Какая самая большая пустыня в мире? Всяк, а именно через одного у нас этот "всяк", считающий себя в чем-нибудь докой, но в географии уж непременно, ответит, не задумываясь - Сахара. И еще добавит, что находится она в Африке. Из док дока в развернутом до непристойности ответе упомнит, что есть еще и в Гоби пустыньки поменее, чем в Сахаре, но поболее пляжа на нашей речке. Хотя, помнится, пляжи на нашей реке были на диво широки и теплым песком отогрели не одно голодно-ненасытное детское брюхо.
Но теперь времена другие. Мало кого заботит, какая пустыня больше в Гоби или в Африке; куда делись пляжи на наших речках, почему вместо них кустарник да репей с осотом разрослись, где, как в лесу, только вместо грибов топорщатся бледными поганками там и сям полузамытые полыми водами пластиковые бутылки.
Что сделалось с хитрой наукой географией? Не верится в ее глобусную истинность. То ли жизнь другая, то ли люди другие живут. Но на месте океанов видятся мазутные лужи, в которых на дне покоится нечто атомно-ядерно-несусветное; на месте лесов и дебрей таежных пеньки да частоколом взросший частый березняк. А когда-то в сказке про козла, который из сказочного превратился в поганого, шедшего "по ельничку да по частому березничку" рисовались картинками из детских книжек - дивные и щемяще-зазывными.
Может, от возраста да от жизни несуразной цвета поменялись от цветочно-сарафанных да весёло-разляпистох до серых и черных. Но на вопрос о пустынях лезет в голову и вовсе замысловатое - Россия...
И не о того, что по несколько квадратных километров на человека приходится (в городах, наоборот, тыщи людей на квадратную версту). Не оттого, что леса вырублены, речки загажены и осушены. Все это наживное: и леса вырастут, и речки оводнятся. Чего-то не стало на этой земле, что во все века живило ее и возвеличивало. Дух что ли русский ушел или выветрился. Вообщем, пустынно при виде наших далей на душе. И что ужасно, не одному мне. Многим...
Но пока еще живет какой-никакой народишко на этих дичающих просторах. Даже встречаются, порой бывает, на зарастающих дорогах два аборигена. Где-нибудь у дома самогонщика - один с "пузырьком", другой за "пузырьком".
Встреча такая перерастает в некое братание - со слезами "радости"; тостами во здравие одних, упокой других и мат в адрес тех и других - такой заковыристый и объемный в своем смысловом "аквивалентне", что, кажется, этот "язык" неким "пра-пра-пра-...- наречием" времен каменного века, когда несколькими звуками выражались все мыслимые и немыслимые чувства, слова и пожелания.
Живет абориген в потемках доисторических, куда загнал его движущийся танком прогресс. Но он же в древней своей истории был представителем "самой читающей", а, значит самой грамотной нации. И посему колодит иногда его разум отзвуками былой начитанности. Вспомнит он пушкинское, "... где же кружка", а когда та обнаружится наполненная с повторным троекратным наполнением, и взыграет в нем - "Я вас любил..."
Как назвать это вспыхнувшее чувство? Как угодно. Можно матерно, так проще. Можно с юмором окрестить блажь опойную. А если не материть, не осмеивать страдальца, если вникнуть в суть происшедшего с ним, как с человеком, живущим под Богом и почитающим Его в глубинах своей забубенной души. Не великое ли просветленье это, которое даруется человеку единожды в жизни, чтоб осветить и освятить его жизненный путь по бездоружью и ухабам лет грядущих? Чтоб не в потемках тащился он " по пути прогресса", а видел дорогу, по которой идет, хотя бы в сполохах меркнущих радостей молодости и силы...
Васька Гусаров до такого состояния дошел. Утром встал и в окно глянул. А там май. Цветет все кругом.
- Ах, ты, мать моя!
- Чего, тебе, шалопутень? - из-за печки мать отозвалась
- Да не тебе я... Вона.... В окно гляжу.... Яблони цветут.
- Тьфу.... Я то думала - чего.... Опять с утра деньги начнешь - думала - на самогонку просить...
- Ты, чего, мам... Я - вон.... Говорю.... В окно выглянул...
Мать через избу прошла к другому окну - в сад и на улицу выходит оно.
- Ак, чо в его глядеть... Лучше бы и не глядеть... Пашка опять к Офонасью за самогонкой чешет. С утра, как нехрюсть какой.
- И пускай идет. Мне то, что с того....
- Я почем знаю.... Раз в окно глянул, знать, к Офонасью пойдешь.
- Ну, ты, мать.... Это... Я про другое. Молока бы...
- Вот те на.... Молока захотел. Так пей. Хоть запейся. И вчерашнее есть, и парное. Простоквашу собралась Офоньке отдать для поросенка.
- Да...
- Чо, "да"?
- Дак это... Я молока бы попил.
- Ну-у....
- Да... Ак, чо?
- Диво....
- В деревне - да молок не пить, так это...
- Пей...
- Ак, налей...
- Ты, чо, барин? Сам наливай, какое хочешь. Парное есть. Вчерашнее есть. Простоквашу опять же Офоньке собиралась отдать. Но не отдала. Он поросят покупат... - затараторила.
Васька дождался конца "пулеметного залпа "Катюши":
- Э... Ну... Это... Давай, простоквашу.
Мать что-то еще пробурчала и вышла в сени. Простоквашу принесла. Трехлитровую банку. Васька чуть не выхватил посудинку из рук матери. Присосался и большими глотками стал перекачивать продукт в опаленную всевозможными зельями утробушку.
- Тебе, что - кружки в доме нет? Басурманин будто...
- М-м... - на секунду оторвался Васька от банки. Больше для того, чтобы дух перевести. Еще раз к банке приложился. На две трети опустошил посудинку. На стол поставил. Выдохнул. Будто после выпитой "сотки" Офонькиного "змеястого яду". Закурил.
- Не зима эть... Шел бы на улицу зобать то.
- Дак я.... Это... - и неожиданно для себя спросил - Картошку то садить опять под лопату будем?
- Вот... Глядите на него. Экий роботящий.... Проснулся.... В выходные, пока ты бражничал, Людка с Александром Петровичем приезжали. Картошку и посадили втроем.
- Ну!
- Ну.... Вот те и "ну"....
- Да...
Две недели не пьет Васька. Пашка, мужик уж за шестьдесят ему, смотрит на него, как на прокаженного. Надо же - мужик молодой, под сорок всего - пить вдруг бросил. Без всяких причин.
Васька же в хандру впал. Лежит на диване и все сериальное дерьмо в утробу наплечную, башку то бишь, перекачивает. Иногда, когда совсем отупеет от этого занятия, на глобус глянет, стоящий на телевизоре.
Когда-то их село селом было. С клубом, магазином и школой. Ныне домов с десяток осталось. В них мужиков трое - Васька, Пашка и Офонаська. В полнейший антагонизм впало мужское население. Будто вся Россия с партейной борьбой и склоками, приют нашла в этом "обчистве". Пашка дня не может без стакану, Васька в полнейшую трезвенность впал, а меж ими Офонаська - продавец импортируемого из райцентра самогона. Пашка с Офонаськой уже пенсионеры. А Васька в полнейшей силе мужик. Но один на всю округу. Что от такого толку. Это, если разведчик или шпиён советский, один воин. А в деревне, где все пространство одичало и безлюдно - не воин мало, еще и не жилец.
От школы, в которой когда-то учился Васька, осталась одна память - глобус. На нем Васька границу нынешней России провел. Даже ополовиненная, большущая территория. Но пустынна местами. И не только в полуношной стороне. Уже и в сердце самом пустынь проявляться стала. Васька уже неединожды, выпивши, хотел закрасить всю эту оконтуренную фигурь в желтый цвет. Пустыня. Только оазисами города остаются. Удерживало одно - вещь непроста. Жалко портить. И потом, если Русь пустыня, то кто он, Васька, в ней? Пигмейко одинокий, а велосипед верблюд, на котором и в райцентр, и за грибами, и бревна для колодца в прошлом году на нем же навозил из лесополосы вдольтрактовой.
Мать на Ваську уже не лается. Смотрит сочувственно даже. Что-то подсказать хочет - видно по ней - но не решается. Васька знает, что старую гложет. Внуков ей подавай. А с кем их стряпать? С коровой? Или козой?
Васька и сам хотел бы хозяйку-молодайку в дом привести. Но понимает, любая убежит отсюда. И двух недель не пробудет в этом "изгоненьи". Как только засвищет осень ветрами да заколотит мелким зудящим дождем по крышам, тут только ее видели.
Но вдруг найдется такая, переможет осень, то уж зиму точно не осилит в долгом безделье да праздности. Снегом дороги завалит. Улицу. Двор. К соседям сходить, впору лыжи одевать на ноги. Нет. Не реально. Какая дура из населенных мест согласится в глушь "тьмутараканью" перебраться.
Но мысли о молодайке не покидают Ваську. Решил, не побьют же, найдет бабенку, согласную в деревне жить. Что не жить то? Молоко свое - прикинул - мясо, яйца, картошка, капуста. Грибов - маринованных, соленых и сушеных немеремно. Варенья разног - за три года не переесть.
А в городе - зарплата маленькая, да и ту не дают годами. А за квартиру - плати деньжищи немалые. За телефон. За свет. Одежка - нарядная да парадная - тоже расход преизрядный. Неужели не стоят эти "блага" городские сельской тишины и сытости?
Найдется, поди, размышляет, женщина тяготами городскими затурканная. Не одна даже. А что попивает, так от тоски да одиночества. Будет молодайка, вмиг завяжет с пристрастьем к горькой.
С Пашкой расчет получили за колым сенокосный. Пашка сразу к Офоньке, мол, давай. Да обмоем "это дело". А Васька - хрен, тебе, Паша. Давай мою долю, и горшок о горшок.
- Ты, чо, Вась? Не по-людски так то...
- Не по-людски пить до свинству.
- Ну, уж.... Мы, ведь, только чуть. Симолистски, так сказать....
- Только начни.... - не сдается Василий.
- Начнем.... А там, Бог ведает, как будет. Скажет, продолжить. Так что, супротив Бога идти и затормозить?
- Вот и начни. Без меня. А со своими богами, которые пьянство позволяют....
Обиделся Пашка изрядно. Напился в одиночестве прямо на лавочке у Офонькиных ворот. Орать стал, когда увидел Ваську идущего к колодцу за водой:
- Привет, трезвевятник....
- Привет, - буркнул Васька.
- Вот оне.... - не унимается Пашка - Загорделис-ся. Ох, загорделся, ты, Васька....
- Ну-у.... Это.... - Васька пытается оправдаться и ссору не раздувать.
Пашка это, как "капитулянство" воспринял и дальше поносит друга:
- От трезвевятника, Васька, до стервятника один шаг. Ты, подлый, уж полшага сделал, - мелет Пашка неусуразное.
А Васька ворот колодезный крутит и в скрипе его мелодию дивную слышит. На Пашкину "теорью" ноль внимания. Мелодию эту он слышал в каком то фильме. Чудик один все кино ее распевал. Сам с одной хороводится с богатой да ладной, но про другую все мысли его. Про бабу свою мелкую да несуразную. Да складно так слова к музыке ладятся. Как скрип ворота к воде колодезной. Вроде разные "категорьи", а вона как приемлются. Так и в кино - ".... Ты, у меня одна..... Ты, у меня одна...."
Ведро поднял - куплет пенья прослушал. Второе ведро достает, а в ушах снова песня звучит:
..... Ты, у меня одна.....
Да с вывертом жалобным. Да еще и гармошечка, будто всхлипнула, посреди мелодии. Баско так, будто райское пение. А Пашка в эту мелодию так и прет:
- ...... на хрена деньги зарабатывать, если не в пропой. Чо, как Офонька-кровопивец, в матрас зашивать их. Вот привезет мой племяшко гранатомет с Чечни.... Так я ух... Я по кровопивцам ах.... По тебе, Васька, первому шарахну....
Васька мимо идет. Отвернулся.
- О, рожу воротишь змей "анникондный".... Был ужом, стал гадюком-подлюком.
Васька остановился. Ведра на землю поставил. Хотел утихомирить Пашку:
- Паш.... Ну, ты, чо.... Обиделся? Не хочу я пить Офонасьево пойло сегодня. Я.... Задумал вот...
Споткнулся будто. И после паузы, будто залпом "катюши":
- Я, Паш, жениться хочу.
Лучше бы он не говорил этого.
- Жан-них.... Жан-них.... - на всю улицу заорал Пашка. Даже захлебывается от слов своих, как от зелья "не в то горло" - Пас-сматрите на него.... Ид-деот. Ты, Васька, идеот. На ком жениться? На ком - я спрашиваю. Гляди, чудо ты слепошарое, кругом пустота. На ёй может и женишься? На ё-ёй?
К Ваське подступил. В глазах злость.
- Ты, вообще, Васька, думаешь, что городишь?
- Паш... Паш...
- Что "Паш"? Что "Паш"? Пашка, может, не один раз уж о том думал. Но посмотри - за грудки Ваську схватил - Посмотри. Ведь прах кругом. Вак-кум...
Вывернулся Васька. Пусть орет - подумал. Это не Пашка вопит, а зелье поганое наружу выворачивается сатанинской блевотиной. Ведра в дом занес. На велосипед. И в город.
Мимо кладбища проезжает, за забором с редкими штакетинами и их Гусаровых могилы. Целое войско, начиная с прадеда и его супруги.
Гусаровых в округе они одни. Говорят, прапрабабушка Васьки с проезжим гусаром веселую ночку провела. Спустя известное время сына родила. А как узнала, что затяжелела, топиться кинулась. Но удержалась, а может, удержали. Да и как нерожденную душу губить. Разродилась. Но жить не стала. Через месяц после рождения парня довела дело до конца. То ли допекли разговорами да плевками в след, то ли сама так решила отблагодарить судьбу за дивную ноченьку.
А парень вымахал здоровенный. И пошли от него Гусаровы. На Василии, верно, и закончится фамилия. Уж очень все беспросветно.
Приехал к Люське сестре. Его за стол. Александр Петрович начальник на пивзаводе. Пивко - "ермолад". Но Александр Петрович роется в напитках. Коньячок предпочитает.
По паре рюмашек выпили. Васька хотел сестре свою нужду обсказать. Может, посодействует в деле. Подругу какую присватает. Есть, верно, одинокие.
После рюмок мысли в другом направлении потекли. Приветили, дескать, угостили. Да не самогонным зельем попотчевали, а коньячком. Еще и невесту приищите. Нет, так не пойдет. На чужом горбу в рай не въедешь. Ваське такого не надо. Совесть и честь он еще не допропил, чтоб эдак то.
За угощенье поблагодарил.
- Люд.... Это.... Мне надо насчет шабашки сходить потолковать, - соврал.
На улицу вышел. Растерялся. Как невесту то искать? Не будешь всех подряд баб расспрашивать, мол, не желаете ли, мамзель, замуж за Ваську Гусарова.
Ноги сами к чепку привели. "Сто пятьдесят" взял и чебурек. У окошка пристроился. Думать.
А в чепке к незнакомому, да еще с "сотни" небрежно сдачу в карман заталкивающему пригляд особый. Пять минут не прошло, а Васька, душа нараспашку, уже обсказывал "доброму человеку" цель своего приезда в город. "Человек" Ваську слушает. Кивает сочувственно. Охает, ахает в тон и такт рассказа. А, когда Васька замолчал, сразу же и "дело" предложил:
- Помогу, тебе, Василий. Видно, что человек, ты, достойный. А я оккурат девку знаю одинокую.
Еще Васька по "сто пятьдесят" взял. Выпили. И свататься пошли.
Минут через пять "добрый человек" привел Ваську "на фатеру" к одинокой девке. Квартира, как у Люськи. И этаж такой же - третий. Правда, очень неухожена. И дух в ней помойный, какой то.
Но "сват" успокоил:
- Натаха, Вась, баба одинокая. А от одиночества бывает и выпивает.
Тут и Натаха появилась. Баба ладная. Только нечесана и в халате. После сна, видать.
Васька "литру" по дороге прихватил для сватовства. За стол сели. Натаха салат приготовила из лука и картошки. Маслом постным полила. Пойдет под водочку.
После "первой" "сват" объяснил хозяйке, какая нужда их привела в ее дом:
- Ты, Наталья Сергеевна, женщина одинокая, березка, будто на ветру. А Василий Михайлыч, гляди, ровно дуб крепкий. Как бы вам пообочь встать?
Натаха на Василия взглядом стрельнула:
- А чо.... Я согласная....
Васька вздохнул облегченно. Надо же, как дело просто разрешается, если добрые люди во время встретятся.
И пошло веселье. Васька еще из кармана "сотенную" достал. "Сват" - одна нога здесь, другая там - еще насчет водочки расстарался...
Проснулся Васька среди ночи. В комнате дрыхнет на диване. Один. Темно. А за стеной шорохи да скрип. Встал. Хотел пройти на кухню, водицы испить. В другую комнату загляну. Ну и дела. "Сват" невесту жарит, как сидорову козу.
- Вы, чо это.... - только и промолвил Васька.
Остановились блудни. Слово за слово. Васька же и остался виноват. Мол, приперся в чужую семью. Его, как человека, приютили. А он еще и выступает....
На телефон "невеста" указывает
- Сейчас, вот, милицию вызову. Враз оформят, как бандюгу, проникшего в чужой дом.
Понял Васька, провели. На улицу вышел, у парня время спросил. Два часа ночи. Куда идти? К Люське среди ночи не с руки. Автобус в половине шестого. Да и что толку от него. В кармане пусто.
Плюнул и зашагал. Даже про велосипед забыл, оставленный у сестры. Что ему восемнадцать верст. Раньше автобуса домой пришагал. Спать завалился. До обеда проспал.
Через две недели еще раз попытался Васька посвататься. На похоронах гуляли. Именно гуляли. Свадеб да крестин уж более десятка лет не было в деревне. Одни похороны. А где-то надо душе развернуться. Вот и приспособились, гулять на поминках, как на свадьбе.
Померла бабка Здеся. Странное имя? Да ничего особенного. Про Шекспира и здесь слыхали. Только по закону слышанного звона. Спроси кого, кто такой Шекспир. Ответят. Злющего псину покусавшего почти всех жителей округи так звали. Кто ж такую зверину забудет.
Тогда следующий вопрос, какая связь между смертью бабки Здеся и Уильямом аглицким драматургом? И здесь таковая имеется. По паспорту бабка Дездемона Ильинична. Сначала непривычное имя сократили до Дезди. После переиначили до Здеси. И, чтоб совсем закончить тему отметим, что померла Дездемона своей смертью на 86-ом году жизни. А вот мужа ее - Анатолия - придушили. Истории темная. Никто подробностей не помнит и не знает. По пьяному делу все происходило.
За горячим столом, когда выпитое подняло дух поминающих до уровня возвышенного восприятия происходящего; когда до буйства по времени не хватало пары стопарей, заговорили о былых гуляниях.
Подруги Дездемоны, раскрасневшись от выпитого, расхваливали умершую на все лады. При этом восклицали, какая она была статная да полногрудая. И подытожили:
- Таких теперь и нет девок....
Пашка тут же "стрелки" на Ваську перевел:
- А, слабо, тебе, Васька, такую красавицу захомутать, да сюды доставить.
Васька уже "обет" сухой снял с себя. Уступит что ли? Нет. По рукам ударили. На "кону" ведро самогона Офонькиного. А срок - сутки.
Васька опять на велосипед и в город. Пока доехал до города. В мозгах малость проветрилось. В чепок не пошел. Велосипед в сарайке у сестры пристроил и на рынок отправился кралю выискивать среди торговок.
Будто в насмешку ему, сразу же на глаза бабенка попалась, как будто бабки про нее и говорили.
Васька, где наша не пропадала, сразу к ней. На манер "жильтменский" обращается:
- Извините, женщина, мы с вами месяц назад в Москву не ехали?
Глянула баба на Ваську:
- В Москву ездила, но вас не помню.
- Так я тогда в кустюме был, - плетет свои козни "жильтмен".
- Все равно не помню.
Однако разговор завязался. Васька "женщину" в кафе пригласил. Согласилась. "Шампанское" заказать хотел. Но Лерия, так звали бабенку, остудила пыл его:
- Чо, на шипучку тратиться. Возьми "Гжелки".
Васька и сам не хотел пойла шипучего. Какой в нем прок, только брюхо пучит. Бутылку требуемой "Гжелки" заказал. Бутылку чуть не литровую. Выпили. Повторили. Васька даму "на тангец" пригласил, когда музыка заиграла плавная да душевная. Тут и поведал о своем желании в дом хозяйку привести.
Странно, но Лерия согласилась. На радости Васька еще бутылку "Гжелки" заказал....
Пришел в себя в отрезвителе. Туда его вместе с "невестой" из кафе доставили. Так Васька разошелся - была в нем капелька гусарской крови - на стол полез танцевать и туда же "невесту" потащил.
Лерию из отрезвителя муж забрал. А Васька к Люське пошел. За велосипедом. Александр Петрович двумя рюмками коньяку голову "женишку" поправил. Полегче стало на душе. Одно угнетало, как с Пашкой разобраться. С ведром самогона.
Благо, забыл Пашка про спор. А Васька напоминать не стал. Только Васька к дому подкатил, а Пашка навстречу с полуторалитровой бутылкой зелья. Ваську зовет "голову править".
Васька отказался. Домой зашел. На диван лег. На глобус смотрит. И снова ему мысли в голову лезут о том, что превращается Россия в пустыню. И, чтоб привести все в соответствие, откопал акварельные краски оставшиеся со школьных лет. Странное дело, развелась краска водой, будто только куплена.
И ЗАКРАСИЛ ШЕСТУЮ ЧАСТЬ ПЛАНЕТЫ В ЖЕЛТЫЙ ПЕСЧАНЫЙ ЦВЕТ.....