Село наше Величаево... Среди многих других российских не более и не менее обезлюдело да захирело-зачахло.... Но стоит ведь покуда!
Пусть и не так величаво возвышаются избы, его по взды?бившемуся утесом берегу речки Велички, как в былые времена, ког?да после очередного нашествия иродова племени - хазар ли древних, татарских ли орд или недавних - белогвар-дейско-большевистских - хрен их разберет и ныне-то спустя многие леты, кто за народ бился, а кто тоже за народ якобы, но под другими зна?менами, возводились новые дома, золотящиеся на солнце тесовыми крышами.
И, видимо устал все-таки народ, в конце концов, отстраиваться да возрож-даться после ка?ждого нашествия; сломалось в душе у люди?шек что-то и потикал он в разные стороны от род?ных, пепелищ.
Я тоже немало поскитался, прежде чем вновь оказался в родном Величаеве то ли бежен?цем с Севера, то ли реэмигрантом каким-то.
А когда-то гордился своим селом. И не только я ... Ибо, как нам казалось, пацанам еще, что именно про наше село распевали песню и по радио, и на рево-люционных праздниках. Не?слась частень?ко эта песня из горластых громкоговори-телей - ... штурмовые ночи в Паску, Вели?чаевские дни...
Искаженное это словосочетание хранило какой-то притягательно-непостижимый смысл, казалось какой-то то ли клятвой смертной, то ли тайной великой, прикоснутся к которым хоте?лось, как до самого священного амулета. Где ж мне, да и сверстникам моим было знать про дале?кий Дальний Восток, про войну Гражданскую. Про войну эту, конечно, слыхали, знали, что в той войне "наши" - "красные" победили "белых", что "наши" войска возглавлял Чапаев, а не "наши" - Гитлер...
В наших детских военных играх "Гитлером" был бессменно Костя Пепо - смахивающий лицом своим да зачесом жидких своих волосенок на упомянутую личность. В его войско вхо?дила вся сельская "мелкота" - я, дружок мой Сеня Ду-нин (Дуней звали его баушку - так уж заве?дено в наших краях почему-то величать людей частенько не по отчеству, а по "материнству" либо вообще "по бабко-дедковству") и конечно Федюнько Понырь, который почему-то всегда умудрялся попасть в плен к "красным", где подвергался жестоким пыткам и допросам - бе-до?лагу и за ноги под?вешивали на дерево и приговаривали "к смертной казни через повешенье". Слава Богу, ни разу до конца исполнить казнь не удалось при всей дури детской и бестолковости.
Песня же про "Величаевские дни" была непременным гимном "красных". Нам же прихо?дилось петь "Интернационал", ибо сочинил его, как нам было из-вестно, некий "немец" - Карл Маркс. Особенно впечат?ляюще звучал "Интерна-ционал", когда пел его прикрученный в очеред?ной раз к ветле плененный Понырь:
Вставай проклятым закаленный
возьми голодных у рабов...
И этой героической абракадабре слы?шался такой могучий апофеоз, что "красные" не выдерживали и начинали "палить" по герою партизанско?го подпо-лья из всех автоматов иг?рушечных и винтовок - та-та-та ... бух... бух..., та-та-та... После этого Понырь ронял голову на грудь, якобы сгиб в застенках и после этого экзекуция по отношению к нему заканчивалась. То?гда мы не знали про НКВД, про сталинские лагеря, но меня не покидает такое чувство, что иг?рами нашими во?дительствовала какая-то сила, внося в чистый светлый сумбур наших детских забав страшную правду, которую предстоит нам узнать спустя десятилетия - буд-то готовя: нас к этим жутким открытиям...
Над словами "Величаевские дни", над их смыслом ни я, ни друж?ки мои не задумывались. Про Величаево поется в песне - так не про ночи же осенние, когда во тьме и грязи, непролазной тонет округа - петь. Про дни конечно...
Со "штурмовой ночью в Паску" было посложнее. Понятие этой фразы не сразу откры?лось. Про то, что в церкви - в районном центре в ночь на Пасху крест-ный ход бывает, я знал от своей баушки...
Почему же ночи эти называют "штурмовыми", помог разобраться случай...
Как-то во времена посткукурузного бесхлебья поехали мы с отцом в город. Лошадь... Те?лега... На телеге охапка, сена. А на сене мы с отцом восседаем. Он вожжи в руках держит - пра?вит. По правую руку от него - в новом картузе на го-лове я примостился. Важно так по городу едем. Тут видим толпа, стоит у магази-на. Я уж читать по слогам мог, сложил буквы в слово - "Прод-маг". В магазин народ не пускали, люди к двери жались. Мат несусветный, визг бабий, хохот... Всего помаленьку. Мы уж проехали почти мимо магазина - а тут, ви?димо, и хлеб начали давать....
Взмыленные тетки и дядьки, старухи и мелкота чуть постарше меня, дер-жа чуть ли, не в зубах, какие-то листочки бумаги в черную клетку, и хлеб над го-ловой из толпы той продира?ются на свет божий. Отец, увидев такое, остановил лошадь; головой покачал:
- Во-как штурмуют... Как Смольный, верно...
Где ж нам темным знать, разницу между Смольным и Зимним дворцом... Есть такие дома в Питере и ладно. А который красногвардейцы штур?мовали, ко-торый ходоки к Ленину - нам-то какая польза от того...
Зато я понял, наконец, что означает слово "штурмовые" в самой замеча-тельной песне на?шего детства.
С видом великого знатока, даже дружкам своим мог я теперь растолковать смысл этой песни - мол, в пасхальную ночь, матерясь и хохоча; щупая баб и де-вок, которые от этого визжат и млеют, но ни почем не отступают - толпа народа лезет на паперть. Там, получив по карточке хлеб "штурмуются" обратно. Днем же приносят, полученный на паперти хлеб, в Величаево, где и съедают оный...
Со временем, конечно, все встало на свои места. И лет тридцать не вспо-миналась та ис?каженная песня. Покуда вновь не вернулся в Величаево.
После армии, как и большинство свер?стников, в село свое не вер?нулся, осев на жи?тельство в городе. Да не в простом городе, а в самой что ни на есть, столице - в Москве. Москва тогда аккурат к Олимпиаде готовиться начала. И ду-раков простодырых, привыкших, за трудо?дни чертоломить, сверх краев наполняя закрома Родины, валом валило. И я тоже по комсомоль?ской путевке угодил в стольный град. Однако ж, мне подфартило будто. И года не прошло, же?нился на москвичке. Самостоятельным себя почувствовал - "бабки-то" по сравнению с колхоз?ными немалые получал, даже комнату снял в "комуналке", чтоб свой угол иметь. У тещи же сад был - работник нужен. А я для того, что ли из деревни сбе-жал, чтоб на них куркульском огоро?дище по выходным корячиться? Нет... К тому ж теща еще и на шоферские курсы меня при?строила, чтоб потом в таксисты опре-де?лить и по совместительству в личные шоферы. Возможно, не так и плохо бы мне жилось под тещиным покровительством. К работе привычный. Теща на?радоваться не могла, глядя на меня - я это чувствовал. Да и мне по-перву занятие огородное по душе пришлось. Да и теща-то не вредная была - не кричала, не ука-зывала... А если что и про?сила, то будто с виной какой, в голосе. Как с выходных едем в город - полную сумку всяких ово?щей наложит, хотя и знала, что большую часть этого провианта в "общажке" оставим дружкам моим те аккурат не далеко от Яро?славского вокзала жили, куда прибывала наша электричка. Прямо, с вокза-ла в "общажку" к моим армейским сотоварищам и заруливаем. Там сумку почти полностью разгружаем. Мы то с Валюхой и за выходные всякой овощи наедались, так, что гля?деть не хочется, ребятам же овощи свежие в радость... Тем более у них почти все деньги на пропой уходили - а жить-то и кушать хочется...
И сколько б это "куркульство" продолжалось, не знаю - может всю жизнь. Но тут, будто зуд какой-то в душе завелся - прямо напасть.
Спать лягу, и начинаю самоистязание - "батрак", "подкаблучник"... И ка-ких только слов поганых на себя не наговаривал.
После одной такой бессонной ночи, проведенной в мазохистских мучени-ях, встретился мне вдруг армейский мой кореш Колюня Смирнов - с Вологодчи-ны он. Поступил он на подгото?вительное отделение в ин?ститут, чтоб после на геолога учиться. И меня давай туда же сманивать.
Я на права водительские только-только сдал. Тёщушка моя по сво?им кана-лам начала меня в таксопарк пристраивать, хотя бы слесарем первое время.
А тут нате - хочу учиться вместе с Колюней...
Валюша моя - в слезы. Теща войну молчанием объявила, а я же вят?ский. Мне, кол на голове теши, я свое гну и не грамм напопятно. В геологи хочу...
Поступил я, как и Колюня, на подготовительное отделение. Валюша к ма-ме тихонько съехала от меня. От комнаты по причине бедности студенческой пришлось также отказаться. В "общажку" не пускают, мол, семейный. Колюня, дружок мой ситцевый, спас. Он сам-то жил у дядь?ки своего в двухкомнатной квартире. Один жил. Дядька-то у него гео?лог, в Москве редко бывает, наездами только. Уболтал Колюня дядьку, чтоб и я жил с ним.
- Мы, дядя Володя, с Сергуней два года одной шинелькой укрывались, - уговаривал Колюня заезжего родственника. Тот покладистым мужиком оказался. Пошутил только:
- Ужель армия такая бедная, что шинелей на всех не хватает?
- Хватает, дядя Володя... Но в окопах-то рядышком под одной ши?нелькою теплее, - выво?рачивался Колюня - скорей для формы, ибо понял, что отказу в его просьбе не последует.
- Ого... а слушайте ко, постояльцы, как у вас насчет окопных марцифалей? Вдруг я сюда с дамой нагряну, а тут...
Колька - мы уж к тому времени хлебнули горячительного приличное коли-чество - с яро?стью в свой чуб вцепился:
- Да кабы мы ... с этими... Разве был бы у меня такой чуб...
- Ладно, - примирительно и покровительственно обняв нас за пле?чи, дядя Володя поста?вил последнюю точку - коллегам надо помогать... Живите... Платы - естественно никакой не надо... Но чтоб порядок был... У тебя, Сергунь, какое зва-ние в армии было?
- Ефрейтор...
- А у тебя Колюня?
- Лучше дочь проститутка, чем сын ефрейтор, - высокомерно ответил Ко-люня. Рядовой я 1143-го зенитно-ракетного полка...
- Значит - старший по званию Сергуня? - уточнил дядя Володя
Есть... - я вскочил и, выпятив брюхо, насколько смог, левой рукой нахло-бучил на голову опустевшую салатницу, правой отдал честь - что к пустой голове руку не прикладывают, не за?бывал даже тогда, когда допивался до ушей в смета-не и сметаны на ушах...
Так началось наше развеселое студенческое житье. Крыша над голо?вой была. С хлебом насущным конечно посложнее было. Где и как толь?ко не подраба-тывали, из какой только пусто?мятицы копеечку не извле?кали...
Когда же студентами стали настоящими, то совсем славно зажили. Осенью с "поля" воз?вращаемся с приличной суммой денег, да и приработки наши стали более определенными и прибыльными.
К тому же на втором курсе Колюня нашел постояльца. Рассудили - зачем нам две ком?наты, когда в кабинете можно поставить раскладушку для одного, другому на диване спать, большую комнату можно таким образом сдать и полу-чать за это каку-никаку "копеечку". Ска?зано-сде?лано...
Постояльца привел Колюня в такой день, когда мы уже напрочь спустили и его, и мою "стипухи", чтоб похмелиться, собрали бутылки, и Колюня пошел их сдавать. Возвращается - не один. С негром. Заходит - радостный. Вперед себя гос-тя подталкивает.
- Входи, ефиоп, входи...
Раздеться ему помогает. Со мной знако?мит:
- Сергуня... Фрэнд...
- Серуня... - вторит ему "ефиоп".
- А это Ефиоп, - ко мне уже обращается и на гостя кажет. - Он будет жить у нас... Посто?яльцем... Пошли на кухню - это дело на сухо не делается. Верно, Ефи-оп?
- Верно... Я не эфиоп... - но мы его уже не слушали и прошли на кухню. Следом, обозре?вая стены и потолок, вошел "ефиоп". Мы уже водку на стол вы-ставили, еще какие-то бутылки с "ненашим" питием, верно "эфиоп" расстарался.
- Во, Ефиоп, - Колюня на заморские бутылки указал. - Этим и будешь с нами рассчиты?ваться. С нас плату не берут за хату, и мы не будем. Но уваженье оказать хозяевам обязан...
- Я не эфиоп... Я... Он назвал название своей страны, имя свое, которые мы ни запомнить, ни тем более произнести не могли. Да и не это нас сейчас интере-совало. Колюня, как истый хо?зяин, забыв, что есть в доме ефрейтор, взял бразды правления в свои руки. Колбасу порезал, хлеб. Откупорил бутылку "джина", по стаканам разлил. Ефиоп отказываться стал:
- Ми столько не пём... Мне сюда, - и указал на четверть стакана.
- В стакан не наливаю, - прикинулся непонимающим Колюня. - Ты, Ефиоп, не учи отца... Сам знаешь чему...
- Не Эфиоп, - вновь попытался поправить постоялец Колюню. Но тот уже стакан поднял, тост быстренько произнес: - За мир-дружбу. До дна.
Чокнулись. Колюня уже пивка до этого на улице хлебнул, посему "джин" заморский лас?точкой в него впорхнул, меня же передернуло всего, перекосило. Но спустя какое-то время от?пустило и некое блаженное тепло растеклось по телу. Ефиоп же бедняга, как не силился, не мог влить великое для него количество пи-тия даже "за мир-дружбу". Колюня сжалил?ся над ним:
- Ну не лезет, так не пей. Чо организьму насиловать. На, вона, корочкой занюхай, - и протянул "Ефиопу" черную горбушку.
"Ефиоп" корочку понюхал, и впрямь помогло. За мир-дружбу пол?стакана удалось ему таки осилить.
Помолчали. Но у Колюни прямо зуд какой-то приключился. Давай "Ефио-па" поучать.
- Вот, смотри, Ефиоп... Сергуня - вятский, я - вологодский... Что он, что я - лапти. Лаптем и щи хлебаем... Понял?
- Понял...
- Так и ты... Раз с Африки - значит "ефиоп". А мы вот - "лапти". Вологод-ский да вят?ский...
- Ляпот Серуня ... Ляпот Колуня... - Ефиоп чему-то рассмеялся. Глаза его заблестели - на них будто слезы навернулись какой-то тихой радости...
Так и началось наше житье. Уже втроем. Ефиоп хорошо усвоил урок Ко-люни, преподан?ный в день знакомств и теперь приветствовал в соответствии с полученными знаниями нас:
- Здорово, ляпти...
- Здорово, Ефиоп... - в тон ему отвечали мы.
Однако иногда Ефиопу приходилось покидать нашу квартиру и пере?селяться в гостиницу. Происходило это тогда, когда проездом бывал в своей квар-тире дядя Володя. Но это бывало только два раза в году по осени, когда ехал Ко-люнин дядя к морю и обратно. Остальное же время квартира была в нашем рас-поряжении.
Еще негласно заведено у нас было, что в день получения нами сти?пендии Ефиоп также исчезал на несколько дней, верно в гостиницу, ибо дважды он пере-жил попойки "за мир-дружбу", а третьего раза явно боялся, появлялся он точно в тот день, когда питие у нас конча?лось, деньги тоже и мы начинали "помирать". Ефиоп появлялся неожиданно, будто звали его. Звонил в дверь. Когда же дверь, отворялась, не переступая через дорог, совал нам пакет, в кото?ром были замор-ские пития и пара десяток.... Быстро произнеся:
- Квяртплата... - тут же ретировался.
Нам с "квартплатой" и без Ефиопа хорошо жилось.
Потом наступали трудовые и студенческие будни. И тогда Ефиоп, этот ми-лейший и доб?рейший парняга из Африки, становился нам будто братом. Он гово-рил на своем потешном диа?лекте, украшая свою речь нашими вятскими да воло-годскими присловьями. Представляю, как где-нибудь в Африке наш соотечест-венник услышит когда-нибудь, русскую речь сдобренную всякими, "восеть" да "давеча".
После защиты дипломов мы разъехались в разные стороны - я на Север, Колюня к дядьке в Якутию, Ефиоп в свою жаркую Африку...
Я не знаю, как живется Колюне нынче в Якутии. Как живет Ефиоп среди далеких "сахар" тоже не ведаю. Я же, проработав двенадцать, лет в геофизиче-ский экспедиции в полевой партии, оказался два года назад совершенно не у дел. Стоял "на бирже" какое-то время, потом прорабо?тал на изысканиях газопровода Ямал - Западная Европа и вернулся, наконец, в Величаево. Отец болеет сильно, мать еще в 89-ом году похоронили. К себе на Север отца везти, смысла нет в од?нокомнатную келью. Да он и сам не согласиться...
Что на Севере нет работы, что здесь... Но здесь хоть огород, лес, река... У меня кой-какие сбереженья есть... Отец пенсию получает. Свою пенсию я тоже заработал - полевого стажа с из?бытком хватает - но толь?ко по достижении пен-сионного возраста... Жизнь надо с "нуля" начи?нать. В тридцать девять лет, на-верное, не поздно...
А пока лето. В перерывах между огородными и хозяйственными "бедами", связанными с посадкой картошки, сенокосом и прочими делами - ловлю рыбу, грибки заготавливаю или про?сто созерцаю сельскую величаевскую жизнь. С тех пор, как меня подхватила сперва столичная жизнь, после геофизическая романти-ка, пока носила нелегкая по городам и лесам жизнь в селе сильно изменилась.
И само-то село уже не селом стало, а захудалой деревенькой, где половина домов за время моего двадцатилетнего бродяжничества ис?чезла. Конечно, я при-езжал почти каждый год в Величаево. Но приезды эти были непродолжительными с долгими и запойными гуляньями - где уж тут перемены замечать, и фиксиро-вать.
В последнее время вроде обратное движение наметилось в связи с пере-строечной нуждой - горожане к земле потянулись и по принципу "китайских до-мен" стали возводиться по забро?шенным усадьбам избенки в два-три окна, огоро-ды распахиваться, и засаживаться разной ого?родной овощью.
До этого же, как было? Умрет хозяин, либо хозяйка дома, приедут наслед?ники из разных краев страны, проводят родителя в последний путь и продадут из-бенку родительскую соседям на дрова по смехотворной цене рублей за сто-двести, тут их только и видели. Так и жили велича?евцы до некоторого времени не столь, отдаленного - в одном доме живут, дру?гим печки топят...
Я приехал в Величаево в конце марта. С первыми грачами. Об этом и объ-явил мне отец, когда я вошел в дом. Так уж устроен человек - много в нем инертности. Вот прилетели грачи, и сын приехал. Грачи прилетают каждый год в одно и то же время. Человек ждет их, все в нем на?строено на предстоящее собы-тие. И когда оное происходит, все как бы на второй план отодвига?ется. Даже при-езд сына.
Вот радость-то, у нас какая ноне - грачи прилетели. Весна, знать в полну силу вступила....
- ... Здорово, папа...
- Здорово... - отец уже плоховато видит, да и соображает туговато по этой причине. Верно, не сразу и понял, кто вошел в избу, мало ли кого какая неволя с утра принесла. Без дела-то не ходят. Правда, дела-то ныньче пошли какие-то пус-тые - чаще все на бутылку занимать приходят.
- О, Серенька... - наконец-то признал родитель свое блудливое чадо. И сра-зу же за рас?спросы принялся, кои непременно следует учинить с дороги:
- Как доехал-то?
- Хорошо... - еле успевал вставлять, я краткие ответы, в череду расспросов.
- В городе-то был ли у Нинки (это сестра моя)? Или суды сразу?
- Сразу "суды"...
- Оно и правильно... Они, поди, спят еще в рань-то такую. Этта я в осьмом часу к имям за?вернул, как в церкву идти, хотел мелочи у них попросить, чтоб, нищим подать. Так, еле добу?дился... Теперича и не хожу без нужды то большой к имям. Ты-то, в отпуск - али как?
- Али как...
- Понятно...
- Безработничаю, вот...
- У нас здеся тоже почитай одни безработные... Ладно - мы, старики, пен-сию получаем... Так-еть и ее задерживают. Уж март-от кончается, а нам токо за февраль разносить позавчерась стали ее... А я ведь ровно чуял, оживился отец, пе-рескочив, как, наверное, думал на более прият?ное:
- Намет вязал новый. Правда, капроновых-то ниток не хватило - так простыми нит?ками довязывал мотню-то.
- Ну а я во время безработицы-то "экранов" навязал, поддержал я оптими-стическую ноту разговора, - Так что с рыбой круглый год будем.
- Да уж... Рыбаков-то много на реке ноньче... Ершиков бы наловил хоть, ухи-то похле?бать охота больно...
- А это мигом, пап. Я - вон - и мотыля, прикупил ...
- И денег не жалко на таку болесть.... Здеся б намыл...
- Да я немного - со спичечный коробок всего. Чтоб значит сразу и в бой...
- И ладно... - тут спохватился будто - У меня ведь и поись-то ничегошеньки нет.
- Да ничего... Я вот колбасы, привез - почаевничаем сейчас. Хлеб-от есть?
- Есть ... Правда, позавчерашний... Черствый уж...
- Ну, мне-то и черствый пойдет. А вечером свежего схожу куплю. Отец по-ставил чайник на плиту газовую. Я принялся распаковывать сумку, в которой бы-ли полбатона колбасы, чай в пакетиках и большая пачка листового.
- А здеся то чем думашь заниматься? - приступил отец к следующему эта-пу выпытыва?ния, торопясь, расставит все точки над "и".
- Поживу месячишко-другой, а после на лето - может, к изыскателям оп-ределюсь.
- Ну и ладно... Отцу поможешь. А то с сенокосом-то прямо беда - руки не слушаются, ноги подгинаются, в пояснице - как прихватит - не согнуться, не разо-гнуться.
- А у вас тут везде "беда"... Дождь - беда. Сушь стоит - беда. Неурожай - беда. Урожай невиданный - еще страшней беда. Ты, пап, прикинь... Сена твоей корове много ли надо на зиму заготовить?
- Это-эть не коза, много надо...
- Много... Молоко ты ешь?
- А как жо. Им да картошкой и живем...
- И много ль ты его ешь? - не унимался я.
- Ну, литру-то за день съедаю...
- А когда постишься?
- Тоды не ем.
- И куда деваешь?
- Ак-эть на творог... Да как...
- Творог-то ешь ли?
- Когда как... А то Нинке опять же отвожу.
- Теперь возьми - посчитай - сколько ты на эту корову тратишь сил и де-нег?
- Да каки-таки деньги... Разве когда хлеба горбушку дам...
- Хорошо - с другого боку подъедем... В день тебе надо литр молока... Пол-года ты по?стишься - не потребляешь его. Значит - на год тебе надо литров двести?
- Ну... дак, это... Нинке вон через день отношу полчетверть, а то две.
- Нинке он относит... Будто Нинка на молоко не может заработать...
- Дак-эть свое-то молоко лучче...
- Лучше... Так что ж они не помогают тебе с сенокосом-то?
- Роботают обое, ведь. Недосуг.
- А выходные?
- А в выходныя то эть и отдохнуть имям надо.
- А тебе, значит, не надо?
- А мне чо... Я всю жись в роботе. Какой-уж тут оддых. Тама и от?дохну, не много ждать осталось.
- Я к чему клоню-то, пап, - смиренный его тон и я подхватываю - ведь, ес-ли сено, что ты накашиваешь продать, то вырученных денег тебе в окурат на мо-локо хватит на год.
- Так и есть - хватит, пожалуй...
- Ну и продай коровку свою. Козу купи, наконец, если совсем не?вмоготу без скотины-то.
- Верно, так и придется сделать... Уж больно хлопотно одному-то с коро-вой валандаться.
- До осени подержи - и продай.
- Угу...
Тут и чай приспел. Я крепкого себе заварил, по-геологически. На ломоть хлеба толстый срез колбасы положил. Отец же все по иному делает, чай по-величаевски жиденький, к колбасе вовсе не при?тронулся, отрезал ломоть батона, что у меня с дороги остался, и с ним чай пьет - батон и без колбасы у нас в Вели-чаеве за лакомст?во почитается. С минуту молчали. Слышно было только, как хо-дики тикают, да радио тихо-тихо вещало о чем-то.
- А ведь нельзя без скотины-то в деревне, - изрекает отец и тяж?ко вздыхает - корова - она и есть корова. Раньче то и лошадей дер?жали.
Я после этой фразы чаем аж поперхнулся. Ведь только что убе?дил вроде отца в том, что и без коровы можно прожить. Ан-нет... Снова, оказывается, начи-нать надо агитацию, и следует отметить, что подобный диалог еще не раз и не два имел место; проходил примерно по одной и той же схеме и заканчивался все тем же - то есть ничем. Ну, хоть кол теши на голове у чело?века...
Удочки зимние лежали в фанерном ящике. Отец зимой не промышлял рыбкой. Как уло?жил снасти позапрошлой зимой - так и лежат. Оделся толь?ко со-ответственно - валенки с кало?шами; свитер теплый: поверх свитера энцефалитку натянул, фуфайку. В карманы энцефалитки положил курево и баночку с мотылем. С подловки льдобур достал, ножи проверил-подправил. Через полчаса где-то уже первого ерша выхватил из лунки - масть пошла...
И потекло не шатко, не валко величаевское мое житье. За грачами и скворцы пожаловали в забубенные наши края. Ледоход с размахом и удалью про-трещал по реке и уступил место буйному половодью, когда, глядя на многочис-ленные острова и кустарники, плененные полыми во?дами, невольно представля-ешь дедушку Мазая на утлой долбленке, с рассевшимися по бортам зайчишками. Такого, конечно, видеть не при?ходилось мне, но представлялось это довольно просто при виде переливаю?щейся и бурлящей поверхности мутно-коричнивых вод. В половодье пригодился очень наметишко, связанный зимой. По крайней ме-ре, рыбкой обеспечены были свежей постоянно, к тому же в подпольи у отца кар-тошка с морковкою водились: пол кадушки огурцов соленых остава?лось: варенье малиновое, которое за зиму так и не попробовал отец. Не те времена нынче... Раньше кроме огурцов стояли в подпольи ка?душки и с прочими соленьями - ка-пустой, грибами помидорами, варе?ний несколько сортов варилось на зиму. А ны-не - что старик наготовит... На эту тему тоже разговор затевали с отцом....
- Вот, - говорю, пап, если б в свое время посадили яблоней, да кустов виш-ни, малины, клубнику, то столько б ягод можно было собрать и на базаре продать - год потом работать не надо при ваших-то величаевских запросах.
Он соглашался. А в конце, как обычно, вздыхал глубоко и тяжко и тут же перечеркивал всю мою политграмоту своим то ли вопросом, то ли утверждением:
- Как без скотины-то в деревне...
За двадцать лет, что не было меня в Величаеве, многие либо уеха?ли, либо попросту по?мерли, зато появилось много новых величаевцев. Из моих дружков детских - тех, кто чуть по?старше, чуть помладше - остались немногие.
Но моему прибытию, когда уже с рыбалки вернулся, первым зашел ко мне Федя Понырь. Он помоложе меня года на два, на три. В свое вре?мя мы - кто по-старше его - как только не изде?вались над Федей. Но он упорно не хотел якшаться со своими сверстниками, все к нам тянулся. И за то, что брали его на все "блуд-ные" дела, готов был переносить всякие унижения: то под видом пива подсунем бутылку с мочой, мол, попробуй Федя пивка, у пьяных мужиков украден?ного; то средь бела дня (сами-то по ночам это делали) подошлем его угол дома кирпичом тереть в тот дом, где накануне довели хозяев до белого каления, ибо звук от тре-ния кирпича об срез бревна многократно усиливается и в избе похож на звук пи-лы, которой пилят сухое бревно - то есть угол. Естественно при этом Федя был изловлен, отведен домой, где жестоко побил его батька - не за то, что охальничал, а за то, что послушался нас и попался к тому же. Феде и кра?пиву в штаны ложили, и поленом вдоль хребта попадало через наши приколы - а он, будто Ии?сус, все нам прощал.
Вот и сейчас он первым примчался ко мне выразить свое почтение. Ныне Федя был мест?ным злостным безработным. Во времена развитого социализма пе-ременил Федя множество ра?бот, но нигде долго не мог продержаться, ибо, полу-чив первую "копеечку" в виде аванса или по?лучки запивал надолго либо тут же попадал на пятнадцать суток под административный арест - уж очень буйным и непредсказуемым становился. Раньше, на чем свет стоит, ругал коммунистов, ны-не же вся его злость направлена на демокра?тов и в первую очередь на "главного врага всех трудящихся масс" - Чубайса, на то, что тот, получая по четыре милли-арда рублей зарплаты, скупил всю социалистическую собст?венность и ныне тор-гует оной с капиталистами всех стран. Идеалом Феди в настоящее время был ге-нерал Лебедь, сменивший на этом посту Жириновского.
Федя и раньше-то узнавал о появлении нового человека в Величаеве или далекого гостя чуть не первым. Ныне же, когда он все дни просиживает дома у окна, то сам Бог ему велит раньше всех узнавать о прибытии того или иного субъ-екта. К тому же и интерес у него был к та?кому делу, так как редкий гость, при-бывший в родное село не выста?вит щедрое угощение не только свойственникам, но и всем, заглянув?шим "на огонек". Ну а я у Феди в списке гостей был и особом счету, ибо раньше, когда работал в экспедициях, по приезду домой никогда не ску?пился на угощение. Правда, дома у нас застолий шумных не бывало, зато где-нибудь "на при?роде" либо в гостях у кого-нибудь щедроты мои на выпивку были почти беспредельными - гу?ляли до упаду. И последнее, Федя любил больше всего. Особенно когда продолжалось такое не?сколько дней кряду. Потому и был он пер-вым гостем в нашем доме. Где ж ему знать, что ныне мое положение не лучше, чем у последнего шаромыжки. Бутылка у меня была, конечно, припа?сена. Но я рассчитывал вечерком с отцом посидеть и приговорить ее. Но Федя, как клещ - сидит и не уходит. Уже я ершей почистил, уху сварил, а он все рассиживается, и про Лебедя болтает - Лебедь туды, Лебедь сюды. Я, наконец, не выдер?жал:
- Федь, скажи ко, сколько у нас генералов умных да действи?тельно та-лантливых было?
- Много, Серега... Пальцев рук-ног не хватит, чтоб пересчитать.
- Ну - кого вспомнишь...
- Лебедь... Посля Суворов... В войну - Жуков был и Власов...
- Власов же предателем оказался, - встрял я.
- Ну, ты, Серега, там не был с ним. А ноне пишут вот, что он, дескать, к Гитлеру-то за тем перемахнул, чтоб Сталина скинуть и в колхозах частную собст-венность для людей выправить.
- Сейчас много что пишут...
- А эть и, правда, сынок, - заступился за Федьку отец - перед войной-то Власов, ох как, гремел.
- Ну ладно... Я не о том... Еще, каких генералов помнишь, Федь?
- А вот Лебедь... Я уж сказал... Потом Жуков в Войну... Суворов...
- Ты уже говорил...
- Ак сбиваете сами... Шеин ... Воевода...
- Ты смотри, куда его занесло...
- Ну, дак-эть, Серега, когда не пью, читаю много. И радио люб?лю послу-шать. Там ноне много, чо говорят...
- И ладно... Уха готова. Тебе, Федь, наливать?
- Ак чо пусту то юшку хлебать...
- Федь, я ныне такой же безработный, как и ты...
- Ак дядя Гриша б, по случаю приезда-то из загашника выставил бы по стопарику, - не унимался Понырина.
Отец сдается - а куда тут денешься. Козыри Федькины даже самый ушлый шулер не по?бьет...
- Сергунь, достань из холодильника. Початая, правда... Ты, Федька, и ко-лоду уговоришь...
- Разговорю, дядь Гриша, - обрадовался Понырь - Я ведь и в психиатрии малость куме?каю. Потому знаю на кого и чем воздейство?вать.
- Ужель и в дурдоме побывал? - удивился таким словам я.
- Нет, Серега... Чо, я на психа похож? Говорю - читаю много. Вот намедни в окурат дочи?тал книгу про психов, "Психиатрические эскизы" называется. Так там про всех правителей так и сказано - ненор?мальные все раньше были. Теперь не лучче... Вот - Лебедь.
- Лебедь-то причем... Про тебя спрашиваю. И потом - коль уж ты разбира-ешься во всем, даже в психиатрии, истории - ответь ко - кроме твоего Лебедя кто-нибудь из перечисленных тобой генералов - лезли в правители?
- Нужды не было... Да и не пустили б.
- Конечно... А ныне вот демократия - все лезут в правители... А. ты, Федь, чо от них от?стаешь? Хуже их что ли - вон какой грамот?ный...
- Хуже не хуже - не гожусь...
Пока так препирались - ушицу по тарелкам разлил. Отец бутылку раскупо-рил, в три ста?кана поделил с какой-то небрежностью, но с удивительной точно-стью - ровень-вровень. Непол?ную бутылку, какой смысл на два раза половинить и к тому ж в Величаеве для затравки принято по полному стакану наливать. После первой бутылки только самый распоследний жмот вторую не выставит. Посему я смирился уже, с тем, что придется и мою доставить - уж такой гость. Его теперь только вперед нога?ми вынести можно. А до того не один стакан надо влить в его ахидское нутро. Покуда носом в стол не уткнется, не выпроводить Федьку.
Так и получилось в итоге... Ибо, выпив вторую бутылку. Федька еще дваж-ды сбегал за питием - сначала в магазин, потом в "сквореч?ню", что возле того магазина примостилась. И лишь, когда и эта емкость до донышка была осушена, Федька уткнулся лбом в угол стола. И от?кемарил эдак минут двадцать; вскочил вдруг, будто ужаленный; нахлобучил на лохматую свою тыкву треух задом напе-ред и, набычившись, кинулся вон из дому - поплохело мужику, назюзо?лился таки под завязку.
Батя мой к тому времени также храпел уже в своем закутке. Я же яв?но не добрал. Прилег. Не спится, встал. Покурил. Сигарет в пачке ос?тавалось две или три штуки, следовательно, при?чина пройтись до "скво?речника" имелась. К нему и направился - благо недалеко...
Раньше "скворечника" не было. Жила рядом с магазином "скромная тру-женица" тетка, а позднее бабка Надя. И приторговывала по-тихому либо тем, что сами выгоняла, либо тем, что загодя в магазине при?купит. Ныне же дочь ее, Лид-ка, открыто торгует, даже что-то вроде па?вильона мужики ей слепили. Можно по-думать, что Лидка и не выходит из этой "скворечни" - в ночь-полночь приди, она там сидит и телик черно-белый допотопный смотрит. А, если передачи кончились, то кемарит, уткнувшись лицом в пухлые руки, лежащие на прилавке, будто при-ко?ванные. Последнее было замечено глазастыми до "бревна в чужом глазу" сель?чанами. И Лидку теперь звали не иначе, как Лидка Прикованная.
Я Лидку знал хорошо. Даже ухаживал за ней, когда учился в девя?том классе. Но потом, учась в городской школе, влюбился в одноклас?сницу Верочку, а посему, как человек честный, не стал хороводить на два фронта, дал Лидке от-ставку. Ну а Верочка мне. Я после этого попытался в обратную сторону клинья подбивать к Лидке. Но та встала в позу неприступной гордячки и, когда я однаж-ды после танцев в клу?бе попытался прилепиться к ней в провожатые, был ею без?жалостно отшит.
- И без провожатых дорогу знаем...
Все это и вспомнилось по дороге к "скворечнику". Поэтому чувствовал некую раздвоен?ность - с одной стороны досада, что сам в свое время отвернулся от такой нужной по нынешним временам женщины; с другой - робость - верно, присущую каждому отвергнутому любовнику. Однако все оказалось проще, я лишь нагнулся к открывшемуся окошку, как услыхал радостный - так мне показа-лось - возглас:
-Сережа... Приехал...
- Да вот... Лида...
- Здравствуй... С приездом.
- Спасибо...
- Чо, за бутылкой? Празднуете?
- Ага... Немного отметили это дело.
- "Белой" бутылку-то?
- Ага...
- Чо разагакался? Надолго ли? - продолжала засыпать меня вопросами хо-зяйка единст?венного злачного в Величаеве заведения.
- Может навсегда... Не знаю... Видно будет...
- Вот те раз... Золота-то нашел сколько?
-Я нефть-газ искал...
- Ну, этого мазута и искать не надо ... разочарованно протянула Лидка.
Пауза возникла. Мне б взять бутылку, сигареты и уйти. Но я - во-первых, не знал куда пойти, с кем распить бутылку приобретенную: во-вторых, за язык дернул кто-то в тот момент:
- Вот выпить бы... Да не с кем...
-Уж не меня ли угостить хочешь? - игриво поддержала мой робкий натиск обитательница "скворечни".
-А будешь?
-Если угостишь...
- Конечно, Лида...
- Ну, заходи тогда. Дверь-то сзади...
Я зашел внутрь "скворечника". Что описывать его торговое нутро - короб-ки, ящики, кульки и прочая дребедень заморская, раскрашенная во все цвета раду-ги, чтоб заретушировать химически-отравную суть продукта, занимали практиче-ски весь объем заведения. Черно-белый телевизор "Юность" также стоял на ка-ких-то коробках. Сейчас экран его не светился, хотя ве?щание еще не кончилось. Зато из заморского опять же матюгальника тихо лилось гнуслявое вос?хваление детского мазохизма. Я лишь единственное и понял из слов песни-
- Мальчик хочет бо-бо... - из чего и заключил истязательскую суть "произ-ведения". Где ж мне знать и понять, что совсем другое имел в виду тот мальчик. И что вовсе он и не мазохист, просто оставили его тамбовские "челноки" на рын-ке в Лужниках. До аэропорта ма?лец добрался. А вот как на самолет попасть и в Тамбов улететь к родителям - не знает. Вот и сидит, кукует в аэропорту. Не всяк ведь сообразит, что к самолету можно попасть, перемахнув через забор, либо в дырку в заборе пролезть - потому, как, если есть забор, то в нем есть дырка.
Посреди всего этого нагромождения сидела Лида на старинном сту?ле с со-гнутой спинкой. На плечи душегрейка накинута.
- Присаживайся, вот, - указала она на ящик из-под водки - Пере?верни токо, да вот до?щечку положи...
- Благодарствую...
Я сел, посмотрел на Лидию.
- Как жись?
- Ничего... А ты? Надолго?
- Не знаю.... Говорил ведь уже... Ты, посудину давай.
Лида вытащила из-под прилавка упаковку разовых стаканчиков, отде?лила парочку и на прилавок поставила - один к себе поближе, другой передо мной. Пальцем указала на свой:
- Мне вот столечко...
- Ладно, не стесняйся... - и бухнул в каждый из стаканов почти до краёв.
- Первую до дна, - приказал и объяснил - Чтоб, значит, зла не оставлять...
- Да уж теперь какое зло... Это вот когда ты с Веркой ...
- Ладно, вспоминать-то... - хлобыстнул стаканище. Как воду. Крыша то уж ехала поти?хоньку, какой удерж... Лидия осилила лишь полстаканчика. Сморщи-лась. "Сникерс" какой-то схватила, разломила по?полам. Одну половинку, не гля-дя, мне сунула, другую сама надкусила, когда косорылье поотпустило. Помолча-ли.
- А знаешь, Сережа, как я тогда переживала? Когда ты с Веркой-то... Я да-же стихи писать начала.
- Да ну...
- Вот и "да ну"... Так мне обидно было... Убить всех готова была, Верку в первую оче?редь, потом тебе яду подсыпать, чтоб посмотреть, как ты загибаться будешь и пощады просить. Я же буду противоядие держать в руках и смеяться над тобой. А потом и себе того яду при?нять...
- Ну, живы все, Слава Богу - и ладно...
- Я то стихотворение и сейчас помню. Хочешь услышать?
- Ну...
- Ты меня променял на ушастую Верку.
Ну и пусть... Я не буду страдать.
И не буду любовь вашу злую коверкать.
Буду медленно так умирать...
- Пушкин, ты, Лидья, да и только... - тут все плыть у меня перед глазами начало. Курить захотелось. Но курева не было. Попросил у хо?зяйки "сквореш-ни".
- Самых дорогих мне...
- Только за дверью кури...
- Здеся хочу... - понесло меня.
Так, слово за слово, вытолкала меня Лидка из своего заведенья, бутылку недопитую в руки сунула, и дверь перед носом хлопнула.
- А сигареты....
- В окно подам.
Я к амбразуре.
- Каких тебе?
- Я же сказал - самых дорогих, вон тех, - и указал на "Винстон".
- Деньги давай.
Я сунул в окно какую-то купюру, как после оказалось "тысячную", ибо на другой день Лидка потребовала доплатить разницу в цене и той "тысяче", что я заплатил, встретив меня на улице - "случайно".
- Сдачи не надо, - добавил, прихватив сигареты, и отправился во?свояси, где уже никаких препятствий не было, чтоб погрузиться в забытье.
Вот так отпраздновал я свое возвращение в Величаево...
После этого началась рыбацкая страда. Пьянок я уже не организовывал и в других меро?приятиях, связанных с возлияниями, не участвовал.
Это питерским переселенцам - Жоре с Любкой - можно, пить не просыхая - у них денег, что у дурака махорки. Мне же двух моих миллионов и на месяц не хватит, сбегутся как все ха?лявщики величаевские, поить их не перепоить. Ящик водки им в день надо, чтоб упиться и столько же, чтоб по загашникам наутро рассовать.
Страда моя рыбацкая началась в последних числах марта, когда вода в Величке подня?лась, и лед от берегов оторвало. В эту-то проре?ху между берегом и льдом и надо осторожно за?пускать намет. Снасть отец на славу связан - ячея ма-лая, мотня длинная. Вся рыба - мала и ве?лика - моя.
Пару раз один сходил вечерком, после заката уж. Чуть не ведро шашкалды (мелочи по-нашему) наловил в первый вечер, крупных рыбин или приличных, с ладонь, хотя б не?много попалось. Так, несколько сорожек, да подлещичков. Когда домой принес такую уйму шашкалды, думал, отец попрет меня, куда подальше с такой рыбой. Он же наоборот обрадовался. Я не понял - чему он так обрадовался. Но он быстренько меня просветил на сей счет:
- Консервы наварим - тьма, - и тут же принялся чистить и пот?рошить ры-бешку.
Я спать завалился - намерзся. Утром, когда встал, вся рыба почищенная в тазу плавает.
- До трех часов ночи с твоей рыбой валандался, пояснил отец, перехватив мой взгляд, брошенный на упомянутый таз.
- Да... - Не зная, что ответить, только и смог я вымолвить.
Вечером опять на реку отправился. Чтоб к реке идти, мне надо по улице несколько десят?ков метров прошагать, а потом на другую сторону в проулок свернуть. Только войти в проулок, тетка Валя выходит (в крайнем доме справа в проулке живет; слева же дом во времена обезлю?дивания на дрова растащили, но сейчас вновь объявился хозяин и об?нес пустовавшую долгое время усадьбу забо-ром). Она за водой направи?лась. И в момент встречи нашей оказалась, естест?венно, с пустыми ведрами. Хоть поворачивай домой - уж такая примета. К тому же и са?ма тетка Валя баба-то больно склочная. Верно, ни одного величаевца нет, с кем она б не перелаялась ко?гда-либо из-за чего-либо.