Шепелёв Алексей : другие произведения.

3. Заглянуть в бездну. Роман. Часть первая. Возмездие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.32*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Польская армия разваливается на части под ударами вермахта. Сохранившие боеспособность соединения из последних сил пытаются сдержать наступление врага. Великобритания и Франция всё отчетливее понимают, что оказать действенную помощь невозможно... А вихрь войны готовится втянуть в себя новые страны...

Польский фронт. Утро 5.09.1939

   И вновь ночь остановила бои практически по всему фронту. Ни на севере, ни на юге бои не велись, если не считать отдельных перестрелок. И только в полосе обороны армии Лодзь, на рубеже рек Варты и Видавки и дальше в Боровых Горах несколько раз вспыхивали ожесточенные схватки. Впрочем, они имели не более чем локальное значение и совершенно не изменили ситуации на фронте. По-прежнему немцы удерживали целый ряд крупных плацдармов на правом берегу Варты, подступы к Боровым Горам и города Йежов и Розпж.
  

Западный фронт. Утро 5.09.1939

   Ночью на всем протяжении германо-французской границы, включая и Вандтский сектор, царило затишье.
  

The Guardian. 5.09.1939

Подлое потопление "Атении"

   Не успел ещё мир осознать, что снова началась война, как прозвучала первая ужасная новость: немецкая подводная лодка отыскала свою первую жертву. Без предупреждения было совершено нападение на пассажирский лайнер, который затонул в 200 милях от берега.
  
   Воскресной ночью 3 сентября - первой ночью войны для Британии - Луна, взошедшая над морем в 200 милях от ирландского побережья, осветила такую ужасную сцену, каких не было со времён Мировой войны. В серебряные воды моря погружался подбитый корабль, окруженный заревом от вспышек пламени.
   "Атения" следовала из Белфаста в Монреаль. 1400 пассажиров сидели за обеденными столиками и обсуждали войну, которая так внезапно началась, и предстоящую встречу с друзьями и родственниками, которая ожидалась через несколько дней.
   Среди них было несколько сот американцев, возвращавшихся из урезанной поездки в Лондон или Париж, много беженцев, искавших в Новом Свете мира и безопасности, в которых им теперь было отказано на родной земле.
   Смеркалось. Вдруг корабль встряхнуло. Мало кто догадался о причине взрыва, но пассажиры стали совершенно спокойно собираться у спасательных шлюпок.
   Очень скоро не осталось места для сомнений. По словам нескольких спасшихся, рассказавших о событиях того вечера, недалеко от корабля оказался из воды показался зловещий корпус подводной лодки. Она развернула орудия к кораблю и выпустила заряд...
   Так, через несколько часов после начала войны, немецкие подводные лодки появились снова.
   Далее последовала череда ужасных событий, высветивших человеческое мужество и выносливость. Шлюпки одна за другой тонули в море. В спешке, - возможно, оправданной на кренящемся и тонущем корабле, начинавшем переворачиваться - его человеческий груз падал в воду. Отовсюду звучали отчаянные просьбы о помощи.
   Тем временем, сигнал "SOS" с "Атении"был получен, и многие суда немедленно устремились на помощь. Приблизительно в 2.30 утра в понедельник паровая яхта "Южный крест" добралась до терпящего бедствие судна и обнаружила, что торговый корабль "Кнут Нельсон" уже прибыл на место и спас несколько пассажиров. Немного позже подошли три английских эсминца и приняли участие в спасательной операции.
   Всю ночь и часть утра "Атения" погружалась в воду. В 10 часов нос поднялся вертикально, и судно пошло ко дну, ставшему могилой для многих славных британских кораблей.
   Спасшиеся говори о величайшем героизме людей, принявших участие в спасении.
   Общее мнение свелось к следующему: "Отличная команда, храбрые пассажиры и великолепный командный дух". Много было и душераздирающих рассказов.
   "Одна из спасательных шлюпок перевернулась", - сообщалось с "Южного креста". - "Наши матросы спасли почти всех. Какой-то человек стал на киль и вытаскивал людей из воды. Вытащили молодую женщину, она посидела секунду в шлюпке и с криком "мой малыш!" бросилась обратно в воду".
   "Рядом с нашей кормой затонула одна лодка. Из воды высовывались головы, руки... Но мы не могли им помочь. Их крики разрывали наши сердца".
   "Спасательные шлюпки были так забиты, что в них попадала вода".
   "Многие были ранены, некоторые очень серьёзно. Российская еврейская пара, ехавшая в Соединенные Штаты начинать новую жизнь, видела, как утонули два их сына, когда лодка перевернулась..."
   "Шлюпки маневрировали среди большой семьи китов, резвившихся в воде. Женщины гребли наравне с мужчинами по 8-10 часов".
  

Осло. Королевский дворец.

   - Мы начинаем, господа!
   Его Величество король обвел взглядом членов Совета обороны.
   - И прежде всего, предлагаю поздравить нашего Хальвдена с блестящим выполнением сложнейшей миссии. Несмотря на решительные возражения мистера Черчилля, британское правительство приняло решение в полной мере уважать суверенитет Норвегии и не переносить боевые действия в наши территориальные воды.
   За столом возникло легкое оживление, пробежал шумок. Министр скромно усмехался в седеющие усы.
   - Что ж, господа, - продолжал король, - Норвегия - маленькая страна, и дипломатия - наше основное оружие, на которое мы возлагаем свои главные надежды. Не сомневаюсь, Хальвден, что вы одержите еще немало блестящих побед.
   Кот скромно склонил голову:
   - Я служу моей стране и моему королю. Все мои силы и умение в вашем распоряжении.
   - Я знаю, - кивнул Хоккон. - Вы неоднократно доказывали это своими делами, Хальвден, как и все здесь присутствующие. Но тем не менее, положение продолжает остается крайне сложным. Независимость нашей страны находится под очень серьёзной угрозой.
   Король старался казаться спокойным, однако давно знавшие Его Величество министры видели, что Хоккон Седьмой волнуется, и очень сильно.
   - Я думаю, господа, что все здесь присутствующие ясно понимают, что такое государственная независимость. Она не сводится лишь к международному признанию страны, наличию легитимного правительства и государственных атрибутов. Все это, конечно, необходимо, но недостаточно. Страна, которая ради того, чтобы иметь все это становится безвольным придатком сильного государства, позволяя формировать свою политику в чужих столицах, независимой не является, хотя, конечно, её администрация и нанятые ею журналисты станут с пеной у рта утверждать обратное.
   Король в волнении хрустнул пальцами.
   - Не будем судить этих людей, их можно лишь пожалеть. Самые страшные кандалы сковывают человека не снаружи, а внутри. Тот, кто знает настоящую свободу остается борцом и в тюрьме, тот, кто ищет рабства, останется рабом даже будучи возведенным на императорский престол. Но мы здесь, в Норвегии, знаем цену свободе и не можем позволить себе променять её на иллюзии. Мы не должны допустить, чтобы вы, Юхан, превратились в канцелярского чиновника, визирующего распоряжения иностранного властелина, будь то хоть британский губернатор, хоть германский гауляйтер. Все решения в Норвегии должны приниматься во имя интересов страны и народа, как бы не относились к этому за рубежом.
   Хоккон выдержал короткую паузу, а потом продолжил.
   - В этой войне мы хотим соблюсти нейтралитет. Мы не должны поддерживать ни Великобританию против Германии, не Германию против Великобритании. Мы не хотим видеть в наших территориальных водах иностранных военных кораблей, под флагом какой бы державы они сюда не заплыли. Мы не можем допустить минирования наших территориальных вод кем бы то ни было. Все это не в интересах народа Норвегии, а значит, мы будем сопротивляться всеми возможными средствами тем, кто пытается втянуть нас в войну... Вот, собственно, о средствах у нас и пойдет речь.
   Он снова окинул собравшихся внимательным взглядом.
   - Позволю себе напомнить, что в прошлый раз мы собирались в конце августа и приняли ряд решений в отношении армейской авиации. Олаф, я надеюсь, вы проинформируете нас о том, что сделано для их претворения в жизнь.
   Военный министр глухо кашлянул, провел рукой по серо-зеленому форменному кителю.
   - Ваше Величество, господа! На прошлом заседании совета обороны были приняты два принципиальных решения: о закупке новых самолетов и о том, что эти машины следует приобретать в странах, не вовлеченных в конфликт, чтобы не дать поводов обвинить нас в несоблюдении нейтралитета. Поэтому в качестве поставщика бомбардировщиков выбрана Италия. Пилотный контракт на поставку четырех машин Са-310 уже подписан. Это мощные двухмоторные бомбардировщики, способные нести намного большую бомбовую нагрузку, чем имеющиеся сейчас в нашем распоряжении "Фоккеры". Если качество поставки нас удовлетворит, то переговоры будут продолжены и приобретена более крупная партия машин, возможно, еще более современных.
   - Простите, господин министр, - вмешался председатель Стортинга. - Не лучше ли было сразу купить эти "более современные"? Поддержание самолетного парка разных марок обойдется казне дороже, чем обслуживание такого же числа однотипных самолетов.
   - Это совершенно верное соображение, - согласился Люндберг, - но следует иметь ввиду то обстоятельство, что ранее мы никогда не покупали итальянских военных самолетов. Естественно, мы для них пока что не те клиенты, которым предлагают лучшее. Учитывая предыдущее плодотворное сотрудничество с Нидерландами, мы сначала намеревались приобрети бомбардировщики там, но, к сожалению, того, что нам требуется, голландские фирмы не производят.
   - Мы договорились предоставить военному министерству определенную свободу действий, и мне кажется, что пока что оно не вышло за её рамки, - пришел на помощь полковнику король. Хамбро склонил голову в знак согласия.
   - Что касается истребителей, то их мы намеренны приобрести за океаном. С американской фирмой "Кёртисс" подписан контракт о поставке дюжины истребителей "Хок". Их можно смело ставить в один ряд с лучшими машинами Третьего Рейха или Соединенного Королевства.
   Премьер-министр украдкой вздохнул: вот уж кому-кому, а американцам пальца в рот не клади, живо руку по самое плечо оттяпают. Самолеты у них, наверное, и вправду самые современные, любят там технику, что и говорить, но и цену заломят такую, что пот сразу прошибает.
   - Что ж, мы можем констатировать, что время даром не уходит, - подвел промежуточный итог Хоккон Седьмой. - Теперь мы можем перейти к главному вопросу сегодняшнего заседания Совета обороны - состоянию дел в морской авиации.
   - Я прошу заслушать доклад инспектора морской авиации командор-капитана Лютцов-Хольма, - предложил военный министр. - Я пригласил его и командующего флотом, контр-адмирала Дизена.
   - Конечно, - кивнул король и нажал на кнопку электрического звонка. Традиция для такого случая требовала колокольчика, но порой имеет смысл пренебречь эффектностью ради эффективности. Получив сигнал, тотчас в дверях появился адъютант.
   - Пригласите контр-адмирала Дизена и командор-капитана Лютцов-Хольма, - отдал распоряжение Хоккон.
   Безмолвно кивнув, майор исчез из дверного проема, и в зал вошли двое мужчин в темно-синей парадной форме офицеров ВМФ. Впереди - контр-адмирал Дизен, бодрый старик, следом за ним - моложавый голубоглазый блондин, словно сошедший с плакатов партии Квислинга. На обшлагах его кителя сверкали четыре тонких золотых канта (над верхним - золотое кольцо ), а на правой стороне груди серебряной нитью были вышиты два крыла, герб государства и королевская корона - знак авиапилота.
   Дав время вошедшим разместиться на свободных местах возле стола, король обратился к инспектору:
   - Господин командор-капитан, Совет обороны готов заслушать ваше сообщение.
   Хольм встал с мягкого стула, на который опустился каких-то полминуты назад. Внешне он казался вполне спокойным, но в душе, конечно, волновался: даже если ты инспектор морской авиации, не часто приходится докладывать перед таким высоким собранием: премьер-министр, председатель Стортинга, министр обороны, министр иностранных дел, а главное - Его Величество король...
   - Господа! Чтобы было более понятно то, о чём я скажу далее, я хочу доложить о текущем состоянии дел в вверенной мне морской авиации. Организационно она разделена на три авиагруппы, каждая из которых приписана к своему военно-морскому округу. Первая группа базируется на гидроавиастанциях в Карлйохансверне и Кристиансанне, вторая - во Флатё, Хафрс-фьорде и Трённелаге и третья - в Тромсё и Вадсё. Всего в составе самолетного парка имеется пять торпедоносцев "Дуглас DT-2C", шесть лёгких торпедоносцев "Хейнхель 115", которые могут быть использованы так же в качестве разведчиков и семнадцать разведывательных самолетов отечественного производства "Хёвер MF-11". Плюс ещё несколько "Хёвер MF-11" используется для учебных полетов в лётной школе в Карлйохансверне. В случае войны их тоже можно будет использовать как разведчики-наблюдатели. Но должен сказать со всей ответственностью - все эти машины, кроме шести немецких торпедоносцев следует рассматривать как устаревшие. При столкновении с современным флотом или военно-воздушными силами поражение неизбежно. Шансы на успешную атаку кораблей противника минимальны. Ведение эффективной воздушной разведки так же придется подставить под сомнение, поскольку противник наверняка будет располагать господством в воздухе и постарается использовать свои истребители для нейтрализации и уничтожения наших разведчиков.
   Офицер смолк, после короткой паузы заговорил король.
   - Господин командор-капитан, мы здесь прекрасно понимаем, что возможности наших вооруженных сил... я подчеркиваю, не только морской авиации, но всех вооруженных сил, несколько... ограничены. Мы все отдаем себе отчет в том, что в случае начала войны перед ними нельзя ставить невыполнимые требования. Однако, международная обстановка требует от нас, и мы намерены добиться серьезного повышения боеготовности армии и эффективности их в случае вовлечения страны в начавшуюся войну. Поэтому мы хотим знать, какие меры необходимо предпринять для того, чтобы наша морская авиация могла поставить перед вероятным противником проблемы. Достаточно серьезные проблемы, чтобы, принимая решение о нарушении нейтралитета Норвегии, агрессор задумывался об их последствиях. Даже в том случае, если этот агрессор - одна из крупнейших стран Европы.
   - Ваше Величество, мы обсуждали с командующим флотом этот вопрос и пришли к общему мнению: единственная реальная на сегодняшний день возможность повысить боевые возможности нашей морской авиации - это увеличить количество торпедоносцев. Нам нужно хотя бы шесть современных машин. Лучше бы, конечно, восемь.
   - А ещё лучше - десять или двенадцать, - улыбнулся король. - Господин командор-капитан, нам бы хотелось услышать по возможности точное число самолетов, которые необходимо закупить, чтобы в состоянии авиации произошло качественное усиление. Кроме того, если у вас есть соображения о том, какой марки должны быть эти самолеты, то с ними тоже желательно ознакомиться.
   - Ваше величество, шесть самолетов позволят нам в случае необходимости провести атаку с хорошими шансами на успех против вражеского эсминца. Восемь могут атаковать крейсер. Дальнейшее увеличение самолетного парка сейчас вряд ли имеет смысл, поскольку у нас не так много летчиков. Для морской авиации в нашей стране их готовят в единственной школе в Карлйохансверне. Открыть вторую, равно как и резко увеличить число курсантов в первой мы не сможем, даже если получим на это денежные средства: негде будет взять нужное количество квалифицированных преподавателей.
   - Но не резко увеличить число курсантов возможно? - уточнил король.
   Лютцов-Хольм на мгновенье стал очень сосредоточенным.
   - Максимум - на двадцать процентов, - ответил он после короткой паузы.
   - Необходимо провести эту реорганизацию, и как можно быстрее. А министерство финансов выделит деньги на покупку восьми торпедоносцев. Было бы неплохо купить десять и иметь две машины в резерве, но мы вынуждены экономить, деньги нужны не только на развитие морской авиации, - подвел итог Хоккон.
   - Скажите, командор-капитан, - поинтересовался Нюгордсволль, - у вас есть соображения, какие именно торпедоносцы следует купить? При условии, что это должны быть самолеты производства той страны, которая не втянута в конфликт, то есть не немецкие, не британские и не французские.
   Инспектор морской авиации снова промедлил несколько секунд.
   - В таком случае, господин премьер-министр, я считаю, что лучше всего было бы приобрести торпедоносец Ш4 совместного производства Швеции и Латвии.
   - Вполне приемлемый вариант, - согласился Кот.
   - Господин контр-адмирал, вы желаете что-нибудь добавить? - поинтересовался король у Дизена.
   - Касательно морской авиации - ничего. Но если говорить о состоянии флота в целом...
   - Я сожалею, но говорить о состоянии наших военно-морских сил в целом мы пока не готовы, - вздохнул король. - Норвегия жила иной жизнью так долго, что мы все забыли, что такое война. И сейчас приходится вспоминать все заново. Надеюсь, Всевышний отпустит нам достаточно времени, чтобы мы успели вспомнить хотя бы самое необходимое...
  

Саар. Варндтские леса.

3-я армия

  
   Дурная погода стояла над Лотарингией и Саарбрюкеном уже вторую неделю. Небо заволокло тяжелыми низкими тучами, проливавшимися то бурными ливнями с по-весеннему сильными грозами, то многочасовыми нудными мелкими дождями. Изредка потоки воды с небес иссякали, а в редких и узких просветах между свинцовыми клубами проглядывало уже по-осеннему нежаркое и потускневшее солнце. Но эти маленькие окошки в небо быстро затягивались, и дожди начинались по новой.
   Грунтовые дороги раскисли, покрылись широкими и глубокими лужами, неудивительно, что колонна из четырех тягачей, за каждым из которых была прицеплена тяжелая пушка 155CS, и двигавшихся за ними двух грузовиков, ползла по лесу медленно и осторожно. Легковой "Рено" тоже рекордов скорости не демонстрировал, но тягачи обогнал. Судя по тому, что следом за ним следовал бронеавтомобиль Panhard 178, в машине находился кто-то из старших офицеров.
   И действительно, немного опередив колонну, "Рено" остановился у обочины и из машины проворно выбрался низенький сухонький старичок с изрезанным глубокими морщинами лицом, в шинели цвета хаки и кепи, в два кольца обшитом золотым позументом в виде узора из дубовых листьев: верхнее - пошире, нижнее - поуже. Он повелительно взмахнул рукой, приказывая колонне остановиться, и тягачи один за другим прекратили движение.
   Из кабины переднего с места рядом с шофером выпрыгнул офицер лет тридцати во френче цвета хаки с высоким стоячим воротником, брюках того же цвета и рыжевато-коричневых офицерских ботинках и пилотке, расшитой, как и рукава френча, алым галуном из трех полос. Алой были и выпушка на обшлагах рукавов, и петлицы, в которых под двумя тёмно-синими сутажами сияли золотом начищенные металлические цифры 2, 6 и 1. А на красноватых латунных пуговицах была оттиснута пушка и поверх неё - граната.
   Офицер молодцевато отдал честь и доложил:
   - Мой генерал, третья батарея второго дивизиона двести шестьдесят первого артиллерийского полка согласно полученному приказу производит передислокацию на новую позицию. Докладывал командир батареи, капитан Шабронье.
   - Вольно, капитан.
   Под жесткой щеточкой седых усов обозначилась легкая улыбка.
   - Как настроение, капитан?
   - Бодрое, мой генерал.
   - Орудия в порядке? К бою готовы? Снарядов достаточно?
   - Орудия в полном порядке, мой генерал. И люди тоже. Хоть сейчас развернем батарею и начнем бошам подарки грузить. А подарков у нас достаточно, полны грузовики. А если мало покажется, то еще подвезти можно. Пусть только попросят.
   Теперь уже каждая морщинка на лице старика излучала искреннее удовольствие. В общем-то это было понятно: Шарль-Мари Конде сделал карьеру как артиллерист и до сих пор сохранил к этому роду войск особую симпатию.
   - Значит, готовы к бою? Сомнений нет?
   - Пусть боши в себе сомневаются, мой генерал, - по-мальчишески дерзко улыбнулся капитан. - Говорят, после Великой войны какой-то их маршал все рассказывал, как он ненавидит французскую артиллерию.
   Сам того не зная, офицер влил в душу генерала изрядную порцию сладкого мёда: высказывание фельдмаршала фон Людендорфа Конде вспоминал часто и с неизменным удовольствием. И закончил капитан достойно, под стать началу:
   - Видать, забыли там его слова. Так мы напомним. Так напомним, чтобы больше уже не забывали!
   - Молодец! - восхитился генерал. - Отлично, капитан Шабронье!
   - Да здравствует Франция! - вытянулся в струнку офицер.
   - Да здравствует Франция! Продолжайте движение.
   Конде вернулся к своему автомобилю. Уселся на переднее сиденье, молча указал шоферу рукой вперёд.
   Серьёзной необходимости выезжать на передовую не было. Задача перед армией стояла скромная - занять Варндтский сектор и подготовиться к форсированию Саара. Выполнялась она силами одного только 6-го армейского корпуса, которым командовал генерал Луазье. Накануне после полудня границу перешла корпусная группа разведки и, не встречая сопротивления, к вечеру достигла Саара. С утра вперед двинулась 42-я пехотная дивизия генерала де Ла Порта дю Тея. Это была самая боеспособная дивизия в составе 3-й армии, "действующая", то есть находящаяся в боевой готовности даже в мирное время. К границе Рейха она была выдвинута ещё в конце августа и именно на неё возлагались основные надежды в плане прорыва "линии Зигфрида" у Мерцига.
   Командующий армией выехал в войска, чтобы лично проверить, какие настроения царят в дивизии. В тылу-то повернуться некуда, кругом одни герои. Кажется, пусти этих вояк вперёд - они за три дня дойдут до самого Данцига, безжалостно подавляя любое сопротивление. Вот только чрезвычайно важные дела обычно мешают им добраться даже до передовой, где порой царят совсем иные настроения.
   Генерал Конде был убежден, что самая тщательно разработанная операция стоит немногого, если на поле боя солдаты не проявят должного рвения идти под пули ради её выполнения. А в последние годы слишком сильна была пропаганда пацифизма, по сути дела внушающая людям, что лучше жить в кандалах и на коленях, чем умереть в борьбе за свободу и Родину. Нет, коммунистических идей армейский генерал Шарль-Мари Конде ни в коей мере не разделял, но иногда и коммунисты бывают правы, и слова неистовой Ибаррури - тот самый случай. К тому же в Испании, надо отдать им должное, красные сражались в первую очередь против нацизма, а уж потом за свои людоедские убеждения. Уж лучше красные, чем коричневые. Шовэна генерал, не при посторонних ушах будет сказано, очень уважал, но всему надо знать меру. Даже любви к Родине. Вот если бы у немцев её немного поубавить, да отобранное отдать французам - было бы самое правильное. А так... Последние годы перед войной Конде занимал должность генерал-инспектора артиллерии и довольно слабо знал настроения в солдатской массе, а потому считал необходимым как можно быстрее их выяснить.
   Первый разговор настроил командующего армией на мажорный лад, но он не торопился делать выводы. При всей своей любви к артиллерии, генерал отлично понимал, что в конечном итоге все решает пехота.
   Возможность почувствовать настроение пехотинцев он получил примерно через четверть часа, когда его автомобиль выехал из леса к небольшой немецкой деревеньке. У её окраины генеральский кортеж остановил патруль: два солдата в старой серо-голубой форме и ставших неуставными с середины десятилетия тёмно-синих альпийских беретах и капрал, в накинутом поверх такой же формы плаще цвета хаки и каске Адриана, украшенной небольшой эмблемой в виде рожка. Встреча с альпийскими стрелками Конде ничуть не удивила: в состав 42-й дивизии входил 80-й альпийский пехотный полк.
   Разумеется, генерал мог сделать солдатам замечание за нарушение формы одежды, но, конечно, делать этого не стал. Береты темно-синего цвета для горцев всегда были предметами особой гордости, и не было ничего удивительного, что солдаты старались всеми правдами и неправдами сохранить дорогую сердцу экипировку. На заседаниях Высшего Военного Совета Конде выступал за сохранение этой отличительной детали обмундирования альпийских стрелков, и хотя в итоге было принято иное решение, правильным его он так и не признал. В конце концов, зуавам сохранили их традиционные красные фески, отчего же такая несправедливость в отношении жителей Альп?
   Так что, вместо замечания, командующий армией принялся приветливо расспрашивать патрульных о самочувствии и настроении. Разумеется, он не ждал, что если солдаты чем-то недовольны, то выскажут это недовольство ему прямо в лицо. И все же если люди не готовы идти в бой, то этого не спрячешь, настроение все равно так или иначе вырвется наружу. Но ничего тревожного в поведении пехотинцев он не почувствовал.
   Капрал бодро доложил, что рота заняла деревню еще в десять утра и ожидает приказа двигаться дальше. Боев не было и где противник - неизвестно, похоже, боши стремительно драпают на восток, предварительно минируя все, что только можно. Но солдаты проинструктированы о соблюдении предельной осторожности, и потерь в роте нет. И посетовал, что на плохих дорогах отстала артиллерия - на конной тяге.
   - Артиллерия сейчас подойдет, - успокоил его Конде. - И не на лошадиной упряжке, а на тягачах.
   - Мой генерал, - грустно вздохнул командир патруля. - Тягачами в нашей дивизии оснащен только дивизион тяжелой артиллерии. Все остальное передвигается лошадьми или руками. Орудийный взвод пулемётной роты нашего батальона отстал на марше и проследовал здесь всего четверть часа назад. А уж где сейчас находятся пушки артиллерийских дивизионов - здесь никто не знает.
   Опять-таки, Конде прекрасно понимал, что знать пехотинцам расположение дивизионных пушек абсолютно незачем, на войне излишняя открытость до добра не доводит, но это - абстрактная истина. А конкретно сейчас этим стрелкам как раз необходимо было почувствовать, что в этом наступлении они не оказались один на один против всей громады немецкой армии, не оторвались от своих, не брошены и не забыты, и если что, то незамедлительно придет подмога. И, хвала Богу, кроме этого их больше ничего не гнетёт.
   Ободрив солдат, Конде приказал шоферу брать севернее, ехать вперёд к берегу Саара было слишком рискованно. Они побывали ещё в двух немецких деревнях, так же занятых альпийскими стрелками, настроение везде царило бодрое и приподнятое. Но снова зарядил сильнейший ливень с грозой и генерал принял решение вернуться в штаб армии в Метц. На обратном пути ему дважды попадались увязшие в грязи колонны конной артиллерии: сначала батарея 105-миллиметровых орудий, потом две батареи 75-миллиметровых. Эта картина слегка испортила ему впечатление от поездки, но в целом Конде остался доволен. Он мог с чистой совестью докладывать командующему группой армий "Запад" генералу Претеле об успешном развитии наступления к северу от Саарбрюкена.
  

Малая Польша. Оперативная группа "Пиоткрув"

  
   В деревне главная улица - на то и главная, чтобы на ней можно было разъехаться в разные стороны. Даже танку с грузовиком.
   И разъехались бы, но из "Фиата" резво выпрыгнул уже немолодой хорунжий и отчаянно замахал руками. Бронированная машина остановилась, с лязгом откинулся верхний люк и из башни высунулся танкист в офицерской чёрной кожаной куртке и сдвинутым на бок чёрном же французском берете.
   - Пан офицер, пан офицер... - торопливо зачастил хорунжий. Сосчитав вышитые на берете звёзды, обратился уже по званию: - Отступаем, пан капитан! Немцы атакуют, танки...
   И испуганно смолк на полуслове, встретившись взглядом с танкистом. Глаза офицера были совершенно пусты и казались промёрзшими до самого дна. Мёртвые были глаза.
   - Благодарю за предупреждение, пан хорунжий, - слегка кивнул он. Голос был подстать взгляду.
   - Пшепрашем, - побормотал хорунжий, отступая назад. Голенью неловко задел подножку, скривился от боли и поспешил забраться в кабину машины.
   Офицер даже не удостоил его последним взглядом. Просто исчез внутри башни, захлопнув за собой люк, и танк, взревев мотором, двинулся вперёд, навстречу наступающим немцам.
   - Что смотришь? Гони! - скомандовал шоферу "Фиата" хорунжий и торопливо осенил себя крёстным знамением. Чувство у него было такое, словно только что он разговаривал с мертвецом.
   Откуда ему было знать, что видели вчера эти замерзшие глаза...
  
   Землянка у командира второго пехотного полка легионистов полковника Чижевского была основательная: глубокая, просторная, с крышей в два, а то и в три наката. Явно не ради одного дня сооруженная. Это вселяло уверенность, что Боровые горы станут для немцев тем рубежом, дальше которого вглубь страны они не пройдут. Хватит. И так в первые дни войны им удалось слишком многое, пора этому положить конец.
   Капитан бронемеханизированных войск Войцех Заржецкий испытывал некоторую неловкость перед пехотными. Они уже побывали и под огнём и под бомбами, а он пока что ещё войны толком и не видел. Ничего не поделаешь - приказ. Опытнейший командир армии "Лодзь", генерал бригады Юлиуш Руммель не торопился бросать в бой все имеющиеся силы, Между границей и рубежом Варта-Видавка немцев сдерживали лишь три пехотных дивизии и Волынская кавалерийская бригада. За три дня они измотали противника непрерывными боями, обескровили его лучшие, ударные группировки, а теперь предстояло вступить в бой резервам: Крессовой кавалерийской бригаде на севере, второй пехотной дивизии и их второму батальону легких танков здесь, на юге. Заблаговременно сосредоточившись во втором эшелоне, позади оперативной группы "Пиоткрув" они изготовились для внезапного удара. Сейчас, когда силы немцев были разделены надвое Видавкой, сложился идеальный момент для встречного удара. Обрушиться на вражеский авангард, смять его, опрокинуть в реку и затем продолжить преследование растерявшегося от неожиданности противника.
   - Начинаем, панове. Попрошу всех поближе к карте, - негромко, но очень убедительно произнес невысокий офицер с тремя большими звездами и двумя серебряными поперечными полосами на погонах - полковник Людвик Чижевский. Пехотных в землянке было много, но в лицо Войцех знал лишь его одного. Сейчас все собравшиеся, включая и Заржецкого, подтянулись к разложенной на столе посреди землянке крупномасштабной карте местности. Мундиры цвета хаки офицеров пехоты и артиллерии перемешались с длинными чёрными кожаными плащами танкистов.
   - Итак, мы имеем следующую ситуацию. Четвертая танковая дивизия немцев, идущая в авангарде наступления, форсировала Видавку и продвигается на восток в общем направлении на Бельхатов. Следующая за ней немецкая пехота отстала, сейчас она только выходит к переправам. Таким образом сложилась отличная возможность для нанесения контрудара. Мы нанесем его вот здесь.
   Стек в руке Чижевского уперся в карту возле какой-то деревни.
   - Судя по нашим данным, немецкий авангард будет форсировать Прудку вот здесь, у деревни Быстрановица. Ориентировочно, немцы будут здесь примерно через час. Здесь-то мы и нанесем им встречный удар.
   Полковник поднял голову, окинул взглядом офицеров, словно ожидая вопросов. Вопросов не было, Чижевский продолжал.
   - В настоящий момент деревню должна оборонять рота второго батальона и противотанковая батарея. Майор Дашковский?
   - Так точно, пан полковник, - откликнулся один из пехотных.
   - Немедленно начинайте перегруппировку. Роту отвести вот сюда, в пущу. Артиллерию тоже, замаскировать на опушке. Подтянуть остальные части батальона. Необходимо собрать все силы в один мощный кулак и этим кулаком ударить так, чтобы второго удара уже не потребовалось. На острие атаки будет действовать второй батальон легких танков, а ваша задача, пан майор, поддержать их атаку своей пехотой.
   - Будет сделано! - заверил Дашковский.
   Что ж, такая постановка вопроса капитану Заржецкому была по душе. Наконец-то бой. Наконец-то возможность доказать превосходство отечественных танков 7-ТР над вражеской техникой.
   Да, конечно, у немцев танков больше: в батальоне только 49 машин, а границу у Кшепице перешло чуть ли не три сотни танков. Но, во-первых, с первого же дня гитлеровцев в хвост и в гриву били кавалеристы полковника Филипповича. А, во-вторых, их силы размазаны, растянуты по большому участку фронта, а батальон ударит всеми силами на небольшом участке. А значит, численного перевеса у немцев не будет. Вот тут и выяснится, кто лучше воюет - польский витязь или тевтонский кнехт. Лично у капитана ни малейших сомнений на этот счет не имелось.
   - Пан майор, желаете что-то дополнить? - Чижевский обратился к командиру танкового батальона.
   Майор Эдмунд Карпов ( по отцовской линии он происходил из варшавских русских ) коротко мотнул головой.
   - Никак нет, пан полковник. Разрешите выполнять приказ?
   - Выполняйте, - согласился Чижевский. - Майор Дашковский, вы тоже свободны. А мы будем продолжать...
  
   В пуще было тихо. Настолько, что Войцех слышал, как в ветвях совсем по-летнему щебетали какие-то птахи. Закрыть глаза - и можно себе представить, что никакой войны нет, а есть просто мирный лес. Только они здесь были не затем, чтобы закрывать глаза и предаваться мечтаниям. Среди сосен и берёз ожидал врага танковый батальон. Бронированные машины развернулись двумя шеренгами, готовые по команде двинуться вперед, сминая подлесок и неожиданно обрушиться на врага, неся ему огонь и смерть. Позади, дальше в глубине леса, держались пехотинцы из батальона майора Дашковского. Их цепь будет идти позади атакующих танков, чтобы очистить Быстрановицу от уцелевших после танковой атаки немцев, затем занять оборону по берегу Прудки.
   Капитан в который уже раз окинул взглядом раскинувшееся впереди почти ровное поле. Там тоже все было спокойно и мирно, враг всё еще не появился. Казалось, что кто-то нарочно пытается усыпить бдительность Заржецкого, отвлечь его внимание - чтобы нанести потом коварный и неотразимый удар. И чтобы не поддаться напасти, офицер глянул сначала на свой танк, а потом и полускрытые деревьями другие машины своей роты.
   Третий взвод, укомплектованный двухбашенными танками, капитан поставил во вторую линию. Старая модификация, выпускавшаяся до тридцать шестого года, вооружение которой составляли два 7,92-миллиметровых пулемёта образца 1930 года ( по одному на башню ), хорошо годилась для "чистки" окопов, но во встречном танковом бою ей делать было нечего. Зато в пушечные машины Заржецкий верил безоговорочно, отдавая даль их внушительным вооружению и защите. 37-миллиметровое орудие "Бофорс" позволяло вступать в бой с любым немецким танком, а 17-миллиметровая лобовая броня надежно защищала от пулемётных очередей и осколков. Механик-водитель получил в своё распоряжение удобный перископ, что сильно повышало маневренность машины, а дизельный двигатель намного увеличивал её живучесть. В прошлом году танки подверглись модернизации: теперь в тыльной части башни появилась дополнительная ниша, в которой монтировалась радиостанция, позволяющая танкам непрерывно поддерживать связь между собой и с командованием. Правда, рации успели установить не на все машины. В роте Заржецкого таких нерадиофицированных машин набралось три штуки, но место зря не пропадало: в нишах башен этих танков разместили дополнительный боекомплект. Двадцать снарядов к восьмидесяти штатным - серьёзная надбавка.
   Капитан снова посмотрел вдаль - и снова не увидел врага. Немцы запаздывали. Ничего, приползут, никуда не денутся. На войне необходимо умение ждать. И сейчас, и в старые добрые времена, когда у Польши не было танков, зато имелась славная и многочисленная тяжелая гусария...
  
   ...В пуще было тихо. Настолько, что было слышно, как в ветвях совсем по-летнему щебетали птахи. Закрыть глаза - и можно себе представить, что никакой войны нет, а есть просто мирный лес. Только они здесь были не затем, чтобы закрывать глаза и предаваться мечтаниям. Среди сосен и берез ожидала врага гусарская хоругвь. Растянувшись в тонкую неровную цепочку вдоль опушки, прикрытые от посторонних взглядов густым кустарником, "товарищи" терпеливо ожидали, пока поручик повелит принять строй. Позади, дальше в глубине леса, держались шеренговые: каждый из "товарищей", нанимаясь на службу, в обязательном порядке приводил с собой почт - одного-двух вооруженных всадников из числа челядников, а иногда, буде сам товарищ знатного и богатого роду - и из убогой шляхты. В бою их место было во второй и третьей шеренгой, а задачей - пленять или добивать тех, кто уцелел после атаки "товарищей".
   Обычно уцелевших было немного: натиск гусарии был подобен вихрю или смерчу. И страшен для любого, сколь угодно сильного противника, благодаря внушительным вооружению и защите всадников. В первой атаке, завершавшей стремительный бросок, "товарищи" били врага длинными шестиметровыми копьями с полыми древками. Разумеется, такого оружия хватало лишь на один удар, дальше древки ломались, но от этого удара было практически невозможно защититься. Им хоругвь сминала врага, а дальше в дело шло уже другое оружие, пригодное для конной сечи: концежи, чеканы, надзяки, даже пистолеты, но главным образом, конечно, сабли. Будь то баторувка, карабеля или родной незатейливый гусарский палаш, именно сабля являлась предметом особой гордости шляхтича-"товарища". Потому как благородному человеку без сабли быть невозможно, чести не отстоять. Исстари сабли были символом шляхтества. А символом гусарии стали сабли и крылья.
   Деревянные остовы с опереньем из настоящих соколиных и орлиных перьев ( кое-кто из "товарищей" победнее вынужден был довольствоваться гусиными, но непременно раскрашивал их под орлиные, дабы не посрамить гонора ), покрытые аксамитом или латунью, часто изукрашенные драгоценными каменьями, были известны от дикой Москвы на востоке до утонченного Парижа на Западе, от холодного Стокгольма на севере до причерноморских степей на юге. Не раз и не два, лишь завидив издалека крылья и услышав шум ветра в их перьях, враг постыдно бежал от опасности, понимая, что лишь таким образом может спасти свою жалкую жизнь. Ведь даже у тех, кто выживал после первого удара хоругви, немного было шансов уцелеть в начинавшейся рубке. Помимо отличного вооружения и воинского навыка, "товарищи" имели мощную защиту. Каждый всадник перед боем надевал кирасу толщиной в два, а местами и три дюйма, в верхней части и больше дюйма - в нижней. Уязвимые места сверх того защищались ошейником, наплечниками, нараменниками и карвашами. На голову надевался стальной шлем-шишак с наносником. Некоторые храбрецы отказывались от наплечников, а кирасы заменяли караценами - кожаными панцирями с прикрепленными к нему металлическими чешуйками, но большинство "товарищей" держалось старых добрых правил и к новомодным облегченным доспехам относились с неодобрением и иронией. Хвала Иисусу, польских витязей он силой не обидел, не пристало шляхтичу жаловаться на тяжесть доспехов, весящих каких-то полтора пуда.
   ...И вот вдали, в поле стали различимы клубы пыли. Без сомнения, это двигалась навстречу вражья сила. Взоры "товарищей" устремились на поручика. Тот молча восседал на боевом коне в середине строя. По правую руку от него занял место ротмистр, шляхтич зацный, что получил от короля право на создание хоругви, но сейчас - простой воин среди "товарищей". По левую - хорунжий с хоругвью-знаменем в руке, выборный из самых заслуженных "товарищей". По обе стороны - застывшие в томлении ожидания гусары. Враг подходил всё ближе и ближе.
   Наконец, поручик повелительно взмахнул рукой, и тяжелая бронированная лава двинулась на врага. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. И вот уже хоругвь неслась вперед во весь опор, и не было в мире силы, способной устоять после её удара, удержать его и остановить...
  
   Фантазии подкрались незаметно и так усыпили бдительность, что Заржецкий прозевал появление врага. Только когда захлопали люки соседних танков, он вернулся к реальности, торопливо глянул вперед. Слава Иисусу, времени он потерял лишь самую малость. Вдали, у деревни, по дороге двигались маленькие силуэты немецких мотоциклистов. Капитан одним рывком взобрался на башню, забрался внутрь танка и надел наушники.
   - Я - "Сокол-два", прием!
   - Спишь, "Сокол-два", - неодобрительно откликнулся в наушниках голос майора Карпова.
   - Виноват...
   - Внимание всем! Я - "Сокол", - командир батальона не удостоил Заржецкого ответом. - Без моей команды в бой не вступать. Повторяю: атакуем только по моей команде. Как поняли?
   - Я "Сокол-три", понял приказ.
   - "Сокол-один", приказ понял.
   - Я "Сокол-два", приказ понял.
   Потекли томительные секунды ожидания. Чтобы лучше видеть врага, капитан высунулся из люка. Мотоциклы быстро приближались. Их было три штуки - два обычных, а третий с коляской, на которой можно было различить укрепленный ручной пулемёт. А вдали, у деревни на дороге уже появились вражеские танки - маленькие приплюснутые коробочки.
   - Я - "Сокол", приказ - пропустить мотоциклы. Повторяю - мотоциклы пропустить! - прозвучал в наушниках голос Карпова. - Доложите, как поняли.
   Командиры рот повторили получение приказа. Заржецкому пришлось спуститься в башню, чтобы переключить волну на рации.
   - Я - "Сокол-два". Внимание, огня по мотоциклам не открывать. Ждать приказа!
   Выглядывать из люка капитан больше не стал. Теперь он наблюдал в телескопический прицел за немецкими танками. Пока по дороге двигались только пять маленьких пулемётных танкеток, но на окраине можно было разглядеть и настоящие пушечные танки. Заржецкий жестоко улыбнулся. Всё разворачивалось по плану: сейчас немцы продвинутся вперёд и окажутся между молотом и наковальней, то есть между рекой и польским батальоном. Главное - ударить вовремя, чтобы в ловушку попало как можно больше вражеских машин, но в тоже время не столько, чтобы немцы смогли организовать сопротивление. И сейчас всё зависело от решения майора Карпова - когда он даст команду начать атаку.
   - "Сокол-три", приказ: уничтожить передовые вражеские танки. "Сокол-один", "Сокол-два" - вперёд, атаковать противника у Быстрановицы! На второй передаче.
   Наконец-то! Заржецкий словно наяву услышал пение боевой трубы.
   - Есть - атаковать!
   Перещелкнул ручкой управления рации, сменив волну.
   - Рота, вперёд! Цель - танки на окраине села. На второй передаче.
   Зафырчав мотором, танк капитана медленно двинулся вперед. Заржецкий оценил сложность проблемы, с которой столкнулся его командир. Перед батальоном лежало осеннее поле. Конечно, не асфальтовое шоссе и не проселок, но на четвертой по нему вполне можно передвигаться. А на второй - больше пятнадцати километров в час никак не выдать. Будут сейчас ползти как черепахи. Немцы ведь тоже не дураки, наверняка уже заметили, как из леса появились развернутые в боевой порядок польские танки. Каждая секунда для них теперь на вес золота: чтобы не быть уничтоженными на месте, им необходимо успеть развернуться из походного порядка в боевой. И всё-таки вместо того, чтобы быстрее добраться до врага и бить его, неготового к отпору, Каропв, не желая далеко отрываться от своей пехоты, давал немцам время перестроиться.
   - "Сокол-три", отставить преследование вражеских танков. Развернуться на левом фланге атаки. Направление движения - южная окраина Быстрановицы, - прозвучала в эфире новая команда Карпова.
   Заржецкий недоумевал все больше. И вдруг в одну секунду понял все. Дело было не только в оставшихся позади пехотинцах. Майор выбрал рискованное, но очень многообещающее решение. Он давал противнику время подготовиться для того, чтобы заставить его втянуться в бой. В любом случае, позиция у врагов хуже, а за спиной - река с единственным узким мостом. Но если немцы сразу бросятся назад, то большая часть танков, уже переправившихся через Прудку, вырвется из западни. Карпов же хотел удержать на правом берегу как можно больше вражеских машин.
   К несчастью, понял замысел командира польского батальона не один только капитан Заржецкий. Немецкие танки боя принимать не стали. Колонна на окраине села рассыпалась. Танки разворачивались, чтобы уйти назад, под защиту домишек. Уже не по дороге, времени на это не было, а как получится: ломая на пути заборы, сминая в садах кусты и мелкие деревца... Одна из машин намертво застряла в яме или канаве, выставив на расстрел беззащитную перекошенную корму.
   А до окраины оставалось уже меньше километра. И прозвучала команда:
   - Огонь!
   Польская стальная лава застыла на месте, чтобы через мгновенье выпустить в спину убегающему врагу дружный залп. Застрявший танк вспыхнул, словно стог соломы. Где-то справа в небо пополз ещё один чёрный столб дыма - ещё одним врагом меньше. Но большинство немцев в глубине села остались невредимы.
   - Огонь!
   Заржецкий метился в крутящуюся среди домов вражескую машину и вдруг увидел в прицеле вражескую пушку. Маленькое, приземистое, малокалиберное орудие с привязанными к изогнутому щиту ветками орудие появилось так неожиданно, что в горячке боя он сначала не понял, что это перед ним. Машинально довернул маховик прицела, чтобы уловить ускользающий вражеский танк, нажал на педаль спускового механизма, и только со звоном выпавшей на пол боевого отделения гильзы понял - противотанковая пушка. Прильнул к перископу, чтобы навести пушку на нового врага, успел подумать: "А сколько их здесь?", успел ещё даже крикнуть заряжающему:
   - Осколочный!
   И увидел, как пушка, слегка подпрыгнув на обрезиненых колесах, выплюнула из дула смертоносный заряд.
   - Внимание, рота! Я "Сокол-два". Приказываю подойти к селу на дистанцию пятьсот метров и уничтожить противотанковую оборону врага.
   Перещелкнув тумблер рации, капитан сосредоточился на наводке орудия. Но выстрел получился неудачным: снаряд взорвался с небольшим недолётом и немного в стороне. Осколком срезало довольно толстое дерево.
   - Вперёд! - скомандовал Заржецкий водителю.
   В прицеле он видел, как рядом с пушкой взорвался ещё один снаряд, но орудие продолжало стрелять. Похоже, его расчёт составляли фанатики, готовые скорее умереть за своего фюрера, чем отступить. Ладно, сейчас подойдем поближе - и умрут. Как миленькие умрут.
   Капитан сново щелкнул тумблером.
   - ...на окраине села. Рота несет потери.
   - Я - "Сокол", приказываю уничтожить противотанковые пушки противника. Прием.
   - Я - "Сокол-два", выполняю приказ, - откликнулся Заржецкий.
   Ещё два снаряда взорвались возле немецкой пушки. Но она, словно заколдованная, продолжала вести огонь.
   - Курва блядна! - выдавил танкист через сжатые зубы. Вот ведь сволочь германская, никак не сдохнет.
   - Осколочный!
   Ненависть польского офицера словно обрела материальное воплощение, протянулась тонкой линией от оптики прицела до изогнутого стального щита противотанкового орудия.
   Выстрел! Устремившийся вдоль незримой путеводной нити снаряд отклонился совсем немного, разорвавшись возле самого орудия. Пушка накренилась, припала на правое колесо, точно хромая утка. Заржецкий отчетливо разглядел в прицел длинную почти что горизонтальную пробоину с рваными краями на орудийном щите. Рядом грянул ещё один взрыв...
   Выправить пушку никто уже не пытался. С врагом было покончено. Заржецкий переключил рацию.
  
   И казалось, не было в мире силы, способной остановить крылатую гусарию, с огромной скоростью мчащуюся на врага, чтобы смять его, размазать по земле, растоптать копытами и порубать саблями.
   Но это только казалось. Навстречу всадникам грянул дружный орудийный залп и сразу следом за ним - второй. Картечь ударила в самую гущу, осколки выкашилали всё на своём пути, убивая и калеча людей и лошадей. Против артиллерии всадники оказались беззащитны. Почти в одно мгновение хоругвь перестала существовать. Немногие кто уцелел, повернули назад, надеясь достичь спасительного леса и там урыться от смертоносного огня, а им в спину всё стреляли, стреляли и стреляли...
  
   - Я "Сокол-два", приказ выполнен, противо...
   Он не закончил фразы: навстречу его победной реляции из эфира несся поток почти панических криков Карпова:
   - Всем отступать! Немедленное отступление на исходную позицию! Я - "Сокол"! Да отходите же! Быстрее!
   - "Сокол-два", есть отступать!
   Заржецкий не понимал происходящего, но не стал тратить время на размышление. Приказ был предельно ясен и требовал скорейшего выполнения.
   - Задний ход! - скомандовал он водителю. Перещелкнул тумблер и вместо команд майора на него из эфира обрушилась ливина криков:
   - Мы подбиты!
   - Танк повреждён!
   - Господь Иезус!
   - Курва!
   Возгласы, перекрывая друг друга, словно взорвали голову капитана изнутри так, что первым побуждением Заржецкого было крепко зажмурить глаза и зажать уши. Но танкист справился с этим наваждением, справился буквально в считанные секунды, и проорал в микрофон приказ Карпова:
   - Я "Сокол-два". Всем отступать на исходную позицию! Как поняли? Всем на исходную!
   Поняли плохо. В эфире по-прежнему стояла жуткая какафония.
   - Я "Сокол-два", всем отступть! - повторил Заржецкий. - Я...
   Отползавший кормой вперёд танк командира роты налетел на какое-то препятствие. Капитана по инерци отбросило назад, так что он здорово приложился затылком о стенку башни. На мгновение в глазах померк свет, а в ушах установилась гулкая тишина. Но тут же сознание возвратилось назад, Заржецкий выдохнул непечатное слово.
   Водитель двинул танк немного вперёд, а затем развернулся на месте. В панораме прицела перед глазами капитана проплыло поле, и капитан только и мог, что повторить только что произнесенное ругательство, только теперь хрипло и протяжно: перед ним стояли подбитые танки. Польские танки. Танки его 2-го батальона, танки его 2-й роты. Стояли, горели, дымились... Прямо на глазах вспыхнул ещё один, начавший было выполнять приказ об отступлении. Взрогнул, застыл, окутанный пламенем. Заржецкий видел, как откинулась крышка башенного люка, оттуда выскочил офицер в горящей танковой куртке и покатился по земле, чтобы сбить пламя. Удалось или нет, капитан не узнал: танк окончательно развернулся и теперь он видел только чадящую тушу двухбашенного пулемётного 7ТР из своей роты, на которого наехал его танк, убегавших к лесу пехотинцев Дашковского и стремительно приближающиеся деревья: водитель и без команды выжимал полную скорость.
   Механическим движением капитан переключил рацию на командирскю волну и произнёс:
   - Я - "Сокол-два".
   В ответ он услышал только мертвое молчание.
  
   Контратака закончилась оглушительным фиаско. Второй батальон лёгких танков, который командующий армией Лодзь генерал бригады Руммель берег как зеницу ока и на который возлагал огромные надежды, прекратил своё существование в течение какого-то получаса. Из боя вышло всего восемь машин, две из которых - сильно повреждённые. Остальные танки числом сорок один остались на поле возле деревни Быстрановицы что над рекой Прудкой. Возможно, часть из них были исправны настолько, чтобы отогнать их в тыл, но об этом нечего было и думать: поле боя полностью контролировалось немцами. Майор Эдмунд Карпов погиб, как и командиры первой и третьей рот и большинство экипажей подбитых танков.
   Командующий оперативной группой "Пиоткрув" генерал Томми немедленно отвел уцелевшие танки в тыл, в резерв группы с тем, чтобы в дальнейшем выдвигать по одному танку для поддержки пехоты на наиболее угрожаемых направлениях. Заржецкий, как старший по званию и должности из уцелевших офицеров, имел право протестовать против этого решения, но не сделал и малейшего возражения. Капитан был потрясен гибелью батальона. Цвет польских танковых войск был уничтожен немцами не просто безжалостно, но как-то походя, презрительно, как давит замотанный работой крестьян случайно попавшую под ногу медведку.
   И сейчас, получив приказ поддержать атаку частей 44-й пехотной дивизии в направлении Розпжа, он действовал чисто механически. Душа офицера погибла там, над Прудкой, а где закончит земную жизнь его тело, Заржецкого мало интересовало. Слова встречного хорунжего не напугали и не взволновали капитана. Немецкие танки - значит, немецкие танки. От судьбы не уйдешь.
   Танк капитана Заржецкого достиг окраины деревни одновременно с бегущей ему навстречу польской пехотой. Солдаты отступали в панике, безумной толпой, забыв обо всем на свете. Почти все были без касок и ранцев, многие побросали даже винтовки. Позади метрах в трехстах неспешно двигались немецкие лёгкие разведовательные танки. Из стволов их пулемётов то и дело вырывались короткие язычки пламени. Фашисты расстреливали отступающих неторопливо, вальяжно, в полной уверенности, что для их жертв спасения нет. Встретить сопротивления они овсем не ожидали. И ещё меньше ожидали увидеть здесь польский танк.
   Поэтому заметили его не сразу, увлеченно продолжая свою страшную охоту. А Заржецкий уже поймал в прицел центральную машину. Выстрел - и немецкий танк замер на месте как вкопаный, окутанный клубами густого дыма.
   - Бронебойный! - рявкнул капитан, одновременно поворачивая башню, чтобы захватить в прицел новую цель. Долго искать не пришлось, немец вплыл в окуляр вальяжно и величаво, словно океанский лайнер в акваторю порта. За одно мгновение Заржецкий успел рассмотреть его до мельчайших подробностей: и резкие угловатые изломы восьмигранной подбашенной коробки, и контур дубового листа сбоку башни возле самой маски спаренных пулемётов, и большой белый крест на башне, и старательно выведенное рядом белой краской число 302. Он наводил орудие именно на этот ненавистный, лживый немецкий крест, которым испокон веку германцы прикрывали свои вторжения на польскую землю. И навел... и выстрелил... Башню снесло.
   - Бронебойный!
   А он уже доворачивал башню в поисках следующей цели. Азарт боя пьянил, заставлял позабыть обо всем на свете, кроме одного: найти и уничтожить. И Заржецкий выловил очередной танк, крайний левый в атакующей цепочке, или, наоборот, крайне правый, если смотреть со стороны немцев, танк с номером 303. Враг уже понял, что попал под атаку, встретил силу, с которой ему не справиться, и уже начал отступление. Танк спешно разворачивался, но при этом подставлял под удар борт, становясь удобной мишенью. Слишком мало было расстояние между машинами, чтобы поляк мог промахнуться. Он и не промахнулся: снаряд прошил тринадцати миллиметровую бортовую броню и, попав в моторное отдеение, пробил насквозь топливный бак, на месте убил водителя, а потом, пробив второй борт, вылетел наружу. Стрелок успел выскочить из башни за мгновение до того, как внутри вспыхнул пожар.
   Заржецкий полоснул по немецкому танкисту длинной очередью из спаренного пулемёта, тот свалился по ту сторону своего танка. Убит, ранен или невредим, сейчас капитана это не интересовало.
   - Бронебойный! Развернуть машину на три часа!
   Заелозив гусеницами, 7ТР повернулся на месте бортом к фашистам. Будь у врагов поблизости противотанковое орудие, лучшего поведения мишени трудно было бы пожелать, но сейчас Заржецкий даже не думал о собственной уязвимости. Только о том, чтобы убивать.
   Два оставшихся танка уже успели развернуться и теперь торопились как можно быстрее покинуть поля боя, но времени им катастрофически не хватало. Первый беглец сразу получил снаряд в корму и замер на месте, окутаный дымом и пламенем.
   Однако последний враг головы не терял. Водитель потратил имевшееся в запасе время на то, чтобы выбраться из поля на дорогу, и теперь мог не только дать максмальную скорость, но и его силуэт скрывал корпус подбитого танка и ползущий от него дым.
   - Вперёд, на максимальную! - скомандовал капитан, не желавший упустить немца. - Бронебойный!
   Польский танк взревел дизелем, и рванул с места, преследуя ускользающую жертву. Заржецкий весь подался вперед, охваченный азартом погони.
   Он точно знал, что будет делать. Едва они миновали подбитый немецкий танк, капитан скомановал остановиться. Теперь прицеливанию ничего не мешало. Он быстро, но без суеты навел орудие и выстрелил. И промахнулся. Снаряд взрыл землю чуть в стороне от вильнувшей в сторону машины противника. Вражеские танкисты хорошо понимали, что просто на скорости от преследования не уйти, и активно маневрировали.
   - Бронебойный! - рявкнул Заржецкий. Был выбор: бросаться в погоню или выстрелить ещё один раз с этого места. Рещение было принято в долю секунды и почему оно стало именно таким, капитан бы не смог объяснить.
   На этот раз он выцеливал немца очень тщательно - и успешно. Разогнавшийся лёгкий танк успелд удалиться больше чем на половину километра, когда, наконец, из пушки польского танка вылетел снаряд, но он был точно направлен и попал прямо в цель. Тринадцати миллиметров кормовой брони оказалось недостаточным, чтобы выдержать его удар. Проломив защиту, бронебойная болванка угодила в расположенный в кормовой части танка мотор, превратив его в моментально вспыхнувшую груду обломков.
   Выскочившего из верхнего люка стрелка Заржецкий скосил пулемётной очередью. А потом, опьяненный невиданым успехом, приказал:
   - Вперед, на четвертой передаче.
   Он должен был отомстить врагу за вчерашнйи разгром, за уничтоженый второй батальон лёгких танков. Он будет идти вперёд и вперёд, уничтожая всё на своем пути, пока, наконец, не уничтожат и его. Да, он погибнет, погибнет его танк и его экипаж, но это будет славная гибель, достойная польского рыцаря. Наверное, такую судьбу бы не отказался принять и сам Завиша Черный.
   И вдруг в ушах явственно прозвучал голос полковника Мачека: "Героически погибнуть в танке не трудно. Наоборот, это совсем просто. Но если мы все погибнем, то кто будет бить врага? Панове офицеры, вы должны не просто идти в бой и вести за собой своих подчиненых, вы должны всё время думать, как нанести врагу наибольший урон, при этом понеся минимальные потери".
   На сборах Заржецкий внимал каждому слову лучшего танкиста Польши, и сейчас эти слова переломили и потрясения вчерашнего боя, и азарт сегодняшнего. Батальона уже нет, нет и его командира, но есть ведь сам Заржецкий и его танк, и ещё несколько машин. И есть немцы, прорвавшиеся вглубь Польши и нацелившиеся в самое её сердце, на Варшаву...
   - Отступить на исходную, к окраине села! - прозвучал в танке новый приказ командира.
  

Польский фронт. День 5.09.1939

   Первые дни войны показали всему миру, что механизация поднимает маневренность войск на столь высокий уровень, при котором неимоверно возрастает цена даже не дня, а часа. Но прошло всего лишь несколько дней, и командования противоборствующих армий, словно убоявшись открывшихся горизонтов, принялись соревноваться в том, кто потеряет больше времени. Конфликт с ОКХ практически парализовал группу армий "Север", сведя её наступательный потенциал почти к нулю, а противостоящие ей польские армии не сумели извлечь из нежданно предоставленной им передышки серьёзной пользы.
   С наступлением рассвета на фронте в основном продолжало царить затишье. Авангард танковой дивизии генерала попробовал сходу ворваться в Ружан, но был встречен плотным огнем из трех сохранившихся со времен Российской Империи фортов и отступил. После чего форты и город были подвернуты сначала бомбардировке, а когда подтянулась артиллерия 12-й пехотной дивизии, то и мощному артиллерийскому обстрелу.
   В 11 утра начался очередной обстрел Вестерплатте - из корабельных орудий, мортир и миномётов. Были серьёзно повреждены первая и вторая караульни, а так же пост "Пристань". Тем не менее, атака пехоты снова оказалась безуспешной: пулемётный огонь срывал все попытки эсэсовцев Эбергарда прорваться вдоль берега портового канала к артиллерийским складам.
   На остальных же участках фронта части группы армий "Север" наступали медленно и вяло, не входя в боевое соприкосновение с отступавшими с куда большей скоростью польскими войсками. Около полудня подразделения 50-й пехотной дивизии генерала Зорше вошли в покинутый ещё на рассвете поляками Быдгощ.
   Тем временем обосновавшимся в Торуни штабам армий "Поморже" и "Познань" удалось, наконец, установить телефонную связь с Генеральным Штабом. Выяснив обстановку и нанеся её на карту, генерал Стахевич сразу понял всю опасность ситуации. Между северным флангом армии "Лодзь", тянувшимся до Унеюва и торуньской группировкой образовалась огромная неприкрытая брешь, через которую немцы могли без помех дойти через Кутно до самой Варшавы. С другой стороны, не было никаких известий о том, сумела ли оперативная группа генерала Андерса выйти к Плоцку и занять оборону по левому берегу Вислы, а значит к Кутно могла прорваться и северная группировка немцев. Над двумя армиями нависала явная угроза окружения, и начальник Генерального Штаба отдал приказ: маршировать через Влоцлавек, Кутно и Ловеч на Варшаву. Об обещании генералу Руммелю ударом с севера помочь истекающей кровью на рубеже Варты и Видавки армии "Лодзь" в Варшаве уже не вспоминали.
   А она продолжала держаться, не зная, что помощь не придет. И даже пыталась контратаковать, отбросить немцев с занимаемых позиций, но - тщетно. Местами фашисты были вынуждены немного отступить, но ключевые пункты: Мнихов, Белень, Строньск, Йежов и Розпш остались в их руках. Жесточайшие бои шли за каждую вершину в Боровых Горах, откуда ещё ночью немцы перебросили под Рзопш 4-ю танковую дивизию, но взамен подтянули дополнительные силы пехоты и 1-ю лёгкую дивизию генерал-лейтенанта фон Лёпера.
   Между тем 1-я немецкая танковая дивизия с рассветом приступила к штурму Пекрува. Командиру оборонявшей город 19-й пехотной польской дивизии для принятия решения хватило одного часа: заявив подчинённым, что он отправляется в штаб армии договариваться о наступлении, генерал бригады Квацижевский бежал с поля боя. Брошенная дивизия продолжала вести бой и к полудню всё ещё удерживала город.
   Между тем командующий армией "Прусы", генерал Даб-Бернацкий, едва прибыв штаб 29-й пехотной дивизии в Сулеюве, отдал приказ по северной группе: утром 6 сентября 19-й и 29-й пехотной дивизиям и Виленской кавалерийской бригаде перейти в наступление с исходных позиций у Пиоткрува, Мелелюва и леса Любень в общем направлении на Бельхатов.
   Армия "Краков" продолжала отступление, генерал Шиллинг всё ещё надеялся выстроить фронт по рубежу рек Нида и Чёрный Дунаец. Но получив от командования разрешение действовать, генерал фон Клейст бросил свои танки на северо-запад, в направлении Тарнува. К полудню авангард 22-го механизированного корпуса не встречая никакого сопротивления форсировал Рабу и вышел к деревне Добра.
   Впрочем, даже если бы танки фон Клейста не двинулись с места, план Шиллинга был всё равно обречен. Узнав накануне вечером о падении Нового Тарга, командующий армией "Карпаты" генерал дивизии Фабрицы приказал 2-й горнопехотной бригаде занять оборону на рубеже реки Чёрный Дунаец, оставив для прикрытия на границе только части КОР. В девять часов утра командир бригады полковник Ставарза доложил о выполнении приказа. А ещё через полчаса в Карпатах перешла в наступление 3-я немецкая горнопехотная дивизия. Легко преодолев сопротивление порубежников, горные егеря заняли Пивнично, Мушыны, Лелюхово, Войково и обозначили наступление на Криницу и Старый Сонч и далее в направлении Нови Сонча. В этой ситуации командующий армией приказал полковнику Ставарзу немедленно отводить бригаду с Дунаеца на рубеж реки Бяла, чтобы избежать окружения.
   В Варшаву сведения об очередных успехов противника поступали с большим опозданием. И тем не менее днём 5 сентября правительство Польши выехало в Люблин. Из высших чиновников в городе остался лишь Верховный Главнокомандующий - маршал Рыдз-Смиглы.
  

Западный фронт. День 5.09.1939

   С рассветом 3-я армия генерала Конде продолжила продвижение вглубь Вандтского сектора. На территорию Германии вошла 42-я пехотная дивизия, а 8-я корпусная группа разведки вышла к реке Саар. Дальнейшее продвижение оказалось сильно затруднено: заряды под автодорожным мостом накануне сдетонировали от ударов грома, а железнодорожный мост немецкие саперы взорвали по ошибке: офицер принял раскаты грома за выстрелы французской артиллерии. Немецкие войска заняли оборону по правому берегу реки.
   РОСТОВ-НА-ДОНУ. Верховный Правитель Новороссии Иван Солоневич предложил провести в Ялте конференцию нейтральных стран Европы, посвященную локализации и мирному разрешению военного конфликта в Польше. По его словам, Ялта будет готова принять участников в ближайшую субботу, 9 сентября.
  
   ПРАГА. Президент Чехословакии Бенеш заявил, что Чехословакия обязательно примет участие в Ялтинской конференции. "В этой войне мы не преследуем иной цели, кроме установления справедливого мира", - подчеркнул он.
  
   РИГА. Министр иностранных дел Латвии Алексей Индовицкий подтвердил своё участие в мирной конференции в Ялте.
  
   БУХАРЕСТ. Премьер-министр Румынии Арман Калинеску подверг резкой критике агрессивную внешнюю политику Новороссии. Он призвал правительства нейтральных стран Европы выбрать другое место для проведения мирной конференции.
  
   АМСТЕРДАМ. Её Величество Королева Вильгельмина приветствовала инициативу Новороссии по проведению мирной конференции.
  
   ОСЛО. Министр иностранных дел Норвегии Хальвден Кот подтвердил участие Норвегии в Ялтинской конференции.
  
   РИМ. Бенито Муссолини высоко оценил мирные инициативы Верховного Правителя Солоневича и выразил намерение лично возглавить итальянскую делегацию на ялтинской конференции.

Бискайский залив. Борт подводной лодки U-48

   Капитан-лейтенант Герберт Шультце оторвался от перископа.
   - Сухогруз. Будем досматривать, - произнес он негромко, а потом уже привычным командирским голосом отдал распоряжение: - Приготовиться к всплытию! Верхнюю вахту и досмотровую группу - в третий отсек.
   - Отправитесь на борт сами, герр капитан-лейтенант? Или поручите досмотр мне? - поинтересовался стоявший рядом лейтенант цур зее Антон Эспиг, второй вахтенный офицер подводной лодки.
   Вообще-то досмотр торговых судов входил в его обязанности, но накануне они уже останавливали шведский сухогруз "Абердан" и досмотровую партию возглавил сам капитан.
   - Нет, Тони, вы останетесь на борту.
   U-48 вошла в состав боевых кораблей Кригсмарине меньше полугода назад, в апреле месяце. Оба вахтенных офицера были совсем мальчишками, чуть больше двадцати лет, главный механик - не намного старше. Сам Шультце, который в июне отпраздновал своё тридцатилетие, на их фоне смотрелся заслуженным ветераном. В Рейхсмарине он пришел в тридцатом, бросив ради военной службы юридический факультет Ростокского университета: Германия возрождалась после страшного поражения в Великой войне, а он всё-таки был сыном военного моряка. Сначала служил на лёгких крейсерах ( сперва на "Лейпциге", потом на "Карлсруэ" ), но в мае тридцать седьмого был переведен в подводный флот. В январе следующего года его назначили командиром учебной лодки U-2, которой он командовал до середины марта тридцать девятого, после чего получил назначение на боевую субмарину.
   Герберт знал, что подчиненные за глаза называют его "папашей", и в какой-то мере действительно чувствовал себя отцом для починенных ему людей, хотя среди матросов и унтер-офицеров хватало тех, кто по возрасту годился ему пусть не в отцы, но в старшие братья. Потому и не хотел, чтобы досмотровую партию возглавлял Антон. Слишком уж велико напряжение: долгое плавание ( лодка вышла из Киля почти месяц назад - девятнадцатого августа ), томительное ожидание объявления войны, сменившееся лихорадочным возбуждением. Не приведи Бог, не справится мальчишка с нервами...
   Хотя накануне досмотр прошел предельно спокойно и даже как-то буднично. Сухогруз застопорил ход лёг в дрейф по первому сигналу с подлодки, не потребовалось даже предупредительного выстрела. Капитан любезно предоставил все необходимые документы, из которых следовало, что "Абердан" следует из Бильбао в Гетеборг с абсолютно мирными грузами. Короткий досмотр ничего имеющего отношения к войне на судне не обнаружил. Выслушав доклады, Шультце приказал матросам возвращаться в лодку и отдал честь шведскому капитану:
   - Всё в порядке, капитан Сведеборг! Вы можете следовать дальше. Приношу вам свои извинения за неприятную задержку.
   Тот в ответ приложил руку к украшенному золотым галуном околышу фуражки, а затем неожиданно протянул её подводнику.
   - Никаких претензий, капитан. Вы исполняли свой долг, и сделали это как подобает честному моряку.
   Они обменялись крепким рукопожатием, после чего подлодка и сухогруз продолжили свой путь.
   Хотелось бы, чтобы и на этот раз все обошлось так же мирно и спокойно.
   - Верхняя вахта и досмотровая группа готовы, герр капитан.
   - Всплываем!
   Через пару минут субмарина всплыла примерно в трех кабельтовых по правому борту от крупного сухогруза. Подводники быстро высыпали на верхнюю палубу и тут же умело заняли свои места. В воздух взвилась сигнальная ракета. Матрос-сигнальщик стоял возле прожектора, ожидая команды.
   - Застопорить машины, лечь в дрейф, приготовиться к досмотру, - продиктовал ожидаемую команду Шультце.
   На судне заметили подлодку, но никак не отреагировали на сигнал: корабль продолжал идти прежним курсом и с прежней скоростью. Капитан-лейтенант нахмурился.
   - Расчехлить орудие!
   Приказ был тотчас выполнен. Шультце с удовольствием отметил, как быстро и четко работает его команда. Тренировки и учебные походы сделали свое дело: в распоряжении капитан-лейтенанта находился первоклассный экипаж.
   - Герр капитан, они набирают ход! - доложил дозорный матрос, но Герберт и сам видел, что дым над трубой сухогруза стал гуще: в котлах поднимали давление, очевидно рассчитывая уйти от субмарины на полном ходу. Подлодка шла параллельным курсом, уже переключившись на дизеля, используя возможность подзарядить аккумуляторы. Сейчас она могла набрать скорость в семнадцать узлов, но капитан-лейтенанту Шультце было не до игр в догонялки.
   - Предупредительный выстрел по курсу! - отдал он новую команду.
   Установленное на лодке орудие SKC/35 калибром восемь целых и восемь десятых сантиметра должно было послужить неотразимым аргументом. Для торгового судна, не защищенного броней, его снаряды несли смертельную угрозу.
   Выстрел взметнул фонтан брызг невдалеке перед форштевнем корабля.
   - Герр капитан! - крикнул матрос от дверей рубки. - Радист докладывает, что судно передает SOS.
   Такое поведение торгового корабля шло вразрез лондонскому протоколу, соблюдение которого от самих подводников строго требовали и непосредственный начальник, командир флотилии 7-й флотилии подводных лодок имени Вегенера корветтен-капитан Зобе и сам фюрер Подводных сил командор Дениц.
   - Герр капитан! - это был уже дозорный. - Они поднимают флаг!... Британский!
   На гафель действительно медленно полз "Юнион Джек". На скулах Шультце взыграли желваки.
   - Что ж, если вы так, то у нас не остается другого выхода. Это был ваш выбор, парни, - произнес подводник, поднося к глазам бинокль, и скомандовал: - Досмотровой группе покинуть палубу! Артиллеристам остаться. Открыть огонь на поражение!
   Стрелять с палубы качающихся на волнах лодки не то, что с твёрдой земли. Тем не менее, на такой дистанции практически каждый из пяти посланных в борт судна снарядов попадал в цель: разминулся с ней лишь один, упавший с небольшим недолётом. Остальные четыре легко пробили обшивку борта и взорвались внутри корабля.
   - Отставить огонь! - приказал Шультце. Сухогруз вздрогнул от мощного взрыва, над палубой взметнулись языки пламени. Засуетились, забегали матросы, спуская на воду спасательные шлюпки.
   - Это был их выбор, - негромко повторил капитан.
   Если бы британцы вели себя по правилам, то он выполнил бы пункты лондонского протокола от и до. Но теперь уже о проверке наличия достаточного числа шлюпок на "Королевском Скипетре" ( он наконец-то прочел и перевел на немецкий название атакованного корабля ) речи не шло. Единственное, что сейчас мог сделать Шультце - это не уменьшить количество оставшихся случайным осколком.
   - Право на борт! - скомандовал капитан в переговорное устройство. - Малый ход.
   На всякий случай Шультце решил увеличить дистанцию до корабля. Он все равно уже обречен, оставалось только проследить за тем, как волны сомкнуться над его мачтами.
   - Есть право на борт, - донесся снизу голос Эспига. - Герр капитан, их радист продолжает вызывать помощь.
   Шультце выругался. Глянул на корабль, тот пока что держался на ровном киле, хотя и полыхал вовсю. Британцы отлично понимали, что времени у них мало. Первая шлюпка уже коснулась воды. Отчего же медлит радист? Ведь в любой момент пламя может отрезать ему спасительный путь на палубу. Или он уже не может выбраться из огненной ловушки? Или не хочет выбираться? Ведь каждое мгновение его присутствия в эфире увеличивало шанс, что сообщение будет получено каким-нибудь британским или французским военным кораблем или самолетом.
   Свидание с военно-морскими или воздушными силами союзников в планах капитана не значилось. Сухогруз следовало как можно быстрее затопить, но открывать сейчас огонь из пушки автоматически означало увеличение жертв среди экипажа. Капитан не хотел этих жертв. Да, перед ними были враги, причем подло и грубо нарушившие законы ведения войны на море, но капитан-лейтенант Герберт Шультце не желал становиться с ними на одну доску и отвечать безжалостной жестокостью.
   - Внимание, говорит капитан. Приготовиться к торпедной атаке. Приказываю торпедой из кормового аппарата уничтожить цель.
   - Есть приготовиться к торпедной атаке! - отрапортовал из центрального поста Эспиг.
   Медленно развернулась кормой к сухогрузу, от которого её сейчас отделяло примерно четыре кабельтовых.
   - Четвертый аппарат готов, - доложил Антон.
   - Радист продолжает звать на помощь? - на всякий случай переспросил Шультце. Ему очень хотелось, чтобы ответ пришел отрицательный, но чуда не произошло.
   - Так точно, герр капитан.
   Эспиг ожидал команды, но капитан молчал. Он ждал, пока шлюпки отойдут на безопасное расстояние.
   - Герр капитан, судно на горизонте! - неожиданно вклинился в разговор матрос-наблюдатель.
   - Где?
   - Зюйд-зюйд-вест.
   Шультце поднял бинокль. В цейсовскую оптику был хорошо виден силуэт ещё одного несомненно транспортного судна.
   - Продолжать наблюдение, - отрывисто бросил он матросу и снова повернулся к "Королевскому Скипетру". Снова поползло томительное ожидание. Наконец, Шультце решил, что шлюпки находятся на безопасной дистанции.
   - Аппарат, товсь!
   - Есть товсь! - прозвучало в ответ.
   - Аппарат, пли!
   Мостик под ногами слегка тряхнуло. Оставляя за собой тонкий след белой пены, торпеда устремилась к цели и попала почти точно в центр пылающего корабля. Сухогруз сотряс мощный взрыв, от которого корпус судна разломился надвое и в считанные мгновения он исчез в морской пучине. Подводники на верхней палубе разразились восторженными криками, счастливо улыбались и обнимали друг друга, празднуя первое потопленное вражеское судно. Капитан не мог видеть, что творится внутри, но не сомневался, что и там происходит то же самое.
   - Снимите головные уборы, моряки, - негромко обратился Шультце к верхней вахте. Те, удивленные таким приказом командира, вразнобой сняли пилотки.
   - Сейчас вы увидели, кто наш настоящий противник, - продолжал капитан. - Его зовут Героизм. Когда речь идет о чести флага, он готов встретить любую опасность, а если надо - то и умереть. Помните об этом: раз он готов умереть, то и нас он щадить тоже не станет.
   Шультце промедлил мгновение, глядя на мгновенно ставшие задумчивые лица подчиненных, затем резко повернулся к переговорному устройству.
   - Курс зюйд-зюйд-вест. Идем на перехват второго транспорта.
   - Герр капитан, - в голосе Эспига явно улавливалось не особо старательно скрытое недовольство, может быть, мы сначала могли бы что-нибудь сделать для команды этого судна?
   - Мы позаботимся об их судьбе, - загадочно оборонил Шультце, но курса не изменил, лишь только отдал приказ поднять флаг.
   Второе встречное судно повело себя иначе чем первое. Не потребовалось даже предупредительного выстрела. Как только на нем заметили, что приближается германская подводная лодка, то сразу застопорили ход и начали готовить к спуску на воду шлюпки.
   Шультце сокрушенно покачал головой: в его планы это никак не входило. Тем не менее, когда U-48 подошла к транспорту на расстояние, позволяющее вести нормальный разговор, команда уже успела покинуть судно.
   - Эй, капитан, здесь рядом на шлюпках команда судна, которое я только что потопил. Идите и подберите своих соотечественников. Возвращайтесь на судно и идите туда.
   Немец махнул рукой в сторону, где совсем недавно был потоплен "Королевский скипетр".
   Капитан транспорта привстал в шлюпке. На его лице ясно читалась растерянность. А ещё Шультце видел за нею тщательно скрываемый страх. Этот человек, в отличие от радиста, не нарушил международных правил, но почему-то вызывал у капитан-лейтенанта чувство презрения.
   - Проклятье, капитан, я говорю вам, что только что потопил "Королевский скипетр". Подберите же его экипаж! С вами ничего не случится, и с вашим судном тоже.
   Кажется, только теперь до британца дошел смысл слов немецкого подводника. Он крикнул, взмахнул рукой и спасательные шлюпки устремились обратно, к только что покинутому кораблю.

Померания. Тылы группы армий "Север"

   Искусство командовать крупными группировками весьма трудно в освоении и дается далеко не каждому. Командующий группой армий "Север" генерал-полковник Фёдор фон Бок владел им в полной мере. Именно поэтому с первого же дня боевых действий он постоянно выезжал из расположенного в Бад-Польцыне штаба группы армий поближе к линии фронта: в штаб 4-й армии, в штабы корпусов и дивизий, а то и вовсе на передовую. Нельзя составлять представление о происходящем, сидя в штабе и опираясь лишь на одни донесения. Обстановку нужно чувствовать, ощущать кончиками пальцев, именно тогда и приходят верные решения.
   Однако между поездкой на передовую за информацией и парадно-показательным выездом - дистанция огромного размера. А именно такими парадными визитами фон Бок занимался уже второй день, сопровождая на передовую фюрера. Накануне они ездили к Топольно, наблюдать за переправой через Вислу 3-й пехотной дивизии генерала Лихеля. Сегодня направились почти туда же, в Шветц.
   Кортеж фюрера был не слишком велик. Впереди, метрах в ста пятидесяти от основной группы, ехали два мотоцикла с пулеметами на колясках. Затем шел бронеавтомобиль 222-й модели, с 2-сантиметровой полуавтоматической пушкой во вращающейся башне. Дальше - три "Хорьха". В первом ехал начальник охраны фюрера генерал-майор Эрвин Роммель, во втором - сам Гитлер, в третьем - Борман, Кейтель и новый начальник штаба ОХВ генерал-майор Альфред Йодль. Фон Бока фюрер неизменно усаживал в свою машину.
   Вслед за легковыми автомобилями двигались два бронетранспортёра с эсэсовцами из личной охраны фюрера и замыкал колону ещё один пушечный бронеавтомобиль.
   Отвечавший за безопасность фюрера германской нации Роммель, которому Гитлер безоговорочно доверял, считал такую охрану вполне достаточной. Более того, если накануне маршрут к Топольно был проложен через Кроне, намного южнее Тухольских лесов, где ещё сопротивлялась попавшая в котел окружения крупная польская группировка, то сегодня Роммель решил ехать в Шветц напрямую - через Тухель и Плевно. Конечно, сам фон Бок утром не кривя душой докладывал фюреру, что ликвидация окруженной группировки завершена, но это не означало, что в Померании совсем не осталось вооруженных польских солдат. Вчера, кстати, рвущаяся из окружения польская рота оказалась в опасной близости от кортежа, к счастью, её передвижение было вовремя замечено наблюдательным самолётом.
   Так что, воля фон Бока - рисковать бы он не стал, да и вообще бы отправился совсем в другое место - в штаб 3-й армии, второй день занятой топтанием на месте перед Вислой и Наревом. Ещё накануне генерал принял решение перебросить под Йоханнисбург 21-й армейский корпус для натупления на Ломжу. Сама передислокация проходила без сбоев, но поставить задачу генералу Фалькенхорсту никак не удавалось: в Берлине настаивали, чтобы ноступление велось через Розань на Острув. Фон Бок решительно возражал против такого неоправданного сужения фронта, лишающего его войска оперативного простора и свободы маневра. Фон Браухич настаивал на своём. Конфликт затягивался. Командующего раздражало это промедление, но фюрер выразил желание, чтобы фон Бок сопровождал его в сегодняшней поездке - и генерал-полковник не решился ему возражать.
   В Плевно, где временно располагался штаб 19-го моторизованного корпуса, в автомобиль Гитлера подсел ещё один гость - генерал танковых войск Гейнц Гудериан. Именно с ним, главным идеологом танкового прорыва, фюреру хотелось обсудить итоги боёв в Польском коридоре.
   Фон Бок предполагал, что будет говорить Гудериан, и не ошибся в своих предположениях. "Быстроходный Гейнц" нахваливал танки, моторизованную пехоту и мягко и ненавязчиво - самого себя. Благо это было несложно: симпатии фюрера к новейшей технике были очень сильны и хорошо известны. Гудериан беззастенчиво играл на этой струне, всячески превознося успехи своего корпуса.
   Особенно поразили Гитлера цифры потерь: четыре дивизии за четыре дня боев потеряли убитыми примерно сто пятьдесят человек и ранеными - около семисот. Фюрер пришел в волнение, стал сбивчиво рассказывать о Великой войне, как его полк в первом же день потерял убитыми почти две тысячи человек. Фон Бок заметил, что и потери простых пехотных дивизий группы армий "Север" в этой компании столь же невелики, но Гитлер словно не расслышал его слов. Он забросал Гудериана вопросами о танках, тот с тщательно скрываемым удовольствием подробно отвечал.
   По его словам выходило, что главными способами достижения успеха являются, во-первых, скорейшая поставка в танковые части новых машин третьей и четвертой модели и, во-вторых, их дальнейшая модернизация. При её проведении Гудериан рекомендовал обратить особое внимание на увеличение брони, особенно - в лобовой части корпуса и башни. В ответ на наивный вопрос фюрера генерала словно нехотя признался, что польские противотанковые пушки способны пробить броню любого немецкого танка. Правда, тут же поспешил уточнить, что пушки на самом деле шведские, своей противотанковой артиллерии у Польши нет, и что количество подбитых танков очень невелико. А так же что среди них преобладают первая и вторая модели, которые он, Гудериан, давно уже называл устаревшими, а поэтому их надо срочно поменять на новые тройки и четверки, после чего разговор плавно вернулся в прежнее русло. Помимо увеличения толщины брони генерал предлагал так же начать опыты с увеличением мощности пушки: увеличить калибр, длину ствола и мощность заряда снаряда.
   За обсуждением танков не заметили, как приехали в Шветц. Хотя следы недавних боев порой попадались на глаза, можно было сказать, что город от войны почти не пострадал. К приезду Гитлера на улицах повсюду развесили флаги Третьего Рейха, а гражданское население, еще совсем недавно прятавшееся по подвалам и убежищам, заполнило улицы, чтобы приветствовать фюрера германской нации.
   Происходящее отдавало изрядной театральностью, но вполне могло быть искренним проявлением чувств. Ведь население этих мест было почти на половину немецким и в большинстве своем помнило то время, когда город и его окрестности входили в состав Германии. Да и кто и зачем мог устроить такой спектакль? Борман? Роммель? Во всяком случае, вермахт в лице фон Бока был тут явно не при чем.
   Между тем Гитлер приказал остановить кортеж, вышел из машины и около четверти часа беседовал с народом. Разговор в основном свелся к обещаниям счастливой жизни в составе тысячелетнего Рейха, которые щедро раздавал рейхсканцлер. Жители Шветца в основном жаловались на притеснения со стороны поляков и благодарили немецкого солдата-освободителя, положившего этому конец.
   Едва фюрер вернулся к машине, как Гудериан предложил осмотреть уничтоженную польскую батарею на холме возле города. Гитлер тут же загорелся этой идеей. Фон Бок заметил, что Роммель состроил кислую мину, но ничего не сказал. Комендант Ставки фюрера вообще был человек молчаливый, но свое дело знал отменно: во время остановки и беседы с народом солдаты охраны действами четко и слаженно.
   Так же быстро и умело они оцепили холм, на который поднялся Гитлер со свитой. На фон Бока уничтоженная батарея польских пятнадцати с половиной сантиметровых орудий особого впечатления не произвела: выезжая на фронт, он уже успел привыкнуть к подобному зрелищу, да и с орудиями этими был знаком еще с Великой войны. Если противотанковая артиллерия у поляков была шведского производства, то тяжелая - французского: старые орудия фирмы "Шнайдер".
   Гитлер наверняка тоже их узнал, но тем не менее вид уничтоженной трехорудийной батареи привел его в наивно-детский восторг. С сияющим лицом он долго молча ходил между искореженными пушками, наслаждаясь зрелищем. Наконец, вернулся к стоявшим поодаль генералам и поинтересовался:
   - Это работа наших тяжелых бомбардировщиков?
   На что Гудериан предсказуемо ответил:
   - Нет, наших танков.
   Восторги фюрера бронетанковой техникой, перемеженные с редкими комментариями танкового генерала снова пошл по кругу, только теперь их пришлось выслушивать не только фон Боку, но и остальным сопровождающим. Борман был весь внимание. Кейтель - тоже. Роммель слушал с большим интересом, но явно при этом думал о чем-то своём. Йодль внимал равнодушно. Что касается самого фон Бока, то он был мыслями на восточном крыле фронта, где сейчас разворачивались главные для его группы армий события.
   Здесь, в Померании, всё уже было решено. Окруженная группировка в Коридоре фактически уничтожена, Бромберг должен быть взят с минуту на минуту, если уже не взят, Висла форсирована, враг отступает, не пытаясь оказать сопротивление. Там, в Мазурии, всё оставалось неясным. Уже третий день 3-я армия содрогалась в нелепых конвульсиях, бессмысленно тыкаясь в разные стороны, словно слепой щенок.
   Знай он наперёд, что будет дальше, то, безусловно, не стал бы позавчера вечером отменять приказ фон Кюхлера и разворачивать ударную группу Кемпфа вместо Цеханува на Розань. В Берлине Гальдер и фон Браухич решительно воспротивились этому наступлению, считая удар через Розань на Острув-Мазовецки неоправданным распылением сил. В результате Кемпф успел выбить поляков из Макова, но получив приказ остановиться, оставил Розань в их руках, дал время закрепиться на Рубеже Нарева. Сегодня с утра ему, наконец, разрешили атаковать город, но время упущено, наверняка придется преодолевать серьёзное сопротивление врага. Если Розань превратится во вторую Млаву, то о наименовании "танковая" у дивизии Кемпфа можно будет забыть.
   Но если бы "мудрость" Гальдера остановилась на этом - было бы полбеды. Накануне фон Бок придумал перспективный маневр: перебросив по отремонтированному саперами в Диршау железнодорожному мосту 10-ю танковую дивизию генерала Шааля в Восточную Пруссию, сформировать в районе Йоханнисбурга и Ликка на её базе новую ударную группу и ударить в обход польской обороны через Новоград и Ломжу. Первоначально этот план получил одобрение Берлина, но сегодня утром фон Браухич прислал новую директиву, которая гласила:
   В намерения ОКХ входит наступление 4-й армии по обе стороны Вислы на Варшаву, 3-й армии - левым флангом - на Варшаву, правым - на Острув-Мазовецки. Намерение группы армий усилить 3-ю армию путем переброски сил - особенно подвижных - из состава 4-й армии соответствует мнению ОКХ. При этом нужно избегать далекого размаха движения восточного фланга и ограничить продвижение на линии Варшава - Острув-Мазовецки.
   Фон Бок немедленно связался с Берлином и проговорил с Браухичем добрых полчаса. Полностью убедить его не удалось, но некоторую свободу действий командующий группой армий "Север" выбить себе смог. Формирование ударной группы решено было продолжать, и первой целью её наступления остались Новоград и Ломжа. А вот дальше в категорической форме было приказано двигаться на тот же Острув, не отклоняясь к востоку. Между тем, как с каждым часом фон Бок всё больше убеждался: окружать поляков нужно восточнее, в Подляшье, иначе - опять отступят, ускользнут из клещей.
   А самое главное - полная неопределённость с мобильными соединениями. Пока тревожных новостей с французской границы не поступало, но генерал-полковник прекрасно понимал: стоит там начаться серьёзным боям и лучшие части начнут перебрасывать на запад. Первым кандидатом на такое перемещение в подчиненных ему войсках была, без сомнений, 3-я танковая дивизия. Поэтому фон не торопился перекидывать её на левый фланг, хотя это решение напрашивалось: в излучине Вислы танкам делать уже было нечего. Но переброска дивизии сейчас к Ликку - это огромная нагрузка на едва сметанные коммуникации, связывающие анклав с основной территорией Рейха. А если потом ещё придется выводить её обратно... Нет уж, лучше пока пусть постоит лишний день у Шветца, а за это время 3-я армия получит побольше снарядов: штурм млавского рубежа съел почти все запасы.
   Да что там говорить. Если быть до конца честным, то с 3-й танковой дивизией фон Бок был почти готов расстаться. Но только с ней. Терять моторизованную пехоту очень не хотелось, равно как и танковые дивизии Кемпфа и Шааля, а так же проявившую себя с самой лучше стороны кавалерийскую бригаду Фельдта. А если уж придется расставаться, то необходимо предварительно получить максимальную выгоду от их использования. Наступать на Ломжу только пехотой одно, а танковой дивизией - совсем иное дело. Пусть даже 10-я танковая полноценной дивизией не была, вместо двух штатных танковых полков в ней имелся только один, но все равно вероятность успеха резко увеличивалась, равно как и шансы развить дальнейшее наступление. Увы, сосредоточение сил пока что было не завершено, наступление могло начаться не раньше чем через два дня. Два дня, а на западном фронте всё может измениться в любую минуту...
   Размышления фон Бока прервали обрывки громкого разговора: со стоявшими в оцеплении охранниками фюрера громко спорил унтер в полевом мундире цвета фельдграу, но с черными погонами и петлицами танкиста. Спустя минуту его пропустили к Гитлеру - в сопровождении двух солдат.
   - Хайль Гитлер! - вытянулся унтер в струнку перед рейхсканцлером. На его лице читалось сильнейшее волнение.
   Фюрер молча отсалютовал. Потом отрывисто спросил:
   - Что у вас?
   - Срочное донесение для генерал-полковника фон Бока.
   Что-то в таком духе следовало ожидать: канты вокруг погон и мертвой головы в петлицах лимонно-желтого цвета - служба связи танковых войск. Но что сообщение будет обращено к нему, фон Бок никак не ожидал. Он думал, что связист направляется к Гудериану. Сразу накатило волной неприятное предчувствие.
   - Докладывайте, - приказал Гитлер.
   - Только что сообщили из Бад-Польцына. Самолёт генерала фон Клюге, возвращавшегося в штаб из Бромберга, при посадке потерпел аварию.
   - Что с Клюге? - быстро переспросил Гитлер. - Он погиб? Говорите!
   - Генерал фон Клюге жив, мой фюрер. Он отправлен в госпиталь.
   - В каком он состоянии?
   - Этого в сообщении не было...
   Гитлер нервно дернул шеей.
   - Кто передал сообщение? - спросил фон Бок.
   - Подписано начальником штаба группы армий "Север" генерал-лейтенантом фон Зальмутом, - доложил связист.
   - Ясно. Кто принял командование армией?
   - Этого в сообщении тоже нет...
   Фон Бок не удивился. Лишнего на себя фон Зальмут брать никогда не стремился.
   - Мой фюрер, эти неотложные обстоятельства требуют моего немедленного отбытия в Бад-Польцын...
   - Конечно, Фёдор, немедленно отправляйтесь, - перебил Гитлер. - Сегодняшнюю... инспекцию мы завершим без вашего участия. Генерал Гудериан ответит на все наши вопросы.
   - Генерал Гудериан прекрасно осведомлен об обстановке! - с тщательно скрываемым неудовольствием подвел итог фон Бок, отсалютовал фюреру и, вслед за унтер-офицером пошел к мотоциклу. За спиной он ещё услышал:
   - Этот город вдали, на том берегу реки, это ведь Кульм, не так ли?
   - Совершенно верно, мой фюрер, это Кульм. Мой фюрер, в мае этого года я имел честь приветствовать вас в городе, где вы родились, а сейчас мы с вами находимся рядом с моим родным городом: я родился в Кульме.
   - Именно для того, чтобы вернуть родину миллионам немцев, я отдал приказ начать эту войну. Гейнц. Именно для того. И то, что теперь исконно немецкие города снова вернулись в Германию... Вы не представляете, Гейнц, что это для меня значит...
   В разговор вмешался Борман, но его ответа фон Бок уже не услышал. Настроение было отвратительным. Раздражало буквально всё. И необходимость использования нацистского приветствия вместо старого доброго отдания воинской чести, словно он дубоголовый молокосос из СС, а не ветеран Великой войны, боевой офицер, командовавший на французского фронте батальоном 4-го гвардейского Прусского полка и награждённый Железным крестом 1-го и 2-го классов, а так же Крестом "За заслуги". И нескрываемое удовольствие проныры Гудериана, сполна использующего возможность оказаться возле Гитлера для развития своей карьеры. И неопределенность на левом крыле, где фон Кюхлер никак не наведёт порядок.
   Но сейчас он не мог себе позволить срываться на мелочи. Самым важным неожиданно стало положение 4-й армии. Понять, что произошло с фон Клюге. Жив? Сможет ли поправиться, и если да, - то как скоро? И в любом случае надо сейчас найти заместителя. Бреннеке сам не справится, вообще начальники штабов во всех соединениях группы армий слабоваты. Лучше всего назначить кого-нибудь из командиров корпусов.
   На первый взгляд самая подходящая кандидатура - Гудериан. Его механизированный корпус сейчас как раз получил передышку и не требует пристального внимания со стороны командира. Но это только на первый. Способность "быстроходного Гейнца" руководить армией вызывала у фон Бока серьёзные сомнения. Это не на танках по передовой разъезжать. И не фюрера очаровывать. Тут нужен человек более уравновешенный и грамотный, не склонный к авантюрам.
   Значит - Штраус или Хаазе. Корпус первого наступает к северу от Вислы. По данным разведки, польских войск там практически нет, а левый фланг вот-вот должен сомкнуться с частями корпуса Фалькенхорста. 3-й корпус продвигается по южному берегу, куда отступили разбитые части из коридора, плюс где-то здесь же должна отступать позенская группировка поляков. Правый фланг у Хаазе провисает, до армии Бласковица больше сотни километров.
   При таких условиях выбор очевиден. Командовать армией пока что будет Штраус. А дальше уже будет видно...

Лондон. Имперский Генеральный штаб

   Время близилось к традиционному пятичасовому чаю. За окном стоял хмурый лондонский вечер и шел нудный лондонский дождь. Небо полностью затянули низкие серые тучи, так, что дневной свет через окна в кабинет начальника Главного штаба почти не проникал. Но его и не требовалось - с освещением кабинета прекрасно справлялась современная электрическая люстра.
   Два человека сидели друг напротив друга по обе стороны большого рабочего стола. Одним из них был хозяин кабинета - назначенный накануне новый начальник Имперского Генерального штаба генерал Эдмунд Уильям Айронсайд. Выглядел он похуже, чем на отретушированных фотографиях, помещенных в утренних выпусках британских газет: лицо генерала избороздили глубокие морщины, под глазами набрякли синеватые мешки. Виной тому была усталость: в эту ночь генерал спал всего четыре часа, здесь же в здании штаба. Что поделать. Новое назначение стало большим шагом вперед в карьере Айронсайда, но и одновременно заставляло работать на износ, поскольку совпало с началом войны. И, кажется, большой войны.
   Все указывало на то, что Гитлер утратил благоразумие и способность реально оценивать ситуацию. Тонкие и даже совсем не тонкие намеки из Парижа и Лондона в Берлине просто не замечали. Вермахт пер на Варшаву паровым катком, танком, сминая на своем пути хлипкие польские дивизии. В таких условиях всем было ясно, что спустить конфликт на тормозах уже не получится, грядет долгая и кровавая война, из которой приемлем только один выход - полная и окончательная победа, как в восемнадцатом году. Вот только как достигнуть этой победы никто толком не знал, а все вопросы адресовались в конечном итоге в Имперский Генеральный штаб, то есть к генералу Айронсайду.
   Чтобы разобраться в реальных возможностях британской армии ему требовалось время, и на словах все это понимали, но на деле со всех сторон заваливали вопросами, порой не срочными и совершенно второстепенными. К примеру, как тот проект операции, который генерал читал в настоящий момент. Выглядел он явной чушью, и жалко было тратить на него время, но напротив сидел Первый морской лорд Британии - пять рядов золотых галунов на рукавах кителя, погоны со скрещенными пушками на плечах. Адмирал флота сэр Дадли Паунд лично прибыл в Генеральный штаб, чтобы обсудить с его начальником план "Катэрин". Едва вникнув суть плана, Айронсайд сразу понял, каким будет дальнейший разговор, и старательно оттягивал его начало.
   Но до бесконечности молчать было невозможно. Генерал звучно захлопнул кожаную папку и положил её на стол.
   - Бред...
   - Идея плана "Катэрин" предложена Первым Лордом Адмиралтейства, сэром Уинстоном Черчиллем, - ровно заметил в пространство адмирал. Реакция генерала, похоже, никак его не взволновала.
   - Сэр Уинни - большой оригинал, - проворчал Айронсайд и процитировал: - "Война - слишком серьёзное дело, чтобы оставит его военным".
   - Кто же в Британии не знает этой шутки, - тем же ровным голосом ответил Паунд.
   - А я вот что скажу: война - слишком серьёзное дело, чтобы позволять разрабатывать военные планы гражданским. Вы же опытный моряк, Дадли, вы должны понимать, что этот план - глупейшая авантюра, которая может стоить огромных потерь.
   Айронсайд не сомневался, что в лице адмирала он имеет союзника. Во-первых, Паунд не понаслышке знал, что такое война на море - в Ютландском сражении он командовал "Колоссом", вывел из строя немецкий крейсер. Во-вторых, на посту командующего Средиземноморским флотом он прославился осторожностью на грани трусости и получил очень выразительное прозвище: "Не делай этого, Дадли!" И генерал ожидал, что собеседник разделит его искреннее возмущение. Но Паунд отреагировал иначе: он абсолютно спокойно произнёс:
   - Операция рискованная, я не спорю. Но это война, сэр. Без риска невозможно достичь результата.
   - Рискованная? Это не риск, это авантюра. Балтика станет сначала ловушкой для британских кораблей, а потом и их могилой. Мы ведь не имеем там ни одной гавани, которая могла бы их укрыть. Как только они будут обнаружены, этот жирный боров Геринг бросит на них все свои самолеты, которые только сможет поднять в воздух.
   - Не думаю, что их будет много, - парировал Паунд. - Основные силы Люфтваффе брошены против Польши. А то, что осталось, стянуто к французской границе.
   - Я не знаю, сколько самолетов сможет выставить Геринг, зато точно знаю, что на прикрытие эскадры мы не сможем выставить ни одного, - Айронсайд нервно хрустнул пальцами. - Или, может быть, вы намерены включить в её состав авианосец? - Он кивнул на лежащую на столе папку. - Кажется, в плане этого нет.
   - В плане этого нет, - согласился адмирал. - Авианосцем мы рисковать не станем. Мы исходим из того, что с авиацией смогут справиться зенитные средства эскадры.
   - А если они не смогут справиться? Размещенный на транспортах десант будет обречен на гибель. Но пусть даже эскадра сможет подойти к берегу незаметно и высадка произойдет благополучно. Что дальше?
   - Дальше десант закрепится на плацдарме, а линкоры - разрушать береговую инфраструктуру немецкого побережья Балтики.
   Айронсайд устало потер рукой лоб. Заломил затылок. Было ощущение, что он смотрит какой-то дурной сон. Ну не мог британский адмирал с умным видом нести такую околесицу.
   - Десант нуждается в постоянной поддержке, в снабжении и пополнении. Как мы сможем это организовать? Немцы снимут с польского фронта столько самолетов, сколько им понадобится для того, чтобы топить любое наше судно, прошедшее Скагеррак. Все равно польской авиации больше уже не существует.
   Начальник штаба вспомнил сегодняшний разговор с главой военной миссии союзников генералом Норвид-Нейгебауэром, и на душе стало ещё муторнее, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. Поляк долго и многоречиво просил немедленной военной помощи "отважно сражающемуся с общим врагом Войску Польскому", но, как выяснилось, не знал обстановку на фронте, да ещё и попытался скрыть, что правительство покинуло столицу. Естественно, ничего конкретного в таких обстоятельствах ему обещать Айронсайд не мог.
   - Вы слишком узко смотрите на ситуацию, сэр, - в голосе визитера генералу явственно послышались поучающие нотки. - Примите во внимание политические соображения. Франция сегодня - не слишком надежный союзник. Там сильны капитулянтские настроения, не только среди коммунистов, социалистов и прочих...
   Паунд сделал выразительный жест кистью руки.
   - Нет сэр, даже в высшем руководстве есть сторонники дальнейшего умиротворения Гитлера. А те, кто готовы бороться с немцами, не решаются этого делать с должной энергией. Гамелен заперся в подвале Венсенского замка, словно в подводной лодке без перископа. Наступление в Сааре пока что скорее демонстрация, чем реальная боевая операция. Думаю, вы это знаете лучше меня.
   - Я пока что не готов оценивать ход наступления в Сааре, сэр.
   Действия верховного главнокомандующего объединенных сухопутных сил союзников у Айронсайда никакого энтузиазма не вызывали. Генерал уже успел ознакомиться с позицией французов: армия хоть и отмобилизована, но недостаточно боеготова, поэтому начать широкомасштабное наступление можно будет только после прибытия на континент сухопутных частей Британии, а еще лучше - весной, а совсем бы хорошо - после завершения перевооружения, которое ожидается году так к 1942-му. Разумеется, сам он такой подход ни в коем случае не разделял: объявив войну нужно воевать, бездействия войск ещё никогда и никому не укрепляло боевого духа. Но и соглашаться с Паундом не хотелось. Как бы то ни было, но французы все-таки наступают. Данное полякам на майских переговорах в Париже обещание начать боевые действия спустя пятнадцать дней после вступления Франции в войну перекрыто с лихвой. Поэтому упреки генерала Норвид-Нейгебауэра в том, что Франция и Великобритания уклоняются от выполнения союзных обязательств Айронсайд отмел решительно и жестко. Если уж быть откровенным до конца ( чего в разговоре с поляком генерал, разумеется, себе не позволил и позволять не собирался ), то в марте, когда решался вопрос о британских гарантиях Польше, Айронайд, как и весь комитет начальников штабов решительно возражал против их предоставления. Просто потому, что не видел реальной возможности их исполнить. Но Чемберлен настоял на своём, гарантии были даны, и теперь великие державы делали всё возможное, что могли для помощи Польше. Если же этого оказалось недостаточно, то винить полякам следовало в первую очередь себя - нельзя же требовать от гарантов, чтобы они полностью обеспечивали её безопасность, нужно и самим о себе заботиться.
   Поляки, похоже, этого понимать не желали. Совсем недавно, в середине июля, будучи в должности генерал-инспектора заграничных войск Великобритании, Айронсайд посещал Варшаву и вел переговоры с маршалом Рыдз-Смиглы об оказании конкретной помощи в случае агрессии. Он обещал поставить Польше 100 современных бомбардировщиков и 40 истребителей "Харрикейн". Маршал благодарил, но с подписанием контракта поляки протянули до самого конца августа. И теперь уже в условиях войны нужно было срочно решать, где брать эти самолеты, как доставить их в Польшу и кто за это заплатит. И если на первый вопрос Айронсайд вместе с занимающим должность командующего Королевских ВВС главным маршалом авиации Даудингом могли дать ответ своей властью, то оставшиеся без поляков было не решить, а генерал Нейгебауэр ничего вразумительного предложить не мог.
   О том, что помимо самолетов Айронсайд обещал рассмотреть вопрос переброски в Польшу нескольких бригад из Египта, сейчас не вспоминал ни сам генерал, ни поляки. Сразу после переговоров идея была благополучно спущена на тормозах. Поляки не сделали ничего, чтобы подготовиться к приему союзных войск, британцы - даже не разрабатывали планов такой переброски. Египет, по территории которого проходит важнейший в стратегическом отношении Суэцкий канал, Египет, зажатый с юга и запада итальянскими колониями - отнюдь не то место, откуда можно выводить войска не заботясь о замене. Боеспособность туземной армии, хоть и натасканной британскими инструкторами, вызывала у Айронсайда серьёзные сомнения, а собственно британских войск в распоряжении генерал-лейтенанта сэра Генри Мэйтленда Вильсона было совсем немного: по одной бронетанковой и пехотной дивизии и пять бригад, одна из которых тоже была бронетанковой, а ещё одна, только что прибывшая, - индийской. Плюс - территориальные крепостные части. И практически все - неполного состава. Нет, сейчас, когда ещё не окончательно определился расклад сил в начавшейся войне из ключевого пункта, каким являлся Египет, просто так нельзя выводить ни одного солдата.
   - В любом случае, сэр, даже мне, моряку, ясно, что удар в мягкое брюхо зверя гораздо эффективнее, чем в твердый панцирь. "Линию Зигфрида" нужно взламывать, а через Бельгию идет прямой путь в Рур.
   - Это всем ясно, сэр. Но позвольте вам напомнить, что Бельгия нейтральна.
   - Это следствие недостаточной решительности наших дипломатов, сэр. Но когда наш десант закрепиться на балтийском побережье Германии, сэру Эдуарду придется проявить активность. Бельгия не сможет отказать нам в законном требовании - бросить войска на помощь истекающему кровью десанту.
   Лицо адмирала при последних словах полыхнуло благородным негодованием. А генерал, напротив, сморщился, будто съел кислую виноградину. Патетика хороша на парадах, перед публикой. Иногда - перед солдатами, уходящими в тяжелый бой. Но при принятии ответственных решений она противопоказана.
   - А если Бельгия все же откажется пропустить наши войска? Что тогда? Помимо, как вы изволили выразиться, истекающего кровью десанта, мы будем иметь ещё истекающие кровью дивизии, порывающиеся на помощь десанту через бельгийские укрепления. Трудно придумать лучший подарок Берлину.
   Впервые с начала разговора на лице Паунда проступили признаки волнения.
   - Сэр, бельгийцы не позволят себе стрелять наши войска. Это невозможно.
   - Как вы сами сказали, сэр, это война. А на войне возможно всё, что угодно. Именно поэтому я не могу одобрить эту авантюру.
   - Первый Лорд Адмиралтейства рассчитывал, что вы проявите большее понимание ситуации, сэр, - в голосе адмирала слышалось нескрываемое разочарование.
   "А ведь он прекрасно понимает, что эта авантюра", - подумал Айронсайд. - "Понимает, но не рискует выступать против Черчилля".
   Отдельные кусочки складывались в единую и целую картину. Либерал Чемберлен, до последнего отстаивавший политику "умиротворения", после её краха не мог не пригласить в состав военного кабинета самого популярного и последовательного сторонника войны с Рейхом - Черчилля. А тот, хоть и не без военного опыта, но всё-таки гражданский человек и политик, вполне естественно начал с плана эффектной, но совершенно невозможной операции. Ну, а адмирал Паунд просто не рискнул противоречить непосредственному начальству, наихудшим образом оправдав свою репутацию.
   Генералу вспомнилось, что Первым морским лордом его собеседник стал в общем-то случайно. Изначально кандидатура командующего Средиземноморским флотом никем всерьёз не рассматривалась, но произошла цепочка непредвиденных событий. Лорд Чартфилд, дойдя до вершины военно-морской карьеры, подался в политику. Сэр Роджер Бэкхаус вынужден был оставить службу по состоянию здоровья. Адмирал Бертран Рамси оставил её ещё раньше - из-за конфликта с Бэкхаусом, а наиболее многообещающий флотоводец Империи сэр Вильям Фишер безвременно скончался три года назад. Паунд получил свою должность не как самый достойный, а как самый заслуженный, а потому не хотел ею рисковать.
   Но кто-то же должен был остановить это безумие...
   С того момента как 25 июня 1899 года Эдмунд Уильям Айронсайд был выпущен офицером из Тондбриджской школы, ему не раз приходилось встречаться с опасностью, принимавшей самые разнообразные облики. В англо-бурской войне он принимал участие сначала как офицер артиллерист, позднее стал офицером военной разведки. Одна из операций с его участием легла в основу ставшего весьма популярным романа "Тридцать девять ступенек", но очень немногие знали что прототипом Ричарда Ханнея был именно Эдмунд Айронсайд.
   Потом была Великая война: работа в штабе канадских дивизий и командование 99-й бригадой, громившей немцев на континенте. Францию сменила заснеженная Россия - почти год он командовал экспедиционными силами Великобритании в Архангельске. Затем два месяца службы в Венгрии и снова крутой поворот: Персия. Там он принимал участие в рискованнейшем, но крайне важном для короны предприятии, увенчавшемся блистательным успехом: подготовке переворота Реза Пехлеви.
   А потом потекли спокойные и размеренные годы службы на высоких и почетных административных должностях. Комендант штабного колледжа в Кемберли. Лейтенант лондонского Тауэра. Генерал-квартирмейстер Индийской армии. Главнокомандующий Восточным командованием. Генерал-губернатор Гибралтара. Генерал-инспектор заграничных войск Империи.
   Многие достойные люди могли на его месте незаметно растерять доказанные ранее храбрость и честность. Эдмунд Уильям Айронсайд не растерял. Он мог послать солдат на смерть ради победы - если не существовало иного способа её достичь. Мог послать их на смерть по ошибке, как когда-то в Крыму была брошена на верную гибель Лёгкая бригада. Но жертвовать жизнями британских солдат ради достижения сомнительных политических результатов для него было совершенно неприемлемо.
   - Мне кажется, что я должным образом понимаю ситуацию, сэр. Я назначен на этот пост для того, чтобы привести британские войска к победе, а не к катастрофе. И заявляю вам, сэр, что буду резко возражать против подобной операции. Более того, заверяю вас сэр, что до тех пор, пока я являюсь начальником Имперского Генерального штаба, я не позволю выделить ни одного британского солдата для этой авантюры.
   - Боюсь, что Первый Лорд Адмиралтейства будет разочарован вашей неконструктивной позицией, сэр, - заметил Паунд.
   - Если сэр Уинстон считает, что я не соответствую должности начальника Имперского Генерального штаба, он может поставить вопрос о моей отставке на заседании кабинета министров. Но своего мнения я не изменю, - твердо ответил Айронсайд.
   Это не было актом отчаяния. Айронсайд чувствовал за собой поддержку военного министра, ведь назначение на высокий пост было неожиданным даже для него самого. Генерал готовился возглавить экспедиционные силы Британии на континенте и ревниво поглядывал на Дилла, который, возглавяя Олдершот, расчитывал получить этот же пост согласно традциии. В результате перемещения сэр Хора-Бейлиш изящно решил проблему с одной должностью и двумя претендентами, только вот теперь было не совсм понятно, куда девать оставшегося без места Горта, тоже не последнего человека.
   Впрочем, даже если бы Айронсайд имел самые твердые гарантии, что за демаршем последует отставка, то всё равно бы произнес те же самые слова. Он был готов отстаивать своё мнение в самом жестком споре, но сейчас этого не потребовалось.
   Адмирал поднялся с кресла. На его лице холеном лице снова застыла непроницаемая маска.
   - Прошу меня простить, но я должен вас покинуть. Сегодня у меня назначено важное заседание по обеспечению безопасности баз Флота. Честь имею, сэр!

Польский фронт. Вечер 5.09.1939

   В течение второй половины дня немцы предприняли три атаки в районе Ружана. Сначала танки генерала Кемпфа попытались прорваться вдоль шоссе Маков-Ружан, но были остановлены перекрестным огнем из первого и второго фортов. Потеряв 18 машин, немцы были вынуждены отступить. Затем пехота предприняла штурм северной окраины города, с целью занять расположенное на господствующей высоте городское кладбище, но и здесь немцы были отбиты. Не удалась и попытка форсировать Нарев и выйти в тыл защитникам города. К вечеру в этом районе наступило затишье.
   Тем временем основные силы 21-го пехотного корпуса сосредоточились под Йоханнисбургом, а генерал фон Бок сумел убедить Верховное Главнокомандование сухопутными восками в необходимости наступать более широким фронтом. После чего отложил наступление на один день, до утра 7 сентября. За этот срок по его плану корпус Фалькенхорста должен был быть усилен переброшенной через Коридор и Восточную Пруссию 10-й танковой дивизией.
   Примерно в тоже самое время, когда у Ружана утихли бои, в Плоцк входила Новогрудская кавалерийская бригада. Находящиеся в городе пехотные части генералу Андерсу привести в состояние боеготовности так и не удалось. Сохранившие боеспособность 13-й и 32-й пехотные полки 8-й дивизии её командир полковник Фугальский вывел к Модлину. Связь со штабом армии "Модлин" у Андерса по-прежнему отсутствовала.
   Между Плоцком и Модлином образовалась брешь, в которой практически не было польских войск, но и немцы вели себя крайне пассивно, ограничившись лишь посылкой разведывательных групп. Появление одной из них возле Вышогруда привело к тому, что польскими саперами был спешно взорван мост через Вислу.
   Северная группа армии "Познань" и остатки армии "Поморже" отступали от Торуни на Влоцлавек. Южная откатилась к Коло и продолжала отступать на Кутно. Немцы неторопливо продвигались вперёд по обеим сторонам Вислы, не предпринимая попыток догнать и окончательно разбить отступающие польские части.
   Около 17 часов вечера рухнул фронт на рубеже Варта-Видавка. Обескровленная непрерывными тяжелейшими боями оперативная группа генерала Анковича уже не могла сдерживать намного превосходящие силы немцев. 10-я пехотная дивизия отступала к Шадеку, Крессовская кавалерийская бригада - к Здуньской Воле.
   Оперативная группа "Пиоткрув" еще удерживала позиции в Боровых Горах, но с отступлением северного крыла армии немцы получали возможность зайти ей в тыл, поэтому Руммель приказал генералу Томми отводить войска к Лодзи. Генерал надеялся, собрав в один кулак все оставшиеся в его распоряжении войска, дать немцам еще один, теперь уже - наверняка последний - бой.
   Только к сумеркам завершились бои за Пиоткрув. Солдаты 19-й польской пехотной дивизии сражались за каждую улицу и каждый дом, но силы были слишком неравны. 1-я танковая дивизия немцев заняла город. Остатки дивизии, командир которой так и не вернулся в её расположение, в беспорядке отступили на восток, к реке Пилица.
   Между тем в Сулеюве генерал Даб-Бернацкий несколько раз менял планы контрнаступления и рассылал их по соединениям Северной группы армии "Прусы". Это само по себе было способно вызвать жуткую неразбериху. А помноженное на отвратительно организованную связь полностью дезорганизовало группу. В довершение всего генерал решил лично проконтролировать ситуацию и с наступление сумерек выехал без охраны из Сулеюва в Пиоткрув, не подозревая, что город уже находится в руках немцев.
   Оперативная группа "Ягмин" из состава армии "Краков" к вечеру занимала рубеж Краков-Мечов. Не смотря на то, что немцы были ещё далеко, генерал бригады Ягмин, выполняя приказ командующего армией, поставил своим подчиненным задачу на следующий день: отступать дальше на восток и занять оборону на левом берегу реки Ниды от Пичова до Вислы.
   А вот оперативная группа "Борута" оказалась в очень тяжелом положении: 2-я танковая дивизия немцев к вечеру овладела Пеймом и Мышленице и явно успевала оказаться у Тарнува раньше поляков, тем самым отрезая им пути отступления.
   На самом южном участке фронта 2-я горнопехотная бригада откатывалась к реке Бяле, к вечеру её штаб, возглавлявший отступление, достиг Грибова. В свою очередь немецкие горные егеря в сумерках вошли в Старый Сонч.
   Эшелоны, которыми эвакуировалось из Варшавы польское правительство, попали под сильную бомбежку в Демблине. В результате, в Люблин кроме министров добралось лишь небольшая часть из выехавших чиновников, остальные погибли или разбежались. Почти вся документация была уничтожена или потеряна.
  

Западный фронт. Вечер 5.09.1939

   К вечеру в Варндском лесу полностью сосредоточился 6-й армейский корпус генерала Луазье: 42-я пехотная дивизия генерала де Ла Порта дю Тея, 3-я северо-африканская пехотная дивизия генерала Чаполли и, во втором эшелоне, 12-я моторизованная пехотная дивизия генерала Янссена.
   Генерал Конде доложил командующему группой армий "Восток" генералу Претеле, что 3-я армия готова развивать наступление - форсировать Саар и штурмовать Мерциг. Но получил совсем иной приказ: продвижение вперед остановить, артиллерийский обстрел немецких позиций не вести, ждать дальнейших указаний. Переправляться через Саар было строжайше запрещено даже разведчикам.
   БЕРЛИН. Министерство иностранных дел Германии выступило с официальным заявлением, в котором обвинила польские власти в жесточайшем терроре против мирного населения германской национальности. По словам рейхсминистра Франца фон Папена, "наступающая германская армия сталкивается с фактами страшных преступлений, количество и масштаб которых потрясают воображение". Особенную жестокость, по его словам, отступающая польская армия проявила в Бромберге: там было уничтожено пять тысяч этнических немцев, проживавших в городе и окрестностях.
  
   КАУНАС. Президент Литвы Анастас Сметона подтвердил получение приглашения на мирную конференцию в Ялту и участие в ней Литвы. Делегацию возглавит министр иностранных дел республики Юоазас Урбшис.
  
   МАДРИД. Лидер Фаланги, генерал Хосе Санхурхо Саканелли высоко оценил мирные инициативы Новороссии и заявил, что Испания обязательно пришлет на конференцию представительную делегацию.
  
   БРЮССЕЛЬ. Об участии страны в мирной Ялтинской конференции заявил король Бельгии Леопольд.
  
   БУДАПЕШТ. С сенсационным заявлением выступил регент Венгрии, адмирал Хорти. Он сообщил, что в конце недели отправится с официальным визитом в Новороссию, где сначала встретится с Верховным Правителем Иваном Солоневичем, а затем возглавит венгерскую делегацию на мирной конференции в Ялте.
  
   ТАЛЛИН. Министр иностранных дел Эстонии Карл Сельтер официально заявил, что Эстония не примет участия в ялтинской конференции. Он так же выразил сомнение, что эта конференция сможет принести какие-либо конкретные результаты.
  
   ЛОНДОН. В официальном пресс-релизе Форин-офис приветствуются мирные инициативы Новороссии, но в то же время указывается, что единственным способом установления стабильного мира в Европе может стать только немедленный вывод всех немецких войск с территории Польши.
  
   КОПЕНГАГЕН. Король Христиан Х называл Ялтинскую конференцию важным и своевременным шагом в деле поддержания безопасности нейтральных стран Европы и подтвердил безусловное участие в её работе датской делегации.

Радогощи. Штаб армии "Лодзь"

   В целом в жизни Юлиуша Руммеля, как и у большинства людей, счастье и несчастье легли примерно поровну. Ни везунчиком, ни горемыкой назвать его было бы несправедливо. Своего положения он добился не без помощи удачи, но прежде всего упорным трудом. Горькие разочарования порой тоже случались, но непреодолимого крушения всей жизни они не вызвали.
   Но так уж годно было Господу Иисусу, что сама его жизнь пришлась на время величайшего триумфа его Родины: из небытия, из более чем столетнего забвения восстала к жизни Польша. Описать словами те чувства, которые испытал пан Юлиуш шестнадцатого ноября восемнадцатого года, в день, когда Юзеф Пилсудский торжественно объявил о восстановлении Польского государства, невозможно. Это было несравнимо с безмятежной радостью дней рождения в спокойном и счастливом детстве, ни со счастливой нежностью свадьбы, ни даже с опьяняющим восторгом военной победы. Это чувство было несравненно больше, сильнее и глубже. Оно было всем, вбирало в себя всю жизнь и всю радость, наполняя их особым смыслом и содержанием. Оно делилось на каждого поляка, живущего под Господним небом, неважно в Польше ли, в Европе, в далекой Сибири или вообще в Новом Свете. И от такого деления оно не только не угасало, не расплывалось, не становилось меньше, а, напротив, только прирастало, ведь каждый радующийся возрождению Родины поляк передавал ей, а значит и всем остальным полякам, частичку своих сил.
   Нет, чтобы описать происходящее, воспеть новое рождение Польши, нужно было быть поэтом. Руммель не был поэтом, он был офицером. Он не воспевал, он воевал. Воевал, чтобы отстоять право страны на независимость от большевицких орд, мечтающих восстановить старую Империю под видом нового "государства рабочих и крестьян". Воевал, чтобы возрождение Польши не оказалось короткой и яркой вспышкой, вслед за которой опять бы воцарилась беспроглядная тьма, как это случилось с учрежденом при Императоре Наполеоне Великом герцогстве Варшавском.
   Да, сразу после своего чудесного возрождения Польша была на шаг от гибели, но не погибла. "Чудо на Висле", как назвали разгром армии Тухачевского, позволило отстоять независимость страны. И это была ещё одна радость, слившаяся воедино с первой, и вселившая уверенность, что эта победа - залог долгого и счастливого существования новой Польши. Во всяком случае сам Руммель после воцарения в Европе мира был уверен, что теперь уже польскому государству суждены долгие годы стабильного существования. Честно сказать, может и не совсем стабильного, поскольку отношения с соседями складывались для вновь появившейся на карте страны не самым лучшим образом, но речь об утрате независимости никогда не стояла.
   И вдруг все смешала война с Германией. Сама по себе она не была неожиданной. С приходом к власти Гитлера, провозгласившего курс на воссоздание "Великой Германии", в Польше стали с беспокойством поглядывать на Берлин и чем дальше, тем больше. Сначала предпринимались определенные попытки сближения с новым Рейхом, с тем, чтобы вместе с ним нажать на Чехословакию: в Варшаве надолго затаили обиду на решение великих держав передать Тешинскую Силезию в состав соседнего государства, немцы же имели все основания претендовать на Судеты. Гитлер со своей стороны поначалу так же проявил стремление к такому союзу, но очень быстро внешняя политика Рейха развернулась в противоположную сторону: между Чехословакией и Германий установилось плотное сотрудничество, а вот отношения с Польшей резко ухудшились. Дать Поморью и Силезии ту степень автономии, что получили Судеты, для польских политиков было совершенно невозможным делом, а "вольный город" Данциг, "зависший" между двумя странами, служил постоянным источником конфликтов.
   Никто не хотел уступать, напряженность в отношениях росла и всем было ясно, что добром это не кончится. Другое дело, что большинство поляков, в том числе и офицеров, включая самое высокое командование, смотрели на возможное столкновение весьма оптимистически. Одни полагали, что произойдет что-то вроде повторений силезских восстаний, когда немцы после недолгих боев вынуждены будут под нажимом Франции и Великобритании отвести войска, как это произошло с "Оберлендом". Другие вообще рассчитывали разгромить вермахт и въехать в Крулевец, а то в сам Берлин на белых конях и провести там пышный парад победы.
   Генерал Руммель такого оптимизма не разделял. Гитлер не побоялся ввести войска в демилитаризованную по условиям Версальского мирного соглашения Рейнскую область. Не испугался пойти на аншлюс Австрии. С чего бы ему после этого остановить боевые действия в Польше от одних только грозных окриков из Парижа и Лондона? Он слышал их уже не мало, и всякий раз поступал по-своему и это ему всегда сходило с рук. Нет, остановить его могло только полномасштабное военное вторжение в Германию союзных армий, но в готовности великих держав немедленно после начала германской агрессии прийти на помощь Польше Руммель сильно сомневался. Политику умиротворения нельзя отменить за один час и даже за день. Пока будут искать компромиссы, пока завершат мобилизацию... Как бы помощь не оказалась слишком запоздавшей...
   А уж насчет того, чтобы разгромить немецкую армию... В Мировую войну всей Антанте на это потребовалось почти четыре года. Да, конечно, после поражения Германия сильно ослабел, но с первого дня прихода к власти Гитлера главной целью его политики было вернуть Рейху былую мощь и приумножить её ещё больше, а рейхсканцлером он стал ещё в тридцать третьем году. Весь мир признает, что за это время ему удалось многое сделать. Между тем программа перевооружения Войска Польского была начата лишь в 1936 году и проходила такими темпами, что до её завершения было ещё ой как далеко. Так откуда берется такая пренебрежительная уверенность, что стоит польской кавалерии обнажить шашки и победа сразу падет к копытам её лошадей?
   Руммель не рассчитывал на лёгкие успехи, он ожидал, что война будет тяжелой и кровопролитной, но не мог себе представить того, что с первого же дня польскую армию начнут бить. Бить жестоко и беспощадно, на всех фронтах и по всем направлениям. Сил его армии едва хватало на то, чтобы отбиваться, отступать, цепляясь за каждый удобный рубеж обороны, пока, наконец, она не заняла расположенную в глубоком тылу линию рек Варта и Видавка, которая в довоенных планах Генерального Штаба рассматривался как стратегический рубеж обороны, линия максимально возможного продвижения врага вглубь территории Польши при самых неблагоприятных обстоятельствах. Немцы дошли до неё за два с небольшим дня, причем для того, чтобы замедлить их продвижение, было сделано все возможное и даже невоможное. Ещё чуть больше двух дней понадобилось им, чтобы прорвать эту преграду.
   Обвинять в этом было некого. Да, командир Кресовской кавалерийский бригады полковник Ханка-Кулеш допустил преступную небрежность, не подготовив надлежащим образом оборону мостов в районе Серадза, что позволило немцам захватить их целости и сохранности и дало возможность форсировать реку. Но на других участках фронта они смогли сделать это и без захвата мостов. Основные силы армии "Лодзь" были измотаны и сильно обескровлены боями в предполье линии обороны, а резервов было слишком мало, чтобы переломить ситуацию или хотя бы её стабилизировать.
   Самое обидное, что генерал точно знал: будь бы в его распоряжении чуть больше сил - и все бы могло сложиься иначе.
   Накануне он весь день провел на передовой, в 10-й пехотной дивизии, отчаянно и безуспешно штурмовавшей немецкий плацдарм в районе Мнихова. Руммель считал необходимым показать солдатам, что, несмотря на всю тяжесть сложившегося положения, оно отнюдь не безнадежно. Продемонстрировать личным примером, что командование верит в их стойкость и мужество, в то, что не бросят союзники, в перелом и окончательную победу, и находится здесь, в одном ряду с ними, под вражеским огнем, а не бежит в панике на восток в поисках тёплого места в тылу.
   Результаты этой поездки вызвали у него двоякие чувства. С одной стороны, боевой дух в частях был на удивление высок. Несмотря на отступление, всегда вызывающее в войсках раздражение и уныние, несмотря на усталость и большие потери, бомбардировки с воздуха, в котором немцы имели полное господство, солдаты хотели сражаться, и были готовы умереть в бою, но не пропустить врага к Лодзи и Варшаве. Появление командующего армией везде вызывало большое воодушевление, его словам о том, что союзники вот-вот начнут наступление на западе безоговорочно верили и тут же заверяли, что "мы-то не поведем". Он своими глазами видел, с какой отчаянной решимостью польская пехота шла в контратаку на вражеские позиции.
   Но и немцы сражались жестоко и отчаянно, намертво вцепившись в захваченный плацдарм и не желая уступать ни единого метра. На их стороне было превосходство в огневой мощи. Польские атаки немедленно встречал шквал не только винтовочного и пулемётного, но и миномётного и артиллерийского огня, то и дело над полем боя появлялись юркие самолёты с обтекателями над колесами шасси, напомнившие Руммелю давно уже забытую обувь русских крестьян - лапти. В итоге ценой больших потерь удалось лишь немного потеснить немцев, выбить их с нескольких важных высот и из пары деревень, но генералу стало понятно, что сбросить их с плацдармов в Варту нереально. Армия "Лодзь" за несколько дней непрерывных кровопролитных боев истощила свои силы и была неспособна к наступательным операциям.
   К тому же среди старших командиов царили растерянность и подавленность. Неожиданное вторжение немцев, мощь вермахта и успехи врага в первые дни войны привели к тому, что большинство генералов и полковников считали положение безнадежным, а себя - обреченными на поражение. Они не могли наладить нормальную часть между подчиненными частями и соседними соединенями, плохо владели оперативной обстановкой, не знали местонахождение противника. Рассчитывать на успех при таком командовании было сложно. Главное, других командиров было взять неоткуда. Руммель не выдержал лишь один раз, отстранив от должности того самого командира Крессовской кавалерийской бригады полковника Ханко-Кулеша. Слишком уж великабыла его вина. Слишком уж хорошо помнилось генералу, как в мирное время полковник Кулеш любил порассуждать, демонстрируя свое парадное оружие: "Мы добыли Польшу саблями, саблями её и защитим". Когда стало действительно надо, он не сумел справиться с управлением бригадой, и наступающих немцев у мостов через Варту не встретили даже саблями.
   Командовать бригадой Руммель назначил, как старшего по должности, её начальника штаба, полковника Гробицкого. Что же касается остальных командиров и, прежде всего, поставленного во главе сформированной на правом фланге армии оперативной группы генерала бригады Диндорф-Анковича, то реально заменить их было некем, и Руммель мог только ободрять, убеждать и требовать. В какой-то степени это давало результат, но генерал чувствовал, что переломть всеобщую обреченность ему не удается. Да что говорить, если старый друг и верный боевой товарищ, начальник штаба армии "Лодзь" полковник Прагловский тоже был сражен этим недугом. И сейчас он совсем не напоминал того дерзкого и решительного капитана Прагловского, командовавшего штабом 1-й кавалерийской дивизии полковника Руммеля, крепко потрепавшей под Комарно знаменитую Первую Конную "товарища" Буденного. Правда, после боя Руммеля не покидало ощущение, что Буденный тогда не слишком стремился к победе, но это не преуменьшало достигнутого успеха.
   Теперь же генерал все яснее понимал: успехи остались в прошлом. Вечером четвертого сентября он приказал всем соединениям армии, кроме оперативной группы "Пиоткрув" прекратить контратаки и перейти к оброне, рассчитывая хотя бы таким образом выиграть время. Но слишком неравны были силы. Подтянув за ночь резервы, противостоящая его армии 8-я немецкая армия генерала Бласковица с утра перешла в наступление по всему фронту. Со всех сторон в штаб армии, в целях маскировки разболоженном в затерянном следи огромного парка дворце в одном из пригородов Лодзи, полетели донесения о потерях ключевых пунктов обороны. Вскоре после полудня Руммелю стало ясно: рубеж Варта-Видавка армии не удержать. Ещё два часа он медлил с приказом на отступление в надежде, что произойдет событие, которое изменит оперативную обстановку. Например, начнет наступление во фланг атакующим немцам армия "Познань". Но время шло, ситуация все ухудшалась, а добрые вести так и не приходили.
   В семнадцать часов вечера генерал Руммель подписал приказ на отступление. Оперативной группе генерала Анковича он приказал отходить на рубеж реки Нер в район Лютомирск-Мирославец-Константинов, рассчитывая дать немцам ещё один бой на непосредственных подступах к Лодзи. По этой же причине двадцать восьмой и второй пехотным дивизиям было приказано охтодить на северо-запад, к Константинову и Пабянице. Что же касается оперативной группы "Пиоткрув", то её обескровленным пехотным дивизиям, Руммель приказал двигаться на север, за Бржезину, намереваясь использовать их как резерв в боях за Лодзь, а сохранившей наибольшую боеспособность Волынской кавалерийской бригаде предстояло прикрыть их отступление.
   Спустя немногим более часа Прагловский доложил о принятом решении в Варшаву. Из соседней комнаты до Руммеля доносились обрывки телефонного разговора полковника с генералом Стахевичем.
   - Десятая пехотная дивизия рассыпалась и практически перестала существовать. Генерал Анкович сообщает, что отступление проходит на грани неуправляемого бегства. Он предпринимает чрезвычайные усилия, чтобы не потерять управление дивизией и сохранить её матеральную часть.
   Последовала пауза, видимо, Прагловский слушал начальника Генштаба. Затем он заговорил снова.
   - Мы намерены собрать дивизию в районе Лютомирска. Другого способа сохранить её боеспособность не существует.
   Опять возникла пауза.
   - Нет, связи со штабом генерала Кутшебы у нас нет. И контакта с его дивизиями тоже. Мы просим уведомить пана генерала о нашем отступлении. Вероятно, ему следует выдвинть какие-то силы на Унеюв или Поддембице, чтобы обеспечить свой левый фланг.
   Прагловский долго молчал, Руммель даже успел предположить, что разговор закончен или связь с Варшавой прервалась. Но начальник штаба вдруг отчетливо произнес:
   - Это невозможно, пан генерал. Положение армии тяжеое. Нет, оно не тяжелое. Оно безнадежно. Это конец.
   Руммель резко поднялся на ноги, быстрым шагом прошел в соседнюю комнату.
   - Прекратите сеять панику, пане полковник! Вы...
   Начальник штаба стоял у стола бледный, словно смерть, прижимая к груди телефонную трубку.
   - Вас хочет слышать Главнокомандующий, - пробормотал он тусклым голосом и протянул её Руммелю. Тот тяжело вздохнул и забрал её из трясущихся рук Прагловского.
   - Генерал Руммель у аппарата.
   - Что вы творите?! Что вы себе позволяете?! - ударил в ухо гневный голос маршала. - Кто разрешил оставить позиции?! Это измена!
   - Пан маршал, армия пятый день ведет упорные бои, не получая поддержки. Войска истощены непрерывными боями. Удержать позиции невозможно.
   - Вы получали подкрепления, пан генерал! - Рыдз-Смиглы сорвался на крик. - Вы полчали подкрепления!
   - Пан маршал, я докладывал вам данные разведки. Против моей армии сосредотчена восьмая немецкая армия, а так же не менее двух корпусов десятой армии, один из которых танковый. Мы сделали все, что могли, пан маршал. Ни солдатам, ни офицерам, ни штабу армии не в чем себя упрекнуть. Сдача позиций по Варте - вынужденная мера.
   Повисла пауза. Потом главнокомандующий спросил уже совсем другим, полным скрытой надежды, голосом:
   - Вы хотите отступить с позиции Варта-Видавка полностью, или только северным флангом?
   - На южном фланге ситуация так же плоха, как и на северном, - безжалостно ответил Руммель. - Пехота обескровлена, вражеская авиация господствует в воздухе. Кавалерия вынуждена днем прятаться в лесах, совершать марши возможно только в темное время суток.
   - Нужно потребовать ото всех максимального напряжения сил.
   Руммель не ответил. Бессмысленно было объяснять сидящему в Варшаве маршалу, что люди и так сделали всё, что возможно, и даже больше. Рыдз-Смиглы тоже долго молчал, потом осторожно спросил:
   - Так что, пан генерал, вы сможете удержать южное крыло?
   - Это невозможно, пан маршал. Силы оперативной группы генерала Томми исчерпаны. Все эти дни она сдерживала атаки немецкого танкового корпуса. Второй батальон легких танков фактически уничтожен, в строю осталось менее десятка танков. Виленская кавалерийская бригада понесла значительные потери, как и тридцатая пехотная дивизия. Дивизия полковника Зонголловича не готова к боевым действиям, резервисты бросают позиции, как только немцы подвергают их массированному артиллерийскому обстрелу или бомбардировкам. Если немедленно не отступить, то в ближайшие сутки армия будет полностью уничтожена.
   Главнокомандующий снова долго молчал, затем спросил подавленным голосом:
   - Где вы наменены организовать новый рубеж обороны?
   Руммель коротко изложил свой план, Рыдз-Смиглы его ни разу не перебил, а после того, как командующий армией закончил доклад, не задал ни одного уточняющего вопроса. Лишь тихо поизнес:
   - Хорошо, пан генерал. Действуете по своему усмотрению. Я одобряю.
   В душу Руммеля закралось сомнение, понял ли вообще главнокомандующий, что ему сказали. Но он тут же прогнал его прочь: в любом случае, Стахович запомнил доклад Прагловского, а значит, у Генерального Штаба есть вся необходимая информация.
   Повесив трубку, генерал обернулся к так и стоявшему столбом во время разговора своему начальнику штаба. Словно заново увидел его лицо: помятое, серое, с темными кругами вокруг глубоко запавших глаз. Сами глаза были нездорово-красноватого цвета и воспаленно слезились. И желание сурово отчитать полковника прошло само собой. Сейчас перед генералом стоял уже далеко немолдой усталый человек, надломленный обрушившимся на него грузом проблем и неудач.
   - Идите спать, Александер, - мягко произнес Руммель. - Вы слишком устали, а завтра будет трудный день. Мы будем сражаться, и вам потребуется силы. Много сил.
   - Пан генерал, вы... - Прагловский смолк, не в силах закончить фразу.
   - Мы будем сражаться, Александер, - тихо, но уверенно повторил командующий армией. - Даже если они дойдут до Варшавы. Даже если они дойдут до Гродно и Станислова, мы все равно будем сражаться. Польша не погибнет, даже если исчезнет с географической карты - до тех пор, пока будут живы поляки. Но до этого еще далеко. Завтор мы должны заняться обороной Лодзи, и я очень рассчитываю на вашу помощь, Александер.
   Прагловский молча и как-то нервно кивнул и вышел из комнаты. А Руммель медленно опустился в кресло. Он чувствовал, что во время разговора с Прагловским открыл что-то важное для себя, и это важное нужно было обдумать. Срочно, немедленно, прямо сейчас.

Великобритания. Графство Кент.

Штаб 500-й эскадрильи Берегового Командования

   - Разрешите войти?
   Скводон-лидер Найджел Хьюз оторвал взгляд от разложеных на столе бумаг. Это был худощавый шатен лет сорока - сорока пяти, с маленькими аккуратными усиками и высоким лбом, перечеркнутым глубокими морщинами. Сейчас они казались особено резкими, а под покрасневшими глазами набрякли синеватые мешки: последние несколько дней скводон-лидер много работал и очень мало спал.
   - Входите!
   В кабинет вошло двое мужчин в сине-серой форме офицеров-летчиков. Один, постарше, бритоголовый с толстой синей полосой на обшлаге рукава, и второй, совсем ещё юноша, рукав его кителя украшала тонкая полоска.
   - Флайт-офицер Комптон прибыл по вашему приказанию, сэр! - отрапортовал бритоголовый.
   - Пайлот-офицер Уолкотт прибыл, сэр! - эхом откликнулся юноша.
   Хьюз видел, как волнуется парень: гладкие щеки залил румянец. Ещё бы, первый раз предстал вот так пред грозные очи командира эскадрильи. Молодых выпускников летных учиищ прислали буквально несколько дней назад, и скводон-лидер ещё не успел познакомиться с каждым. Вот Комптона он знал: основательный мужик родом из Девоншира, хороший пилот, в Королевские Военно-Воздушные силы поступил только весной, но до этого налетал над побережьем немало миль. Неудивительно, что уже дорос до командира звена.
   - Вы доложили о потоплении немецкой подводной лодки?
   - Так точно, сэр! - коротко кивнул Комптон.
   - Расскажите. Я хочу знать, как это произошло.
   - Мы патрулировали побережье, сэр, - начал объяснять старший лётчик. - Уолкотт заметил немецкую лодку, идущую в подвоном положении на перископной глубине.
   - Уолкотт заметил? - переспросил Хьюз.
   - Да, сэр... - юноша все ещё чувствовал себ яне в своей тарелке.
   - Продолжайте.
   - Мы её атаковали, - просто ответил Комптон. - Сбросили все наши стофунтовые бомбы.
   Скводон-лидер понимающе кивнул. Пятисотая эскадрилья была оснащена двухмоторными "Ансонами", машинами неплохими, хотя уже и не новыми, но с очень ограниченым радиусом действия: каких-то 790 миль. Для патрулирования - совершенно недостаточно, поэтому техники отправли самолеты на вылет с неполной нагрузкой - двумя стофунтовыми бомбами, хотя они могли нести двусотпятидесятифунтовую.
   - Лодка ушла на глубину. На поверхности моря сразу после атаки были замечены выбросы сжатого воздуха, а так же пятна солярки и машинного масла. Когда я докладывал о результатах полёта, я не утверждал, что лодка потоплена, сэр. Но, по крайней мере, повредить её нам удалось, - закончил доклад флайт-офицер.
   Хьюз тяжело оперся руками о столешницу и окинул подчиненых суровым взглядом.
   - У меня для вас две новости, парни: хорошая и плохая. И начну я с плохой. Так вот, вы атаковали не немецкую лодку. Нет, вы отбомбили по подводной лодке из состава Королевских Военно-Морских Сил. По нашей подводной лодке, - слово "нашей" скводон-лидер особенно выделил голосом.
   На Уолкотта было жалко смотреть: казалось, что юноша вот-вот расплачется. Комптон держал удар, только пару раз судорожно сглотнул.
   - А теперь мы переходим к хорошей новости. Мне сообщили, что повреждения лодки минимальны. Потерь нет. Так что, наши доблестные моряки отелались лишь легким испугом.
   Скводон-лидер превентивно метнул на летчиков гневный взгляд, способный в зародыше погасить любой смешок, но в этом не было нужды: сейчас пилотам было совсем не до смеха.
   - Я очень Доволен тем, что у Уолкотта такие зоркие глаза, а Комптон способен быстро принимать решения. Однако, впредь, прежде чем сбрасывать бомбы, вы будете обязаны вспомнить о том, что у Британии тоже есть подводные лодки и они принимают участие в этой войне. Вам ясно?
   - Так точно, сэр! - в один голос ответили летчики.
   - Я отдал приказ. С завтрашнего дня все патрули во время инструктажа будут получать информацию о возможном наличии в секторах патрулирования наших подводных лодок. Кроме того, в самое ближайшее время офицеры ВМФ проведут для вас занятие о том, как отличить по внешнему виду наши и французские подводные лодки от немецких.
   Комптон повел шеей, словно ему жал воротник форменной рубашки, стянутый петлей галстука. Скорость, с которой закрутились шестеренки военной бюрократии, впечатляли. С момента атаки на подводную лодку не прошло и шести часов, в уже приняты решения, которые требовали согласования на самом высоком уровне.
   На самом деле флайт-офицер добросовестно заблуждался. Звание и должность не позволяли ему преодолеть завесу секретности и получить представление о структуре Берегового командования. Штабы его авиагрупп подчинялись не только непосредственно командованию, но и штабу района, в котором совместо работали военно-морской и военно-воздушный отделы. Гарантией от появления проблем это, конечно, не служило, о чем и свидетельствовал случай с лодкой. Но меры для того, чтобы подобные случаи не повторялись, были предприняты эффективно и быстро.
   - Будте внимательны, парни! - подвел итог Хьюз. - Это прекрасно, что вы заметили лодку, но теперь вы понимаете, что этого мало. Вместо того, чтобы прославиться как герои, потопившие первую немецкую субмарину, вы имели все шансы посадить на репутацию эскадрильи огромное пятно. Вас извиняет только одно...
   Командир выдержал паузу, сделавшую бы честь любому актеру.
   Уолкотт, похоже, хотел что-то спросить, но не осмелился. Комптон насуплено молчал.
   - За полтора часа до вас точно так же опозорилась двести тридцать третья. И даже хуже вас. Они бомбил с такой высоты, что своими же осколками пробили себе топливные баки. Самолет едва дотянул до аэродрома, а лодка целехонька. Каково, а?
   Летчики снова молчали, но на этот раз Хьюз и не ждал их слов.
   - В общем, вы все поняли. Можете быть свободны. И надеюсь увидеть вас в следующий раз по более приятному поводу. Есть вопросы?
   - Простите, сэр...
   - Что ещё? - скводон-лидер уже непроизвольно потянулся к бумагам, полагая разговор оконченым, но Уолкотт, похоже, не понял, что ему следует покинуть кабинет начальника как можно быстрее.
   - Простите, сэр. Но если наши бомбы не причиняют никакого вреда нашим подлодкам, то, наверное, они бы не причинили бы его и немецким. А если так, то зачем же мы вылетаем в патруль, сэр?

Малая Польша. Шоссе Пиоткрув-Сулеюв.

   Рассекая светом фар вязкую ночную темень, легковой "Форд" неспешно катил по ночному шоссе. Генерала дивизии Стефан Даб-Бернацкий дремал в мягком кресле рядом с водителем. У командующего армией "Прусы" выдался тяжелый день. Ужасно тяжелый.
   Проклятая война развивалась совсем не так, как планировалось в Варшаве. Вместо того, чтобы удержать на замке западную границу, нанести удар в мазурских болотах и победоносно войти в Крулевец, Войско Польское отступало по всем фронтам. В полной мере обстановкой генерал не владел, но знал, что врагу сданы Коридор, Куявия, Силезия и изрядная часть Мазурии. Оставлены Быдгощ и Торунь, Познань и Серадз, Бельско-Бяла и Катовице. Немцы рвутся к Модлину, Гнездно, Лодзи, Радому и Кракову. Эх, Эдвард, Эдвард. Не по плечу оказалась ему ноша, выпавшая после смерти Первого Маршала. Не тем людям Рыдз-Смиглы доверил важнейшие посты? Бортновский... Шиллинг... Руммель... Они виделись опытными и надежными генералами, а оказались бездарностям, интриганам и честолюбцам. Руммель, кстати, Даб-Бернацкому ещё до войны не нравился. И генерал не раз предупреждал Эдуарда, что этот карьерист с темным русским прошлым ненадежен. Но маршал, товарищество с которым у Стефана Даб-Бернацкого началось ещё с Великой войны, с совместной службы в составе 1-й бригады Легионов Польских, к совету старого друга не прислушался, и доверил Руммелю прикрывающую столицу армию "Лодзь". А самого Даб-Бернацкого назначил командовать "национальным резервом".
   Ладно, ради великой Матери-Польши генерал был готов поступиться гонором, резерв так резерв. Но пся крев, эти болваны даже не позволили ему толком сосредоточить войска и дождаться окончания мобилизации. Он рассчитывал, что в его распоряжении будет хотя бы две недели, прежде чем армия "Прусы" выдвинется к фронту, а получилось, что на четвертый день после начала войны фронт сам выдвинулся к армии.
   С утра четвертого сентября пришло донесение от командира развернутой в районе Пиоткрува-Трыбунальского 19-й пехотной дивизии генерала Квацижевского, что позиции атакованы крупными силами врага при поддержке танков, артиллерии и авиации. Приказав держаться и пообещав помощь, Даб-Бернацкий, оставив за старшего в Радоме начальника штаба армии полковника Обертинского, немедленно выехал в Сулеюв, где размещался штаб командующего Северной группой армии "Прусы" генерала Орлич-Дрейзера. Он прекрасно осознавал всю опасность положения: прорвавшись через Пиоткрув, немецкие танки обходили с юга оборону армии "Лодзь" и получали возможность практически беспрепятственно выйти к Варшаве.
   Ситуация складывалась критическая, но генерал чувствовал в себе силы выполнить свою высокую миссию, на месте принять верное решение и стать спасителем отечества. Излишне полагаясь на свое техническое превосходство, немцы подставили под удар южный фланг своей передовой группировки. Очевидно, они ожидали от польской армии лишь пассивной обороны, но не учли, с каким противником имеют дело. Генерал Даб-Бернацкий всегда предпочитал проработке планов импровизацию и нешаблонные решения, а потому в соответствии с требованиями обстановки намеревался вести активные боевые действия. На первом этапе силами 29-й пехотной дивизии, 1-го батальона лёгких танков и Виленской кавалерийской бригады с рубежа Милеюв-лес Любень следовало нанести по тылам передового немецкого отряда, а затем, подключая к наступлению и 19-ю пехотную дизизию, развивать успех в направлении на Бельхатов, в районе которого, по словам начальника Генштаба генерала Стаховича вела бои оперативная группа "Пиоткрув" генерала Томми.
   Однако с момента прибытия в штаб Дрейзера начались проблемы. Для начала выяснилось, что командующий Северной группой куда-то потерял первый батальон лёгких танков. Было известно о том, что они "где-то рядом", поблизости от треугольника Пиоткрув-Томашув-Сулеюв, но точного места их дислокации Дрейзер не знал. Не имел он и связи с Квацижевским. Удалось связаться лишь с командиром 86-го пехотного полка, который доложил, что немцы атакуют, дивизия обороняется, Пиоткрув держится, а командир дивизии отбыл "договариваться о наступлении". На ходу изменив план, и подписав приказ готовиться к наступлению 29-й дивизии и Виленской кавбригаде, Даб-Бернацкий велел Дрейзеру как можно быстрее разыскать пропавший батальон и установить с ним связь, а сам выехал в штаб последней. Там где указал ему Дрейзер штаба не оказалось, пришлось довольно долго колесить в поисках, пока, наконец, они не увенчались успехом.
   Правда, через четверть часа общения с командиром бригады, полковником Друцким-Любецким, генерал обнаружение бригады успехом уже не считал. Боеготовность кавалеристов оказалась совсем не на том уровне, на который рассчитывал командующий армией. На марше бригада дважды попала под удар вражеской авиации, в результате которого сильно пострадал конский состав. Кроме того, отстали тыловые службы, и вся артиллерия бригады имела едва по одному зарядному ящику на орудие. Бронеавтомобили и легкие разведывательные танки TKS из 33-го бронедивизиона имели горючего всего на одну заправку. Понимая, что наступать в таком состоянии нереально, Даб-Бернацкий опять изменил план и поставил задачу бригаде охранять рубеж реки Пилицы, контролируя переправы, а наступление начать сдвоеным ударом 29-й и 19-й пехотной дивизий.
   Уже начало смеркаться, когда он вернулся в Сулев, но не в штаб Дрейзера, а к командиру двадцать девятой дивизии полковнику Игнатию Озевичу. Выяснилось, что тот только-только получил из штаба фронта предидущие изменение плана операции, исключающее из нее танковый батальон, и собирался наступать в тесном взаимодействии с кавалеристами. Генерал для начала устроил полковнику разнос, в доходчивой форме объяснив, что надо не предаваться теориям о "взаимодействии", а делать свое дело и бить врага своими силами, после чего объяснил Ожевичу его новые задачи. Тот нес какую-то чепуху про забитые дороги, раненых, беженцев и тому подобную ерунду, но генерал решительно прервал все эти словоизлияния и поставил командира дивизии перед ясной перспективой: или начать с рассветом наступление или предстать перед военно-полевым судом.
   Наведя таким образом порядок в Сулеюве, командующий армией уже в темноте выехал в Пиоткрув, желая лично убедиться, что вся необходимая информация до Квацижевского доведена и к утреннему наступлению всё готово.
   - Подъезжаем к городу, пан генерал, - осторожно потревожил большое начальство сидевший за рулем старший сержант.
   Лес, по которому они ехали уже довольно долго, заканчивался и впереди появилось зарево от множества сильных пожаров: это горел Пиоткрув-Трыбунальский.
   "Да, досталось городу", - грустно вздохнул Даб-Бернацкий. Но уверенности в завтрашнем успехе увиденное не поколебало. На Великой войне он видел и не такое.
   Впереди в размытом свете фар появилась неясная фигура, знаками призывающая автомобиль остановиться.
   - Патруль, - произнес сержант, разглядев за плечом винтовку, и сбросил скорость, хотя автомобиль двигался и так не слишком быстро: попробуй-ка, погоняй по польским дорогам, никакие рессоры не спасут.
   Генерал одобрительно кивнул. Как и следовало ожидать, Квацижевский умело командовал своей дивизией, и за заботами об обороне города не позабыл и о патрулях на тыловых дорогах. Это разумно. Мало ли какие случаи бывают, осторожность не повредит.
   Патрульный был уже совсем близко, когда водителю бросилась в глаза сначала излишне поблескивающая приплюснутая каска, а потом и мигнувший отраженным светом вышитый на слишком темного для поляка цвета мундире германский имперский орел.
   - Немцы, пане генерал! Держитесь!
   "Какие немцы, дурак", - хотел сказать генерал, но не успел, потому что понял, что перед ним сейчас действительно немец. Во рту мгновенно пересохло, а руки и ноги стали ватными, словно чужие. Доб-Бернацкий судорожно икнул и растекся по сидению. Сердце остановилось, зато под диафрагмой отчаянно отсчитывал частые пульсы желудок.
   Автомобиль уже поравнялся с патрульным, когда сержант неожиданно вдавил до пола педаль газа, врубил первую передачу и вильнул в сторону, рассчитывая сбить врага крылом. Это не удалось, в последний момент тому удалось отпрыгнуть в сторону. Автомобиль, набирая скорость, понесся прочь от пикета в ночную тьму.
   Генерал сжался, ожидая вдогонку залпа или очереди, но расслышал лишь единственный винтовочный выстрел. А в следующее мгновение сержант резко вывернул баранку вправо, "Форд" съехал на разбитую дорогу, идущую по околице какого-то села. На максимальной скорости машина проскочила мимо полуразрушенных и выгоревших домов и при первой же возможности свернула в лесную чащу.
  
   Гансу Тельману не повезло. Не с фамилией. Хотя, с фамилией ему тоже не повезло. Постоянно над ним кто-нибудь подшучивал и подначивал. Так что встреть он Эрнста Тельмана, от души бы врезал по физиономии "вождю немецкого пролетариата". Так, чтобы у того искры из глаз посыпались... пятиконечные.
   Но вечером пятого сентября ему не повезло ещё больше: прихватило живот. То ли съел чего не того ( во время обысков в польских домах не удержался, реквизировал по законам военного времени пару кругов краковской колбасы да хороший кус ветчины ), то ли ещё какая причина, но солдата застигло сильное несварение. Сначала внутри просто урчало и булькало, а к горлу подкатывала лёгкая тошнота. Ганс крепился, стесняясь признаться товарищам и начальству в своей слабости, и накликал беду: их отделение отправили на всю ночь в охранение, на одну из ведущих в город дорог. Расположились они в одиноко стоящей будке путевого обходчика ( невдалеке от обычной дороги пролегала одноколейка ), выставили на дороге пикет: трех человек с пулемётом, а остальные повалились спать.
   Пока Тельман отдыхал, живот вроде успокоился, но стоило ему выйти на свою смену, как там-то его и пробил понос. Поделать с собой он уже ничего не мог, раз за разом отбегая в придорожные кусты, чтобы только справить нужду.
   Ефрейтор Штанге, старший в смене, хмуро посматривал на вопиющее нарушение дисциплины, но помалкивал. За время сегодняшнего боя Ганс не раз прикрывал его огнем из пулемёта, а это что-нибудь, да значит.
   Тем более, что пост их был выставлен больше для проформы. Разбитые поляки отступили от города на северо-восток и оказаться поблизости никак не могли. Беженцев здесь тоже не было: танки перерезали дорогу в самом начале сражения за город, ещё до полудня. Разве что с юго-востока к городу могли выйти новые вражеские части, и тогда их отделение должно было принять на себя первый удар, завязать бой и предупредить мотострелковую роту, расквартированную поблизости в деревеньке на берегу озера - в тех домах, что уцелели после удара пикирующих бомбардировщиков. Но верилось в это с трудом: на правом фланге у первой танковой дивизии противник не появлялся с первого дня войны. Так что все говорило о том, что их пост здесь вовсе не нужен.
   Увы, Тельману не повезло ещё раз: когда он в очередной раз отправился в кусты, на дозор выехал из леса легковой автомобиль. По знаку Штанге он сначала, вроде притормозил, но потом, чуть не сбив ефрейтора, рванул вперёд. Штанге едва успел отскочить сторону. Вилли Клос, третий патрульный, сидевший рядом с пулемётом, тут же приник к оружию, чтобы дать очередь, но выстрела не последовало: пулемёт хрюкнул, словно поперхнулся патроном, громко клацнул - и всё. Пока Клос возился с затвором, а Ганс спешно натягивал трясущимися от волнения руками штаны, автомобиль свернул в лес и был таков. Штанге разок выстрелил ему вслед из карабина, но, похоже, не попал.
   Ругался ефрейтор долго и виртуозно. Тельман с виноватым видом стоял перед командиром и думал только о том, чтобы ещё раз не прижало, тогда ситуация будет и вовсе безвыходной. Вилли в темноте все никак не мог справиться с затвором. В какой-то момент он то ли ушиб, то ли прищемил себе палец, ругнулся в полный голос, и это вернуло Штанге к реальности: свернув ругань, он приказал Тельману привести пулемёт в порядок, да ещё милостиво изволил посветить своим фонариком. Ганс быстро отсоединил барабан ( чего Клос, не будучи пулемётчиком, сделать так и не догадался ), вытащил переклинивший патрон, прочистил затворную раму и собрал всё обратно.
   - Готово, герр гефрайтор, - доложил он.
   - Готово, - Штанге добавил несколько непечатных слов. - Что толку, что теперь готово? Где теперь искать этот проклятый автомобиль? В нем мог ехать большой польский офицер. Он мог везти важные документы.
   Проштрафившийся Тельман молчал. А вот Вилли позволил себе пошутить.
   - Может, там ещё был целый польский генерал, за поимку которого нам бы отвалили Железный крест и недельный отпуск?
   - Может быть и генерал... - проворчал Штанге, сбавляя обороты. Идея Клоса, конечно, была самая идиотская: зачем посреди ночи польскому генералу ехать без всякой охраны в захваченный немцами Пиоткрув?
   - Герр гефрайтор, второй автомобиль, - встрепенулся пулемётчик: и вправду, среди деревьев мелькали приближающиеся огоньки фар.
   Штанге снова выругался.
   - Страна непуганых идиотов. Клос, приготовь карабин, выходим вместе. Если что, то сразу стреляй. Тельман, если пулемёт опять заклинит - пойдешь у меня под трибунал.
   - Не сомневайтесь, герр гефрайтор, - проворчал пулемётчик. Сейчас в своей "костной пиле" он был уверен на все сто, но стрелять не пришлось. Автомобиль ( на сей раз не "Форд", а "Фиат" ) послушно остановился по знаку Штанге. А в следующее мгновенье вытащенный из машины человек в мундире с широкими серебряными галунами в петлицах и на погонах громко кричал:
   - Я сдаюсь в плен! Немедленно доложите вашему начальству! Я - генерал бригады Йозеф Квацижевский, командир девятнадцатой пехотной дивизии!
  
   В Сулеюв генерал Даб-Бернацкий вернулся сильно после полуночи: машина долго петляла по окрестным лесам, хорошо, что у запасливого сержанта в багажнике оказалась пара запасных канистр, доверху заполненных бензином. Ратуша, а которой находился штаб генерала Дрейзера, была погружена в темноту и тишину, лишь дежурила у входа пара часовых, да в одной комнате горел свет. Там, склонив голову на стол, спал дежурный офицер с тремя капитанскими звездочками на погонах. При звуках шагов Даб-Бернацкого он тяжело поднял голову, скользнул заспанным взглядом по визитеру, но узнав в вошедшем командующего армией резво вскочил на ноги. Сон сняло как рукой.
   - Пан генерал...
   - Где генерал Дрейзер? - прервал его командующий. - Срочно его сюда! Вызвать начальника штаба и офицеров связи!
   - Пан генерал, вам телеграмма из Варшавы. Доставлена уже после вашего отъезда.
   - Давайте!
   В шифровке от маршала Рыдз-Смиглы сообщалось, что армия Руммеля вечером пятого сентября оставила позиции на Варте и Видавке и отступает к Лодзи в надежде задержать немцев на подступах к городу. В связи с этим главнокомандующий приказывал организовать прикрытие столицы в районе Пиоткрува и Томашува-Мазовецкого.
   Генерал тяжело опустился на стул. В новых условиях наступление на Бельхатов теряло всякий смысл, а потеря Пиоткрува становилась почти роковой. Доб-Бернацкий не смог сдержать стона. Глупейшее стечение обстоятельств не позволило ему стать спасителем Польши. Если бы его посыльные сразу находили нужные штабы, если бы Дрейзер не потерял танковый батальон, если бы дивизия Озевича и бригада Любецкого были готова к бою, если бы Квацижевский не пропал неизвестно куда, то немцы были бы окружены и разгромлены.
   Но подчиненные подвели генерала самым бессовестным образом, и теперь приходилось думать о спасении уже не Отечества, а гораздо более ценной вещи - собственной шкуры.

Польский фронт. Утро 6.09.1939

   По плану польского Генерального Штаба ночью с 5 на 6 сентября должно было начаться контрнаступление в Мазурии. Однако жизнь, а точнее - крайне плохая связь, внесла свои коррективы: сосредоточить ударную группировку в нужный срок не удалось. 114-й и 116-й полки 41-й резервной пехотной дивизии прибыли к Пултуску лишь перед самым рассветом. 115-й полк генерал Пекарский оставил для обороны Ружана.
   Это задержка оказалась роковой: в течение ночи немцы завершили формирование к северу от Пултуска своей ударной группы, в которую вошли 1-я пехотная дивизия, 217-я пехотная дивизия из резерва 3-й армии и моторизованный полк СС "Дойчланд" из состава танковой дивизии генерала Кемпфа.
   Отступление опертивной группы "Нарев" с Сувалковского выступапривело к тому, что фон Бок и командующий 3-й армией генерал-лейтенант фон Кюхлер подкорректировали план наступления на северо-восточном крыле фронта. 21-й пехотной дивизии генерала Бота предстояло атаковать Новоград и Ломжу, а 10-я танковая дивизия должна была наступать примерно ещё 20-ю километрами восточнее, через Визно.
   Армии "Поморже" и "Познань" в соответствии с приказом отступали, 3-й армейский корпус генерала от артиллерии Хаазе неспешно шел по их следам. К северу от Вислы корпус генерала Штрауса наносил удар в пустоту: оперативная группа "Всхуд" генерала Болтуча уже переправилась на левый берег реки.
   Армия "Лодзь" отступала к Лодзи. Немцы её не преследовали: пять дней непрерывных боев истощили силы 8-й армии, она тоже нуждалась в передышке.
   В Районе Пиоткрува польские части двигались в противоположных направлениях: разбитые возле города остатки 19-й пехотной дивизии отходили на восток, в то время как несколькими километрами южнее части 29-й дивизии двигались на запад, чтобы занять исходные рубежи для запланированного назавтра наступления.
   В районе реки Ниды авангард 2-й легкой дивизии генерала Штумме столкнулся с отступающими частями Краковской кавбригады возле Пинчова. Разведка наступавшей севернее 3-й легкой дивизии противника не встретила, обнаружив таким образом открытый путь на Хмельник.
   Южнее Вислы боев не было, но не было и покоя. Фон Клейст спешно перегруппировывал корпус, вытягивая застрявшую в горах возле Нови Тарга 4-ю легкую дивизию к Пейму.
   Между тем польский военно-морской флот провел успешную операцию: пользуясь темнотой, три тральщика установили около 60 мин в районе Данцига. Во время возвращения на базу в Хели отряд был атакован немецкими пикирующими бомбардировщиками, но не только не понес потерь, но и смог сбить огнем зенитных пулемётов один Ju-87.

Западный фронт. Утро 6.09.1939

   На линии фронта всю ночь царило затишье.
   А бомбардировщики английских ВВС снова разбрасывали над Германией листовки.
   Правительство Рейха хладнокровно навязало войну Англии.
   Никогда ещё правительство не отправляло своих поданных на верную погибель с такой лёгкостью. Эта война определённо не нужна.
   Никто не угрожал земле и правам Германии. Никто не препятствовал вводу немецких войск в Рейнланд и завершению политики Аншлюса.
   Ни Англия, ни любая другая держава даже не пыталась в восстановление империи до тех пор, пока Рейх не посягнул насильственным путём на независимость других наций.
   Любые немецкие требования можно будет рассмотреть, как только они будут подкреплены фактами...
   Вместо этого ваше правительство приговорило вас к кровопролитию, к нужде, к войне, выиграть которую у вас нет шансов.
   Предали не нас, а вас, немцы! Долгие годы безрассудная цензура скрывала от вас правду, ту, которую знают даже нецивилизованные народы.
   Мы с союзниками имеем в распоряжении значительные силы. Мы слишком сильны для вас. Мы можем бороться до тех пор, пока вы окончательно не истощитесь. Вы, немцы, имеете право здесь и сейчас сохранить мир. Мы тоже надеемся на мир, поэтому готовы заключить его с любым немецким правительством, у которого будет искреннее желание мира.
  
   ВАШИНГТОН. Президент Рузвельт высоко оценил инициативы Верховного Правителя Новороссии, направленные на нераспространение военного конфликта в Европе и призвал правительства всех нейтральных европейских стран поддержать эти усилия.

Монголия. Район реки Халхин-Гол

22-й истребительный авиаполк

   - От винта!
   - Есть - от винта!
   - Контакт!
   - Есть контакт!
   Двухлопостной пропеллер слился в прозрачный мелкающий круг, большую часть которого от летчика закрывал капот самолёта. Федор привычным движением закрыл "фонарь" и прибавил газу. Все было как всегда: короткий разбег, отрыв, и земля уходит всё дальше и дальше вниз. Начался очередной боевой вылет, обычный боевой вылет конца войны.
   Да, война заканчивалась. Наземная группировка самураев была полностью разгромлена и уничтожена. В воздушных боях враг потерпел жестокое поражение. Некоторые соединения первой армейской группы отводились от границы на зимние квартиры вглубь Монголии. В самое ближайшее время обратно в Москву должен был отбыть комкор Смушкевич вместе со своими асами. Всем было понятно, что со дня на день должен наступить мир, но... дни шли за днями, а мир все не наступал. И приходилось раз за разом вылетать на задания, а порой и вступать в бой: японцы то и дело огрызались, пытаясь напоследок укусить побольнее.
   Как же не хотелось рисковать жизнью на пороге победы. Это был не страх, нет, совсем другое чувство. Фёдор не смог бы точно его охарактеризовать, если бы его попросили это сделать. Наверное, ближиже всего было бы слово "обида". Уж если погибать, так лучше в тех боях, когда неизвестно чья возьмет, бросив свою жизнь на чашу весов, на которых определяется победа. А не тогда, когда всё уже решено и смерть кажется почти бессмысленной, хотя на самом деле смысл есть, простой и ясный: дело надо довести до конца. Иначе по-настоящему бессмысленными окажутся все жертвы прошедшей войны.
   Истребитель набрал нужную высоту и лег на заданный курс. Федор сосредоточился, отдавая все внимание происходящему в воздухе. Опытный истребитель знает как дважды два, что первым увидеть врага - половина победы. А старший лейтенант Фёдор Никитович Черёмухов был опытным истребителем. В боях у реки Халхин-Гол он участвовал почти с самого их начала, его 22-й истребительный авиаполк в конце мая передислоцировался в зону начавшихся боев. Правда, список побед у Фёдора выглядел довольно скромно, на его счету числились лишь два бомбардировщика: японский, да итальянский "Фиат", которых с подачи воевавших в Испании асов называли "аистами". А истребителей если и сбивал, то только в групповом бою, где обычно на каждого уничтоженного врага по три претендента на победу. И не из жадности или желания прославиться и заработать орден, а просто потому, что это групповой бой, в котором ситуация меняется даже не каждую секунду, в её мельчайшую долю. Но всё равно, репутация у Федора была достойная: грамотный пилот, хороший боец и надежный товарищ. Такой и атаку возглавить может, и спину, если нужно, прикроет. Не даром после июльских боев он получил в петлицы третью шпалу и был назначен заместителем командира эскадрильи.
   Внизу узкой извилистой полосой блеснул Халхин-Гол. Фёдор несколькими движениями ручек управления заставил послушную машину слегка покачать крыльями, давая ведомым знак о необходимости смены курса. Комэск приказал его звену патрулировать границу между горами Номон-Ган-Бурд-Обо и Хулат-Улайн-Обо, надежным ориентиром для выхода в заданную зону служило русло Хайластын-Гола, огибавшее первую из вершин с юго-востока. Фёдор уже заметил устье реки немного правее от того курса, который сейчас держали истребители. Ведомые отлично поняли его указание, тоже не новички, у каждого больше десятка боевых вылетов за плечами. Конечно, будь бы на самолётах радиостанции, было бы намного проще и удобнее, но их не было. На весь полк радиофицированных машин было всего восемь штук, и те появились совсем недавно, так что, общаться в небе приходилось только знаками.
   Ещё через десять минут звено Черёмухова пролетало над Номон-Ганом. Пора было менять курс и начинать движение вдоль границы. Надежным ориентиром служили хорошо заметные нитки окопов. Но неожиданно Фёдор увидел впереди, на востоке четверку приближающихся бипланов.
   Первой мыслью старлея было, что это возвращаются с задания "Чайки" из "эскадрильи Грицевца". Но Черёмухин тут же вспомнил строжайший приказ комбрига Гусева: границу пересекать только для отражения вражеской атаки. Но кроме непонятной четвёрки и звена Фёдора никаких других самолётов поблизости не было.
   Да и не похожи были эти бипланы на "Чайки". По мере того, как они приближались, и становилось возможным разглядеть детали, самолёты напомнили старшему лейтенанту старенькие И-3, на которых он ещё курсантом учился технике пилотирования, а потом начинал службу лётчика-истребителя. Но оказаться им здесь, в небе Монголии, было решительно неоткуда. Значит, это были всё-таки враги.
   Приняв решение, Черёмухин снова легонько качнул крылами и повел звено в бой. До его начала он ещё успел ясно увидеть, что это не И-3, а просто похожие на них машины, и даже разглядел багровый круг на фюзеляже одного из самолётов, но больше времени уже ни на что не хватило. На встречных курсах самолёты вошли в боевое соприкосновение.
   Фёдор заранее выбрал цель, но открыл огонь только на средней дистанции, упавая на мощь залпа крыльевых пушек. Самурай, однако, заложив резкий вираж вправо, успел уклониться от огня. Так же неудачно окончились и атаки обоих ведомых. Проскочив вперёд, "ишачки" в свою очередь оказались под вражеским обстрелом. Огненная трасса вспорола небо совсем рядом с кабиной Фёдора. Он инстинктивно повел самолёт на вертикаль, рассчитывая на преимущество в скороподъёмности. Ведомые не растерялись, повторили манёвр. Самураи попытались преследовать, но безуспешно: догнать "ястребки" им было не под силу. Тем не менее, японцы упорно лезли вверх, не догнать, так запастись высотой для отражения атаки. Первая схватка закончилась вничью, враг готовился к следующей.
   Конечно, Черёмухин имел возможность отступить: он уже понял, что по скорости И-16 превосходили самолёты противника точно так же, как и по скороподъёмности. Но эту возможность он даже не рассматривал: вот уже две недели, как в воздухе над Халхин-Голом полностью господствовала советская авиация. Отступление без боя в такой ситуации было равносильно признанию поражения, росписью в собственной трусости.
   По сигналу старшего лейтенанта "ишаки" обрушились в крутое пике на оставшихся внизу японцев, словно коршуны на стаю ласточек. Наученный опытом первой неудачной атаки, Черёмухин открыл огонь по врагу с предельной дистанции. Огненные трассы устремились к стремительно увеличивающемуся биплану. Но тот заложил сначала правый вираж, тут же плавно перешел в левый. Фёдор не пытался преследовать его на виражах, проскочил вниз, с тем, чтобы потом на свече резко набрать высоту и снова атаковать сверху. Ведомые повторили его маневр.
   И это оказалось ошибкой. Проклятые самураи встретили их на свече плотным огнем. Снова вокруг кабины Фёдора заплясали огоньки. Это длилось всего несколько секунд, но в бронеспинку дважды что-то тупо ударило. Он понял, что был на волосок от смерти, уже когда находился в безопасности: верный "ястребок" набрал высоту. Быстро оглянувшись, старлей убедился, что ведомые продолжали держаться рядом и не получили серьезных повреждений. Черёмухов знаками показал им, чтобы атаковали японцев с пикирования и сразу уходили вбок, не ввязываясь в бой на горизонталях и не позволяя врагу самому провести атаку сверху или снова встретить огнем на "свече". Увидив подтверждающие кивки товарищей, он снова повел звено на врага.
   Они дважды зашли на врага сверху, открывая огонь с дальней дистанции и резко уходя в сторону и вверх, не допуская сближения. Японцы даже не пытались открыть ответный огонь, они лишь маневрировали, стараясь избежать попаданий. И, как назло, им это удавалось, словно судьба решила скомпенсировать слабость их самолётов за счет щедро отпущенной удачи. Обе атаки закончились ничем.
   Фёдор лихорадочно пытался придумать, как же добраться до этих увертливых супостатов. И на третьей попытке сделал то, что запретил своим подчиненным: энергичным маневром попытался зайти самураю в хвост. Черёмухов рисковал и отлично понимал, как сильно он рискует. Перед ним были не новички, а опытные летчики, отлично знавшие силу своей машины, и, конечно, успевшие понять достоинства и недостатки его "ишачка". Но именно на этом он и строил свой расчёт: "неправильная" атака должна была стать для самураев полной неожиданностью.
   Дерзкий замысел сработал: прежде чем враги поняли, что к чему, "ишачок" сблизился с бипланами и зашел в хвост выбранной жертве. Вражеский лётчик промедлил какую-то секунду с уходом в вираж, но для Фёдора этого оказалось достоточно: длинная очередь, выпущенная из правого ШВАКа, вспорола фюзеляж неприятльской машины. Оттуда сразу вырвалась густая струя белого пара. "Пробит радиатор", - понял Фёдор и до предела сбросил скорость, чтобы не проскочить мимо поврежденного самолёта. Желание добить врага было так велико, что он забыл о трёх остальных итребителях, которые могли в любую секунду открыть по нему огонь из своих пулемётов.
   Лётчик биплана то ли был ранен, то ли потерял голову от страха. Он даже не пытался маневрировать, а просто со снижением тянул по прямой. Промахнуться по такой цели было сложно. Вторая длинная очередь полоснула по биплану. Белый пар сменился черным дымом. Вражеский самолёт клюнул носом. Фёдор дал полны газ, спеша скорее уйти с набором высоты. И вовремя: оправившиеся от неожиданности самураи уже разворачивались для атаки. Но было уже поздно. Несколько пулеметных очередей, пущенных вслед советской машине, пронеслись мимо, не принеся никакого вреда. А дымящийся японский истребитель уходил во всё более крутое пике, потом свалился в спираль и рухнул на землю.
   Три оставшихся биплана сбились в стаю, ожидая нового нападения, но Черёмухов решил больше не рисковать. Враг получил наглядный урок, понес потери и вряд ли сегодня решится на новую провокацию. Можно было возвращаться на аэродром.
   ...Уже на подлёте к Халхин-Голу Фёдор вспомнил инструкции, которые читал ещё зимой. В них описывался японский истребитель-биплан И-95, с которым приходилось вести бои китайским товарищам. Память щедро подсказывала характеристики самолёта: мощность мотора - 800 лошадиных сил, максимальная скорость - 400 километров в час, вооружение - два пулемёта, размещенных над двигателем; и рекомендации по ведению боя - И-16 следовало вести бой короткими атаками с верхней полусферы, с немедленным уходом в сторону или вверх, не ввязываясь в бой на виражах. От атак следовало уходить на полной скорости без разворота или в пикирование, но только без последующей свечи.
   Где же была эта память полчаса назад...

Влоцлавек. Штаб армии "Познань".

   Описать чувства, владевшие эти дни командующим армией "Познань" генералом дивизии Тадеушем Кутшебой можно было одним словом: "стыдно". Стыдно было отступать перед немцами, не попытавшись дать им бой. Пусть у них превосходство решительно во всём: в живой силе, артиллерии, танках. Пусть вражеская авиация полностью господствует в воздухе ( хотя ничего она не господствует, истребительные эскадрильи майора Мумлера ежедневно поднимались в воздух, чтобы прикрыть части армии от ударов немецких бомбардировщиков и штурмовиков, и ни разу не возвращались, не записав на свой счет хотя бы одного сбитого птенца Геринга ). Пусть немцы лучше вооружены и снабжены всем необходимым. Пусть их части моторизованы, в то время как Войско Польское испытывает острейшую нехватку автотранспорта. Пусть недостроены оборонительные укрепления позиции "Познань" ( к примеру на ключевой позиции "Голанч" на озерах в районе Варговича из двадцати пяти запланированных схронов готовы лишь пятнадцать ).
   Всё равно: армия должна воевать, защищать свою землю от вторгшихся захватчиков, а не уходить все дальше и дальше от государственной границы, без боя сдавая агрессору города и деревни. Да, военному человеку, а уж тем более генералу, отлично известно, что существуют стратегические соображения, что атаковать врага там, где это может дать максимальный эффект, а не там, где придется, но все равно: отступать, лишь чисто символически обозначив сопротивление - стыдно.
   Перед мирными жителями, не рискнувшими покинуть родное жилище и тоскливо глядящими вслед уходящей армии-защитнице. Перед беженцами, нескончаемые потоки которых потянулись по дорогам Польши на восток и которых постоянно обгонял генеральский автомобиль. Перед солдатами, в глазах которых читался немой вопрос: когда же их, наконец, пошлют в бой? Перед офицерами, ожидающими от своего командира заветного приказа. И даже перед командующим армией "Поморже" Владиславом Бортновским и его штабом, с которыми еще четвертого числа Кутшеба встретился в Торуни. Пусть пан генерал и потерпел жесточайшее поражение, потеряв около трети армии окруженными в Коридоре, но он, по крайней мере, встретил врага оружием, а не отступлением.
   Стыд буквально душил Кутшебу, не оставляя места для других чувств. Будь его воля, он бы давно остановил этот позорный марш и приказал бы занять оборону. Так, как он ещё в январе тридцать восьмого года, предлагал в своем проекте плана стратегического развертывания на случай войны с Германией. Тогда Верховный Главнокомандующий отнеся к плану очень благосклонно, но сейчас он был неумолим: армия должна была выйти из познаньского мешка, чтобы избежать опасности окружения. И, скрипя сердце, генерал раз за разом подписывал приказы, заставляющие командиров армейских соединений отходить все дальше и дальше на восток.
   Во Влоцлавек кортеж штабных автомобилей въехал около одиннадцати часов утра. Кутшеба приказал сразу направиться к вокзалу - накануне они договорились с Бортновским развернуть в нём временный штаб. Командующий армией "Поморже" должен был прибыть в город раньше Кутшебы, и так оно на самом деле и случилось. Здание вокзала оцепили солдаты, а при появлении командования армии "Познань" на улицу вышел генерал Гржмот-Сконтицкий, бывший командующий оперативной группы "Черск". Именно её большая часть погибла или попала в плен в Коридоре, но сам командующий уцелел и сумел пробиться к Быдгощу. Теперь он находился при штабе Бортновского.
   - Здравия желаю, пан генерал, - приветствовал он выбравшегося из автомобиля Кутшебу.
   - Здравствуйте! - командующий на ходу коротко пожал Скотницкому руку. - Есть новости?
   - Так точно, есть.
   - Хорошие? Или плохие?
   - Скорее хорошие, - улыбка у Скотницкого получилась довольно-таки вымученной.
   - Докладывайте подробнее.
   Они прошли в главный зал ожидания вокзала, по которому разгуливал ветер. Очевидно, немцы подвергли станцию бомбардировке, поскольку огромные оконные рамы зияли пустотой и щерились острыми зубцами удержавшихся в них осколков. Про себя Кутшеба с некоторой радостью отметил, что под ногами стекло не хрустело. Несмотря на войну, железнодорожники поддерживали хоть какой-то порядок. Значит, верили в свою армию. Верили, а она эту веру не оправдывала... Стыдно.
   - Удалось установить телефонную связь с Плоцком, пан генерал, - на ходу докладывал Скотницкий, одновременно указывая дорогу. - Там сейчас находится командир Новогрудской кавалерийской бригады генерал Андрес. Ему подчинены так же восьмая и двадцатая пехотная дивизии.
   - Вот как? - удивленный Кутшеба даже на мгновение остановился. - То есть, он командует фактически всей армией "Модлин"? А что с генералом Пшеджемирским?
   - Связи со штабом генерала Пшеджемирского у Андерса к сожалению, нет. Сам Андерс имеет приказ защищать переправы у Плоцка и Вышогруда.
   - Немцы его сильно атакуют?
   - Практически совсем не атакуют. Кроме передовых частей разведки и авиации позициям его группы сейчас ничего не угрожает.
   - Вот как...
   Гржмот-Скотницки распахнул двустворчатые двери, и генералы вместе со своей свитой вошли в комнату, где работал штаб армии "Поморже": шестеро офицеров во главе с полковником Игнацием Издебским. Здесь же был и генерал бригады Юлиуш Драпелла, ещё одна "жертва" "поморского котла". От его двадцать седьмой пехотной дивизии из окружения пробилось около полка, поэтому командовать генералу было нечем.
   При виде вошедшего Кутшебы офицеры в комнате вытянулись по стойке смирно.
   - Вольно, - командующий армии быстро прошел к столу, на котором была разложена карта. - Значит, Андерс контролирует Плоцк и Вешогруд?
   - Так точно.
   - И немцы его не атакуют... После непрерывного трехдневного штурма позиций у Млавы.
   - Получается так, - подтвердил Скотницкий.
   - И какое ваше мнение, панове? И ваше, пан Станислав?
   Последний вопрос предназначался вошедшему в комнату вслед за своим командиром начальнику штаба армии "Познань" полковнику Станиславу Летынскому. Светилом военной мысли он не был, но свое дело знал неплохо. А предлагаемая задачка на взгляд Кутшебы никак не относилось к числу сложных. Наоборот, решение лежало на поверхности. Просто так рассосаться ударная группировка, сформированная немцами в Восточной Пруссии к началу войны, никак не могла. Не для того её создавали, чтобы занять Млаву и успокоиться. Но если немцев нет ни под Плоцком, ни под Вышогрудом, значит, они где-то в другом месте. Скорее всего - под Модлином, ведь именно через него пролегает кратчайший путь от Млавы на Варшаву. Если сопоставить это предположение с отсутствием связи у Андерса со штабом генерала Круковича-Пшеджемирского, который расположен как раз в Модлине, то опасения возникают самые неприятные.
   - Мы считаем, что противник производит перегруппировку, - ответил Издебский. - По словам генерала Андерса на млавском рубеже немцы понесли очень большие потери, прежде всего среди своих механизированных соединений. Очевидно, до подхода подкреплений они не способны перейти к активным действиям, а переброска свежих частей в Восточную Пруссию сейчас затруднена. В Коридоре все ещё держатся наши окруженные части, а мост через Вислу в Тчеве, как известно, взорван.
   - Это логичное объяснение, - кивнул Летынский.
   - Вы так думаете? - задумчиво протянул Кутшеба. Взгляд полковников казался ему излишне оптимистичным, но отметать его с порога не следовало. Переоценивать врага, его силы и успехи, на войне так же опасно, как и недооценивать. - Может быть, может быть... А что думает пан генерал Бортновский? И, кстати, где он?
   - Пан генерал прилег отдохнуть, он не спал почти всю ночь, - пояснил Гжмот-Скотницкий.
   - А генерал Токаржевский?
   Бывший командующий Седьмым военным округом, штаб которого располагался в Торуни, генерал бригады Михал-Тадеуш Токаржевский-Карашевич присоединился к командованию отступающих армий, когда они покидали город.
   - Пан генерал уехал проверять оборону в районе моста.
   Это было в духе Токаржевского: если нет порученного дела, значит, нужно его найти самостоятельно. Такой подход Кутшебе нравился намного больше, чем бесцельное шатание по штабу Драпеллы и Гржмот-Скотницкого.
   - Пан Ковальчик, доложите командующему о прибытии пана генерала и пригласите его к нам, - негромко приказал Издебский одному из своих офицеров. Майор щелкнул каблуками и покинул комнату.
   - Итак, в Плоцке сейчас Андерс... - задумчиво произнес Кутшеба. - Какие ещё есть новости?
   Штабы двух армий работали в тесном сотрудничестве. Этому очень сильно поспособствовало резкое изменение характера генерала Бортновского. До войны Кутшеба знал его как амбициозного карьериста, нацеленного на достижение высоких целей и очень ревниво оберегавшего свои прерогативы. Но четвертого сентября в Торуни оказался совсем другой человек. Поражение в Коридоре надломило Бортновского, теперь его не интересовали ни карьера, ни пальма первенства. Он чувствовал себя словно преступник перед судом, обвинительный приговор на котором уже не смогут отменить никакие обстоятельства. Формально оставаясь командующим армией "Поморже", Бортновский сразу поставил дело так, что все окончательные решения о судьбе обеих армий принимал Кутшеба.
   - В остальном отступление проходит по плану, - доложил Издебский.
   - Связь поддерживается со всеми соединениями?
   - С момента развертывания штаба во Влоцлавлеке не было донесений связи только от Великопольской кавалерийской бригады. Но, учитывая, что она отступает в авангарде, нет основания для беспокойства.
   - И всё-таки, следует направить к генералу Абрахаму офицера связи.
   - Посыльный выехал, - полковник глянул на наручные часы, - три четверти часа назад.
   - Хорошо. Что докладывают остальные командиры? Столкновения с врагом были?
   - Только у генерала Пржялковского. Передовые части немцев пытались прорваться к Иновроцлаву, но, встретив сопротивление, отступили.
   Раз уж Бортновский искал любой повод, чтобы самоустраниться от принятия решений, Кутшеба постарался извлечь из сложившейся ситуации максимальную пользу. И даже, неслыханная дело, для прикрытия отступающих армий с направления Быдгоща сформировал оперативную группу, в состав которой вошли соединения разных армий: 15-я пехотная дивизия из "Поморья" и 26-я из "Познани". Возглавил группу, как старший по званию, командир 15-й дивизии генерал бригады Зджислав Пржялковский. Бортновский предлагал поручить командование кому-нибудь из оказавшихся без своих частей генералов, но Кутшеба этому решительно воспротивился. Конечно, рано или поздно Драпелла и Гржмот-Скотницкий получат под командования соединения, соответствующие их званию, но не сейчас и не здесь. Хотя бы потому, что Кутшеба был совсем не уверен в их способностях обуздать свои чувства. Еще ударит в голову доказывать храбрость и смывать позор на поле боя. Нет, нет и ещё раз нет. Бить немца можно только крепко сжатым кулаком, а не растопыренными пальцами. Пржялковского Кутшеба знал как опытного и аккуратного офицера, не склонного к авантюрам. В своё время он в течение трех лет занимал должность начальника штаба в 1-й дивизии легионистов, а звание генерала бригады получил перед самой войной. Так что что-то доказывать Пржялковскому было некому и незачем.
   - Значит, город пока в наших руках?
   - Так точно пан генерал.
   - А что с бронепоездом? - в группу Пржялковского помимо двух пехотных дивизий входил ещё бронепоезд "Данута". Армия "Познань" вступила в войну, имея в своем составе два бронепоезда, но "Познанчик", по приказу главнокомандующего пятого сентября был направлен для защиты Варшавы.
   - Бронепоезд в полном порядке, - заверил Издебский.
   - Хорошо... Связь с Варшавой налажена?
   - Связь есть на городском почтамте. Генерал Бортновский утром говорил с генералом Стаховичем. Новых приказаний не поступило...
   - Мне нужна связь здесь, - не допускающим возражений тоном отрезал Кутшеба. - Распорядитесь её организовать, пан полковник. Об исполнении доложите. А мы с генералом Бортновским пока что обсудим обстановку...

Виллер-ле-Нанси. Штаб группы армий "Восток"

  
   - Все в сборе, можно начинать.
   Генерал Претела обвел взглядом присутствующих. Просходящее сильно напомнило ему Высший военный совет: в одной комнате сразу столько генералов. Три командира армий, шесть командиров корпусов, да ещё и из штаба группы армий трое, не считая самого Претелы. Куда не поврнись, сразу в глаза бросался блеск золотого шитья на генеральских кепи.
   - Итак, завтра мы начинаем наступление. В основе операции лежит ранее утвержденный план "Саар".
   Как и ожидал Претела, генерал Конде недоуменно вскинул голову. Причина удивляться у командующего 3-й армии имелась: согласно плану его армия должна была включаться в наступление на втором этапе, в то время как её части ещё третьего дня перешли границу, заняли Варндтский лес и вышли на рубеж реки Саар. Имелся и ответ на возникшее недоумение.
   - Поскольку третья армия практически уже выполнила свою задачу на начальной стадии операции, то на левом крыле наши действия ограничиваются разведкой вражеских позиций, подготовкой к прорыву его обороны в районе Мерцига, а так же расширению зоны боевых действий на западе до Мозеля. Когда сможет начать наступление Колониальный корпус?
   - Завтра с рассветом, мой генерал, - командующий третьей армией, к котрому был обращен вопрос, не медлил над ответом ни секунды.
   Претела с сомнением покачал головой. Старик Конде рвался в бой с энергией юного лейтенанта, но Претела испытывал серьезные сомнения в боеготовности его армии. Не бывает такого, чтобы на всем фронте части ещё не успели сосредоточиться, и только у одного генерала - полный порядок.
   Авантюра в Варндте сошла Конде с рук, хорошо, но дальше это повторяться не будет. Немцы - не дураки и не будут без боя отступать перед французской армией. Нельзя бросать в бой не подготовленные соединения, и если командующий армией хочет нарушить это правило, то долг командующего группой армий - не допустить подобного развития событий.
   - Генерал Фрейденберг, все ли части корпуса сосредоточены непосредственно у границы и готовы начать наступление?
   - Все части прибыли, кроме корпусного тяжелого конно-артиллериского полка, - отрапортовал командир Колониального корпуса. Он старался казаться спокойным, но на самом деле очень сильно волновался.
   Анри Фрейденберг, ещё не генералом, а обычным старшим офицером, в Великую войну немало времени провел на передовой, досыта вкусил окопной правды, и отлично понимал, что грядущее наступление в Сааре будет совсем не похоже на "боевые действия" на Украине, в Марокко и Сенегале, участие в которых и вознесло его сначала на должность Главнокомандующего колониальными войсками республики Франция, а теперь вот - командующего Колониальным корпусом.
   - Вы собираетесь начинать наступление без тяжелой артиллерии, генерал? - нарочито удивленно спросил Претела у Конде. И добавил ядовитую шпильку: - На вас это не похоже.
   В отличие от германской армии, во французской не существовало понятия генерала от того или иного рода войск, но все знали, что Конде сделал свою карьеру как офицер-артиллерист.
   - Полк уже на подходе, завтра он сможет начать развертывание, - не стал уходить от ответа Конде. - Начать наступление мы сможем и при поддержке дивизионной артиллерии. Согласно данным разведки, перед Колониальным корпусом занимает оборону одна немецкая пехотная дивизия. Таким образом и без корпусной артиллерии мы будем иметь серьезное превосходство над противником.
   - А танковые батальоны усиления готовы к бою? Для участия в наступлении вашей армии приданы четыре группы танковых батальона. Как вы намерены ими распорядиться?
   Для генерала Конде это было больным вопросом. Он являлся сторонником создания и использования крупных танковых соединений, но большинство членов Высшего военного совета считало иначе. В полном соответствии с французской военной доктриной, с началом войны танковые полки были расформированы и раздроблены на отдельные батальоны. Из этих батальонов в Генеральном Штабе создавались группы танковых батальонов, последовательно поступавшие в распоряжение сначала штаба фронта, затем - группы армий и, наконец, армейских штабов. Нетронутыми остались лишь две лёгких механизированных дивизии, сформированных на базе 4-й и 5-й кавалерийских дивиий ещё в середине десятилетия. Но они дислоцировались на севере, и Конде понимал, что это совершенно верное решение: главный удар по фашистскому зверю следовало наносить не здесь, Сааре, где он был защищен мощной шкурой "Линии Зигфрида", а через территорию Бельгии прямо в жизненно важные центры Рура и Рейноской области, как древние герои поражали дракона в глаз или в пасть.
   Так что, на поддержку наступления моторизованными драгунами рассчитывать не приходилось, но Конде подумывал о том, чтобы свести подчиненные ему батальоны в армейскую танковую группу. Правда, сначала надо было ещё дождаться их прибытия. И не посвящать раньше времени в свои планы Претелу, который фанатично придерживался классического взгляда на танки, как средство непосредственной поддержки пехоты на поле боя.
   - В настоящее время прибыли пятьсот тридцать вторая группа полковника-лейтенанта Жерара, она сосредоточена в Варндском лесу, и пятьсот одиннадцатая группа полковника-лейтенанта Вольфа, которая будет поддерживать наступление Колониального корпуса.
   - А остальные?
   - Я найду им применение после прибытия, мой генерал, - заверил Конде. - У нас достаточно сил, чтобы завтра надавить на немцев по всему фронту. Отдайте приказ, и завтра мы начнем штурм Мерцига и Саарбрюккенена.
   - Нет, генерал, такого приказа я не отдам, - неумолимо качнул головой Претела. - Директива командующего Северо-Западным фронтом, одобренная в Венсенне однозначно требует, чтобы наступление велось на широком фронте. Удар на узком участке позволит врагу эффективно манипулировать резервами. Кроме того, при штурме городов большую помощь могут оказать тяжелые танки, а в ваше распоряжение как раз передается пятьдесят первый батальон, укомплектованный FCM2C.
   По комнате словно прошелестел легкий ветерок, такое оживление вызвали у генералов слова командующего группы армий. Упомянутые танки в некотором роде можно было счетать и легендой французской армии, и её "последним доводом". Проектировать их начали ещё в шестнадцатом году, но на фронта Великой войны машины не успели, и не мудрено: слишком трудоемки в изготовлении оказались эти гиганты. За весь послевоенных период их было создано лишь десять штук этих боевых машин, с полным основанием называемых "сухопутными линкорами": десять метров в длину, почти три в ширину и четыре - в высоту. Вес махины составлял почти 70 тонн. Обслуживался танк экипажем из двенадцати человек и был вооружен 70-миллиметровым орудием и четремя пулемётами "Готчкисса". Толщина лобовой брони составляла 55 миллиметров, на бортах и корме она была чуть меньше - 44 и 43 миллиметра соответственно. Пробить такую броню не могла ни одна противотанковая пушка в мире, это было под силу лишь полевому орудию.
   Естественно, при прорыве вражеской линии укреплений такие танки могли принести огромную пользу. Претела не сомневался, что командующие 4-й и 5-й армиями сейчас завидуют Конде и с удовольствием поменяли бы пару любых своих танковых батальонов на один пятьдесят первый.
   - То, как скоро мы займемся Мерцигом и Саарбрюккеном, зависит от успехов на остальных участках фронта. Генерал Рекен, готова ли завтра перейти в наступление ваша армия?
   - Без сомнения, мой генерал. Армия ждет приказа.
   - Второго числа у границы была развернута лишь одна только одиннадцатая пехотная дивизия генерала Арлабоссе, - напомнил Претела.
   - Сейчас мы готовы бросить в бой два корпуса, - уверенно ответил Рекен. Начальник штаба 4-й армии, генерал Даме склонил голову в знак согласия. - Четыре пехотных дивизии готовы перейти в наступление немедленно, ещё одна, та самая одиннадцатая пехотная находится в оперативном резерве штаба армии. Прибытие двадать третьей пехотной дивизии ожидается в течение ближайших суток, послезавтра она сможет поддержать наступление. Таким образом, мы имеем достаточно сил, чтобы добиться успеха и развить его.
   - А корпусная артиллерия и танковые батальоны?
   Рекен бросил быстрый взгляд на совего начальника штаба, и Даме поспешил на помощь:
   - Артиллерия девятого корпуса прибыла полностью, двадцатого - частично. Так же полностью прибыла пятьсот четвертая батальонная группа танков, ею мы усиливаем двадцатый корпус. Соответственно, пятьсот вторая группа будет направлена в девятый.
   - Это сейчас не так важно как время, - перебил Рекен. - Главной задачей наших врагов сейчас является именно затяжка времени. Вчера я выезжал на передовую и видел на немецкой стороне плакаты, призывающие к миру. Они пишут: "Не стреляйте, и мы в вас стрелять не будем". И ещё: "Вы сражаетесь не за Францию, вы сражаетесь даже не за Польшу, вы сражаетесь лишь за английский капитал". Это возмутительно! Мы не можем себе позволить игнорировать эти выпады, они разлагающе действуют на солдат. Надо понимать, что всё это показное немецкое миролюбие - не более чем трюк. Их нынешнее отношение к нам нацелено на то, чтобы выиграть время для разгрома Польши. Необходимо как можно быстрее нанести удар и ответить пушками и пулемётами на их попытки братания. Солдат должен помнить, что всякий враг, появившийся в поле зрения, должен быть убит или взят в плен. Каждый должен быть убежден, что на этой войне нет места слабости и жалости. И это сейчас намного важнее, чем лишний батальон танков. Если мы позволим пацифистским настроениям разложить нашу армию, то никакие танки нас не спасут.
   Гробовая тишина, установившаяся в комнате после речи Рекена, подчеркнула её пыл. Претела с грустью подумал о том, что с командующим 4-й армией ему сильно не повезло. Если в стремлении в бой Конде ясно виднелось нетерпение боевого офицера, то Рекен лишний раз раскрыл в себе политика. Да он, собственно и был политиком, использовавшим Армию как инструмент для своей политической карьеры. Почти половину Великой войны он провел в Северной Африке, вторую половину - в Северной Америке, в промежутке успев поработать с бумагами в ставке Жоффра и Фоша.
   После войны написал несколько популярных книг, в тридцатом был назначен военным представителем Франции в Лиге Наций, откуда плавно перебрался в кресло военного министра. Просидев в нем два года, получил под свое командование целую пехотную дивизию. Потом командовал военными округами, после чего перешел на преподавательскую деятельность, одновременно войдя в состав Верховного совета национальной обороны.
   В "венсенской лаборатории" ему, наверное, было самое место, но почему-то места там ему не нашлось. Вот так генерал Рекен, политик и теоретик, получил в свое распоряжение армию.
   - Если немецкая пропаганда окажется для вас самым серьёзным препятствим, генерал, то скоро вы сможете отрапортовать о больших победах, - наконец нашелся Претела.
   - Если мы перейдем в наступление немедленно, то победы не заставят себя ждать, - столь же пафосно ответил Рекен. - Сейчас мы сильнее врага и лучше него подготовлены. Мы не должны ни в коем случае упустить благоприятный момент.
   - Что ж, генерал, судьба наступления передается в ваши руки. Именно ваша армия наносит удар по центральному сектору вражеской обороны, и её успех, несомненно, будет означать успех всей операции. А на правом фланге вас должна поддержать армия генерала Бурре. Что скажете генерал, вы готовы выступить завтра?
   Административная карьера генералу Виктору Буре тоже была не чужда. Он, как и Рекен, тоже в свое время занимал пост министра обороны страны, даже три раза: сначала в 1932, после короткого понижения в ранг заместителя министра вернулся на высшую должность, теперь уже на два года, до 1934-го, ну и непосредственно после Рекена в 1936-37 годах.
   Но кроме этого он занимался и непосредственно военной работой: командовал 5-й пехотной дивизий и Парижским военным округом. Поэтому его слова были в большей степени ответом офицера, а не политика:
   - Так же как и в остальных армиях у меня есть проблемы с сосредоточением сил, прежде всего танков и крупнокалиберной артиллерии. Так же как генералы Конде и Рекен, я готов завтра же перейти в наступление.
   - В таком случае, четвертая и пятая армия завтра в шесть часов утра начинают наступление. И напоминаю еще раз: ни я, ни генерал Жорж, ни главнокомандующий не ожидает от вас выдающихся успехов в первый же день. Сначала наша задача - установить огневой контакт с врагом на "линии Зигфрида". А даьше уже будем принимать решение.

Польский фронт. День 6.09.1939

   В 10.30 утра возобновился артиллерийский обстрел форта Вестерплатте. Как и раньше, он предшествовал атаке пехоты. Как и раньше, атака пехоты завершилась ничем. Под огнем польских пулемётчиков эсэсовцы, саперы и морские пехотинцы отступили на исходные позиции.
   Намного раньше, в 6 часов утра немцы начали артиллерийскую и авицинную подготовку в районе Рожана. Тем временем батальон пехоты из состава 12-й дивизии, ночью передислоцированный к югу от города, форсировал Нарев. С уходом двух полков 41-й пехотной дивизии к Пултуску оборонять реку стало просто некому. Захватив плацдарм, немцы немедленно начали переброску на него 1-й кавалерйиской бригады. В 10.30 полковник Жедзицкий получил приказ, подписаный командующим ОГ "Нарев" генералом Млот-Фиалковским: оставить город и мост и отступать на восток к Оструву-Мазовецкому. Командующий 41-й дивизией генерал Пекарский, с которым удалось связаться Жедзицкому, приказа не подтвердил. Полк продолжал оборонять Рожан.
   Между тем ударная группировка генерала Ковальского с рассветом начала наступление от Пултуска на северо-запад в направлении Цеханува, но почти тут же была вынуждена перейти к обороне: немцы сами начали массированный штурм Пултуск. К обеду солдаты полка СС "Дойчланд" сумели овладеть ключевым пунктом обороны - старым русским фортом, но большая часть города оставалась в руках у поляков.
   Точно так же быстро и безрезультатно завершилось контрнаступление "национального резерва" - армии "Прусы", в котором принял участие всего лишь один 76-й пехотный полк 29-й пехотной дивизии: его командир, полковник Станислав Сенкевич не получил приказа об отмене операции. В результате в 8 часов утра полк при поддержке одного дивизиона 29-го полка лёгкой артиллерии начал атаку на Милеюв и Лонгинувку, а уже к полудню был разбит многократно превосходящими силами немецкой пехоты.
   Тем временем части 16-го немецкого танкового корпуса атаковали в районе Томашува-Мазовецкого 13-ю пехотную дивизию - последний заслон на пути к польской столице. Линия фронта все больше принимала очертания большого мешка с горловиной у Варшавы и Модлина, в который угодили армии "Лодзь", "Познань", "Модлин" и остатки армии "Поморье".
   Внутри этого мешка боев почти не было: немецкие войска держали невысокий темп наступления и не стремились поддавливать отступающего противника.
   Между тем, в штабах группы армий "Юг" и 10-й немецкой армии были внесены необходимые изменения в планы дальнейшего наступления, связанные с появившейся информацией о дислокации и планах армии "Прусы". В результате 16-й механизированный корпус получил приказ после захвата Томашува наступать на Раву-Мазовецкую и дальше к Варшаве, 14-му корпусу предписывалось выйти к Висле у Гуры Кальварии, а 15-му атаковать в направлении Радома и дальше на Пулавы.
   Между тем в штабе армии "Краков" исходя из анализа происходящих накануне событий, царила уверенность, что лёгкие дивизии корпуса Гота нащупывают обходной путь на Хмельник, с тем чтобы выйти в тыл оперативной группе "Ягмин", занимающей оборону по рубежу реки Нида.
   А на правом берегу Вислы 22-й механизированный корпус генерала фон Клейста стальным катком накатил на польскую оборону по рубежу реки Черный Дунаец. Выйдя на оперативный простор, танковые дивизии перерезали шоссе Краков-Перемышль у Виснича, выбив из города части 1-й горнопехотной бригады и заставив таким образом отступающие соединения оперативной группы "Борута" отходит не кратчайшим путем на Тарнув, а севернее, через Радлов и Забно. Идущая в авангарде корпуса 4-я лёгкая дивизия генерала фон Хубицки вскоре после полудня атаковала развернувшуюся по берегу Дунайца возле Тарнува 24-ю польскую пехотную дивизию.

Западный фронт. День 6.09.1939

   После прошедшего накануне удачного наступления 3-й французской армии в Варндском секторе на фронте вновь воцарилось затишье.
   Первый воздушный бой состоялся в небе над Британией. Патрульное звено истребитлей "Спитфайер" обнаружило в охраняемом квадрате пару неизвестных самолётов, приняло их за немцев и атаковало врага. Атака была проведена столь грамотно, что цели до последнего мгновения не замечали опасности, а когда заметили, то не смогли уже ничего предпринять.
   К сожалению, очень быстро выяснилось, что сбитые самолёты были не немецкими, а английскими - истребителями "Харрикейн" из другой эсадрильи Истребительного Командования Королевских ВВС.

The Times. 6.09.1939

Дерзкий рейд: Королевские ВВС бомбят немецкий флот

   Не успела начаться война между Германией и Британией, как 4 сентября операцией Королевских ВВС начались наступательные действия. Перелетев через Северное море, бомбардировщики обрушились на немецкие корабли и нанесли такой ущерб, который превзошел даже ожидания самих нападавших
  
   С такой же яростью и напором, какие отличали Королевские ВВС и в прошлой войне, они начали военную компанию против Германии, разбомбив немецкие корабли в гаванях Вильгельмсгафена, Куксхафена и Брюнсбуттеля у входа в Кильский канал.
   В официальном сообщении говорилось, что работа была выполнена великолепно, несколько тяжелых бомб прямой наводкой попали в немецкий линкор в Шиллинг-Роудс, а в Брюнсбуттеле атаковали линкор, пришвартованный около дамбы. В результате двух налётов немецкая сторона понесла огромный ущерб. Нужно добавить, что операция проводилась в крайне неблагоприятных погодных условиях, а самолёты союзников не только встретились с неприятелем в воздухе, но и были атакованы с земли. Неудивительно, что в сложившейся ситуации не все самолёты вернулись целыми.
   Этот подвиг напоминает нам один из первых бесчисленных доблестных эпизодов в истории британского воздушного флота. В 1914 году, под Рождество девять британских гидросамолётов и несколько подводных лодок совершили налёт на немецкую базу в Куксхафене. Гидросамолёты в те времена были настолько малы и ненадёжны, что на них было затруднительно даже перелететь через Северное море, но они всё равно взяли на борт лёгкие бомбы. Поэтому большую часть водного пути их везли пароходы "Энгардин", "Ривьера" и "Импресс", предназначенные для перевозки гидросамолётов.
   В 6 часов утра на Рождество эта маленькая флотилия располагалась на 12 миль севернее Гельголандской бухты, а часом позже семь гидропланов вылетели на задание. Ещё двум взлететь не удалось, и они остались на базе.
   Из-за сильного тумана бомбить наземные цели оказалось почти невозможно, и хуже того, ко времени, когда бомбы были сброшены, осталось очень мало горючего. Самолёты развернулись к своим кораблям, но только троим пилотам удалось вернуться сразу же, остальных подобрали позже подводные лодки и тральщик. Эта атака вряд ли была направлена против большого немецкого морского флота: такие неустрашимые, но маленькие бомбардировщики не могли надеяться разрушить значительные корабли огромного флота, который Германия построила "на чёрный день". Настоящая цель была в разрушении "цеппелинов" - по тем временам, единственных вражеских объектов, способных долететь до Англии и вернуться назад. Несколько таких машин стояло в укрытиях в Куксхафене. К тому же нужно было разведать состояние немецких гаваней, в чем англичане сильно преуспели.
   Сегодня нанести серьезные повреждения двум кораблям из флота, который может похвастаться только лишь двумя линкорами в 26000 тонн и тремя "карманными" линкорами по 10000 тонн каждый - это совсем другое дело. Такое можно даже назвать катастрофой для флота.

Мазовия. 1-я танковая дивизия.

   - Как хотите парни, а мне такая война нравится, - заявил ефрейтор Ганс Рунге, тщательно вычерпывая со дна котелка остатки фасолевого супа с тушенкой. - Поляков мы бьем, как хотим, кормят от пуза. Что ещё надо?
   - Баб! - коротко, но смачно ответил Розенберг.
   Танкисты дружно расхохотались: этот парень был слегка свернут на "теме номер один".
   - Кстати, хорошей бабы здесь не найдешь, - с видом знатока заявил Армин Коглер, наводчик орудия из танка командира роты. Парень он был начитанный и порой рассказывал очень увлекательные истории. - Это вам не Силезия, где веками жили немцы, и прививалась культура. Мазовия, дикие края. До поляков здесь правили русские, а до русских те же самые поляки. Держу пари, местные бабы будут царапаться и кусаться, словно кошки.
   - Ничего, это дело поправимое. Фюрер наведет здесь порядок, наш немецкий порядок. Думаю, не пройдет и года, как честного солдата в каждом польском городе будет ждать уютный бордель и ласковые польские фрау.
   - Угу, - констатировал Рунге. - Отмоют, оденут и обучат. Все как положено.
   Над опушкой снова грянул дружный смех. А с шоссе на проселок, ведущий к опушке, свернул открытый легковой автомобиль, на заднем сидении которого находились двое офицеров.
   - Командир батальона приехал, - сощурившись, узнал в одном из них майора Дитриха унтер-фельдфебель Ганс Бёльтер. - И с ним ещё какой-то майор.
   - Что-то начинается парни.
   - Давно пора. Они воюют, мы тут прохлаждаемся - непорядок, - Коглер махнул рукой на северо-запад, откуда порой доносились приглушенные расстоянием звуки боя: штурмовые группы первой моторизованной бригады вели бой за Томашув-Мазовецкий.
   - Начальству виднее, кому когда воевать, - проворчал унтер-офицер Шрот и отправил в рот ложку, полную тушеной капусты с кусочками мелко нарезанной сосиски.
   Автомобиль остановился метрах в десяти от обедающих танкистов. К нему торопливо подошел командир роты. С минуту офицеры о чем-то совещались, затем ротный повернулся и крикнул:
   - Унтер-фельдфебель Бёльтер!
   Ганс отложил котелок и ложку, утер рот и сопровождаемый любопытными взглядами товарищей поспешно направился к автомобилю.
   Майоры тем временем вышли из машины и все три офицера собрались возле капота, на котором незнакомец выложил карту. Его штаны украшали широкие багряные лампасы штабиста.
   - Унтер-фельдфебель Ганс Бёльтер по вашему приказанию прибыл!
   - Для вас и вашего взвода есть боевая задача! Сейчас майор Венк из штаба дивизии объяснит вам, что нужно сделать, - произнес Дитрих.
   - Слушаю.
   - Карту читать умеете? - поинтересовался Венк у Бёльтера.
   - Так точно.
   - Отлично. Смотрите. Мы сейчас находимся вот здесь. Это - Томашув. Вот здесь на северо-запад у поляков неплохая дорога. Это деревушка Тобяце. Полчаса назад её заняли наши разведчики. Поляков поблизости нет, но не исключено, что какие-то их части могут попытаться отступить от Томашува в этом направлении. Или, напротив, по этому шоссе могут подойти их подкрепление. Ваша задача - занять деревню и приготовиться к обороне. Появится враг - встречать огнем. При первой же возможности вас сменят пехотинцы. Вам ясно?
   - Все ясно, герр майор.
   - И ещё... - Венк немного промедлил, будто сомневаясь, говорить или нет. - Примерно в двух километрах от вас параллельно шоссе проходит важная железная дорога. Вот здесь, вдоль опушки леса.
   Майор указал на карте.
   - Если это не будет связано со слишком большим риском - постарайтесь взять под контроль и её.
   Бёльтер задумчиво потер подбородок.
   - Это будет сложно сделать, господин майор, господин майор. Но мы постараемся выполнить приказ. В экипаже унтер-фельдфебеля Штрунца очень опытный и умелый наводчик, у него должно получиться.
   Венк кивнул. Он прекрасно понимал всё, что не досказал танкист. Прицелы TZF 5b, которыми оснащались все модификации "четвёрок", были размечены на дистанции до тысяча четырёхсот метров. Вести из танков прицельный огонь на большее расстояние в штатном режиме было невозможно. Однако, опытные наводчики умели прицеливаться и более длинной дистанции.
   - В таком случае - выполняйте, унтер-фельдфебель! Желаю успеха вам и вашему наводчику!
  
   - Толковый парень, - оценил Бёльтера Венк, когда автомобиль с офицерами отъехал от расположения роты.
   - Толковый, - согласился Дитрих. - Унтер-фельдфебель на должности командира взвода - такое встретишь не часто. Командир роты им очень доволен: сражается смело, командует грамотно.
   - Таких следует выдвигать. Умелые командиры поля боя нам сейчас просто необходимы.
   - К сожалению, он только унтер-фельдфебель, - вздохнул командир батальона. - Никакой школы. И особо желания стать офицеров за ним не наблюдается. Сам понимаешь, Вальтер, ничего невозможного в этом нет, но он должен стремиться, стараться, прилагать усилия для того, чтобы получить повышение в звании. А этого парня, похоже, устраивает то, что его жизнь идет так, как она идет.
   - Жаль, - вздохнул штабист. - Очень жаль. Недостаток честолюбия - это тоже порок.
  
   Ганс Бёльтер действительно не был честолюбив и не любил далеко загадывать. Объяснялось это происхождением: он родился в бедной рабочей семье в небольшом городке Мюльхайм-на-Руре. Детство Ганса пришлось на самые трудные послевоенные годы, и мальчик твёрдо решил, что станет кадровым военным. Потому что был уверен: вернуть достойную жизнь для немцев можно только через победоносную войну. Нищету и разруху Германии навязали извне, а значит и окончательно победить их можно, только скинув цепи, которыми оковали побежденную страну её враги.
   Детским мечтам свойственно меняться, но Ганс был упорным мальчиком и не сворачивал с выбранного пути. Разве что, немного конкретизировал свою цель: подросший Бёльтер решил стать солдатом. Офицер, конечно, тоже человек военный, но при этом слове Гансу почему-то сразу представлялся родовитый аристократ в парадном отглаженном мундире и белых перчатках. Куда уж до такого сыну рабочего?
   Сейчас эти детские представления невозможно было вспоминать без улыбки. Слишком часто Ганс видел своего ротного командира, капитана фон Кокеритца, в мятом рабочем комбинезоне и с гаечным ключом в перепачканых смазкой руках, ковыряющимся в недрах своего танка. Да и прежний ротный, капитан Хохбаум, ничем от фон Кокеритца не отличался, разве что аристократом не был.
   Мечта Ганса исполнилась в марте тридцать третьего, когда восемнадцатилетний юноша поступил на военную службу. Сначала он попал в кавалерию, научился ездить на лошади и рубить саблей на полном скаку. Но через год его перевели в разведывательный батальон. И опять невозможно вспомнить без улыбки, с какой гордостью новоиспеченный разведчик усаживался в "пулемётные машины" - первые послевоенные немецкие бронеавтомобили Kfz. 13. Обшитые 8-миллиметровыми броневыми листами автомашины с открытым верхом казались верхом совершенство и вызывали чуть ли не священный трепет. Ефрейтор Бёльтер старался разобраться во вверенной ему технике до последнего винтика. Такое усердие не осталось незамеченным, и весной тридцать пятого он был переведен из кавалерии в наконец-то создаваемые танковые войска, в первую танковую дивизию, командование над которой принял генерал Максимилиан Вейхс. Сначала Ганса определили в механики-водители, но вскоре по представлению ротного командира, капитана Хохбаума, назначили командиром танка.
   В тридцать седьмом, когда началась замена "учебных" единичек на настоящие боевые танки третьей и четвертой модели, восьмая рота была переформирована как рота средних танков. Бёльтер при этом получил в управление тяжелый танк Pz. IV, а так же был произведен в унтер-офицера.
   Новый виток его карьера сделала перед самой войной, когда Вейхса на должности командира дивизии сменил генерал-лейтенант Рудольф Шмидт, а многих опытных танкистов перевели на усиление менее подготовленных соединений. Бёльтер не только остался в своей дивизии ( наряду со второй и третьей неофициально считавшейся элитой танковых войск Третьего Рейха ), но и получил звание унтер-фельдфебеля и был назначен командиром взвода тяжелых танков, состоящего из четырех "четверок", две из которых были новейшей модификации С, одна - В, и ещё одна, которой командовал сам Ганс - А. Бёльтер прекрасно знал все различия между сериями и мог одинаково хорошо управлять любой из машин, но пересаживаться со старого железного коня, верой правдой служившего ему почти два года, не считал нужным.
   Начавшаяся война, казалось бы, должна была предоставить ему новые шансы отличиться, но этого не произошло, хотя с первых же её часов первая танковая дивизия ввязалась в чреду тяжелых боев. Но задачи взвода в этих боях носили локальный характер, причем каждый приказ содержал указание: при встрече с ожесточенным сопротивлением противника отступить, запомнив ориентиры его рубежей обороны. И отступали, после чего за обработку польских позиций принималась либо артиллерия, либо авиация. Война, вопреки ожиданиям, не требовала подвигов, хотя в любую минуту могла отобрать жизнь. Больше всего это было похоже на работу, рутинную и опасную одновременно, вроде как в шахте или у рыболовов в вечно неспокойном Северном море.
   Ганса такое развитие событий не огорчило. Он воевал не для собственной славы, а для того, чтобы сбросить с Фатерлянда последние оковы проклятой Версальской системы и воссоединить немецкие земли, изнывающие под чужеземным господством. Нужно было разбить поляков и заставить их подписать соглашение, по которому оккупированные ими после Великой войны территории Померании, Бранденбурга и Силезии возвратятся в состав Рейха. И вот тогда наступит справедливый и спокойный мир. Конечно, некоторые немецкие земли все равно окажутся за пределами Рейха, но с этим либо ничего не поделаешь, либо ничего делать не нужно. Вот судетские немцы - считай, что живут в самом Рейхе, и остзейские тоже, и немцы из Южного Тироля. Люксембургские и швейцарские немцы в Германию не хотят, да и немцы ли они вообще - вопрос спорный. А в Эльзасе и Лотарингии наверняка хотят, но вытащить их из Франции не под силу даже самому фюреру.
   Примерно так думал унтер-фельдфебель Ганс Бёльтер, подготавливая свой взвод к выполнению задачи. А когда танки двинулись - уже не думал ни о чем постороннем. Все его внимание было сосредоточено на наблюдении за обстановкой, с тем, чтобы исключить любой неприятный сюрприз и своевременно отреагировать на любую неожиданность. Благо в командирской башенке его танка имелось шесть смотровых щелей, прикрытых триплексами и снабженными на крайний случай броневыми заслонками. В более поздних моделях башенку немного переделали, щелей осталось пять. Правда, они стали немного длиннее, так что возможности для наблюдения остались примерно одинаковыми.
   Четыре танка тёмного сине-серого цвета с резко выделяющимися на таком фоне белыми крестами, номерами и стилизованными изображениями дубового листа ( таков был тактический опознавательный знак первой танковой дивизии ), нанесенными на башни, пылили по грунтовой дороге. Бёльтер и фон Кокеритц разработали маршрут, пролегающий как можно дальше от шоссе Пиоткрув-Варшава, вдоль которого наносился основной удар. Такое решение они приняли главным образом из-за того, чтобы не попасть в "пробку", который уже не раз с начала боевых действий "умело" организовывали тыловые службы. Здесь же, километрах в трех в сторону от шоссе, на прикрытой холмами и перелесками грунтовке, ничего не напоминало о том, что где-то рядом идут бои. Хотя, конечно, отзвуки боя за город должны были доноситься до этих мест, но попробуй расслышать их внутри танка при работающем моторе.
   Четыре танка, ревя моторами, неспешно, но уверенно двигались по намеченному маршруту. Не "учебно-боевые" единички или двушки, нет полноценные машины, предназначенные исключительно и только для сражения. Пятнадцатимиллиметровая броня на бортах и корме, двадцати миллиметровая - на лобовой части корпуса. У башни лобовая броня тридцать миллиметров, на боках двадцать и сзади - десять. Двигатели мощностью триста лошадиных сил. На командирском танке, правда, только двести пятьдесят - издержки старой модификации. Зато на нем пулемётом больше: помимо спаренного с орудием, есть ещё и второй, курсовой на корпусе, огонь из которого может вести стрелок-радист. Ну и главное - орудие, семи с половиной сантиметровая пушка KwK 37 и её боекомплект на сто двадцать выстрелов. Хотя это только в модификации А сто двадцать, в более поздних вариантах он меньше - всего лишь восемьдесят снарядов.
   Четыре танка ползли вперед по польской земле, словно символизируя собой в этом в этом месте всю германо-польскую войну.
   Бёльтер заметил врага раньше на те самые несколько мгновений, которые зачастую и определяют победу в бою. Опытный взгляд внимательного фельдфебеля заметил сквозь жиденький заслон тянущейся слева от дороги лесополосы развернутую впереди и слева артиллерийскую батарею. И сразу понял - поляки. Не могла так оторваться от основных сил немецкая батарея. Не могли орудия немецких пушек быть развернуты на юг и слегка на запад. Не могло быть на немецких артиллеристах обмундирования цвета хаки. Да и слегка выпуклые широкие щиты на орудиях были совсем не немецкими.
   - Внимание всем. Я - восемьсот десятый. Слева на одиннадцать часов на расстоянии примерно километра вражеская батарея. Приказываю атаковать и уничтожить врага. По моей команде сворачиваем прямо на батарею, после выхода из лесопосадки - залп осколочными. После этого продвинуться до батареи и пулеметным огнем уничтожить уцелевших врагов. Подтвердить получение приказа!
   Ещё несколько длинных томительных мгновений, прежде чем в наушниках звучит:
   - Восемьсот одиннадцатый приказ понял!
   - Восемьсот двенадцатый приказ понял!
   - Восемьсот четырнадцатый приказ понял!
   Танка с бортовым номером 813 в роте не было: суеверие конечно, но на войне все становятся немного суеверными.
   - Атакуем!
   Свернув влево, танки прошли сквозь лесополосу, словно через картонную стенку. Боевые машины массой семнадцать с лишним тонн ломали тонкие стволы молодых деревьев будто спички.
   - Вижу цель, дистанция восемьсот, - доложил наводчик.
   - Дистанция восемьсот, - оповестил в рацию остальные машины Бёльтер. Сам он ещё не успел посмотреть в прицел, но Торстену доверял безоговорочно. И тут же бросил в переговорное устройство:
   - Короткую.
   Танк замер на месте.
   - Огонь!
   Грохнул выстрел, следом из затвора со звяком вывалилась гильза.
   - Вперед на полную! Пулемёты!
   Танк с рёвом ринулся на вражескую позицию. Оба пулемета зашлись в стрекоте, словно стремились перекричать друг друга. Ганс, наконец, смог припасть к прицелу и теперь уже не отрывался от наблюдения.
   Залп оказался удачным. Один снаряд, правда, лег перелетом, но не сильным, метров на тридцать, и разорвался среди ( кто бы мог подумать ) расставленных чуть поодаль от батареи польских гусеничных тягачей. Зато другой разорвался совсем рядом с одной из пушек ( наверняка работа Ульриха из танка Штрунца ). Взрывной волной орудие приподняло в воздух и опрокинуло на бок.
   Ганс видел в прицел, как от батареи прыснули во все стороны фигурки в шинелях и мундирах цвета хаки, и как падали они, сраженные пулеметными очередями. Видел, как какой-то поляк впрыгнул в тягач, видимо, в надежде на нем удрать от надвигающейся опасности, но почти тут же выскочил обратно: наверное, не смог завести машину. И упал, скрылся из поля зрения, то ли раненый, то ли убитый, то ли просто рассчитывающий уползти прочь, если не удалось уехать.
   Неожиданно пулеметы смолкли, танк остановился метрах в пятидесяти от разгромленной батареи. Все было кончено. Вокруг неподвижных орудий валялись убитые поляки, в форме цвета хаки расплывшимися по ней кровавыми пятнами.
   - Доложить о потерях, - потребовал в рацию Бёльтер от подчиненных.
   В ответ все командиры танков бодро доложили, что потерь нет.
   - Унтер-фельдфебель Штрунц, быстро осмотреть орудия, снять замки и прицелы и взять к себе в танк.
   Ганс отчетливо представлял себе, как скривившийся Штрунц шепчет в сторону: "У меня что, барахолка? И так тесно в танке, так ещё и это ..." Наверное, так оно и было, но вслух произнес совсем другое:
   - Командир, тут, похоже, раненые.
   Действительно, пара фигур слабо зашевелилась.
   - Не до них. Пусть спасают себя сами. При малейшей опасности - просто пристрелите. И аккуратнее, тут может прятаться кто-нибудь целый.
   - Я не зеленоклювик, - хмыкнул в рацию Штрунц. Ганс улыбнулся: с Отто они вместе служили уже почти четыре года, с того самого момента, как Бёльтер оказался в первой танковой дивизии.
   Танк Штрунца подъехал вперед, поближе к пушкам, но так, чтобы не перекрывать линию огня пулемётам остальных танков. Его экипаж быстро и умело, снял прицелы с орудий. Параллельно обыскали несколько убитых поляков на предмет трофеев, прежде всего - пистолетов. "Радом", по общему мнению, в качестве личного оружия уступал и "Люгеру" и "Вальтеру", но иметь его считалось неким шиком, зримым подтверждением того, что человек побывал в гуще боя и добыл трофей.
   Тем временем сам Бёльтер сверился с картой, получалось, что из зоны телефонного действия танковой радиостанции взвод выйти ещё не успел. Переключившись на другую волну, он попытался установить связь с командиром роты.
   - "Пума-1" вызывает "Пуму", "Пума-1" вызывает "Пуму". Как слышно?
   В наушниках сначала царили шорох и треск, но вот сквозь него пробился далекий, но ясно слышимый голос радиста командирского танка.
   - "Пума-1", я - "Пума". Слышу вас хорошо.
   - "Пума", докладываю. В квадрате восемь-восемь обнаружил и уничтожил вражескую тяжелую батарею.
   У Ганса было время хорошенько рассмотреть вражеские пушки, их калибр он оценил на глаз в двенадцать сантиметров.
   В наушниках что-то громко хрюкнуло. Унтер-фельдфебель выдержал небольшую паузу, затем снова принялся вызывать командира.
   - "Пума-1", я "Пума", - откликнулась рация голосом фон Кокернитца. - Что у вас произошло?
   - В квадрате восемь-восемь обнаружил и уничтожил вражескую артиллерийскую батарею, - повторил Бёльтер.
   - Потери?
   - Потерь нет.
   - Что намерены делать дальше?
   - Выполнять ранее полученый приказ. Пушки может подобрать трофейная команда.
   Последовало короткая пауза, после которой фон Кокернитц принял рещение:
   - "Пума-1", подтверждаю: выполняйте ранее полученый приказ. С трофеями мы разберемся сами.
  

Малая Польша. Краков

   Немецкая армия наплывала на Польшу точно приливная волна на океанское побережье, накрывая город за городом, деревню за деревней. Утром шестого сентября жители Кракова поняли, что эта волна подступила совсем близко: к утру в городе не оказалось ни одного польского солдата.
   Город притих и замер в ожидании невиданного бедствия. Спешно закрывались открывшиеся было по утру магазины и лавочки. Во двориках не стало видно детей и стариков. Обезлюдели улицы, площади и даже центральный рынок, чего не случалось на памяти самых древних старожилов. Редкие прохожие торопливо пробегали по тротуарам, спеша покончить с неотложными делами и укрыться в квартирах. При этом они как-то испуганно жались к стенам домов, хотя проезжие части были совершенно пусты: велосипеды, а тем более автомобили словно исчезли из города. Казимеж и вовсе словно вымер: его еврейское население не ожидало ничего хорошего ни от соседей-поляков, ни от пришлых германцев, зато крепко помнило вековой памятью предидущих поколений, что ослабление власти сопровождается еврейским погромом, и опасалось, что так оно случится и в этот раз.
   Ближе к полудню то тут, то там в предместьях стали появляться немецкие разведчики-мотоциклисты: в прорезиненных шинелях, стальных касках и защитных очках. Но это была ещё не волна, а только первые её предвестники. Волна накрыла Краков примерно через час. Эта пахнущая бензиновой гарью волна мышино-серого цвета, разом плеснула на западные городские предместья, растеклась мимо унылых серых трех-четырехэтажных домов по улицам и площадям, затопила центр и в какие-то полчаса накрыла собой весь город. И казалось, не стало в городе места, где бы не ощущалось тяжелого груза наступившей оккупации. Казалось, не осталось в городе поляка, не согнутого, не сломленного этим вдруг рухнувшим на плечи грузом.
   И все же, как минимум одно такое место в Кракове было. Место, где не растеряно вопрошали: "Что же будет дальше?", а размышляли над тем, что же делать дальше.
   Это происходило в двух кварталах к югу от отцепленного немецким караулом сердца Кракова - Вавельского замка ( командир занявшей город 44-й пехотной дивизии, простой немецкий генерал-лейтенант со знаменитой музыкальной фамилией Шуберт здраво рассудил, что желающих занять замок среди высокого начальства найдется предостаточно, поэтому сразу приказал развернуть свой штаб в здании старой ратуши, а возле замка лишь выставил посты охраны ), в маленьком монастыре Ордена святого Павла Фивейского. Два человека неспешно прохаживались по монастырскому дворику: от ступеней собора Михаила-Архангела к воротам, ведущим на Скалежну улицу, оттуда мимо целебного серного источника вдоль огородов к ограде, отделявшей монастырь от названной в его честь Паулинской улицы, затем вдоль ограды до братского корпуса и вдоль корпуса опять к собору. Два человека - глубокий старик в красной мантии, согбенный годами, но еще способный достаточно бодро шагать, опираясь на палку, и мужчина средних лет в белом монашеском одеянии. Краковский кардинал Сапега и настоятель монастыря отец Мачей Лобонт. Позади них следовали двое кардинальских служек - достаточно близко, чтобы в случае чего сразу прийти на помощь Его Высокопреосвященству, и досрочно далеко, чтобы не слышать тихую беседу прелатов.
   - Генерал Госиоровский попросил у отца Болеслава разрешения помолиться перед Черной Мадонной. И хотя икона была уже закрыта после вечерней службы, отец Болеслав проводил генерала в капеллу и распорядился открыть икону. Генерал долго молился, а потом попросил у отца Болеслава благословения оставить город. Он сказал, что удержать Ченстохову невозможно, если не отступить ночью, то его дивизии будет окружена и уничтожена. Он скал, что думал о том, чтобы оставить для обороны монастыря две роты добровольцев - большее количество людей оставлять, по его мнению, не имело смысла. Генерал не сомневался в том, что добровольцев наберется и больше, он сказал, что готов был сам возглавить оборону монастыря, передав командование дивизией своему начальнику штаба, и, если потребуется, погибнуть в бою. Но он выразил опасение, что немцы не станут штурмовать монастырь, а не остановятся перед тем, чтобы просто стереть его с лица земли. Со времен шведского нашествия возможности артиллерии намного увеличились, к тому же появилась авиация с её тяжелыми бомбами.
   - Возможно ли? Такое варварство... - в голосе семидесятидвухлетнего старика-кардинала сквозило недоверие. Рожденный и воспитанный в другую эпоху, он все чаще и чаще оказывался не в состоянии понять реалии сегодняшнего дня.
   - Отец Болеслав считает такой исход событий весьма вероятным. Днем и вечером немцы обстреливали город и Ясную Гору из тяжелой артиллерии. На территорию монастыря снаряды не залетали, но несколько взрывов было совсем близко. Что же касается авиации... Разве позавчера немцы не бомбили центр Кракова? Разве не упали бомбы на Рыночную площадь и не поврежден костел святой Марии?
   Настоятель благочестиво перекрестился, кардинал последовал его примеру.
   - А какие вести доходят из Варшавы...
   - Они правы, - прошептал Сапега. - Господь Иезус, они правы... Какое время, какое жестокое время... И что же было дальше?
   - Отец Болеслав благословил генерала сдать Ченстохову и отказался от земной защиты, вверив монастырь ходатайству Божьей Матери и покровительству Господа Иезуса. Ночью дивизия генерала Госиоровского отступила. Отец Болеслав пишет, что по слухам, она была разбита около Янува, а сам генерал попал в плен, но подтвердить эти слухи он не может.
   - Мы помолимся о судьбе Божьего раба Януша и его воинов. Но продолжайте, брат Мачей.
   - Утром город заняли немцы. Днем в монастырь приезжал их комендант. Полковник. Оказался католиком. Он попросил разрешения помолиться в капелле и отец Болеслав ему не отказал. После молитвы комендант имел с ним долгую беседу. Он сразу предупредил, что многое не в его власти и решение по монастырю наверняка будет принимать высшая оккупационная администрация, но выразил готовность помочь всем, чем сможет. Он временно запретил принимать паломников и даже вести службу для горожан, выставил специальные посты у ворот, но на территорию монастыря немецким солдатам входить категорически запрещено. В тот же день в монастырь допустили ксендзов городских костелов, чтобы они могли убедиться в том, что монастырю и монахам не причинен ущерб, а так же объяснить прихожанам, что закрытие монастыря - временная мера. Отец Болеслав пишет, что обошлось без волнений.
   - Это хорошо, - кардинал одобрительно кивнул седой головой. - Господь не попустил пролиться невинной польской крови, и так её пролито много... слишком много.
   - Этот полковник так же позволил отцу Болеславу отправить одного из монахов с сообщением в Краков и выписал ему ответствующие документы. На оккупированной территории немцы реквизируют автотранспорт, мотоциклы и велосипеды, но монастырского имущества эти реквизиции не затронули. По крайней мере - пока.
   - Господь да вознаградит этого полковника, он добрый католик и поступает истинно как наш брат во Христе. Я помолюсь о нем, и ваш долг, брат Мачей, молится о его душе.
   - Конечно, Ваше Высокопреосвященство...
   - Но не будем забывать, что это немецкий полковник. Человек, который пришел на нашу землю в составе вражеской армии. Которая сейчас сеет на нашей земле смерть и разрушения. Мы должны быть благодарны ему за то, что он для нас сделал, но не должны рассчитывать, что он и впредь будет помогать нам, а главное не можем ему доверять. Пусть отец Болеслав надлежащим образом выразит ему нашу признательность, но не болтает при нем лишнего.
   - Я передам отцу Болеславу указания Вашего Высокопреосвященства.
   - Ведь документы, выданные посыльному, позволят ему вернуться в Ченстохову, не так ли?
   - Именно так, Ваше Высокопреосвященство.
   - Пусть он передаст отцу Болеславу от моего имени: если будет разрешен допуск в монастырь паломников, проповедовать следует о терпении и умножении веры. Не о сопротивлении, спаси Господь, мы не должны дать немцам повод обвинить Церковь Христову во вмешательстве в мирские дела и объявить ее своим врагом. Не о грехах и покаянии - слишком свежи сейчас раны, не следует их бредить. Но следует непристанно напоминать людям, что только через веру возможно возрождение Польши, как это уже произошло один раз. Вера в Господа позволила нашим предкам сохранить себя под чуждой властью. Их пример должен помочь нам в нынешних испытаниях.
   - Я все понял, Ваше Высокопреосвященство, - склонил голову настоятель.

Генерал кавалерии Эвальд фон Клейст

   А всё-таки настроение было хорошим, хотя проблем и неприятностей этот день принес немало. Первой из них был разговор с командующим армией. Узнав, что командный пункт фон Клейста развернут под Тарнувом, Лист не только не высказал ни малейшей радости, но и, наоборот, раздраженно заметил:
   - Я разочарован, Эвальд. Ты всё-таки ввязался в эту авантюру.
   - Я не нарушил твоего приказа Вильгельм. Корпус начал выдвижение к Тарнуву только после получения новых задач из штаба армии.
   - Да, направлением твоего наступления должны были стать Тарнув и Лемберг, но начинать его нужно было после подхода пехоты. А сейчас ты оказался один в польском тылу. Или, если хочешь, в твоем тылу сейчас польская оперативная группа "Борута": остатки двух пехотных дивизий, горнопехотной бригады и Черная бригада.
   - Меня не интересуют остатки, Вильгельм. По крайней мере, до тех пор, пока они не переправятся через Дунаец и не займут по нему оборону от Бескид до Вислы. И вот именно этого сделать я им не позволю.
   Клейст слегка лукавил, о поляках в тылу он не забывал ни на минуту. Главным образом из-за той самой Чёрной бригады полковника Мачека. Генерал не сомневался, что она сохранила боеспособность и говорить о себе ещё заставит. Но в то же время он твердо знал, что решившись на рискованную опрацию, надо уверенно идти до конца и не вызывать ненужными опасения сомнения в исходе дела у начальников и подчиненных. А там уж как решат Бог и госпожа удача.
   - А снабжение тебя интересует? Как прикажешь доставлять горючее для твоих танков? Боерипасы? Продовольствие, в конце концов.
   - Как и положено, мы имеем трехдневный запас. Надеюсь, что через двое суток здесь будет какая-то пехота. Кроме того, мы взяли под контроль отличный полевой аэродром и мой начальник штаба согласовывает с Люфтваффе возможность снабжения по воздуху.
   - По воздуху? - изумленно переспросил Лист. Клейст почему-то подумал, что старый друг мечтает услышать, что он ослышался. Если это так, то мечте командующего армией сбыться было не суждено.
   - Да, Курт хочет использовать самолеты транспортной авиации.
   - Черт знает что. Эвальд, твой авантюризм переходит все возможные границы.
   - Без этого я бы не посмел перейти границы Польши, - отшутился фон Клейст. Лист долго молчал, потом, наконец, вымолвил:
   - Желаю удачи. Желаю удачи, Эвальд, без неё тебе не выпутаться.
   И сразу повесил трубку.
   Фон Клейст только усмехнулся. Выпутываться он не собирался, поскольку не считал себя запутавшимся. Но за пожелание он был благодарен. Удача в любом случае ему не помешает - она не мешает никому и никогда.
   Кстати, Шаровая Молния всё-таки пробил через штаб Лёра свою идею, и незадолго до захода солнца на полевой аэродром неподалеку от берега Дунайца приземлились шесть "тётушек Ю", под завязку забитых топливом и боеприпасами. Назавтра перевозку грузов обещали продолжить, причем увеличив её масштабы. Так что, с этой стороны все складывалось хорошо.
   Вторую, и куда более серьезную неприятность, под названием "моторизованный полк СС "Германия", притащила за собой пятая танковая дивизия. Собственно, моторизованная пехота сама по себе была большим благом, но это были не солдаты, а эсэсовцы.
   Фон Клейст, как кадровый военный, относился к военным формированиям СС крайне отрицательно. Он был твердо убежден, что есть Армия, и ничего другого Германии не нужно. Хотя к отдельным эсэсовским командирам испытывал большое уважение - к тем, кто сделали себе имя в армии. Пауль Хауссер, Феликс Штайнер, да пожалуй, и Йозеф Дитрих, все они до вступления в СС успели завоевать свой авторитет во время армейской службы. Но "Германией" командовал не Штайнер и Хауссер, а моложавый толстячок с пухлыми щеками кельнера в пивном баре, окрашенными румянцем восемнадцатилетнего юноши. Врочем, под левым нагрудным карманом был пристегнут Железный Крест первого класса, а лента ордена второго класса, кК полагается, продета через вторую пуговицу его серого мундира. Буква W и число 1914 на Кресте красноречиво говорили, что оба ордена получены в последнюю войну и толстячок - вовсе не нацепивший мундир по случаю припадка патриотизма не нюхавший пороху бюргер.
   В петлицах эсэсовца серебряной нитью был вышит дубовый лист, так что Клейст, не разбиравшийся в иерархии ведомства Гиммлера, заподозрил у него генеральский чин, но погоны командир полка носил армейские полковничьи - свитые из двойного сутажного шнура, с двумя четырехугольными звездочками. В итоге выяснилось, что зовут командира Карл Демельхубер, его эсэсовское звание - штандартенфюрер, соответствующее армейскому званию полковника, на прошлую войну он ушел добровольцем, а вернулся с неё лейтенантом, и прошел её от первого дня до капитуляции, служил в зенитной артиллерии, а ордена получил за сбитые вражеские самолеты и дирижабли. Все это до некоторой степени примирило, фон Клейста с там, что придется иметь десло СС, но вместе с Демельхубером в штаб генерала прибыл и его "куратор" - некий группенфюрер ( то есть эсэсовец в звании эквивалентном армейскому генерал-лейтенанту ) Теодор Айке, о котором Клейст раньше слышал довольно много и ничего хорошего.
   Слухи подтвердились с лихвой. После четвертьчасового совещания с участием этого человека с лицом и манерами подручного живодёра генерал пришел в крайнюю степень раздражения. Немолодой организм откликнулся головокружением и ломотой в висках, так что фон Клейст вынужден был поправить здоровье внеочередной стопкой коньяка. А немного прийдя в себя, вызвал Цейтлера и проникновенно попоросил:
   - Курт, делайте что хотите, но постарайтесь, чтобы это животное в своем штабе я больше не встречал.
   Начальник штаба даже не стал уточнять, какое именно животное экселенц имеет ввиду. Задача перед ним стояла откровенно невыполнимая, но проблема разрешилась сама собой. На Айке, крупнейшего в Рейхе специалиста по организации и охране концлагерей была возложена миссия: руководить наведением порядка в тылу 14-й и 10-й армий. Группенфюрер очень отвественно относился к своему заданию и постоянно лично контролировал выделенные для этого подразделения СС, сформированные из охранников коцентрационных лагерей. Поэтому он вечером вылетел в тыл на одном из тех самых Ю-52, что доставили оторвавшемуся корпусу топливо и боеприпасы. Так что, и здесь все закончилось благополучно.
   Ну а третьей и последней проблемой дня стало то, что Тарнув Клейсту взять сходу всё-таки не удалось. Четвертая лёгкая дивизия фон Хубики, уже набравшаяся опыта по захвату городов в боях за Нови Тарг, довольно быстро выбила поляков из предместья на левом берегу Черного Дунайца и вышли к мостам, но дальше дело не пошло. Поляки тщательно подготовились к обороне на рубеже реки, и заблаговременно пристреляли подступы как автодорожному, так и к железнодорожному мостам. Прорваться сходу не удалось из-за шквального артобстрела и пулеметного огня, получасом позже неудача постигла на автодорожном мосту спциально сформированную штурмовую группу. Фон Хубики был готов до наступления темноты подготовить ещё одну атаку, но Клейст приказал закрепиться в предместье и отложить попытки до утра. При этом разведовательный батальон второй танковой дивизии получил задачу до наступления темноты искать брод вниз по течению реки, а пятой танковой - соответственно вверх. Разведчики обеих дивизий задачу выполнили, один брод оказался в четырех километрах вверх по течению, второй - в двенадцати вниз.
   Проанализироав вместе с Цейтлером обстановку, генерал фон Клейст вызвал в свой штаб командиров дивизий и ознакомил их с планом взятия Тарнува. Четвертая лёгкая дивизия должна была ночью скрытно выдвинуться вниз по течению Дунайца, форсировать реку через обнаруженный брод и к рассвету занть исходные позиции для наступления на Тарнув с севера. Фронтальное наступление через мосты было поручено второй танковой дивизии. Клейст очень кстати вспомнил о том, что в составе дивизии имеется тяжлый танк, и намекнул Фейелю, что неплохо бы включить его в состав штурмовой группы. Пятая танковая дивизия осталась в резерве, но её артиллерийский полк должен был участвовать в артподготовке наступления. Эсэсовцам генерал поручил охрану потступов к аэродрому.
   Перед тем как ложиться спать, Эвальд фон Клейст ещё раз прокрутил в уме все события дня. И утвердился во мнении, что день 6 сентября 1939 года ему удался.

Польский фронт. Вечер 6.09.1939

   Штурмующие Вестерплате эсэсовцы применили новую тактику: по железнодорожным путям на польские позиции была запущена цистерна с нефтью. Немцы рассчитывали поджечь её, когда она достигнет леса и таким образом устроить сильный пожар, который вынудит поляков сложить оружие. Но их план не сработал: цистерна застряла на поврежденных путях. Тем не менее, чья-то очередь её всё-таки подожгла, и позиции противников разделила стена огня. Пожар бушевал до самого утра.
   115-й пехотный полк, оборонявший Ружан, так и не получив подкрепления, не мог сдержать атак немецкой пехоты, поддержанных танками дивизии "Кемпф" и вынужден был оставить город и занять оборону по левому берегу Нарева. Воспользовавшись несогласованностью в действиях польских офицеров, немцы смогли захватить неповрежденный мост через реку. К 15 часам в месту боев прибыл командующий 41-й пехотной дивизий генерал бригады Вацлав Пекарский, который попытался организовать контратаку с целью отбить мост, но она оказалась безуспешной. В 20 часов вечера пришел приказ Верховного Главнокомандующего: любой ценой удержать Ружан и линию реки Нарев.
   Ударная группа генерала Петцеля весь день предпринимала атаки с целью овладения Пултуском, однако закончились они безрезультатно.
   Армии "Поморже", "Познань" и "Лодзь" отступали на восток, прячась по лесам от налетов немецкой авиации и огрызаясь порой короткими арьергардными боями. При этом группа генерала Пржялковского с наступлением темноты покинула Иновроцлав, а оперативная группа "Пиоткрув" сильно забирала к северу, все больше увеличивая разрыв с Северной группой армии "Прусы".
   Большая часть этой группы тоже отходила на восток - вдоль реки Пилицы по её южному берегу. Ближе к вечеру рубежи обороны покинула и последнее соединение этой группы - 13-я пехотная дивизия, выбитая частями корпуса Гёпнера из Томашува-Мазовецкого. Дивизия начала отступление на юго-восток к Пилице, а перед 16-м немецким танковым корпусом открылась прямая и никем не прикрытая дорога на Варшаву через Раву-Мазовецкую.
   Вскоре после полудня вступили в бой части Южной группы армии "Прусы", которой командовал генерал бригады Станислав Скварчинский. 3-я легкая дивизия немцев отбросила с занимаемых позиций авангард 3-й польской дивизии легионистов и сходу овладела стратегически важным городом Кельцы. Одновременно 13-я немецкая моторизованная дивизия, наступавшая в южном направлении от Пиоткрува, овладев Рудой Маленецкой получла приказ повернуть на восток и возле Казанова завязала бой с 36-й польской пехотной дивизией. С наступлением темноты поляки отошли к Конским.
   45-я пехотная дивизия 17-го немецкого корпуса без боя заняла покинутый польскими войсками Краков.
   24-я польская дивизия до наступления ночи удерживала рубеж реки Сан у Тарнува, но получила приказ командующего армией "Карпаты" генерала Фабрицы: в течении ночи отступить и к утру занять оборону на новых позициях - по восточному берегу реки Вислоки.
   К вечеру в распоряжение штаба группы армий "Юг" поступила 252-я пехотная дивизия.
   Первую воздушную победу одержала чехословацкая авиация: над Карпатскими горами был сбит польский разведовательный самолет.
   А вот Люфтваффе в этот день понесло болезненную потерю. В районе Варшавы лётчиком 112-й эскадрильи Истребительной бригады подпоручиком Виктором Стембожем был сбит сопровождавший бомбардировщики тяжелый истребитель Ме-110С, котрый пилотировал командир 1-й группы 1-й эскадры тяжелых истребителей, ветеран легиона "Кондор" майор Карл Хаммес. Участник Великой войны, записавший во время неё на свой счет четыре воздушных победы, Хаммес, как и двадцать два года назад, сумел посадить поврежденный самолёт, однако от полученных ранений кончался на месте. Стрелок-радист Шеффер был взят в плен.
  

Западный фронт. Вечер 6.09.1939

   На всем протяжении фронта по-прежнему царило затишье.
  
   ПРАГА. В Министерстве Обороны Чехословакии состоялась пресс-конференция, на которой министр обороны генерал Сыровы и начальник Генерального Штаба генерал Крейчи сообщили журналистам, что чехословацкой авиацией сбит польский разведовтельный самолёт. Генералы особо подчеркнули, что воздушный бой произошел над территорией Чехословакии и решительно опровергли информацию о том, что ВВС Чехословакии поддерживают немецкие войска на территории Польши.
  
   ЛОНДОН. По сообщениям информационных агенств после объявления войны из Большого Лондона эвакуировано 650 000 школьников. Эвакуация детей прошла и в других крупных городах Англии и Уэльса.
  
   КАНБЕРРА. В Австралийском Союзе начата мобилизация военнообязаных для участия в войне против Германии.

Старший лейтенант госбезопасности Андрей Бобров

   В свое второе "турне" по балтийским странам старший лейтенант госбезопасности Андрей Бобров отправился вечером 5 сентября с Балтийского вокзала на поезде Ленинград-Таллин.
   Отправился, хотя худшего наказания, чем снова направить в Таллин, для Андрея придумать было невозможно.
   Хорошо было говорить Макару Нагульнову, герою романа товарища Шолохова "Поднятая целина": "Пошлет меня партия рубать головы белякам - с радостью пойду. Пошлет пахать - пойду. Пошлет корову доить - скрипну зубами, но пойду". А вот если партия и Родина посылают тебя в публичный дом, тогда как? Совершенно городской человек, имеющий смутное представление о коровах, Андрей был готов передоить все стадо, чем оказаться опять рядом с толстой таллинской проституткой, потому что точно знал: не утерпит, не сможет отказаться. Мужское начало возьмет вверх и над дисциплиной, и над чувством долга, и даже над любовью к жене. И будет любовь до изнеможения, а потом, по возвращении с задания, стыд будет пожирать его с новой и всё большей силой.
   Но против приказа возражать невозможно, поэтому старший лейтенант госбезопасности Бобров снова ехал в Таллин с чехословацким паспортом на имя Вальтера Рорбаха. И хоть его задача не подразумевала встречу с "эльфиечкой", в этот раз у него был другой связной, Андрей чувствовал, что, оказавшись в городе, будет испытывать огромное желание повторить визит в "заведение". А потому он был весь переполнен раздражением и только и искал, на ком бы сорвать зло.
   Проводник для этого не подходил, тем более не годился и попутчик: пожилой солидный мужчина, которого в Ленинграде провожала супруга и двое мальчишек. Выяснив, что он едет в одном купе с иностранцем, попутчик явно оробел, замкнулся, но Андрей всё-таки смог вытянуть у него фамилию, имя и отчество, а так же то, что по профессии товарищ Василий Фролович Иванов - электрик, причем очень квалифицированный мастер. Видимо, по этой причине его и направили на работу в советское полпредство в Эстонии. Опасения Василия Фроловича, хотя он и старался их тщательно скрывать, были для Андрея так ясно видимы и так понятны, что он, конечно, не мог себе позволить разволновать старика. Тот нуждался в поддержке и помощи не меньше чем сам Андрей, но и помочь ему Бобров тоже ничем не мог, только не навредить.
   Так что, весь заряд злости достался эстонскому пограничнику, слишком долго проверявшему паспорт Андрея. Слишком долго даже для медлительного эстонца. Да и вообще во всем его поведении сквозило откровенное пренебрежение к проверяемым пассажирам. Старый электрик, которому офицер годился если не в сыновья, то уж точно в племянники, наверняка бы приструнил любого, кто осмелился бы так вести себя с ним на заводе или во дворе, но, по давней русской привычке, не смел поднять голос на иностранца. Зато Андрея сейчас ничего не сдерживало.
   - В чём дело, лейтенант? - не просто не скрывая агрессии в голосе, а даже намеренно её подчеркивая, поинтересовался Бобров. - Мой документ внушает вам какое-то недоверие? Что-то не так? Извольте в таком случае предъявить мне обвинения, доставить в Нарову и вызвать немецкого консула.
   - Поччемуу немецкогоо? Вы хотите скаазать чехословаацкогоо? - лейтенант смешался и растеряно заморгал белёсыми глазами.
   - Я сказал то, что хотел сказать. А сказал так потому, что я - судетский немец, - переходя с русского на хорошо поставленный хох-дойч, с удовольствием пояснил Андрей. - Потому что фюрер германской нации предоставил нам, судетским немцам, статус рейхсдоче и обещал, что Третий Рейх будет защищать наши интересы везде и всегда, так же как своих граждан. Потому что ваш МИД проинформирован о решении фюрера. Так что извольте соответствовать, лейтенант!
   Взгляд у эстонца стал затравленный, как у загнанного в угол хорька. Дрожащей рукой он протянул Боброву паспорт и на довольно сносном немецком произнес:
   - Ваш документ, герр Рорбах. У вас всё в порядке.
   Андрей не удостоил его ответом. Только холодно кивнул.
   - Ловко Вы его отшили, пан инженер, - прокомментировал Василий Фролович, когда досмотр закончился и поезд начал набирать ход.
   - Холуй должен знать своё место, - зло отрезал Андрей. - "Цивилизованная нация", рассуждающая о "русских дикарях"... Сначала пусть сами научатся себя уважать, а потом уже от других к себе уважения требуют. Попробовал бы я так поговорить с советским пограничником.
   В Кингсеппе паспорта у них проверял совсем юный лейтенантик, было видно, что он очень волновался, боялся сделать что-то неверно, на его ещё неокрепшие плечи давило тяжким грузом то, что он представлял в этот момент всю огромную Страну Советов. Но попробовал бы кто-то проявить к нему и в его лице ко всей стране неуважение... Андрей не сомневался, что лейтенант, не смотря на свою юность и неопытность, смог бы дать достойный отпор.
   А эстонец наоборот: в ответ на человеческое отношение наглел, зато в ответ на явное унижение безропотно подчинился. Что это, как не отсутствие самоуважения?
   Попутчик, однако, тему развивать не стал, уткнулся в газету "Правда". Газета была старой, ещё от первого числа, супруга завернула ему в неё в дорогу еду. Андрей не без удовольствия заново перечитал украшенное жирным пятном сообщение про победу в боях у реки Халхин-Гол.
  
   По сообщению штаба монголо-советских войск в МНР, с 5 по 17 августа в районе к востоку от реки Халхин-Гол между монголо-советскими и японо-маньчжурскими войсками происходили стычки небольших разведывательных групп. Японская авиация за этот период несколько раз пыталась проникнуть на территорию МНР, но эти попытки отражались монголо-советской авиацией. В результате воздушных боев, происходивших при отражении налетов японской авиации, монголо-советской авиацией был сбит за период с 5 по 17 августа 31 японский самолет. Монголо-советская авиация потеряла 7 самолетов.
   17 августа японо-маньчжурские войска, накопив новые силы, атаковали позиции монголо-советских войск на восточном берегу реки Халхин-Гол, в шести километрах восточнее этой реки, стремясь занять ряд важных господствующих высот.
   В течение 17, 18 и 19 августа монголо-советские войска отбили все атаки японо-маньчжурских войск и отбросили их на исходные позиции, вынудив перейти к обороне.
   20 августа монголо-советские войска во взаимодействии с монголо-советской авиацией перешли в наступление по всей линии к востоку от реки Халхин-Гол. В течение 21--28 августа японо-маньчжурские войска, окруженные с обоих флангов монголо-советскими войсками, понеся большие потери в людском составе и материальной части, были ликвидированы.
   Попытки небольших частей японо-маньчжур снова перейти в наступление были отбиты монголо-советскими войсками. В ночь с 28 на 29 августа остатки японо-маньчжурских войск были ликвидированы на территории МНР, и монголо-советские войска прочно закрепились на рубеже вдоль государственной границы МНР.
   На сторону монголо-советских войск добровольно перешло 294 маньчжура с оружием, во главе с офицерами 14-го пехотного полка 1-й смешанной бригады маньчжурских войск.
   При ликвидации японо-маньчжурских частей советско-монгольскими частями захвачено: орудий 155-мм -- 5, 150-мм -- 7, 105-мм -- 12, 122-мм -- 3, 75-мм - 50, 37-мм -- 67; всего 144 орудия; станковых пулеметов-- 67; ручных пулеметов -- 98; минометов -- 36; винтовок -- 9000; снарядов разных калибров -- 12 000; танков -- 8; бронемашин -- 8; тракторов -- 14; машин грузовых -- 68; машин легковых -- 19.
   Японская авиация, стремясь оказать помощь атакованным наземным войскам, бросалась в бой крупными соединениями. В ряде воздушных боев, происходивших с 20 по 27 августа, монголо-советской авиацией сбито 164 японских самолета, из них истребителей -- 123, бомбардировщиков -- 36 и 5 многоместных штабных самолетов. Монголо-советская авиация потеряла при этом 16 самолетов.
   Кроме того, 28 августа монголо-советской авиацией сбито 11 японских самолетов, монголо-советская авиация потерь не имела; 29 августа сбито 8 японских самолетов, монголо-советская авиация потеряла 1 самолет, и 30 августа сбит 21 японский самолет, монголо-советская авиация потеряла при этом 1 самолет.
  
   По тому, как поспешно электрик скомкал разговор, Бобров заключил, что тот просто боится общаться. Резон в таком поведении был, хотя ничего крамольного Иванов не сказал и не сделал. Но на месте Вольфа Рорбаха мог оказаться кто угодно: и провокатор и агент вражеской спецслужбы, так что в целом поведение попутчика Андрей одобрил. Как известно, болтун - находка для шпиона.
   Поэтому он даже не пытался "разговорить" Василия Фроловича, а придвинулся поближе к окну, полюбовался на тёмные воды Наровы, а на Нарвском вокзале вышел на перрон и махнул в станционном буфете стопочку коньяку. После чего вернулся к купе и лег спать, чтобы хоть немного выспаться до Таллина.
   Короткий сон не принес бодрости, но, как не странно, улучшил настроение. Попрощавшись с попутчиком, которого на платформе уже поджидал представитель советского постпредства, Андрей отправился в вокзальное здание.
   Прежде всего, он зашел в буфет, где купил чашку кофе и кремовую булочку, которые в Таллине почему-то называли "московскими". Завтрак помог Боброву окончательно проснуться. Взбодрившись, он купил сразу несколько газет и отправился в расположенный неподалеку Тоомпарк, раскинувшийся у подножия холма, на котором расположился средневековый Верхний Город или по-русски Вышгород, от которого сохранилось немало построек, в том числе Домская церковь и замок Тоомпеа.
   Со скамейки, которую облюбовал Андрей, ни церковь, ни замок были почти незаметны за кронами ещё почти не облетевших деревьев. Среди них проглядывали лишь увенчанная шпилем церковная колокольня, да самая высокая башня замка - Длинный Герман, над которой развевался на ветру бело-сине-черный флаг Эстонии. В парке ветер вел себя намного скромнее, хотя время от времени принимался гулять в кронах деревьев, раскачивая верхушки и срывая с ветвей пожелтевшую листву. От оставшегося позади пруда, казалось, тянуло сырым холодом, а может быть, это ощущение усиливали пепельные тучи, почти целиком затянувшие небо.
   Бобров поплотнее закутался в пальто и занялся газетами. В английских писали о зверских бомбардировках Варшавы и других польских городов, о недовольстве в Германии правительством Гитлера, вот-вот готовым вылиться в массовые акции неповиновения и о мощном ударе по немецкому флоту, в результате которого тяжелые повреждения получили оба немецких линкора. В германских о том, как с началом войны народ еще теснее сплотился вокруг любимого фюрера, о победоносном шествии по Польше, о польских военных преступниках и "кровавом воскресенье" в Бромберге ( глухо напоминая, что похожие случаи происходили по всей Померании и Силезии ), об отражении британского налета на базы военно-морского флота и потерю англичанами десяти самолетов. Крупным планом были напечатаны фотографии первых героев войны: фельдфебелей Хелда и Тройцша. Каждый из них на своем истребителе сбил над устьем Эльбы по вражескому "Веллингтону". И о выезде на фронт фюрера германской нации.
   Фотограф запечатлел Гитлера на фоне Вислы, через которую по понтонному мосту переправлялась немецкая пехота. Позади и чуть в стороне кучковались генералы и какие-то штатские личности. Среди первых Андрей опознал начальника штаба Верховного Главнокомандования Кейтеля и командующего группой армий "Север" генерала фон Бока, похожих друг на друга как братья-погодки. А в рядах штатских подметил старавшегося держаться неприметным Мартина Бормана. Официально он считался помощником фюрера по партийным делам, однако старшему лейтенанту госбезопасности приходилось слышать о действительной власти этого якобы маленького человечка.
   Немецкие и английские газеты кончились, Андрей от делать нечего приступил к эстонским. Процентов на восемьдесят они, как всегда, оказались набиты местными новостями вроде ограбления продуктового магазина в Тарту, качества питьевой воды в Пярну, плохой работы почты в какой-то там Иду-Варума и прочая, прочая, прочая... Зато отдел международных новостей содержал не только привычные нападки на Страну Советов, но и глубокомысленные размышления местных политиков о европейской войне. Боброву они живо напомнили рассуждения черноморских старичков - "пикейных жилетов" из книги "Золотой телёнок", в которой Великий Комбинатор Остап Бендер обдуривал богатеев в Новороссии. Статьи и комментарии были переполнены банальностями, но не было никаких сомнений, что изрекались они с важным и умным видом. Какой-то журналист по фамилии Лухт умудрился дать советы сразу и Гитлеру, и Чемберлену с Даладье, и Муссолини. Причем в полной уверенности, что это и только это обеспечит долгий и справедливый мир в Европе. Совет же заключался в том, чтобы вспомнить об ответственности великих мировых держав защищать "свободный мир" от "экспансии большевизма".
   Бобров отложил прочитанную прессу, глянул на часы. До встречи со связным оставалось ещё около полутора часов, а читать было больше нечего. Свернув газеты в толстую трубу, он аккуратно запихал их в жерло ближайшей урны, после чего принялся медленно прохаживаться по тропинкам Тоомпарка. Вернулся назад к пруду, неширокому и изогнутому, словно ров перед кронверком ( может, когда-то он и вправду был рвом, а на месте парка располагались передовые укрепления ), обошел его кругом и снова отправился в сторону Тоомпеа. На этот раз он дошел до самого конца парка, поднялся вверх по улице, пройдя мимо стен Тоомпеа, но не пошел в Вышгород, а свернул направо, перейдя улицу, попал в другой парк, потом, перейдя ещё одну, в третий, на горе Харью. Слева теперь возвышались стены и башни Большой крепости, ограничивающей и защищающей Нижний город, но туда Андрей идти не собирался. Он обогнул крепость по Пярнускому шоссе, с которого свернул на Нарвское.
   Чтобы попасть сюда из Тоомпарка, проще было бы обойти Нижний Город с севера, но Андрей не хотел приближаться к месту, где в прошлый раз встречался с прошлым связным. Точнее, со связной...
  
   Нужные улицу и дом он нашел практически сразу, го перед самыми дверями Андрей вдруг остановился, точно налетел на невидимую стенку. Ещё раз глянул на табличку с адресом, на вывеску. Нет, ошибки не было. Но, чтобы ему сойти с ума, заведение "Радость сердца" оказалось вовсе не рестораном, а публичным домом. Говоря проще - местом, где падшие женщины отдавали богатым негодяям своё тело.
   Андрей почувствовал, что покраснел и вспотел. Как он будет выглядеть в этом... в этом... вертепе. Да Наталья, если случайно узнает куда он пришел, просто уйдёт от него навсегда. И права будет... А перд этим ещё по щекам отхлещет. И тоже будет права.
   Да уже за одно то, что он стоит перед этим... гнездом разврата, точно старый похотливый козёл, ему бы надо надрать уши. Хотелось развернуться и уйти. Или хотя бы провалиться сквозь землю. Но вместо этого Бобров, стиснув зубы, с отчаянной решимостью шагнул вперёд, взялся за дверную ручку и потянул её на себя.
   Воображение рисовало самые разные картины происходящего внутри, но реальность оказалась проще и до обидного прозаичнее. Он попал в небольшой холл с уютными плюшевыми креслами и маленькими столиками, на которых лежали толстые книги. Мягкими бархатными обложками они напомнили Андрею семейные фотоальбомы. За конторкой в углу восседала "мадам" - женщина на последнем приступе искусственно затянутой молодости в ярком атласном халате. Она окинула посетителя ободряющим взглядом больших синих глаз, затянулась через длинный мундштук папиросным дымом и произнесла:
   - Проходите, господин, проходите! Всегда рады! Всегда готовы услужить.
   Обливаясь потом, Андрей, словно во сне сделал пару неверных шагов вперёд. Мадам благожелательно улыбнулась и произнесла:
   - Не стесняйтесь, дорогой мой, вы же не мальчик. Давно уже не мальчик.
   Она снова улыбнулась, Боброву бросилась в глаза белизна её зубов. То ли "мадам", не смотря на все превратности жизни, героически сохранила их такими с юности, то ли могла себе позволить оплату услуг высококвалифицированного дантиста. А вот насыщенный алый цвет губ, безусловно, являлся результатом применения помады. Но, надо отдать ей должное, мадам умела обращаться с косметикой. В её лице не было ничего неестественного, фальшивого, отталкивающего. Наоборот эта падшая женщина ( а откуда в этом вертепе взяться не падшей ) казалась ужасно обаятельной и, несмотря ни на что, вызывала к себе некоторую симпатию.
   Даже курила она с непередаваемым лоском: длинную тонкую папироску вставленную в ещё более длинный перламутровый мундштук. Снова затянувшись, "мадам" произнесла:
   - Ну, мужчина, нельзя же быть таким робким. Хотите девочку? У нас есть на любой вкус. Блондинки, брюнетки, худенькие, толстушки. Присядьте, посмотрите, выберете себе по вкусу. Ручаюсь, вы будете довольны.
   Плохо соображая, что он делает, Андрей послушно доплёлся до ближайшего кресла, рухнул в него и робко потянул со столика первую попвшуюся толстую книженцию, которая и вправду оказалась фотоальбомом. Только вместо семейных там оказались совсем другие фотографии: практически донага раздетые девушки в пикантных позах и с таким выражением на лице, словно в начале третьего десятка лет они вдруг узнали, что некоторые части их тела чрезвычайно привлекают разного рода кобелирующих личностей противоположного пола и теперь одновременно хотели это и скрыть и всячески подчеркнуть. Как говориться в таких случаях в народе - и рыбку съесть, и... Вторая половина пословицы, не смотря на свою грубую непристойность, поразительно точно передавала истинное желание девиц с фотографий.
   Перевернув несколько страниц, Андрей понял, что достиг предела и сейчас его в буквальном смысле слова вытошнит прямо на фотографии этих длинноногих красоток. К счастью, "мадам" сочла нужным вмешаться:
   - И как вам наши девочки? Кого желаете? Зизи? Лизетт? Мими?
   - Мне бы Снежану, - выдавил из себя Бобров.
   "Мадам" глянула на него так, словно посетитель захотел совершить в её уважаемом борделе акт гомосексуализма. Андрей покраснел ещё больше, хотя больше казалось уже некуда, и даже слабо дёрнулся, чтобы встать и уйти, но она уже овладела собой, улыбнулась и шутливо погрозила ему пальчиком.
   - Ай, шалунишка! Ведёшь себя, точно девственник, а на самом деле - знаток. Большой знаток.
   У Боброва осталось стойкое ощущение, что в конце последнего предложения остались неозвученными слова "...по части извращений" или ещё что-то в этом роде, но отступать было некуда. Он только промямлил:
   - Я заранее договаривался...
   Как не странно, но эти слова сыграли в его пользу. Теперь "мадам" смотрела на него с явным интересом.
   - Так это тебя ждёт моя маленькая эльфиечка, моя бедненькая Дюймовочка? Ну, дорогой мой, разве можно быть таким жестоким? Бедняжка так страдает... У тебя совершенно нет сердца.
   Андрей слушал этот страстный монолог и глупо улыбался. "Мадам", будучи женщиной практичной, перешла к прямым указаниям.
   - Ну что ты сидишь? Твоя прелесть ждёт тебя в седьмом номере. По лестнице на второй этаж, вторая дверь по правую сторону.
   Бобров тяжело встал с кресла и, механически переставляя ноги, поднялся по лестнице. Точно в полусне дошел до двери с большой латунной семёркой. Осторожно постучался. И за двери донеслось что-то на незнакомом языке, наверное, эстонском, а после короткой паузы и немецкое: "Входите!" Андрей вдохнул, а потом с решимостью смертника распахнул дверь и шагнул в комнату.
   О том, как выглядят эльфиечки, он не имел ни малейшего представления, но вот уж кем-кем, но Дюймовочкой обитательница весёлого дома не выглядела. Больше всего она напоминала хорошо откормленную, а потому очень довольную жизнью свинью, эдакую хавронью - королеву кулацкого подворья, наряженную в нелепое чуть ли не детское платьице.
   Понятно, почему "мадам" удивилась его желанию. На фоне стройных и длинноногих девиц с фотографии Снежана никаких шансов не имела. Андрей, не понимавший, как можно ложиться в постель с женщиной за деньги, в двойне не понимал, как можно ложиться в постель с такой женщиной. Разве что если оплачивать такое... времяпрепровождение будет она сама, но это унизительно вдвойне, а то и втройне.
   Нет, определённо вступить в интимную связь с этой дамой его мог заставить только супружеский долг. Хотя, конечно, некрасивыми женщины бывают только когда выпито мало водки, но сколько же надо выпить ради этой... Пол-литра будет явно недостаточно... И злоупотребление закуской здесь явно противопоказано.
   - Я спешил к тебе издалека! - невероятным усилием воли он заставил себя закрыть дверь, пройти дальше в комнату и произнести пароль.
   - Я ждала тебя! Я тебя ждала! - пылко откликнулась женщина.
   Пароль и отзыв прозвучали ужасно фальшиво. Происходящее отчетливо отдавало каким-то дурным провинциальным театром. Впрочем, разве не был Ревель провинцией Российской Империи? Объявить себя "Европой" и "культурой" нетрудно, трудно по-настоящему дорасти до культуры... да и до Европы тоже.
   Андрей почувствовал, что ноги его уже не держат. К счастью, кроме кровати в комнате имелось два табурета, на ближайший из которых он рухнул на него словно подкошенный.
   - Ну, что же ты такой робкий? - Снежана приподнялась на локте, в ее голосе явно слышалось неудовольствие.
   - Я... по делу... - с трудом ворочая во рту пересохшим языком, пробормотал связной. От волнения он забыл, что должен использовать немецкий язык и заговорил по-русски, но женщина его отлично поняла.
   - Брось... Это твое "дело" подождет. У нас масса времени. Я знаю, ты не первый, кто приходит ко мне таким образом. Все они спешат сначала, а потом...
   Женщина махнула пухлой рукой и хищно улыбнулась. Бобров почувствовал себя мухой, угодившей в паутину: времени у него и вправду было навалом: до отхода поезда оставалось ещё больше пяти часов.
   - Ну давай, иди сюда, не будь застенчив как монах, - она поманила его к себе. Андрей хотел отказаться, но смог только издать горлом нечленораздельный звук и остался сидеть на стуле, словно приклеенный.
   - Ох, мужчины... - вздохнула Снежана, поднимаясь с постели с явным намерением помочь ему до этой самой постели добраться...
  
   А потом началось такое, что вспоминать было мучительно стыдно, а забыть - невозможно.
   К счастью, в этот раз ему предстояла встреча совсем с другим человеком и совсем в другом месте. Шоссе вывело Андрея к морю. Дальше оно сразу уходило в сторону, в глубь суши, в сосновый лес, а вдоль побережья тянулась широкая дорога, слева от которой шел длинный песчаный пляж, абсолютно пустынный. Лишь сиротливо торчали обильно понатыканные деревянные солнечные зонтики. В сентябре вода в Балтике была слишком холодна для купания, а облачная погода отметала возможность солнечных ванн.
   Жизнь теплилась на противоположной стороне дороги, где среди сосен расположилось несколько летних кафе. В принципе, внутри самих деревянных домиков посетителей наверняка можно было бы обслуживать и зимой, но что делать людям зимой на пляже. Летом же наверняка от наплыва публики ломились не только внутренние помещения, но и открытые веранды и просто столики под матерчатыми тентами прямо среди деревьев.
   В одном из этих кафе со сказочным названием "Гном" Андрей и встретился со связным. Контакт прошел гладко и спокойно, два респектабельных немца не возбудили ни малейших подозрений ни у обслуги, ни у мирно набиравшегося пивом в дальнем углу отставного моряка со шкиперской бородкой и старой тельняшкой под добротной распахнутой курткой. Если что Боброва и огорчило, так это только ошибка в выборе блюд: при чтении меню его соблазнило название "Каша датского короля", которая на проверку оказалась обычной перловкой, с добавлением нескольких небольших кусочков ветчины. Если король Дании имел к этой каше какое-то отношение, то либо был феноменально скуп, либо окончательно обеднел.
   После встречи со связным Андрей вернулся к центру города. Пару раз на всякий случай проверился начет хвоста на узеньких таллиннских улочках. Разумеется, никакой слежки за ним не велось. Уже абсолютно спокойно он дошел до вокзала и купил билет на вечерний поезд до Риги. Без приключений миновал границу и в одиннадцатом часу вышел на перрон вокзала латвийской столицы.
   В городе бурлила ночная жизнь, но уставший и не выспавшийся накануне Андрей, добравшись до гостиницы, сразу улегся спать. Назавтра в полдень ему в Верманском саду предстояла встреча с герром Петером.

Варшава. Польша.

   Загадочна всё-таки человеческая душа. Маршал Рыдз-Смиглы был человеком не просто упрямым, а из тех, про которых говорят "упертый как бык". Если уж что решал, то заставить поменять решение его было практически невозможно. На него не действовали никакие просьбы и убеждения.
   Вот и с началом войны, с той самой минуты, когда ему доложили о немецком вторжении, маршал сразу и твердо определил на ней свою роль. Судьба дала ему шанс стать не просто преемником Пилсудского во времени, но в заслугах перед Польшей. Первый маршал возродил независимость страны, второй должен стать символом её защиты от покушения агрессивных соседей. И в самой Польше и за её пределами не должно было возникнуть никаких сомнений в том, что страной и армией руководит маршал Рыдз-Смиглы, и именно он в конечном итоге приведет Польшу к великой победе.
   Временные неудачи его не пугали. Ведь и большевики Тухачевского дошли аж до самой Варшавы, но Пилсудский не дрогнул. Он ни на секунду не допускал сомнений в окончательной победе, и сумел передать эту веру своим солдатам и офицерам, вдохновив их совершить "чудо на Висле". Точно так же намеревался поступить и Рыдз-Смиглы, тем более, что до Варшавы немцам было очень и очень далеко. Внезапность нападения дала врагам преимущество и позволила добиться серьёзных успехов, но время работало на Польшу. Эффект неожиданности должен был закончиться, а фронт - стабилизироваться. В душе маршал допускал самый крайний случай - капитуляцию. Но только после того, как будут использованы все возможности для сопротивления, и он сможет, прямо глядя в лицо союзникам, сказать: "Мы сделали всё, что могли. Но где была ваша помощь?" Пусть прячет глаза генерал Айронсайд, обещавший ему в случае войны перебросить в Польшу английские бригады из Египта.
   Поэтому маршал даже не рассматривал возможность перенести ставку из столицы. Верховный Главнокомандующий должен находиться на своем посту, хотя некоторые высшие лица государства считали для себя возможным отбыть в эвакуацию. Уже вечером первого сентября Варшаву покинул Президент Игнаций Мосциньский. Рыдз-Смиглы отнесся к этому спокойно. Строго говоря, от старика, в мирное время создававшего видимость демократического управления страной ( союзники-покровители очень жестко настаивали на формальном функционировании в Польше демократических институтов, но охотно закрывали глаза на их фактическую недееспособность ), с началом войны не стало никакой пользы. Даже лучше, что он уехал, под ногами не станет путаться.
   Пятого числа в Люблин выехало правительство и большая часть дипломатического корпуса. Оставшиеся в Варшаве иностранные корреспонденты, которым устроили встречу с главкомом, поинтересовались, не собирается ли и он покинуть город, ставший объектом постоянных ударов вражеской авиации. Маршал честно и твердо ответил, что уехать из Варшавы с его стороны было бы трусостью и предательством тех солдат и офицеров, которые на фронтах ежеминутно рискуют своей жизнью, отражая натиск превосходящих сил врага.
   Он действительно так думал и планировал оставаться в столице, даже если немцы выйдут к её окраинам: генерал Чума за считанные дни сумел подготовить город к длительной обороне. Даже когда вечером пятого сентября генерал Руммель доложил об отступлении армии "Лодзь" с рубежа Варты и Видавки. Даже когда на следующее утро Даб-Бернацкий сообщил о провале контрнаступления северной группы армии "Прусы". Немецкие танки рвались к столице, между ними и Варшавой оставалась лишь сосредоточенная возле Томашува-Любельского тринадцатая пехотная дивизия. Даже когда днем генерал Млот-Фиалковский доложил о том, что немцы захватили плацдарм на восточном берегу Немана возле Ружаня.
   Перелом в сознании наступил ближе к вечеру. Маршалу доложили, что вражеские бомбы разрушили собор святого Яна. Рыдз-Смиглы выехал в Старый Город: кафедральный собор был не только домом Божьим, но и одним из символов польской государственности, местом, где проходили коронации польских королей и провозглашена первая в Европе Конституция. В глубине души маршал надеялся, что храм поврежден незначительно, по дороге, глядя из окна автомобиля на то, во что превратили столицу Польши непрерывные немецкие бомбардировки, Рыдз-Смиглы чувствовал, что его надежда стремительно угасает.
   Если в первые дня войны благодаря согласованным действиям постов воздушной разведки и оповещения, лётчиков Истребительной бригады полковника Павликовского и зенитных батарей ПВО город практически не страдал от налетов, то в дальнейшем картина резко изменилась. Данное в ответ на обращение американского Президента Рузвельта обещание Гитлера не бомбить мирные города оказалось лишь пустым звуком. Варшаву бомбили по нескольку раз в день, большими группами бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Бригада Павликовского понесла серьезные потери, но даже в штатном составе она не смогла бы защитить город от гитлеровских стервятников. Большинство потов и зенитных позиций были обнаружены и уничтожены вражескими бомбами. Варшава лежала в руинах.
   Проехать к самому собору оказалось невозможно: не смотря на опасность новой бомбежки. Варшавяне буквально запрудили узкие окрестные улочки Старого города, на Святоянской толпа начиналась от самой Замковой площади. Пришлось выйти из машины и идти пешком. По толпе пронеслось: "Маршал приехал... сам маршал". Перед ним расступались, чтобы сомкнуться за его спиной.
   Подойдя ближе, Рыдз-Смиглы увидел, что красивейшая фасадная стена собора полностью обвалилась. Редкая цепочка жандармов не пропускала внутрь людей, да никто особо и не рвался, варшавяне, услышав о горе, пришли, чтобы увидеть его своими глазами, а, увидев, приходили в растерянность, не зная, что же теперь делать. Какой-то ксендз утешал толпу, истово призывая Божий гнев на головы немецких варваров. Позади него толпилось ещё несколько священников, нескольких крупных городских чиновников во главе с Старжиньским, генералов Чуму и Траяновского. Варшавского архиепископа, кардинала Августа Хлонда нигде видно не было.
   Жандармы, отдав честь. Пропустил главнокомандующего сквозь кордон. Маршал, не говоря никому ни слова, прошел внутрь собора. Впрочем, слово "внутрь" сейчас звучало не очень уместно. Боковые и задняя стена храма уцелели, но три четверти потолка обрушилось, уцелел лишь небольшой кусок над главным алтарём, несомненное чудо Божье.
   Пол устилали обломки свода и остатки разбитых в щепки молитвенных скамеек.
   - Погибшие есть? - не оборачиваясь, спросил Смиглы у коменданта Варшавы. Он заметил, как Чума проследовал вслед за ним внутрь.
   - Двое ксендзов убито, один ранен осколками, его увезли в больницу. К счастью, во время бомбардировки больше в соборе никого не было. Страшно представить себе, что тут было бы, если бы собор был полон.
   Рыдз-Смиглы представил себе и содрогнулся. Потом развернулся и вернулся туда, где ещё утром был вход в собор. Теперь к народу обращался Старжиньский. Маршал посмотрел на него совершенно другими глазами. В президенте Варшавы ещё можно было уловить прежние черты чиновника, холеного, преисполненного европейского лоска добропорядочного буржуа. Но сквозь них явственно проступал другой облик: облик дикого зверя, готового защищать свое логово, в которое влез хищный враг, до последней капли своей крови. И такое же зверье столпилось на улице. Польша сузилась для них до размеров родного города, победа - до смерти посягнувших на этот город немцев.
   Маршал отчетливо понял, что битва за Варшаву будет совсем не такой, как он представлял себе до этого. Это будет бойня, в которой будут властвовать разрушение, кровь и смерть. В ней не останется места для джентльменства и красивой доблести. И для маршала Рыдз-Смиглы в ней места тоже не оставалось.
   Старжиньский смолк, повернулся к маршалу, явно предлагая ему обратиться к людям. Толпа замерла, ожидая его слов. Но что он мог им сказать?
   - Мы будем сражаться! - хриплым голосом выдавил из себя Рыдз-Смиглы. - Несмотря ни на что, мы не сдадимся и не сдадим Варшаву! Мы будем сражаться!
   В лицо плеснуло воинственными криками. Маршал, молча двинулся вперёд, к оставленному на Замковой площади автомобилю. Народ расступался перед своим маршалом, провожая его исполненными обожаниями взглядами. Маршал старался не смотреть в глаза своему народу.
   Всю обратную дорогу его бил озноб. Он думал только о том, как покинуть эту гигантскую мясорубку, прежде чем она успеет его перемолоть и выплюнуть вон мёртвым человеческим фаршем.
   В себя он пришел только в штабе, выпив приготовленного адъютантом горячего кофе с ромом. После этого он распорядился пригласить в зал совещаний генерала Стахевича и вызвать полковника Павликовского.
   Начальник Генерального Штаба выглядел очень уставшим: и прежде худое его лицо совсем истончилось, лоб избороздили глубокие морщины, глаза запали, а вокруг них залегли тёмные круги. С начала войны генерал работал сутками напролёт и спал не больше четырёх часов в день. Раньше маршал не раз просил его отдохнуть, но сейчас усталость Стахевича не имела значения.
   - Есть свежие новости, пан генерал?
   - Ничего важного не произошло.
   - С Зубошем-Калинским связь поддерживается?
   - Говорил с ним, - Стахевич глянул на наручные часы, - сорок минут назад. Дивизия удерживает позиции в Томашуве-Мазовецком и лесах Любочни.
   - Замечательно!
   В плане Рыдз-Смиглы контролю над Томашувом отводилось важное значение, и весть о том, что он остается под контролем польских войск, маршал воспринял как добрый знак свыше.
   - Я разработал новый план обороны, - начал Рыдз-Смиглы. - Нам необходимы новые стратегические ориентиры. Все эти дни мы вели борьбу без должного внимания к вопросам стратегии, пытаясь решить лишь тактические задачи на разных участках фронта. Но в дальнейшем это недопустимо, иначе нашу армию разобьют по частям. Поэтому я считаю нужным определить новый стратегический рубеж обороны: по линии рек Нарев, Висла и Чёрный Дунаец. После этого совещания вы подготовите соответствующие приказы и разошлете по штабам армий.
   - Слушаюсь, пан маршал.
   Рыдз-Смиглы взял в руки указку.
   - Оперативные группы "Нарев" и "Вышкув" будут удерживать оборону по линии реки Нарев. Генерал Млот-Фиалковский обещал к завтрашнему утру исправить ситуацию под Ружанем и ликвидировать немецкий плацдарм. Для решения этой задачи я передал ему во временное подчинение сорок первую пехотную дивизию. Но вы это знаете.
   - Разумеется, пан маршал.
   Должность начальника Генерального Штаба предполагала знание всего, что происходит на фронте, даже если Верховный Главнокомандующий забывает поставить в известность о своих решениях.
   - Армия "Модлин" должна удерживать крепость и позиции на Висле. Генералу Андерсу следует немедленно выступить на соединение с основными частями армии. Армии "Познань" и "Поморже" должны отступать на Варшаву. Продумайте им пути отступления, чтобы они не перекрывали друг другу дороги.
   - Я полагаю, пан генерал, что генерал Кутшеба может направить армию через Лечице и Лович, а генерал Бортновский - через Сохачев, - предложил Стахевич.
   - Не возражаю. Генералу Руммелю отводить свою армию через Раву-Мазовецкую к Гуре Кальварии.
   - Но генерал Руммель намерен дать немцам бой за Лодзь. Он убежден, что сможет удерживать город в течение трех дней, а может быть и дольше.
   - Скажите ему, чтобы выполнял приказ и не проявлял неуместную инициативу. Он слишком много себе позволяет. Хватит. Я не намерен этого больше терпеть. Отступать к Гуре Кальвария и точка. Там занять оборону. Армия Прусы должна отступить к среднему течению Вислы, примерно от Деблина до Сандомира. По мере подхода армии "Лодзь" к Гуре Кальвария станет понятно, может быть, северный край армии "Прусы" придется выдвинуть за Демблин. Теперь дальше. Все переправы через реку немедленно должны взять под охрану части армии "Люблин". Кроме того, сообщите генералу Пискору, что он может задерживать все воинские эшелоны, предназначенные для армии "Прусы" и принимать войска под свое командование. На Висле мы уже сейчас должны иметь сильный резерв.
   - Так точно, пан маршал, - Стахевич дал понять, что запоминает все приказания командующего.
   - Армию "Карпаты" и "Краков" необходимо объединить в единую армию "Малопольску", её командующим я назначаю генерала бригады Казимержа Фабрицы. Ставлю перед ним задачу удерживать оборону по рубежу Вислы от Сандомира до устья Чёрного Дунайца, по Дунайцу до границы с Чехословакией и по линии государственной границы.
   - А как Вы намерены поступить с генералом Шиллингом?
   - Никак, - от одного воспоминания о Шиллинге маршалу становилось кисло. Вот уж кто потерял все, что только можно было и нельзя. Уму непостижимо. Сначала не прислал вовремя подкрепления дивизии Госиоровского. Из-за чего она попала в окружение и была уничтожена. Госиоровский, конечно, тот ещё полководец, но на руководство дивизией его умения хватало, и вины в этом поражении на нем почти не было. Если бы Шиллинг бросил бригаду Мачека под Ченстохову, а не под Йорданув, то не было бы сегодня немецких танков под Томашувом-Любельским.
   Но мало этого. С первого дня войны Шиллинг только и делал, что выпрашивал подкреплений, при этом не показав ни малейших способностей наладить оборону. Всего сутки продержался укрепленный район "Силезия", один из самых мощных узлов обороны на западной границе страны. А Краков, древнюю столицу Польши, Шиллинг и вовсе отдал немцам без сопротивления. В голове не укладывалось, как можно было так поступить. Да и организовать отступление он и то толком не сумел: оперативная группа генерала Боруты-Спеховича болталась где-то к западу от Чёрного Дунайца, когда к Тарнуву уже подходили немецкие танки. Хорошо, что там их поджидала дивизия полковника Кржижановского, которую предусмотрительный Фабрицы не торопился сдергивать с места дислокации.
   - Всё на усмотрение генерала Фабрицы. Генерал Шиллинг с завтрашнего утра поступает в его распоряжение. В Варшаве мне он не нужен.
   С началом войны неожиданно выяснилось, что в Польше слишком много генералов, так много, что девать некуда. На второй день войны в генштабе объявился освободитель Вильно Люциан Желиборский: с совершенно седой, словно покрытой инеем, бородой, старчески трясущимися руками и горячим желанием послужить Родине. Мужественного старца маршал направил во Жешув, советником в штаб армии "Карпаты".
   Ещё через день в Варшаве объявился невесть как попавший в Польшу из Франции генерал Владислав Сикорский, согласный, по его словам, сражаться с немцами в любом месте, куда его пошлет маршал. Первоначально Рыдз-Смиглы намеревался поручить ему командование армией "Люблин", но потом отказался от этой идеи. Верить Сикорскому было невозможно, его политические амбиции могли взять верх над чувством долга и подтолкнуть совершить военный переворот. Поэтому армию получил пусть не такой известный и опытный, зато без сомнения преданный и надежный Людвиг Пискор, а Сикорский, не получив ответа, вскоре исчез неизвестно куда. Прошел слух, что он направился обратно во Францию, но правда это или нет, Рыдз-Смиглы не знал, да и узнать не стремился. В эти тяжелые дни ему было совсем не до Сикорского.
   Однако, больше всего взбудоражило Генеральный Штаб появление Булак-Балаховича, прорвавшегося в кабинет маршала мимо адъютантов с криком: "Молчать, сволочи! Я - польский генерал!"
   Рыдз-Смиглы презирал этого бандита, высокомерным холодным презрением честного солдата, обращенного к разбойнику и мародеру. В то время как сам маршал ( тогда ещё генерал ) воевал за независимость Польши, Балахович успел послужить красным, белым, Польше, последовательно предавая старых хозяев ради новых. Последнее предательство, когда он перешел от службы Речи Посполитой к службе самому себе, Рыдз-Смиглы переживал особенно болезненно, потому что именно он встречал бежавшего из Эстонии Балаховича в Дюнабурге и по поручению Пилсудского курировал деятельность его армии. Ноябрьский поход двадцатого года на Мозырь должен был навсегда поставить на атамане клеймо изменника и закрыть ему дорогу в Польшу. Но маршал принял иное решение. Когда остатки разбитой армии Булак-Балаховича прорвались к польской границе, их разоружили и интернировали, но вскоре распустили по домам. Самого же генерал-атамана Пилсудский, вопреки настойчивым требованиям Москвы, не только не выдал русским, но и не отдал под трибунал, а позволил жить мирной жизнью генерала в отставке. Впрочем, сложилась негласная практика время от времени приглашать его для "консультаций" по организации "превентивных рейдов" на территорию Тешинской Силезии. После смерти Пилсудского Рыдз-Смиглы, хоть и презирал Балаховича, но практику эту не прекратил. Правда, он вздохнул с облегчением в тридцать шестом, когда матерый диверсант отправился через всю Европу сражаться с красными в Испанию. В глубине души маршал надеялся, что там этот искатель приключений и обретет последний приют, но война закончилась, и Булак-Балахович вернулся обратно в Польшу целым и невредимым, после чего поселился отшельником в Белостоке.
   Дополнительной причиной не любить Балаховича для Рыдз-Смиглы было его неясное происхождение. Официально он считался сыном мелкого шляхтича из тутейших, сам при этом называл себя "белорусским поляком" и подчеркивал, что его отец был белорусом, а мать - полькой. Пилсудский как-то метко заметил про него, что "сегодня он русский, завтра - поляк, послезавтра - белорус, а ещё через день - негр", но смотрел на эти метания сквозь пальцы. У Рыдз-Смиглы, словом и делом проводившую политику окончатеьного возвращения тутейших в лоно родного польского народа, любое упоминание о выдуманных москалями белорусах вызывало приступ раздражения. Мало того, ходили слухи и о наличии у атамана жидовской крови, что для польского генерала было уж совсем неприлично. Правда, только слухи, верных доказательств тому никто найти не сумел.
   И вот этот кошмарный старик ворвался в кабинет маршала и заявил о своей готовности воевать, с немцами и наличии в своем распоряжении отряда добровольцев. Маршал был так ошарашен и подавлен напором, что смог лишь отправить Булак-Балаховича вместе со всеми его добровольцами в распоряжение военного коменданта Варшавы. Судя потому, что в Генеральном Штабе атаман больше не появлялся, Чума сумел найти ему какое-то применение.
   В общем, незанятыми делом генералами главнокомандующий был сыт по горло. Пусть уж командующие армиями с ними разбираются сами. Бортновский и Кутшеба никого в Варшаву не присылали, хотя неприкаянных личностей с орлами в петлицах в их штабах хватало с избытком. Вот и Фабрицы пусть следует их примеру.
   - Я всё понял, пан маршал. Разрешите идти работать над директивой?
   - Нет, постойте, Вацлав. Я принял ещё одно решение. В условиях, когда возможен прорыв врага к Варшаве, держать здесь весь Генеральный Штаб означает подвергнуть армию риску сделаться неуправляемой.
   Стахевич удивленно вскинул голову, но промолчал. С управляемостью у Войска Польского было откровенно плохо: с начала войны не было ни единого часа, когда бы существовала устойчивая связь со штабами всех армий и отдельных оперативных групп. Телефонная линия работала из рук вон плохо. С радиосвязью и вовсе вышел конфуз: какие-то умные головы спроектировали устройство радиостанции Генерального Штаба таким образом, что передатчик был вынесен в район Повонски, а приемное устройство - в личном бункере Главнокомандующего. В первые часы войны входить в него в отсутствие маршала среди офицеров Генерального Штаба считалось неприличным, но после получения известия об окружении половины армии "Поморже" в Польском Коридоре стало уже не до соблюдения приличий.
   Правда, в соответствии с планом мобилизации в форте Пилсудского первого сентября началось развертывание армейской радиостанции класса А-1, но оно заняло почти целые сутки. За время которых вражеские бомбардировщики сумели засечь работу связистов в форте и нанести по нему мощный бомбовый удар, в результате которого радиостанция была серьезно повреждена и в дальнейшем могла работать только на приём.
   - Поэтому я считаю необходимым перевести Генеральный Штаб в Бжесть-над-Бугом. Это необходимо сделать сегодня в течение ночи, чтобы пауза в координации деятельности армий была минимальной. Здесь, в Варшаве, я оставляю небольшую оперативную группу для координации усилий армий северного и центрального участков фронта.
   Маршал постарался придать своему лицу торжественное выражение.
   - Возглавить эту группу я получаю вам, пан генерал.
   В тусклых глазах Стахевича не отразилось никаких эмоций.
   - Слушаюсь, пан маршал, - просто ответил он.
   - Я уверен, вы отлично справитесь с возложенной на вас задачей, Вацлав. Мы будем поддерживать с вами постоянную связь.
   Безразличный вид начальника Генерального Штаба не понравился маршалу, и он поспешил ободрить своего подчиненного.
   - Хочу сказать вам ещё вот о чем, Вацлав. Сегодня я дал распоряжение Лукасевичу передать во французский МИД ноту с перечнем неотложных мер, которые должны предпринять союзники для исправления неблагоприятно складывающейся ситуации. Я выделил три направления, в которых нужно принимать эти меры. Во-первых, операции военно-воздушных сил, бомбардировки крупных немецких городов. После того, что нацисты творят с Варшавой, они не имеют никакого морального права прятаться за инициативу Рузвельта. Бомбардировки, несомненно, вызовут в Германии панику. Во-вторых, речь идет о наступлении в междуречье Рейна и Мозеля. Оно уже начато, но пока что успехи французских войск довольно скромны. Я прошу маршала Гамелена усилить активность, чтобы обеспечить в кратчайшее время прорыв "линии Зигфрида" на двух-трёх или хотя бы даже одном участке. Это будет иметь огромное моральное значение. А в-третьих, я предложил Гамелену провести хотя бы небольшой десант на германское побережье. Уверен, это произведет огромный эффект.
   - Согласятся ли на десантную операцию союзники? - с сомнением произнес Стахевич. Если первые две идеи содержали в себе здравое зерно, то десант в Гельголандскую бухту выглядел непрекрытой авантюрой.
   На самом деле начальник Генерального Штаба считал, что все три предложения маршала будут под благовидным предлогом отклонены, как было пару дней назад отклонено предложение о перегоне нескольких эскадрилий француских бомбардировщиков в Польшу. По предложению польской стороны они должны были вылететь из Франции, провести бомбометание по объектам в глубоком немецком тылу и приземлиться на польских аэродромах. Генерал Виллемин нашел этот проект слишком рискованным и отказал. Но Стахевич был готов оставить это мнение при себе... пока речь не зашла о десанте.
   - Возможно, Гамелен посчитает нужным внести в этот план какие-то коррективы, - кивнул Рыдз-Смиглы. - В любом случае, генерал Бурхард-Букацкий находится в Париже и постоянно поддерживает связь со штабом маршала в Венсене. Генерал Норвид-Норбауэр тесно сотрудничает с генералом Айронсайдом в Лондоне. Так что, через несколько дней мы услышим хорошие новости. Необходимо только продержаться эти несколько дней. Мы выдержали первый удар немцев, должны и теперь во что бы то ни стало удержать фронт. Это необходимо, чтобы после победы над Гитлером Польша заняла достойное место среди стран-победительниц.
   - Разрешите идти, пан маршал, я должен подготовить дерективу, - попросил Стахевич. На то он сейчас точно был не способен. Так это на обсуждение роли Польши после победы.
   - Идите, пан генерал, - согласился главнокомандующий. И добавил уже в спину: - Я рассчитываю на вас, пан Вацлав. Очень рассчитываю.
   Стахевич ничего не ответил. А через несколько минут в штабе закипела работа: офицеры собирались к передислокации в Брест.
   Маршал одиноко сидел в своем кабинете, когда ему доложили о прибытии полковника Павликовского. Летчик тоже выглядел неважно: его лицо приобрело какой-то землисто-серый оттенок, под глазами набрякли тёмные мешки. Но при этом он был гладко выбрит, а сине-серая форма - тщательно отглажена, словно полковник получил её из прачечной неспосредственно перед визитом к главнокомандующему. Наличествовал даже положенный по форме кортик на поясе.
   Несмотря на все тяготы войны, лётчики Истребительной бригады держали марку, а их командир подавал им в этом пример.
   - Пан маршал, полковник Павликовский по вашему приказанию прибыл, - отрапортовал офицер.
   Рыдз-Смиглы медленно поднялся из кресла. Подошел к радиоприемнику, голосом доктора Корчака негромко рассказывавшему правила первой помощи при ожогах, совсем выключил звук, после чего повернуся к Павликовскому и произнес:
   - Пан полковник, вы должны немедленно пербросить бригаду на аэродромы в районе Люблина.
   - Но пан маршал... - лицо лётчика отразило полное недоумение. - В этом случае Варшава останется совершенно без защиты.
   - Вы здесь не для того, чтобы обсуждать приказы, пан полковник, - строго оборвал Рыдз-Смиглы. - Вы обязаны их выполнять. Главному Командованию виднее, где сейчас нужнее ваши самолёты. И помните, что вы защищаете не Варшаву, а Польшу. Нам тоже приходится идти на жертвы: Генеральный Штаб сегодня ночью переводится в Брест-над-Бугом. Теперь Вам всё ясно?
   Теперь Павликовскому действительно было всё ясно, яснее некуда: маршал в трудную минуту откровенно бросал Варшаву в надежде отсидеться в восточных областях страны - "крэсах всходних". А переброшенные в район Люблина истребители должны будут защищать Рыдз-Смиглы в Бресте от воздушных атак.
   Полковник не был "паркетным" командиром. Боевой лётчик, во время Великой войны он сражался с немецкими и австро-венгерскими авиаторами в составе воздушных сил сначала российской, а потом французской армии. Имел на счету несколько побед в воздушных боях, правда, все - неподтвержденные, потому официально не считался асом, но имел стойкую репутацию опытного и умелого лётчика. Сталкивался в небе с парнями из немцкого "летающего цикрка" ( может даже, с Германом Герингом, поди теперь проверь ), никого не сбил, но и сам не был сбит, тем, кто сам там был, ничего больше объяснять не надо. А вообще, Павликовскому не раз приходилось заглядывать в ледяные глаза смерти. Ближе всего - уже после Великой, во время войны за независимость. В самом конце весны двадцатого года он облетал большевиский аэродром, вызыая врага на поединок. Вызов принял какой-то красный военлёт. Павликовский вступил в бой с твердой уверенностью в победе. Но не тут-то было. Военлёт мало того, что оказался крепким орешком, но и в конечном итоге превзошел зачинщика боя: сумел сесть на хвост и меткой очередью прошил мотор машины Павликовского. Дымящийся самолёт стал снижаться и потерял маневренность, но русский, удивительное дело, повел себя как истинный джентельмен и не стал добивать беззащитного врага. Стефан мог позволить себе сосредоточиться на пилотаже и сумел-таки дотянуть до линии фронта, за которой и сделал вынужденную посадку.
   А уж после немецкого нападения ему приходилось подниматься в воздух по нескольо раз в день и всякий раз не обходилось без боя. Так что, Рыдз-Смиглы он не боялся. И не страх мешал ему ответить, как очень хотелось, что защищает он действительно Польшу, а не маршальскую задницу, а то, что Павликовский был военным человеком до мозга костей, а потому понятия субординации и дисциплины были для него святы практически так же, Господь Иезус и Матка Боска.
   Вот и стоял полковник напротив маршала, раздираемый противоречивыми чувствами. Рыдз-Смиглы видел, как играют желваки на скулах Павликовского, и понимал, что в душе у авиатора происходит нешуточная борьба. В случае неповиновения маршал был полон решимости арестовать полковника и отправить под трибунал. Но этого не потребовалось: победила субординация.
   - Слушаюсь, пан маршал. Разрешите иди и выполнять ваше приказание?
  

Монастырь Герлигейс Кройц. Силезия.

Штаб группы армий "Юг"

   Подобно многим германским генералам Эрих фон Манштейн вел подробный дневник. В отличие от многих из многих, дневники свои опубликовавшие, он твёрдо знал, что никогда этого не сделает. Слишком уязвим автор дневника перед своими критиками. А то, что критики набегут со всех сторон, Манштейн не сомневался. Посредственность инстинктивно ненавидит талант, для нее нет большего удовольствие, чем втоптать того, кто осмелился приподняться выше её уровня.
   Полководец, как бы ни был велик его дар, никогда не сможет предсказать будущее. Предугадать - да, но не предсказать. Казалось бы близкие понятия, но на самом деле разница между ними огромна. Практически любое решение принимается в условиях недостатка информации. Если же знать полную картину, то оно может оказаться не лучшим, а то и вовсе неверным.
   Дневник же, по сути, даггеротип, фоторафия этого неполного знания. И, глядя из будущего, критики будут потрясать таким дневником с криками: "Он был глуп, он не знал!", не отдавая себе отчета в том, что он и не мог знать.
   Нет, такого козыря в руки своим недоброжелателям фон Манштейн твёрдо решил не давать. Если судьбе будет угодно дать ему пережить войну хотя бы на полтора десятка лет, чтобы можно было ознакомиться с документами и написать обстоятельные мемуары, то он это сделает. Если же не суждено... Что ж, тогда лучше уйти в небытие молча и остаться непонятым и неоцененным, чем ошельмованным.
   События последних дней ещё раз укрепили генерала в этом решении. Наступление корпуса Гёппнера на Варшаву через Пиоткрув, Томашув и Раву было абсолютно верным решением, если исходить из той информации, что имелась в штабе группы армий "Юг". После прорыва польского рубежа обороны на Прудке не имело никакого смысла втягивать танковую дивизию Шмидта в бои за Боровые Горы и Бельхатов. С учетом того, что между армиями "Лодзь" и "Краков" зияла гигантская брешь, напрашивался обход правого крыла армии Руммеля с юга, одновременно угрожая его глубоким охватом и устремляясь к Варшаве.
   Но наличие резервной польской армии, развернутой в треугольнике Пиоткрув-Томашув-Сулеюв переворачивало оперативную обстановку с ног на голову. Когда адъютант положил на рабочий стол начальника штаба группы армий "Юг" два скрепленных листка бумаги с показаниями пленного польского генерала, фон Манштейн лишь иронически улыбнулся: что интересного мог сказать этот битый польский вояка. Но по мере того, как он вчитывался в содержимое показаний, генерал почувстовал, как спина покрывается липким потом, в горле становится сухо, а солнечном сплетни - пусто. Талант и воображение Маштейно живо дорисовали картину, контуры которой отчетливо проступали в словах генерала Квацижевского. Синхронные удары с севера и юга могли клещами смять слабые заслоны за спиной рвущейся к Варшаве танковой дивизии Рейнхардта и заключить её в котел окружения.
   Конечно, это была не катастрофа. Судя по словам Квацижевского, сил для быстрого уничтожения дивизии у поляков было явно недостаточно. Совместный удар Рейнхардта на восток и Шмидта на запад практически гарантировал деблокаду и выход из котла.
   Но какое пятно на репутацию штаба группы армий "Юг". И как возрадуются недоброжелатели: "не предусмотрели", "не смогли обеспечить", "совершили роковую ошибку". Командующему, положим, терять нечего: дедушка старый, ему всё равно. А вот для фон Манштейна это будет такой удар по карьере, от которого будет очень нелегко оправиться. Поэтому требовалось срочно исправить ситуацию, пока её опасность не стант очевидной для всех.
   Фон Манштейн переживал бы гораздо меньше, если бы знал больше о том человеке, который должен был командовать предполагаемым контрнаступлением. Генерал дивизии Стефан Даб-Бернацкий был известен в Войске Польском главным образом двумя способностями: провалить любое порученное ему дело и не понести за это никакой ответственности. Однажды на разборах результатов маневров, на которых подчиенные ему войска были вдрызг разбиты частями его противника, генерала Пожерского, Даб-Бернацкий в течение двух часов убеждал всех собравшихся, что его планы действия были абсолютно верны и неизбежно должны были принести победу. Поражение же произошло в результате неблогоприятного стечения ряда обстоятельств: там неправильно поняли приказ, там посыльный не сумел найти нужное соединение, и так далее. Итог этой двухчасовой речи кратко подвел его визави: "Не знаю, почему генерал Даб-Бернацкий считает, что я глупее, чем он. В конце концов, мои связисты нашли нужные части, мои приказы были поняты так, как надо и в итоге я победил".
   Да в конце концов, знай Манштейн хотя бы то, что бельхатовская и сулеювская группировки поляков не имели между собой никакой связи и не могли координировать свои действия, он бы не переживал. Но ничего этого он не знал, а поэтому, как положено делать в таких случаях, действовал исходя из худшего из всех возможных вариантов. Поэтому и отдал приказ остановить наступление на Варшаву, укрепить фланги ударной группировки моторизованными пехотными дивизиями и перебросить под Пиоткрув из-под Лодзи 1-ю легкую дивизию генерала фон Лепера.
   И опять судьба жестоко посмеялась над Манштейном: решение было верным, но запоздалым. За то время, пока показания Квацижевского дошли из Пиоткрува до штаба группы армий, Гёпнер успел завязать бой за Томашув-Мазовецкий, пехота генерала Виттерсгейма после упорных боев овладела Сулеювом, а армия Бласковица выбила поляков из Боровых Гор. Призрак окружения, не успев материализоваться, развеялся и исчез, а на руках у Рейнгарда и Бласковица оказались довольно странные приказы из штаба группы армий.
   Спасла ситуацию пришедшая днем директива из главного штаба сухопутных войск. Фон Браухич и Гальдер назначили новые задачи корпусам Гёпнера и Виттерсгейма, таким образом, избавив Манштейна от необходимости корректировать свои решения. Теперь ответственноть за происходящее ложилась на Берлин.
Оценка: 5.32*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"