Я почувствовал и ясно осознал, который уже раз в своей жизни, что пора просыпаться, пора вставать. ... Видимо, это чувство мне необходимо зачем-то, как и другим, наверное, тоже. Чувство, отделяющее одно состояние от другого, сигнал о том, что - то, что будет дальше, уже не будет являться тем, чем оно было ещё одним мгновением назад, и мы никогда не сможем это изменить, так как бессознательно подчиняемся программе, принимая и исполняя этот сигнал к пробуждению. ... И ещё. Эта программа даёт нам уверенность в том, что теперь-то мы безошибочно сможем сами отличить сон от реальности, так как между ними всегда есть граница, переход из одного состояния в другое. Ежедневный - выход и воскрешение, перед ожидаемо-добровольным подчинением отречению от реальности, и вхождением в неожиданно-бессознательное, в котором изменяются и все наши чувства. Хотя они, как и мы, тоже подчинены сигналу перехода, оттуда - сюда. И всегда неразрывно следуют за нами. ... Но то, что ещё вчера нам казалось таким нереальным - для кого-то может быть обычным - завтра. Что-то всё же происходит с нами в тот самый момент перехода из одного состояния в другое, что-то изменяется вокруг нас. Пусть по времени это и занимает всего лишь мгновение, а вот по ощущениям - мы, как будто всё время попадаем на разные новые планеты, но они все имеют одно и тоже название, для удобства запоминания.
И всё это само уже и есть - чудо нашего бессознательного перемещения из "ничего" в границы "безграничного", с правом на передачу сигнала, пропущенного через нас, как самый важный элемент сложнейше-выстроенной системы чувств, переживаний, страданий и радости. ...
Я сразу же сумел сориентироваться в новом для меня пространстве. Моя рука сама потянулась и нажала на клавишу радио, передавая сигнал от сложного биологического организма, который способен принимать все сигналы вселенной, простейшему электронному устройству, просыпающемуся мгновенно, без всяких там сомнений и размышлений, и одинаково реагирующему на любые внешние воздействия. Так уж было кем-то заложено в его программу. Как, ни
странно, но бодрый детский голосок послал мне оттуда ответный сигнал задорной песней:
Ясно, ясно, ясно-о-о
Ясно, ясно - мне-е-е
Наша жизнь прекрасна
Мы живём в говне-е-е.
Всё ведь тут знакомо
И понятно нам
Жить в говне приятно
Всем, как мы скотам.
Ля-ля-ля. ... Ля-ля-ля.
Ля-ля, ля-ля, ля-ля
Ля-ля, ля-ля. Ля-а-а-а ...
... И этот сигнал, очень похожий на азбуку Морзе, был принят не только мной. Сразу же, пока я ещё соображал, что же это происходит, и где я, припев этой, простенькой, на первый взгляд, песенки подхватил суровый мужской хор, отражая и усиливая его басами, для передачи послания ещё дальше:
Не путайте нас с котами!
Мы дети другого семя
Признаемся - сами,
Как папе и маме
Мы - скотское племя!
Мы - скотское племя!
Для нас никогда
Не меняется время.
Ля-ля-ля. Ля-ля-ля.
Ля-ля, ля-ля, ля-ля.
Ля-ля-ля, ля-ля-ля. ...
... С последним аккордом этого зашифрованного послания диктор буднично так напомнил всем вновь прибывшим, что эта песня совсем недавно заняла первое место на детском Евровидении. Он явно хотел сказать, что-то другое, но у него не хватило смелости соврать. Да, пора уже было жить по-новому. ... Пора было вставать. Пора подниматься. Просыпаться нужно было. ... Я отогнал от себя надоедливый последний сон. Открыл глаза, ... но об этом чуть позже. Пусть пока всё останется так, как и было. Потому что я не смог сразу нащупать ногами свои домашние тапочки у кровати. Их там, просто, не было. ... Да и как я их мог нащупать, когда моя кровать зависла на орбите в открытом космосе. Рядом проплывал ещё, какой-то спутник. Я его просто реально видел после своего пробуждения и ещё подумал тогда про себя - "Что это за херня такая? ... Я же уже проснулся". - Тумбочка с часами парила, кстати, тоже рядом, как пристыкованная к кровати в один научно-исследовательский комплекс, а вот тапок моих не было. - "Может быть, они на Землю упали? Вот же кто-то найдёт их там. Повезёт же кому-то. Да, это, если они вместе, вдруг, свалятся с неба. Тогда - да! Хорошие же ещё были, новые почти тапочки. ... Кожаные. Удобные такие. Мягкие. Кожа была хорошей выделки. Сколько я их и поносил-то? Да, ... жалко. ... Нет, не найдут. Не найдёт их никто! ... Можно немного успокоиться. Это же - научный факт. Не я это всё придумал. Они же должны будут сгореть в плотных слоях атмосферы, как две небольшие кометы пролетят мои тапочки над планетой. Не достанутся, значит, они никому. ... А что это я всё про тапочки свои ною? Откуда во мне такая мелочность с самого утра? ... Ах, да! Дышать-то здесь нечем!". ...
-:-
... И в то же время, ветер, где-то с воем продувал насквозь пустынную улицу, перемещая потоки холодного и резкого воздуха, развращая и вращая все придорожные знаки и указатели. ... Вот и осень пришла. Никто ведь никогда не любил эту осень, а она всё время приходила и приходила, несясь верхом на ураганном ветре, изгибаясь и шевеля, тысячами своих оголённых рук, очень похожих на ветви уснувших деревьев. Предвестница холодов и приступов помешательства. Мне иногда так и хотелось забраться на самое высокое здание, дерево, трубу, памятник и крикнуть оттуда ей:
Осень, осень!
Мы все просим
Мы все просим:
Уходи!
Умаляем!
Мы страдаем
В эти пасмурные дни.
И всё, ... больше ничего не кричать. Только эти немудрёные слова древнего заклинания для отмены - смены времён года, а, может быть, это бы стало новым лекарством для всех обострённо чувствующих осень. Но и это мне никогда не разрешали сделать угрюмые, как осень, странные люди с повадками обречённых на вечный холод. Добровольные охранники осени. Они всегда - не улыбались, хотя, может, это по погоде было так у них заведено от рождения. Но важным, несомненно, было то, что они всегда появлялись неизвестно откуда, как сырость и туман, всегда в строго-сером настроении, и постоянно стягивали меня за ноги, подозревая в том, что у меня могут появиться там и другие зарифмованные просьбы-заклинания или, что ещё хуже - молитвы. Сегодня осень - уходи, а завтра что? Ведь на все молитвы нужно же будет отвечать в установленном порядке и в отведённые для этого сроки. А кому этим, вообще, хочется заниматься? И они хватали меня своими холодными руками за мои тёплые ноги, хотя и без тапочек. Всегда с одним и тем же боевым кличем - "Слазь, сука!!!". Они тянули меня, а я всегда тянул с ответом им. ... Вот поэтому осень и приходила всякий раз разнузданно и развязано, как к себе домой. А может, это и был её дом? ... Её. Не наш. Но поделать с этим мы, как, впрочем, и всегда раньше, особо ничего не могли, и, в основном, мы просто прятались от неё по, пока ещё, своим домам и квартирам. Выжидали, и согревались молча разными мыслями. Тупо смотря в окно и, изредка, в себя, ... в окне. За которым, эти странные люди, не по погоде, скрытно смеялись, не подавая вида, когда подбрасывали вверх, у себя над головой, пожелтевшие листья, отмечая так свою очередную победу. С большими надеждами на самоудовлетворение, хотя бы в этом. И даже дворники боялись сделать им замечание в этот момент, так всё было серьёзно и строго отрепетировано у них. Прямо, завораживало это зрелище, а дворников так особенно. Оно прямо доводило их до страшных галлюцинаций. ...
Где ветер всё лютовал и лютовал неистово, выл, завывал и гудел в бешенстве, безнаказанно гоняясь за листьями, бумажным мусором и одинокими смельчаками, всё же решившими выйти в такой момент на улицу. Прямо, головы готов был сорвать со всех прохожих. Ему-то было можно это делать. ...
-:-
По безлюдной улице Энтузиастов катилась оторванная ветром женская голова, за которой гналось обезглавленное тело. Голова взывала к телу, когда ей не мешал асфальт: - Ну что же ты, Тамара! ... Как же ты будешь без меня? ... Не оставляй меня! Догони-догони! ... Скорее, Томочка! ... Скорее-е-е-е-е! - перешла она почти на визг. - У меня такое плохое предчувствие. ... Я так боюсь, ... что там вот, за тем углом, меня поджидает окончательно запутавшийся в тактических схемах футболист с хорошо поставленным ударом с правой ноги. ... Не дай ему, Томочка, навесить в штрафную площадь! Костьми ложись под удар! ...
Странные люди безразлично и уныло смотрели одним глазом из-за посеревших вмиг деревьев на происходящее, но не вмешивались, команды им не было пресекать такие разговоры и просьбы. А так, чего только в жизни этой не бывает. Это же осень. Она многолика в своей сырой подлости. ... На все нестандартные ситуации инструкций не придумаешь. Ветер внезапно может поменять любое направление.
... Тело же старалось изо всех сил, но ветер не давал Тамаре ухватить за закрученные в локоны волосы свою голову. И короткими порывами, как бы, играя с ней, укатывал её голову всё дальше и дальше, когда казалось, что Тамара вот-вот сможет уже дотянуться до неё своими озябшими на холодном ветру руками.
- Томочка, ну, ещё разок! Постарайся, пожалуйста! ... Ты же можешь. У тебя получится, - подбадривала Тамару её голова. - Если ты захочешь, у тебя обязательно всё получится. Я верю в тебя, как в себя! Ну, вспомни, как ты буквально в прошлом году на концерте таранила мной охрану, а потом ещё долго качала мной в такт музыки. Как развивались тогда наши с тобой локоны! Помнишь тот вечер, Тамара? ...
Нам вечер этот не забыть
Что может в жизни лучше быть?
Когда на концерте шансона
Ты телом рвалась к микрофону
Ты рвалась! ...
А порвали тебя
И тебе ...
Все сорвали одежды
Между грифом и струнами вжав
Твою боль и простые надежды.
И рвала твою душу гитара
Но не знала она,
Что ты - не Надежда.
А просто - Тамара ...
И не боялись мы никогда с тобой,
В спину брошенной лживой молвы
Пусть себе врут, что хотят
Они все - волоска недостойны
С твоей мудрой такой головы.
- ... Ну, что - вспомнила теперь, дура ты безголовая? - ещё раз спросила голова, уже теряя всякое своё терпение, отбросив всякую патетику и оставив позади себя последние свои надежды на чудо. - "Ну, и досталось же мне тело, ... врагу не пожелаешь такого", - успела ещё подумать она. А потом было небольшое затемнение в глазах, вспышка и чувство свободного, далёкого полёта, после которого она услышала, как взревел весь стадион "Динамо", когда её вытянул из самой "девятки", своими мягкими большими перчатками, в красивом прыжке, вратарь Юра. ... И она сама от счастья закричала вместе со всем стадионом: - Динамо!!! ... Динамо!!! ... Динамо!!!
Юра не стал кричать вместе со всеми. У него было совсем другое настроение в этот его временной отрезок жизни. Он с грустью посмотрел ей в её расширенные зрачки и прямо спросил: - Почему я должен это делать? ... Ты же когда-то была женщиной, может, и не совсем, конечно, обычной, но и ты же тоже мечтала, как и все о своей семье и о детях. Зачем же ты так сама поступила с собой? Зачем ты пошла на это? ... Ты вообще вменяемый человек?
- А что уже я такого особенного сделала? - быстро застреляла глазками по сторонам Тамара. - И чего тут трагедию-то разводить. Нужно приспосабливаться к любым ситуациям. Ты сам вон такой. Мы все так устроены. Ну, получила я разок по голове своей, это же со всяким может запросто случиться. Но зато же я на "Динамо"! На самом "Динамо"! И на меня простую, самую обыкновенную из себя женщину сейчас смотрят сотни тысяч разгорячённых мужчин. А так, кто бы меня просто так сюда пустил бы? Кому я вообще нужна в обычной жизни без галлюцинаций? Я что полная дура, совсем уже думаешь, и не понимаю ничего. ... А ты, кстати, сейчас сам как? Свободен? Какие у тебя там планы на сегодня после игры? ... Может, куда-нибудь сходим вдвоём?
В Юриных глазах появилось сначала непонимание, потом пришла жалость, и он спросил: - А ты себя-то со стороны видела?
- С какой стороны? - не поняла его Тамара, и скосила свои зрачки сначала влево, потом вправо.
- Нет, ты действительно, необычная женщина, - обречённо признался ей Юра. - Я же сейчас не об этом вот пытаюсь до тебя докричаться в самое твоё ухо. (Весь стадион всё ещё продолжал скандировать - Динамо!!! ... Динамо!!!). Ты вот мне лучше ответь, может быть, там, откуда ты прилетела, смогут мне объяснить - сколько же это будет ещё продолжаться?! ... Мне уже за пятьдесят! А я всё никак не могу выйти из этих ворот. Из этих проклятых ворот. Из этих рамок. Стоит мне только закрыть свои глаза, хотя бы на секунду - и я уже тут! Стою, как вкопанный. На моих руках перчатки. И я весь в диком напряжении жду прострела или навеса. Я всё время в диком перенапряжении. Я не знаю, чего мне ещё вообще можно от вас ожидать, что ещё может прилететь мне в мои руки. ... Я что, всю жизнь свою обречён, так стоять вот в этих воротах? В этой рамке? Всё принимать на себя, ловить налету, всё понимать и поэтому всем всё прощать?! ... Я не хочу этого больше! Не могу я больше так. Я не хочу больше марать свои руки. Мне это надоело делать. ... Я не буду тебя выбивать в поле. ... Отпустите меня, пожалуйста. Я сам уйду и оставлю вам ваши перчатки.
Хотя сразу его тело, вопреки его рассудку, и сделало всё так, как надо: когда он крепко встал уже на ноги, поднялся и стал хорошо зарабатывать. Его руки сами, машинально, вынесли счастливую голову Тамары чуть вперёд и вправо. И правая нога его сама оттянулась слегка назад для удара, чтобы выбить её далеко-далеко в поле, чего и ждал от него весь стадион, который парил себе ... сам по себе в себе, вместе с жёлтыми колонами и арками своими. ...
Но что-то, в самый последний момент, дрогнуло у Юры внутри, что-то там случилось и обожгло его. ... Это всё была наша общая фантомная память-боль, которая была, есть и будет всегда и у всех. Стоит только нам услышать, хотя бы в пол уха: - "Динамо!!! ... Динамо!!! ... Динамо!!!". ...
И голова Тамары, не придумала ничего лучшего для ответа на такой пронзительный крик души, на все Юрины переживания и сомнения в себе, как только томно и слишком тягуче пропеть: - Пусть простят меня папа и мама-а-а. Но люблю я-а-а-а ... только Динамо-о-о-о-о-о! ... Я так сильно Динамо люблю, что готова отдать жизнь свою-у-у-у-у-у-у-у. ...
-:-
... Тело Тамары безвольно развело руками, окончательно потеряв свою голову из виду. ... Момент был упущен, но внутренне чувство самосохранения подсказывало ей, что она уже катастрофически сейчас опаздывает на работу. Задержалась она здесь слишком. И совсем уже нет времени заниматься ей всякими этими глупостями. А если она опоздает ещё раз, с головой или без, то от этого могут быть очень и очень большие неприятности. Её босс не любил опозданий.
Не бывает свиданий
Без опозданий.
Мы спешим меж людей
Чтоб услышать признание.
Мы спешим
До потери сознания
Мы летим
Огибая машины и здания. ...
... Кажется, Тамара успела. Так ей показалось. В приёмной всё было спокойно. Дверь в кабинет шефа была, как всегда закрыта. На её столе было пусто. Никто ещё не успел принести никаких документов на подпись. Она ощупала всё своими руками. Но внутренняя интуиция ей подсказывала, что она не одна здесь, в этой комнате. И тогда, сделав небольшое усилие, внутренним, утробным голосом она громко спросила: - Кто зде-е-есь?! ... Я вас чувствую.
- Это я, Тамарочка, - ответили ей скромно из угла приёмной.
Тамара узнала этот голос. Он принадлежал академику-изобретателю Кристалову.
- Ну что, снова изобрели, какую-нибудь глупость? - спросила Тамара, как бы, между прочим, засовывая свою сумочку в нижний ящик стола и по памяти, включая компьютер.
- Нет, Тамарочка, я сегодня вам принёс ...
- Не букет из алых роз! - не выдержала Тамарочка, и вставила своё окончание фразы. Ей самой это так понравилось, что она не смогла удержаться и очень грубо, потому что, утробно, расхохоталась: - Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!! - У неё это получилось так раскатисто и громоподобно, что даже сработала противопожарная сигнализация во всём здании.
Тут же в приёмную заглянул главный пожарник Семён в грубом парусиновом костюме и в надраенной до блеска медной каске на голове. Его, видимо, сорвало прямо со свадьбы. Потому что, в последнее время, ни одна свадьба не должна была проходить или обходиться без присутствия пожарного расчёта. Расчёт в этом был простой: Тамара сама печатала этот указ, введённый задним числом, и обязывающий всех брачующихся граждан и гражданок, не зависимо от их сексуальной ориентации, обязательно приглашать на свадьбу пожарных, как и всех остальных гостей, пригласительной открыткой. Это было сделано в интересах, и по просьбам, самих же граждан, чтобы, не дай бог, не испортить всем торжество, внезапно вспыхнувшим пожаром любви. Услуга была, конечно же, платной.
- У вас всё в порядке? - сразу спросил Семён, а потом уже закусил грибом с вилки. Для него - дело было, прежде всего.
- У нас всё в большом порядке. Мы здесь не играем в прятки, - гортанно выпалила ему Тамара.
- Эх! - Семён спрятал именную вилку, подаренную ему на его юбилей, в карман своей робы, и сильно ударил в ладоши, потом по голенищам своих сапог, себя по ляжкам, и прошёл ещё небольшой кружок вприсядку, по привычке, произнося, таким образом, тост: - Мы же вот, простые, как луговые цветы, пожарные, очень хотим пожелать вам сегодня, всегда, и дальше тоже ещё, больших успехов и счастья в вашей этой жизни! ... Эх! Мама моя! Мы же хотим по-простому, чтобы всё у нас тут было. И ничего нам за это не было. А когда это у нас тут всё так хорошо будет, нам же самим и лучше тогда будет всем. Если так подумать. А как же по-другому оно может быть? На вас же вся наша надежда в дальнейшем и будет. Приходите к нам, когда родите, мы вам поможем, чем только сможем. Это нужно ж понимать и помнить всегда. И в горе, и в радости нашей. ... Эх! Горько! Горько-о-о!!! ... Пошло-пошло, поехало! Поехало! Пошло! Пошло! ... Если здесь у вас всё в таком надёжном порядке, то я тогда лучше вернусь на свадьбу, - крикнул он, опомнившись, уже из коридора. - И передайте мой большой привет шефу-у-у!
- Идите-идите, я всё передам, - ответила ему всем своим глубоким нутром Тамара. И уже по-простому, по-душевному, обратилась к Кристалову: - Вот видите, Кристалов, как люди работают. Себя же не жалеют. Пользу приносят любыми частями своего тела. А он же уже давно на пенсии по инвалидности. ... И суставы у него уже давно не те, что раньше. А я помню его ещё молодым, стройным и гибким. Когда и голова его ещё работала нормально. Он ещё тогда всегда сальто делал в конце с пируэтом таким необычным. ... Поучились бы вот, Кристалов. ... А вы всё придумываете, что-то там, ... неизвестно чем, ... и зачем. И это в такую-то погоду, когда так тоскливо на душе. И не поймёшь сразу, почему скребут там кошки. И зачем они это делают. ... Может, что-то не так у меня, в самом деле? ...
За окном, с улицы, вслед за порывом ветра, послышался шум и крики толпы: - Осень! Осень! Уходи! ... Осень! Осень! Уходи! ... Осень! Осень! Уходи!
Потом визг тормозов. Глухой топот ботинок. И голос в мегафон: - Граждане расходитесь! Вы не имеете никакого права прогонять осень. Это находится не в вашей компетенции. Соблюдайте закон! Закон прямо запрещает осенью прогонять осень. Все это можно делать только в строго отведённое законом время осеннего равноденствия и в местах, в которых вы не будете мешать остальным людям, собирать опавшие листья для гербариев! Расходитесь! Иначе к вам будет применена грубая сила притяжения к земле!
Но толпа не унималась: - Осень! Осень! Уходи! ... Осень! Осень! Уходи!
Снова топот. Глухие удары. Женский визг и крики боли, заглушаемые отборными ругательствами: - "Я тебе, блядь, дам! Осень она не любит! Ты у меня, сука, зиму во все сугробы любить будешь!" ...
-:-
- Зачем они это делают? - спросила Тамара у Кристалова.
- Вы это про кого спрашиваете, Томочка? - шёпотом спросил Кристаллов, озираясь.
- Ох, я ещё не знаю. Я для себя ещё не решила. На меня, что-то эта погода так плохо влияет. Я последнее время уже совсем стала, какой-то рассеянной, несобранной такой. Я совсем свою голову потеряла.
- Может, это любовь, Тамара? Люди всегда от любви теряют свою голову.
- От любви? - удивилась Тамара.
- Да-да, Томочка, от неё. От любви. Это великая сила. Самая великая, я бы сказал:
Нет ничего сильнее слов!
В которых суть земли - любовь!
Любовь - те зёрна, что взрастают
И ничего не замечают
Их сила в том
Что всем и всё они прощают.
Они растут ...
И побеждают!
- Ближе к делу, господин Кристалов, - вернула его к сути событий Тамара. - Что вы там снова изобрели такого невиданного?!
Кристалов очень оживился, и быстро скинул с себя короткое оцепенение любовным дурманом, безусловно, лишним в этом момент его жизни: - Это будет настоящим прорывом, Тамара!
- Ох! - вздохнула, не веря этим словам, Тамара. - Это уже было. И не один раз. Надоело уже всем гордиться впустую.
- Нет-нет-нет, - резко отмёл все сомнения Кристалов. - Это, действительно будет прорывом. Настоящим, неподдельным, невыдуманным! Мы им всем! Мы их!!! - пригрозил он в окно кулаком. - ... Клянусь земным притяжением! ... И тем высоким доверием, что всегда мне оказывал главный конструктор. Чтоб меня, Тамара, внутренние противоречия разорвали пополам на две равноудалённые и независимые друг от друга части моего сознания!
- Это очень серьёзная клятва, - сказала Тамара, и пошарила в ящике стола, ища помаду. Она явно занервничала. Найдя её, и открыв, Тамара на секунду замерла, потом, вспомнив, что красить-то особо нечего со злостью зашвырнула её обратно в стол: - За такие слова с вас могут и спросить потом, господин Кристалов! Вы к этому будете готовы? ... Не собздите, профессор, как в прошлый раз? - не смогла она удержаться от грубого, но достаточно прямого вопроса, чтобы всё окончательно прояснить для себя. - Это, когда вы убедили всех нас наводнить всю Европу этими, как их, даже уже забыла я! ... Ну, тем, чем у нас сейчас все наши свободные помещения забиты под завязку? ... Ну? Как это? ... Вот голова моя содовая. ... Самозатачивающиеся ломы! Вот! ... Тьфу, ты! Даже выговорить тяжело мне эту гадость, а не то, что поднять её. ... И это мне-то, с моим таким большим опытом работы здесь. Я же их сама ещё была вынуждена сортировать. Ой, как вспомню это! ...
- Нет-нет, Томочка, сейчас всё будет действительно очень серьёзно, - решительно отверг всякие сомнения Кристаллов. - Вони, обещаю вам, больше не будет! Я всё просчитал на калькуляторе. Три раза. И ответ совпал с девяносто процентной возможностью всех наших желаний. Консолидация полностью в рамках общепринятых в Европе норм. Это очень высокий рейтинг по всем стандартам, как их не считай.
- Тогда! - Тамара постучала своим ноготком по столу и протрубила во всю мощь: - Документы на стол, профессор!!! ... Пусть настанет момент долгожданной истины!
У Кристалова задрожали руки, выступил пот. ... И он неожиданно так для себя, вдруг, заплакал: - Нате! ... Нате! Забирайте! ... От чистой же души я всё отдаю, отрываю от себя, прямо, с мясом отрываю.
- Мяса не надо, - сразу отвергла это Тамара. - Мяса у нас и так хватает.
Но Кристалов не обращал на это внимания: - Для нашего же общего дела. Для народа стараюсь! ... Для страны и её имиджа. ... Берите, пока я не передумал, - Кристалов шлёпнул увесистую папку на стол. Прямо перед Тамарой.
Тамара ощупала всю папку руками: - Приятная она, ... и большая. ... Хорошая папка. ... Значит, поступим так! - Тамара открыла и полистала папку, не глядя. Просто было нечем и некогда. - Сегодня мне что-то нездоровится, - извинилась она. - Изложите ка вы мне сами всё, Кристалов, своими словами, суть вашего этого изобретения. Но только коротко и понятно, чтобы я могла потом дать пресс-конференцию для иностранных журналистов.
- Томочка, дорогая моя. Это я с удовольствием. ... Мне в последнее время не давала покоя одна неприятная и очень навязчивая до одури мысль. Она даже сложилась у меня в одну странную словесную формулу: "всякая наша внешняя независимость находится всегда в сугубо строгой нашей внутренней зависимости перед независящими от нас обстоятельствами зависшей над нами враждебности и зависти". И ещё одна странность. Эта формула будоражила мой мозг только, когда я лежал на левом боку. На спине я думать не могу, потому что всегда храплю, даже если и не сплю. А на правом боку ко мне всегда приходят только разные там эротические мысли. ... Почему вот такая несправедливость? Как нам вырваться из этой зависимости в себе? И действительно стать независимыми от всего и всех. С этим же надо срочно что-то делать, Тамара. ... Я ночами тогда вообще перестал спать на правом боку. Запретил себе строго отвлекаться. И придумал! Нашёл! Вот здесь! - Кристалов опустил свои ладони на папку. - Наше будущее!
- Не томите, Кристалов. Что там? А будете тянуть из меня жилы, так я соберусь и уйду на обед. ... Хотя, теперь я и не знаю, для чего он мне нужен. В таком моём состоянии.
- Нет-нет, Тамара, постойте, - взмолился Кристалов. - Вы сейчас окончательно потеряете голову. ... Это! ... Секретный чертёж! ... Всего в одном экземпляре. ... Педального троллейбуса, - сказал он шёпотом.
- Чего-чего? - не поняла Тамара профессора.
- Педальный троллейбус! Вот наше будущее и путь к нашей истинной независимости, - повысил свой голос Кристалов.
- И вы в этом полностью уверены?
- Абсолютно! А вы сами подумайте своей головой, Тамара, что же нам ещё сможет помочь в нашей-то ситуации теперь. Только педальный троллейбус сможет нас вывести и ... вывезти из неё, хоть куда-то. А там мы ещё посмотрим, ... куда мы заехали там. ... Это же и любому дураку понятно!
Тамару, от такой информации, как будто ударило током, мелко затрясло, передёрнуло всю, приподняло немного, и сорвало туфли с её ног. Это явно было знаком. - Согласна с вами полностью! - вскричала она. - Это озарение! Я и последней пары обуви своей не пожалею на это дело! ... Скорее! Нужно успеть. - Тамара рванулась к щитку на стене, где дожидался своего часа большой рубильник с надписью - " Великий прорыв ".
Рубильник был резко замкнут. И пошла дрожь, сразу по кабинету, затряслась мебель, потом по зданию, заходили стены, а потом уже и по всей остальной земле. ... Что-то щёлкнуло, заискрилось, ухнуло. И за окном сразу же послышалась чёткая строевая песня:
Я в педальный троллейбус. ... Раз! Два!
Зайду не спеша. ... Раз! Два!
Пусть несёт меня ... Раз! Два!
В дальние дали!
Ох! И жить хорошо! Ох! И жизнь хороша! ... Раз! Два!
Когда смазаны густо педали! ... Левой! Левой! Левой!
Это - народ, получив очередной импульс, пошёл дружными колонами на работу, собирать педальные троллейбусы из всего из чего только можно. ...
- Так-так! Дело пошло, поехало, - с гордостью протрубила Тамара. - А что там у нас по телевизору? - она по привычке нажала на клавишу пульта, сама не понимая зачем. Таково было её общее возбуждение, что она не отвечала полностью за свои поступки.
Во весь экран, по диагонали, мужская голова со слезой в одном глазу читала стихи перед овальным залом:
Если Родина мне скажет: - " Заслужил! ... Носи медаль!".
Я отвечу ей: - " Не надо! ... Дай мне, Родина, педаль".
Соберу все силы
В жилы!
Крутану, сорвав резьбу!
Будем, Родина, счастливы
И спасибо за судьбу.
Ну, а что сломал
Болты я.
Мне того совсем не жаль.
Ну-ка, Родина, найди мне
Ещё большую педаль! ...
Кристалов снова зарыдал: - Как же это всё верно сказано, Тамара. ... В самую же суть попали, вот мерзавцы, ... какие меткие. ... Я об этом и мечтать-то не мог никогда. ... Даже на правом своём боку, не говоря уже, обо всех остальных своих разных позах. Я же так далеко и не заглядывал. Не просчитывал я этого. Даже, где-то боялся я туда заглядывать. ... А они всё поняли сразу! Это же наш народ, Тамара. Ух! Какой же это народ! ... Я им так горжусь! Меня даже выворачивает всего на изнанку от такого народа. Перекручивает до рвоты от гордости за него. ... И ничего я не пожалею, чтобы он жил хорошо. И ещё даже лучше того. Пусть себе хотя бы живёт он. А там мы ещё посмотрим. Мы ещё поборемся и послужим ему. ... Тамара, я же вот вам всего ещё не рассказал. Но у меня в набросках, почти уже готовы проекты, ... это - педальный экскаватор, педальный грузовик и ... педальный самосвал большого тоннажа.
- Тише, прошу вас тише, Кристалов, - успокоила его Тамара. - Не нужно сейчас об этом. Нужно всегда помнить, что вокруг очень много шпионов. Китайцы так и рыщут вокруг в поисках новых технологий, а вы так беспечно здесь болтаете обо всём. Да, кстати, вы не обижайтесь, Кристалов, но мы будем вынуждены вам заклеить рот на некоторое время. Это - для нашей общей пользы нужно, - Тамара нажала на кнопку переговорного устройства. - Секретный отдел?!
- Да! - отозвались в динамике.
- Срочно пришлите кого-нибудь заклеить рот Кристалову, а то он несёт всякую чушь.
- Сейчас сделаем, Тамара Викторовна. По какому коду секретности будем работать?
- Я думаю ... по второму. Пока обойдёмся лейкопластырем. А там посмотрим. ...
-:-
Я вырос и стал большим
Мои ноги выше всех зданий
Я уже не хочу быть плохим
Не хочу быть по жизни - крайним
Я хочу и топчу все дома и машины
Я бегу и глотаю "фастфуды" и пиццы
Я могу быть огромным ртом
Мне не нужны ваши границы.
... Когда я проснулся, как мне это показалось тогда, окончательно, поверив в произошедшие изменения. И уже не обращая никакого внимания на своё необычное расположение в пространстве и полное отсутствие воздуха, я всё же решил жить, как обычно, и ни в коем случае не отказываться от всех своих привычек. ... Но прежде чем умыться и почистить зубы на ближайшем от меня спутнике, хотя вокруг их кружило более чем достаточно, а многие даже, судя по ярким надписям, предлагали бесплатную парковку и туалет. Я с чувством надежды на реальность этого чувства, всё же сбросил с тумбочки за ненадобностью эти так ненавистные мне часы-радио, откуда мне, зачем-то постоянно приходили обратные сигналы, что я обязательно должен всегда жить в дерьме, что я просто обязан это делать по уже ранее заведённой кем-то привычке. И именно для этого я должен был срочно вернуться с орбиты, даже без утерянных тапочек. Мне бы всё простили там на Земле. ... Но для меня ещё здесь, в открытом космосе, оставался один неразрешимый вопрос к себе, без ответа на который у меня бы просто не хватило сил вернуться обратно: - А зачем мне эти чужие привычки и почему я не имею никакого права отказаться от них? ... Может быть, чтобы не нарушать связи времён со своими предками, которые только в похабных частушках и могли полностью раскрыться и глубоко выразить весь свой богатый внутренний мир? ... Но зачем? Зачем им идти на такие нравственные страдания и сложности в передаче своих привычек при помощи частушек, сигналов радио и меня. Это было слишком сложным для всех в плане понимания логических связей времён. А любой сбой в логических связях всегда граничит с сумасшествием, и неправильным, до неприличия, пониманием, любых принимаемых сигналов, даже очень правильных и нужных. ... Мне вот, почему-то, никогда в начале застолья не нравились эти похабные частушки, в конце - это другое дело. Там - я был уже другим. У меня играла кровь. ... Но я-то всегда ждал, как манны небесной, похабного рок-н-ролла в начале. Ему я почему-то верил сразу же, даже не понимая всей глубины знакомого и родного мне смысла в незнакомых словах. Хотя мой внутренний голос всегда и предупреждал меня об этой ошибке: - "Ты не способен любить свою Родину и частушки равномерно, на всём протяжении застолья, так как любят это делать все остальные. И тебя только уже за одно это повесить мало. Ты враг и предатель. Пока ещё - сам себе".
- Но почему всегда нужно за это обязательно вешать? - всё же, сопротивляясь, сомневался я, где-то.
- А как же тогда поступать с такими выродками, как ты? ... Прощать вам всё? ... Нет! - совсем не сомневался в ответ, по привычке, мой внутренний голос.
- А повесь меня плакатом на стене!? - тогда вдруг предложил я сам себе, по привычке. - Я, может быть, хотя бы так привыкну к этой вашей привычке всех вешать. И так всем хорошо сразу станет. И красиво же будет. Не нужно забывать и о красоте. Даже в тюремных казематах должны висеть картины мастеров эпохи Возрождения, чтобы удовлетворить эту вашу привычку всех вешать. А я-то всего, что прошу, так это повесить меня хоть каким-нибудь плакатом.
- Каким ещё плакатом? - он всё равно не понимал меня.
- Лучше, конечно, с иностранной надписью:
Fuck your - mother
Fuck your - father
Сидит в нас в виде приказа:
Этот внутренний импульс
Движенья - вперёд!
А в остальном мы -
Очень тихий и добрый народ -
Fuck your whole
Fucking world. ...
Но вышло-то всё совсем по-другому. ... Так уж, оно получилось, что сигнал обратного послания послал меня самого куда подальше. А там, куда меня послали, я смог быть только немым свидетелем зарождения новой вселенной без обратной связи с правом изменения старых привычек.
В этот раз я действительно попал, таким образом, наглядной агитацией, в пустой сельский клуб, где играл пьяный, слепой баянист, а молодая девушка Тамара одиноко отбивала каблуками в такт ожиданию такого же молодого и сильного самца. Чтобы, поддавшись желанию к размножению, исполнить своё истинное предназначение, прямо здесь; на пыльном, дощатом полу. И, при этом ещё, получить наслаждение на многие поколения вперёд: