В конце года пришло письмо Ирышке и не от кого-то, а от Максима Слепнёва. Она о нём уж забывать стала. Больше трёх лет прошло, как уехала она из Новосибирска, собравшись, будто подпоясавшись. Отца арестовали, вот-вот и за его женой должны явиться.
- Видите, Ириша, какое дело.... Илья не виноват ни в чём, но нужно время, чтоб разобрались....
- Да... Я понимаю всё.... Только вот не ладно, что не попрощалась....
- И хорошо это.... Не ровён час и тебя бы.... - недоговорила и вздохнула, верно, понимала, что "час" то её подкрадывается. Всё же в руки взяла себя. - Ты езжай, а я сообщу, когда Илья домой придёт, и снова приезжай.
- А удобно ли?
- Смешная ты, Ириша.... Ты же дочь.... - недоговорила. А тут и проводник торопить начал, отправляться поезд вот-вот будет, мол.
Что потом было с семьёй отца, Ирыша не знала. Но понимала, если б наладилось всё в их жизни, то весточку ей подали. Если не отец, то Елена Марковна - очень уж ей понравилась эта милая деревенская девчушка с открытым и добрым взглядом.
Адрес Простенский в семье отца был, но была ли сама семья? Потому напрасно было надеяться, что найдёт её тот парень с едва пробивающейся бородой, с которым несколько раз они ходили в кино, на каток да смотреть ледоход на Оби. Тогда они прогуляли всю ночь. Даже целовались. Очень не хотелось расставаться после этих сладких минут, но Максиму надо было на поезд. До отъезда в экспедицию было ещё время, и Максим взял двухнедельный отпуск, чтобы съездить в Ленинград проведать свою маму.
Ирышка даже хотела его проводить, но Максим отговорил. Проводил её до дома и ещё раз неловко ткнулся губами в щеку Иришки. Сжал несильно руку, подержал с минуту и отпустил. Девушка открыла дверь в подъезд, но не вошла сразу в его сумрачное пространство, а оглянулась. Повернул голову и парень. Руку приподнял - то ли для прощания, то ли что-то хотел этим жестом досказать, но, будто смутившись, поправил вихр и ушёл.
Ирышка поднялась в квартиру отца. Тихо прошмыгнула в комнату, где спала её сводная сестра Оленька. Разделась, под одеяло юркнула. И уж погружаться стала в сладкое забытьё, когда услыхала сквозь наплывающую благость звонок на входной двери. Очнулась и прислушалась. Когда дошёл до неё смысл происходящего, даже поднялась и подошла к двери. Стала слушать о чём говорят, а когда увидела, что отец подходит к двери. Не выдержала и вышла из комнаты. Отец оглянулся.
- Ириша... Я скоро.... - ещё хотел что-то сказать, но его перебил сопровождающий.
- Скоро-скоро.... Давай... Нам недосуг... и уж когда к двери подходил, пробубнил: "Тут скоро не бывает....".
Ирышка эти слова всё же расслышала и почувствовала, что эти-то слова и есть "самые заправдишные". Даже ойкнула и рубашку на груди нервно скомкала, будто выжала.
Потом нервное ожидание.... Звонок от друзей, что надо об Оленьке и Андрюше подумать Елене Марковне, ибо и ей.... А что означает это "ей" с паузой, было ясно без всяких расшифровок и толкований. Быстрые суматошные сборы детей.... Застывшие и удивленные взгляды.... Чемодан и небольшой узелок на дорогу для Ирышки. Пояснение, что ей лучше уехать.
- Слава Богу, что фамилия у тебя Ириша буквой отличается. Может, пронесёт.
Ирышка сперва эти слова истолковала на свой лад: дескать, отца забрали, а от неё теперь просто хотят избавиться, но тут же осадила себя и поняла, что имеет в виду Елена Марковна - возможный арест и её.
- Не-ет... Я же в Советской стране живу, чтоб меня за так....
Елена Марковна смутилась, даже показалось Ирышке - испугалась чего-то и согласно закивала головой.
- Да... Да.... Конечно, напрасно не будут....
Когда уже на перроне стояли, Елена Марковна будто оправдываться за что-то стала.
- Видите, Ириша, какое дело.... Илья не виноват ни в чём, но нужно время, чтоб разобрались....
- Да... Я понимаю всё.... Только вот не ладно, что не попрощалась.... - Ирышка хотела в сходить в тюрьму и попросить свидания с отцом. Но её отговорили. Об этом и подумала в тот момент
- И хорошо это.... Не ровён час и тебя бы.... - недоговорила и вздохнула, верно, понимала, что "час" то её подкрадывается. Всё же в руки взяла себя. - Ты езжай, а я сообщу, когда Илья домой придёт, и снова приезжай.
- А удобно ли?
- Смешная ты, Ириша.... Ты же дочь.... - недоговорила. А тут и проводник торопить начал, отправляться поезд вот-вот будет, мол.
Как узнал адрес Максим? "Может, папа вернулся домой?" - обрадовано подумала Ирышка, когда узнала от кого письмо. Распечатала, неровно оторвав краешек конверта - не фронтовой треугольник, ножницы бы надо.
".... Я написал тебе два письма. Была такая возможность отправить, но ответа не получил даже тогда, когда выехал с "полей". И, когда в Новосибирск приехал, то уже заходил к тебе, но там жили другие люди. Сейчас тоже не очень надеюсь, что письмо дойдёт до тебя. Да и само-то название вашего села еле вспомнил. Как ни странно, благодаря войне. Моей маме удалось эвакуироваться в Киров и я вспомнил, как ты рассказывала про своё село. И даже название всплыло из памяти - Проста. И ещё подумал, если ты и не живёшь сейчас в своём селе, то у тебя наверняка остались в нём родственники и они перешлю тебе это письмо....."
Адрес на конверете и в самом деле был очень неточный, почти как "на деревню дедушке" - "Кировский край, село Проста, Дувановой Ирыше".
Дальше писал Максим о своей работе в экспедиции, в которой числился топографом.
".... составляем карты разных местностей. Сейчас работаем в Саянах. Местность здесь горная и лесистая. А какие здесь дивные места! Деревья чего стоят. Такие, как кедр. Это настоящий великан - на его верхушку если глядеть, то голова начинает кружиться. Кажется, что крона его небо поддерживает. Чтоб залезть на него, даже мысли не приходит - такая высотища. И зверья много дикого. На речку вышли однажды, а в ней медведь сидит и рыбу ловит. Как он это делает? Не разглядели - сознаюсь, сразу же обратно ломанулись. У моего рабочего ружьё было, но патроны с мелкой дробью на рябчика. Куда уж тут на медведя - такой здоровенный, что и сейчас его будто вижу. А уж тогда разглядывать его, и думать нечего. Вдруг не по нраву придётся любопытство наше лесному хозяину?
Населённых пунктов там совсем нет, но люди встречаются. В августе наткнулись на целую семь староверов, живущих в своём зимовье. К людям они не выходят даже за одеждой и обувью. На ногах у них какие-то лапти из бересты, а одежду шьют из полотна, которое тоже сами и ткут из льна и конопли, выращиваемых рядом с их поселением....
Что я заметил, так их говор. Он похож на твой. Корни этих людей из ваших мест. Дядя Карп - глава семейства помянул однажды, что они нижегородские. Это ведь недалеко от вас? Жена его Акулина и вовсе говорит почти как ты. Даже однажды услыхал от неё твоё "восеть тюу" и сразу же вспомнил тебя. Ты так сказала однажды, когда рассказывала про ледоход на вашей реке. Я даже помню эту фразу: " Восеть тюу перехватило льдами русло....".
Письмо было длинное. Видимо надеялся парень, что такое письмо должно когда-нибудь дойти до адресата.
".... С людьми из ближайших селений семья не общается. Дети в школу не ходят, но читать-писать умеют. Кроме самого маленького - Мити. Ему ещё и двух лет нет. Но ведь он вырастет и не век же ему сидеть в лесах, как и его старшим сестре и брату. И все они наши граждане. Мы все огороды их, а также дом и хозпостройки засняли, чтобы после на отчётных картах была и эта заимка. Мы даже название уже дали - Лысцово. По фамилии этой семьи. И теперь уже у всех родившихся здесь детей будет кроме фамилии ещё и место жительства....."
Затем Максим писал о своих планах и перспективе. После окончания сезона и сдачи полевых материалов их экспедицию будут сокращать. Но это даже к лучшему, писал Слепнёв. Тогда уж точно он сможет пойти на фронт.
".... Ведь без нас топографов "бог войны" слеп и беспомощен при ведении боевых действий. Думаю, мою просьбу удовлетворят....
... Ещё хотелось бы заехать в Киров проведать маму. Как она устроилась на новом месте? А ещё хотел бы и тебя увидеть Ирыша. Только не знаю, где ты находишься. Всё же надеюсь, что в Просте. Я , кажется, даже представляю ваше село. Если из названия, то это "Простое Село". А как на самом деле выглядит? Как мне видится, так оно возвышается на берегу реки. Так ли это? Напиши, Ирыша. Жду. Максим"
"А куда писать то? Сам на фронт едет..." - первая мысль в голове Ирышки возникла после прочтения письма. "Вот, недотёпа...." - и рассмеялась тихо. Письмо прижала к груди. Будто что-то передалось доброе от бумаги. Покойно стало на сердце. Это письмо дошло, значит, и следующее с адресом дойдёт....
Пришло и следующее письмо в начале следующего года, но не с фронта. И снова с тем же адресом. Только на этот раз был район указан - Яранский. Сложенный пополам листок и даже одна половина его исписана не до конца. Снова в начале сетования на то, что не уверен, дойдёт ли до Ирыши весточка от него. После сожаление, что на фронт не попал, что после Саян перевели его уже на Север, где он занимается изысканиями железнодорожных путей к угольным шахтам. "Ещё на целый сезон откладывается моя поездка на фронт. Только осенью смогу я туда попасть. Но, может, к тому времени уж и война закончится, а я так и, получается, отсижусь в тылу. Этим письмо и заканчивалось, но в конце был приписан адрес в Коми-республике - "Станция Абезь, топопартия, Слепнёву Максиму Прокопьвичу".
В редких письмах Максим описывал Север. ".... Зесь совсем не как в Саянах. Лес чахлый: ёлки и берёзки, будто игрушечные. И много болот открытых и заросших кустарником. Зимой дня почти не бывает. Едва рассвело, а уже снова сумерки наплывают. Зато сейчас почти круглые сутки день. Пока не познакомился со здешней мошкарой и комарами. Говорят, жуткая вещь и спасение только под накомарником. Или ещё можно намазываться такой жидкостью - диметилфталат. Я однажды студентом работал на практике также в топографии и мазался этой дрянью. От него даже краска с карандашей слезает, вот какая сила химическая в нём..."
Ирышка ответно рассказывала о своей девичьей бригаде. В первом письме, написанном ещё зимой, когда отдыхали в "банный день" писала о своих подругах, а больше о Наське. ".... Она тоже бригадир, но всё равно всегда вместе. Так и росли когда, дружили. И в школе в одном классе учились. Она красавица, каких мало, но я ей не поддаюсь. Когда я была в Новосибирске, папа подарил мне модный журнал и перед войной мы заказали себе платья, как в том журнале. Правда, одевать их не приходится, а так сшиты они не хуже, чем самой модницей из журнала. Я даже фамилию помню - Скипарелли....". Так вот Скиапарелли "прописалась" в вятской глубинке, намного опередив свою соперницу Коко.
Максим писал об апрельских метелях и их коварстве: солнце светит, морозец щеки прихватывает, а холод под шубейку лезет и руки немеют так, что карандаш не знаешь, как в руках удержать. В варежках, пусть трёхпалой писать неудобно. Вот и приходится то корячиться и выводить цифирь, будто медвежьей лапой, то быстро запись в журнале делать и руки прятать от стужи едкой.
Ирышка в своих посланьицах описывала тот же месяц года, но отдохнув после зимних лесозаготовительных тягот, подыскивала для своих картин слова нежные да красивые. Ведь до чего дивно половодье на их Просте-речке. Летом русло едва просматривается среди заливных лугов. Да и сами то струи речные под ивовыми шапками прячутся, будто от солнца яркого, чтоб сохранить студёность вод своих. В половодье же разметается Проста во всю ширь лугов заливных, Мощным потоком подрывает берега. Несёт все, что ей на пути попадается: то мышь в лугах неосторожно поселившуюся подхватит и в круговерть омута потащит, то бревно-корягу вывернёт из берегов - и этот исполин ей вроде мыша малого - крутит его и так, и эдак. То и вовсе норовит в водоворот увлечь и на "попа" поставить. Папа Симо в это время ставит морды; бабы намётами, оставшимися от мужиков, ушедших на фронт, по заводям да мелководью ловят щук, вышедших в траве прибрежной икру метать. "... Такое у нас сейчас объеденье рыбой! И уха, и жарёха, и "мешанка" - разболтанная с яйцами икра рыбья на масле льняном поджаренная....."
Что-то писал и о работе своей Максим, но Ирышка в это не вникала да и взять не могла в толк: зачем карты рисовать, если они уже есть. Вон их сколько в школе развешивали на разных уроках. И горы на них уж изображены, и реки синими стёжками проведены. А еще карты разных сражений да всякие природные зоны. Верно, ищет золото или ещё какую руду, решила про себя, только писать об этом запрещено Максиму. Однажды даже "тайну" Колюшке "выдала", когда он (в который уж раз, как балакать научился) спросил её об отце.
- Папка твой далёко в северной стороне и там всякие разные самоцветы ищет. А самый красивый самоцвет - золото. - Сын ничего не понял, как и его мать - сказала что-то не с ума да и забыла.
Посреди лета написал Максим и о самом страшном - о мошкаре и комарах, которых "жуткие полчища". Ирышка ответно согласилась и тоже посетовала, что и у них в сенокосную пору, когда жара да тишь к вечеру "спасу от этих кровопивцев нет"....
В октябре пришло письмо уже из учебного подразделения, в котором краткосрочно курсантом начал военную службу Максим. Короткое. Чего, мол, расписывать. "...Вот уж с фронта буду писать длинные письма. Будет о чём, а сейчас что? Служба да учёба. Уж скорей бы....."
Первое письмо с фронта пришло от Максима в феврале 1944 года. Писал, что уже месяц, как на фронте и в самом, что ни есть, важном направлении. Каждый день сообщают о их успехах в сводках. И это действительно так. ".... Теперь уже всем понятно, что недолго фюреру осталось - дай срок...."
Это в начале войны всё было суматошно и запутанно. Передают в сводке, что оставили Брянск, а кому-то послышалось, что Яранск, до которого с полсотни километров от Просты. Разобрались, конечно, но полдня село будоражило. Серафим Нилыч, чтоб успокоить самых "неверующих фом", такой довод привёл: " А вы слыхали, чтоб Горький оставили?" О таком никто не слышал. И чтоб совсем убедить сомневающихся, подытожил: " Раз про Горький не слыхали, то и Яранск наш. Как это так получилось, чтоб фюлерец Нижний оставил, а Яранск взять захотел....". После этого только и успокоились люди.
После Сталинграда и вовсе уверовали в тылу в силу армии. И всё бы к лучшему, да похоронок больше стало. Не от того, что стало больше воинства гибнуть, а просто почта стала работать лучше, и в войсковом учёте потерь наладилось дело. Даже так случалось. Только проводили парня на войну, а уж через месяц-другой бумага казённая приходит. Оплакали, как полагается и смирились с потерей. А те, кто в начале войны ушёл на фронт? Ни письма, ни похоронки. То ли вдовая баба, то ли солдатка. Да и деткам про батьку неведомо: то ли геройски погиб, как сказывалось в бумагах сереньких, то ли "предательски в плен попал". Поди, разберись...
В коротком том письме на полутора страницах Максим сообщил, что на фронт ехали трое суток, обжились, а "потом и дела пошли". А уже в конце сообщил, что служит с ним земляк Ирышки из Тужи. Правда, имени не назвал. Кто знает, может, знакомый даже. Лишь пошутил, что теперь ему "есть с кем покалякать о их вятских краях". Ещё про погоду помянул - а как без этого довеска к каждому письму? И ответно поинтересовался о зиме в Просте.
Далее были написаны несколько строк, но тут же жирно зачёркнуты. А потом ещё приписка: "... Зачеркнул я, Ирыша, написанное, но потом подумал, что зря. А зачеркнул я то, что люблю тебя. Уж сама скажи на это ответно, что думаешь. А по мне так лучше, чтоб сейчас считать тебя своей женой суженной. Максим".
Прочитала Ирышка последние строчки после зачёрканного фрагмента письма и сумётно стало на душе. И она любит Максима - уж давно себе призналась в этом. Но другое гнетёт. Не вина её в том, что тогда так спешно уехала из Новосибирска, не оставив парню ни адреса. Ни весточки какой. Да и что сообщать? Что папу Илью арестовали да за женой его должны вот-вот прийти? Нет, не до того было. Тут уж какая вина? Но как объяснить Максиму, чтоб и не соврать и чтоб понял? Ведь не она, а он разыскал её. Да и писем то сколько написал, пока ниточку меж ними наладил. Правда и тут оправдание есть - Ирышка то обратного адреса не знала.
Чуть не полгода прошло после получения предыдущего письма - такого желанного и такого хорошего. А ей снова не по себе. Ведь надо отвечать ответно и при этом всю подноготную выложить. А в правде-то сколько всего неладного: Васька Воронин - Шмырдёнок этот улестил и поддалась ему - разве такое простить можно? Не силой, лаской взял. Но ведь оттолкнуть могла, а не сделала этого. Поддалась - закружило в срамном и отпустило лишь тогда, когда поздно было. И что теперь то?
Всё же успокоилась. Длинное письмо написала Максиму Ирышка. О всех новостях, какие посчитала интересными будут ему, поведала. О своей работе в лесу, от которой ухайдакивались донельзя: ".... Лишь бы до изголовья добраться, да после, будто в яму каку, в сон провалиться. Не успеем уснуть, а уж будят - пять утра и на работу пора....".
Всё же к онцу четвёртой страницы подошла и к главному. ".... И ты мне, Максимо, тоже люб, но не могу я тебе быть верной женой, потому как не верна была раньше. У меня уж сын есть - Коля. Ему четыре года ноне будет. Знать моё счастье только и было уже, а сейчас с ним и осталось и кончилось".
Ушла весточка и вскоре ответной обернулась. Среди потоков казённых бумаг, будто струёй живой воды, пробивались письма солдатские к адресатам. В них не было описаний подвигов и заслуг - что это по сравнению с тем, что на душе да на сердце служивого? Ничто. Разве медаль или должность воинская важней заботы о тех, кто остался ждать бойца? Потому и были главными в письмах вопросы о житье-бытье. А какая жизнь без любви?
Бросил в фанерный ящик на воротах письмонос треугольник от Максима. Немного слов накидано в нём торопливым почерком - знать в торопился перед делом ратным сказать важное. Мало ли чем баталья закончится. Обычные слова о буднях фронтовых, а в конце важное для Ирышки. Будто не юноша-ровесник, а пожилой и мудрый человек, подытожил своё письмо такими словами: "... он ведь и твой сын, а, значит, и для меня им будет...."
Война и счастье.... Счастье и война.... Скажите после этого, что одно другое исключало. Для Ирышки такой вот расклад случился в судьбе, что в самом зените всеобщего бедствия дал ей Бог любовь взаимную и обещалась она долгой - ведь сколько уже длится этот обмен редкими весточками. Редкими, но такими желанными, что до следующей хватало и сил, и терпенья, чтоб тяготы все с лёгкостью перенесть.
Ирышка в тот же вечер села писать ответное письмо. Почти всё его посвятила Колюшке. Не жалея слов, не жалея места на бумаге, размашистым подчерком выкладывала на лист строчки, чтоб по ним увидел признавший её сына батька, какой у них славный и умный сын.
Написала письмо, а сама думает, что не хватает в нём чего-то. Дошло. Фотографии! На ней они вдвоём сидят на лавочке у палисадника. Прошлым летом приезжал в Просту корреспондент районки. Писал он о тружениках, точнее - труженицах тыла, останавливался при этом в доме Серафима Нилыча. В благодарность за ночлег и гостеприимство - добро посидел гость с хозяином "за самоваром с самогоном" - и сфотографировал мать с сыном, когда уж покидал приютивший его дом. Ирышка на лавочке сидит, даже косынка чуть набекрень - не было времени поправить. А колюшка, как стоял на лавке, так и обмер, глядя удивлёнными глазами прямо в объектив, ожидая, когда вылетит обещанная "птичка". Жаль, что цвета не передают фотографии тех лет. Лишь солнечные блики слегка сыграли на льняном разноволосьи сына, да оттенили румянец матери.
Ушло длинное, полное добрых да ласковых слов письмо с фотографией, а вот ответ запропастился где-то. Месяц нет его, второй.....
Сникла Ирышка, осуровела ликом. "Знать, не по нраву мы Максимушке...." - так будто и тянул её за язык кто-то, сказать в ответ на вопросительные взгляды сына, почувствовавшего неладное в жизни матки. Как понять мальцу, что случилось. Ведь, отправив то письмо, Ирышка с радостью рассказывала Колюшке о том, что его отец путешественник, а сейчас воюет. Будто светлые сказки были наполнены истории матери об отце. То дикие звери подстерегали странника в далёком сибирском лесу - тайге, то злые люди, путались забрать найденные отцом и его товарищами сокровища. И как бы ни были трудны испытания, Максим всегда в тех небылицах побеждал. Недели проходили. Месяцы. Всё безысходней были дела богатыря Максима. Так уж случилось - не только в сказках, но и в судьбе воина....