Это повествование, как результат многолетних исследований, основано на лекции, прочитанной профессором Игнатием Николаевичем Люсаком своим палачам перед расстрелом, в качестве своего последнего слова, и небольшой биографической справки о самом Игнатии Люсаке. В которой скупо, но достаточно доходчиво изложены все основные моменты его короткой и яркой жизни.
Итак! ... Принимая во внимание, большую увлечённость историей, прямо, маниакальное благоволение и мистически-сакральную любовь к её изучению в самых широких массах, Игнатий Люсак родился в период наиболее тёмного и наименее изученного средневековья. О чём, к сожалению, не сохранилось, практически, никаких упоминаний в официальных документах того жестокого периода развития общества, заслуживающих нашего полного доверия. Удалось только с большим трудом отыскать два совсем небольших письма домой, отправленных голубиной почтой французским посланником Николя Люсаком, который был послан с секретным же посланием от всего Запада на Восток, как можно дальше в понимании всех существующих смыслов и возможностей. В коих, то есть, письмах, он, как бы, между прочим, упоминает о рождении, какого-то мальчика в одной из бедных семей смердов, проживающих, где-то между реками Малая Лотва и Волго-Донским каналом, который к тому времени только ещё начинала рыть нанятая на подённые работы заезжая бригада Викингов.
Итак! ... Застигнутый ненастьем в дороге кавалер Люсак, вынужден был постучать в дверь первой, попавшейся ему по дороге покосившейся на бок избы, чтобы поменять свои франки на местную валюту, так как утренней голубиной почтой он получил шокировавшие его известия из дому о том, что в его стране разразился глубокий финансовый кризис. И его жена Люсинда всячески советовала ему, как можно быстрее скинуть все свои франки или, если ему повезёт, и его устроят цены, купить на продажу, хотя бы, пару подержанных владимирских тяжеловозов. А ещё, её кузен Шарль из Бургундии настоятельно советовал им заняться совместно с ним международными грузоперевозками. И готов был их взять в долю, если у них будут в собственности владимирские тяжеловозы, которых можно легко внести в уставный фонд их фирмы, чтобы под их стоимость получить кредит в любом Парижском банке, и потом, на этот кредит, купить несколько трёхосных немецких телег для расширения и процветания общего дела.
Итак! ... В тот самый момент, когда муж из семьи смердов менял, скрупулёзно отсчитывая под навесом при свете лучины, Николя Люсаку его франки на медные копейки по очень хорошему, на то время суток, курсу, жена его рожала в избе на полатях мальчика.
И одно и второе событие тут же решили грандиозно отметить. Люсак, весь промокший и озябший от этой скверной погоды, согласился с этим сразу же. Тем более, ему так понравился этот простой и с виду открытый человек, хозяин дома, куда он совершенно случайно обратился за помощью. И который ещё предложил Люсаку после всех довольно простых, но обильных угощений, сыграть с ним в их национальную игру - "тюшку" на все его медные копейки. Эта игра заключалась в том, чтобы провести черту на земле, и в центр этой черты поставить горку из копеек, а потом, бросая с двадцати шагов свинцовый блин, или сбить им всю горку, или оказаться, как можно ближе к черте. Чтобы потом этим же блином, ударяя сверху, перевернуть все копейки на обратную сторону. ...
Итак! ... К полудню следующего дня кавалер Люсак проигрался весь подчистую, и уже почти ничего достойного не мог вымолвить по этому поводу от количества, им выпитого спиртного, предположительно, от разных производителей. Его, отделанные болонскими кружевами, карманы панталонов были совершенно пусты. А гудевшую, как колокол, голову, увитую длинными завитыми локонами волос, терзали неприятные мысли: - " Что же я, бля, ( это было новое для него слово, приставшее к нему от его визави по игре.) теперь скажу Люсинде? ... Может, мне ещё свою шпагу поставить на кон? ... Почему же мне так не везёт сегодня ... в этой стране? Почему я не могу попасть по этим грязным, мерзким кружочкам? Вот, бля!".
И вот, когда Николя Люсак, в самых лучших и благородных желаниях отыграться, уже начал, кое-как снимать свою фамильную шпагу с золочёной перевязи, Виктора, так звали хозяина дома, срочно забрали в армию на двадцать пять лет. А на вопрос урядника: - " А это, что за хрен такой тут болтается?". Евдокия, жена Виктора, быстро оценив свои горестные перспективы, чистосердечно созналась ему: - "Не трогайте его, сволочи! ... У меня от него ребёночек - Игнатий. Мы совместно с этим мусью хозяйство ведём, все налоги в казну платим, как положено, и ждём отмены крепостного права. Нам сам Дмитрий Анатольевич пообещал, как перед иконой".
Урядник тут же взял под козырёк, и сказал: - "Ждите-с!". А самого Николя Люсака быстро поставили на все учёты в ФМС, оформили ему отцовство, и препроводили обратно в избу, к месту законной уже его прописки, не обращая никакого внимания на его отчаянные сопротивления и дикие крики: - "Мне к Ленину надо! Мне к Ленину надо!!!". Не таких ещё обламывала через колено земля наша многострадальная.
Со временем, Николя Люсак перестал кричать и достойно смирился с таким своим положением, привык к затяжной зиме, к холодным солёным огурцам прямо из бочки, и окончательно перестал бриться. Шпага не сабля, должен я вам сказать. Тут не попляшешь. Только широкополая шляпа его с плюмажем на тулье, висевшая на гвозде у самой входной двери в избу, изредка, если она попадалась ему на глаза, когда он возвращался с колхозных собраний, заставляла его произносить непонятные остальным слова: - "Ля ви ля мерд, бля!". ...
Сам же Игнатий Николаевич с самого детства рос очень смышленым и развитым мальчиком. Ему легко довались разные предметы, как-то: языки, математика, биология, история и география. И он так же быстро сумел выучиться всем приёмам Гасконской школы фехтования сразу тремя шпагами попеременно. Приёмный отец его Николя Люсак не мог нарадоваться своему ученику, которого он действительно полюбил, как своего родного сына. Всё, что мог и знал, он передавал ему, чувствуя свою особую ответственность за его воспитание и обучение. Люсаку оставалось ещё совсем немногому обучить Игнатия, чтобы передать все свои накопленные жизнью знания. Но самый последний свой урок, урок - как правильно есть устриц, они закончить, так и не смогли. Вмешался злой рок провидения. Неожиданно вернулся из армии настоящий отец Игнатия - Виктор. Человек опытный и бывалый, он сразу же оценил всю неприглядную обстановку изменений, которые произошли за время его вынужденного отсутствия в родной семье. ... Какое-то заросшее и небритое чучело в коротких - кружевных панталонах, заставляло его сына посреди их двора, есть речные ракушки. Само собой, боевого полковника ПВО такая картина не могла не расстроить до самой глубины души, в которую не каждому позволено было заглянуть, без особого на то настроения и расположения самого хозяина. А теперь настроение было у него совсем-совсем другое. Виктор сразу же начал с Евдокии - наводить понятные и знакомые всем устои привычного бытия. Ох, и долго же он отхаживал и поучал свою законную супругу. И делал он это с таким желанием и увлечением, что даже не заметил того, как в их двор вошли сразу трое при наганах, и очень быстро и сноровисто так задержали бородатого французского шпиона Николя Люсака, пытавшегося оказать сопротивление скорлупой ракушки, а потом и отравиться её содержимым. Всё это было вызвано тем, что в это самое время, как раз намедни, Бонапарт Наполеон тайно и вероломно, потому как - не с той стороны, откуда ждали все, напал и обрушился на страну всей своей несокрушимой мощью отборной кавалерии, неотвратимо пропахшей приторным запахом - Шанель Љ5. А в преддверии этого неожиданного вторжения был ещё в самый последний момент раскрыт заговор высших офицеров, которые работали сразу на несколько вражеских разведок одновременно, как бы соревнуясь ещё этим между собой.
Итак! ... Было установлено и документально подтверждено, что руководили всем этим заговором; полковник ПВО В. Поломейко (Настоящая фамилия настоящего отца Игнатия Люсака), и генерал от инфантерии П. Багратион. Полковника Поломейко в связи с его законной демобилизацией и неясностью настоящих мотивов было решено пока не трогать. А вот по поводу генерала Багратиона велась усиленная разработка. Ввиду того, что были добыты неопровержимые доказательства его контактов на территории Грузии с представителями грузинской внешней разведки "Гамарджоба". Были и вещественные доказательства с отпечатками пальцев левой и правой руки генерала, как - то; металлический шампур и пустая стеклянная бутылка "Хванчкары".
Вот поэтому Николя Люсак, как глубоко законспирированный в самый эпицентр заговора агент иностранной разведки, и был вовремя обезврежен на глазах растерянного и ничего уже непонимающего в этой жизни Игнатия. Что, несомненно, могло повлиять и на дальнейшее его душевное состояние, весь образ мыслей и поведений юного Игнатия. ...
Вечером того же дня. Когда Игнатий смирился с мыслью, что у него теперь будет совсем новый отец, а прежнего и любимого своего отца он уже, наверное, никогда так и не встретит в своей жизни, и даже никогда не узнает, что же с ним вообще произошло и случилось, и где он даже похоронен. Его новый отец позвал его к столу, за которым, он приводил своё настроение и все так расшатавшиеся на службе нервы в порядок. ... Игнатий осторожно, ещё с недоверием, присел на самый край табурета. Незнакомый мужчина в расстегнутом военном френче потрепал его по голове и протянул кусочек колбасы на кончике вилки: - Кушай, кушай, сынок. Это хорошая колбаса. Правильная. Это из моего сухого пайка. Ты, сынок, не смотри так на отца, таким волчонком. Не надо так. Я всё понимаю, сынок. Но и ты меня пойми. ... Всё у нас будет хорошо. Руки, ноги, голова есть. Всё на месте. Всё при нас. И мы сами, что-то умеем в этой жизни. ... Мне вот на последних учениях, когда мы стрельбы уже закончили, отстрелялись. Подъезжает к нам сам Великий Князь Владимир на своей этой гнедой. Ладой её кличут. Подъехал к самому нашему расчёту. А мы только вышли покурить себе. Он прямо к нам всем: - Молодцы, ребятушки! Молодцы! ... Кто из вас последний выстрел делал?
Я, значит, так, шаг вперёд: - Я! Ваша Светлость!!!
А он мне: - Герой! Как есть - герой! Буду ходатайствовать о присвоении тебе звания полковник, сынок, - это он мне так. - Молодец! Прицелился ты правильно. Я сам всё видел. И не кори себя, - говорит он мне, - что ракета эта ваша не долетела, и на подводную лодку упала. Нет в том твоей вины! Нет! - так и говорит. - Это не ты в этом виноват, что китайцы нам силой подсунули некачественные лампы накаливания. ...
Видишь, сынок, как отца твоего ценят. Значит, уважают! Я тебе ещё больше скажу. Он потом ко мне и на банкете вечером подошёл, в перерыв после мазурки. И дал честное царское, самое благородное слово, честнее которого и не бывает вообще, что обеспечит весь наш геройский расчёт квартирами. Всех до одного, даже и всем ездовым дадут. А мне, как самому герою, пообещал комнату для всей семьи нашей выделить во дворце, это, когда его дворец в Геленджике достроят уже. Так что, скоро мы все отсюда уедем, сынок. И ты, и мамка наша. Все соберёмся, и поедем себе, не спеша так. А куда нам теперь спешить? ... Вот только бы отсюда побыстрее вырваться, а то уже сил моих нет больше смотреть на всё на это. Так это всё осточертело, сынок! Смотреть я на это уже не могу! Там же, совсем другая жизнь, сынок! Ты этого даже представить себе не можешь сейчас! ... Ты - это. ... Если у нас с дворцом не выйдет. Всякое же может быть. Ты уже взрослый, и должен всё понимать, что оно так почти всегда и бывает. Ты, давай, сам уходи отсюда. На нас с мамкой не смотри! Уходи! Мы уже старые. Будем здесь доживать свой век. Мы с ней ко всему привыкшие. ... Будем на парады ходить. Огород вот у нас есть небольшой. Мне ещё пенсию потом дадут. Будем жить! Жить ... будем! А ты не задерживайся. Иди всегда прямо. Только, прямо. Не сворачивай! Никогда! Свернёшь один раз, потом не остановишься. Жизнь сама тебя потом петлять заставит. Так заставит, что и рад не будешь. Хуже всего, сынок, поверь своему отцу, это, когда тебя совесть твоя изнутри же тебя постоянно точит, и точит, точит, и точит. Сверлит, паскуда эта, как бормашина зуб гнилой. ... Одно ещё запомни! Прошу тебя, сынок! Всем самым святым, что есть у нас, заклинаю тебя! Ты никогда этого не забывай! Как бы твоя жизнь там дальше не сложилась, как бы тебе там тяжело не было, к какому бы ты краю не подошёл. ... Никогда не заходи в Американское посольство. ... Запомни это, и выруби у себя в мозгу, прямо! Ни одной ногой! В любые другие можешь. Их там всех много разных. Я сам их видел. Там тоже, такие же люди сидят. И ничего себе. Что-то ещё и делают там. ... Но - запомни! Туда - ни нагой! ... Да, ты если прямо сейчас вот пойдёшь, то ты плесни там, на мать водой, что-то она долго там. ...
Итак! ... Делать было нечего, как говорят в таких случаях в окрестностях деревни Сколково. Так сложилось, что все дороги сразу же стали, настежь открыты перед ещё юным Игнатием Люсаком. Иди, выбирай любую, и живи себе полной жизнью, в полный её обхват и другие доступные тебе, сообразно мечтам и желаниям, измерения. Игнатий взял с собой шпагу Николя Люсака, своего приёмного отца, предварительно укоротив её до размеров заточки, и сказав отцу: - "Ля ви ля мерд, па-па! Счастливо, вам оставаться!", - пошёл. ...
Дальше следы Игнатия Люсака теряются в большом потоке жёлтой прессы. И нам доподлинно ничего так конкретно и не известно, что же он творил на Земле в этот отрезок своей жизни. Он мог, вполне, по мнению некоторых историков, окончить любой Университет и стать профессором права. А мог, что тоже естественно, и загреметь на каторгу. Мог и разводить породистых лошадей, своей, особой породы. Или, что тоже не исключается, принимать самое активное участие в революции на Кубе. "Куба - любовь моя!" - была его любимой песней в те непростые годы. Но, скорее всего, это всё было слишком скучно для широкой и независимой натуры Игнатия Люсака. Если и делать революцию, то, где-нибудь в самой глуши, в неизведанных ещё человеком местах. Это было, как раз, ему по душе.
Что также совпадает с одной из очень древних легенд одного очень старого племени отчаявшихся Лабухов и Байкеров лишённых прав на тридцать три года, которое обитало в непроходимых джунглях Смоленских лесов. Само племя было, несомненно, древнее легенды, так как легенда не может быть древнее племени, как и любое другое производное - не может быть создано раньше полного оформления производителя под своей торговой маркой. Это азы права.
Основным занятием этого очень древнего племени было; или - отчаянно лабать за бабки всем прохожим подряд, или - оседлав, поваленные сосны, вспоминать прекрасные мгновения свободы из прошлой вольной жизни, урча и искусно подражая звукам мотора "Харлей-Дэвидсон". Они рождены были быть дикими. И всех пугать этим. Так они себя и вели, пока к ним случайно не забрёл один очень странный человек, с которым им пришлось впоследствии, как следует ещё, помучаться. С виду он был, как все, и даже имел заточку на всякий случай, что тоже было понятно в такой обстановке всеобщей любви и уважения. ... Но этот человек, почему-то не хотел пить пиво в любое время суток. И ещё поучал других, не делать этого. Он очень много всегда говорил о каких-то непонятных понятиях чести, достоинства, благородства и справедливости. Постоянно заставлял всё племя убирать в лесу пустые бутылки и банки из-под пива, не разбрасывать там пустые пачки от сигарет. Призывал всех обязательно сесть на устричную диету и всегда мыть руки, даже если ты сходил под куст, хотя бы, по-маленькому. И прямо изводил всё племя своим неприятием лжи. Он просто терпеть не мог, когда врали всегда, по любому поводу и без. А особенно от пьяных утверждений, что никто и никогда из всего племени ни одного раза не садился пьяным за руль, и даже на сосну не залазил. Это его очень и очень расстраивало. Он всегда до хрипоты утверждал, что нельзя этого делать ни в коем случае, а если уж совсем-совсем невмоготу, совсем - край, то слегка подвыпившему народу можно ездить только в бобе по ледяной трассе, и то только потому, что там нет встречных КАМАЗов и маршруток. А, в один из дней, он вообще поверг всё племя в настоящий шок, принявшись утверждать, что нужно здороваться не только с грибниками, но и даже со всеми дикими животными и растениями в лесу. Этим его судьба была предрешена окончательно. На общем собрании племени в ярком свете костров, он был обозван - пидаром, приговорён единогласно к унизительному расстрелу лосиным помётом и, так же единогласно, к позорному изгнанию из племени за его официальные границы. ...
Итак! ... Ранним прекрасным утром одного из дней. Точной даты легенда, к сожалению, не сохранила. Под общие одобрительные крики всего племени его вывели на большую поляну и привязали под высокой строевой сосной. Все в ожидании отличного зрелища в такой приятный день, развалившись на травке, пили пиво. ... Почему в ожидании? Легенда утверждает, что накануне была получена срочная телеграмма, в которой категорично сообщалось: " Перестаньте заниматься самодеятельностью!!! Это не шутки - говном кидаться!!! К вам срочно выезжает команда профессионалов. Ваша задача: встретить и обогреть её громкими и одобрительными возгласами. Подготовить лучшее место для веб-камеры".
Оказывается, как потом это всё выяснилось из рассекреченных документов; дело кавалера Николя Люсака и его гнедой кобылы "Селяви", так и не было сдано в архив. По чьему-то злому умыслу, или, что ещё хуже, недосмотру, так и не был найден труп гнедой кобылы Николя Люсака. А с разработкой дел по животным действуют всегда свои неумолимые законы, в корне отличающиеся от привычных основ человеческого права в котором, если нет трупа, то нет и дела. И никому уже до этого впоследствии не будет никакого дела. Здесь же всё в корне - наоборот. Не так, как у людей. Кто-то же, значит, из людей постарался обрубить все концы и спрятать их в талую воду. Потому что - это в шкафу нормально помещается любой человеческий скелет. А вот скелет гнедой кобылы, да ещё с седлом, туда, ну, никак не входит. ( Это доказано всем ходом истории.)
Отсюда и такая неожиданно быстрая и нервная реакция на этот расстрел, и такое жёсткое содержание самой телеграммы. ...
К полудню, после выступления женской группы в купальниках с разноцветными лентами, монолога Гамлета, очень вдохновленно, с надрывом, прочитанного предельно заслуженным актёром и совсем маленького концерта для саксофона и дятла, прибыла группа столичных профи в составе четырёх уже немолодых человек с ещё старшим по возрасту руководителем расстрельной команды.
Пока руководитель набивал свою трубку табаком и, как бы, между прочим, осматривал всю мизансцену, сами исполнители проверили, крепко ли к сосне привязан клиент, и очень дотошно опробовали на сжатие и сухость сами инструменты расстрела, чтобы потом не вышло большого конфуза от слишком жидкой фазы. В таком деле важна была каждая мелочь и предусмотрительность.
Веб-камера сразу была повешена на берёзу, но это не вполне устроило руководителя расстрельной команды. Тогда её перевесили на сосну. Но и это не подошло по каким-то идеологическим соображениям. Повесили - на ёлку. Но это уже и само племя признало полной хернёй и отстоем. Пришлось всё-таки вернуть её на берёзу по просьбам всех трудящихся племени. ...
А день уже неумолимо близился к закату. Пропали яркие краски, зато больше обострились все запахи, напитанные за день теплом и светом, дарованным им. И звери все дикие - лесные возвращались к себе домой, к своим семьям, кто имел такие, в свои тёплые и удобные; норки, дупла, гнёзда, берлоги.
Руководитель группы собрал всех исполнителей у последней черты. Проведенной им, носком ботинка в мягкой лесной подложке из сосновых иголок, перепревших прошлогодних листьев и комочков самой мягкой и чёрной земли. Линия отстояла от человека приговорённого к расстрелу на пять шагов, которые он сам, руководитель, и отмерил, предварительно выбив о кору сосны пепел из своей трубки. Потом ещё какое-то время руководитель группы показывал каждому индивидуально, как он должен правильно и красиво сгибать руку для броска, что должны выражать при этом его глаза и что должно каждого изнутри подталкивать к этому. И в чём была основная сверхзадача - не промазать под косым оком веб-камеры. ...
Всё, как казалось, уже было наконец-то готово и отрепетировано. Но здесь вдруг возникли ещё какие-то внутренние противоречия уже внутри самой расстрельной команды. Каждый из них хотел первым бросить лосиным дерьмом в так ненавистного им всем врага, даже без общей команды, чтобы за этим занятием его потом и увековечили в бронзе и музыке, как самого первого спасителя не важно кого.
Один из них всё время брызгал своей слюной, применяя веерный метод, извивался, как в припадке, и ещё истерично кричал, что это он заслуженно заслужил и выслужил это - всем своим непорочным служением раньше, и от века веков. Шурша ещё, какой-то гербовой бумажкой в руках. Другой же профи, темноволосый и наголову повыше первого показывал ему оттуда сверху две большие дули сразу с двух рук. Тем самым, убедительно умоляя все его прежние заслуги, старания и надежды на этой ниве, явно давая понять, что он не согласен с таким раскладом полностью и бесповоротно, как и товарищ - Маркс, беря в долг у Энгельса под 300% годовых. И приводил ещё свои весомые аргументы в ответ, что и у него рекомендации имеются не хуже этих филькиных грамот, которыми можно только подтереться. Двое же других стрелков молча с остервенением, тягали друг друга за волосы и бороду, у кого она имелась. Не выставляя при этом словесно никаких претензий на особые привилегии и честь.
Руководитель команды, по каким-то своим соображениям, не стал вмешиваться в это неожиданно возникшее действо, а, только, наслаждаясь, покуривал себе очередную трубочку и чуть уловимо мудро улыбался в себя, почти не выдувая дыма наружу.
Все смыслы могли уйти в пустое, это понимал и сам приговорённый, поэтому он, сделав большое усилие над собой, поднял свою уже поникшую голову и громко, чтобы было слышно всем, сказал: Остановитесь! Что вы делаете? ... Я прошу последнего слова! Я имею на это право! ...
Вся поляна и лес моментально погрузились в непривычную для них полную и гнетущую тишину, дятел, и тот, умолк.
- Говори, - чётко произнёс старший по команде, имеющий на это все законные полномочия по местному и международному праву расстрельных команд. ...
Итак! ... Если очень быстро повести своим взглядом поверх всех голов и тех смысловых желаний и галлюцинаций, которые в них заключены, ваш взгляд может потерять с вами любую достоверную связь, освободиться, и дальше уже жить своей, отдельной от вас жизнью. Если это сделать на закате, и двигаться строго с Востока на Запад, то такова и будет проекция всех возможностей жизни, отпечатанная в любом мозгу вашим освобождённым взглядом, оторванным от общей реальности всех действительных побуждений к изменению. Нужно обязательно помнить всегда об одном. Это очень долго - с Востока на Запад. Это очень растянуто в личных страхах - не успеть, всё это увидеть самим, раньше своего взгляда, которые - страхи, и побуждают к полному отрицанию вообще такой возможности и её необходимости всем остальным полоумным. Что-то же должно остаться и с вами тоже. Но только не ромашки! Ромашки портят всю картину. Широко известен в истории один случай, описанный на известном художественном полотне, когда художник вечером заканчивал свой пейзаж безжизненной степи, с выжженной от злобы растительностью. А утром на этом полотне постоянно прорастали разные сорняки в виде белых ромашек. Художник пробовал менять кисти, краски и запах растворителя, полностью изменил свой круг общения, с болью отрёкся от всех, кому был должен эти смешные гроши. Но проклятые ромашки появлялись снова и снова, доводя художника до полного психического и словесного истощения. Истощение - вот истинный враг всего многообразия заданных пейзажей, написанных в желании предугадать желанный и устраивающий любую власть - смысл. Истощённая натура, выдаваемая за укоренённое в подсознание понимание истинных неопределённых ценностей, приводит к всеобщему изменению ориентации на ложные, но выгодные в смыслах выживания принципы. Чему есть много различных примеров.
В одной наглухо закрытой комнате удобно сидели на своих стульях семеро очень тупых существ из специально выведенной породы людей ожидания. А во второй комнате с настежь открытыми дверьми, сидели на стульях тоже семеро, но с шилом в одном месте, может, это принималось ими и, как муки совести.
Как вы думаете, что ответили обитатели первой комнаты на предложение, через стену в виде азбуки Морзе, обитателей второй комнаты, обменяться комнатами с доплатой? Хотя, была и ещё одна комната по соседству совершенно свободная во всех смыслах обмена своего на чужое, и без всяких доплат, но там нужно было всего-то сделать ремонт и вынести весь мусор. ... Вы все молчите? Вы не знаете азбуку Морзе. Правильно! Потому что основным вашим побудительным вопросом, который сразу же зародился у вас внутри телепатически, был вопрос - А какова, собственно говоря, сумма доплаты?
Вы даже не подумали о том, что, принимая на себя все условия для обмена с приличной доплатой, вы тем самым принимаете в себя и внутреннее состояние обитателей этих комнат, каким бы оно ни было.
Итак! ... Если, десяти миллионам обычных людей раздать по одной купюре в десять миллионов рублей, а ста миллионам, таких же людей, раздать по одной купюре, но уже в десять миллионов долларов?
Кто от этого откажется? ... Снова молчите. Так в каких комнатах вы обитаете? Где ваши ромашки? ... Возьмите каждый по одной ромашке в руку. Вот, и получится тот сюжет картины, который и нужен был изначально всем этим художникам, рисующим нам прекрасные пейзажи с такой неуловимой линией горизонта. Наши ромашки засохнут, и от нас останутся одни скелеты, но мы всё ещё будем сидеть и тупо ждать, там внутри себя своего будущего, которого уже не останется. ...
- У вас всё? - буднично, без особого интереса спросил руководитель расстрельной команды. Не дождавшись ответа, он ещё попросил кого-нибудь из стрелков, вызвать скорую помощь, а потом от себя добавил. - Всё это, конечно же, забавно. Очень даже забавно. ... Да, забавно. Забавно, забавно. Что тут ещё можно сказать? Забавно. ... Забавно и только. Но это может и есть главное в нынешней ситуации. Определённо, всё это, не более чем, забавно. ... Как же это всё забавно.
Да, в этом есть определённый интерес. Некоторые моменты мне самому, определённо, понравились. Мы же тоже, в принципе, делаем сейчас совместно одно дело с вами, хотя и находимся по разные стороны. Да, если отвлечься от всего наносного, то кто же сегодня будет спорить по поводу ромашек. Я сам очень люблю и живопись, и музыку. Как же можно, вообще, без этого обходиться в жизни? ... И я не против этого. Это же неоспоримое право каждого - сорвать простую, обычную ромашку. Их же достаточно вон много по полям растёт разных. ... Может, в этом и есть наше сакральное предназначение - не спеша отрывать себе по лепестку, и надеяться? ... Ждать. Когда же придёт и наш черёд. ... Нет, конечно же, я и сам так когда-то думал себе, что так жить нельзя. Нельзя! ... Думал. И не один раз. ... Потом снова я так думал. А вот, когда я, собственно, попал на эту вот самую должность. Тогда я. ... Э-э-э, нет, думаю я себе - так жить можно. Дождался. И у вас ещё время есть. Всё ещё впереди. ... Ну, да ладно. Нужно же и делами заниматься. ... Приготовиться! - отдал он команду стрелкам. - Только, я попрошу вас, господа, потише. Прошу вас, как можно, потише. А то все уже уснули, кажется. ... Пли.