты... Но это ж тебе принесли, Король.
   - А я все равно не буду.
   - Почему?
   - Обижаюсь.
   - О-о. И ты никогда-преникогда ее не простишь?
   - Посмотрим. Уже и наелась? Давай еще.
   - Да я хотела... - И замолчала.
   - А чего? Говори, я же Король.
   - Хотела немножко отнести Ваське... А то к нему никто не приходит, он плачет.
   - Ну и отнеси, а лучше Ваську приведи. Пойдет?
   - Он не пойдет. Ему страшно, что его мать бросила. Как будто он хуже всех, я понимаю.
   - Вот стер... - Голос Короля опять стал чужой, резкий. - А ты откуда знаешь?
   - Фея Мотя рассказала.
   В своей палате Бася сразу положила на Васькину тумбочку виноград. И твердо сказала:
   - Вот это тебе сам Король велел съесть. Но ты потом съешь, а сейчас пошли-ка...
   - А ты не командуй тут, безглазая. - Мальчик был в нерешительности.
   - Говорю, идем. У Короля пробитая голова, даже утку подать некому, а ты расселся. Я же девчонка. И то хожу на тот этаж. Они над нами как раз.
   И Васька пошел. Он был очень одинокий человек, и ему хотелось с кем-то дружить, но не мог же он сразу прямо так и сказать!
   - У-у! - Загудела верхняя лежачая палата. - Кто к нам пришел!
   А Король так сразу и начал:
   - Василий совсем орел. Куда полетим?
   - Куда хотим! - Отрезал Васька. - Я вольный цыган.
   - Значит, Басене в школу, нам с Петро на работу, а тебе никуда не надо? Вот это я понимаю. Здорово.
   - А зачем тебе работать? - Васька продолжал задираться. - Ты ж король, так не должен работать.
   - Да я король не на троне, а на кране, и звать меня Стас Королев. Понял, цыганский барон? Учиться не хочешь?
   - Жизнь научит, - дернул носом Васька.
   - Ну и кактус, - не выдержала Басена. - Вы посидите тут без меня, мне пора на перевязку...
   А повязка у Баси не просто заменялась на такую же, она становилась все тоньше и тоньше. Теперь через нее уж можно было различить тени, только лиц не разобрать. Не видать и стекол в окнах - ей казалось, что деревья кланяются и шумят прямо тут, в палате.
   Пришла пора снимать последние слои марли. Девчонка совсем разволновалась, ведь она забыла, как выглядит белый свет... Все потолки понеслись от нее вверх, стены быстро ехали в разные стороны, и скоро она осталась посреди большого зала совсем малюсенькая. И вокруг все было белое, бархатное, как будто всю больницу сделали из зефира и пастилы... Голова пошла кругом. Все переливалось от слез. Но рядом улыбались врач и сестра: "Молодец, Бася, иди, не бойся".
   А тут заглянула совсем незнакомая сестричка:
   - Бубенцова, второе отделение. Марш вниз, бабушка приехала. И она крепко взяла Басю за руку и повела.
   - Бабушка, а я уже вижу белый свет! Закричала издали Бася. - И он из пастилы!
   - Ты ж мой зайчик. - Бабушка целовала внучку в халатик. - А оцэ бачишь? А оцэ шо?1)
   - Бабушка, зайчик, все бачу. Это киселик молочный в банке. А вон у тебя кофта наизнанку, тоже бачу... Ой, ты, бабушка, молодец... А слушай, давай возьмем Ваську к себе жить? А то мать его уехала...
   - Та вона ще прыидэ. И будэ шукать його.2)
   - Бабушка-а! Тогда давай возьмем Короля. Он знаешь, какой добрый? Все меня мясом кормит.
   - На шо ж короля? - Бабушка смеялась. - Мы просты люды... Ну, одивайсь, детка. Пидэмо.3)
   - Куда? Разве они отпустят? Мне же только повязку сняли.
   - Хай рано, та ихать далэко. Кажуть - хай уже...4)
   - А... А Король? Я его даже не увижу? - Девочка так и вскинулась, и руки вздела.
   - Ото ж, якэ малэ, да сэрдытэ. Ну, прощайсь швыдко...5) - Бабушка сдвинула с головы два платка, осталась в выцветшей косынке в горох. Села ждать. 
   ...А Бася тихо опустилась на кровать рядом с Королем и взяла его за руку. Рука была тяжелая, и глядеть было тяжело, глаза мешали, не узнавали. Так вот он какой. Весь черный, страшный, в бороде. Он криво улыбался ей.
   - Уже улетаешь? - Догадался он. - Ну, поздравляю от души. Давай, маши крылышками. И не плачь, глазкам вредно... Все же хорошо?
   - А ты... Ты смотри, все теперь ешь. Сам. А то не выздоровеешь. А с королевой будешь мириться?
   - А как у тебя папка с мамкой - мирятся или дерутся?
   - Да они так: то ругаются, то целуются.
   - Вот это я понимаю. Ты выбрось из головы, недетские все дела-то. А ты лучше скажи, адрес свой помнишь? Ну, где живешь?
   - Я знаю далекий адрес. Где мама с папой. А где бабушка - нет. Только знаю, что мы от нее на поезде ехали из Авдеевки... А то бы что?
   - А то бы я тебе письмо написал, ясно, птаха? Ну, беги.
   Бася оглянулась. Глазищи короля горели углями, а ноги были до того длинные, что не умещались в кровать и торчали из спинки: один носок полосатый, другой синий.
   - Ну ты здоров, - грустно улыбнулась Бася. - В кровать не влезаешь... Пока? 
   Она прощалась со всем белым светом, а бабушка в это время уже получила кучу бумажек со скрепкой и ждала с узелком. Потом они пошли по дорожке от старинного красного дома, в котором Бася прожила месяц и целую жизнь. Шел теплый дождик, невидный, неслышный, но когда капли собирались в чашечке листа, они чертой просверкивали вниз.
   - Бабушка! Почему все такое яркое, новое, красивое? Как будто счастье, а я плачу, бабушка... А?
   - Чому, чому. Тому, шо главнэ щастя будэ потом.6)
  
   И она не ошиблась.
   Через несколько дней, когда уж Басю собирали ехать от бабушки домой, у ворот бабушкиного дома постучался высокий человек с забинтованной головой. За плечами у него был рюкзак, за руку он держал легко одетого цыганенка. Человек попросился на квартиру: "Я хоть и король, но пока без дворца". 
   Пояснения:
   1) - А это видишь? А это что? (укр. искаж)
   2) - Она еще приедет. И будет искать его.
   3) - Пойдем.
   4) - Пусть рано, так ехать далеко. Говорят - пускай уж едут.
   5) - Вот же какая маленькая да сердитая. Ну, прощайся быстро.
   6) - Почему да почему. Потому что главное счастье будет потом. 
  
  
  
   СЧАСТЬЕ ПО СПИСКУ
   В Сушенской начальной школе было тихо и пусто. В открытые звери, на которых развевалась марля, влетал шелест листвы и чириканье птиц.
   Полы недавно вымыли, они были коричневые, мокрые. На них из окошек падали квадраты солнца. Горшки с цветами тоже были мокрые и стояли на полу в коридоре.
   Баммм! Гулко отбили один раз часы на стене.
   -Вам, товарищ, чего? - спросили в спину
   Товарищ Бубенцов обернулся, увидел пожилую женщину с детским голосом
   - Да мне бы дочку записать.
   - Эту, что ли?
   - Эту, - подтвердил товарищ.
   - Да это не товарищ, а папа.- Бася не понимала.
   - А ты кто?
   - Бася
   - Чего это за имя? Ни то польское?
   - Да нет! Полностью надо. Бубенцова Василиса Степановна. Вот документы, метрика. А все же учителя-то где? Администрация?
   - Да тут, через стенку. Позовем чичас.
   И првда, очень скоро пришла седенькая маленькая женщина в темном горошистом платье с воротничком, с лаковой причесанной головкой на пробор. Она, не торопясь, открыла ключом стол, достала папку, бумаги, все записала.
   - Значит, ты Василиса? Чудеса, да и только. А скажите, папаша, отчего вы так поздно пришли? Девочке уже восемь лет!
   - Никак раньше не могли, уважаемая...эээ... Как вас?
   - Нас Анна Дмитриевна. А вас?
   - Спепан Данинлыч. Болели мы, Анна Дмитриевна, в больнице лежали. Травма. Тут и выписка у нас.
   - Ой-ей -ей, деточка. Как же ты так?
   - Да мы играли в лапту...
   - Хорошо, хорошо. Иди-ка сюда. Ручку дай. Вторую. Так. Посажу тебя на первую парту, чтобы ты с доски все хорошо видела. А вот скажи, деточка...Ты буквы какие знаешь?
   - Анна Дмитриевна. Я все буквы знаю, только запишите меня скорее в школу. У меня уже портфель крокодиловый есть.
   -Уу, какая молодец. А мама-то есть у тебя?
   - Мама с братиком завтра приедут от бабушки. Мы поедем встречать их на станцию, нас повезет Иван Андрев. Да, папа? Она звонила в телефон, чтобы мы с папой все оформили...
   Анна Дмитриевна засмеялась.
   - А вот тут что напипсано?
   - Же-у, жу. Рэ. Жур...Нэ-а, на. Лэ. Журнал
   Анна Дмитриевна погладила Басю по голове и сказала.
   - Ну, деточка, молодец. Речь чистая, буквы знаешь. Будешь у нас отличницей. Хорошо?
   Вот мы все и оформили. Форма есть? Нагладите форму, бантики, в ваш крокодиловый портфель вот это все положите - вот вам списочек. Всего доброго.
  
   Они вышли на крыльцо довольные-предовольные.
   - Нам самая хорошая учительница досталась, - сказала Бася.- Только зачем она спрашивает, как зовут? Все равно деточкой называет.
   - Ну, это она от доброты. Деточка, значит, дочка...- Папа, хмурясь, читал список. - Идем скорей в сельмаг, мне еще надо на работу, обязательно.
  
   В сельмаг дойти по жаре не так просто. Сельмаг на сушке был огромный, двухэтажный, снизу кирпичи, вверху деревянный. На окнах сельмага были толстые решетки. В сельмаге жужжали сонные мухи и глупо липли на желтые липучки. Не было там ни одного человека, что очень подбодрило папу.
   -Что хотели? - угодливо пропела продавщица в клетчатом платье и такой же косыночке.
   - Да вы знаете, мама у нас в отъезде, так для первоклассницы кой-чего.
   - Поняла! Форму надо?
   -Нет, форма есть. - Папа отряхнул с рубахи какое-то крыльчатое семечко. - Нам бы эти... Носочки, бантики.
   - Этого нету! Это редко бывает. Но вот для вас я гляну, конечно.
   Продавщца ушла за занавеску. Бася встревожилась.
   - Пап, у них нет носочков. А как же я?
   - Не дрожи заранее, не репетуй. Разберемся.
   Тетя вынесла носочки, две пары - остались только красные, белые разобрали. Ой, как обидно! А лента белая капроновая, - сколько метров? Три хватит? Остаток.
   -Берем. И вот еще список дали в школе...
   Бася - "Берем, все берем!" Она так обрадовалась, что хоть чего-то есть.
   Продавщица схватила листок, зашевелила губами. Бубенцовы застыли, ожидая ответа, что ничего нет! Но она поставила коробку пустую, а потом набросала туда карандаши, ручку с пером, чернильницу, пачку тетрадей с промокашками, при них проверила, что есть промокашки - ластики, деевянные линейки, пенал. Потом еще прописи! Пластилин детский. Краски акварельные медовые. Ой, что они, сладкие?
   Тут в сельмаг зашел странный человек в теплой одежде в жару. Он стоял, осматривал полки, говорил сам с собой.
   -Что вы хотели, мужчина?
   -Что мы хотели, того нету у вас.
   - А чего? Именно?
   - Счастья по списку.
   - Счастья нет, зато пиво по прйскуранту.
   - Ну, хорошо, я подумаю! Я же понял - что номер камеры хранения - это мощное средство самовнушения - вбиваешь их в голову по несколько раз в день - проговариваешь про себя. В общем, это заклинание года... стало действовать. только пока неясно, к чему это все приведет. Может, предупреждение о беде, или наоборот...
   - Мужчины, вы давайте, не очень! Кассы букв и цифр вот нету, не бывает у нас, это надо ехать в район. Все?
   - Провианту бы еще.
   - Хлеб кончился! Ты, девочка, по утра приходи за хлебом, ладно? Консервы - печень трески. Большие остались, маленькие разобрали. Лечо болгарское. Есть повидло бочковое, пряники. Пивка не желаете? Жигулевского парочку?
   -Берем! И тому задумчивому дяде одну.
   Они поставили ему бутылку пива на прилавок, а он, не оборачиваясь, говорил:
   - Провинция, то такой естественный ограничитель столичности... Хочешь кушать? Все рестораны закрыты - расслабься - тебя накормит незнакомый человек.
   И понесла Бася свои товары, а папа свои, полные сетки им наложили. Она спрашивала - а кто этот черный, почему так непонятно говорит, она боится. Но отец сказал, что это просто загадка и думать попусту над ней нечего. Она уж не помнит, как они дотащились, как отец поджарил ей картошку на сковороде и налил сверху томатное лечо. Это было бесподобно!
  
   А вот утром на другой день началась суета великая. Красные носочки и сандалики были в порядке, крокодиловый портфель тоже, счастье по списку туда уложили, даже фартук кое-как погладили! А бант не завязывался, сползал. Папа безнадежно опаздывал на работу. Он чертыхался, бегал по комнате, звонил на работу и говорил, что опаздывает, хотя это итак было ясно! Потом тетка с работы ему посоветовала один хороший способ завязать бант. Надо сначала завязать волосы резинкой от лекарства! Папа так и сделал. Тогда он половину банта отрезал, завязал его на двойной бантик, крепко, на голове, а оставшиеся концы красиво развевались.
   В последний момент Бася вспомнила про цветы! И они второпях ломали тяжелые бордовые георгины у себя в огороде. Наконец, они пошли. По улочке тянулись стайки детей тоже с цветами, но редко кто с родителями. Бася все спрашивала : "А как же у нас не все по списку, пап? Как, если спросят?" Нашел папа Анну Дмитриевну, поставил около нее Басю и побежал на работу! Он был теперь спокоен за ребенка!
  
   И Бася тоже успокоилась У нее была все утро какая-то нервная тряска, она хотела даже оставить дома очки, но папа уговорил, что с очками лучше видно доску. И что так велели врачи. Она стояла на линейке, музыка играла в репродукторе, учителя поздравления говорили, дети шумели, солнце плескалось. Она ничего не понимала, просто улыбалась и все. Оказалось, это так и надо.
   А буквари им выдали уже в классе - новенькие, цветные обложки. Еще одно счастье по списку.
  
  
   МОЛОКО С ДАЛЕКОЙ УЛИЦЫ 
   Шоколадные складчатые платья, оборки фартуков и банты трепал горячий ветер. До лета казалось еще далеко, а солнце уже расплавилось как сироп в варенье. На линейке грянул оркестр, и у детских щек заплескались алые язычки огня. Кусочки костра. От них жарко и весело. От них хочется быть честной смелой - да! И помогать друзьям - да! И любить свою великую родину. Еще бы не любить, ведь родина - это Москва и Кремль, это красиво, Бася видела. А вот интересно, Басино захолустье, где она живет - это тоже родина? Это как раз любить неохота. Ладно бы Авдеевка бабушкина, там водокачка, абрикосы... Бася озабоченно подтянула белые гольфы. Какие глупости лезут в голову в такой хороший момент.
   - Ученица третьего "а" Бубенцова Василиса, три шага вперед... Салют! 
   После линейки разошлись по классам и стали назначать по парам в караул у памятника павшим воинам. Дело серьезное. Все волновались. В класс пришли вожатые и завуч. Они советовались с Басиной учительницей Анной Дмитриевной, и та называла лучших учеников. Первой назвала Басю: в дневнике только четыре и пять. Но завуч нахмурилась:
   - Куда такую косую. Еще чего.
   Все замерли, ни оха, ни скрипа. Вдруг Бася вскочила с места и к дверям. Даже руку не поднимала, не отпрашивалась, такая тихая и на тебе. Побежала, чуть парту с петель не свернула, даже портфель забыла, он остался в парте лежать. И списки на караул составили без нее.
   А она в это время лежала дома на кровати одетая, разлохмаченная и не по-детски рыдала. Побледневшая мать коротко спросила:
   - Что-нибудь страшное?
   Потому что она никогда ребенка в таком отчаянии не видела. Но Бася только крикнула:
   - В школу вашу больше не пойду, так и знай. И не говори мне ничего. Сама учительница!
   Мать наморщила лоб, растерялась со своей железной волей. Да, она работала учительницей именно в той школе, где училась Бася, старалась быть строгой, не слушать дочкины капризы. Все же неудобно заступаться за свою дочь. Но это с одной стороны. А с другой - она знала свою дочь, и что-что, а придуряться та не умела. Вот это "сама учительница" ее просто сразило. Мать пошла переодевать халат на кофейное марикеновое платье...
   Пока шли разборы, горел сыр-бор в учительской, Бася прекратила рев и пошла разбивать очки. Они были дорогие, большие колеса в перламутровой немецкой оправе, одно стекло заклеено бумажкой. Кирпичом его, кирпичом. Никаких шансов, в кашу смолотила. Зря ведь терпела, мучилась, носила очки, все равно она косая, это хуже смерти. Пусть в карауле стоят только те, у кого глаза одинаковые, пусть Щербатых с Анисимовой стоят, а она, Бася, в школу больше не пойдет, а лучше будет по помойкам гулять с местным дурачком Леней. И очень прекрасно, можете из школы вообще исключать, еще лучше - уроки делать не надо.
   Так думала Бася, нанизывала невесть чего, слоняясь по комнатам туда и сюда, но потом от тоски решила сходить за молоком. Она была приучена выполнять то, что на нее возложили. Поискала банку, крышку и сетку, захлопнула дверь. Пошла потихоньку по глухой в лопухах улочке. Глазам без очков было ново и холодно. Голова как-то кружилась и все было в тумане.
   В самом конце улочки стоял за высоким забором старинный каменный подвал с окованной железом двустворчатой дверью. Зимой с подвала катались на санках, летом брали в игру вместо замка. Бася с Надюшкой и Ларкой хоронились там от грозы. В холодную глубокую полутьму вели широкие бетонные ступени. На середине лестницы обычно стояла Басина посуда с молоком. Бася ее забирала, а на ее место ставила пустую, и так каждый раз. Тут же громоздились кастрюли и бочонки с солениями. Удивительно - любой чужак мог зайти с улицы и все вкусное заграбать, только никто не приходил и не грабал. Тут жили все свои. Наоборот, женщины набирали в тарелку соленья, шли к соседкам и говорили - мол, попробуйте, каковы грузди у нас населились...
   Один раз, это было давным-давно, Бася совсем не сдержалась, взяла высунувшийся из-под крышки грибок - и положила в рот его, жмурясь от страха и вкусноты. И только потом испугалась, что подвал-то могут после этого закрыть. Давно это было, а страх содеянного внутри задержался... 
   И ведь правильно боялась, закрыли. Клацнув несколько раз железным кольцом по двери, Бася покраснела ужасно. И только потом смущенно вспомнила, что молоко ей теперь брать совсем у другой хозяйки, на далекой улице. Вот что называется - с горя да без памяти! Облегченно вздохнув, зашагала дальше.
   Та далекая улица находилась за школой, а рядом со школой жила ее подружка Ларка-проныра, по-настоящему Дыханова Лара. Она как обычно сидела на высоком крылечке в цветастом новом халате и новом же пионерском галстуке. На затылке хвостик белых волос, бант больше головы, половина красный, половина черный.
   - Пойдем со мной сходим. Лар, - уныло попросила Бася, - а то я еще не знаю, где новая хозяйка с молоком живет. Одна боюсь.
   И они пошли мимо кривых заборов из серого штакетника, мимо жомных1) куч и трепанных кустов сирени. На теплых лавочках пацаны кидались в ножички, а девчонки вязали друг другу банты. Они между собой перетыкались, то и дело заливаясь смехом. "Вот дураки, - с лютой завистью посмотрела на них Бася, - и дурочки..." - Далеко еще до Иванниковых?
   - А в самый конец идите, где желтые столбики, рядом с Котовыми...
   - А! - Акнула тут Бася и встала, как вкопанная.
   - А что? - Удивилась Ларка. - Чего ты?
   - Наверно, это те самые Котовы... Ванька Котов - сын капитана Гранта, - горестно сказала Бася.
   - Ты его разве знаешь? Ведь он в старших классах.
   - Ну, как же, он у слепого Бондаренко по классу баяна и я на отчетном концерте его объявляла. Когда он Дунаевского шпарил, его лицо было как у Роберта Гранта, все смеялось, даже глаза... Вдруг он дома?
   - Да не помнит он! - Горячо убеждала Ларка. - Ты ж на концерте была в очках, тут без очков, ничего нет похожего. Да его и дома нет...
   - Нет! - Почему-то уперлась Бася. - Видишь, какая я страшная, косая, меня все доводят, даже завуч. Боюсь. Не дай бог куртку вишневую увижу! Сразу умру и все.
   - Да уж так и умирать? А за молоком тогда кто пойдет? - Вспылила в ответ Ларка. - Куда идешь-то, смотри хоть.
   Бася панически оглянулась, и тут, как на грех, у поворота мелькнула вишневая куртка. Она отшатнулась, с перепугу ступила в сторону от дорожки, и вздрогнула от холодной грязной жижи.
   - Что наделала! - Заахала Ларка. - В такую сушь грязь нашла. Яма, смотреть надо.
   А роскошный взрослый Ванька Котов стоял рядом, улыбаясь угольными глазами и смуглым робертовым лицом.
   - Что, детсад, тонем? Ну, дела... - Он легко поднял Басю из болотца и поставил на сухое.
   И девочка медленно вздела вверх испуганную в слезах рожицу и обозрела спасителя. Но вместо радости она ощутила все свое уродство рядом с этим солнцем. Хоть бы матроску одела, а то старое "комбинированное" платье... И заплакала совсем уж безутешно.
   Солнце развело руками и стукнув калиткой, ушло в дом. Через минуту на пороге показалась Ванькина сестра Зойка Котова, такая же смуглая, красивая, черные волосы кольцами, тонкие ручки, длинный синий сарафан. - Ты что плачешь, услала? Ой, а ножки... Ну-ка, идем. Она поставила перед Басей тазик с водой и исчезла. А побыв в доме по своим делам, вернулась и увидела, что эта замазура по-прежнему стоит перед тазиком и всхлипывает.
   - Девочка, - обернулась она к Ларке, - что у тебя подружка такая рева?
   - У нее горе потому что, - осторожно отозвалась Ларка, - ее никто не любит.
   - О, - сказала уважительно Зойка, - ничего себе проблемка.
   Нагнувшись, она быстро разула Басю, вымыла ей ноги в тазике, там же сполоснула сандалии и тут же обула снова.
   - Ты ведь нашей училки дочка, Раисы Климовны? Так... И тебя отправили за молоком - помнишь, к кому? Так, подожди...
   И сама сбегала к Иванниковым за молоком. Царственно присела перед Васей на одно колено и вытерла нос платочком.
   - И как же тебя, плакса, зовут?
   - Бася... Басена, Васена, Василиса.
   - Имя у тебя бесподобное, старинное. И сама девочка хорошая. Хочешь, я скажу тебе тайну... Меня тоже никто не любит.
   - Не может быть! - Не поверила Бася. - Вы слишком красивая. Как он...
   - Как кто? Как Иван? Ну да, ну да... А жених мой так не думает. Мы тут с ним ходили - ходили, влюблялись-миловались, а он взял и уехал. На озеро Байкал - в такую далищу. Видите ли, озеро умирает. А то, что я осталась одна и умираю - это ничего... Вот тебе и красивая... А ты говоришь...
   Завороженная Бася смотрела на Зойку Котову в бессильном восхищении. Оглянулась на Ларку - то же самое.
   - А у тебя, Василиса, все еще впереди. - Засмеялась колокольцем Зойка, - вот вырастешь - тебя и полюбят по-настоящему. И ты уедешь с ним далеко-предалеко на озеро Байкал... Или куда ты хочешь?
   - Да я на море...
   - Ну, на море... - И поцеловала Басю прямо в нос.
   Зойка Котова! Вообще!
   Еще за две минуты Зойка сбегала в дом и принесла леденцы в круглой коробке с Кремлем на крышечке.
   - Возьми вот, Иван нынче купил. И не плачь, моя хорошая, ладно?
   Бася все поняла, кивнула, но никак не могла сдвинуться с места, точно боялась спугнуть что-то необыкновенное. Только Ларка, как всегда, оказалась сообразительной: она подхватила Басю и потащила с котовского двора.
   - Видишь, как хорошо все кончилось, - затараторила она, косясь на леденцы. - А Зойка-то какая чудная, добрая. И как это от нее жених мог уехать, не понимаю.
   - А я понимаю, - заметила Бася. - Ведь бывает такое огромное, важное...Оно даже больше всякой любви. И каждый ведь надеется, что любимый будет с тобой заодно.. Значит, он плохой, если до него это не дошло. А Ванька Котов, не плохой. Он меня из лужи вытащил. А Зойка вообще... Все бы взрослые такие были - вот как Зойка и как Король... Вот бы они встретились. И вообще, наверно не просто так Котов похож на Роберта Гранта. Я как-то слышала, что на самом деле его зовут Яков Сегель, Роберта этого... Но мне нравится, что он Роберт... я таким его узнала... и он может так же поехать в дальние края искать отца. Ну вот как Зойкин жених.
   - Да что ты! - вскричала Ларка. - Отец у них в районе живет, разошлись они, какие дальние страны!
   - Это настоящий отец Котовых. А я тебе про отца Роберта Гранта, он капитан был. Да я дам тебе книжку, Лар - "Дети капитана Гранта". Там все понятно. И не оторвешься, дух забирает прямо...
   - И что, тебе теперь не страшно за молоком ходить?
   - Неа, не страшно. Знакомые есть.
   - А можно и я с тобой буду ходить? Мне ведь тоже интересно, - предложила мечтательно Ларка.
   - Спрашиваешь. Конечно, можно.
   И они неторопливо пошли дальше, волоча тяжелую сетку с банкой молока. 
   А Ванька Котов сначала стоял у столбиков на воротах, жуя черный хлеб, а потом, накинув сомбреро и пончо Роберта Гранта из знаменитого фильма, неторопливо пошел за ними следом. Он же видел, что на улице стемнело, а девочки маленькие, напуганные, усталые. Вдруг подбежит какой-нибудь негодяй и обидит их? Смешные. Особенно та, училкина дочь, которая так плакала.
   Он шел и смотрел по сторонам. Вдруг собака, вдруг пьяный? Но ничего такого дурного по дороге не случилось, напротив, по другой стороне улочки шел старый друг Паганель и шутливо грозил Роберту. Получалось - Роберт провожал детей, а Паганель - его самого, ведь для Паганеля Роберт сам был дитя. И девочки счастливо и мирно добрались до дома. 
   Пояснения:
   1) Жомная (куча) - от слова "жом". Жом - остатки сахарной свёклы, после отжима сока. Идёт на корм скоту. 
 
   ИЗ ШКУРЫ МОЛОДОГО ТЕЛЕНКА 
   Антоше купили спортивные лыжи с ботинками, а потом еще и свитер из овечьей шерсти. Ему, видите ли, на соревнования. Он, видите ли, разрядник. А Басе фильмоскоп опять не купили, хотя по сравнению со скоростными лыжами это просто ерунда. Дождутся, что фильмоскопы кончатся в раймаге.
   - А почему одним все, а другим ничего? - спросила Бася.
   - А потому, что не твоего ума дело, - отрезал папа.
   - А потому, что ты не любишь спорт, - поддел Антоша.
   - А надо быть выше этого, - напомнила мама.
   Что значит быть выше, Бася выучила хорошо и замолчала. Она помнила, что у папы на заводе взорвался котел и получки долго не будет. Что за завод такой? На нормальном заводе директор сам должен всех наказывать и получать больше всех. А тут директора наказывают. Ясно, никакой фильмоскоп и не светит... 
   Бася пошла тилибомкать на пианино, подбирать песенку "Солнца не будет, жди, не жди, третью неделю льют дожди..." Настроение от грустной песни совсем упало. Сходить проведать Бульку, поиграть с ним? Он жутко смешной... Цепь и ошейник валялись рядом с будкой, а самого Бульки нигде не было. "Интересно, кто его отвязывал? - задумалась Бася. - Вроде мы последний раз его не отвязывали, а привязывали..."
   - Антош, ты отвязывал Бульку?
   - Вчера.
   - Нет, сегодня.
   - Сегодня - нет.
   - И я нет! А его не видно. А он - не кормленный. Может, поищем?
   - Бась, ну ты зануда. Тебя пожалей, ты сразу и пристанешь.
   - А что такое зануда?
   - Стань на мое место, поймешь. - Но все-таки оделся, пошел.
   Побегали, позвали: "Буля, Бульон. Буль-Буль..." Он не отзывался.
   - Все, надоело. Некогда, пошел, - с досадой сказал: Антоша. - Или удрал, или спит, как уже было сто раз.
   Он заглянул на всякий случай в будку, сказал "мгм". Потом замотал головой - "ничего нет" и с силой потащил Басю прочь. Басе это не понравилось, и она полезла смотреть сама. Пошарив, вытащила что-то мягкое... То, что раньше было Булькой. Грязные лохмы и кишки.
   - Ой, - вытаращилась Бася, - ой, боюсь, боюсь...
   Но бояться было поздно. Ведь живого ласкового Бульки, обжоры, игруна и трепателя маминых цветов - уже не было... Испачканная рука, на ней бурые гадостные пятна.
   - Да пойдем, господи, - закричал Антоша, - зачем смотреть, нельзя тебе смотреть на это!
   - Стой, Антош, - Бася безотрывно смотрела на то, что раньше было Булькой, - а как же мы не слышали? Ведь ему было больно, когда его...
   - Еще бы! Ну идем же!
   - А мы... похороним его?
   - А как же, с оркестром, - зло сказал Антоша.
   - И нового заведем, да?
   - Ну уж нет, этот второй. Первого тоже, это Бой, помнишь, черный такой. Кто-то не хочет, чтоб у нас собачки были, поняла? И хватит про это. Иди мой руки и марш гулять.
   - Может, к Надюшке?
   - Вот-вот. Да хоть к Надюшке, - обрадовался Антоша, - и не думай, не думай про это, ясно? 
   У Надюшки сидела Алка Пестикова. Они трескали блинцы с оторочкой, которые пекла Надюшкина бабка.
   - А мамка совсем измаялась, - рассказывала Надюшка, вытирая масляную щеку. - Полдня простояла в раймаге в очереди. Пока стояла, думала, брать туфли или не брать, больно дороги туфли-то. А у нас и так Вовка в техникум поехал.
   - Басена, ты блинцы-то ешь, - вмешалась бабка, - вон сколь теста натворила, прорву.
   - Сейчас буду, - согласилась Бася, хотя ее сильно тошнило и даже трясло, - а какие туфли, расскажи.
   - Туфли царские, - вещала Надюшка, - бархатные, синие как ночь, каблук карандашиком. Цветок на носочке лаковый, колом стоит.
   - Так она купила их, нет?
   - Первый день стояла - не взяла. Даже ночь не спала, ворочалась, уж больно понравились. На другой день опять стоять пошла, а там уж и милиция приехала, чтоб очередь не дралась. Дак выстояла, купила. Дома померяла - хороши. Аж заплакала. Опять ночь не спала, от радости.
   - Бесподобно! - Алка даже вскочила со свернутым блинцом. - Только моя мамочка от туфлей никогда не плачет... У нее их целый чемодан, и еще сапожки красные с наборным каблучком...
   - А у моей мамы полная шкатулка колец, - выпалила Бася. Все даже замолчали.
   - И с камушком есть? - пропищала Алка.
   - И не одним. Красный - рубин, белый - жемчуг... А чтоб руки были белые, она печку сама не топит.
   - А кто ж ей топит? - это Надюшка опомнилась.
   - Домработница. Не за так, конечно. Но папа у нас ничего получает...
   Про котел Бася утаила. Про Бульку - тоже ни к чему. Пусть не думают, что она им тут побирушка какая-нибудь.
   - А про платье мамино знаете? Она свела выкройку из немецкого журнала и сшила сперва из простыни, а потом уж из дорогого матерьяла. Теть Роза из ателье у нее просила-просила выкройку, мама все не давала, не хотела, чтоб у всех было одинаково... Теть Роза тогда попросила на обед только показать подругам и что? Свела платье на кальку. Мама глянула - а там все швы распороты и снова сшиты, и нитки другие... И теперь теть Роза себе такое же сшила... Юбка солнцеклинка, рукав вот досюда, а вырез уголком до пояса...
   - Как так до пояса? Все видно, что ли? - Надюшка потрясенно глотнула кусочек блинца.
   - Ничего не видно! Под вырез специально манишка есть, такая кофточка без рукавов, из кружева.
   Бархатные туфли с милицией были забыты, блинцы тоже. Жизнь уже не казалось такой мрачной, наоборот, все стало другое, интересное. Папа - богатый, сильный, мама - красивая, таинственная. На такую не подумаешь, что век в захолустье живет, с головной болью из школы приходит, золу из печки выгребает, тетради правит до ночи...
   - А еще папа сделает бар. Это в шкафу такая дверка: откроешь - музыка, свет, бутылочки, рюмочки. Все так и сверкает.
   - Да тебе приснилось, Баська.
   - А вот и не приснилось. Как увидите, так обалдеете. Антоше купили лыжи алюминиевые, скоростные, а мне пианино. Оно не наше, красное, буковки золотые. Видали? - Бася вошла в раж и не могла остановиться. - А маме шубу.
   - Пианино видали, а шубу нет. Длинная? - Аллочка считала себя специалисткой.
   - Нет, не очень. Но такая... Дорогая. Стоящая шуба.
   У бабки Надюшкиной даже блин сгорел. Она покачала головой, и сбросила его в ведро, бормоча: "Живут же люди...". Бася была вся пунцовая, раскраснелась некстати, а это был нехороший признак.
   - Покажешь?
   - Потом, когда дома никого не будет, - снизошла Бася. 
   Когда Басе было приказано вымыть пол, вынести ведро и выбить половик, она не оговаривалась, сделала все со страшной быстротой, а после принялась за уроки. Все удивленно переглянулись.
   Но через два дня был назначен педсовет и, конечно, мать задержалась в школе. К Басе пришли Алка Пестикова, у которой мать была географичка в той же школе, и Надюшка Сарычева: смотреть. Бася стояла у стенки, руки за спину. Ей хотелось, чтобы девчонки провалились куда подальше, но нет, они хихикали, не проваливались. "Зачем это надо?" - с тоской думала Бася. Но отступать было некуда.
   Постучали в дверь. Бася выбежала, вернулась, взяла что-то, снова на выход.
   - Что это ты мотаешься? - подозрительно спросила Аллочка. - И где твоя домработница?
   - Это она и была, - не моргнув глазом, ответила Бася, - пошла к соседке пироги ставить, так закваску забыла.
   Мимо окон прошла женщина, держа платок у подбородка.
   - Так это же мать Басяткина, - сделала открытие Надюшка.
   - Ну так что? На домработницу вполне похоже, - делово заметила Аллочка.
   - А бар вот он. И платье - вот оно. - Бася распахнула по очереди шкаф и шифоньер. Девчонки потрогали тяжелую ткань. Золотые пуговички на манжетах и по вырезу были на месте.
   - Шуба-то... - не унималась конопатая Аллочка. Как же хотелось вытолкать ее из комнаты и никогда-преникогда больше с ней не разговаривать!
   - Стойте, стойте, девочки! Что ж я ищу-то? Ее и не может тут быть, шубы-то.
   - Ага! - Аллочка злорадно рассмеялась. - То-то и оно.
   - Мама хотела в ателье отдать. Рукава длинноваты, решила подкоротить.
   - Кто тебе поверит! Отвалить деньги и перешивать...
   - Да, невезуха, - посочувствовала Надюшка невидимой шубе.
   В этот момент Алка оглянулась и заметила стоящего в дверях спальни Антошу.
   Комиссия порядком перепугалась, только Аллочка пискнула:
   - Антон, по-твоему какая шуба лучше - пятнистая или гладная?
   - Пятнистая? - нахмурился Антон. - А ну, кыш.
   Девчонки кинулись бежать, одеваясь на ходу.
   - Признавайся, про что плела.
   - Да так, ничего особого.
   - Смотри, добрешешься...
   Когда вечером мать пришла с педсовета, Бася, уткнувшись в учебник, навострила все же ушки. Как там, выплыло, не выплыло?
   - И почему они думают, что у меня все с неба падает? - возмущалась ма. - Ладно еще - историю с платьем перемывают, Роза все ателье в мое платье нарядила, мне его и одевать противно. Но тут уж пошли в ход какие-то драгоценности, кольца, шкатулки, домработницы... Откуда все это, Степа, никто никогда на мне не видел...
   - Глупости, Рая, - успокаивал ее отец, - завидуют. Ты умеешь шить, одеваться, не чета этим клушам. Вот они кости и перемывают. Ох, Рая...
   Бася в это время дрожала в своей комнате, как осиновый лист на ветке.
   Она вдруг так затосковала, так сильно захотела чуда. Была же вот у Золушки родная тетя - и она же волшебница! Попала однажды Золошка в переплет и на тебе, дорогая, золотую карету и хрустальные туфельки...
   Из темноты перед девочкой медленно проступил шуршащий подол, потом высокая прическа... и тонко сверкнул золоченый жезл. Добрая и немного печальная улыбка огоньком осветила кукольно яркое лицо незнакомой дамы. Ямочки на щеках, на подбородке, надо же...
   - Ай-яй-яй, шалунишка! - погрозила она Басе пальцем в белой атласной перчатке. - Такая маленькая и уже такая нетерпеливая. Все ей подай - и подруг, и оценки, и шубу...
   - Простите, - прошептала девочка немеющими губами. - Я же не себе, а чтобы маме... у мамы...
   - Полагаешь, жизнь ее изменится от какой-то шубы? Только этого не хватает твоей строгой маме?
   - Она... она удивится очень... И не будет такой уж строгой.
   - Ну хорошо, а тебе это зачем? Ты обманываешь своих подружек и не хочешь, чтоб обман обнаружился?
   Дама вздохнула, хотела сесть, но поскольку стульев больше не было, а на кровати воспитанные дамы сидеть не привыкли, она вздохнула снова.
   - Не забывай, дитя мое, чудо только тогда приходит, когда оно особенно необходимо. Свою племянницу я не могла не наградить. Это не пустая забава, а награда за то, что человек хороший, понимаешь? Очень хороший!
   Дама ушла, попятившись назад, как будто выключили экран фильмоскопа. 
   Скоро последние листья с веток опали, и шарахнул морозец, а там и первый снег. Отец уехал на совещание в область в тонких ботиночках, и ма считала, что он простудится. Приехал поздно ночью, когда дети уже легли спать, ма проверяла тетради. В большой зале слышался топот и хруст целлофана.
   - Да как же ты брал-то? Ведь знаешь, у меня маленький размер, сорок шесть.
   - Какой там "сорок шесть"... - Отец расхаживал одетый, в ботиночках прямо по ковру. - Размеры все нерусские, ничего не поймешь. Говорят, оставили на базе несколько штук обкомовским женам, они похватали, мне - что осталось. Меряй скорей.
   - Сейчас, сейчас. Деньги-то где взял?
   - Занял, где же. На мне котел еще висит, сама знаешь...
   Мама наконец-то облачилась в обнову и закружилась на цыпочках, поводя руками. Бася видела из-за портьеры, как сияли ее глаза. Мама в шубе! Нет, это невозможно!
   - Немножко широка вроде. Но ничего, я пуговицы переставлю... Слушай, Степа, она на карту похожа, да? Никогда такую не видела. Из какого хоть зверя?
   - Да ты ничего еще не видела, Рай. Завез я тебя, понимаешь. В захолустье ... Говорят, шуба из шкуры молодого теленка. Английская... Ты полу-то отверни - там корона.
   Мама, мама. Как она смеялась счастливо, как озорно пряталась в огромный, по плечам, воротник. Красивая, нездешняя женщина...
   И надо ж было такому случиться, что на этой же неделе пришлепала к матери Пестикова, Алкина мать. Просила одни выкройки, взяла другие, все перепутала, а под конец не выдержала:
   - Знаю, что вы человек сдержанный, не любите болтать и так далее, но уж шубу-то покажите. Зима на дворе, а вы все прячете, не носите...
   - Прячу? - Ма потеряла дар речи. Но шифоньер нехотя открыла.
   - Что значит вещь! - Умильно ворковала Пестикова. Такую и правда жалко носить.
   - Да когда носить? Степа только что привез из области...
   - Полно, вы давно купили. - Пестикова вся на сахар изошла, добилась своего.
   - Да как давно, с чего вы взяли?!
   - Дорогая, от детей ничего не скроешь... Пока. 
   Басю вызвали на ковер.
   - Ну? - Раздалось это грозное вечное "ну". - Что это значит, отвечай.
   - Не знаю. - Бася ушла в себя.
   - Что за привычка все тащить на улицу? - Ма нервно рисовала ручкой завитушки. - Откуда, скажи, эта дрянь в тебе? Эти кольца, бары, шубы? Мы с отцом работаем, как лошади. А люди думают - "хапаем". Ты масло в огонь подливаешь! Степа, скажи ей...
   Отец молчал. Бася тоже. Она привыкла быть виноватою.
   - Отец полжизни на этот завод потратил. У него столько врагов появилось, а он не сдается. Но нас не хотят знать, выживают, ты понимаешь или нет? Тебе мало убитых собак? Так ведь и до нас очередь дойдет! Степа! Ну?..
   - Может, не надо так на ребенка, Рай? Она не понимает...
   - Все она понимает! Не надо!
   - Не понимает... Баська, лучше скажи, как это ты шубу купила вперед меня? Ведь это все нечаянно вышло, я до совещания вообще ничего не знал. И давали не всем, а только депутатам...
   - Да не знаю я! - Закричала вне себя Бася. - И никакое масло не подливаю! Я просто хотела, чтобы ма самая лучшая была! А шуба же висит, висит! Проверяйте, как хотите! 
 
   ДАВАЙ, ГОРИ 
   Анна Дмитриевна пригладила сухой ладошкой ровный пробор и лаковый узел волос. Все затаили дыхание.
   - Многие из вас, друзья мои, ворон ловили на уроке, вот на контрольной и сами попались. Щербатых с Анисимовой, Дорофеевы оба отлично справились, хотя один у другого списал. Пестикова, Сычев и Стрижова на одну ступеньку отстали. А Бубенцова съехала! Стыдно, Бубенцова, ты не Михеева. Михеева, Паншина, Домаев - горе луковое. Остальные серые зайцы, сами не хотят стараться. Все на этом. Бегите на свои горки, да не забывайте лыжи: завтра будет вам кросс. Потом открыла дверь в коридор и строго добавила:
   - Матрена, ты ушла али заснула? Пять минут как уроку конец.
   Тут же послушно заколотилась тяжелая гайка внутри медного звонка на ручке. Все побежали как на пожар, Анна Дмитриевна оказалась прижата к доске.
   Бася, которая съехала с пятерки на четверку, по дороге домой съехала с подвала на портфеле. И потом шла и думала, почему Михеевой можно два получать запросто, а Бубенцовой уж и четыре нельзя? Сразу то да се, съехала, матери скажут. Потому что у Михеевой отец алкаш, а у Бубенцовой директор? Ничего себе...
   Бася не хотела гулять долго, потому что наконец дождалась в библиотеке чудную книжку. Ах, это была толстая книга с золотой стершейся обложкой. Много цветных мультипликационных картинок, а по страницам густо рассыпаны рисуночки помельче: лукавые птицы и рыбы, важные принцессы разговаривали друг с другом. Девочка, которая не испугалась Снежной Королевы. Русалочка, ставшая пеной. Ожившие куклы... Андерсен, Андерсен. Бася захлопнула книгу, чтоб нарядные страницы не мокли от летящих снежинок, вбежала домой, протирая запотевшие очки. "Ох, сейчас почитаем...".
   - Мам?
   Ма не отозвалась. А на диване лежал отвернувшийся к стенке Антоша, причем одетый. При маме он так никогда не делал. Бася покачала брата за плечо:
   - Ты чего?
   Тот очнулся не сразу, ладонью тер глаза, которые не открывались.
   - Слушай, я после лыж холодянки опился... Кажется, температура, ушел с уроков. Дай коробку с лекарствами. - На... А ма?
   - Наверно, укатила в район с отцом.
   - Как? А я ничего не знаю...
   - А ты никогда ничего не знаешь.
   - А че терь делать?
   - Ниче. Сиди тихо и дверь закрой на один замок, а то, как они приедут, не откроют с той стороны. Валенки не снимай.
   - А печка на что?
   - Ты не сумеешь.
   - Ой да, не сумею...
   - Ну и сиди. Я, может, засну опять.
   "Можно, конечно, в валенках. Можно и платок мамин накутать, и хлеб черный с солью поесть, вон какой хлеб хороший..." Подумав так, Бася устроилась у окна и открыла свою книгу. Только не учебник, нет, а Андерсена. И зашелестели вокруг нее волшебные голоса, словно радио волшебное включили. Запорхали эльфы, заскрипели калоши счастья, полетели дикие лебеди над новогодними елками... И опять смолкло - выключили радио. В чем дело? Бася беспокойно глянула в окно. Снег стал густеть-фиолетоветь. Темно уж стало - скоро из дома нос не высунуть.
   Басе хорошо было в валенках и в платке, только на душе было как-то тяжело из-за Антоши. Ма всегда давала в болезни горячее молоко с медом, заставляла над паром дышать. А где его взять, этот пар?
   Отодвинув книгу, Бася накинула пальто и побежала в дровяной сарай. Набросала поленья в бывший половик, ссыпала на кухне, пошла за углем. Полведра набрала, остальное в ужасных глыбах. Такие глыбы ни в печку, никуда бы не влезли. Такие надо было поразбивать. Попытаться? Одна глыба развалилась сразу. Вторая спружинила, топор отлетел. А ну, посильнее. Есть! Но острие задело коленку и там стало горячо. Скорей лопатой... Закрыть дверь сарайную, не то псы бродячие набегут.
   Домой влетела хромая, захлопнула вход, брякнула об пол ведро с углем. Бася сбросила пальтишко прямо на пол и в ванную. Там распутала чулок, потерпела, пока кровь унялась, капнула йод, согнувшись, долго шипела па рану. Потом тем же чулком примотала сухой подорожник. Летом девчонки так же делали, заживало...
   А потом только она двинулась на кухню. Дрова и то пихать некуда, в печке полно золы и этой, как ее, жужалки1). Куда девать? Спросить не у кого. Вывалила в ящик от посылки, наплевать. Зато дрова уместились, а под ними старые газеты.
   Спички гасли, не поджигались даже газеты. Почему? Замурзанная Бася стояла перед такой же увоженной печкой и смотрела на нее с ненавистью. Ей казалось - еще немного и эта громадина поедет на нее, раздавит! Чтоб не лезла, куда не надо...
   Одним глазом заглянула в сказочную книгу. О, фарфоровая Мери шла в окружении любимых кукол, высоко неся свечи... Свечи? Да, конечно свечи, как она сразу не догадалась?! Бася достала бенгальские свечи, припрятанные для Нового года. Чуть не свалилась с двух табуреток - одна на другой. Ей, конечно, жалко было тратить праздник, но что делать. В доме больной...
   Зажгла все сразу, сунула в газетный ком, печке в пасть: мол, на, подавись. И газеты пыхнули, и дровины занялись неторопливо. Это хорошо. Но дыму...
   - Бась, ты не с печкой воюешь? - позвал Антоша.
   - Да, а что?
   - Так ты дымоход открой, там железяка наверху... Дым на комнату прет...
   - Но там же горячо вступать...
   - Кочергой.
   При открытой вьюшке огонь просто взвыл. Бася заторопилась, сыпанула уголь... Ужас! Вой скоро прекратился и опять полез дым. Бася в крик:
   - Антош! Все потухло!
   - Так брось да уйти... - Голос Антоши стал глухим.
   Как "уйди"? Не водой же заливать. Неужели все сначала?
   - Ты пыль не сыпь, слышишь? Ты кусочками...
   Антон опять замолк. Что уж, ему так плохо, что не встать, не помочь? Не хочет связываться.
   Бася поплакала и начала сначала. Сняла кольца по одному, обгорелые поленья доставала варежками, но и варежки задымились. Ими же вытирала слезы. На кого она стала похожа! Только жалко, что вправду не трубочистка, уж тогда бы она живо все тут раскочегарила! А почему у мамы все разгорается быстро? А тут не греет, дракониха проклятая, как назло. Пнуть бы её, чтоб развалилась.
   И она действительно, пнула печку в беленый бок... В это время теплая рука легла ей на плечо и замерла. И Бася как шарахнутая замерла. Потом теплая рука погладила плечо и взялась за кочергу! О, вот ужас - рука эта была в саже. Да-да, это была рука веселого человека в черном, немолодого, тощего трубочиста, с толстым мотком веревок через плечо, со щетками и ершами под мышкой. Он кивнул девочке как старой знакомой, поставил на пол большой тяжелый фонарь и стал заглядывать во все дверцы, хлопать ими. Дальше решил достать совком все лишнее из поддувала... Он был как дома и вел себя так, будто только что вышел и вернулся... он подмигнул застывшей на месте хозяйке плиты и стал расщеплять большое полено.
   Бася долго, очень долго рубила бы и колупала бы это полено ножом, чтоб получились мелкие щепочки. Но под ловкими и быстрыми пальцами трубочиста полено покорно трещало, распускалось навроде веера. Время было позднее, голова болела, хотелось есть. Вот, наверно, в войну такая жизнь и была - голод, холод, горе... Зачем такая жизнь вообще? Лучше не жить... Сейчас, сейчас, все сначала... Газеты старые, щепочки домиком, поленья крест-накрест, потом уж головешки... Подожжем?
   Но не успела она это подумать, как дверца старинного фонаря щелкнула и горящий кусок пакли прыгнул в печь...
   Тихо, тихо, по одному кольцу постепенно закроем... Гори же ты, наконец! Гори! Спасай нас, миленькая, не давай пропасть! Ну!
   Руки трубочиста взлетели как руки дирижера.
   В печкиной утробе что-то шевелилось, трещало, переваливалось. Все крепче, сильней. Неужели конец мученьям? В поддувале заплясали слабые зайчики. Угольки тоже по одному, по камешку, голыми руками, чтоб без пыли... Туда, туда, в ненасытное брюхо. Вот видишь, поддалась. Большая печка маленькой Басе поддалась! Гори давай, а не то...
   Плаха накалялась. Бася пристроила кастрюльку с пшеном, синий молочный ковш. Потом обернула ручку грязной варежкой и понесла Антоше молоко.
   - Проснись. Молоко с медом - на.
   Выпил и снова упал на подушку. Без слов. У Баси тоже закрывались глаза, но она боялась, что каша уплывет. Тем более что ее становилось все больше и больше, она лезла и лезла, как из того волшебного горшочка. Пришлось отложить в другую кастрюлю... 
   По трубам и батареям весело журчала и поцокивала вода. Все ожило как при маме. На улице лютый мороз, в кухне окно прояснело и протаяло ото льда. Бася обмела печку веником. Теперь она уже не казалась ей драконихой. "Спрячь нас, печка. - Съешьте ржаной пирожок, спрячу..."
   Родители приехали домой поздно ночью. Они потом рассказывали, как в дороге сломалась машина, как они искали попутку, добирались до ГАИ и звонили в разные места. Зайдя в дом, сначала испугались. Они увидели сильный разгром - валялись дрова, уголь, лопата, пальто. Пахло горелым - это начали пригорать две кастрюли каши. Зато было очень жарко! Антоша спал на диване одетый, а Бася на своей кровати, тоже одетая, и еще - в валенках и в саже. Одна коленка была замотана чем-то. Рядом лежала книга Андерсена.
   На другой день Бася пришла из школы и заинтересовано подошла к печке. Отныне она считала ее живым существом. Та дышала африканским теплом и добротой бесконечной. Рассыпала в поддувале золотые искры. Горишь, спасение наше? Ну, давай, гори. Послушалась человека из сказки, а просто девочку слушаться не хотела?
   И погладила печь по беленому боку, удобно устроилась неподалеку от распахнутой .духовки и сушившихся в ней поленьев.. Только после этого раскрыла, наконец, свои сказки. И ей показалось, что трубочист со страницы незаметно ей подмигнул. 
   Пояснения:
   1) Жужалка (укр.) - спёкшиеся прогоревшие угли. 
 
   ЧЕЙ КЛАД 
   - Делаем три шага по прямой - раз, два, три. Дальше по плану солнышко в круге и стрелка. Что это значит? А вот тут кругом забор. Мы пойдем вдоль него по кругу, пока на что-то не наткнемся...
   - На что? На что похоже солнышко в круге?
   - На колесо. Эй! Смотрите, тут колесо велосипедное, под ним камень. Подходит?
   - О... Очень даже. Копать надо.
   - Ур-ра! - Ларка первая докопалась до заветной коробочки. Внутри оказался шоколадный лом, да еще горка двухцветных пастилок, печенье кофейное...
   - Вкуснота, - зажмурилась наивная Надюшка, - век бы клады искала!
   - Разбежалась, - осадила ее Ларка, - мы же смотри, сколько пыхтели, искали. Уж на что я проворная, и то не могла сообразить. Часа два промыкались, точно?
   - Неужели ты одна? Мы вместе искали, - Бася что-то медлила, и клад не ела. - Вместе - уже другое дело.
   - А ты, Бася, сама ни разу не отгадала, только путала Ларину, - сморщила Алка конопатый нос.
   - Ну уж не ты ли отгадывала - насмешливо воскликнула сама Ларина, - Баська знаки толковала. А что сориентироваться трудно - так в очках же человек.
   - Бросьте, девчонки, - продолжала улыбаться и жмуриться Надюшка. - Баська не искала не потому, что не знала. А я знаю почему!
   - Ну, говори...
   - А потому что она сама это прятала!
   - Скажи, какая догадливая, - жеманилась Аллочка, - Бась, правда?
   - Так-так, - Ларка задумчиво глазела на Басю. - А я надеялась, что это Надюшка.
   - Куда мне! - замахала руками Надюшка. - За самим пустырем живу, да разве я ваши дворы знаю?
   - Да, это Баська, больше некому. Она всегда напридумывает... - Алка грозила пальцем. - Признавайся.
   - Сама признавайся. - Бася гордо протирала очки. - Мы ведь как договорились: неважно, кто что придумал, главное, чтоб интересно было.
   И спокойно съела свой шоколадный лом.
   - Но ведь записки приходят всем, кроме тебя. Тебе не приходят, значит, ты и посылаешь. И кто, кроме тебя, наши адреса знает? - Ларка продолжала рассуждать.
   Хотя - что тут расследовать? И так все было ясно.
   - Кто? Да чужой, - ответила небрежно Бася. - Адреса ваши все есть в классном журнале. Тоже мне тайна. Пошли расходиться. 
   Искать клады принялись после того, как начитались всяких книжек, у кого что. Кто-то шерстил затрепанный томик "Васек Трубачев и его товарищи", кто-то был уже постарше и успел читнуть из чужих рук "Графа Монте-Кристо", такое сокровище попадало в руки далеко не каждому. Долгими вечерами сидели они на бревнах, переживая в который раз побег Эдмона из замка Иф. Были еще "Остров сокровищ" и "Таинственный остров", Джон Силвер и капитан Немо... Но в Монте-Кисто с сокровищами к человеку приходило что-то еще, рывок в новую жизнь и новую судьбу, это будоражило. Да, на этих бревнах немало появилось игр с историями любви и мести... Но первая, конечно, была с кладами. 
   Сначала провожали Алку Пестикову: мать училка, дочка пискля. Разноется, что ее бросили в сумерках. Потом Надюшку Сарычеву за пустырь, на котором шла долгая стройка. Ребята, которые осмеливались там играть, уже раз провалились в траншею. Потом провожали Ларину Дыханову, ее всегда ругали сильно, если не выкинет ведро, не отвяжет собаку. А жила Ларка тоже далеко, в частных домах, не в центре, там вообще страшно. Ларка все выносила, запирала, отвязывала и махала с крыльца: мол, пока. А вот насчет Баси, что ей скажут дома, где тоже мать училка, никто не волновался. Считали - Бася находчивая, придумает что-нибудь, отболтается. 
   А через пару дней компания опять встретилась на обычном месте, на бревнах. Их городок пылил улицами совсем рядом, но здесь, за садиком, где обрастали бурьяном детсадовские бревна - здесь было интереснее, уютней.
   - Что делаем сегодня? - Алка быстро доедала свой хлеб с повидлом. Они раньше играли в казаки-разбойники, как и все. Но искать клады было интереснее. Кому-нибудь из подруг приходило письмо по почте, искать шли вместе... Вспоминались пираты, арабские пещеры, "Человек-амфибия", "Тайна двух океанов"...
   - Мне ничего не было, - улыбалась Надюшка, - а кому было?
   - Рань такая, солнце высоко, - рассудила Ларка, - можно бы три клада найти.
   Бася показала им новый план:
   - Видали? Наконец и мне пришел. 
   - Вот вместе и пойдем по знакам, - скомандовала Ларка. - Первый знак: ноги равно сто сорок. Значит, сто сорок шагов вроде бы на солнышко. Это типа того, что в прошлый раз?
   - Да нет, это значит - на восток, - сообразила Алка, - но с какого места?
   - Нарисованы клеточки, решеточки. От них.
   - Да это милиция! - блеснула Надюшка,
   Но шаги на восток от милиции не получались - в одну сторону глухой забор, в другую - ржавые ворота на замке. Пришлось пройти через автобазу.
   - Смотри, Баська, вон нашей Михеевой брат. Говорят, в школу не ходит, а шоферам за бутылкой ходит.
   - Где, не вижу... Да он, наверно, не только за бутылкой. Он и за запчастями тоже ходит. Видишь, что у него в руках. Да что вы меня со счета сбиваете! Сколько теперь шагов?
   - А ты-то, Баська, хоть понимаешь, какой это красивый пацан? Жаль, отец алкоголик.
   - Ты, Алка, жизни не знаешь, - вмешалась Ларина, - человек деньги зашибает, наша Верка сама мне говорила, что он ей туфли школьные на первое сентября купил.
   - Да ладно защищать, - вспылила Алка, - лох он и есть лох, хоть и красивый. Я не стала бы с таким ходить.
   Шаги кончались у Телячьего ручья. Это была городская замусоренная речка. Раньше большая теперь маленькая. Там стеной стояли лопухи и репейники.
   - Идея, скажу вам, дурацкая, - шипела Аллочка, - пальто в репьях и дальше полный обрыв. Прыгать в обрыв?
   - Не психовать. Отдышаться дай. - Бася осмотрелась. - Надо дерево искать, а ты психуешь...
   - Да деревья все на той стороне, - приуныла Надюшка, - а как туда?..
   - Переправы тут, конечно, не было и нет, - заключила Ларина, - но должно быть место, где помельче. Хотя бы вон там и перейдем, где камни. Потом берегом вернемся...
   - Вернемся - навернемся... - ворчала Алка.
   Махали руками как крыльями - камушки оказались скользкие. Обувка подмокла. Хватались друг за друга, только Ларка ни за кого не цеплялась, сама всех подбадривала. Прыгнув на бережок, Аллочка так затрещала кустами, что взлетели воробьи. Надюшка забрызгалась больше всех, но не выступала, а лентой из своей косы протирала Басины очки. Пошли обратно берегом. Где же то дерево?
   - Где дерево? - вопрошала Алка. - Сколько можно?
   - А вот оно, - Бася ткнула в ободранный от коры ствол, на котором чиркнули мелом стрелку.
   - Стрелка, извините, вниз. В землю?
   - Вниз, значит, вниз...
   Ларка, как всегда, первая нашла низ и спрыгнула в траншею. Траншея оказалась не мелкая, метра два в глубину. Бежать по ней было трудно, края осыпались. Шли до упора, до глухого перекрытия...
   - Опять ничего не понять. Чего в бумажке-то? - Алка норовила глянуть Ларине через плечо, будто что-то понимала.
   - В бумажке труба и дым. Котельная? Вон она. А еще - цветочки и кошка черная.
   - Это я знаю, девочки, - подала голос отставшая Бася, - это "Ландыши" и "Черный кот". Это я слышу каждый день - песни, которые крутят у нас на...
   - На танцплощадке - нестройно закричали все.
   Добраться до котельной и повернуть лицом на танцплощадку было делом десяти минут. Добрались. Но если б они видели себя в зеркало! Красные, растрепанные, у Баси бордовая царапина через щеку, у Надюшки коса расплелась до самого уха, Алка в глине...
   - Мне дальше неохота... - сказала она, выбирая из волос репей. - Я по правде устала и в боку колет. Давайте завтра доищем?
   - Не по правилам! - Подскочила Надюшка. - Или иди, мы клад на троих разделим. Но потом не говори, что не веришь и все такое.
   - А мы уже пришли. - Это Лара. - Значков-то нету больше. Пусть идет.
   Аллочка сразу примолкла.
   - Думаешь, танцплощадка?
   - А тут и думать больше нечего. Только под танцплощадку две дыры, обе маленькие. А под эстраду всего одна. Кто первый? Айда.
   Под эстрадой пришлось пробираться на полусогнутых. Там было темно, страшно. Мимо порскнула кошка.
   - Как бы тут в грязь не влезть... - Лара зачиркала спичками.
   И откуда у нее вовремя спички? На столбике в этот момент мелькнула стрелка мелом.
   - Ой, мама!
   - Чего визжишь-то?
   - Тихо, девки, тихо... Сами себя дурим...
   - Да вон, огоньки... 
   Лара еще посветила, Бася протянула руку... Там на цепке висело... Нет, честное слово Тяжелые круглые часы. И светили зелеными цифрами. И под ними кирпич, прикрывавший крест-накрест перевязанный пакет. Вот оно...
   Они вылезли наружу, испуганные, перемазанные, счастливые. Глаза так и сверкали. Разделили клад.
   - Тебе, Алка, желтую рыбку, под цвет волос. Тебе, Ларка, синюю птицу за быстроту, тебе, Надь, - красное сердечко, а мне шишку, еловую голову. И вот еще орешки... А кому часы?
   - Клад же тебе, значит, и часы тебе, - заговорили все.
   - И все-таки это странно... - Засомневалась Ларка. - То все сладости были, а то вдруг такая ценная вещь. Неужели, Баська, это на самом деле ты?
   - Ну что ты. Мне самой не по себе... Девчонки, если часы чьи-то ваши, то лучше признайтесь. Игра игрой, а как дойдет до ремня - не обрадуешься.
   - Еще чего! - Закричала Аллочка. - Теперь ты начала разбираться. А сама что говорила?
   - Все, темнеть стало. Проводите меня, девки, за пустырь, - разохалась Надюшка. - Еще и настращали на ночь глядя. Поймите вы: может, это для Баськи специально... Один раз и все... И хватит, и не будем больше клады искать.
   - Да что вы, девочки? - Вмешалась Бася. - Да что вы так всполошились-то? Давайте играть в другое. Мы вот с Ларкой уж пробовали играть в принцессы-наследницы.
   - Как в принцессы?
   - Как в кино. Например, в глухом лесу, в домике лесоруба росли девочки и лесорубова жена учила их рукоделию - ткать, прясть. Чтобы потом на рынке городском продавать. А когда случилось, что заболела она, так пришлось им самим ехать. Там понравились не только ковры, скажем, но и сами они. Богатые князья их стали выслеживать. Нашли старого слугу, он подтвердил, что они знатного рода, а вовсе не лесорубовы дочки, а опального графа, он полжизни в тюрьме просидел, вроде Железной маски...
   - А что такое опальный?
   - Неугодный, значит.
   - А сколько сестер?
   - А сколько захотим, столько и будет. Нас четверо и их будет четверо. И у каждой свой жених и все такое... Договоримся, какое у кого имя по игре. Ларке нравится Эвелина, я знаю. Мне Маргарита. А тебе, Надюшка, какое?
   - Ой, да я такие не знаю! Ты сама подскажи.
   - Лорелея. Надо Лорелею?
   - Надо, надо. Здорово.
   - Лорелея? С ума сойти. - Аллочка чуть не заплакала от зависти. - Все хорошие расхватали, мне ничего не осталось?
   - Не убивайся, - засмеялась Бася, - давай, ты будешь Луиза? Или Адель...
   - О, Адель. Это действительно... - Алка даже в ладоши захлопала.
   - Темно ведь, ну совсем обалдели... - Ларина опомнилась первая.
   - Прощайте, прекрасные незнакомки, - пропищала Аллочка, - мы все равно разыщем вас.
   - О, не трудитесь, храбрые рыцари, - пропела в ответ Бася, - наш след затерялся в глубине королевского леса...
   - Да хватит, хватит...
   - Ну пока... 
   Дома Бася прокралась на кухню, съела второпях холодную котлету, запила молоком. Потом так же тихо прокралась в свою комнату... Но мать ее расслышала.
   - Эй, ты где это мотаешься? - издали повысила голос она.
   - Да гуляла с девчонками по Садовой.
   - Смотри, кто-нибудь стукнет по голове.
   - Да нет, не стукнет... - Басе хотелось ляпнуть про часы, но она понимала, что их сразу же отберут.
   - А московский мармелад и пастила - куда из буфета пропали? - Опять издали спросила мать.
   - Это я его пропала, мам... Ну, девкам дала попробовать. Они тоже приносят...
   - Ладно, хоть не врешь. Все только девкам. Не забудь, что есть и брат, между прочим...
   Бася лихорадочно рылась в портфеле. Скорей, скорей, что там задали. Алгебра, физика, русский, литра. Физики не будет, физички нет всю неделю. Придет историк, начнет баланду травить не по программе. По литре готовиться к сочинению. А чего там готовиться? Напишем на свободную тему... Так, алгебра. Это уже хуже... Бася заскрипела ручкой.
   В одиннадцать мать заглянула к ней, опасаясь, что та пробегала и долго будет сидеть. Нет, в комнате было уже темно. Что-то больно быстро уроки сделались. Да ладно, раз тянет без троек. Вот Антоша - тот уж три с лишним часа дрыхнет, и уроки его не волнуют, спокоен, как сто китайцев.
   Мать ушла, а Антошка, напротив, выспался и пошел пить молоко. У Баси вроде мигнул свет. Притворяется, надо же, лампу одеялом загораживает. Он подошел и откинул одеяло. А там Баська красная как рак в обнимку с настольной лампой. 
   - Чего читаешь? Опять "Королеву Марго"? Нет, "Одиссея капитана Блада". Вот так номер. Ладно бы "Баня", "Яма", а то... Зачем прячешь-то?
   - Так мне дали на два дня, а ма ругается, если ночь сидишь. А "Баню" и "Яму" - что, мне нельзя?
   - Нет, конечно, рановато. Ни к чему еще Мопассана.
   - Вот спасибо, что подсказал.
   - Но-но. Ты меня не лови, а то я перестану с тобой дружить. И часы советую вернуть, как бы чего не вышло. Тому, кто их принес, как бы не нагорело.
   - А кому, интересно?
   - Ну, кто тебя больше всех любит, как думаешь?
   - Ну, я думаю... Никто. Стой. А ты вообще откуда это?..
   - Ни оттуда, ни отсюда. Ты думаешь, ты там одна по канавам ползаешь. Да ладно. Выключай канделябры, а то донесу королеве. И капитану заодно. 
   Потрясенной Басе стало не до королевы. Она лежала в темноте и хлопала глазами. Значит, действительно, кто-то ползал за ней по траншеям. А она-то думала... Но так ведь вообще неинтересно! А когда она на другой день пришла в школу, к ней подошли возбужденные Алка и Надюшка. У них розами пылали раскаленные щеки и переглядывались они как самые закоренелые шпионки.
   - Ой, Бася, Бася, что деется?
   - Нам новые планы пришли, это что ж такое?
   - Причем одинаковые. Чтобы мы, значит, вместе пошли.
   - Знаки все новые, и район далекий, за Сушкой...
   - Потому что пруд и гора сушенская только там.
   - Бась, неужели все-таки ты? Признайся, а то страшно. Что это значит вообще?
   Бася покачала головой.
   - Я тут ни при чем. Просто с нами начал играть кто-то пятый... 
 
   Велл... 
   Все сидели на бревнах на заднем дворе детского сада. Туда было легко пройти с улицы, и в то же время никто не мешал. Солнце закатывалось, ползло за рощу, как кот в траву, старый парк стоял тихо, слегка шумя. Все страшные истории уже пересказали, а уходить не хотелось. Как-никак скоро первое сентября, не посидишь вволю. Надюшкина бабка разрешила им брать из котельной старые фуфайки, и на бревнах было так мягко сидеть...
   - Бась, расскажи из книжек своих.
   - Старинных?
   - Давай из старинных.
   - А про Джейн Эйр я уже рассказывала?
   - Ой, да ладно. Давай хоть ее.
   - Дело было в Англии, - начала Бася со вздохом, понимая, что рассказывает не в первый раз. - В старой Англии, где все было так строго. Девочка Джейн жила у богатых родичей, потому что отец умер, а мать не могла ее кормить. И эти родичи такие-то оказались злые...
   - Как у Золушки? - перебила Надюшка.
   - Примерно так, да еще хуже. Особенно мальчик один к ней приставал, все хуже и хуже. Один раз увидел, как она книжку читает за шторой, книжку отобрал да как бросит в нее! У нее даже кровь потекла из головы...
   - Кро-офть? - зачаровано протянула Надюшка.
   - Надюшка да что ты! Помолчи хоть! - зашумели все девчонки, сидящие на бревнах. Ларка особенно сердилась, не любила базар.
   - Ээй! - завопил кто-то с дороги. - Вы там?
   - Даа! - отозвалась Ларка Дыханова, как самая голосистая. - Мы ту-ууут!
   К ним подошел запыхавшийся Витьша Овчаров. Он был сын директора школы и всегда узнавал все первый. Витьша вытирал пот со лба и был важный.
   - Сидите тут?! А того не знаете что у нас новость!
   - А что? Что такое? - загалдели все.
   - По иностранному училка приезжает! Новая! 
   - А куда же наша делась?
   - Замуж вышла! А муж на Урале. Вот, будем с новой.
   - Каждый год меняются, - осудила Ларка. - Не думают, какие будут знания от этого.
   - Чего ты понимаешь! - Витьша запыхтел от возмущения и скрутил свою холщевую сумку и тут же разгладил, как будто военная она. - Отец звонил в облоно все время. Никто не едет к нам из города. А эта сама попросилась.
   - "Я не сдамся, сказал Жасмин!", - вспомнила Бася. - Значит смелая женщина, что в глушь поехала.
   - Ой, давайте ее доводить! - захлопала Надюшка.
   - Обожди доводить, - остановила конопатая Алка-пискля. - Я, как дочь педагога, в курсе и еще неизвестно...
   - Чего там доводить! - крикнул Витьша. - Если доводить, то быстрей уедет.
   - Она и так уедет, - рассудила мудрая Ларка.
   - Да что вы! - замахал руками Витьша! - Чокнулись? Мы не сможем ее доводить. Она стюардесса. 
   Бася пришла в школу в белом фартуке, в бантах, и очень рано, потому что ее мать, училка по кличке Прокурорша, велела ей налить в ведра воды. В учительской будет много букетов, они быстро завянут.
   Бася наливала старым чайником без крышки, все ведро в старую раковину не влезало. И тут вошла такая высокая женщина в учительскую и картаво сказала:
   - Здравствуйте?
   Бася панически оглянулась, но больше в учительской никого не было, а ее, Басю, никто на вы никогда не называл.
   - Вы мне?
   - Да, вам. Вы первая кого я встретила на новой работе. Буквы "р" у нее как косточки перекатывались во рту. Лицо улыбалось до ямочек, глаза-щелочки. А прическа, а начес... А духи, вот это да...
   - Здравствуйте....э...
   - А где у нас шестой "а"?
   - А это у нас после перехода налево. Мы в маленькой ноге буквы "п", потом переход и большая нога "п". Но после линейки.
   - Линейки? Хорошо, - проворковала женщина. И стали приходить учителя: старый худой математик Пистолет Гипотенузыч, полная физичка Нэля в сером бостоновом костюме, географичка Пестикова вся в рюшах, в рюшах, сама Прокурорша, биологиня Раиса Климовна в строгом глухом платье и директор школы Овчаров, с пиджаке с блеском, как китайский император, он же историк... Бася привыкла что ученицы должны напутывать на себя школьные платья, сверху фартуки, черные или белые, привыкла что училки ходят в костюмах как в латах либо в узких юбках и индийских зеленых кофтах. Все училки ходили в них. У ее мамы тоже была такая кофта, только электрик, цвет морской волны. Поэтому, когда она увидела новую училку в чем-то облегающе-черном, она ошеломилась. Тем более мини!
   И когда все, весь класс увидел, что это трикотажный сарафан маечкой, а под ним белая водолазка... Класс шестой "а" перестал дышать. А она ворковала:
   - Май нейм из Софья Семеновна. Май инглиш нэйм из Сони Сэм Варкан. Ду ю андестенд?
   Все молчали. Она продолжала упорно улыбаться.
   - Ху из он дьюти тудей? - То же мертвое молчание!
   Пробившись так еще немного, она тихо села на стул, перед этим проверив, нет ли там чего острого.
   - Вай? Вот ду ю вонт? - Ноль реакции.
   Тут отличница Шура Анисимова не выдержала, подняла руку.
   - Что ты хочешь сказать? Скажи по-английски... Ну хорошо, просто скажи.
   - Извините, эээ, Софья Семеновна, но по-английски мы не можем. У нас весь пятый класс был немецкий.
   Бася думала, что она заорет. Или выбежит из класса вон и к директору. Так делали все училки в школе... А она как рассмеялась. И все за ней, робко и нестройно.
   - Бедные дети, - сказала она, - ну, это ерунда. Я было подумала, что мне подсунули немых... Велл!
   Обернулась к доске и написала - "Я хочу учить английский".
   - Переведем, ребята?
   И когда показывала рукою с мелом на доску, стало понятно, что одежда тонкая на ней, и горошки на груди проступили сквозь одежду... И все опять перестали дышать. 
   Велл! Так говорила она и собиралась в струнку. И начинала веером раскидывать всякие картинки - овощи, мебель, одежда. Бася лихорадочно писала: дикшенри, тича,тэйбл, фэмили, она писала карандашом прямо в учебнике поверх картинок - вэаре из Ланден - Ланден из ин Ингланд... Господи, как это было красиво. Вот из е нэйм? - Май нейм из Василиса... Так выпаливала Бася этой странной особе и получала улыбку в ответ. Да у них в школе сроду никто не улыбался! За все шесть лет.
   Соня и не похожа была на стюардессу. Во-первых, у нее не было шпилек. У всякой приличной стюардессы должны быть шпильки, это ясно. А она ходила в лодочках без каблука, а когда посыпались дожди со снегом - в мягких сапожках с отворотами, тоже без каблука. Это всех сильно смущало.
   - Каблуки - наплевать, - говорила Ларка. - Лишь бы двояков не ставила.
   - Так она, видишь, за первую четверть и не поставила никому! А мы ничего не знаем.
   - Знания она дает, - с умным видом изрекала конопатая Алка. - но все равно, сомнительно!
   - Что тебе сомнительно? Сама не знаешь.
   - Нет, знаю. Мне мама сказала, что ее в учительской все обсуждают. Что юбки короткие и вообще. Она ни с кем не дружит, пришла на работу, не проставилась, гордится, значит.
   - Обсуждают! - ахнула Бася. - Первая нормальная училка, от которой не тошнит.
   - А ты представь нашу горбатую? Уж как ей приятно на такое чудо каждый день смотреть? Вот-вот...
   - Да ну, не потому... 
   Потому или нет, но Соня иногда впадала в ступор. Например, подошла к Сарычеву, села на край парты начала спрашивать на инглише, а он не знал ни слова и стал повторять за ней. Она ему вопрос, он ей. То же самое! Она вопрос, он ей. Так оскорбительно. Она покраснела, посмотрела на него. А тот хоть бы что. "Моя твоя не понимая".
   Бася испугалась, что Соня заревет, такое у не было несчастное лицо. Весь класс зашипел, стал показывать Сарычеву - ты чего, совсем дурак? Перестань. Сарычев, белобрысый, стоял, пуговицу крутил, выпуклые глаза блуждали по классу. Да если б она к Басе села на парту! И руки ее поднятой она даже не видела!
   Велл! Она постояла, сжимая кулачки. "Велл! Ду ю вонт..."
   И стала учить их песне "Подмосковные вечера" на инглише. И шестой "а" выслуживался, бормоча за ней вслед: "Нот э растлин лив, нот э бед ин флай..."
   Когда они затянули хором первый куплет, в класс заглянул директор.
   - У вас пение? Здрась, Софь Семенна...
   - У нас английский. Язык мира, да, дети?
   - Дааа! - гаркнул шестой "а" в непонятном дурацком восторге, глядя на ее глазки-щелочки, на ее ямочки и вообще.
   Велл! Так говорила она и песенками выходила из ступора.
   Точно также ее Овчаров один раз довел. А она достала из сумки журнальную вырезку и сказала, улыбаясь, свое любимое "Ду ю вонт". Бася знала, что за этим будет что-то интересненькое.
   Она показала всем эту вырезку. Там были четыре парня в костюмчиках с иголочки. Они были простые недоучки, никуда не поступили, стали играть в ВИА и покорили мир. Мир от них сходит с ума! Девушки срывают одежду, плачут от счастья... Стадионы ревут. Понимаете, что такое очень любить что-то? Значит, быть в этом лучше всех. Вот Битлы лучше всех. Есть у них классная штука, совсем новая. Желтая субмарина. Не бойтесь, дам перевод. Запишем один куплет. И припев. Велл? 
   In the town where I was born
   Lived a man who sailed to sea
   And he told us of his life
   In the land of submarines
    
   В городке, где я родился,
   Жил человек, который плавал по морям.
   И он рассказал нам о своей жизни
   В стране подводных лодок.... 
   ...Мы ходили под парусом до самого солнца, пока не нашли зеленое море.
   Мы жили под волнами... Мы все живем в нашей желтой подводной лодке. 
   - Велл! Кто повторит мелодию сразу? Бася подняла руку.
   И тогда Соня подошла и стала распеваться с нею. Сначала ком снега катила к себе, так звала, приманивала руками, доставала из Баси звук, а потом приобняв, как в танце сиртаки, положив руку ей на плечо... Бася чувствовала себя на вершине мира. Сразу сходу все и запоминалось на всю жизнь.
   - Не считается! - пискнула Алка. - Она ходит в музыкалку!
   - Неважно!
   Да, Соня плавала по морям и постепенно рассказывала шестому "а" о своей жизни в мире подводных лодок. И Бася с дрожью поняла, что Софья Семеновна настоящая стюардесса. Потому что хоть и были у нее короткие юбки, хоть и садилась к ученикам на парту верхом, а это как пить дать нельзя - английский стали быстро осваивать и нагонять.
   Даже близнецы Варфоломеевы, еле успевающие на трояки, даже Домаева азы освоила! А по другим предметам у них были двояки...
   Все шло нормально. На новый год читали сказку по ролям на ингише. Даже маски сами рисовали... 
   Потом по весне Ларка шепотом стала сообщать какие-то страшные вещи - что будто Соня ослушалась завуча на педсовете, ушла. Ей при всех сделала замечание завуч-физичка, чтоб та оделась прилично для школы, и чтобы носила нижнее белье. Соня ей не смолчала, типа "не ваше дело", но на другой день пришла в длинной, по колено, клетчатой юбке. И черной широкой кофте с шарфом. Она без конца смотрела в окно, к ученикам на опросе не поворачивалась, стояла, сложив руки на груди...
   Это была новая, непонятная, закоченевшая Соня! А может даже не Соня. Бася протерла глаза. У окна стояла, скрестив руки и подняв острые плечики, сама Джейн Эйр. Она стояла наказанная своей ужасной родней, но при этом продолжала гордиться. Таких как она ничто не сломит... 
   Все удивились на такую перемену своей любимицы, трясли Басю, но Бася не знала ничего. Алка и так все сказала. Оставался Витьша. Сильные парни Варфоломеев, Дорохов, и еще один подкараулили Витьшу одного: "Говори, что там дома было. Кто гонит на англичанку?" Витьша Овчаров сначала отпирался, потом сказал - мать, литераторша. С ней тут был случай - Пушкина изучали, да всякие слова мешали, не наши. Стали ее спрашивать. Длани - руки. Ланиты - щеки, очи - глаза. А перси? Перси - тоже глаза, сказала она. В классе смешки. Почему не сказать, что грудь? Кто ее знает. Строгая больно. Короче, поддержала физичку, они ж подруги... Дескать, дело темное, не допустим, чтоб Соня разводила разврат. Спросила мать Витьшу - кладет тебе Софья Семенна руку на плечо? Трогает? Витьша - ну да, кладет, а что такого? И про битлов она тоже узнала! Истерия это, говорит. И видно, что это у литераторши оказалась истерия, после чешо стали Соню выживать из школы. Никто с ней не разговаривал, не шутил, не здоровался. Что есть, что нет. Ее ученики в заговоре не участвовали, и между Соней и ее классами все было как прежде...
   Прокурорша, Басина мать, обычно в сплетни не вникала, а тут пришла, села к Басе на кровать и давай ее расспрашивать.
   - Мам, да они врут, Овчаровы. И все заодно. Нет никакой истерии, хорошая Соня, все ее любят. Почему ты спросила?
   - Да потому что Софья Семеновна сама на себя стала не похожа. С лица сменилась...
   - Сменишься тут. Она такая веселая была, мам. Это плохо?
   - Да нет. Просто с этими людьми надо быть как все, как они. Иначе заедят.
   На майские Соня всех поздравила, но на демонстрации ее не было. Она уехала, даже не дотерпев до конца учебного года.
  
  
   НОЧЬ  ПИРАТА
         - Камбала, дай контурные по географии.
         - Какая я тебе камбала? Скажи по-человечески.
         - Ну, это... Бубенцова, дай карты. Я перерисую, отдам.
         - Нет уж, нетушки.
         - Почему это?
         - Тебе дай, так ты сам ничего знать не будешь. Вредно тебе.
         - Вредно, когда двундель ставят.
         - Я, может, три часа сижу, а ты взял и списал. Тебе охота в футбол играть, ты играешь. А потом спишешь и все в порядке. Хитрый какой.
         - Ну, ты и Камбала.
         - Я-то да, а ты выходи, выходи из класса, я открыла окна. Сказали - всем выйти на большой перемене. Слышал?
         - Сама выйди. Камбала. - Он бросил в нее линейкой.
         - А ты кто, Овчаров, ты знаешь? Ты на себя посмотри!
         - Бе-бе-бе. - Овчаров, наглый, побежал по партам, оставляя грязные следы на чужих тетрадях.
         Бася  погналась за ним, размахивая веником. Овчаров споткнулся и слетел. И тут она его зацапала за мятый пиджак и вдруг... укусила. Так ей обидно, что она - за все отвечай, а Овчарову все можно! По коридору пронесся вопль. Все добежали до класса и увидели, что с ученикова уха капает красное. В страшной суматохе бежали директор - Овчаров-отец, библиотека и русский - Овчарова-мать и уборщица - Овчарова-бабка. Бася смотрела на это спокойно, хотя ей грозили. Ей только жарко стало. Овчарову замотали ухо и увели, а позеленевшей от тошноты Басе еще надо было сбегать за картами, атласами и вообще сильно дежурить. Но директор велел идти в учительскую. Там сидела каменная от гнева училка по кличке Прокурорша.
         - Полюбуйтесь, Раиса Климовна, на свое произведение. Хваленая гордость школы, отличница и так далее - отгрызла ухо моему сыну. - Директор смачно и солидно кашлял в кулак, поглаживая толстой ладонью лацкан с медалями, как будто это его успокаивало.
         - А пусть он из класса выходит, - тупо сказала Бася, - а то всегда как этот...
         - Молчать, - тихо сказала Раиса Климовна, - он что, говорил про рыбу?
         - Ну да... Ну нет...
         - Какая рыба, вы про что? - Грозно звякнули медали. - Воспитали на свою голову...
         - Марш отсюда, - так же тихо и скованно прошептала Раиса Климовна, - дома разберемся.
         Неизвестно, о чем шел разговор с диретором. Дома  решили "разбираться" с ремнем. Нахлопали... Но брат Антошка вошел, и ремень полетел на пол.
         - Мам, ты давай не очень. Она же и так у нас калека, ну. Сама же потом расстроишься, голова заболит...
         Антоша  был в девятом классе, почти  взрослый человек, поэтому его слова  много значили.
         - Лучше бы она ему фонарь поставила, чем кусать! Откуда и научилась? - остывая, крикнула мать и ушла в сарай за углем. Ей казалось, что кусаться - это вообще низко, просто совсем собачье поведение.
         - Перепрячься, - сказал в потолок Антоша.
         Бася накинула пальто и пошла посидеть на бревна. "Значит, не за то место, что ли, укусила? Нет бы пожалеть, - тебя, мол, дразнят, ты не слушай. Так еще и ремнем? И за кого? За придурка, подлого человека, который всех абсолютно обманывает, ничего не делает, лентяй, только поджигает почтовые ящики... Директорский сынок. Но она тоже директорская дочка, только не директора школы, а директора завода. А ее мама в этой же школе - училка. И она злится, что я не как все люди. Она хотела, чтоб я лучше всех была, а я..." Простая мысль стукнулась в голову, и от нее стало горячо. "Бьет меня по работе, будто она директор школы. Но сама же учила не давать списывать!.."  
         Иногда  Бася понимала наказание. Догадывалась, что за дело. В этот раз она  не понимала, и пошла сидеть на бревна. Больше не было своего места. Эти бревна лежали в детсадовском хоздворе, там собиралась обычно Басина компания с Садовой. Там уже сидела подруга Ларка и что-то плела из проволочек.
         - Знаем, знаем про Овчарова, - говорила она, гладя Басю по плечам с двух сторон, - ему в здравпункте стежок на ухо положили, теперь не отвалится. - Вредный тип, так ему, так. Директоров сынок.
         - Да я тоже директорова дочка. Ты, Лара, как вообще с родителями, а?
         - В смысле порки? Никогда не пороли. И не будут.
         - Почему?
         - Я плод любви потому что. Я ж тебе говорила. Отец бросил семью ради моей матери. Станет он меня бить - она его к старой жене и наладит.
         - Тебе хорошо. А мне неохота с родителями жить. Я хочу жить одна.
         - Не сможешь! - убежденно сказала Ларка, - из школы придешь, есть нечего.
         - А я бы так и жила, Ларка, в домике. Печку я уже умею топить... Давай летом уедем в деревню одни жить? Картошка в огороде, сварим, поедим...
         - Давай. - Ларка нахмурилась. - Утром будем нашей бабке огород полоть, вечером она нам даст молока и хлеба. На танцы пойдем. У меня помада уже есть.
         - А далеко танцы?
         - Километра два. Но мы же не одни будем ходить, там целой шоблой ходят. И малых берут.
         - А пойдем сегодня ночью выйдем? Надо же привыкать ходить впотьмах.
         Лохматая  Басина шевелюра склонилась к плечу подружки. А та откинула косу назад, взяла за плечи и стала качаться легонько, как они в сиртаки качались, когда был вечер дружбы народов со старшими классами осенью... А теперь весна, но холод хуже осени. И вообще...
         Бася  вздохнула.
         - Да ну уж! Хватит вспоминать. Там у нас в деревне такие парни. Сами на тракторах ездят на ферму.
         - Как Михеев?
         - Да ну, еще лучше. Михеев конечно, красивый, но он сушенский. Сушенские - такой народ... Они на наших центровских шоблой ходят. Сама знаешь. 
         Они загорелись. Ночью надо встретиться в двенадцать... Нет, в три! Чтобы время было совсем глухое. И пойти по ночному городу за парк, за рощу, и за пустырь, на берег любимой реки. Послушать, как тяжело плещет вода. Постоять, как стоял Питер Блад, отвергнутый Арабеллой...
         - "Прошу вас удалиться, сударь," - вдохновенно вещала Бася, в чьей усталой башке смешались и двоечник Михеев, и капитан Блад, - ты, Ларка помнишь, как она его? "У меня таких знакомых нет. Вы, сударь - вор и пират!.." Надо же! Теперь директор думает, что я не отличница, а дура... Ну, и матери опять за меня стыдно!
         - А Прокурорша... - начала было Ларка, но осеклась.
         Они договорились выйти ночью, чтобы  воспитать волю. Бася встала без  будильника ровно в три часа. Она  пометалась в поисках толстых  носок, потом, не найдя их, прокралась в чулках на веранду и там застегнула пальто и ботинки. По улице носился громкий, прямо буреломный ветер. Гнал по дороге коробки, гремел крышами. Наверно, посрывает провода. Фонари того и гляди, полетят на проезжую часть... Да, здесь бы, кажется, хоть кто для компании сгодился. Даже Овчаров бы, не говоря уж про Михеева, который слыл отчаянным парнем. Шторм на море, матросы, тяжелая вахта сегодня... Все хлопало и дребезжало, особенно большой чугунный фонарь на столбе на Садовой, где должна была стоять Ларина. Но там никто не стоял.
         Бася, дрожа и ежась, как этот самый  жестяной фонарь в проволоке, стала  прыгать на месте, чтоб не закоченеть. Потом пошла к дому Лары - долго шла, от всего шарахалась. Частный сектор был далеко, да и фонарей там было мало. Из-за почты дико заорали кошки. Ларкин дом спал, кобель за высоким забором бегал отвязанный, значит, Лара не выходила. Ах, Ларка - подруга называется.
         Бася  взяла свой коричневый капроновый бант, собранный цветком на резинку, прицепила  к фонарю. Чтобы Ларка знала! И пошла сама из центра за рощу. Хрясь! Что-то сзади упало Басе на плечи... А-а!
         "Нет, что я, это же ветка". Бася замерла, пытаясь унять дрожащие руки и  ноги. "Когда я буду жить одна, - шептала она самой себе, - мне будет все равно, кто что подумает. Я не буду бояться... не буду бояться умереть... Я привыкну. Это я сейчас мамина дочка. Как Ларка, которая днем храбра, а ночью такая же слабачка, как и Алка... Шорох и возня заставили опять озираться. А-а, собака. Чужая маленькая собака, лохматая, похожая на Бульку. Пропал наш Булька, больше такого не будет". Собачонка подбежала, понюхала ботинки и, склонив на бочок ушастую голову, недоверчиво посмотрела на Басю. Та не шевелилась.
         - Собачка... Хорошая... - Прошептала Бася. - Ты ничья? Я тоже ничья. Я хочу из дома уйти. Пойдешь со мной? Пойдем, а то холодно, страшно, а ты живая. Пойдем?
         Махнула рукой, как человеку, а собачка  испугалась и гавкнула.
         - У меня ничего нет, не ори, - упавшим голосом отозвалась девочка. - Ни камня, ни колбаски. Не ори. Я пошла.
         И она двинулась из рощи. Собака повертела  хвостом и убежала. Да, конечно, зачем  ей такие друзья. Однако страх стал меньше. Это, наверно, пропавший Булька вернулся и выглянул из ночи - подбодрить ее. На набережной ветер был сильнее, шумели деревья, шумела вода. В шуме стало даже уютно.
         На  берегу стоял печальный Питер  Блад, в который раз прощаясь с Арабеллой. Он ей о чем-то говорил, и ветер хлопал полами камзола. А она все как-то отворачивалась, кутаясь в бархатную накидку. Какая там накидка, милочка, ты ничего не понимаешь в этом человеке. Ну какой же он вор и пират? У Баси это был теперь любимый герой из книжки "Одиссея капитана Блада". Pеter Blood, блад - значит "кровь". Почему? Он ведь никого не убивал. Он просто был человек с пылкой кровью, заводной, значит... Так он стоял перед тем, как уехать навсегда... Ждал - только бы она по-доброму посмотрела! Ах если бы она только посмотрела!
         Ах, если бы Басина мать не работала ни директором, ни училкой, вообще не работала, а была просто мать, как у братьев Басовых... Ведь капитан рисковал кораблем, командой, чтобы только бы ее, любовь свою, высадить, сдать дядюшке Бишопу на руки! А за Басю так никто не заступается. Да что он, с ума сошел, капитан Питер Блад! Старик Волверстон в отчаянии: лучший друг, капитан, хлещет ром из-за юбки. Что же делать? Что делать в такую ночь, когда ты хочешь уйти из дома, и никто, никто тебя не ищет? Может, пробраться на фрегат под звонким именем "Арабелла" и выбросить за борт последний ящик рома? "Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы - всем на дно. Там бы, там бы, там бы там бы - пить вино. Там под океаном, трезвый или пьяный - не видно все равно..." Эту песню все запомнили из кино про Ихтиандра. Ее пела черноволосая красотка из бара...
         Сама  не замечая, куда правит, Бася пошла  обратно. Ну надо же, никто не встретился ей на улице. Она села, подтянув под себя ноги и усунулась поглубже в пальто. Такое старое это пальто, рябое, в буклированных пупырышках, нет чтобы куртку купить... С капюшоном. Вон Ларке так сразу купили и плащ, и куртку кожаную, раз плод любви, все понятно. Но почему нет доверия ей, отличнице, гордости школы, а зато есть доверие Овчарову, который только и дурит всех. Нет, надо уехать и потом приехать сюда важной и богатой. Заехать к Ларке, к девчонкам, может, к Андрису. А домой не заехать. Переночевать у Сарычевых, поинтересоваться, как старший Митя, как Надюшка, съесть блинца с оторочкой... А он, ихний Митька, вдруг так и войдет, как раз и приедет. "О, Василиса Степановна, вы как здесь?" - "В командировку из главка." А, какого там блинца! Бабка Клава Надюшкина и так старая, поди, умрет уже.
         - Ты померла али жива? - перед ней стояла Надюшкина бабка Клава и пыталась ее в темноте узнать. "О ней думала, она и пришла. О Бульке думала, он и пришел. Это все как во сне, сплю, наверно..." - мелькнула шальная мысль у Баси.
         - Я так... - Бася мучительно не знала, чего и говорить. У нее часто так бывало - что зря говорить скучно, а сказать правду - стыдно. - Мы с девками договорились, баб Клав. Игра у нас на выдержку и волю. Кто встанет в ночь, тот разведчик. Так что я выиграла. Я, выходит, самая смелая. Только подтвердить некому. Подтвердишь?
         - Ладно. Ну, так ты домой иди.
         - Не пойду, а то побужу всех.
         - Пошли тогда, погреешься в дежурке.
         В дежурке, где сидела Надюшкина баба Клава, трещали печи, и гудел котел. Здесь было бесподобно, как в трюме большого океанского корабля. Это был подвал большого кирпичного дома, где помещалась детсадовская котельная. Сторожиха, она же истопница баба Клава хозяйничала у печей привычно и с удовольствием. От вида и звука гудящего огня Басе сделалось сказочно и приподнято. Она уставилась в бегуче-летящие полосы пламени и затихла. Какое волшебство. Вспомнила свою печку, которая долго не покорялась, наказывала, а потом они подружились. Ну и пусть Ларка не пришла! Зато Бася сама себе доказала, что не струсит, что сумеет жить одна... А вот что Ларина доказала... Что на нее теперь не понадеешься.
         - Не пришла... - задумчивым эхом сама себе сказала.
         - Эка страсть! Не пришла и ладно. Ты не бычься. Маленьки вы еще.
         - А я большая, - нехорошо заулыбалась Бася. - Только не по классам, а по-другому. Я знаю, я старая, я жила давно, плавала по морю и пиратом была.
         - Кто ж таки пираты? Грабители?
         - Грабили - богатых, не всех. Они служили стране и королеве.
         Сторожиха пожевала ртом, поцокала.
         - У тя не жар ли, часом? Глянь, по ночам порскать вздумала. И городишь не дело. Ты сама пойми - ну как хватятся родители, что нет тебя - ума решатся.
         - Пусть! - Бася опять засмеялась нехорошо. - Я хочу одна жить.
         Но  сторожиха помотала головой, поцокала опять. Вздыхая, пошарилась в холодильничке, достала много сверточков - с черным хлебом, облепленном крошками, с непонятной, совершенно черной колбасой, баночку с грибами и желтой пшенкой. Запах растекался такой жареный, густой, что прямо жить захотелось.
         - Баб Клав! Что такое черное у тебя?
         - Да ты, девка, колбаску деревенску не видала. Кровянка это. В кишку нальют кровь, завяжут и жарят кругами.
         - А беленькое что?
         - Чеснок да сальцо. Ну-ка, пробуй, не боись. Еда не барска, а баска. - И нарезала маленькие, толстые кусочки, один за другим, один за другим.
         Бася  откусила, зажмурилась - вкуснота. Все рывком поела, не спросив, сколько бабке-то оставить. И тут же ей кружку отвару подали, из титана воды открыли, а перед тем туда песочка ложку. Отхлебывая, понимала, что это слишком хорошо, что надо бабушке Клаве сказать благодарность, но язык не ворочался. Все тело щипало, отогреваясь, вся душа парила, как сладкий пар над зеленой кружкой.
         "Вот я и пошла странствовать, вот и устала, и меня, безродную принцессу подобрали добрые люди, не пропаду", - как о чужой подумалось Басе. Может, она и вправду выродок, неродное дитя, и дома обрадуются, что ее нет? А то бы зачем ее так гоняли? С чужими легче...
         - Ты посиди в группе теперь, а я схожу по уголь, котельную замкну. - Баба Клава смотрела и лучилась морщинками, прикидывая, что стукнется к Бубенцовым и быстро назад. - Иди, не бойся, выходной, не придут никто. По лестничке наверх, там через коридор, мимо кухни и влево. Посиди там тихонько, свет не жги, и так видать все. "Ах ты, баба Клавочка, почему ты такая добрая?" 
         В группе действительно был теплый таинственный полумрак, но все видно, потому что светился зеленым сиянием  аквариум. Там серебряные искорки  рыбок. Напротив низкий широкий диванчик, плотно заселенный игрушками.
         - Ну. Вот вы... - Она обнимала по очереди больших мягких зверей, разморенная человеческой добротой, она не знала, как ей потратить свою. Она обнимала их, а большие медведи широко разводили лапы ей навстречу, а слоны поднимали хоботы. Настоящая кают-компания. "В кают-компании спокойно, - бормотала счастливая Бася, щеки ее пылали, перед глазами плавали точечные огоньки, - матросы отдыхают после вахты. Один рассказывает байку, все так смеются, даже кружками стучат, еще подбавить просят. Другой письмо на родину царапает, а третий... А третий - ну-ка, подойди-ка. Ты слышишь или нет? Что старина твой Волверстон тебя зовет? Наш капитан серьезно захандрил. Проклятая девчонка с Барбадоса... Играй скорей - а вдруг он оторвется от своей бутылки и придет к нам..."
         Она на цыпочках подкралась к пианино  и сходу заиграла песенку про  Мэри, как "в нашу гавань заходили корабли, корабли, большие корабли из океана..." Сначала быстро, разбитно, как дворовую песню, потом помягче, то же самое - но как вальсок. Затем все тише, медленней, случайней, на ощупь нотку иль аккорд, и песня вся рассыпалась на части, на осколки. Ведь правда, что матросы устали после вахты, они свалились головами на столы, испив дешевого вина, они храпят себе. И Питер Блад заснул! Одна она не спит, его подруга. Не та, на Барбадосе, а вот эта, маленькая. Смотрит - волнение рассеялось, волна ровнее, от неба через тучи падают лучи. И весь фрегат, устав от качки, замирает, как будто между небом и водой повис на тех лучах как на канатах.
         А там внизу сидят, заговорившись, старик Волверстон и баба Клава, подбрасывая в топку уголь. Да говорят о ней. Девчонка мается не дурью, а душой, которая не даст всю жизнь покоя. Пускай побудет тут, где книжки и рояль. И окна пропускают утро. Пускай поспит, намаявшись, а солнце как живое гладит по щеке. 
 
         ВЕТКА ВО ПОЛЕ 
         На  зоологии проходили загадочных зверей. Все это сразу поняли, когда на перемене к ним заглянула Матурина из "в"-класса и положила на стол плакаты.
         - У вас же зоология? - спросила она с холодной улыбкой. - Раиса Климовна велела сюда.
         - Ага! Еще посмотрим! Кто сказал? - вразнобой откликнулся класс "а".
         Это была Ветка Матурина, дочь большого райкомовского начальства. В библиотеке школы Бася видела выставку ее акварельных рисунков. Каждый рисунок из цветных кружков, которые, накладываясь друг на друга, создавали третьи цвета. Басю это смутило. Она хорошо рисовала цветными карандашами, но красок боялась. Не понимала, как можно что-то рисовать, если после каждого пятна надо сушить рисунок... Хотя было ясно, Ветка рисовать училась не в школе, и точно не в этой. Рисунки были подписаны короткими стихами... Рамки были плетеные из цветной проволочки. Даже под ложечкой засосало от такого яркого зрелища. Даже самой захотелось... 
         А на плакатах-то были смешные увальни. Раиса Климовна щелкала указкой, обводила лапки, головы, глазки, носы... "Вы уже знаете, что есть млекопитающие, пресмыкающиеся, птицы. А кто же этот чудик? Это зверь с птичьим клювом или ящерица, покрытая шерстью?! Сначала ученые даже подумали, что шкура утконоса - подделка. Ну мало ли кто захотел да и пришил шкуре этот огромный клюв..." В это время послышалась слабая музыка. Неужели "Желтая субмарина?!" Радость дикая. Раиса Климовна оглянулась от доски. Все тихо. Бася как наяву увидела у доски Соню Велл. Но откуда? Потом снова. Так несколько раз: только шум, так и музыка просачивалась, а стихнет все - и музыки нет. До Баси дошло: это ж Саня Емец! Это ему отец прислал из Индии маленький портативный магнитофон! И у мальчишки терпежу не было - хотелось крутить его с утра до вечера.
         "И  еще одна загадка - ехидна... Нечто похожее и на ежа, и на кикимору..." Все так и грохнули от смеха. Это была кличка одной училки, но Прокурорша об этом не знала. "Ехидну нашли в Австралии, а  греки называли ехиднами гадюк.... Утконосы откладывали яйца, как змеи, и у них были молочные железы... Парадокс? Конечно. Но пока мы будем разгадывать эту загадку, Емец и Бубенцова быстро выйдут из класса и послушают свою музыку в коридоре..." Позор! Басю первый раз выгнали из класса, а она ничего не сделала... И они пошли под лестницу, где стояли швабры, и Емец включил Битлов. Какой ужас, какое счастье... Магнитофон был маленький чуть побольше книжки... И наверно музыку услышал кое-кто, и в дверь тихо заглянула... Вета Матурина. Она могла ничего не говорить, по улыбке было ясно, как она эту музыку заранее любит. Ни о чкм чем они не говорили, просто сидели на корточках и все. Саня смотрел на швабры как на пальмы. Вета сидела, положив на коленки гладкую черную головушку с заколотым на затылке узелком.
         После звонка они с Саней пошли в класс, тоже молча, и все уставились на них. Но они молчали и улыбались... А-а, все понятно, все понятно... Все сошло с рук, Прокурорша не ругала даже...
         И еще, на той же неделе случилось мелкое, но ужасное событие. Бася бежала по коридору, опаздывала, как вдруг с нее свалились панталоны, резинка лопнула. Она встала как вкопанная, горя от страха, что увидят. Но в коридоре уже никого не было, зато из-за угла, едва не столкнув Басю, вышла Ветка, расширила глаза и быстро подняла эти штуки под юбкой. А Бася прижала их руками.
         "На, возьми, - Ветка показала ей большую булавку, которую тут же и приколола прямо к юбке... - Добежишь ведь?" Бася кивнула и помчалась ясно куда, там сбросила панталоны с ног и долой их, в мусорное ведро. Она понимала, что ей достанется от матери, но куда деваться сейчас, посреди уроков? Домой не уйдешь.
         Она успела вернуться в класс до учителя, Гипотенузыча. Села, прижукла, сердце билось как бешеное. Но какая же бесподобная  Ветка все-таки, как выручила... и главно, какая реакция, ведь каждую секунду мог кто выйти и увидеть.
         Она теперь посматривала на Матурину издали, захотелось как-то подружиться поближе, может, вместе сходить куда-нибудь. Может, в кино, может, просто в библиотеке посидеть, поговорить о книжках... Интересно, какие книжки любит она? Но Матурины жили в городке замкнуто, чинились-гордились, ни с кем не знались. О них только шепотом переговаривались: поехали на базу за мебелью... принимали у себя артиста из Москвы... взяли путевки на Домбай... Это были люди другого класса... 
         На 8 марта в школе занятия сокращенные, одни сплошные поздравления... Бася подписала редкую открытку с мимозой и несколько раз заглядывала в "в"-класс. Матуриной на уроках не было. Это была суббота, а в понедельник на двери школы уже висел огромный портрет Иветты Матуриной в черной рамке. Белый фартук топорщился как ватман, черные глаза смотрели восторженно, рот еле сдерживал смех. Как же так?
         У Баси не было горя. Она просто оцепенела, ее выдернули из розетки. Руки-ноги стали тяжелые, не поднять.
         На  другой день занятия у старших  классов отменили. Всем раздали широкие  черные ленты на головы, на рукава. У  больничной часовни сбор и митинг. "Смерть вырвала из наших рядов... Отличные оценки по всем предметам, музыкальная школа..." Как, еще и музыкалка? Ах да, скрипка же, да-да-да... Надо было пойти к ней в гости и тогда бы... "Она показала успехи во всех отраслях знаний, писала стихи, рисовала..."
         - Бася, ты чего, не слышишь? Ищу тебя, ищу...
         Это Ларина Дыханова.
         - Привет, Лара, ты где моталась?
         - Да вот, отдала статью в газету, как ее... соболезнование... Попросила завуч сходить...
         - Может, некролог?
         - Ага, его... Да там написано все то же, что тут говорят... Смерть вырвала из наших рядов... Сейчас выносить будут. У меня же ленты нет на рукав, я-то опоздала...
         Глухо заиграл оркестр. Бася так близко не слышала оркестр. Он бил по нервам. По глазам било солнце, какой яркий день-то получался...
         - Идем прощаться, все пошли...
         Бася  вцепилась в Ларкину руку, в  руку настоящего друга в радости  и в горе - тут она почему-то поняла, что такое рука друга... Она вцепилась в эту руку и ждала, когда змейка людей ручьем придвинет ее к ослепительно-красному гробу с серебряными ручками.
         - Птичка! Птичка моя поднебесная! - тонкий крик заставил вздрогнуть. А это мать Матуриной упала на гроб и вцепилась в края. Ее бережно подняли. Мужчина все время держал ее, видимо, муж.
         Рядом с ней стояла старшая дочка, наверно, студентка, очень похожая на Вету, но такая забытая всеми. Идущая мимо гроба толпа людей задевала и отталкивала старшенькую, и она терпеливо проталкивалась обратно на свое место рядом с матерью. 
         И наконец, течение принесло и Басю. Ветка вся в белом, это белое  кипело газовыми волнами. Лицо темное, суровое, синяки под глазами, запекшийся рот.
         Что-то надо сделать, что-то сделать, но что?
         - Хотя бы в лоб поцелуй, - прошептала Лара и показала пример. А пример с нее можно было брать всегда... И Бася, погладив желтую ручку, молча поцеловала Вету в холодный лоб.
         Когда все простились, процессия двинулась  хоронить. Но пошли почему-то вовсе  не на кладбище, а свернули к школе, а потом и вовсе за город по шоссе. Солнце продолжало разливаться и ликовать, по дороге бежали ручьи, немилосердно распевали птицы свои оглушительные звонкие трели. Такое ликование и буйство природы ставило в тупик. Как может быть рядом горе и радость? Ветер трепал длинные концы черной ленты на голове и на рукаве, отчего картина весны все время зачеркивалась черными зигзагами. От этого все меркло в глазах.
         Рядом с ними оказалась старшенькая  сестра, Инга.
         - Девочки, вы из ее класса? Нет? Ну все равно, вам же ее жалко.
         - Жалко. А что случилось?
         - Да я сама половину не знаю, я же только вчера приехала. Мама сказала, что Вета болела три дня. Каталась, говорит, на лыжах, сгоряча напилась ледяной воды и готово.
         Легла и сгорела. Папа был в командировке, мама думала, это просто простуда. Когда  Вета стала задыхаться, повезли на скорой в больницу. Сказали, что поздно.
         - А ее платье? Откуда у нее невестино платье?
         - Это мое платье. Примета плохая, но не жалко.
         - Не жалко, не жалко...
         - Ой, боже, - заговорила Ларка, - Инга, так мы куда идем? Мы ведь не на кладбище идем?
         - Нам разрешили в роще, там, где лыжня.
         - Там, где лыжня... Понятно... 
         Кричали птицы. Кричала мать. Невыносимо красиво играл оркестр, заливая всю опушку бурлящими звуками, заливали заснеженную землю клокочущие ручьи.
         - Крошечка, - вскрикивала мать, - зачем тебе лыжи? Ты должна была  жить для искусства, для творчества. Какие лыжи, зачем?
         Потом говорила вовсе неразборчиво.
         - Зачем я тебя строжила, деточка, зачем никуда не пускала? Не надо было меня слушать. Ты вернись, все будет по-другому... Скажите, кого она любила? У нее был мальчик, я знаю. Как его зовут, где он?
         Но  не было у Веты мальчика, которого она любила. Вета была еще маленькая девочка и ничего не успела... Только старалась, старалась до упаду для всех, чтоб не считали ее плохой и вот во что это вылилось...
         Когда вырос у рощицы маленький столбик  белого камня с портретом Ветки в блестящем овале, процессия двинулась обратно. Шли молча, устали ноги, устали все глотать комок.
         - Веточка! - закричала опять бедная мать и побежала к могиле. - Как я тебя оставлю тут в поле? Тебе холодно, птичка моя!
         И сбросила свою шубу на холмик. Ее аккуратно подняли и усадили в машину. Подошли очень четко автобусы и все поехали в кафе.
         В огромном зале было хорошо накрыто, стояло шампанское и все, кто хотел, пили шампанское, как на свадьбе. Только все сидели одетые, чего-то стеснялись. Матери казалось, что она танцует вальс, и она легко разводила руками. "Видите, как все красиво?" - спрашивала она. Да уж чего красивого-то, совсем ты спуталась, тетя. 
         Бася  смотрела и ничего не видела. Она  даже не помнила, как пришла домой  и добралась до кровати. Спала  почти сутки. Она с Ветой длинный важный разговор не договорила, так хорошо разговаривать ночью, когда никто не стоит над душой. Оказывается, Ветка только на вид суровая, как солдатик, а на самом деле она пустосмешка, и даже любит прыгать на диване, когда никто не видит. И она тоже хотела подойти в Басе, но почему-то думала, что мать ей не позволит. Мать ей много чего не разрешала, втом числе водиться с шантрапой...А вот кА кона узнавала - кто шантрапа, а кто нет? Вета придет снова, когда Бася прочтет ее дневник, оставленный у матери. Там столько написано про нее, Басю...
         Потом Бася проснулась, потерла глаза. В окно било солнце.
         "Я даже не знаю, как встать", - подумала Бася.
         Но  ей пришлось встать, умыться, посмотреть в зеркало. Знакомая темноволосая мордочка хмуро уставилась на нее. Вон как заспалась, аж опухла вся. Ну что? Надо улыбнуться и жить дальше. 
 
         ОТЛИЧНИЦА И ДВОЕЧНИК 
         Бубенцова записалась на автодело. Ну что ж. Когда  уроки труда состояли из бутербродов  или копания грядок, думать особо  нечего. Отбыл и забыл. А когда  все классы поделили на электротехнику и автодело, пришлось выбирать: утюги чинить или баранку крутить. Девчонки пошли на утюги, пацаны на машины. Одно дело пацаны, им положено. А девчонка, да еще очкарик? Не иначе выпендриться захотела. Да конечно, за ней никогда никто не бегал, кому она нужна, камбала одноглазая. Хоть тут рядом потолкается.
         Так рассуждали Басины одноклассницы. А на самом деле Басе было скучно не только на уроках труда, а и вообще в школе. Она не знала чем себя заманить в эту поганую школу! Вечно боишься не ответить, опозорить мать. Учителя такие странные, им бы только поймать тебя на чем. А водить машину - это уже как в кино играть. Когда Грину тоже было страшно или скучно, он придумывал Ассоль и Бегущую по волнам. Легче было так жить. 
         Бася  думала: научится хорошенько ездить, потом  бросит портфель под ноги, положит на руль загорелые руки и поедет по окружной дороге вокруг всего городка. По пути ей будут попадаться соседи, махать руками, просить подвезти... Но Бася ни разу не остановится! Потому что она поедет в экспедицию. Потому что в последнее время с ней происходили какие-то мрачные истории. Взять натяжение нити. Натяжение постепенно дошло даже до Паншиной и Михеевой. Даже двоечницы поняли, а Бубенцова - отличница - нет. Один раз попыталась пойти к физичке после уроков, чтобы та растолковала, но замотанная физичка торопилась в больницу и только отмахнулась.
         На  контрольной по физике Бубенцова  рисовала Ассоль с парусами, принцесс в туфельках. Спиной стоял Блад, показывая  куда-то рукавом в оборванных кружевах. Господи, как ей хотелось стать одной  из этих принцесс и исчезнуть из этого пыльного класса, где вечно боишься всего. Пришел бы какой-нибудь пират и сказал бы: "Собирайтесь, мадмуазель. На рассвете наш корабль поднимает паруса, уходит прочь их этих мест".
         Она рисовать рисовала, а училке сдала  пустой лист, только фамилию свою подписала. Понятно, за такую контрольную Басе грозил кол. Надеяться не на что. Но вот стали объявлять оценки: "Бубенцова - четыре".
         - Вы что? - севшим голосом проскрипела Бася. - Не писала я. Чистый лист сдала.
         - А вот это ты зря сказала, - сухо отозвалась физичка.
         Класс злорадно рассмеялся. Бубенцова забубенила. Ни бум-бум в натяжении, да еще  гордится этим. А что стоило списать? Ах, списывать нехорошо? А позорить училку, которая тебя прикрыла? А мать позорить?
         То  физику она написала "на кол", то учитель физкультуры ее через канаву перенес, а жена учителева расскандалилась, что ученица на шею повешалась. Да он сам предложил! То сообщение не подготовила, весь класс ждал ее напрасно. За такие промахи Басю наказывали. У нее забирали проигрыватель, магнитофон. Иногда и ремня давали. Это было обычным делом. Повоспитывали - разошлись по своим делам. А Бася долго сидела, глядя в никуда.
         Приходил  Антоша: "Господи, и так смурная, а они еще..." Доставал для Баси шоколадку, смешил, обнимал и так до тех пор, пока Бася не выходила из столбняка.
         Одновременно  плача, смеясь и сморкаясь, она говорила:
         - Антошка! Ты зачем меня так любишь? Нельзя ведь. А то они и тебя достанут...
         - Балда. Меня никак не взять. А ты честная до противности. Ну, скажи им, что они хотят, повинись, сама потом как хочешь. А?
         - Так я все равно не понимаю, что им надо-то... То говорят "не ври", то, значит, - "ври"?
         - Ну, переучили тебя, Бася... Переборщили. Молчи лучше. Ведь я плохо учусь, понимаешь? А мне - ничего... Да ну тебя. 
         А с этим автоделом вот что получилось!
         Пока  изучали устройство двигателя, зубрили  все вместе. Потом, когда началось практическое вождение, каждого стали вызывать по одному. И с других уроков отпускали с уважением! Бася загорелась... И стала даже привирать про свою очередь, чтобы лишний раз дали покрутить руль.
         Учитель по труду, старый солдат Недосекин, Басей  был доволен, и поэтому, когда  пришел в школу человек из газеты, Басю первую защелкали с коленвалом в руке. Она как раз железки собирала после занятий и вешала обратно все на стенд. И Недосекина тоже защелкали... Принесли через три дня газеты. Там Басина физиономия на полстраницы. Переполох! Вызвали ее в учительскую, поздравили вместе с Недосекиным. Как было жалко, что мама с папой не слышали...
         Потом приходили из других классов и шептались: "Та самая девчонка".
         Но  если бы все кончилось так же, как начиналось! Старый солдат Недосекин, про которого вспоминали только на День Победы, с радости напился. Автодело отменили.
         Мать, узнав о газете, закричала не своим  голосом: "Ты меня в гроб вгонишь!" Пришел отец, схватился за голову: "Зачем совалась, кто просил? И что теперь делать, и что подумают люди - вон как Бубенцовы воспитывают дочь! Видно, она всю жизнь собирается с пьяной шоферней водиться, а на другое не способна..."
         Выпороли  сгоряча тапком с резиновой подошвой. Вздулась спина. Отцу было пороть слабо, взялась мать как более добросовестная. Она при каждом шлепке спрашивала сквозь зубы: "Поняла? Поняла?" Но Баська ничего не поняла, только вжимала голову. Не ревела. Родителей рев раздражал - виноватые плакать не должны. А может, они сами боялись быть виноватыми.
         Вот и пойми после этого - ходить на автодело или не ходить. На следующий день она даже не пошла к машине. Пацаны из ее класса и сам Недосекин смотрели на нее. Новенький из девятого появился, на него тоже смотрели. Он мало двигался, но очень легко брал мячи. Стоило ему поднять длинную руку, как мяч просто прилипал к ней.
         Потом он отряхнул тренировочный костюм, взял с лавки книжку, заложенную листьями, прошел мимо Баси. Неподвижно смотрели бесцветные глаза, белые волосы косо падали на впалую щеку. Ледяной какой-то.
         В непонятных случаях Бася всегда шла  к Ларке, а Ларка, конечно, все  уже знала, ее сестра Лилька была с  этим пацаном в одном классе.
         - Зовут Андрис Петронис, приехал из Семиреченского детдома.
         - Нерусский, да еще сирота? - ахнула Бася.
         - Почему? Может, лишенный, может, родители далеко. Мало ли.
         - А учится? Так себе?
         - Да учится он только на пять, ты не поверишь. Он говорит в классе больше учителей. Директор - знаешь ведь, какой орун - так спросил его для засыпки:
         "А что ты об этом законе думаешь, Петронис?" А тот ему: "Что думать, если это не закон, а за-ко-но-про-ект. Тем более что в нашей стране и законы-то не работают". Директор и глаза на лоб. Слова против власти! Это Лилька говорит! Прокурорша на что грозна, и та его хвалит, а сама знаешь, как все боятся этой общей биологии. Лизосомы, рибосомы всякие, Лилька говорит, а он задачи эти только  щелкает.
         - Вот это да. Повлюблялись все, наверно. А мать ничего про него не говорила.
         - И не говори, Лилька тоже, пока я не пристала. А он сел с дурой Зосимовой, все задания за нее делает, ей остается только переписать. Пацаны было высмеивать его стали, а он повернулся к ним так: "Я всегда на стороне слабого". То ее били как динамщицу, почтикаждый месяц, а то теперь из-за него никто не трогает...
         Пора  было идти домой делать уроки. На душе было темно. Было два коридора - со светом и без. И они не пересекались. В жизни Зосимовой - Петронис. В жизни Бубенцовой одни книжки. Хотя Зосимова получала двойки, а Бубенцова пятерки. Ну кроме физики, конечно. Только почему-то радости от этого нет.
         Проходя через лаз от соседей, Бася не сразу заметила, что у входной калитки кто-то стоит. Она вглядывалась, вглядывалась, но что может увидеть очкарик?
         Накинула  опять пальто, пошла к забору. Маячивший обернулся, знакомо вспыхнул улыбкой. Бася покраснела.
         - А... Ты вроде из девятых. К матери?
         - Нет, к тебе. Не узнаешь?
         - Похож на кого-то... Нет, не узнаю.
         - Моя сестренка Верка Михеева с тобой в одном классе. Верка мне про тебя много рассказывала.
         - А вы с Верой очень похожи, правда что... Глаза, ресницы, Я раньше думала, что ресницы черные, у кого волосы черные. А у вас обоих волосы русые, а черные ресницы...
         - Да ладно тебе. Не в ресницах дело-то.
         - А в чем?
         - В баранке. Я газету увидал - удивился. Девчонка на грузовик села, ничего себе. А ты ведь любишь машины, скажи?
         - Не люблю. Я ездить люблю, а чинить нет. Как сломается...
         - Я же на автобазе всех знаю. Всегда помогут починить. Могу тебя научить на любой машине, хоть бы и на легковушке. Ну как?
         - Да-а. Интересно вообще-то. На "Волге", на "Победе" вести легче, да?
         - Спрашиваешь. А на школьном грузовике еще и управление двойное, никакого сравнения... И знаешь что... давай ходить?
         - Я - с тобой?! - Бася просто обалдела. Она не верила, что кто-нибудь добровольно может ходить с очкариком. Очкариков презирают.
         - Ты со мной. А что, не разрешат? У тебя же никогда парня не было, тебя, наверное, обижают, бьют... Я бы заступался. Меня вся шпана знает, никто бы не тронул.
         Бася  опять думала про спину и того больше покраснела. Она разглядывала мазутную фуфайку Михеева, и ей становилось совсем не по себе. Откуда он знает? И разве он заступится перед Прокуроршей? А вдруг кто ее увидит с ним? Скажут - "вон, уже с пьяной шоферней"...
         - Сдалась тебе эта автобаза. Учился бы лучше... - выпалила Бася, и ей самой противно стало. Ну как замотанная училка рассуждает.
         - Как же не работать, если отец все пропил? А еще Верку кормить...
         - Во-от! Отец спился и ты сопьешься.
         - Никогда в жизни. - Опять улыбнулся. - Насмотрелся по горло на это дело. Во!
         Бася  судорожно вздохнула. Разговор был  не романтический, не как в кино. Никакой любви, один базар, разговор дурацкий. Значит, он ее - спасать. А она?
         - А что мы делать-то будем? - И еще больше смутилась.
         - Как что? Гулять. Я тебя буду на машине катать, ты меня научишь в алгебре ковыряться. Ты же отличница.
         - А ты двоечник. Все дети алкашей - двоечники. И тут ничего не поделаешь.
         - Но-но, полегче, Василиса. Ты думаешь, я слабоумный? Мне просто не до уроков.
         - Но ты на целый класс меня старше? Как же я тебя научу?
         - А я и за твой класс все равно ничего не знаю. 
         Бася  совсем растерялась. Она не знала, чем еще дальше отпираться, а Толян Михеев, веселый человек, стоял и радовался. Нашел тоже дурочку. Соседка искала в роще загулявших сыночков и хворостиной гнала домой как гусей. Мимо парка с независимым видом прошел Петронис. Или показалось?
         - Ты знаешь, Толя, я люблю столько книг, столько всего. А тебе же все равно, ты ничего этого не знаешь...
         - Ничего страшного. - Толян хлопнул по кленовому листу и сделал дырочку. Тебе же не жалко? Ты мне расскажешь, и я узнаю. А я тебе расскажу про "Энкантадас" и "Моби Дика". Ну, чего ты?
         - Да мне не жалко. - Бася сильно нервничала и оглядывалась. - Я люблю, когда человек не просто умный, а умней меня. Иначе скучно, понимаешь? Мы разные, из разных...
         Он  засвистел, да так оглушительно!
         - Думал - обрадуешься. А ты выделываться... Не ожидал. Ну где тебе, директорской дочке, с шоферюгой дружить? Это не с железкой на память сниматься. 
         Это было уже оскорбление. Бася круто  повернулась по дорожке и пошла  к дому. По обочинам шелестела по-жестяному  молодая полосатая трава. А Толян Михеев остался стоять у калитки. И стоял там до тех пор, пока темнота не съела его фуфайку, пропитанную мазутом. Тогда Бася оторвалась от своего крыльца и подошла снова к  нему.
         - Послушай. Мне все будут говорить, что я дура. Что связалась с таким как ты.
   Ты не думай, что я буду тебе историю с разбитым глазом напоминать. Да я ослепла, да я в школу поша позже на год. Но сваливать на других не буду. Но, если хочешь, я буду с тобой ходить. Ты очень упрямый. Как Питер Блад. Ты не читал? Я расскажу тебе, у него тоже были синие глаза и черные ресницы... И его тоже никто не понимал, как меня...
         Он  взял ее за руку, и она вдруг поняла, что его тоже дрожь бьет. И что он жалеет ее, но не умеет про это говорить!
         - Это было в Англии, - сказала она, - там вдруг волнения народные, а Блад был просто доктор... Так получилось, что он помогал повстанцам, его осудили, потом продали в рабство... И на плантации он увидел дочь хозяина, Арабеллу. Судтба их разводиа, она его сичтал вором пиратом. А ему даже никто не дал шанса оправдаться... Легко ли?
  
         Мать  тревожно поглядывала на Басю, которая  стояла у проигрывателя крутила пальцем пластинку. Она добивалась того, чтоб ломаный приемник играл ровно и Магомаев не завывал. Слезы у Баси скатывались и исчезали на черной пластинке.
         - Ты чего надулась, как мышь на крупу? Он тебя обидел, этот...
         - Не он! - Бася глотнула то, что никак не глоталось. - Меня не он, а судьба обидела. Настоящий ведь ко мне не подойдет... - Она имела в виду Андриса Петрониса.
   Но этот человек был для нее недоступен!Он стречался со взрослыми дувушками, ее считал малявкой. Эта малявка могла сколько хочешь рассматривать его во сне, но в школе, как только он проходил по коридору, ее обдавало огнем. Чем холоднее был его взгляд, чем горячее было ее личику.
  
         Но  "более настоящих" Бася так и  не встретила. Она знала потом  разных удивительных людей, добрых, умных, но таких, что хотели бы полюбить то, что любишь ты и за это предлагали защиту - таких не было... Толян слово сдержал, вино не пил. Он вообще многого добился. Кто знает, если бы Бася психовала из-за ерунды и не вернулась к нему, тогда - как бы он добивался? Но она в тот момент тоже не жалела, что вернулась.
         У Баси началась удивительная жизнь. Овчаров с пришитым ухом было хотел  толкнуть ее в канаву за школьным участком, но его быстро одернули:
         - Ты что, козел, тебе ж второе ухо оторвут.
         - Кто еще оторвет-то?
         - Братан Верки Михеевой. Из сушенских.
         - Чихал я! - крикнул Овчаров, но сразу же дал задний ход. 
         Уроки она теперь делала в красном уголке автоколонны, ей даже пропуск выдали с подписью начальника. Потому что  дома у Михеевых обстановка не та, отец вечно пьяный, а дома у Бубенцовых Толян появляться резко отказался. Он пристально смотрел в ее тетрадь, спрашивал:
         - Ты будешь перемножать эти паровозы? Вслух говори, что делаешь.
         - Ну ты что, Толик, это не паровозы, а многочлены. Чтобы, значит, умножить многочлен на многочлен... Надо каждый член этого умножить на каждый член того. Сложить все, понял?
         - Сделаем. Кажется, вспомнил. А еще что?
         - Квадратные уравнения.
        Михеев  терялся:
        - А как же решать эти, как их... квадратные уравнения?
        Бася  даже внимания не обращала:
        - Ну, это просто. В этом уравнении будет два ответа, главное - формулу знать, ключевую формулу. С нею просто все. Смотри, квадратное уравнение имеет общий вид ах2 + bx + c = 0.
        Возьмем для примера уравнение х2 - 4х - 12 = 0. Формула - та самая ключевая...x = (-b b2- ? ?4ac) / 2a, х2 - это "а", 4х - это "b" и 12 - это "с".
        Теперь  подставим в формулу вместо букв значения и получим: х = 4.
        Михеев, не дослушав, перебивал:
   - Так почему 4 без минуса? Ведь было с минусом!
        - Потому что минус на минус дает плюс, ведь в формуле-то бэ с минусом было!
        Михеев:
   - А, да. Забыл.
        Бася  гнула свое:
        -Видишь? Вместо каждой буквы мы подставили значения из нашего уравнения. Пишем... Нет сначала поймем, что получится под корнем. Под корнем: 4 умножить на (-12), будет (-48). Теперь 16 - (- 48) будет... (думает) 64. А ведь 64 было под корнем, получается, х = (4? 8 ): 2. Плюс-минус значит, что мы должны отдельно решить это уравнение сперва с плюсом, потом с минусом. Значит, х1 = (4+8) : 2, будет 6. Аналогично решим через минус... х2= (4 - 8): 2 = -2.
        Вот и получаем два ответа, х1 = 6; х2 = -2.
        Михеев  пытался хвалить:
        - Ну ты заучка! То есть... Как же ты до этого дошла?
        - Очень просто. Уроки делала каждый день. 
         Потом они пешком шли по шумной вечерней улице до Садовой и Толян в  киоске у редакции покупал пирожок. Кроме книжек они обсуждали, куда пойдет учиться Толян, куда Бася.
         Не  ходила она больше на автодело, потому что родителей боялась. Но на зачет  по вождению она пришла и сдала его на пятерку. Трудный перекресток сама одолела, без подсказки! Недосекин просто обурел.
         - Вот это да, девка водит, грех не похвалить. Ты что же это, у батьки за шофера ездила?
         - Нет, его Иван Андрев возит, меня туда не допускают.
         - А зря! - закрякал Недосекин. - Тебе уже пора на легковую сесть, она к твоим ручкам больше подходит.
         - Уже садилась.
         А сама думала - Толик, вот кому спасибо. И как будто видела вместо Недосекина ломкие неровные ресницы, чуб полосатый, выгоревший. И улыбку, такую ослепительную в темноте. 
 
         ТАРЕЛКИ В ЕЛКАХ 
         День  рождения у Баси не задался с утра. Ей уже тринадцать. Она подскочила по школьному рано, не поленилась сбегать в огород, чтобы насобирать клубники. На листах еще было полно росы, ноги вымокли. Зато треугольные ягоды одна крупнее другой, в зернинках, точно лаковые, они пахли дождем, заморским конфитюром и пачкали пальцы розовым соком. Собрала ягоды, нарвала разноцветной космеи и карликовых георгин, их было полно за домом - поставила в вазу. Она хоть и привыкла, что взрослые ничего не помнят, а все-таки надо какого-то чудесного момента, надо, надо...
         В доме шел долгий ремонт, вся семья  сгрудилась в деревянном домишке  на хоздворе. Антоша торжественно уехал  в спортивный лагерь на два месяца, чтобы его тут особо не угнетали на ремонте, папа, как обычно, пропадал на заводе, а мама костерила строителей по одному и всю бригаду в целом, давала им мощный разгон.
         - Что это вы сделали в детской, что это за батарея? Три секции на такую кубатуру. Да они померзнут у меня, как цыплята!. Вы ж мне обещали девять секций! И посмотрите, какие дыры под окном! Так не пойдет. В подвале опять ничего не сдвинулось. Пол зацементировать, стеллажи довести до самой картофельной ниши.
         И после прочистки мозгов строителям Прокурорша уходила в школу проверять школьную практику. Бася оставалась с Бабушкой Зайчиком, которая по-прежнему называла всех зайчиками. Даже пьяниц-строителей, которым варила лапшу на обед. "Идить, зайчики, снидать, бо стынэ". Небритые зайчики в забрызганных белилами робах живо подтягивались на хоздвор к большому столу на ящиках.
         В то противное утро мама хотела посмотреть на строителей, но они вообще не торопились приходить, никого еще не было. После жаренья оладьев и чая, который пили на улице, мама велела переодеть новые шлепанцы на старые, пополоть кабачки и морковь, и сходить за сахаром. Груши падают, а они все никак не наладятся их варить. Бася надулась.
         - Ты чего надулась?
         - Так чего опять полоть, да полоть... У меня лето или концлагерь? У меня день рождения, между прочим.
         - Когда?
         - А-а. Забыла. А я цветы поставила, клубнику собрала - вон, целая кастрюля. Сама же говорила - утром свежую ягоду к завтраку... Как в усадьбе Обломовых...
         - Да? Надо же, правда. Срочно поставь в холодильник. Ну что, тогда молодец. Поздравляю! - Мама скорчила такую рожицу, так щеки надула, что хоть стой, хоть падай. Называется - поздравила. Порывшись в сумке, протянула Басе денежку и велела купить торт:
         - Позови свою Лару на чай!
         - А вы с папой?
         - А мы с папой вечером.
         - А если не будет в хлебном, можно купить в ресторане? Ну... в кафе "Колос".
         - Можно. Если не будет в хлебном. Но сахар все равно надо!
         Засмеялась  и пошла в школу, не надоела  ей эта школа.
         Бася  грустно мяла денежку. Ветерок трепал доточенный синий сарафанчик, темно-каштановую шевелюру. Торт - это хорошо, а кого позвать? Лето, все, наверно, разъехались...
         - А чого на нэи дывыться? Пидемо купувать1), - постановила Бабушка Зайчик.
         А хлебный был далековато, за рынком. Пока туда шли по жаре, Бабушка отдувалась: "Сами горы, та сами ж горы!" Торт оказался большой и круглый, с орешками по краю, украшенный кремовыми розами в решетчатой вафельной вазе. Ничего себе торт! Сахар был насыпан продавщицей в ситцевый мешочек с завязками. До кучи Бабушка купила ситро и шампанское. Так что из центра они шли медленно, но гордо.
         А вот Лары и правды не было дома. Телефон  был тоже отключен из-за ремонта.
         В общем, праздновать было не с кем. И несмотря на то, что никто вроде  не виноват, Басе было не по себе. Когда  пришли на обед мама и папа, Бабуля выставила  им не просто окрошку и кашу, но также торт и клубнику со сметаной. Это была немая сцена!
         - Вы тут совсем перегрелись, - сказал, помедлив, отец. - Вот почему мне не хватает денег на шифер!
         - А мне на сахар, - съехидничала мать.
         Бася  с Бабушкой захихикали, довольные.
         - Три-четыре! - скомандовала мать. - Поз-дра-вля-ем.
         - Я хотела поехать на базу... - начала мать.
         - Но заведующая в отпуске, - договорил  отец, - поэтому мы пошли на такой вариант номер один.... Покажем?
         - Да нет, отнесем обратно.
         - Ну, хватит! - забеспокоилась Бася. - Покажите хоть.
         В коробке в синей бумаге плыли  маленькие лодочки парчово-вишневого  цвета, на черном каблучке. На низком, конечно. Разве они разрешат высокий. Но ничего... Очень даже ничего... Бася зафигуряла мимо стола.
         - ...И на вариант номер два! - сказал отец с нажимом. - Сегодня я отпускаю с работы лучшего работника и он... Он везет вас на озеро... Потому что местная речка хоть и кисельные берега, но в ней полно мазута... И чтобы мне никакой прополки сегодня не было!
         - Ура! Мы сейчас купальники найдем! А Бабушка? Почему не хочет? Разве можно не хотеть озеро? 
        Озеро было за сорок километров. Лучший работник Иван Андрев, личный водитель директора, сам был рад уехать из городка в самый разгар рабочего дня. Он завез в два места какие-то бумаги, потом в хлебный за питьем и они рванули. Директорская потрепанная "Победа" сначала нервно тарахтела по булыжной дороге, а потом мягко съехала на проселочную, как в пуху утонула... В машине стало душно и пыльно.
        А на озере оказалось битком народу. Иван Андрев хотел покружить и выбрать пустое местечко, но терпенья уже не было. И вот она, тяжелая хлюсткая вода, добрая прохлада, куда падаешь с размаху, барахтаешься и вдруг замираешь. Чтобы видеть мальков в зеленной глубине и свои собственные змеящиеся ноги.
        - Мам, я могу на спине.
        - Хорошо, хорошо. Далеко не заходи... И вы говорите, что письма на завод шли?
        - Да, они шли на завод и в райком. А в райкоме сидел свой человек и все это дело отсматривал. Домой вам тоже приходили?
        - Да нет, я что-то не помню...
        - Ну, значит, сам отслеживал.
        Иван  Андрев, полностью Иван Андреевич Андреев, и мать говорили о чем-то, что не знала Бася. Она не хотела думать ни о чем страшном, темном, что было в их жизни. Это был завод. Завод иногда казался ей живым зверем, с глазами, клыками и когтями. И сидит этот завод за высокой стеной, плюется дымом и рычит на людей. На отца рычит, на мать... Но сейчас он далеко. Сейчас тут озерная чистая водичка, от которой пальцы становятся белые и морщинистые.
        - Маа-м! Почему вода такая мыльная, скользкая?
        - Потому что пресная она... Ну, дождевая. Без ржавчины. Без хлорки... Иди, погрейся. 
        Бася  хлопнулась на одеяло, и сладкие  солнечные мурашки запрыгали, заскользили  по ее коже. Бурленье и хлопанье воды стояло в ушах, ветер доносил свист  и чириканье, а перед глазами качались травинки. "Хочу жить на озере, - подумала Бася, вздыхая. - Всегда купаться в дождевой воде и слушать как вода плещет". Мать дала ей бублик, и был этот бублик самый лучший на свете, самый маковый, самый ванильный.
        - Ребенок кабы не сгорел, - проворчал Иван Андрев, накрывая Басю полотенцем.
        - А я не горю, - засмеялась Бася.
        - Не горит, - поддакнула мать. - Смуглая кожа. Она в меня.
        - Я тоже не горю. А моя горит, - сказал Иван Андрев, хмуря белые брови на красном лице. - Даром что деревенская, а кожа тонка. Как на речку, так облезать. И сын в нее.
        - Мам, повози меня в воде. Ну, немножко.
        - Ну, перестань, отец повозит.
        - Повозите, чтоб детство-то было. - Вступился Иван Андрев. - Я своего всегда вожу, пока не надоест.
        Мать  подняла брови и пошла. Она в черном тугом купальнике такая стройная была. Как будто ей восемнадцать лет как на старой фотографии... Они все пошли. Басю возили за руки и на шее. Бася верещала на все озеро и эхо отдавалось, прыгало по воде мячом. "Ну, дорвалась, как Мартын до мыла", - смеялась мать. Кто такой Мартын? Бася не знала. Она только чувствовала, что все так, как она хочет сегодня, что ей подарили большое доброе озеро и это все настоящее... У нее даже голова закружилась от такого богатства.
        Они купались долго, до тех пор, пока не задрожали. И тут увидели, что солнца нету и с неба крапает.. И поехали назад.
        - Третьего дня дож был, - сказал себе под нос Иван Андрев, - а завернем-ка мы в посадки...
        "Победа"  крякнула, качнулась и встала. Посадки  - это были молодые сосенки, ровные, игрушечные, не выше роста человека. Они росли не плотными рядами, а как-то вразброс, вперемешку с березами. Взрослые разбрелись, а девочка уселась на пенек и стала смотреть посадки как кино. Тим-бом, тим-бом, береза-елка. Высоко-низко, бело-зелено. Так на сольфеджио в музыкалке высоту звука показывают. Эта посадка - клавиатура. Вот белые ноты, а вот - зеленые, вместо черных. Подошел Иван Андрев:
        - Чего расселась, Бася? Устала, что ль?
        - Не, смотрю... Красота...
        - А я щас кого видел!
        - Зайца?
        - Какого зайца! Огневушку. Она тебе передала...
        И подал Басе огромный... серый... гриб. Он был тяжелый и липкий, точно  пластилиновый. Шапка тарелкой, на ней  листок прилип.
        - Ой, мамочки! - закричала Бася. - Сейчас я упаду.
        - Не падай, клади сюда... Там еще есть. Погоди, дам ведерко...
        Бася  еле дождалась, пока он найдет в багажнике  ведерко резиновое, мягкое и обломок  ножика, обмотанный изолентой. Она стала  пробираться между елками-березками, напряженно глядя вперед. Что-то не видно. Уж и на цыпочки, и наклонялась  до земли. Покажи, покажи, где... Бз! Что-то блеснуло... Нагнулась - в путанице травы намечался бугор. Отвернула траву - три больших серых блюдца. И в луночках, посредине - стояли лужицы дождевые.
        - Ааа! - закричала Бася. - Мамочки!
        - Бася! - донеслось. - Чего верещишь? Что с тобой?
        - Да я нашла, я гриб нашла!
        - Я тоже! 
        Снова ползла, почти на корточках. Нету. Покажи, покажи Огневушка, где твое богатство? Треснула ветка - и девочка  перед ней, рыжая, в длинном. Бася помотала головой. Нет, не может быть! У Бажова Огневушка показывала только на деньги, спрятанные в земле. Только клады... А тут что же? Девочка была ростом гораздо ниже Баси, может, с детсадовскую, но лицо взрослое, и в платочке.
        Она указывала туда, сюда, вон туда... Бася заметалась, на нее напала жадность, она дрожащими руками срезала, а то и срывала грибы прямо с землей, не успевая толком рассмотреть девочку. Кто же это такая, не то хозяйка посадок? Одежда странная...
        Отсветы так и мелькали на стволах.
        - Аа-у! - вопила, опомнившись, Бася. - Где вы?
        - Ау! - тут же отзывалась мать то сзади то спереди. - Выходи скорее, темно уже...
        И вдруг Бася выпрямилась, а и правда, деревья темнели.
        Девочка пропала.
        - Ааа! Не вижу, куда идти!
        - Стой, зови, я иду к тебе!
        - А-ааа! - пошумливала она. Но ведерко резиновое из рук не выпускала. Она все думала, что убежит девочка в платочке и грибы свои заберет, и как Бася докажет потом, что эти самые грибы она не только видела, но и первый раз в жизни сама собирала? Никто же не поверит...
        Она ждала, приплясывая от нетерпения, уже  потирая голые руки, отгоняя комаров.
        Тут кусты затрещали сильно, и с разных сторон к Басе поспешили мать и Иван Андрев, у которого было вообще два ведра! У матери - большая сетка для рыбы, тоже полная...
        - Иван Андрев! - возбужденно говорила мама. - Это что мы, за два часа набили полный багажник? Вы точно знаете, что это можно есть?
        - Как не знать. Раиса Климовна, это чернышки, черны грузди, значит. Есть их так нельзя, щас дома замочите в корыте, пусть вымокнут. Горьковаты. А коли уж так охота, вы отварите, воду слейте да на сковороду. За ухи не оттянешь. Здоровы наросли, тут, видать, мало кто ходит! Что твои тарелки. Ну это нам так повезло из-за Баси. Вроде как подарок ей. Да Бася?
        Бася  спала. Ей снилась девочка в платочке, которая ходит по богатству, и сказочный лес, и сказочное озеро, которое баюкало ее на добрых зеленых волках. 
         Пояснения:
         1) - А чего на нее смотреть? Пойдем, купим. 
 
         НО  ВЕДЬ Я ЖЕ ЛЮБЛЮ 
         Бася, несмотря на юные годы, любила сразу  двух мужчин. Но кого любить сильней  - выбрать не могла. Учитель Мельников с его войной, седыми висками, с особым пониманием истории, покорил Басю сразу и навсегда. "Мам, дай водки", - негромко сказал за ужином он, только тем и выдал горечь. От песни "В этой роще березовой..." у нее на глаза наплывали слезы. Она твердо верила, что Мельников честно воевал, но это было давно, а теперь он был просто учитель. Очки, указка - ну что тут героического? Журналист Алябьев летал по заграницам, разговаривал с кинозвездами, не боялся никого. Он был красивый до сумасшествия, он влезал в окно к любимой, потому что ждать всю ночь до утра невозможно. Но какой же он герой? Просто озорник. Басю смущало то, что Мельников и Алябьев были из кино, не из жизни. Ей хотелось живых героев. На русском дали тему сочинения - "Герой нашего времени". И писать можно было про Печорина, а можно - на свободную тему. Это, конечно, интереснее...
         - Мам, у нас кто герой нашего времени? - спросила Бася у матери.
         - Кто умирает, но не сдается, - ответила мать, выжимая в ванной халаты и полотенца.
   - На войне, что ли?
   - Не обязательно на войне... На уборочной страде тоже.
   - Но там никто не умирает!
        - У каждого своя страда, - выпрямилась мать, - я молодая бегала по полям, проверяла глубину вспашки, простудилась, воспаление легких заработала.
   - И что, доказала?
   - Ничего не доказала, чуть на тот свет не ушла. А кто там пришел?
   - Это папа! Из командировки! Чего привез-то? Ура!
        - Это сласти, апельсины, подводное снаряженье Антону. Конфеты из министерского буфета, - шумно захрустели на кухне кульки.
         - Степа, подожди с припасами. Ты чего это зеленый такой? Заболел, перенервничал? Сразу же видно, - мама вглядывалась в папу, будто он не рядом стоял.
         - Да так, канудит1) что-то. Ты завари мне травы, пройдет.
         - Значит, была коллегия. - Мать посмотрела в окна как будто на коллегию. И нахмурилась. - Чего сказали? Бася, брысь.
         - Сказали, что если не возьмусь делать машину "Вектру", то снимут с работы. И партбилет заставят положить и все такое.
         - А ты?
         - А я сказал, что не возьмусь. - Отец разделся, умылся и упал в кресло.
         - Господи. - Мать долго молчала. - Тоже мне, герой нашелся. Чем уж она такая плохая?
         - Да она не плохая, если на ней все импортное до последней гайки. А с нашими запчастями... Да мы же считали все! Убыток прямой.
         - Ну, так что, они не понимают?
         - Понимают. Ваньку крайнего ищут. Лицензию купили, теперь куда ее.
         - Ну, так ты не волнуйся, не сдавайся тогда. Я тебе чай с травой дам лечебный, отойдешь... - Мать убежала.
         Бася, взяла апельсин и ушла к себе. У нее герой нашего времени  нашелся. Поэтому она села и написала сочинение про своего отца.
         Про его тяжелое детство, про тюрьму, куда мальчонкой попал за собирание колосков, про то, как он мечтал стать танкистом, но учиться пришлось в сельхозинституте. Кажется, он мог стать ученым, но бросил город и уехал поднимать МТС, так назывались тракторные станции...
         "Важней всего для него было слово "надо": надо ехать жить в деревню, надо доставать  запчасти, чтобы трактора не стояли. Во всех МТС "СТЗ Нати" стояли, а  у него нет. Надо выводить из прорыва  завод, который много лет не давал  план. Надо не спать, день и ночь мотаться, а потом приезжать домой больным и падать без сил.
         Когда он стоит на трибуне, над ним в  солнечном ветре бьются знамена, а на груди светлой точкой вспыхивает орден. И достался он не просто так. Да, война давно кончилась. Но герои  бывают не только на войне. Есть герои каждого дня, и их победы никто не знает. Но сколько же надо честности и мужества, чтобы победить..."
         До  победы с "Вектрой" отцу было далеко. Зато мужества понадобилось очень много, и не только ему одному. Вскоре после  этого Басена прочитала другое "сочинение", пришедшее по почте в твердом конверте. Там, наоборот, выходило, что ее отец Бубенцов С. А. унес с завода много мебели и ковров, на складах посадил своих, "не своих" всех уволил, что он самодур и подлец. Бася вспомнила только старые батареи, которые протекали и потолок в прихожей, под который подставляли тазик в снег и дождь. Она вспомнила задушенных во дворе щенков, которые так и не успели вырасти в собак. И еще как они с Антошей просили отвезти их на речку, и никто не вез, а потом отвез шофер, отцу было некогда. И еще самого отца, у которого после Москвы вечно болел живот, и мама его отпаивала травой. Самодур и подлец? Согнувшись у себя в кровати, Бася долго пыталась плакать и не могла. Мать пришла с работы и обо всем догадалась.
        - Я тебя понимаю, - сказала она. - Людская ненависть - страшная вещь. Ты сама видишь все наше "богатство". Ты видишь, я даже ремонт не могу сделать в этой хибаре. Анонимка пришла домой, это хорошо. Печать стоит. Значит, прочли и отцу вернули, чтобы в курсе был.
   - А его выгонят за "Вектру"?
   - Посмотрим. Он начал другую машину делать, "Пестра" называется.
   - Почему так смешно?
         - А потому, что Пестиков главный конструктор. Машина будет еду для песцов молоть... Это громадная мясорубка, вроде той, что мы пельмени делаем...
         - Мам, а давай отсюда уедем? - вдруг сказала Бася. - К нам никто не ходит в гости, все ненавидят. И все завод этот.
         - Кто умный, тот все понимает, а кто дурак, того не слушай...
         - А идейный - это умный или дурак?
         - Научили уже?.. - Мать поцеловала Басю. - Смотря какая идея.
         Идея  отца сделать машину для песцовых ферм в Москве понравилась. Там стали торопить отца. Зимой он повез чертежи, и их приняли на "ура". Мать долго говорила с ним по телефону, улыбалась и потом закатила ужин: сделала пирог из манки с вишнями, сварила крюшон. Потом позвонила Пестиковым и они пришли отметить новость. Ну и пошло...
         Стол  отодвинули, танцы устроили. Конструктор  Пестиков ростом громадина, в сером  колючем свитере случаи смешные  рассказывал, как они с отцом  машину придумывали. Выходило, что они  не мучились, не рвали зубами чертежи, а игрались... А как он танцевал! Но Пестикова, географичка Басина, еще, оказывается, умела петь тонким голоском, закатывая глазки и подыгрывая себе на пианино. Мать летала бабочкой в бордовом платье.
         - Вы рождены не для этого, - говорил Пестиков жутким басом, - Вам ли, Раиса Климовна, сидеть в глуши? Маруся, вспомним "Скажите, девушки, подружке вашей". Давай... Да я никогда не поверю, что кроме Степан Алексеича не было вариантов. Вы там, наверное, весь институт с ума свели...
         Антоша, пользуясь обстановкой, быстро доедал пирог, а Бася навострила уши.
        - Не знаю, - смеялась мать, - я была суровая. Когда поступала, про меня шептали, что демобилизованная. Сидела на первом столе и первая отвечала. А косы в руку толщиной вот досюда. Да меня и в летное не взяли, потому что была в оккупации. Зря я волю закаляла...
   - Не хитрите, Раиса Климовна, я о поклонниках...
         - Да был, был у нее какой-то медик, - вмешалась Пестикова, листая Басины ноты, - скажи, Рая?
         Но  мать отмахнулась и Пестиковы  запели "Скажите девушки" в два голоса... А мать им подтянула.
         В эту ночь Бубенцовы оказались в беде. Разбудил их страшный грохот. В морозной ночи им били оконные стекла. Камень упал на Антошин стол, разбил лампу. Другой достал чешскую вазу и она, гулко окнув, развалилась. Мать схватила телефон - трубка молчала.
         - Врете, не возьмете... - Мать достала из шкафа сувенирный топор, подарок чешской делегации, и велела детям лезть в гардероб. И встала, откинув голову, спиной к дверце... Несмотря на красоту и черные косы, она и правда была суровая.
         - Что ж вы не празднуете? - донеслись с мороза пьяные голоса. - А то выйдите сюда...
         - Неужели эти гады подсматривали, как мы за столом сидели? - яростно шептал Антоша. - Мам, да пусти же.
         - Мам, - плакала Бася, - это, кажется, Фени Лесницыной отец...
         - Молчи. Все они с... дети, страны нашей дети. На кого полезли, на беззащитных...
         - Выйди, начальничек, выйди. Скажи, зачем жизнь поломал? Зачем приехал сюда? А мы тебя сейчас, как щеночка того...
         - Мам, - ломился из гардероба Тоша, - я мужчина. У меня пугач есть.
         - Я тебе дам пугач...
         Но  Антоша все равно вывернулся и побежал в прихожую на четырех ногах. На кухне уже кто-то лез в окно, поэтому Антоша крикнул: "Ложись!" и пальнул. Потом прибежал Пестиков в пальто на голое тело, потом милиция приехала...
         В общем, живы остались. Пока закрывали  фанерой окна, пока записывали все, стало совсем светло. Отец узнал обо всем только после приезда.
         На  Новый год мать никуда в компанию идти не захотела. Она доказывала, что  это опасно: машину запустили, кого надо посадили. Чего, ей-богу, всю жизнь  теперь сидеть под одеялом?
         А кто не сидел под одеялом, так  это Бася. Она бродила по елкам, позабыв домашние трагедии. Ее на вечере пригласил сам Андрис Петронис, да еще в такой момент, когда у  нее были локоны на пиво завиты, а  светлое платье сверкающими бисеринками  вышито. Андрис подошел к ней при всех и первый, так что весь танец они были одни посреди зала, никто еще не танцевал. Зосимова и Лары Дыхановой сестра шептались с Антошей. Андрис сказал, что в Семиреченске он подрабатывал на почте и привык дружить через письма. Он напишет ей письмо. И не обманул.
         А романтично получить письмо от человека, которого видишь каждый день! В письме он был совсем другой - не высокомерный умник, каким его считали все, а слабый, обидчивый мечтатель. Совсем как Бася.
         - Теперь мне даже кажется, что он младше меня, - сказала Бася Ларке. - Только ты ничего Лильке не говори, не надо. А то они расстроятся зря - Лилька и Зосимова.
         - Ты даешь, - Ларка подышала в варежку. - С чего это они расстроятся, ты же маленькая для них. Замерзла я порядком. Погреемся в библиотеке. За углом клуб, там мама моя работает.
         - Пошли. Они подошли и ткнулись в запертую дверь. Погрелись, называется. Заглянули в окно, забранное решеткой... Ахнули. Там прямо за окном начинался длинный яркий стол, весь в яблоках, колбасах и бутылках. Плавали руки с рюмками, отводили висящие нитки серебряного дождя.
         - Все понятно, - сказала деловито Ларка, - отмечают они, не откроют. Я в таких случаях не пристаю. Там вон отец твой.
         - Пусть сидит, - разрешила Бася. И они побрели по домам.
         Мать дома разбирала холодец. Бася побаловалась сладкими косточками и потом, поддавшись какой-то смуте, сказала:
         - Ты тут хозяйничаешь, а папка празднует в библиотеке. Шла бы к нему.
         Мать  молча вынесла холодец на веранду, потом накинула пуховый платок и  вышла.
   - Мам, а платье? Мам!
         Но  той уже не было. Бася, чуя недоброе, побежала следом. Так и есть... Силуэт матери мелькнул у библиотеки... Она  нагнулась и бросила что-то... Прямо  в окно! И пошла прочь. Окно вдребезги, свет погас. Хорошо, что там решетка... Никого не убило?.. "Как ей, так и она..." - подумала Бася, вспоминая жуткую ночь, битые окна, и ошалевая от страха, от непонятного, колющего восхищения. 
         Родители  так никогда еще не ругались. Отец кричал, что не может на старости лет ходить, пристегнутый к юбке, а мать кричала, что он без юбки ничего не может, он - про то, что надо верить людям, а она - про то, что люди гады и что она их видит заранее, как и его, лопуха.
   - Знаю я всю твою компанию. Мягко стелет, твердо спать. Олух!
         Отцовы  подарки полетели в окно. Бася их подбирала и прятала, счищая варежкой снег. Как жалко было лаковые чудесные коробки. Кусочки невероятной, шикарной жизни. И все из-за Баси. Зачем болтала про библиотеку? Ничего бы не было. Бася не могла среди ночи бежать к лучшей подруге Ларине. Антоша смылся на каникулы в лыжный лагерь. Какое одиночество! 
         Новый год начался холодно, голодно, скучно. Ма собирала чемодан и велела готовиться к новой жизни, они поедут к  бабушке. Отец, молча топил сам  плиту и варил на ней единственное варево, которое умел: густой кулеш из картошки и пшена, заправленный салом. Это он варил маленький, когда работал на поле. Ма ничего не ела, только плакала. Бася вообще не знала, что ей делать - есть или не есть. С кем она? За кого? Ларка принесла ей холодную котлету, потом тайком отрезала холодца. Кошмар вместо Нового года. А она еще со своим "героем нашего времени" раскукарекалась. Андриса вообще спрашивать про родителей нельзя. Он делает вид, что их нет.
   - Мам, когда мы поедем? - спросила Бася еле слышно.
         Мать  сидела возле открытого чемодана на полу и смотрела в окно.
   - Да мам! Ты чего не собираешься-то?
   - Ты помнишь, Пестикова Маша говорила про медика?
         - А то нет. У вас была любовь!
         - У нас было подано заявление в ЗАГС. Приехала твоя бабушка с ним познакомиться. Обняла, поцеловала: "гарный хлопчик". Он был такой хорошенький, ласковый, на артиста Гусева похож... Фотографии нет, не сохранила, все порвала. Подали заявление. Он на практику укатил. Оттуда знакомая девчонка пришла в общежитие и сказала, что он в деревне на сенокосе со всеми в стогу лежал, и с ней лично тоже. Мол, повезло тебе, Рая, с Антоном, все его любят, а он тебя одну. Приехал, а я его погнала. Говорю, суровая была. Он и так, и сяк - бесполезно все. Я заявление забрала, порвала. Друг его каждый день ходил, говорил, что девчонка из мести оговорила, но я не верила. Я отвечала: "Про меня никто сказать не может, что я в стогу лежала". Пить начал. Ко мне с его группы народ приходил, чтоб простила, а то жизнь человеку ломаю. Но я еще хуже заводилась, потому что пьяных ненавижу... На вечерах парни ко мне опасались подходить. То ли Антошу жалели, то ли на меня сердились. А у меня гонору было! Косы в руку толщиной, дверью хлопну - и пошла.
         А тут глянула - идет ко мне сумасшедший, да белобрысый, да сам покраснел, как рак. Слышно было, что приятель одергивал его: "Не ходи!" А он пошел! Молодежь дорожку от него ко мне сделала, как от космонавта. Комедия... Подошел приглашать, а сам и танцевать не умеет, все ноги мне отдавил. Но я потом научила его танцевать, мы были лучшей парой института.
         Нам дали приз, ложку серебряную. Ты маленькая  ее потом в пол бросила в  щелку.
   - Как? Ты и этот белобрысый?
        - Это был Степа Бубенцов, так-то. Подойдет к калитке, сноп цветов отдаст, поцелует неловко, потопчется и назад уйдет. Мы уже были женаты, мне стало пора в роддом ехать, а он так и не мог сказать, что любит-то. "Ох, Рая...".
         В роддоме лежу, кричу, приходит врач, да и говорит: "Не кричите, Раечка, вам еще не скоро". Я глянула, а  этот врач и есть мой медик. То есть Антон. Видеть его не захотела, а тут рожать при нем...
         - Ой, ну я бы ни за что на свете! Ну, это вообще!
         - Ой, ну ничего бы ты не сделала. Он мог бы подмениться и уйти, раз такая история. Но он не ушел, а мне тем более деваться некуда... Родился мальчик, и мне показали его. "Назовите Антоном, Рая". Я и назвала.
   - А папе ты рассказывала?
         - Сто раз...
   - Так ты будешь складываться или нет?
         - А тебе уехать не терпится?
   - А то. Сиди себе у бабушки, разлупай2) абрикосы.
         - Интересно. Значит, мы с тобой уедем, а он тут торчи один. Да ты хоть понимаешь, что он сразу пропадет?
   - Ну вот, простила!
         - А ты?
         - А я за тебя!
         - Ну, тебе-то он ничего не сделал, Бася! А я... - чужим голосом, - люблю этого человека. Понимаешь?
         Бася  выскочила из спальни как ошпаренная. За дверью стоял отец с тарелкой своего кулеша.
         - Ох, Рая...
         "Как  договорились! Только мне не знали, как сказать!" Так вот загадка  и разгадка тайн. Вот она, взрослая правда, простота и жуть одновременно! Бася бежала, сама не зная куда, в расстегнутом пальто, плакала... От этого невозможно никуда уехать. Мать всегда будет терпеть это захолустье, этот завод, этих страшных людей... И в новой жизни ей не надо, и абрикосов. Лишь только шевельнет губами - "люблю" - и спадет любое заклятие. 
         Пояснения:
         1) канудит - изводит, мучает, болит.
         2) разлупать (абрикос) - очищать (абрикос) от косточек. 
 
         ХРУСТАЛЬНОЕ 
         Река  незаметно взялась водой и  стала серая, как подтаявший сахар. Подруги Ларина и Бася каждый божий  день ходили к берегу смотреть, как  надувалась река и молчала. За вокзалом толкались по путям вагоны, гукал паровоз и снова все затихало. Потом вдруг - "кра-а!" - трещало раскатисто. Это на речном льду пошла трещина. Много трещин - значит, жди больших льдин. Однажды трещин стало слишком много и началось. Льдины нехотя поползли мимо берега, глухо стукаясь друг о друга и задирая обломанные края. Одна из них застряла у берега, уткнувшись носом в прибрежные кусты. Она тихо потрескивала и посверкивала, точно утюг остывал в закатном воздухе. Ступишь на нее - качается. Бася поворошила ногой - ледышки осыпались с тихим карамельным шорохом.
   - Смотри. Перевернуть - похоже не башню.
   - У меня тоже шпиль, - отозвалась Ларка.
         Им  загорелось носить ледышки наверх, выложить из них стену и замок. Руки закоченели, не согревали рукава и мокрые варежки. Зато целый ледяной город засветился на берегу! Зато башенки переливались жидким светом, глаз не оторвать. Еще вот ленточку на этот шпиль. Так думала рассеянно Бася, а Ларке все мало, все носила она лед и строила.
   - Достанем еще ту хорошенькую глыбку?
         Глыбка  протаяла насквозь, прозрачная, стрельчатая. Стали продвигаться по хряскому островку до глыбки. Лед закачался. Пока Бася тянулась, Лара тянула ее за пальто. Но Басина нога вдруг провалилась глубоко и Ларка резко дернула подругу. Нога вылетела обратно... без сапога! Обе свалились и накренили льдину.
         - Давай ползком, сорвемся.
         - Давай...
         Они кое-как выбрались на бережок, в  тот время как льдину потихоньку относило по течению. Бася сразу застукала  зубами, замерзла. Ларке стало совестно, что затеяла такое. Она сняла  толстые носки, подала Басе.
   - Дойдешь?
   - Б-боюсь, заругают.
   - Тогда пошли к Лесницыным, погреемся?
   - Д-давай...
         Они тут же забыли, что могли утонуть. Сейчас они уже думали, как соврать, что пришли без сапога. Ах, какие  замки хрустальные стояли на берегу! Поманила красота, наказала!
         Дверь в старом деревянном доме открыл какой-то совсем маленький Лесницын, попросили  позвать сестру.
         Феня  Лесницына, худая, веселая девчонка, рот до ушей, с расплетенной одной  косой, сильно удивилась на незваных гостей.
   - Откуда это вы?
        - Феня! - Лара всегда всех знала по имени. - Выручи нас. Мы на реке воды начерпали, сапог утопили... Баська боится домой идти.
   - Да ну вас бояться! Идите сюда.
         Она полетела в пристройку, раскрыла сундук величиной с дом, порылась там.
        - У нас тут столько барахла, что мамка и не помнит. Такие сойдут? Да вперед иди к печке, посушись.
         Печка была для Баси все равно, что живой  человек, все равно что бабушка  родная. Она прижалась ладонями, щекой, даже глаза закрыла: "Ой, спасибо!"
         Феня  хмыкнула:
   - Ну, смешная. Сиди, печки не жалко.
         А в это время на кухне был  шум и гам, лысый отец Лесницын пил с дружками бутылку.
   - Что ль, директорова дочка? Тогда надо дать ей сала.
         Дали  сала директоровой дочке. Бася потерялась от внимания, сало хорошее, хлеб черный с тмином...
   - Спасибо, Феня, я просохла и согрелась. Где там Ларка?
   - Опомнилась! Да убежала давно! А тебе куда еще? Сиди!
   - Нет, мне еще в музыкальную.
   - Сто-ой! - пристал к разговору лысый Лесницын - ты на чем играешь?
   - На пианино...
   - Вот и отработай сало. Давай. Фенька, тащи аккордеон и положь набок.
         Феня  принесла вишневый аккордеон, положила на табуретку и они вдвоем стали  растягивать мехи, а Бася нажимала на клавиши. Хотя она не очень понимала, что значит отработать сало, мелодию  разобрать можно было: "Среди долины ровныя..." Дружки стали подтягивать и почти заглушили музыку. Басе стало смешно. Те тоже подняли хохот.
   - Атас! - И стукали руками по столу.
         - А это че тако хорошее?
   - Это "Ригодон".
   - Играй русское, балда!
         Из  русского вспомнился грибоедовский  вальс, но клавиш явно не хватало.
   - Чего ж ты? - поднял брови лысый.
   - Да нот не хватает...
   - В башке у тя не хватает. Иди уж...
        - Приходи! - помахала с крыльца Феня. - А то никогда не ходишь, на одной Садовой живем.
         Ветер обрывал на ней халатик, как на мачехиной дочке, которую послали  в лес.
         И осталось Басе полчаса, чтоб забежать домой за папкой музыкальной. Мама даже не заметила, что и сапоги не те. А  вот как без них бы?
         Музыкальная школа была за два километра, идти далеко, грязно. А пропускать нельзя. Учителя у Баси без конца менялись, учили все по-разному. Слепой баянист Кирюша, учитель Вани Котова, сына капитана Гранта, часто строжил Басю. Он помнил все задания наизусть и слышал все ошибки:
   - Нынче ты, дочка, гоняла гусей. Не учила ты, дочка, этюд Черни.
         Брал  Басины ручки, ощупывал их и качал головой:
   - Полторы октавы и то не возьмет. Не пианистка, а слезы.
         Но  Кирюша только замещал, потом пришла пианистка настоящая, брала и  полторы октавы, и больше. Ее звали  Дина, у нее гулял муж. Понятно, он не просто гулял по улице, как  все люди, потому что Дина часто плакала, уронив голову на руки:
   - Можно идти домой, все отменяется... Только этого и ждете...
         Зато  древняя старушка со вставной челюстью взялась за Басю круто. Она старалась  показать все сама, если ученицы  сбивались, вскакивала и летала по классу, потрясая дохлыми кружевами, как революционерка. При сильном волнении розовая челюсть вылетала и брякалась на клавиатуру. Старушка цепко хватала ее такими же твердыми пальчиками и совала обратно. Затем щелкала карандашом по пальцам ученицы:
        - О, как играет. Моцарт в гробу переворачивается. Бетховен... тоже в гробу переворачивается!
         После революционной старушки прислали молоденького музыканта Олеговича. Жить ему было негде, поэтому он спал прямо в  музклассе, на синем пляжном матрасе. Бася смотрела на сворачивание матраса со страхом, ей казалось, что если бы ее заставили жить в музыкалке, она бы с ума сошла. Олегович слушал молча, не поправлял, затем, бледнея и зеленея от презрения, рисовал в дневнике двояк. И тогда Бася поняла, что молодые учителя злее старых! Хорошо, что Олеговича быстро забрали в армию.
         Когда новые учителя кончились, уроки  повел директор музыкалки Василий  Саввич, бархатный, льстивый, с золотыми зубами. Он перед началом урока  обычно ставил пластинку Робертино  Лоретти и лукаво грозил Басе:
   - Ну, как, улетаешь? Молчишь, негодница?
         А что отвечать? Бася не любила Робертино. Что, если девочка, так должна любить мальчика Робертино? Глупости. Но Василий  Саввич не терял времени попусту, программу отчетного концерта разучивали почти полгода: "Среди долины ровныя" Глинки и еще Моцарт, который продолжал переворачиваться в гробу. До! Ми, соль, си!" До-ре-до! В последний этот год долго никого не присылали. И вдруг Саввич весело объявил, что приехала новенькая пианистка, классная! И пошел спокойно дирижировать хором.
         Новенькая пианистка Нонна Мироновна появилась  с первыми морозами. Она гордо  сидела в актовом зале в шелковом платье с голой спиной. Это было очень дико. В зале не топили, все  привыкли ходить в валенках и кофтах. И поэтому она долго пугала учеников своим вырезом.
         Нонночка  обычно слушала Басю несколько минут, изредка роняя:
   - Бемоль! Девочка, а тут фермата. Тоже бемоль, разве не чувствуешь?
         Бася  не чувствовала.
   - Тогда Нонночка съеживалась и просила:
   - Позволь мне. Я поставлю оценку, какую надо, только позволь мне...
         И начинала играть чужую сумбурную  музыку, вовсе не программу для  Баси, а незнакомое. Басю учили улавливать основную тему, побочную, всякие крещендо и диминуэндо, но здесь трудно было понять составные части. Здесь сложные  аккорды осыпали Басю сухой снежно льдистой пылью. Хрустальные звуки вспыхивали и гасли, оставляя девочку в полной растерянности и волнении. Она уходила домой, даже не записав задание. И на следующий урок все повторялось.
         Тогда Бася решила на свой страх и риск разбирать "Сонатину" Чимарозы, красивое оказалось начало. Но дальше первой части не осилила. Бася честно боялась отчетного концерта, который придвигался все ближе и ближе. Она хотела напомнить об этом Нонночке, но никак не удавалось. Перед музыкой Нонночки, перед ее грустью и красотой это было низко, позорно. 
         Вот и в этот раз все началось как  обычно. Бася быстро переобулась, еще  раз окинула взглядом Фенькины сапожки  - они были куда лучше ее старых. Бася устроилась перед старым пианино  и начала с Чимарозы. Интересно, Нонна помнила, что не задавала такого? При первых же аккордах дверь музкласса распахнулась. Вошел высокий угрюмый человек. Он, как дурак, облокотился на перевернутые стулья в углу и сказал нараспев:
   - "Звезда полей во мгле заледенелой... Остановившись, смотрит в полынью..."
   - У меня урок, - сдавленно отозвалась Нонна.
   - А я подожду, - не смутился мужчина, - послушаю ученицу. Как ее зовут?
         Нонна искоса посмотрела на Басю и та поняла - не знает!
   - Бубенцова! - почему-то рассердилась Бася. - Бася Бубенцова!
   - Играй же! - панически шептала Нонна.
         И Бася бодро заиграла Чимарозу. Красивая первая часть. Но кончилась она быстро, надо было углубляться во вторую, а там был темный лес.
   - И ради этого ты здесь? - спросил высокий. - Филармония - это неважно. А вот это важно! - И он пове подюородком на неадивую Бубенцову, которая не прошла дальше первой части.
         Нонна не отвечала. Они сидела с опущенной головой, и с ее щеки сползали дождинки. Бася возненавидела высокого человека в длинном расстегнутом пальто и пушистом шарфе.
        - Это ничего не значит! - сказала она громко. - Мы с Нонной Мироновной прошли всю программу. Она столько играла мне.
         Слезы у Нонны сделали большие дорожки. Они дождем срывались с подбородка и падали туда, где был вырез. Она не умела оправдываться, потому что свалилась с луны. Она спотыкалась на ровном месте, ходила в капроне по морозу. У нее были блестящие черные брови и крохотные темные усики.
   - Так что же она тебе играла? - надоедал высокий.
   - Хрустальную музыку. Как ледышки. Я и не знала, что такая есть, а теперь знаю.
         Бася  глянула на Нонну. Та улыбалась сквозь слезы. Да, это был первый в ее жизни учитель, который не учил. И первый праздник взрослого понимания. Но высокий не умолкал.
        - Ах, Нонна Мироновна, как она любит Шопена. И она могла играть только Шопена, девочка, запомни этот факт. Очень жаль, что Нонна не жила в то далекое время, не была современницей музыканта. А если бы такое случилось, то его судьба сложилась бы иначе. Господь отпустил ему большую меру таланта, а вот счастья не было. Ни жены, ни любовницы, никто не мог утешить его. Ах, женщины, они опустошали того, кто любил их. Утешала ли музыка? Вряд ли. Прелюды и вальсы цвели, но любовь уходила, лед таял... А Нонна другая. Нонна не любит, когда все тает без следа. Она упорно плетет шопеновские нити, она хочет, чтобы эта музыка звучала вечно... Она так похожа на Дельфину Потоцкую, все говорят. 
         А Нонна ничего не говорила. Ведь высокий  говорил не для нее, а для Баси. И Бася тихонько вышла из класса. Душа ее разрывалась. Она была одиноким человеком, понимала и Шопена, и Нонну, и даже высокого, который ее теперь выпроваживал. Понимала она и то, что от нее теперь уходило что-то самое лучшее в жизни. Ничего не остается. Бася была в тумане и чуть не ушла в тапочках, без сапог. Вернулась... В музклассе стояла тишина.
         Ледяной город скоро растаял на берегу. А Басю записали к новому учителю  музыки... 
 
         НИКОГДА-ПРЕНИКОГДА
         Бася  маячила у телевизора, щелкала  переключателем. Обещали показать "Дети капитана Гранта" и не показали. Не будет ей лучистой улыбки Роберта Гранта, не будет парусников и морей. "А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!" Не будет! Говорили шепелявые старики с медалями.
   - Не стеклянная, доча, кончились твои жданки. Отойди.
   - Да все равно ерунда, война опять.
   - Что ты понимаешь! Рая! У нее нет ничего святого. Вот воспитание.
   - А ты займись, - отбилась мать, - давно пора.
         Воспитание  пахло ремнем. Отец гремел долго. Даже брату Антону досталось, который по обыкновению спал, ничего не слышал.
   - Байбак! Днем спит! Что полезного сделал? Уроки и те не сделал!
         Антоша  выцепил из буфета халву и удрал  на улицу. А Бася ушла в свою комнату, села, уставясь в окно. Бывало, что поплачет и все проходит. А теперь ни слез, ни облегчения. И глаза сухие, и дышать нечем.
         Долго так маялась она, не зная, что с  собой поделать, как себе помочь. Отыскала брошенную тетрадь по физике и написала с другой стороны: "Почему у меня опять плохое настроение?"  
         "Почему у меня опять такое плохое настроение? Неужели оттого, что я сама плохая? Однажды в больнице я испугалась смерти, думала,что меня судьба не помилует. Говорят, я вообще ничтожество. Ничтожество - это от слова ничто? А я живу, разговариваю, даже пятерки получаю. Я почти отличница. Только медали у меня не будет. Как это "ничто"?
         Нет ничего святого... Нет, у меня есть святое - то, что я люблю. Это никому не интересно. Мои книги. Андерсен, например, Дюма. "Отверженные" Гюго. В библиотеке, помню, давать не хотели. Питер Блад.
         Родители  у меня такие, что надо брать пример. Отец - герой нашего времени. Он уехал подни мать сеьское хозяйство, когда у него былп красавица жена, почти готовая канждидатская диссертация и дочка два года. А он уехал поднимать неизвестно что, бился, передылывая всякие тракторы. А потто, когда онтподнял кМТС, он пошел понимать завод. Но его героизм с заводом вышел ему боком, его все ненавидят. Мать тоже спрвая была агрономом, потом \тсал в школе работать. И у нее тоже проблемы. А я хочу сделать что-то, чтобы меня любили...
         В тот понедельник Алка Пестикова  отрезала челку. И ей ни-че-го не было. А мне было: "Сегодня челку отрезала, завтра в подоле принесешь". Я ревела, пообещала челку не отрезать никогда-преникогда. Ясно одно. Мне нельзя жить тихо, просто так, как все. Я "их лицо". А как же мое лицо?
         Сегодня пришло письмо от Андриса. Мама сказала: "Ну-ну". Раньше она так восхищалась Андрисом, он такой умница, а тут полное равнодушие. Андрис пишет мне письма, я отвечаю, я даже вижу, как он идет на почту, чтобы получить ответ, но в школе никогда не подходит ко мне. Кроме того новогоднего вечера. Ну и что, я ведь не такая красотка, как Зосимова, я - очкарик. Но почему тогда подошел ко мне Михеев? Потому, что он тоже отверженный?
         Сегодня я шла с почты с конвертом, а Толик Михеев вышел из магазина с бутылкой вина. Выхватил конверт, я закричала - "дурак!" Я подумала , что ему нельзя, никак нельзя видеть то, что мне написал Андрис. Он покривлялся, потом все же конверт отдал, но как посмотрел! Так ужасно, подло усмехаясь. Неужели даже он презирает меня, директорскую дочку? Мы дружили одно время. Ну почему же все сломалось? Неужели и-за Андриса? Он чувствует себя униженным, поэтому хамит специально. Но я думаю, дело не в Андрисе, а в михеевских приятелях с автобазы, которые подшучивали над ним, мол, обхаживает диреторскую дочку". 
  
         Так незаметно Бася стала записывать в эту тетрадь по физике разные события, особенно свои горести. И чем  больше она писала, тем легче ей становилось. Домик! Заберешься в него, и никто не нужен. Посидишь, поплачешь, порассуждаешь. Ничего не стыдно. Какая есть, такая есть. Никто же не видит! Бася слишком зависела от других людей - мамы, школы, Лары, Андриса... А здесь была свобода. И ей становилось легко. 
         "Ларина рассказывала, что ее Лилька ходила с Андрисом и Зосимовой в кино. Как они с Зосимовой еще не подрались? Лилька думает, что Андрис много мнит о себе. Показывали старый фильм "Королева Шантеклэра", хотя обещали криминал "Живой труп". Андрис сказал, что это ерунда, а в зале были рыдания. Какой он! Потом они гуляли, и вроде бы проводили Лильку Дыханову, а с Зосимовой он пошел целоваться. И все знают теперь про это целование, а про письма наши с ним никто не знает. Это тайна.
         Фильм "Живой труп" привезли только через  неделю, я отпросилась у мамы. Она сказал, что нос не дорос, но деньги дала. А киномеханик вышел и сказал, что если меньше десяти человек, то он не будет ленту крутить. На улице было холодно, но я вышла и уговорила двух бабушек, потом дядьку из газеты, который меня когда-то фотографировал. Все равно было мало. Я совсем распсиховалась, но тут забрела в клуб пьяная компания и экран засветился. И пускай их там, на заднем ряду, тошнило и бутылки перекатывали. Все равно я посмотрела ЭТО кино!
         Федя  Протасов. И вовсе это не он живой труп, а те, кто заставил взять пистолет - жирный Виктор и чистенькая Лиза. Вместе с цыганкой Машей я плакала над ним, неприкаянным. Сердце мое разрывалось. И я всегда буду вспоминать о нем, как только услышу цыганские песни! Так вот что любит Андрис..."
        "Андрис написал мне страшное. Оказывается, он ездил в Саранск, на свидание к  брату, который сидит в тюрьме. Они не спали всю ночь, разговаривали. Страшна для него не просто тюрьма, где сидят люди, а сама мысль, что можно рядом сидеть и не докричаться. Он не слышит!
         А еще брат! Старший! Он научил Андриса  пить, курить, спать с женщиной, воровать, уворачиваться от ножа. А на уговоры  начать честную жизнь только усмехается. Для Андриса он не преступник, родной человек. А если бы Антошу посадили в тюрьму, поехала бы я? Не знаю". 
         "Все  каникулы пролежала в больнице, и  сейчас все уже учатся, а я дома сижу после аппендицита. Но я уже  выходила на улицу два раза, там  такая весна идет сильная... Покупала маме подарок - два грибка из белого светящегося камня, это как бы Антоша и я. Наткнулась на новую книжку... Это настоящий взрыв радости и красоты.
         Я думала, что я урод, лишний человек  на земле. Вся моя жизнь мучение, и от меня сплошные мучения людям. Но вот герои книги "Сода-Солнце" ДЕЛАЮТ ТО, ЧТО ЛЮБЯТ. И самим легко, и белому свету полезно...
         Не  может быть, чтобы так просто было. Свобода придумывать и сочинять? Разве это возможно? Мне снилось, что я знаю их сто лет. Я была с ними там, на даче Довженко. Ласково  и тепло. Это мои люди, мои... Андрис написал, что ничего нового у Анчарова нет, это тот же Грин, только в советское время...
         Он  ничего не понимает! Умник. Это совсем другое. Грин все выдумывал, все, а  Анчаров как думает, так и живет, и живет сейчас, сегодня, и не в  Зурбагане, а в Москве... И в  спектакле анчаровском тоже обычная коммунальная квартира.
         Нельзя  обижаться на Андриса за непонимание. У него своя жизнь. В этом году он закончит школу и уедет... Тогда  у меня останется один дневник". 
         Вместо  труда, по которому у всех уже были зачеты, должна была прийти врач из поликлиники. Но не пришла. Некоторые решили удрать потихоньку, а некоторые остались ждать следующего урока. Верка Михеева достала щетку, зеркальце, решила челочку завить, пацаны достали провода и батарейки, Бася достала свой дневник.
         После пустого урока все побежали на физкультуру, Бася только сходила отметиться как освобожденная от урока после операции. Потом литература и домой. Дома она стала шарить в портфеле и не нашла дневника. Руки сразу замерзли, голове стало жарко. Темнее тучи побрела к Ларке.
   - Лара не могу. Мне конец. - Что, опять родители? - испугалась Ларка.
   - Не то. - Бася замолчала. - Дневник пропал.
         - Да подумаешь! С оценками?
         - Не то. Оценки ерунда. Помнишь, мы читали "Записки школьницы"?
         - Ну.
         - Вот такой дневник.
         - Такой? Ну ты даешь. И что там?
         - Все.
         - Дело дрянь. Прокурорша знает?
         - Пока нет. Но мне все равно уезжать придется.
         - Сразу уезжать, умирать... Как ты любишь паниковать.
         - Все же узнают то, что нельзя. Что у Андриса брат в тюрьме.
         - Что-о? Где-е?
         - Вот видишь. Он скрывал, доверил мне тайну, а я...
         - Тебе? Но ты не специально!
         - Все равно подло.
         Насмешница  Ларка обняла Басю. Она стойкая  была.
         И велела Басе сидеть, не рыпаться, а она  сбегает, предупредит, чтоб искали.
         На  другой день Бася ждала кошмара, но все было тихо. Только Алка Пестикова сидела красная и не разговаривала.
   - Алка, кто тебя обидел?
   - Не твое дело.
         На  уроке Алка не ответила географичке, то есть матери своей, районы торфоразработок  и ей поставили "точку", то есть двояк. Алка заревела, ушла домой. Это было не похоже на нее.
         После уроков прибежала Ларина.
         - Ты что тут делаешь? Разве твоя очередь дежурить?
         - Ты сядь. Чего узнала?
         - Так боже мой! Алка разве ничего не сказала тебе?
         - Нет.
         - Дежурил вчера кто? Алка. Да. И она отодвинула парту и в луже лежал...
         - Мама.
         - Да. Мокрый уже. И Алка сразу поняла, что тетрадь непростая и понесла домой сушить. Положила на батарею. Дома увидели, мать - сама знаешь кто...
         - Ну!
         - Отобрала, конечно. Наверняка матери твоей отдаст!
         - Ой, мама...
   - "Замамала"! Радуйся, что не весь класс прочитал.
         - Значит, если б не Алка-ворона, то тетрадь могла бы быть у меня?
         Бася  заплакала.
         - Баська, ну, во-первых, ты сама ворона. А во-вторых, что ты хотела бы? Чтоб весь класс прочитал?
         - Ты с ума сошла...
         - Вот-вот. А если не хочешь, на кой и писать тогда? Не пиши.
         - Лара, это от одиночества... Утешение...
         На  улице было студено, пахло свежей листвой, дождем и землей. Зацветала  черемуха. Бася не замечала красоты. Уехать бы...
         - Бась, ты помнишь, мы бабу снежную зимой лепили? Толстую, шикарную, у нашего подвала?
         - Помню, - прошептала Бася.
         - Мы ей потом шаль старую с кистями одели, шапку мамину старую... Мы с тобой лепили днем, а к ночи папка приходит распьянющий: "Почему подвал не запираете? Там баба ходит какая-то!" Я ему: "Это снежная баба!" - "Я те дам снежная!" И за ремень. Я спряталась, а тут Лилька со свиданки приходит и давай про бабу в шали шутить... Папка снова разорался так, что нам не до смеху...
         Ларка все пыталась Басю разговорить. Потому что чувствовала, как Басе постыло  домой идти. Но идти-то надо.
         Дома, в Басиной комнате, лежал на столе  Басин дневник. Он был растрепан, покороблен, весь в грязи. Бывший домик  и утешение. Она забыла запереть дверь, и вот в домик пришли чужие. Бася стояла, смотрела, боясь притронуться.
         А из двери на нее смотрела красивая женщина. Училка по кличке Прокурорша. Ее родная мать.
         - Что же ты не смотришь, все ли цело? Рук марать не хочешь? Я взяла поневоле, но, похоже, замаралась. Ты не только себя - ты всех нас в грязи вываляла.
         И папу, героя нашего времени. И этого  мальчика, который не чета тебе. Он у всех на виду и для всех тайна.
         А ты... Сколько же в тебе глупости и  гадости. Разве такой должна быть НАША дочь! Разве этого мы заслужили? Эх, ты... 
         И она вышла. Бася надолго замерла, глядя глазами в никуда. Да, она  ждала наказания. Но ее даже не стали бить, а это усиливало вину. Бася понимала, что Тетрадь прочитали у Пестиковых, значит, могут узнать и другие... Чего ради Алка будет молчать! Остаться навсегда виноватой в глазах родителей, Андриса...
         Плача неслышно, она взяла два коробка спичек и свою растоптанную тетрадь. Двумя пальцами за крыло, как убитую птицу. В ночном дворе, равнодушная к ночным страхам и теням, она стала рвать тетрадку на части и поджигать. Как там в кино? "Так не доставайся же ты никому!" И нет позора. И не будет счастья никогда-преникогда. Теперь бы тихо исчезнуть, как Федя Протасов! Но чем убить себя? Да и не выйдет ничего, кроме очередного позора. Придется жить, смотреть в глаза людям... Давай, домик, гори... 
 
         ЧУЖИЕ  ЛАНДЫШИ 
         Пришел  конец учебному году... Бася уже перестала болеть, отрабатывала практику в школе, записывала фамилии и дни, кто сколько сделал.
   Она вспомнила, как однажды их класс копал огромную гряду на труде, и никто не хотел работать. Лопат было много, но мальчишки обсуждали предстоящий футбол на стадионе, а девчонки взяли лопаты только для вида. Было как-то уж очень тепло и все расселись кто где, разленились. Бася в расстегнутом пальто моталась от гряди к одноклассникам и уговаривала их: "Давайте быстрей, ну, нам же дали задание, чтоб на совесть. А мы? Где наша совесть, а?" Ребята только хохотали в ответ: "Чего нет, того нет!" И тогда она стала сама копать, а земля была тяжелая, влажная, с лопаты падала пластом, не рассыпалась. Она твердо знала, что она делает правильно, но почему-то все ржали... Казалось бы, сдалась ей эта чужая грядка, ну, не она, так кто другой бы стал копать из-под палки учителя...Наверно, ей втайне хотелось, чтоб они подошли хотя бы, пожалели ее. Дорохов вон какой сильный парень, этот новенький, Один, да и другие. Она выбивалась из сил, но ждала оодобрения. Но они даже не смотрели в ее сторону.
  
   Бася вспоминала и грустно улыбалась. Ничего-ничего, скоро она закончит эту противную школу, уйдет, не оглядывась. Обойдя пришкольный участок, Бася раскрыла блокнот, чтобы все проверить, присела на лавочку. Какое ясное небо! Какое сонное , совсем уже летнее солнце заливает школу и пришкольный часток. Двери и окна школы были распахнуты.
         Родители  готовили зал к выпускному. Вымыли пол и окна, начали расставлять  привезенные из заводской столовки новые голубые столики. Потом ведра с цветами. Надо же, сколько у них своих цветов на участке, и герогины, и лилии, и календулы, а родители все же потратились на покупные цветы. Бася смотрела туда, не отрываясь.
   Надо бы подождать, пока уйдут все с участка, а там еще кто-то копошился на клумбе. Учителя тоже все ушли, потому что придут вечером на выпускной.
         Она еле взяла себя в руки, поднялась  и пошла домой. Бася - медленная такая девочка, черная, как галчонок, худая, с нахмуренными бровками, ободком на волосах, в платье рюмочкой, в смелом декольте вокруг наивной шейки. Мать перешила ей свое платье из болгарского сатина, которое стало мало. Сатин был яркий, глазастый, желтые и малиновые кроны деревьев группками по белому полю.
   Она заставила себя сходить в магазин за сметаной, на пекарню за квасом. Мать уже накрошила огурцы со вежим укропом, картошку с редиской и лук в огромную карстрюлю и оставила в холодильнике. Сделать окрошку нетрудно. Все дома ее любят.
          Налила  и себе тарелку. Но тут же забыла об этом! Откуда-то издалека просачивалась музыка. "Утомленное солнце нежно с морем прощалось, в этот час ты призналась..." Все щемило у Баси внутри, так как выпускники, наверно, уже собрались в школьном дворе. Будет много народу, пригласят музыкантов. Директор скажет речь, папа скажет речь, ведь он шеф от завода. Мама с Антошей тоже там, потому что Антоша выпускник. Басе тоже хотелось пойти, но после истории с прочитанным дневником она чувствовала себя ужасно, ей казалось, что все будут тыкать пальцем. Да нет, это не праздник, чужой выпускной. Зачем она буде таращиться на чужое счастье? Ее день еще придет.
         ...А теперь они, наверно, пошли фотографироваться. Лильке Дыхановой, говорят, сшили белое платье из гипюра на чехле. Зосимовой достали розовый трикотаж с люрексом. Сушенские ездили в Москву за болгарским хлопком... и сшили все по-разному. Бася много раз видела выпускной, она знала, что там по порядку...
         Тем временем на улице стихло и смерклось. Неужели дождь посмеет испортить  людям выпускной? У Антоши великолепный васильковый костюм, он, конечно, будет среди парней самый  красивый.
         Впрочем, какая разница, дождь или нет? Вы забыли, что для танцев есть зал!
         Но  дождь все же пошпарил, он загрохотал, не стесняясь, гулкий летний дождище.
         А Бася вдруг схватила прозрачную целлофановую скатерть с цветочками, впрыгнула  на ходу в сапоги и побежала.
         Скорей, скорей, хоть в окно успеть посмотреть! Ноги по воде и глине разъезжались. Надо же, одно окно задвинули шкафом. Додумались! Второе закрыто спинами родителей. Надо с другой стороны. А тут и шторы не задвинуты! Бася поцарапалась и приоткрыла ставни. Вон папа в парадном костюме, наверно, весь ужарел, он давно уж выступил в первых рядах. А вон строгая мама, которая имеет привычку гонять ее, собственную дочь, больше, чем других учеников. Она с высокой укладкой, яркая помада на губах, глаза смеются. На маме голубой узкий сарафан и белая водолазка, как когда-то у Сони. Да, после не все стали эти штуки носить.
    - Дорогие выпускники. Все большое начинается с малого! Начинается с неуменья надевать чулки  - кончается неуменьем жить. Что вы смеетесь? Вы многому научились в школе, теперь вам придется все это забыть и начинать учиться сначала. Но не только урокам биологии, истории, русского, математики, географии, физики...Уроки жизни потруднее. Вы сдали сочинения и экзамены? Отлично. Теперь придется сдавать такие дисциплины, как гордость, решительность, честность. И тут одной оценкой за четверть не обойдешься.
   Все захлопали.
   У микрофона стоял Андрис Петронис.
         - Да, мы стали другими за это время. Пришли такими озорниками и тлентяями, а уходим самостоятельными людьми. И еще неизвестно, что окажется важнее - математика или порядочность. (Ой, это наверно про нее, Басю...) История, физика или умение любить.. Я говорю спасибо всем, но отдельно классному руководителю. Раиса Климовна - онам старалась не просто вбивать в нас знания, а думать, защищать свои взгляды... Наверно, не всегда это получалось, но позже мы еще вспомним ее уроки...
         Он  поклонился и ушел в сторону. Как, уже все? "Не уходи!" - мысленно закричала Бася. Она всем сердцем подалась туда, в освещенный зал, перелет через мокрый подоконник, она мысленно схватила его за обе руки, потянула к себе... И он замедлил шаги, встал недалеко от окна. Неужели он как-то услышал ее беззвучный крик? Неужели в самый последний момент кто-то сжалился над ней и не дал ему уйти? Его холодный безразличный взор никогда не останавливался на ней с таким вниманием, с ками он оборачвался на низкий голос красавицы Зосимовой. "Андрис", - бросала она, и второй слог был ниже первого, и он был тут как тут. Это видели все! А Бася, ночи не спавшая над его письмами, его не интересовала...
  
   В нагрудном кармане его пиджака Бася заметила ландыши. Ах, конечно. Стоило искать их полдня, чтобы подарить Зосимовой! А вот Басе никто никогда цветы не дарил...
         В зале было жарко, и Андрис протиснулся  к ветерку, летевшему из окна. Его  белые волосы шевелились рядом!
         - Это ты? - спросил он, не удивившись.
         - Нет, не я, - шепнула Бася.
         - Почему?
         - Потому что я вообще... Не должна тут стоять.
         - Чудачка, ты же промокнешь.
         - А... Почему у тебя глаза такие? Яркие...
         - Потому, что я пил шампанское.
         - Ты уедешь?
         - Да.
         Он  достал из кармана ландыши и отдал  ей. И она пошла домой, застревая  в сапогах. Вот и все. Он был  рядом, в десяти сантиметрах. Не простились, не притронулись.
         ...Спотыкаясь  от невольных слез, Бася побродила по комнате, отыскала блокнот  по практике и написала
   с обратной стороны: "Пишу после длинного перерыва. Столько было потрясений! Если открыть окно, то можно услышать знакомую музыку! Сегодня выпускной и в школе играет настоящая рок-группа. Там море музыки и цветов. Там я видела Андриса, который говорил со мной и подарил ландыши. Вообще-то я догадываюсь, что на выпускной он их принес не для меня, а, например, для Зосимовой или для Дыхановой. Но когда он подарил их мне, то дал мне понять, что я тоже человек Пусть я даже не в зале нахожусь, а вообще стою на дожде и под скатертью. Но у нас были наши письма, а в письмах наша неповторимая жизнь. У нас было какое-то понимание. Пусть на бумаге, но мы были друзьями, и эти ландыши я заслужила. . И я благодарна ему за это. А больше я его не увижу никогда-преникогда".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   71
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"