На лавочке в скверик против дверей казенного учреждения сидит мужичок лет 45-и и курит одну за другой сигареты. Выкурит одну, в урну рядом со скамейкой, на которой сидит, бросит, а через минуту прикуривает следующую. И почти через секунду смотрит на дверь. Явно нервничает и явно кого-то ждет...
"Городок наш разделяет река,
очень разные ее берега...."
Когда я слышу эту песню Юрия Антонова, мне вспоминается сразу же мой горо-док Тихин. Откуда такое название? Наверное, в насмешку. Согласно поговорке. Что "в тихом омуте черти водятся". Но вообще то городок и на самом деле тих и уютен. Да и ре-ку, что делит город на Тихин и Заречье, никак грозной не назовешь. Разве что в половодье начинает она хазить: заливает дома в Заречье, подмывает высокий правый берег, на кото-ром еще в 19-ом веке был разбит парк.
Нынче этот парк запущен. Только центральную аллею еще подметают, подкраши-вают пяток скамеек на ней и ставят в вертикальное положение по утрам несколько тяже-лых чугунных урн.
Я вернулся в Тихин в 1998 году, в год двадцатилетия окончания школы. Испив хмельную чашу студенчества, помотавшись по экспедиционным делам в Якутии, помы-кавшись в безработных, разбежавшись со своей женой, которая укатила на свою родину в Белоруссию, где у неё теперь своя семья, а у моего сына новый папа. Банально все, как в дешевом телесериальчике.
Я никого не виню, в том числе и себя. За что? Поехал за туманом да запахом тай-ги и что? Тайгой надышался, туману и сейчас в голове выше всякой нормы. Печально лишь то, что в геологи, а тем более в геофизики идти вовсе не собирался. В то время, ко-гда мечты школьных дней кружили голову обилием разных жизненных путей-дорог, меч-тал совсем о другом. Ни в летчики, ни в космонавты меня не тянуло. Я себя видел лесни-ком. Да, лесником в нашем малолесном Тихинском районе.
Соседние районы почти полностью покрыты лесом, а наш весь распахан. Еще широкая лента луговой поймы реки Тихиньги, теряющейся в ивовом обрамленье вод, де-лит "географию" района на две, примерно, равные части. Есть, конечно, и леса. Неболь-шие, но густые и таинственные. Высоченные сосны, а под ними густой подсад из кустар-ников да мхи или густые ельники, где лишь заячья капуста едва зеленит игольчатый ковер под деревьями. А чаще березнички с густым елочным поддеревьем, взрастающим, чтобы со временем умертвить приютившие его березы, и, будто чувствуя вину за это, подкаля-киваются к белому свету и человек грибным изобильем. Нашлось бы мне место, как лес-нику, в нашем Тихинском районе.
Жизнь, однако, по-своему распорядилась. Сейчас на 45-ом году у меня новая се-мья. Дом, жена и скоро будет сын Виталик. Своих детей рожать Вере уже поздно, вот мы и решили усыновить пацана из детдома. Я его видел лишь однажды, и то мельком - от дел никак не оторвусь, будто впряженный в ярмо какое. Вера же прямо прикипела уже к нему. Да и я уже в нем души не чаю. К тому же. Думалось мне, что, когда с нами будет Вита-лик, может, давняя глупость не будет временами занозить.
Наверное, у каждого человека есть что-то такое, чего он стыдится до гробовой доски. Я не исключение. Ошибок в жизни наделал великое множество, но за них не стыд-но, даже некая гордость есть, что наделал их сам и сам же их исправлял. А вот с глупо-стью другое дело. Ее не исправишь, она навсегда. Не связано это ни коим образом, что вместо лестничества, занесло в свое время на геологическую стезю.
Сегодня день не простой. Вырвался со своей пасеки и жду, когда Вера выйдет из сиротского заведения с нашим Виталиком.
И Вера к той глупости давней причастна и, наверное, также надеется, что испра-вится непоправимое. Сомневаюсь в этом, но делать что-то надо.
Где она там пропала? Я уже с десяток сигарет искурил. Может, приболел Вита-лик? Может, какие еще бумаги нужно оформлять?
А пока идет следствие. Прямо здесь, на этой скамейке идет допрос подсудимого Сергея Ивановича Прошина уроженца города Тихина 1961 года рождения.
Итак, первый вопрос:
- Где вы были в июле 1977 года со своим отцом Прошиным Иваном Геор-гиевичем?
Отвечаю:
- Мы были на рыбалке..... Тьфу, несмешно, извините. Но отвечать надо и на этот вопрос и на остальные, ибо, как говорят, что чистосердечное признание смягчает вину. Смягчает ли, если вина без того доказана все, если уже сроку, как говорят, "оттянул" аж целых 28 лет.
- А лучше издалека и попорядку начните....
- Что ж, попробую.
Отец мой Иван Георгиевич был заядлым рыбаком и грибником, а еще была у него слабость - "гульнуть налево". Мама пару раз ему прилюдно сказала, что не одну ююбу не пропустит. Его и прозвали "Ваня - не пропусти юбку". Батя на это не обижался, ибо бала эта слабость больше показной, нежели действительно. Если заходил разговор об его по-хождениях, он масляно улыбался и отговорками уходил от темы:
- Меня хоть горшком назовите, только в печку не толкайте. Болтайте чего угодно и сколько угодно. У нас ведь как - что ни блядь, то в старости святоша. Так что, на себя озирнитесь, люди добрые. Чтобы с рыбалки или грибного промысла не унесло отца "нале-во", мама приноровилась меня с ним отправлять. Сперва это было для меня обузой: то вставай в три утра, чтобы "грибы другие не обобрали"; то на реке удочкой руку целый день выламывай из-за трех пескариков. Сам то отец с лодки окуней да густеру тягает, а мне, как он говорит, "леденчики". Ладно, когда крупные попадаются, а то лезут величи-ной с мизинец, а то и того меньше.
Однако со временем меня эти занятия увлекли и, может, именно грибной промы-сел сбекренил мои мозги на лесничество, потому что в лесу мы с отцом были в одних ус-ловиях, а не на реке, где он, находясь в своей лодке, был, явно, в более выигрышном по-ложении. А зависть даже и незлая, накладывает свой подленький отпечаток в голове лю-бого, даже праведника. Одна беда - краток грибной сезон. Потому и с удочкой тоже сдружился со временем.
У отца Иж с коляской. На нем мы все водоемы в Тихинском районе объездили. Но на реке мне рабыачить больше нравилось. Ловишь и не предполагаешь, кто следую-щим на крючок сядет. На пруду одни караси. А на реке - то мелкий окунишко схватит приманку, то окунище в дугу гнет удилище.
Хорошее дело рыбалка. Только собираться на нее с отцом целая эпопея. Сначала нужно червей накопать и обязательно навозных. Копаем их с отцом и в стеклянную пол-литровую банку складываем. Червяки через верх лезут. Тьма их уже в банке набралось. Я ныть начинаю:
- Пап, может, хватит уже?
- Нет, Сережка, еще малость покопать надо.
Дальше роемся. Какое то время спустя я опять с нытьем. Раньше третьего "по-нытка" отец не угомонится. Потом начинается сбор провианта. Анализ примет погодных и житейски. В последнем отец донельзя суеверен.
Однажды мама к нам в "тормозок" положила банку "Кильки в томатном соусе". На реку приехали, как обычно, клева нет. Сели чай пить, тут и банка эта на глаза попа-лась отцу:
- Закопай ее, Сергунь, сейчас же.
- Чо? - не понимаю.
- Закопай куда-нибудь эту пакость, чтоб глаза мои не видели. Вот профура эдакая. Будто первый раз на рыбалку едем? Надо же такую "свинью" положить - рыбные консер-вы на рыбалку! Вот так с ней непутевой всю жизнь и воюю. В баню придешь, а она то трусы, то майку не положит. А если положит, то может оказаться майка и твоей, и еённой. А тут и вовсе надругалась - "Кильку" и на рыбалку!
- А чо такого? - я так и не понимаю.
- Вот, маменькин сынок, туда же. Ты хоть пословицу слыхал про тульский само-вар, с которым в Тулу не ездят? Так и мы на рыбалку с "Килькой" приехали. Господа, ви-дите ли. Какой клев будет, коли такое оскорбленье рыбной процедури сотворили, благо-даря твоей матушке? Никакого, явно не будет. Надо домой ехать. Ты чо поймал то?
- С десяток пескарей
- Вот, видишь - считай ничего. И я так же.
- Так не клюет же.
- А почему?
- Ну, погода, может, не та.... - на что еще пеняют все рыболовы от мало до стара?
- Кака погода? Кака погода, если с "килькой" на реку пожаловали.
- Рыбе то какая разница с чем мы пожаловали? Мы ведь не на "кильку" ее ловим? - меня уже начинает бесить эта канитель, ибо я к тому времени был уже "контужен" на это дело.
- Рыбе то никакого дела нет, с чем господа пожаловали. Но ведь и у них есть свой бог. А он все видит, как и наш человеческий. Он и командует - этим не клевать, этим не попадаться.
- Если у них бог есть, - я то атеистом в школе воспитывался и потому сразу же до-воды соответствующие привожу - то зачем он рыб на наш крючок отсылает?
- А зачем наш Бог на войну мужиков шлет?
Таких примет и "философий" у отца было множество. Надо, чтобы первой пой-манной рыбкой, был непременно окунь и ни в коем случае не "шишклейка". Завершать ловлю тоже надо было окунем. Один раз не дождался этого "последнего", так утром встал и специально бегал с удочкой ловить его. Окушок сразу попался, только червяк на дно опустился. Отец же на работу торопился. Быстро все сделал. С окушком в руке бежит, а навстречу ему сосед и друг его, а также отец Веньки (уже моего друга) идет.
- Ты куда это, Иван, поутрянке носился?
- Так вот, Саш, за окушком.
- Никак Нинке для отчётности, что на рыбалке был, пока она с утренним туалетом разбирается?
- Типун те на язык, я под полнейшим присмотром ездил, а вот опоследнего окуш-ка никак словить не мог - то густера лезла, то стемнело.
Дядя Саша все выслушал и на свой манер все изложил, когда на работу пришел минут на пятнадцать раньше отца.
Когда же батя явился туда, его мужики выспрашивать стали:
- Нинка то, чего пожелала, Вань?
- Она многого желает, да вот я хочу ли?
- А ты то чего хочешь?
- Царства небесного на земле - коммунизьму.
- Для Нинки?
- Нет, для всего прогрессевного человечества, как в газетах пишут.
- А Нинка, как на это смотрит?
- Слышь, мужики, чо это вам Нинка с утра моя далась?
- Так интересно, чего твоя барыня желает, может, и нашим такое же спроворим?
- Чего баба от мужика может хотеть окромя зарплаты? Ничего.
- Нет, не в этом смысле.
- И в других смыслах тоже - зарплату, да чтобы побольше и чтоб всю.
Наплел дядя Саша мужикам, что отец мой выловил какую то рыбку, чуть не золо-тую, продал ее коллекционеру и теперь стал "миллионером", а Нинку свою теперь озоло-тит.
Отец ничего понять не может, и загнанный в тупик, ляпнул, мол рыбы и бабы "близнецы-братья", а позади парторг стоял и слушал. Отец партийным был. Ему и приле-пили выговор за ловлю золотых рыб с целью материального обогащения.
Хотя и слыл родитель мой слабым до слабого пола, но главным это для него не было. Наверно, не было у него этого "самого главного". На рыбалке для него рыбалка главное, на работе - работа, дома - дом, с мамой - мама, с "юбками" - "юбки".
Сборы на рыбалку продолжались до трех часов. Все выносилось сперва на крыль-цо, после укладывалось и перекладывалось в коляску мотоцикла. Еще раз пять отец вска-кивал и бежал в избу за чем-нибудь. В итоге все равно получалось, что одно забыли, дру-гое потеряли, пока везли.
В июле 1977 года все было, как обычно. Я лишь спросил: куда?
Отец ответил, правда, на сей раз несколько многозначительней, чем обычно:
- На Тихиньгу.... В низовья.
Я еще попытался уточнить, ибо низовья большие, но отец, будто отрезал:
- Приедем, увидишь.
Приехали, увидел. До того мы здесь не бывали. Заброшенная изба на берегу реки. Еще не порушена: под шиферной крышей, окна не выбиты, труба над крышей и, даже, не покосилась. Правда, штор и занавесок на окнах не было, отчего они выглядели пугающе, будто бельма какие.
Остановились. Обычно сразу начинали распаковывать "багаж", но тут отец жес-том указал, погоди, мол:
- Сергунь, ты знаешь, чей этот дом?
- Нет.
Это дом твоего деда. И я здесь вырос. В армию отсюда проводили меня, а вернул-ся уже в Тихин.
- Ты раньше не говорил этого.
- А ты бы в паспорт отца заглянул.
- Зачем?
- Как зачем? Чтобы узнать, когда отец родился и где.
- Я и так знаю, когда и в какой то деревне Мухелевке.
- В какой-то. В этой вот и родился. Это и есть Мухелевка.
Помолчали. Отец закурил.
- Когда мама моя, значит, деда твоего жена померла, я в армии служил. Что здесь деду одному куковать? Он и продал дом этот, а сам в Тихин перебрался.
- А раньше ты почему здесь не был?
- Как почему? А к кому я тут заявлюсь? Дружки мои все поразбежались по свету, а в этом доме одинокие старик со старухой жили, век свой доживали. Я их не знаю, и они меня не знают. Как я к ним заявлюсь?
- А сейчас, где они?
- Где и положено, на кладбище.
- А дом чей теперь?
- Сельсовета, а, значит, ничей. Детей у стариков не было. Померли, дом и перешел к сельсовету. Другие то дома, когда освобождались, дети хозяев приезжали из городов и соседям на дрова продавали их. Некоторые дома, которые еще крепкие были, перевозили в село или Тихин даже. А этот уже ни на что не годен. Вот и стоит, покуда не рухнет или рыбаки-охотники по пьяному делу не спалят.
Отец подошел к дому, сел на лавочку, притулившуюся к углу дома под крайним окном на улицу. Но тут же поднялся:
- Ладно, хватит прохлаждаться. Давай распаковываться. Первым делом сеть в ба-калду кинем, а потом с удочками засядем.
Мне, как обычно, лодку накачивать, пыжиться, а отцу кататься на ней. Пока я лодку привел в "боевую готовность", отец весла приготовил, мешок с сетью, на которой и сидел, покуривая в ожидании, когда я лодку накачаю. Да еще и поучает:
- Ты, Сергунь, размеренно дави, а то топнешь, как валенком подшитым по парке-ту, у тебя воздух то и проскальзывает через дно "лягушки".
Я за второй отсек лодки принимаюсь, а отец вторую сигарету закуривает и снова поучает:
- Ты, Сергунь, клапан то потуже заверни.
Я прыснул, с ритма сбился. Надо же такое "под руку" сказать. История с клапа-нами еще не выветрилась, не улеглась на полку памяти былых дней, чтобы не проявиться сейчас на лице хотя бы легкой усмешкой....
За месяц с небольшим до того собрались мы на первую в сезоне рыбалку. Как обычно, раскладываем причиндалы на крыльце. Отец спустил с подловки лодку, разложил ее на травке. Рядом сиденья положил, весла и "лягушку". Посчитал, не хватает клапанов. Нет в лодке, значит, лежат в другом месте. Сам осенью упаковывал все, когда рыбацкий сезон закончили. Вернулся в избу и пропал. Час его не было. Наконец появился на крыль-це весь взмыленный:
- Все обыскал, нет клапанов. Сергунь, может, ты кому их давал.
- Да не, кому я их дам?
- Весной, может, кто брал?
- Нет. Да и не знаю я, где они были.
Отец снова в дом ушел, а я на лавочке сижу. Пропал родитель надолго. Не вы-держал, в избу поднялся. Там полнейший разгром и кавардак. Все на полу в одном ворохе - книги, посуда из серванта, одежда. Даже телевизор к этой "куче-мале" приставлен. Отец уже на кухне орудует. Такую же баррикаду соорудил из кухонной утвари. Бесполезно. Перебирает все, что под руку попадет и в общую кучу бросает да маму костерит при этом:
- Эт-то Нинка подлая. Эт-то она, больше некому. Чтобы, значит, рыбацкий дух из меня вышибить. Н-не получится.....
Тут и Нинка появляется, то есть мама моя. Увидала, что в доме творится, чуть без памяти не упала прямо у порога. Отец не дал ей в себя прийти, накинулся на нее. А та и понять ничего не может, лишь бормочет что-то невнятное:
- Ваня, да ты это... Вань, ты вспомни, может, сам отдал кому?
- Я! Конечно. Я что безголовый, чтоб вещи раздавать или пропоец какой? Фигу....
Втроем всю избу обшарили, бесполезно. Сели ухайдаканные за стол на кухне. Срывалась рыбалка. А я то без всяких "понытков" червей целую банку накопал. Отец не выдержал:
- Пойду к Сашке, у него попрошу клапана то съездить на рыбалку. Даст, думаю, а потом новые где-то покупать надо или самодельные ладить.
Взял отец у дяди Саши клапана "на прокат" и уехали. Хотели маме помочь сперва порядок навести, но она отмахнулась:
- Ладно уж. Помощники, езжайте. Вы уже на реке, поди. Какой из вас толк.
Приехали на пруд. Отец, как обычно, на мешок с сетями уселся и закурил, а я за свой "рабский труд" принялся. Клапана соседовы вкрутил, шланг подсоединил. Накачи-вать хотел уже лодку. Увы. На "лягушку" наступил, а она не продавливается, что-то внут-ри нее есть. Дно у насоса отковырнул, а из "лягухиного" нутра клапана выпали - род-ненькие от нашей лодки. Швырнул все на траву и в хохот. Отец испуганно смотрит на ме-ня, понять ничего не может. У меня же слов нет, из глаз слезы вышибло. Одно лишь и смог - указать пальцем на "лягушку" и валяющиеся рядом клапана.
Отец смеяться не стал:
- Во, башка! Во, башка дырявая! - и по голове себя колотит.
И в этот раз отец увидал смешинку на моей рожице, понял, что меня развеселило:
- Ты это.... Кончай. Мало ли что приключается в жизни. За все и обсмехать чело-века? Погоди, каких сам то фокусов навыворачиваешь, когда проживешь с мое.
Не со зла, конечно, сказал отец, но, как в воду глядел. Сейчас мне примерно столько же лет, сколько и ему было в 77-ом году. И натворил я "чудес" больше чем пре-изрядно. Но до главного моего "чуда" оставалось чуть больше часа.
Поставили мы сети на бакалде, а потом уселись с удочками, согласно "купленным билетам" - я на бережку, а отец в лодке. Клева не было, и я вернулся к избе.
Сел на лавочку под окном и стал смотреть на бакалду. Пока ставили сеть, отец мне порассказал про нее "вагон и маленькую тележку" Глубина ее - трои вожжей связы-вали, чтоб глубину смерить. На дне колоды лежат одна на одной и все из чистейшего мо-реного дуба. Дубовых коряг по Тихиньге и в самом деле великое множество. Дрова из них знатные, а, говорят, бедно живем. В какой такой заморской стране мореным дубом печки или камины топят?
Посидев на лавочке, поднялся и через двор прошел к крыльцу с подгнившими ступеньками. Одним прыжком заскочил на него. Дверь в сени открыта. Вошел, осмотрел-ся. В избу прошел, но внутри нее ничего меня не заинтересовало. Большую часть ее зани-мала русская печь. Над входом, уменьшая пространство избы, широкие полати.
В горнице двуспальная металлическая кровать с блестящими шарами, но уже. Ко-нечно, не убранная пуховыми подушками да расшитым покрывалом. Все это было выки-нуто, и все убранство сводилось к широкой перине в желтых разводьях. В ногах валялось красной ватное одеяло, столканное в жеванную колбасину. В изголовье лежала свернутая телогрейка. Обычное убранство рыбацко-охотничьей избы.
Еще одно "ложе" было устроено на полу. Только вместо перины, полосатый мат-рас и такое же одеяло да подушка без наволочки, на которой четко был виден отпечаток следа от кирзового сапога. И эта обычная "вышивка" охотничьих бичизб частенько вспо-миналась мне уже на Севере, но тот отпечаток почему то засел в памяти.
И что еще бросилось в глаза, так это обилие всевозможных бутылок. Если бы рас-сортировать их по этикеткам и расставить на полку, то получилась бы типичная картина витрины гастронома тех лет - "Водка", "Экстра" все виды бормотушечных пойл типа "портвешка", "вермута" и "плодовоягодного". Валялись они повсюду - в углах, под кро-ватью, забит ими был целый ящик бельевого шкафа. Вещи из шкафа были разбросаны по всей избе, будто после обыска, как в фильма про партизан.
После избы отправился в клеть. Там тоже все "на уши" поставлено. Два оббитых железными полосами сундука были опустошены. Еще валялись пустые чемоданы, какие то ящики и коробки. Явно что-то искали. Наверно, клад. Вряд ли оставили старики что-нибудь кладоискателям.
В сени вышел из клети и увидал лестницу на подловку (на чердак по нашему). Поднялся по ней. Первое, что бросилось в глаза - ткацкий станок. Потрогал его отполиро-ванную руками ткачих станину. Занятная штука. Только, что с ней делать? Кроме станка тоже свалка всяких уже ненужных никому вещей.
Еще две пары ненощенных лаптей висели на перекладинке. Снял одну пару, повя-зал их прямо поверх резиновых сапог - занятно. Так и шлепаю по чердаку.
Около трубы через слуховое окно солнце высветило кусок мешковины. Что меня заинтересовало в этом ремке? Не знаю, но я наклонился и потянул за уголок тряпицы и вытащил из земли, насыпанной на потолок, продолговатый сверток.
Развернул, а там одностволка 16-го калибра. В смазке все, да еще и вощеной бу-магой обернуто.
Первой моей мыслью, и, наверное, правильной, было бежать к отцу и похвастать-ся находкой. Но тут какой-то чертенок в голове подсказал, дескать, отдашь папеньке знат-ную вещицу и никогда уже не увидишь ее. А с ружьецом этом ведь можно и поохотиться - подло шевелится в мозгу. Медведей в нашем районе не водилось, а кабаны и лоси встре-чались.
- Да, на худой конец, уток постреляю и то добыча, - на том и успокоился. Спрятал ружье в углу чердака, сверху всякого тряпья да бутылок пустых накидал и спустился вниз
- Что, господин-товарищ-гражданин следователь по особо важным душевным де-лам, интересуешься, почему все-таки отцу ружье не отдал?
- А сам то ты в 16 лет разве не имел "смертных тайн" от родителей, сам то отдал бы такую находку отцу-матери? То-то....
Вернувшись на следующий день с рыбалки сразу же побежал к своему соседу и дружку Веньке Медовикову. Рассказал ему про ружье. У того зуд - чуть ли не сразу же ехать обратно. Одно и удержало, что стрелять было нечем, а без припасу охотничьего и ружьё не ружье.
Из наших друзей только у Виталика отец был охотником. Но Лев Михайлович еще и директор школы. Последнее обстоятельство, на некоторое время остудило наши желания. Но Венька же о службе военной мечтал, ему все, что бухает и лязгает, вроде примочки к больной голове. Не угомонился. На велосипед сел и за Виталиком сгонял. Уже втроем строим "планы действия".
Составили "план" и состоял он в следующем: Виталик стибрит у отца пачку па-тронов и, как только откроется сезон охоты, до которого оставалось недели две, так и рва-нем в Мухелевку. В тот же день пачка патронов была у Веньки. Он не отстал от Виталика, пока тот не "раскулачил" у родителя обещанное. Совесть нас, конечно, если и мучила, то самую малость. Тем более, что и "оправдание" нашлось - не мы же с Венькой патроны у директора школы сперли, а его собственный сынок - вот пусть его задница и страдает, ес-ли что.
Пожалуй, в самый раз, господин-товарищ-гражданин следователь по особо важ-ным душевным делам, спросить меня о нашей школьной компании. В классическом вари-анте - это не "четыре танкиста...", а "три мушкетера" и "миледи". Мой сосед и одно-классник с самого первого школьного дня Венька Медовиков. Пожалуй, потянет он на "Д-Артаньяна". Виталик по своей комплекции явновыраженный Портос. А я? Нет, я на Ара-миса не потяну, потому зовите меня просто - "примкнувший к ним Сергей". Хотя примк-нули то ко мне в этой истории - и Венька, и Виталик, и последней Верка.
Мы с Венькой сначала учились в восьмилетней школе, а в девятый класс пошли уже в другую, где и доучивались следующие два года с Виталиком и Веркой. Почему и как сложился этот "преступный квартет"? А кто этот школьный тайный ход мастей смо-жет расшифровать? Разве что вы, занимающийся "особо важными душевными делами".
Для дальнейшего неважно, как и кто с кем сдружился. Важно - к чему это приве-ло.
Так уж случилось, привело. Последней в нашую затею была посвящена Верка. Как без нее, если вся наша троица вздыхала, глядя на нее и мечтая, наверное, об одном и том же - "моя прынцесса", нет "королевишна". Рассказали ей и пригласили поучаство-вать в "охоте" "на кабана". Правда, Виталик робко предостерег, что патроны заряжены самой мелкой дробью - "бекасинником", с которым даже на зайца идти рискованно, ибо подраненный он может и покусать охотника.
- А нам какая разница - "бекасинник" или пуля. Нам главное пострелять, чтоб ах-нуло так ахнуло, как из настоящего ружжа. - нагонял на себя "боевой дух" Венька.
Верка Иванова не сразу согласилась ехать с нами "на охоту". Отнекивалась сна-чала, придумывала разные причины, чтоб не быть вовлеченной "в ужасную затею" - по-слушать бы и тогда не отлетели бы кавычки от последних слов ее. Однако мы же героями хотели выказаться ей. В три горла доказывали, что без нее не будет у охоты "рыцарского духа". Уговорили.
В субботу мы пришли втроем в городской парк на танцы. Купили билеты и стоим как будто не в ожидании кого-то, хотя знаем кого, а просто не торопимся. Тут еще "пред-ставление" началось. Танцплощадка - асфальтовая, обнесена сетчатой оградой в два мет-ра высотой, с одной стороны эстрада, на которой играл и пел вокально-инструментальный ансамбль - напротив входная калитка, где стояла грозная билетерша и строго следила, чтоб ни один "больше, чем слегка пьяный не прошмыгнул на танцы". Стоим недалеко от этой калитки, башками крутим, выглядывая "сами не зная кого" по имени Вера. Глядим два юмориста по степени "пьяноты", соответствующие вышеупомянутому стандарту в понимании билетерши, тащат на танцплощадку козла. Самого настоящего козла, который, видимо, загулял и прибежал из заречных лугов в парк. Билет у бородатой скотины на рог нанизан. Билетерша юмора такого не понимает:
- Хулиганы! Вы чего удумали?
- Ничего не удумали. Билет товарищу купили? Купили. Так что. Пропускайте.
- Вас пущу. Козла - нет!
Откуда-то уже и дружинники появились. Отталкивать парней и козла от калитки на танцплощадку стали. Парни упираются:
- Почему нарушаете право гражданина козла на культурный отдых? - один из парней "правозащитничает".
- Он же не пьян. Потому должен пройти. Вон, даже написано, - парень указывает на щит, где были прописаны "правила поведения" - "Не допускаются лица в нетрезвом виде". А у козла "лицо" трезвое, он даже дыхнуть может.
Дружинники тоже не лыком шиты и тоже свой резон в "правилах нашли":
- На хрен нам козлово дыхание....
- В правилах написано, что на танцы могут являться граждане, которым больше 16 лет. А вашему козлу есть 16 лет? Нет. Явно меньше.
- Почему меньше, - не сдаются "козловоды", но уже ясно, что последний довод дружинников они ничем не побьют.
- Потому что меньше. Свидетельства о рождении на козла нет у вас? Нет. Так что выметайтесь, а то сейчас милицию вызовем. Они разберутся. Тем более, что запашок вин-ный есть, но не от козла, а от вас....
Козла увели. Представление кончилось. Тут и Верка нарисовалась. Стали ее снова на "охоту" зазывать. Дескать, кончаются последние летние школьные каникулы и надо бы ознаменовать это дело каким то образом.
Разве против трех "мушкетеров" устоит "спортсменка, активистка, комсомолка". Согласилась, только спросила, почему едем в Мухелевку не выходные, а после них?
- Там в выходные народу много бывает, а в будние дни никого. Тебе что, хочется на пьяные хари смотреть? - объяснил Венька.
- Не-ет...
- Значит, во вторник и поедем.
Так и получилось. В ближайший вторник выехали "на стрельбу". Про ружье, молчали, будто не для этого едем, а чтобы попрощаться с последними каникулами, что соответствовало действительности, ибо другого такого лета быть уже не могло. Получа-лось, что с этими каникулами кончалось и беззаботное "пионерское" детство. А оно от-пускает трудно. Хочется в нем задержаться "одной ногой", а другой шагнуть во взрослую жизнь. Одно держит, другое не пускает, как водоворот, пьяняще манит, сулит что-то большое и великое, обещает много всего. И все в этот период возможно, как смешное, так и трагическое. Нас ждало второе.
Автобусом доехали до ближайшего к Мухелевке села, а дальше почти шесть ки-лометров шагали пешком. Дорога, однако, не утомляла, во времени не растягивалась, ибо с нами шествовала "королева школы" Верка Иванова.С трех сторон сыпались на нее ост-роты, подначки, вопросы. Всяк хотел блеснуть в этом. Даже я в это втянулся, хотя и смот-рел на Верку не как на объект любви, а, скорее, как на идеал, который, конечно, прекрасен и существует, но для меня недосягаем. А тут, будто прорвало, откуда и слова взялись? Видимо, сработал "принцип домино" - ляпнул "умное", а к нему следующее и понеслось у Емели на целую неделю.
Дошли до Мухелевки. Тут Виталика прорвало:
- Ог-го! Это будет наш замок, а все вокруг нашим королевством. Ты, Вер, будешь королевой Мухеленбурга. Венька твой военный министр. А я по иностранным делам.
- А Сережку кем назначим? - и меня не забыла королева.
- Придворным лесничим.
- Так здесь лесов то нет, - возмутился я.
- А кусты, а ветлы у реки?
- Это разве лес, - сник я, настроение у меня почему то слегка замутилось. Может, от предложенной "должности", но мне помнится, от какого то предчувствия.
Покидали рюкзаки у избы и первым делом схватились за удочки. Надо было срочно поймать "золоту рыбку" для "королевы" и, желательно, первым.
Оказалось, что я пока шел и махал удочкой, как пикой, оборвал крючок на своей удочке. Полез в карман рюкзака, где обычно лежали все "запчасти" рыбацкие, но там их не оказалось - собирался то быстро, а не как с отцом - и вот результат.
Виталик и Венька вообще "недорыболовы", у них ничего нет из "запасов". Крю-чок я все же нашел, а без грузила какая ловля? Выручил Венька. Вытащил пачку патронов. Верка увидала:
- А это зачем? - будто не знала?
- Для артиллерии, чтоб, ваше высочество, ваш замок оборонять, - отшутился Венька. Затем достал один патрон, выковырял из него пыж и ссыпал "бекасинник" в ла-донь. Мне протянул:
- Возьмите, сэр лесничий-городничий.
Венька отдал мне дробь, а разряженный патрон сунул в нагрудной карман курт-ки.
Вот где господин-товарищ-гражданин следователь по особо важным душевным делам, мой, пожалуй, главный промах. Я же собирался в лесники. Представлял, как я в ле-су выслеживаю то дикого зверя, то браконьера, читая следы на снегу - кто, куда и какое время назад прошел, оставив следы на снегу или траве. Вроде Дерсу Узала. Но тут такую мелочь не просек!
Нарыбачились мы быстро. "Золотые рыбки" не клевали - все пескари да ершонки величиной с мизинец. Недотёпушки, "золотая рыбка" старикам попадается, чтобы старухе на пластическую операцию мизерную пенсию не тратить. А молодежи она зачем? У них же красота, вся жизнь впереди и все богатства у ног.
Стрелять решили утром. А вечером развели костер, сварили в котелке из двух де-сятков ершонков и пескаренков уху. До двух часов ночи потом болтали у горящего кост-ра.
Говорил больше Виталик. Он посмотрел фильм "Земля Санникова", затем прочи-тал книгу и теперь на все лады расхваливал жизнь путешественников и геологов:
- Я тоже пойду в геологи, точнее в геофизики. Геофизика - наука будущего. Все, что на поверхности земли лежит, уже найдено, а чтоб в глубь земли заглянуть, нужна гео-физика. Радиус Земли шесть тысяч километров, а с помощью бурения и сейсморазведки изучены только первые километры этой глубины - то есть почти ничего. Следовательно, на мой век еще хватит недр земных.
- А Землю Санникова тоже будешь искать? - поинтересовалась Верка.
- Нет, ее не буду искать. Ее на Земле нет, - пояснил и добавил совсем уж заумное и непонятное - Она где-то в другом измерении, а туда простым путешественникам ходу нет.
- Ничего себе! Уж и другое измерение! Ты Виталик еще скажи, что Земля Санни-кова там, где и рай находится.
- Рай не рай. Но место интересное.
- У тебя же отец партийный, а ты про "тот свет" болтаешь, - я подливаю "масла в огонь".
- Рай и "другое измерение" вещи разные. Первый описывается религией, что яв-ная ахинея, а второе подтверждается наукой.
- Инопланетяне на хвосте принесли?
- Нет, не инопланетяне. Но с помощью определенных действий можно связаться с другими измерениями.
- Это как?
- Ну, например, телепатическими методами.
- В цирке?
- Зачем? В соответствующих лабораториях. И потом, сон - это тоже способ загля-нуть в те измерения.
- Во сне? - чуть не взвыл Венька.
- И ты, что бывал во сне на Земле Санникова? - и у Верки с головой что-то стало твориться.
- Бывал. И видел там много знакомых людей.
- Кого?
- Тех, кто умерли. Баушку, деда, соседа дядю Володю, погибшего автокатастрофе.
- И что они делали?
-Не знаю. Я их только миг всего и видел. Они мне что-то говорили про "пустой звук". А что это означает, не пояснили.
- Во-во. Пустой звук и есть твоя теория.
- Но почему?
- Потому, что кончается на "у". Сны, геофизика, разная чепуха. Я одно понимаю, "когда на войне, как на войне" - все ясно, все понятно. Командир приказ отдал и вперед, - Венька свою "контртеорию" высказал.
Я скучаю. Пытаюсь понять, где же у них "истина", которая бы и мне подошла. Не нахожу и ляпаю:
- Вот если б месторождение какое-нибудь открыть, я бы тогда тоже в геологи по-шел, - дурень, дырявая голова. Пройдет год, и всплывут эти слова в моем мозгу и будут долбить этот серый несхватившийся "бетон", пока не поступлю в горный институт, чтобы получить специальность геофизика. И после института еще больше десятка лет буду коло-титься гайкой в пустом ведре с некоей целью открыть это чертово "месторождение", по-куда не дойдет дом меня, что "месторождения" эти ищут геологи, а "открывают" их на-чальники.
Стали спать укладываться. "Королевишне" по ее чину и, как "единственной пред-ставительнице "слабого пола", досталось место на железной кровати. Венька улегся на матрас, валяющийся на полу. Ну а мы с "министром иностранных дел" полезли на полати. Там тоже валялось разное тряпье. Им и укрылись, его же и под голову положили вместо подушки. Уснуть сразу не получилось.
Еще с час Виталик расхваливал на все лады "Землю Санникова", Венька ему ле-ниво противопоставлял "уставные" истины. Наконец, уж Верке надоела эта трепотня и она скомандовала:
- Парни, хватит уж болтать то. Давайте спать.
А кто возражать станет? Кто супротив "королевишны" слово смеет молвить?
- Приказ королевы - закон...
- Кто бы возражал.....
- Спать так спать....
- Да уймитесь, вы, неуемные. Раскудахтались, - твердо слово "королевы". Мы за-тихли, еще какое то время мусоля свои мысли о Верке, предстоящих "стрельбах" и о том никудышном и беспечном, о чем уж никогда больше не подумаем.....
Проснулся первым поутру Венька. Ему, как будущему военачальнику, следовало отдавать команду "Подъем!", а нам эту команду лениво выполнять.
- Под-дъем!
Открыл глаза. Черный потолок. В какие-то вонючие лохмотья уткнута "морда ли-ца" и рядом сладкоспящий Виталик, подложивши под щеку ладонь, верно, витает над своей "землей".
Сползаю с полатей и выхожу на улицу. Навстречу Венька. Уже окунулся. На ходу расчесывает волосы. Я от его вида дергаюсь, широко открываю рот, зевая:
Ух! Серега, вода то! Иди, окунись.
- Еще чего. Я что морж сибирякский?
- Солдат будущий....
- Ага, обрадовался. Я в институт поступлю, а там "военка".
- Значит, офицером служить будешь.
- Тебе бы всех в свою "службу" записать.
- А без нее нельзя.
- Нет уж. Лучше бы заочно ее пройти.
- А я бы окунулась, - следом за мной вышла из дома Верка.
- Конечно, как будущей Анке-пулеметяице не окууться? Вдруг Василия Иванови-ча придется вылавливать, - пытаюсь подначить я Верку, непонятно каким образом "при-тянув" ее к героине Гражданской войны и анекдотов.
- А я к вашему сведению, ни в какие пулеметчицы не попаду. Я поеду на артистку учиться.
- На кого?
- На артистку. Кстати, я послезавтра в Москву уезжаю к тетке. Буду там десятый класс заканчивать и готовиться к поступлению.
Новость эта ошарашила нас. Как? Оставить всю школу с разбитыми сердцами у разбитого корыта? Я то же в их числе, хотя и в конце списка.
Венька виду не подал:
- А физрук?
- Какой?
- Наш. Школьный.
- А при чем здесь он?
- Как причем? Он же ужу два раза женился и оба раза на выпускницах - спорт-сменках и комсомолках.
- Ну, я то не про него.
- Это говоришь только так. А сама весь год ему ужимки строила.
- Я? Ужимки? Этому лысому черепу? Ни в жизнь.
- Все так говорят. А вот не поступишь на артистку учится, вернешься в Тихин, а здесь тебя физрук ждет, и падешь ты, "королевишна" наша от чар оного "героина".
Я уже недослушивал эту их перепалку, разводил костер. В котелке оставалась уха. В рюкзаке были огурцы, помидоры и яйца. А еще нужно было заварить чай. Неплохой, вообще то, намечался завтрак.
Уха согрелась, надо кушать, а Виталик все еще дрыхнет на чужих полатях. При-шлось идти и будить его. Только угроза, что проспит "стрельбы" и согнала его с верхоту-ры.