Дедушке Алексею Александровичу и бабушке Матрене Александровне посвящается этот очерк.
Со дня рождения (1931год) до шести лет я жила с бабушкой и дедушкой в маленьком городке Сухиничи Калужской области. Там на узловой железнодорожной станции работал мой дедушка. Был он артельным старостой железнодорожных рабочих. Бабушка занималась домашним хозяйством, растила внуков. Когда мне исполнился годик, мама и папа уехали учиться в Москву.
Дедушка, Алексей Александрович Куканов, родился в 1878 году, бабушка, Матрена Александровна Фирсова, - на два года позже. Оба славяне, русские, крещеные, принадлежали к мещанскому сословию (тогда это было важно - к какому сословию ты принадлежишь).
Почти полжизни прожили они при монархическом строе, а вторую половину отпущенного судьбой времени - при социалистическом.
Поженились бабушка с дедушкой в 1900 году. Не было у них "ни кола, ни двора." Только одна любовь на двоих. Свою семейную жизнь начали в железнодорожной будке. Алексей пошел работать обходчиком на железную дорогу. Просматривал и ремонтировал пути. А Матрена стала стрелочницей. На переезде провожала поезда с красным флажком. Позже дедушка начал работать железнодорожным рабочим на узловой станции; и они стали жить уже на казенной квартире. В 1901 году у них появился первенец - сын Ваня, потом еще два сына, а в 1912 году родилась девочка. Назвали Александрой. Это была моя мама.
В 1917 году, когда произошла Октябрьская революция, дедушке было 39 лет. В революционных событиях он не участвовал. Продолжал работать на железной дороге. Он отдал ей более сорока лет своей жизни, оттуда ушел и на пенсию. Его портрет много лет бессменно висел на Доске Почета.
Ваня и Шурочка получили высшее образование. И в роду Кукановых - Фирсовых появилась интеллигенция первого поколения: горный инженер и педагог. Выходцы из рабоче-мещанской среды.
Дедушка и бабушка относились не к породе "стрекоз", были "муравьями"*. К пятидесяти годам сумели воплотить в жизнь свою мечту - построили собственный дом из трех комнат. Стоял он среди вишневого сада, который они посадили сами. Был огород, держали корову, завели пчел (пять ульев).
Когда вспоминаю раннее детство, перед глазами встает дедушкин дом, сад с вишневыми деревьями, ульи с пчелами, луг за садом и наша корова "Зорька", пасущаяся на лугу. И сейчас еще иногда яркие картины детства снова приходит ко мне во сне.
Вот дедушка в сетке-маске с "пугачём" в руках. А вокруг пчелы, много пчел. Они кружатся, садятся на него, мешая вынимать из ульев соты с медом. Нажатием руки он выпускает из "пугача" дым, отгоняя пчел от себя и от ульев. Мне интересно, но туда подходить нельзя, ведь у меня нет ни "пугача", ни сетки-маски.
Очень хорошо помню, как "качали" мед из сот и как бабушка наливала нам его, свежий, душистый в блюдца, а мы макали в мед белый хлеб и с аппетитом поглощали угощение. Мы - это я и мои двоюродные братья Валентин, Володя и Игорь. А караваи белого хлеба бабушка в печке пекла сама. До 1935 года еще существовали карточки на хлеб. А у меня вот такие "сытые" и теплые воспоминания об этом времени.
В 1937 году родители закончил учебу, папа получил назначение на работу и квартиру в городе Горьком. Родители забрали меня к себе; и жизнь резко изменилась в худшую сторону. Но длилось это недолго. В 1938 году после выхода дедушки на пенсию, они с бабушкой продали свой дом и приехали к нам. Папа и мама были заняты работой, решением "больших" проблем. А дедушка с бабушкой всегда были рядом. Их доброту, любовь и заботу я ощущала постоянно.
Дедушка был моим первым учителем танцев. Научил плясать "Русскую" под музыку "Во саду ли в огороде", "Матросский танец" под "Яблочко", "Гопак". Музыку мы с ним, естественно, наигрывали на губах: "Гоп, гоп, гопака, полюбила казака". Или "Эх, яблочко, куда котишься, ко мне в рот попадешь, не воротишься". Купил мне игрушечную балалайку и учил на ней играть. Сейчас кажется, что и для него это тоже была игрушка, которой он смог позабавиться только в старости.
Иногда дедушка брал меня с собой на дежурство. Теперь он работал сторожем в Историческом музее. Но мне тогда его должность казалась очень важной. Мы обходили с ним залы музея, рассматривали экспонаты. Это было очень интересно и осталось в памяти на всю жизнь.
Дедушка был главным нашим снабженцем в трудные военные и послевоенные годы. Сажал картошку на подсобном участке. Разводил кроликов, обеспечивая семью мясом. А я с братом Геной помогала ему заготавливать траву для зверьков, которых мы держали на кухне. Дедушка был хорошим сапожником. Все наши валенки, туфли, ботинки, сапоги всегда чинил сам.
Бабушка при каждом удобном случае старалась научить меня чему-то полезному. Ее советы я помню до сих пор. Она строго объясняла, что в баню лучше ходить утром, когда в ней меньше чужой грязи. Что общим тазиком можно пользоваться только после того, как ошпаришь его кипятком. Что то же самое нужно сделать и с тем местом на скамейке, где будешь сидеть. А лучше, вообще, не садиться. Она следила, чтоб я не стояла там, где застаивается мыльная вода...
Бабушка знала, как заговаривать бородавки, как сделать так, чтобы исчез "ячмень", неизвестно откуда появившийся. Она знала, но лечил чаще дедушка, консультируясь у нее. И это у него хорошо получалось. Помню, как "ячмень" у меня исчез в один день после того, как дедушка неожиданно, как бы плюнул на него, завязав предварительно мне на левой руке на безымянном пальце колечко из суровой нитки.
В двенадцать лет бабушка стала учить меня выполнять отдельные виды домашней работы. Показывала, как нужно мыть полы, объяснила, что нельзя просто тряпкой возить по полу: сначала смывается грязь, потом пол вытирается насухо. И обязательно нужно протирать плинтусы, чтоб не было на них ни грязи, ни пыли.
И дедушка, и бабушка были остры на язык. Их речь была пронизана народной мудростью. На каждый жизненный случай свои шуточки-"прибауточки". "Цыплят по осени считают; на охоту ехать- собак кормить; кто старое помянет, тому глаз вон; плетью обуха не перешибёшь; своя рубашка ближе к телу; готовь сани летом, а телегу зимой..." И многие, многие другие. Я их помню с детства. Они были составными частями разговорной речи. Часто употреблялись такие слова, как "лизоблюдка", "вертихвостка". И такие ласковые выражения, как "ласточка ты моя", "голубушка, ты моя".
Бабушка была домашняя, близкая; руки у нее - добрые, мягкие, ласковые, натруженные, все в морщинках. Спокойным и добрым был ее голос. Она, никогда не ругалась. Таким же был и дедушка. Пожалуй, единственными ругательствами его были слова: "говнюк" и "говнюк вонючий".
Все хозяйственные заботы нашей семьи лежали на бабушке. Дедушка ей во всём помогал: посуду мыл, за покупками ходил. А нас не много, не мало, было шесть человек. Во время войны с нами еще жил мой двоюродный брат Володя. В трудные послевоенные годы - двоюродная сестра Татьяна.
Бабушка все делала быстро, в темпе. Часто потела от интенсивной работы. Я помню ее лицо в крупных капельках пота... Она всё спешила, спешила, чтобы скорее сделать бесконечные хозяйственные дела. Не береглась, попадала под сквозняки и в результате болела воспалением лёгких. Иногда среди дня ей удавалось прилечь на кровать и полежать немного или даже вздремнуть. У неё была гипертония, но она её никогда не лечила, а может быть, даже не знала о своей болезни. Тогда мне и в голову не приходило, что бабушка может умереть.
Умерла она от инсульта. Пекла пироги, нагнулась к духовке, упала и больше не встала.
Последнюю ночь мы провели вместе в одной комнате: дедушка, я и мёртвая бабушка. Она лежала на столе. Мне не было страшно, даже мысли такие не приходили в голову.
Хоронили мы бабушку в марте в холодную зимнюю пору. Все осиротели после её смерти, больше всех - дедушка. Он, как бы, несмотря на большую семью, остался один. У каждого из нас были какие-то устремления вперед, у него только воспоминания о бабушке, о прожитой жизни. Дедушка сразу сильно постарел, очень грустил. А когда выпивал ( делал это только по праздникам за общим столом), грусть прорывалась наружу. Дедушка со слезами в голосе повторял : "Эх, Матряша, Матряша! Зачем ты меня оставила?" Без бабушки жизнь его стала пустой. Им хорошо было вдвоём. И в нашей большой семье у них был свой "островок". Теперь на этом "островке" дедушка остался один.
Обо мне, уже великовозрастной (я заканчивала учебу в Университете), он продолжал заботиться. Когда после занятий, вечером, приходила домой, воскликнув: "Вот и я!", меня всегда ждал ужин. На плите - сковородка с жареной картошкой , на столе - стакан молока.
Он помогал мне и тогда, когда я жила уже в другом городе. Нужно было поехать в Москву для сдачи экзаменов в аспирантуру, а малыша оставить было не с кем. Я отвезла его к родителям. Но они оба работали; и с моим трехлетним сыном сидел старенький дедушка.
Больше пятидесяти лет бабушка и дедушка были вместе при жизни и оказались врозь после смерти. Бабушка в 73 года осталась в Воронеже, дедушка в 86 лет в Горьком (Нижнем Новгороде).
Бабушку я провожала в последний путь. Дедушку похоронили без меня. Его могилку я посетила в 1989 году, через 25 лет после смерти. Он ласково смотрел на меня с фотографии... Хотелось обнять его и прижаться, как в детстве. Медленно подошла, погладила фото на памятнике рукой и сказала: 'Вот и я... '
Память сердца - это память, о самом родном, о самом дорогом.
Примечание:* "Стрекоза и муравей" Басня И.А.Крылова