Когда тебя вдруг оставляет одно очень важное чувство, поддерживающее твоё я между рождением и небытием в определённом равновесии. И ты испытываешь ощущение внезапной пустоты внутри себя. Как при падении с оглушительной высоты. С полной потерей слуха. До полного безразличия ко всему. Тогда-то ... Ветер шевелит согнутые, раскидистые ветви, увешенные ленивой листвой. Вода журчит между камней в тугой, упрямой струе. В одном направлении. С завидным упрямством. Без всяких сомнений. Без душевных терзаний. Строго и постоянно. Все капли вместе. Их можно разъединить. Но они просочатся, вознесутся испарившись. Упадут оттуда. И снова будут вместе. В одном движении.
Два монаха шли в одном направлении. Но они ещё были обычные люди. Они хотели и решили быть другими. Они шли туда. Куда решили. Хотя можно было и не идти. Но таковыми были традиции до них. Нужно было уйти от всего. Куда-то. И построить убежище. Но прежде. Они сразу тоже вознеслись внутри себя. А потом опустились на песчаную, пыльную дорогу. Как капли дождя. Она вела в Налибокскую пущу. Денег и сил на большой монастырь не было. Была сырая погода вокруг. И вокруг все собирали картошку. Чтобы не собирать картошку тоже нужно было убежище. Но не нужно было возноситься. Можно было просто влиться. И всем вместе.
Они же пошли дальше. Дальше и дальше в лес. Дальше в пущу. Они построили шалаш. Убежище. Их монастырь. Испросить на это разрешение было не у кого. Да и зачем? Если они сами решили так. И от мокрых еловых лап очень сильно и приятно пахло лесом. Они лежали рядом. Плечом к плечу. Смотрели вверх. Не моргая. А это было очень трудно. Смотреть сквозь еловые лапы в бесконечный космос. Бесконечный сериал без актёров и рекламы. Трудно, но не невозможно. Они доказали это. И прежде всего себе. А потом уже и тем, кто собирал картошку. Но они не знали, что это их касается. Оно их и не касалось. А уходило вверх. Строго вверх. Несмотря на пришедшие сумерки в которых уже тяжело собирать любые корнеплоды. Дорога всегда одна. Сразу вверх. Разогнуть спину. Потом домой. Но сразу вверх. Таковы все тайные практики. Хоть в Шаолине, хоть в Налибокской пуще. ...
- Что-то у меня спина вдруг разболелась. От этого лежания, - сказал один из монахов.
- Может это от сырости, - предположил другой. - Я же говорил. Нужно было спальники взять.
- Хороши монахи в спальниках. Тогда нужно было на машине ехать.
- А, давай я тебе массаж сделаю. Помассирую спину.
- А, ты умеешь?
- Я владею очень древней техникой массажа. Которую ещё придумали Шаолиньские монахи тысячу лет назад.
- Тысячу, это много. Может она уже устарела? А кто тебе её передал?
- Да она есть в интернете.
- Ну, давай. ...
В отделение милиции ворвался словно болотный призрак очень испуганный мужчина. Испуг его даже ближе был к полному ужасу. Одежда грязная порванная, седые волосы всклокочены. В глазах дикость и руки всё время тянутся вперёд. Просят о спасении: - Тама! Тама! Тама эта! - только и мог он произнести.
Дежурный сержант узнал его после некоторой паузы: - Семёныч ты? А мы ж тебя неделю по лесу искали. Тут и спасатели были. Люди со всей округи. Вот же грибник заядлый. Думали волки тебя погрызли. Или сломал что. Думали сдох уже. Ты где был? Дурак старый!
Но Семёныч совершенно не хотел слушать сержанта. А всё неистово моляще смотрел в глаза и повторял без остановки: - Тама! Тама. Ну тама же! Сержанту это всё надоело, и он дал пощёчину Семёнычу, чтобы привести его в чувства. Потом ещё. И ещё. Но Семёныч лишь потряс головой и всё равно не унимался: - Но тама же. Тама. Тогда сержант тяжело вздохнул и достал из тумбочки стола уже початую бутылку водки. Сразу сам сделал небольшой глоток, а потом вставил горлышко в рот Семёныча. После трёх хороших глотков Семёныч затих. Потом выдохнул и сжал до белых костяшек свои кулаки. Потом хлопнул несколько раз в ладоши. И пошёл отплясывать, притопывая. Сержант присел на угол стола и допил остатки водки: - Ну хватит. Хватит! Семёныч! Давай. Рассказывай! А то пляски здесь устроил, старый пень!
Семёныч снова хлопнул в ладоши и дико, истерично засмеялся: - Там шалаш. На болоте. Ну ты же знаешь. Островок этот. Мы там с братом месяц от коммунистов прятались.
- Это, которого ты сам потом и расстрелял?
- Да брательника своего. А что я мог? Меня ж эти комуняки и заставили. Ты же сам сейчас власть. Ты же знаешь, как это. Нас тогда двоих живых за ноги к хате приволокли. А остальных там на болоте и покрошили. Автоматами. Всех. Девок, правда, не тронули. Сразу. Поиздевались ещё. Потом их с болота пить заставляли. А потом ножами. Ножами. Сито, говорят. Смеялись.
- Ну ладно, ладно. Хватит уже этих сказок, старый ты идиот. Слышал я это уже. Сейчас, что ты видел? - Сержант ещё ткнул Семёныча под рёбра дубинкой. - Что там на острове этом?
Семёныч ойкнул тихонько и слезливым голосом продолжил: - Я как-то на него вышел и сам не знаю, как это всё вот у меня получилось. Не вру я, сынок. Ох! Мама моя, чего я только, пока шёл. Не нагляделся. Ужас один. Там же эти. Все. А в шалашике этом два скелета. Два! Сразу вона двое! Один лежачий! А другой у него на спине сидит! Тама! Тама же! - Семёныч вытаращил ещё глаза.
Дальше события развивались с головокружительной скоростью. На следующий день из области приехала следственная группа. А день, кстати, выдался хороший. Солнечный и по-летнему тихий. Картошку можно было копать до самого темна. Группа состояла из двух экспертов и трёх следователей. Все серьёзные и угрюмые. Проводником у них был Семёныч. Семёныч вернулся через три дня. А следственная группа не вернулась вообще. Через месяц прислали из столицы усиленную группу из восьми человек и двух служебных собак. Семёныч снова проводил и эту усиленную группу следователей. И вернулся снова через три дня. Бледный и осунувшийся. На краю леса Семёныча уже ждали. И сноровисто закрутив ему сухие его ручонки доставили куда надо. В помещении был уже не один сержант. А и целый генерал. Хоть и молодой на вид: - Ну что?! - сразу грозно прикрикнул генерал, когда Семёныча втолкнули в комнату, - Будем признаваться? - и не дав, Семёнычу ответить сразу продолжил,- Мне тут про вас сержант вот много чего интересного рассказал. Вы у нас оказывается фрукт ещё тот. За вами много всякого накопилось. Да? Или я не прав?
Семёныч напрягся весь: - А, что я? Что я? Что вы от меня все хотите? Что я сделал то? Сержант им рассказал. Он вам расскажет. Да. Слушайте его больше. Врёт он всё.
Сержант из-за плеча генерала более добродушно уже. Без особого напора: - Отец. Ну перестань ты упираться. Признайся во всём. Ты же не чужой мне человек. Я же сынок твой родимый. Ну, батя. Ты же меня сам воспитывал. А тут ты комедию ломаешь перед нами. Вот и товарищ генерал из самого Минска приехал. От дел своих оторвался. Важных. А там сейчас вообще такое творится, что тебе и не описать даже. Такой беспредел. Совсем уже распоясались городские эти. Один ювелирный магазин двадцатый раз грабят. И не боятся никого.
- Это не важно сейчас. Давайте ближе к делу. Время! Время! - перебил его генерал.
- Так, а что я, сынок. Я же всегда к власти со всей душой. Я же вот и картошку свою даже и не выкопал. Люди уже покапали всё. Откопались. И забыли даже. Вон уже бульбу варят. А я тут вам помогаю. Добровольно.
-Так, хватит! - снова перебил, но уже Семёныча, генерал. - Я уже теряю терпение. А оно у меня не резиновое. Давайте, конкретно. Где первая группа следователей?
- Так тама они все. Тама. Я ж чего.
- Где тама?
- Ну, тама.
- Батя, перестань! - сержант грохнул по столу дубинкой.
- На острове они все, - быстро выпалил старик.
- Как на острове? А почему они не вернулись? ... Где доклад? ... По форме.
- Так скелеты они тоже.
- Какие скелеты?
- Из костей этих. Таких. ... Мы, как вот с этой второй группой. Я их, когда туда. Так мы смотрим. Все. А они, значит. Так! Перед этим шалашом. Два скелета на коленях. Я так понимаю, что эксперты это. А три скелета, значит, вот. В сторонке этой стоят, значит. В кружок. И курят.
- Курят?!! - генерал аж привстал из-за стола. - Мои сотрудники курят?!
- Да, - добродушно подтвердил Семёныч. ...
Семёныча больше не били. В этом правда. Отпустили себе с миром. И пошёл он за лопатой. А что ещё делать, пока там в верхах решают. Пусть себе разбираются. Бульбу же надо копать. А Семёныч всегда копал только под лопату. И что бы не произошло. Другого он не признавал. Вкус говорил, тогда у бульбы другой. Есть невозможно. Скотине только годится. ...