- Если бы директором был я...- Явление Ментуса, человека-вулкана и поэта - Мотобол на марше - Никола Таранов генерирует идеи - Опоздательный кросс
Конец октября. Серые деревья с останками листвы, увядшая трава, блеклое стылое небо да сильные ветра - самый раз лечь снегу.
Тихо в училище. Лишь изредка из спортзала пробиваются возгласы да гулкие удары мяча. Виктор покосился на часы, до последнего автобуса почти три часа, можно неторопливо собраться с мыслями, оглянуться на день минувший, прибросить план на завтрашний. Ему нравились эти вечерние минуты затишья, так разнящиеся от дневной кутерьмы.
Он открыл замочек ящичка, что занес из коридора. “Если бы директором был я...”, гласила надпись на его передней стенке. Заимствованная у “Литературки” форма в их условиях имела свои издержки - мальчишки писали много чепухи, вплоть до упражнений в матерщине, но все равно, средь таких плевел нередко встречались и зернышки дельных предложений, зорко подмеченные недостатки, как говорится, всяк совет делен, была бы голова разумна. Анонимное же изложение мнений привлекало даже самых робких и замкнутых, больше расположенных к глубокому, но сокрытому анализу.
“Если бы директором был я,- вещал старательный, по всему, для конспирации почерк, то поменял бы время у перемен с уроками, а то совсем не успеваем метаться промеж кабинетов”. Виктор усмехался, автоматически правя обильные ошибки, “митаца”, покрутил он головой восхищенно, аж три ошибки в таком довольно-таки простом слове.
“Если бы директором был я, то в столовке порции давал одинаковые, а то в одной косточка, а в другой - шмальт мяса, разве нормально поберляешь, ведь тот же Жряк косточку сосать не станет.”
Виктор черкнул пометку в спецжурнале.
“Сделайте что-нибудь с Ханзей, он забодал, чистит мелочишку, да еще по ребрам гад втихаря пхает.”
Неужели Будчанов этим занимается? поразился Виктор, вот-те раз, сроду бы не подумал, здоровенный, рассудительный парень, ну и арти-ист, да-а, все равно у таких лукавых рано или поздно проглядывает рыльце, на тухлое да горькое приправы нет.
“Ты, гений среди удобрений, шаболда вонючая! (дальше следовал кромешный мат), скачешь, как вошка на гребешке, но все равно от дуста не отвертишься, уяснил, Витюшка?”
Это, по всему, без сердца, со скуки, брех в борьбе с одолевающим сном.
“Запомните, Саню Милюкова вы скоро увидите в петле или под поездом, он на полном серьезе обещает это сделать, если травить бурсаки не перестанут”.
Ого, действительно, дело заходит далеко, Милюков - несусветный брехун, постоянно несет околесицу о каких-то дядях-генералах, тетях - Героях Советского Союза, личном знакомстве с космонавтами, знаменитыми спортсменами... Ну и навлек на себя магнит общего внимания, проходу ему теперь не дают совершенно, издеваются, причем довольно изощренно и жестоко, чаще всего же возьмут в кружок и засыпят вопросами, перемежая их щипками и пинками.
Вполне возможно, Саня попросту болен, его надо срочно переводить в другое училище, пока греха не случилось, а лучше всего лечить, так как молва о его таланте дойдет хоть куда. Н-да, не сыскалось клетки для такой нестандартной пешки, ребятня таких приметных дешевым хлебом в своей среде никогда не потерпит, или подравняет под себя, или со свету сживет, прыгнет Саня под поезд, только потешатся, жалеть не станут.
“Вы заколебали с этими автобусами! Чего, никак дело нельзя отладить? То жди часами, то давись килькой в бочке. В гробу я видал такие променажи! А еще посещаемость спрашиваете...”.
Вот черт! пристукнул досадливо Виктор в стол, и как только найти общий язык с этой автобазой, как взять их в тиски, ведь куда только не жаловались и все горохом об стенку. Он выписал задумчиво на бумажку все единицы транспорта - два раскулаченных, но так еще не списанных грузовика, цену имеют одни лишь техпаспорта; самосвал с заклиненным движком, автобус “Кубанец”, “Москвич”, еще один грузовик, “газон”, этот пока на ходу, и на подходе, по разнарядке управления, еще один, такой же. Если вообразить, что все они на ходу да учесть восемь колесных тракторов с тележками, то легко обнаруживается, что грузов для перевозки этому стаду крайне мало и не предвидится, напрашивается обмен - пару тех же грузовиков на хороший автобус. Он тяжело вздохнул, обмен надо начинать с ремонта, а это добыча запчастей, привлечение к делу энергичного специалиста, неплановые средства, а здорово не развернешься, кругом шипы охранных инструкций и параграфов, направляющих тебя по одной тропе, правильной, но бесперспективной.
“Будь я директором, то своего зама определил бы в технички, по его образованию и способностям, там он был бы куда полезнее, персонала этого к тому же у нас нехватка, вот бы он развернулся, грязи нынче невпроворот”.
Это кто-то из взрослых вонь подпускает, грамотную, вздохнул Виктор, такие завидуют всему подряд, они даже унитазу готовы завидовать, его своеобразному кругозору. Что интересно, зачастую, внешне это очень даже симпатичные и приветливые люди, только вот прокурорское видение мира берет надо всем верх, категорично снисходительны они ко всем без разбора. Скорее всего, это у них от изначальной, с детства, сытости и безбедности, непоколебимой уверенности в собственной исключительности и неотразимости, все это вместе и обрекало их на оцепенение в своем развитии, ожирение души. А потом нарастало раздражение, изумление открытием, что убогие да сирые, кого они за людей никогда не считали, давно обошли их, скакнули из грязи в князи, одолели незаметно для них глубинные шурфы к истинным ценностям. Чем не парадокс - ущербность основной движитель к лучшему постижению мира.
“Опять борзеют ваши “окошники”, псы жандармные! Кто богует, так того в “малахольную шкатулку” не затаскивают, больше на мелочевке упражняются”.
Да-а, опять эти оперативники, поцарапал затылок Виктор, глаз да глаз за ними нужен, больше жалоб пока, чем пользы, заводят вот так в эту комнатенку, штаб, что так окрестить успели ребята, кого-нибудь из озорников и воспитывают - либо в рыло, либо ручку пожалте, никаких середок. А разгонять их пока жалко, порядку, вроде как, побольше стало, побаиваются этих смотрителей, рыцарей кулака и пинка.
Так, прочитал он очередную записку, значит, “маер Суровов хлещеца шенпалом”, нехорошо, но это у него болезнь роста, адаптация, скоро прыть такую должен умерить, мужик неглупый.
“Вы бы учителей хоть маленько отвадили пить, а потом уж за нас брались, ведь без закуси стоять нельзя околь Лебедева да Хрюкина, а про мастеров так вообще молчу...”.
Тяжелое практически безнадежное это дело воспитывать взрослым друг друга. Лебедев не уволился, раздумал, остался преподавателем, с лица его теперь не сходило выражение человека неправедно пострадавшего, но стойкого к любым притеснениям и посягательствам на его достоинство. Гнать, конечно, надо бы его по всем правилам, беспощадно, но для этого пару раз взять на горячем, с поличным, освидетельствовать, что не так-то просто сделать внезапно в условиях негласного сотрудничества и взаимовыручки средь пьяниц, кого в училище, увы, десятки.
Но где они берут спиртное? ведь уже вот как полтора месяца по решению исполкома - слава Лепетовой! - в их магазинчике даже пивом не торгуют. Стало быть разживаются где-то в поселке, идет снабжение брагой и самогоном. Надо озадачить участкового, тот примерные явки знать должен, пусть прицикнет.
Да-а, разогнать-то алкашей можно, а что взамен? Каким пряником сюда людей заманивать? Вот если были бы здесь благоустроенные квартиры, какие-нибудь предприятия помимо училища, чтобы трудоустраивать всех членов семьи, прибывающих к ним специалистов. Да если была бы возможность за хорошую работу основательно повышать заработок, ведь надо хоть чем-то, как-то компенсировать минусы удаленности. А на такой гнилой залежалый товар пока только и подыскивай покупателей или подслеповатых, или прохиндеев, на подвижников уповать наивно, их мало, искать их трудно.
Вообще-то, двух человек, весьма и весьма ценных для училища своими деловитостью-мастеровитостью им сосватать посчастливилось, это Николай Таранов, брат Антона, и Василий Трифоныч Ментус. У Николая вышло что-то вроде размолвки с отцом, надумал уйти из родительского дома, оформился у них слесарем, в общежитии ему выделили комнату, а вскоре он возглавил клуб технического творчества, что вырос на базе мотосекции, вел к завершению подготовку платных курсов мотоциклистов. Кстати, попросил и получил комнату Женя Хорошилов, но ночует от случая к случаю, для удобства ведения тренировочного цикла.
Так, так, ухватываем кончик цепочки, прошелся он по кабинету, предоставили жилье холостякам, а почему бы нельзя этого сделать применительно к семейным, спаровать комнаты в пустующем общежитии, кто нам может запретить сие, где параграф? Да оно, такое житие семей документально к тому же нигде не пройдет, оно будет бесплатным! Хо-хо, есть стимулок небольшой!
И вообще, вакуум этих помещений надо начать как-то заполнять, может даже и впрямь выращивать там цветочки-редиску, о чем он так истово мечтал когда-то.
К слову, если уж говорить о тепличке, то есть овощах к столу, то напрашивается разговор и о мясе, то есть подсобном хозяйстве - пищевых отходов море, трактора и прочий сельхозинвентарь простаивают, рабочих рук хоть отбавляй. Правда, дело пока может приостановиться из-за землицы, ее маловато. Про землю, кстати, разговор уже был, с Ментусом, тот предлагал просто выращивать и продавать зерно, тоже сетуя на простой техники. Так вот, тот уверил, что дело должно пойти вприсядочку, землю, оказывается, и отвоевывать не нужно, не отвоевывать, а просто вернуть ее у совхоза, какой помаленьку, потихоньку сподобился ее подсевать для поднятия урожайности на своем основном поле.
Явление Ментуса произошло с полгода назад. Оставив распахнутыми двери, он ворвался бешеным смерчем в кабинет директора, бубня на ходу песенные слова:
- Которые любят ходить напролом,
Которые тучей сидят за столом...- строго осмотрел изумленных Лыкова с Виктором и объявил громогласно. - Судя по всему, мы с вами должны сработаться, такие, как я, вам позарез нужны, вас просто выручил случай...- Был Ментус невысок, полноват и краснолиц.
- А нельзя ли, товарищ, вести себя поскромнее?- осведомился Лыков, морщась на громкость его голоса.- Здесь не барахолка и не кабак, где с такой старательностью надо орать тосты.
- Я не пью, милейший! - уязвленно поджал губы гость, - ни зелена вина, ни медовух игристых, то что шумен и красен лицом, так то с рождения, папа-мама таким изваяли.
- У нас дети...
- В курсе дела, прелестные создания, в давке автобуса кто-то дважды плюнул за шиворот, а в карманах пиджака оказалось с поллопаты щебня, зато не оказалось роскошного портмоне из наилучших пород отечественного дермантина, к счастью, с невеликой суммой. Весельчаки, но проворности невысокой, я бы на их месте пристегнул меня пуговицами ширинки к разрезу на юбке близстоящей дамочки.
Но все это косвенные детали... Короче, я мельком осмотрел ваше хозяйство и ужаснулся - запустение по всем швам, никакой профилактики, судари, живете одними авралами, где я раньше был, целовался с кем, кто у вас тут работал до меня, не печально известные всем авось с небосем?..
В точку ведь бьет, собака! мысленно восхитился Виктор.
- Займись, Витя, товарищем, - снова поморщился Лыков, шума он последнее время не выносил вообще, чаще, чем всегда, давало знать о себе шалившее сердце.
- Мне с пяток толковых ребят, малопьющего слесаря-сантехника, попашем с месячишко-другой и все ваши канализации, системы отопления и прочие водопроводы будут вести себя паиньками...- так говорил Ментус при деловой прогулке по училищу, поминутно отирая пот с лица. - Все мои грядущие подвиги, разумеется, при условии полного доверия, свободы творчества и умеренной финансовой помощи.
- На тебе сошелся клином белый свет, белый свет,
И пропал за поворотом белый след, белый след,- пропел он на мотив “яблочка”, осматривая через окно довольно унылый двор. - Уведомляю, достать могу практически все, есть у отрока такие навыки и явки, проблем на этот счет не будет, все обкатано - продул ноздрю и счастья полная ладошка...
Самое главное, мой юный друг, соблюдать технику безопасности, беречь глаза от уколов совести, как говаривал один торговый мыслитель, но заверяю, с законом я всегда в ладах, в малейшем пустяке...
- Высок, высок о ранг у танка!
Жаль роль его орангутанга! - с классическим подвывом продекламировал он, обращаясь с молитвенно уложенными на груди руками к плакату с изображением современного бронированного чудища, вывешенного еще Виктором у кабинета НВП. - Трохи-трохи балуюсь,- потупился он с нарочитой скромностью, изображая из себя знаменитость на авторском вечере, - но клянусь, для себя, для души, насилую слух только у родных и близких. Смотрел, Васильич, этот раз “Три мушкетера” в отечественной трактовке, этакий танец с сабельками и со многим песенным ором?.. Наверняка, масса кинескопов было расшиблено метанием сапог и шлепанцев в этого вымороченного карикатурного гасконца, а моя разгневанная лира, так та резанула напрямик: “Кинь мат, о граф, на такой кинематограф!”
- Да ты никак тянешь меня в котельную, мой друг?- удивился Ментус. - Чтобы я, осмотрев суперархаичное оборудование, установил следующий диагноз - насосы на металлолом, система на две трети завоздушена, потому как вместо общепринятых кранов Маевского у вас везде понатыканы слезливые деревянные чопики, половину труб надо безоговорочно срочно менять. К слову, есть неплохой шанс газификации котельной, так как в полутора километрах от поселка проходит аппендецит газопровода к совхозу. Газификация нужна и поселку, так что есть возможность удешевить желанный процесс за счет бюджетного кармана.
- Не надо вести меня и в общественный туалет, демонстрировать заросшие паутиной писсуары, там требуется помощь моих друзей-пожарников, чьи могучие брандспойты могут продавить уже, по всему, окаменевшие пробки. Я предлагаю посетить столовую, тамошняя организация труда мне пришлась по душе, больше того, она меня просто-таки восхитила, я теперь на дню буду сочинять до десятка хвалебных од и прочих мадригалов этому уникальному заведению...
Ну и хмырь, поразился тогда Виктор, все высмотрел, бывают же люди, и диаметр зрачков, вроде как, тот же, а влазит больше.
- Кто там шагает правой, ле-еевой, ле-еевой,- стал напевать он на мотив “клен ты мой опавший”, усаживаясь за стол. О супе с рыбными фрикадельками он отозвался сдержанно, в прозе, о гуляше - восхищенно, дважды вызвал его “на бис”. Медсестру, строго расхаживающую по столовой, он нарек “ветеринаршей”, потому как при нем она имела неосторожность дважды назвать ребят скотами.
- Да, человек, - сказал он, горестно осматривая опустевшую посуду, - а был ведь травой, существом без желаний, а ныне трудись на утробу, дивись на бездонную подлость рта...
Ментус оказался человеком дела, действовал энергично и целенаправленно, под девизом “удача любит нахрап, беды - наш храп”, и твердо верил, что “сегодня мы босы, а завтра - боссы”. Отопление и канализацию он привел в порядок, в зиму они входили со спокойным сердцем. На одних только этих лаврах можно бы смело почивать и законно валять дурака, но Ментус жадно искал себе работы, деятельности, жизнь била из него ключом. Приятное исключение, когда словесный треск не расходится с делом. А то ведь, как правило, внешний эффект - ширма, за которой скрывается махровая бездеятельность и лень.
В противовес этому примеру Виктор припомнил другой, как в их городке, неподалеку от людной автобусной остановки проживал один чудак. Раз в неделю, по субботам, он выпивал стакашок-другой винца для раскованности и вывешивал на забор огромную шкуру медведя, начинал ее старательно чистить-выколачивать. От дела неизменно отвлекали многочисленные любопытные, и он был вынужден живописать с каким смертельным риском удалось добыть ему эту экзотическую штучку. А потом его загоняла домой старуха, какая плевалась и срамила болтуна свистящим шопотом, сетуя, что свои отвагу и сметку не использует на ловле блох, наверняка бы, по две в щепоть ухватывал. Но дело было сделано, владелец шкуры как-то основательно выпрастывался, размякал и смотрел на мир совсем безмятежно и благовейно.
Виктор перебрал до конца записки, просмотрел мельком, минут за пять, газеты. А это что? Опять уведомление на посылку Поливаровым и Стопарику, так они ведь и в неведении до сих пор, кто им шлет тряпки-сласти ума не приложат.
Отодвинув почту, он с отвращением глянул на внушительную стопку бумаг на краю стола, дооткладывался, скопил гору. Вот бы поскорее взвалить этот бюрократический труд на плечи машин. Заглянула Лепетова, пожалилась, общежитские и мотоболисты со спортсменами бойкотируют лекцию юриста. Поймав себя на мысли, что обрадовался законной отлучке от постылых бумаг, он пошел помочь собрать аудиторию. Вот тоже одно из узких мест, отметил он, просторный клуб пустует, надо бы сыскать массовика-затейника, хоть чуток подходящего под стандарт того же Ментуса, самостоятельного и кипучего. Ведь чего там, в клубе, можно было только не сделать: и бильярдную, и кегельбан, и настольный теннис, и прочие настольные игры от узаконивания карт до нетленного домино. А дискотека, инструментальный ансамбль, разные кружки от драматического до акробатического, заставить, словом, кишеть это внушительное здание ребятней.
Сватались двое в массовики по объявлению, но он настоял, чтобы не брали, разве не узришь человека вялого, кого от природы, кого от чрезмерной грамоты. Решили повременить, дождаться достойного профи с живинкой и крошечной сумасшедшинкой.
Боксеров, десятка полтора ребят, он успел увидеть только издали, с тылу, нырнула цепочка в овраг. Зато почти все общежитские были на футбольном поле, где кипела схватка мотоболистов, точнее, рядом с полем, в роли болельщиков. Там же стоял и юрист-лектор. Виктор отвел его в сторонку и легко договорился, что путевку они ему отметят, у себя же галочку о состоявшемся мероприятии тоже поставят. Юрист согласился, что конкурировать с мотоболом ему не хочется, да и бесполезно, но, мол, зато сочтет для себя полезной данную поездку, так как этот вид спорта видел так близко впервые.
Неподалеку пытались завести с толкача карт Смычок с Иттей. Первый восседал за рулем, Иття в роли силового привода, толкать совсем неудобно, машина низка, и потому он то и дело негодующе отпыхивался.
- Слазь, п-полудурок, хватит, т-теперь я порулю.
- Витек, еще трошечки, уже ведь схватывалось, это мы пересосали, теперь я продул, должно пойти...
-А краник кто будет открывать после продувки?- спросил Виктор. - Как тебе не ай-я-яй, Смыков, объявляю тебе наказание - трое суток заточения в камере... внутреннего сгорания.
- Т-точно, з-закрытый, а я кажилюсь! - Иття выдал шилабон. - А сидит еще, к-как взаправдишный! Слазь, тебе говорят!
- П-перебьешься,- отрезал Смычок, - разве я такую тушу далеко утолкаю, да с места ведь не строну. Ну, Иттенька, ну рыжман мой коханенький, давай последний разочек спробуем, и я слажу...
Иття еще раз выдал добродушно шилабон и, отерев взмокший лоб, начал остервенело толкать капризную машинешку. Рулевой расцвел в улыбке и не спешил включать передачу, упиваясь и без того приличным ускорением.
Подошел Николай Таранов и предложил смотреть игру из окна его комнаты - со второго этажа отличный обзор, тепло, воздух не загазован, тихо, можно разговаривать нормально, не перекрикивая треск мотоциклов. На Антона брат походил очень, такой же чернявый и смуглый, только в плечах пошире, как-то усадистее. Николай чтил штангу, благодаря ему ожил тяжелоатлетический уголок, оснастка там была отличная - зеркала во всю стену, помост, гири, гантели, две штанги... Вес, что одолевал в толчке Николай, казался Виктору немыслимым - сто тридцать кило, почти на сорок больше собственного.
- Черти,- проворчал Николай, усаживаясь на подоконник, разве цепей напасешься, на таких рывках ускорений работать.
- Так и норовят лишний раз на дыбки встать, на одном колесе проехаться. Как я вижу, они и муфту-то потихоньку забывают, без нее скоростя перепиннывают.
- Гоняю злыдней, только толку мало.
- У-уу, черт, как они сближаются на скорости, аж сердце обмирает, на них глядя. Когда сам за рулем, такое незаметно. Кто это “семерка”? расшустрился-то как неумеренно, Пашка ведь, кажется?
- Он, злыдень...
- А что, Никола, а ведь помаленьку, но кое-что уже начинает проглядываться - финтишки небольшие, чувство мяча, аппарата... - Виктор взял с тумбочки модель машины - “Лимузия”, задумка опят, “Скифа” его они забраковали, решили мастерить машину в стиле “ретро”, скопировать облик классического образца спортивный “Мерседес-Бенц К 120-180”. Выбор оправдан и большей простотой изготовления кузова. Виктор завистливо вздохнул и поставил “Лимузию” назад, покосился в окно, на улице дурно взвыли - в ворота вкатился мяч. Счастливый форвард торжествующе потрясал снятым шлемом, тот самый, к слову, Скиппи, кто пополнял фонд мотосекты запчастями с угнанных мотоциклов, тогда все закончилось благополучно - дело замяли.
За воротами мелькал Вадька с кинокамерой в руках, какую в последнее время из рук не выпускал, подозревали, что он с нею даже спал, ибо зачастил ночевать в общаге. Аппарат шикарный, “Красногорск” с мощным объективом переменного фокусного расстояния, мечта не аппарат. Вадька вписал его тогда в общий список для оснащения фотолаборатории больше шутливо, на авось, почти не надеясь, что такая дорогая - семьсот рубликов! - камера сможет пройти утверждение директором, но она прошла, равно как и другой роскошный агрегат, широкопленочный фотоаппарат “Салют”, а также, отличный, огромный фотоувеличитель “Беларусь”. Вадька млел и грозился с расторопными ассистентами в скором будущем создать часовой фильм “Училищиада”, а стены залепить огромными фото производственных антуражей.
- Давай чайком побалуемся, Васильич, я замерз что-то, - предложил Николай, - а может, и по стопарику примем с устатку, пшеничной, рабочий день-то давно закончился? Давай, доза гомеопатическая, витаминная, если же на нее уложить копченое сальцо, чеснок и квашенную капусту, исчезает и запах, поверь старому шоферу.
Виктор поцарапал затылок и согласился, пошел ополаскивать руки. С Николаем общаться ему нравилось - спокойный уверенный в себе парень, вел он себя со всеми ровно и просто, что с ребятами, что со взрослыми. Задумавшись, Виктор прошел в самый конец коридора, и только дернув ручку запертой двери, рассмотрел, что это жилая комната, не туалет. Такая ошибка заставила его тихо рассмеяться, так как вспомнил точно такую же ситуацию, но в студенческие времена.
Пять лет он прожил в общаге, где туалеты располагались именно в конце коридора, привычка обрелась на уровне рефлекса. Но как-то раз он очутился в общежитии, где планировка была иная, в гостях у девчонок из пединститута. Тогда шло поветрие устанавливать дружбу группами, на брачный коэффициент, вообще-то, это влияло благотворно, нет-нет, да кто-нибудь и спаруется по-серьезному. В красном уголке - о небывалое дело! - он выступил тогда под нажимом друзей с казенным приветственным словом. Еще тогда он, оратор, заметил искренню признательность в голубом сиянии глазищ одного херувима, но девчушки столь юной и хрупкой, что подступать к ней было просто боязно из соображений техники безопасности.
Со вздохом на судьбу-разлучницу, он, после официального чая, поволок в одну из гостеприимных комнат тяжеленный портфель, где от тесноты рядов бутылки даже не звякали. Судьба же оказалась все-таки благосклоннее, чем он предполагал, и устроила им в этот вечер еще одно свидание. Неосмотрительно бравируя перед девочками стойкостью к смешению водки, пива и грязнокрасного вермута, закусывая эту гремучую смесь для потехи бутербродами с селедкой и сгущенным молоком, он вскоре почувствовал, что возможности переоценил, желудок взбунтовался и решил вывернуться наизнанку. Как можно непринужденнее он выскользнул из комнаты и, наращивая скорость, устремился к туалету. Лишь резервуар раздутых щек да сильный клапан сомкнутых губ отсрочили извержение в коридоре. Одолев последние метры в мощнейшем спурте, он пнул желанную дверь, и фонтан обрел желанную свободу, очень напористый и ослепляющий фонтан секунд на пять, мощный напор создавал иллюзию, что бьет даже через уши и зрачки, само собой, фонтан неповторимо благоухающий... А проморгавшись, он впитал голубое сияние его мечты, изумленно поднявшей прелестную головку от учебника по эстетике.
- Знаешь, Васильич,- сказал Николай, поглаживая роскошные усы, - знаешь, есть одна задумка... Антоха этот раз сбагрил свой шлем-”интеграл” одному совхознику, тот счел, что ему крупно повезло, поверил, что не наш, импортный, полсотни выложил да еще обмыть за свой счет приглашал. Мы Антохе уже другой сделали, еще лучше, ты же видел, там делов-то, технология под силу даже пионерам - болванка из пластилина на трехлитровой банке, на ней выклеиваем скорлупу из двух половинок, а на этой скорлупе уже чистовую матрицу, с нее потом хоть сколько колпаков этих выклеивай...
- Так-так, понял и даже чуток догадываюсь, куда клонишь.
- А чего тут не догадаться, нам для поддержания техники на рабочем уровне, экипировки нужны деньги, а эти шлемы под загранку мы можем клепать между делом десятками на неделе. Так можно ли узаконить их реализацию?
- Можно, но не нужно. Да-да, милок, так будет и надежнее и доходнее. В том масштабе, как ты сказал, так и ведите реализацию, на стороне, без лишнего шума, подкопаться тут никому невозможно, это, мол, обмен между товарищами по увлечению, не более того. Заведем же волынку с легализацией, дело враз похоронят. Другое дело некая артель, стабильно выдающая ту или иную продукцию или вершащая некие услуги, тут можно выдавать квитанции, копить и сдавать кассу в бухгалтерию, где, в свою очередь, сделают все накрутки, отчисления и выдадут заработную плату. Но обкорна-ают! но каните-еель! а пробивать-кланяться на уровне облуправления ! Нет-нет, пока лучше все делать нелегально, криминала тут почти нет, только, повторяю, без лишнего шума и все под твоим четким контролем.
- Больше того, Васильич, у нас много праздных шантрапят, часть из них можно бы запросто прислонить к делу под вывеской тех же кружков декоративно-прикладного искусства, изготовлять, к примеру, чеканку, интарсию, я это ремесло в свое время досконально освоил, дело интересное и пользуется стабильным спросом. Пусть злыдни корпят над изготовлением той или иной поделки, скапливают фонд, а мы потом, бац, выставку-распродажу и сбор новых заказов, а им за реализованное конкретную денежку, многим она не повредит, есть пацанята из таких семеек, где покупка куска мяса - событие, непозволительная роскошь, потому как еду там давно называют не едой, а закусью.
- Да, конкретное интересное дело.
- Кстати, Васильич, интарсию сейчас можно делать значительно проще - вместо дерева берется фактурная бумага: и под ясень, и под клен, и под карельскую березу, орудуй только ножницами, а там проклейка, сверху слоя три лачка, шлифовка-полировка, и получается такая конфетка, что в магазине люди за такую дощечку-сувенир с тихой радостью выкладывают до полусотни рубликов. Но сюжетцы, скажу тебе, там давно тотальное убожество, хлеще пальмы с верблюдом ничего не сыщешь. Мы же могли бы делать любой, по заявке клиента, даже делать портреты, копировать с фотографии.
- У меня есть есть тоже обкатанное ремесло - фотокерамика, неплохо бы передать кому, натаскать... Ладно, пойду, меня ждет еще творческий подвиг - кило деловой макулатуры надо освоить.
- Да плюнь и разотри, пойдем лучше постучим в волейбольчик, разомнись с часок, как раз до автобуса.
Виктор рассмеялся и согласился, действительно, сосредоточиться на бумагах ему вряд ли бы удалось. К тому же предложение это совпадало с его установкой - ежедневно, кровь из носу, но устраивать основательную разминку в спортзале, если же это не удавалось, он “опаздывал” на автобус и четыре километра до трассы одолевал бегом или быстрым шагом - все дневные передряги чудодейственно стравливались избыточным паром. На этот раз, заигравшись, автобус он прозевал действительно.
- Припоздняешься, Витенька, - неодобрительно покрутила головой Клуша и улыбнулась, - этак и жена другого присмотрит.
- Не присмо-отрит,- Виктор надел ветровку, шапочку, туфли у него те же кроссовки, пиджак и плащ с кепкой уложил в матерчатый рюкзачок, широкие резиновые лямки плотно притянули его к спине. - Сама-то что, Игнатовна, домой не спешишь, али времени свободного прорва, не знаешь, куда его девать?
- Было времечко, да осталось с беремечко, - вздохнула Клуша и снова склонилась над вязанием, - я же ключница, мне положено позже всех уходить...
Изумительная эта штука бег, заключал Виктор. Уже через пять минут движения, чувство исполняемой работы проходило, забывалось, наступало блаженство труда мысли, очень глубинной и продуктивной, дерзкой и собранной, зряшной шелухой отлетало все второстепенное и надуманное, думалось только о хорошем и светлом. То и дело снисходило ликование, эйфория от острого и прекрасного мироощущения, хотелось беспричинно заплакать, захохотать или с предельным криком пустится в неведомый танец.
Он все чаще ловил себя на мысли, что старательно пестует в себе зачатки своей философии, убеждения, что жить надо так, чтобы каждый из прожитых дней был крошечной копией всей твоей жизни, жизни о которой ты мечтаешь, в полном согласии с самим собой, совестью, жить ничего не откладывая на будущее, ибо штука эта, будущее, никому не гарантирована, воевать нужно только за день, час и минуты, лишь тогда при взгляде назад ты увидишь монумент, где пригнаны плотно друг к другу булыжники свершенных дел, не воздушный замок несбыточных мечтаний.
Виктор глянул на часы - на совхозный автобус должен успеть. Инна теперь громких ссор на его задержки почти не устраивает, в ней что-то надломилось, стала она непривычно задумчивой, рассеяной и мечтательной, делами Виктора не интересовалась. Словом, существовали они довольно отчужденно. Вряд ли теперь, на его взгляд, все может пойти по-старому, также легко и непринужденно...
Что ж, терпи голова в кости скована, пробормотал он, стискивая зубы, и все-то нам, грешным ветер встречный, во сне счастье, наяву - напастье. Ничего-о, только бы жила становая до сроку не лопнула, а то что-то и спать-то стал со стиснутыми кулаками.
Побежать ему пришлось быстрее, на пределе сил - к остановке подходил автобус.
Ун-ника-аально! сипел он, чувствуя, как в расход пошла неуемная дурная силища - ноги яростно вымахивали и мощно отбивали назад землю, с силой широко угребали руки, словно тянули за собой тело, глаза застило слезой, уши заложило шумом ветра.
И он, недоумок, еще в чем-то сомневается! Да горы вверх тормашками поставлю!..
Напряженное тело гудело от толчков согласно - поставишь, поставишь, поставишь!
А сердце в ребра и горло - горы, горы, горы!..
Глава 2
- Череда утренних напастей Лыкова - Имитация математики по Гачеву - Поимка Мерцалова-самогонщика - Инфаркт Лыкова -
В этот день, с самого утра Лыков почувствовал себя неважно.
- Дотянешь,- осуждающе сказала жена, приметив, как он, морщась, массирует грудь, - сыграешь в ящик досрочно со своей вечно неотложной работой. Опять ничего не ешь? Ну правильно, закури, чем не витамины. У-уу, полоумный, а еще в директорах ходит, ничего, оно как докучит, так враз и научит. Никак новое здоровьишко мыслишь выписать Посылторгом взамен изношенного? Чтобы сегодня же заехал в больницу.
- Ох! - вскинулся Лыков от неожиданной сердечной иголки.
- Ну не дубина ли! - запричитала жена. - И он еще на работу собирается!
- Да не скули ты, ради бога, - косноязычно от морозной таблетки под языком пробормотал он, - заеду, конечно. - Минут десять он походил по двору, окаменелая судорога в груди попустила хватку, рассосалась. Выглянувшая жена велела навестить сына, тоже что-то забюллетенил со вчерашнего дня. Лыков не без удовольствия уселся в захолодавшую кабину “Москвича”, езда за баранкой его всегда целебно умиротворяла.
Нежданно припомнился нынешний сон, сел он, будто, за руль какой-то необычной машины. Сначала она вела себя безотказно, потом заартачилось рулевое, педали же управления, вся передняя панель придвинулись к нему, стиснули. Скрючившись, он не мог нажать ни газ, ни тормоз, ни переключить скорость, машина своевольно зарыскала по оживленнйой улице, скорость же нарастала. Потом, вдруг, кабина стала наоборот столь просторной, что ноги заболтались в пустоте, только руль продолжать давить в ребра. А навстречу, в лоб уже шел заполняющий собой горизонт могучий “зилок”. Лыкова сковало оцепенение и немота, ужас пророс инеем на коже... Тут он и проснулся мокрый от пота и полузадохшийся.
Заглянул к сыну и пожалел - пополнил запас отрицательных эмоций. У того плотно забинтована разбитая голова, тихо, но изощренно он клял какого-то Федю, кто его так удачно подставил. Оказывается, данный приятель решил поозорничать с одной бабенкой у себя в гараже, накоротке, в течении часочка, чтобы не волновать по пустякам ее и свою семьи. Предваряя так лакомое запретное соитие, он запер ее и стремглав побежал за выпивкой-закуской, но в темноте и спешке умудрился оступиться и сломал ногу. Случились отзывчивые прохожие, и уже часа через полтора ему оказали в больнице квалифицированную помощь. Еще с часок ушло на срочный вызов друга по телефону, выдача ему наряда и ключей от гаража. Еще с полчаса Лыков-младший искал этот гараж в немалом кооперативном массиве. Запертая же любовница обладала диковенным бешеным темпераментом, в досаде на уже трехчасовое заточение, она подручными средствами тщательно изуродовала Федин “Запорожец”, а едва дверь приоткрылась, обрушила монтировку на голову, по ее разумению, шутника, по воле кого она попала перед мужем в столь неловкое, если не безвыходное положение.
Рохля! ругался Лыков, продолжив поездку к училищу, как был рохлей в детстве так рохлей и остался. Раздражение усиливала песенка, услышанная утром по радио, слова ее почему-то неотступно толклись в голове, никакой волевой окрик не мог прогнать настырную гостью. “Луна, луна! - приторно стонала певичка, - цветы, цветы!..”. Лыков отплевывался, пытался сосредоточиться на чем-то другом - бесполезно, песенка, словно раскачиваясь на волнах, то отдалялась, то приближалась.
- Никодим Петрович! - не дав ему даже вылезти из машины, подскочила Лепетова. - Плотникова с восьмой сыскали, в милиции он сейчас, просят прислать представителя...
- Да погоди ты тарахтеть, дай хоть дойти до кабинета. Сама бы и поехала с Бодей...
- У него же вчера права отняли, запашок обнаружили.
- Р-разгильдяй! - помрачнел Лыков и стал мысленно уговаривать себя не волноваться, не принимать подобные пустяки за событие.
- Возьми вот ключи, езжай на “Москвиче”. Пусть Таранов свозит...
У входа в здание хохот и гвалт, какой-то разбитной ученичок разыгрывал из себя часового, спрашивал пароль, в руке его поводок, на котором метался ошалевший сиамский кот. Лыков наказал Клуше, о чем-то сюсюкающей с Манюней, кота не пропускать. В коридоре его обогнал парнишка с большущим арбузом под мышкой - в ноябре-то. На несколько секунд он остановился у подоконника, спина сокрыла руки, щелкнули замки “дипломата”, дальше ученик зашагал уже без арбуза. Лыков приоткрыл рот. Оказалось - не арбуз, мастерски раскрашенный шар.
- Здорово, Гвидон Вислыч, - со вздохом поприветствовал он паучка в верхнем углу кабинета, техничкам было запрещено его трогать, Гвидон здравствовал уже второй год. - Что новенького? Ты не помер там с голодухи? Надо загнать тебе в бредень истоминскую Эмилию, он ее откормил, как борова, на крыло едва-едва поднимается зараза...
- У вас, Никодим Петрович, видок что-то совсем не того, - неодобрительно покачал головой зашедший Виктор.
- Ну-ну... как оно все, в целом-то, порядок, крутится машина?- закурил Лыков.
- Ну вот, опять это курево... Да, вроде как, порядок. Помахаловка только вчера небольшая вышла в клубе у наших с совхозничками, перед кино, на самостийных танцах под чей-то магнитофон. Охамели вконец гости-то, сгрудились в центре вестибюля, постояли так, потряслись, пороготали, потом, шасть в стороны, а на полу парком курится со-олидная роза...
- Говно! - ахнул Лыков. - Сволочи! Гнать их надо отсюда в три шеи!
- Но подвесили им этот раз неплохо, сбили гонорок, хорошиловские стрелки пособили, им в удовольствие даже, тренировка живая, не на мешках...
- Ну конечно, чем не удовольствие... Что это за Плотников?
- Да бродяжка, месяцами ни в училище, ни дома носа не кажет. Прошлый раз, если помните, его в ботаническом саду не то в Сочи, не то в Донецке поймали, ну когда они с другом там заночевали, развели костерок и за лебедем стали гоняться, жаркое удумали заделать...
- А-аа, так это опять он? Знаешь, Виктор, я в больницу сейчас подамся, что-то не на шутку барахлит моторишко, клапана, по всему, перегорели, кольца залегли,- он, словно спохватившись, с остервенением раздавил в пепельнице папиросу, чуть подумал, скомкал и швырнул в урну только что начатую пачку “Волны”.
- Давно бы так, - одобрил Виктор.
- Ни покурить, ни выпить, от баб отвернись, вспорхну скоро ангелом... Алло, да-да, слушаю, Лыков на проводе... Так, хорошо... Ладно, без сомнения, все понял, милости просим... Всего доброго...- раздраженно бросил трубку. - Свет клином, что ли, сошелся на нашем училище - вчера управление известило, что едут проверять военно-патриотическую работу облвоенкомат с комсомольцами, сегодня эти... гороно, тоже комиссия... эх, жизнь-портянка,- похлопал себя по карману и тоскливо глянул на урну.
- Я что заглянул-то, Никодим Петрович, забрезжила ведь одна кандидатура на худрука, паренек из боевых, порох, два года назад окончил культпросвет, семейный, есть ребенок. В общем, требуется квартира и заработок не менее полуторы сотен.
- Так что требуется от меня?
- Разрешение спаровать комнатушки.
- Пожалуйста.
- Ту законсервированную половину ставки плотника, его жене, его помощнице.
- Пожалуйста.
- Хо-хо, да еще по кружковой линии им чуток накрутим! - ликующе потер ладони Виктор.
- Никодим Петрович,- бессильно облокотилась на косяк вошедшая медсестра, - у Хрюкина на уроке ученик голову о батарею проломил, кровь никак не могу остановить. Где ваша машина? Его срочно нужно в больницу...
- Да отправил я уже машину в милицию... Иди, разберись,- кивнул он Виктору, - посади кого-нибудь из мастеров на “Кубанец”...- Все вышли, и Лыков, воровато поглядывая на дверь, переложил из урны в стол скомканную пачку папирос, выбрал целую и с наслаждением закурил. Постукивая костылями, в кабинет буквально ворвалась Шорина.
- Ну до каких пор у Хрюкина на уроках ученики будут безнадзорными, Никодим Петрович?! Что это еще за привилегии прощелыге? Почему его нельзя выгнать в три шеи, с треском, с волчьим билетом, показательно и в назидание прочим прощелыгам? Его и некоторых других, того же Лебедева?!.
Лыков успокоил ее с большим трудом, пообещал, что совсем скоро все по естеству своему встанет на свои места, непременно встанет, только не надо делать эмоциональных опрометчивых шагов.
- Наваждение какое-то, день только начался и нате вам...- забормотала снова возникшая в дверях медсестра. - Вьюнник ногу ломом пробил...- Позади нее толкались несколько возбужденных учеников, сумбурно всем объясняя, как все произошло, что ударил от души, “аж, хрустнуло”. Лыков с облегчением заметил в окно, что возвращается “Москвич”.
- Сейчас, сейчас отправим,- успокоил он медсестру.
- Луна, луна-аа, цветы, цветы-ы...- намурлыкивал под нос вошедший Ментус на мотив величавой песни “Урал, Урал...”. - Никодим Петрович, подыскал ведь я вариант обмена - два наших “газика”-развалюшки на автобус, ЛиАЗ, он даже на ходу, “Птицепром” охмуряю. Так что начинаем бумажную карусельку, о брат! нам сметану, им - обрат. Подмахните для разминки вот этот договор.
- Неплохо, я не против... У вас какой-то ремешок свисает из кармана, чуть ли не до колен, - показал глазами Лыков.
- А-аа,- Ментус вытянул намордник с поводком, скрутил его поплотнее и засунул назад, - это для самообороны от нервных, только кто на меня ощерится, обхамить намерится, я достаю его и предлагаю надеть, оченно дажиньки помогает. Ну заодно и для собачки пригождается кой-когда, собачка у меня клад, умница, безо всякой дрессуры, как только приспичит по-большому, сразу к дверям и скок на площадку этажом выше. Соседи, само собой, в экстазе, посулили на днях шкуру снять, с меня, разумеется...
- А видал, Никодим Петрович, Санжуру из двенадцатой группы со сломанной рукой ходит?.. Во, а дело было так, насел он с другом на одного мужика темной ноченькой - курева негодник зажилил, а хват оказался еще тот, р-раз какой-то приемчик джиуджинсовый и у нашего агрессора рука хрупнула. И сказал тогда хват вещие слова, я, мол, изломал, я и отремонтирую. И впрямь, он гипс и накладывал, хирург-травматолог оказался... Ну ладно, я пошел, обрадую птицепромовского тузика по телефону...- заметив недоумение Лыкова на такое определение, пояснил, - тузиками я зову всех замов тузов...
Засмотрелся Лыков в окно задумчиво, под порывами ветра кланялись ему подобострастно два тополя, словно умоляли пустить обогреться. И братишки вроде, в одно время посаженные, а совсем разные выросли, один - крепыш, и лист-то у него распускается раньше, а облетает позже, и крона сочнее и гуще, и ствол куда толще; второй же совсем худосочный, мало в нем жизни, может кусок почвы такой попался каменистый или солонцовый, может недуг какой мучает, а может характером вялый и дохлый. Нет в природе даже пары деревьев одинаковых, вздохнул он, у каждого свой облик, своя судьба, как и у людей. Он решил немного пройтись по училищу, развеяться в ожидании возвращения “Москвича”.
В коридорах царила сонная тишина, блестели только что притертые дежурными, влажные полы. Проходя мимо кабинета математики, насторожился, из-за двери доносилось потужливое пыхтение и однообразная повторяемая фраза:”А я говорю, выйди...”.
Лыков рывком распахнул дверь. Упершись в косяки, блаженно улыбаясь, лицом к нему стоял довольно крупный парнишка, в спину которого безуспешно толкался преподаватель. Остальные ученики не слишком щедро оделяя сценку вниманием, занимались своими делами - кто задумчиво расхаживал по классу, кто дремал, некоторые читали, четверо перекидывались в картишки...
- Не пойму, что это - урок или какой-то балаган?- громко осведомился директор. Ученики метнулись за столы, топот, грохот сдвигаемых стульев, пронзительно мяукнула придавленная кошка. Преподаватель потупился виновато, не зная куда приткнуть замеленные трясущиеся руки, парень же, по инерции, все так же улыбался. - Ты что себе, подонок, позволяешь?- зловещим шопотом спросил у него Лыков. - Да ты нетрезв! - отшатнулся он изумленно, уловив густой запах спиртного. - Ко мне в кабинет, живо! ..
Преподаватель математики Гачев работал первый год, приехал по распределению после университета. Характер у него на редкость мягкий, уступчивый, что клад для молодой жены, но не подарок для педагога в профтехучилище. Он не умел говорить на повышенных тонах, ругаться, и пацаны быстро сели ему на шею, превратив серьезные уроки отличного специалиста в постоянный дешевенький театр. Как только не склоняли молодого специалиста на педсоветах, Гачев на все нападки виновато улыбался, со всеми обвинениями соглашался, обещал приложить все усилия на свое исправление, и все шло по-старому. Дело даже доходило до того, что распоряжением директора на уроках математики дежурили жандармами мастера, но стойкий саботаж последних на лишнюю работу свел на нет такую инициативу. Тогда сам Гачев пустился в другую крайность, стал развлекать мальчишек, чтобы как-то скоротать тягостное время урока. Он показывал им фокусы, загадывал и сам разгадывал шарады и головоломки, выразительным голосом читал анекдоты и детективы, разрешал играть в шахматы, шашки и карты, становясь на это время чутким стражем, в нужный момент он уже стоял у доски, щедро исписанной невиданными для бурсаков иероглифами формул, малоискуусно создавал иллюзию хода нормального урока.
Многие же из учащихся были поразительно невежественны в математике, могли под диктовку проверяющего написать не “икс в квадрате” двумя соответствующими символами, а прописью с непременными орфографическими ошибками или заключить сам символ в геометрический квадрат. Да что там говорить, ту же таблицу умножения многие из них на добрых две трети не знали, то ли перезабыли за иными более интересными делами, то ли не далась строптивая изначально.
- Ну что же, сынок, - поудобнее устроился в своем кресле Лыков, - будем на этот раз, наверно, прощаться.
“Сынок” снисходительно усмехнулся, уж ему-то, второкурснику, данную сказочку можно было и не рассказывать в который круг.
- Как стоишь, сопляк?- побагровел Лыков. - Я тебе посмеюсь, ты забудешь, как это делается навсегда! - судорожным движением он распустил узел галстука. - Хватит, кончилось мое терпение, ты будешь одним из первых, кого я проучу так показательно, так, что ты...- Лыков стал рыться в ящике стола в поисках целой папиросы. - За полтора года обучения государство потратило на тебя около двух тысяч рублей. Я сегодня же подписываю приказ о твоем отчислении и передаю справку в прокуратуру, а там народный суд удержит с твоего папы всю эту сумму плюс щедрые судебные издержки, что около трех тысяч в кучке...
У парня удлинилось лицо. Лыков, прикуривая, спрятал в ладонях улыбку.
- Какие еще три тысячи?!.
- А такие... Нам наконец-то разрешили вас прижучивать по-настоящему, дали вот этот финансовый кнутик, а то мы все вас пряничками потчевали, да по головке поглаживали - ну деточка, ну будь хорошим мальчиком, ну не режь ты ночами насмерть дядей с тетями, не обворовывай квартиры, не пей водку гранеными стаканами... Теперь с вами, ухарями, другой разговор пойдет, короткий. А не сможешь уплатить, заставим принудительно отработать, есть у нас, слава богу, такие заведения, там с дисциплиной ажур, все обкатано... Так где ты выпил, стервец, уже ранним утром? Как довел до такого состояния преподавателя? Да тебе, засранец, с этим человеком в одном помещении-то можно разрешать бывать только за плату, таких как он умниц в области единицы, в окружении таких дремучих болванов он умудряется писать диссертацию и вскоре ее, безо всякого сомнения, с блеском защитит, его уже зовут назад в университет преподавать студентам, а вы отворачиваете свои рыла. Чего вам еще надо, как вы осмеливаетесь еще издеваться над такими людьми?!
- Да я... да это у меня еще со вчерашнего, Никодим Петрович, со свадьбы...
- Не ври! свежачок голимый, аж сюда, с пяти метров воняет!
- Ну стопочку утром втер, это было, мать настояла, чтобы головой не мучался, да пивка бутылочку ухватил на автовокзале...
- И хватило наглости идти в таком виде на занятия? Дальше, дальше... Правда только смягчит твою участь.
- Наглости... А пропуск без уважительной причины? Я в форточку хотел посмолить, а Гачев в кипиш. Я всегда с похмелья курю помногу, - пожаловался ученик. - терпежу просто не хватает, как курить охота...
- “С похмелья курю помногу”...- схватился за голову Лыков, да с кем я, в конце-то концов, разговариваю, иждивентишко ты сопливый! куда смотрят твои родители, почему снабжают деньгами на курево и пиво, неужели не ругают за это?
- А за что ругать-то,- степенно отвечал паренек, - я в отца, выпивши, спокойный, никуда не лезу, не задираюсь, как некоторые шизики, а курю так давно, в открытую, года два уже, прямо дома, вместе с батей.
- Сколько тебе лет?
- Шестнадцать.
Лыков внимательно осмотрел ученика и пришел к выводу, что Лыков-одногодок смотрелся бы куда проигрышнее, помельче, замухрышнее. Курил и пил я тогда, конечно, уже вовсю, мысленно хмыкнул он, потому как вкалывал уже три года, считался заправским мужиком, а спустя год ушел вдогонку за отцом воевать. Но вслух пришлось сказать иное, надо, из тактико-педагогических соображений.
- Да я в твои годы и на нюх-то всего этого зелья не знал, о куске хлеба мечтал лишнем. А у тебя сейчас, наверно, кроме баб в голове и нет ни черта! В общем так, завтра, к утру, сюда с родителями, будем договариваться, или через суд лучше удержать, или пусть родители сами потихоньку выплатят.
- Может клятву дать, что, мол, в последний раз?
- Нет, не надо никаких клятв, я еще сегодня же поговорю с участковым, пусть составит акт и оштрафует червонцев на пять за хулиганство в общественном месте в нетрезвом виде. Да-да, представь себе, мой ангел, класс это тоже общественное место. Все ты свободен, как жаворонок...
Прием этот с мнимым удержанием денег за обучение, конечно же, нереальный шантажирующий трюк, какой себе изредка позволял Лыков. Как правило, нарушителей дисциплины такой поворот дела прилично шокировал, их родителей еще пуще. Дело даже доходило до оперативной воспитательной работы иным папой прямо здесь в кабинете, когда подручными средствами. когда голыми руками в зависимости от объема торса и бицепсов. Затем стороны будто бы вступали в некую тайную сделку, запрещенную законом, договаривались, в виде редчайшего исключения дело повернуть вспять, но все в строжайшей-строжайшей тайне, иначе директору бы грозили крупные неприятности, вплоть до суда. Такой обет молчания пока никем не нарушался, а дисциплина у нарушителя заметно улучшалась.
На самом же деле, директор не то что удержать деньги, да просто выгнать из училища явного лоботряса не имел никакого права. Право было одно, правдами и неправдами удерживать близ себя до армии или тюрьмы. С год назад он отдал вгорячах документы одному шалопаю, так до сих пор ему, Лыкову, отрыгивается такое своеволие - где его только бедолагу не склоняли, как расписавшегося в бессилии руководителя, и в облуправлении, и в гороно, и в исполкоме.
- Иди, я тебе сказал, - обратился как можно суровее к ученику, все еще мнущемуся у дверей. - Иди на все четыре стороны, не будет тебе пощады...
Тот продолжал стоять, звучно цокал зубами, выгрызая заусеницы.
- Никодим Петрович, а куда платить эти деньги?- спросил он тихо. - Давайте, я сам, без лишнего шума уплачу и уйду, только суды не привлекайте и участкового. Есть у меня на книжке тыщонки полторы, старики накидали на мотцик с люлькой, да перезайму немного. Так куда платить? Я завтра принесу деньги.
- Чего болтаешь?- растерялся Лыков. - Ты несовершеннолетний, то есть... В общем, я сказал, с ро-ди-те-ля-ми, понятно, это их деньги.
- Да мои деньги, они не будут против, чего они мне враги. Потерплю пока без мотцика. Вообще-то, они и сами мне уже сколько талдычат, бросай ты, Санька, эту вшивую бурсу, что промашечка вышла, и чего, мол, три года кряду штаны тереть, а то, мол, ты в лоботряса уже прямо на глазах превращаешься, иди лучше на шоферские курсы...
- Пошел прочь, я сказал, тебя что выталкивать врукопашную?- Лыков снова почувствовал неприятное теснение в груди и поморщился. - Уходи, Саша...
Ученик тихо притворил за собой дверь, и Лыков стал свертывать из бумаги мудштук для поломанной папиросы, закурил и снова болезненно поморщился.
- Во, даже тебя, Гвидоша, такая постановка вопроса возмутила, чего спустился-то, заступиться за меня хотел? А-аа, весточку плохую вещуешь. Может, хватит на сегодня? а то как худое, так охапками, доброе, так щепоточками...
Зашел Виктор, заметно возбужденный и несколько растерянный.
- Вы что сегодня, сговорились ухайдакать меня, что ли?- криво усмехнулся Лыков, потирая грудь.
- Сказано, благими намерениями дорога в ад вымощена, - Виктор встал к окну, что-то высматривая на улице, - настрополил я этот раз участкового, чтобы сыскал всенепременно тайных поставщиков спиртного, он и расстарался, выследил. И кто бы вы думали? Бабуся Щиголиха с ее карбидной настойкой? Как бы не так - господин Мерцалов! Только что был понятым при обыске его дома. Мамочки! я думал, он меня зарежет, столько восторга источало его лико, как узнал, что я - инициатор данного мероприятия. На Анну Михаловну так жутко было смотреть. Я уж, грешным делом, покаялся, струхнул, пошел вроде как на попятную, стал уговаривать участкового притормозить дело, разберемся, мол, своими силами, только куда там, маховик закрутился. Изъяли изящный аппарат, девять литров самогона, был и спирт, две трехлитровки. Мастера говорят, что с полгода назад и Анна Михаловна изредка не брезговала подхарчиться на реализации продукта...
- Позор! А кого из покупателей прихватили?
- Лебедева, он и выложил все, как на духу, от чистого сердца, что, как известно, дает неплохую скостку, отсекает вариант соучастия.
- Боже, позор-то какой! Нет, вы меня сегодня доконаете, я так и не уеду в больницу! Сходи, Витя, узнай, вернулся ли “Москвич”... Выводы давай будем делать через денек-другой, пусть отклокочет, не по горячке...
Истомин ушел, и Лыков снова принялся за сооружение очередного мудштука для поломанной папиросы, головой при этом удрученно покручивал. Дверь скрипнула, и втерся чрезмерно запущенного вида парнишка, объяснил, что Плотников, с восьмой, стал довольно бесцеремонно осматривать кабинет.
- Зайди к Истомину, кабинет напротив, я занят, - замахал на него рукой Лыков, - он сейчас вернется...- Паренек равнодушно пожал плечами, мне, мол, все равно, и также бесшумно вышел.
Лыков приладил обломок в мудштук, еще раз тщательно его обмусолил и потянулся за спичками, лежавшими на краю стола, дотронулся до них да так и остался в столь неловком положении не в силах шевельнуться и совершить даже малейший вдох. Сердце, словно стакан от крутого кипятка, треснуло пронзительной болью, малейшее движение боль эту многократно множило. Казалось, в трещины эти, как во время паводка вода в нестойкую плотину, устремилась вся его кровь, напористо и необратимо пробивая себе новый путь. Сердце чуть посопротивлялось и сдалось, уступило - бесшумным взрывом на глаза плеснуло мраком. Последнее, что успел сделать Лыков, так это придавить кнопку звонка на изнанке крышки стола...
Инфаркт Лыкова, как думал Виктор позже, словно послужил сигналом к старту иных напастей и неурядиц, начала которые Лепетова.
В совершеннейшем тупике Анна Михаловна почувствовала себя еще до этого злополучного дня с ликвидацией очага самогоноварения у них на дому. Дела ее упрямо шли наперекосяк, все валилось из рук, она даже говорить-то стала какими-то неуверенными куцыми предложениями с частым мычанием, да что там - ходила с оступками на ровном месте. Что со мной? то и дело спрашивала она себя, искренне опасаясь за свое душевное здоровье и чистоту рассудка.
Ей казалось, что ни один из обращаемых на нее взглядов не лишен усмешливой многозначительности и презрительной снисходительности. Что со мной?.. Она все чаще запиралась в кабинете и оцепеневала за столом, стиснув голову в ладонях. Но даже в одиночестве толком сосредоточиться не удавалось, мысли неумолимо разбредались и не могли отстояться в четкое, зримое решение - так что же делать дальше? куда приведет ее этот хаотичный и заполошенный путь, требующий предельного труда?
И все же решение это, пусть пассивно, но она ждала, верила интуитивно, что такое напряжение не бесконечно, естественная и долгожданная концовка близка, придет обязательно. Но, действительно, во имя чего вся эта суета? недоумевала она, ведь нет от нее даже малейшей крохи удовлетворения.
День разоблачения очага самогоноварения не явился для нее чрезвычайным потрясением, какое поставило все с ног на голову, нет, просто день этот лишний раз заставил ее взглянуть отстраненно на себя и ужаснуться - она ли это?!. усомниться в который раз, а надо ли так жить и дальше?
Мерцалов же ничуть не растерялся, уверял ее, что данная неудача им даже полезна, так как они зажирели, захрясли и потому утратили элементарную осторожность. Этот небольшой щелчок по носу их должен отрезвить, сделать более собранными и неуязвимыми.
И вот наступил очередной, будничный день, с множеством забот, полный тревог и предчувствий, ожидание очередных нагоняев, разносов, очередная суматошная гонка в каком-то лабиринте. Что со мной? поминутно массировала она виски прибаливающей головы. Не хворость ли какая подкралась, породила в душе это неодолимое смятение, утрату власти над собой даже в пустяковых ситуациях?..
А дела не стояли на месте, дела сплетались в причудливые картинки, не отпускали от себя ни на шаг, по-всегдашнему угнетая количеством, беспорядочностью, трудностью исполнения.
На четыре совет профилактики, а родителей учеников мастера так и не вызвали, да и она закрутилась, забыла... Так и не могут дождаться своей очереди три отчета: в облуправление, горком партии и гороно... К инспектору по делам несовершеннолетних, конечно, уже не вырваться... Что делать с Кузнецовым? Документы на него из спецшколы вернули с рядом поправок... Сильнейший понос у теленка, выпойки с лекарствами что-то не помогают... Опять молоко на сепараторе перепустить не успела...
Уже часам к одиннадцати она почувствовала себя окончательно выжатой, заперлась в кабинете и оцепенела за столом, пытаясь хоть маленько привести мысли в порядок. Только что встретилась с Бутыль Сельповной, та не преминула прилюдно выразить восхищение, признание конкурентам, сказала, что ходатайствует перед своим начальством о выделение им грамоты и переходящего вымпела за их доблестный труд. Отошла от нее, приметила двух мальчишек, курящих прямо в здании училища, подкралась, а один так и головы не повернул, лениво так, досасывая бычок, осведомился на ее охотничий скачок и “Ага! попались!”, не вольтанулась ли случаем она, Анка, или паров самогонки с утра уже надышалась. Вот так, “вольтанулась”, “Анка”, чем ни обращение детей к любимому педагогу. Она не сдержала слез.
А на карнизе захлебывались томными стонами голуби. Как похожи эти интонации на лепет счастливой матери у колыбели младенца - улю-люуу, улю-лю-ушеньки, кроха моя ненаглядная!.. Посюсюкать бы вот так ей сейчас со своим малышом, размечталась она, глядишь и отступили бы вся эта взъерошенность нутра и растормошенность мыслей, все глянулось бы враз нарочитым и пустяковым. А он, ее крошечка, угнездился бы на ее теплой руке, припал к груди, требовательно причмокивая губенками, да посматривал блаженно в ее глаза, лицо, небушко для него пока единственное, родное и самое желанное. Она же, чувствуя это, обрела бы такую силу и ясность духа, что все дела бы вершила играючи и получала при этом желанное удовлетворение, ибо все что она бы ни делала, делалось бы для ее кровиночки. Анна Михаловна расплакалась еще сильнее и почувствовала некоторое облегчение.
Совет профилактики затянулся, домой она вернулась лишь на минут десять раньше Мерцалова и с ходу принялась за растопку печи, так как в доме основательно нахолодало. Он хмуро снял пальто, набросил на плечи полушубок, умостившись на диване, стал просматривать свежие газеты.
- Чтой-то, ты, Аннуленочек, - начал он при этом язвительно выговаривать, - и варева-то путнего вторую неделю организовать не можешь, никак вошла в преступный сговор с моим гастритом? - Налил стакан кипятка и стал шумно потягивать, зябко вороша плечами, уже немо укоряя за холод.
- Так, Гавриил...- отвлеклась она было от плиты, куда мостила большую кастрюлю с мешанкой из отрубей и картошки для свиней.
- Нехорошо так, милая, - глянул он как можно укоризненнее и не сдержал полупрезрительной улыбки - вправляя под платок волосы и утирая отсыревающий нос, она перемазала лицо сажей. - Молоко так уже трехлитровками скисает, просепарировать ей его, видите ли, некогда, дневная дойка так и не вытанцовывается... Ты смотри, что делают гады!- сокрушенно крутнул он головой. - Три мяча закатали на выезде! ох, и сильны бродяги! - снова отвлекся на кипяток. - Свиней она перевела на полуголодный паек, одноразовое питание, теленок тает на глазах - выпойки с лекарством от случая к случаю, как попадя... Не влюбилась ли ты случаем, дорогуша?..
Лепетова в ответ лишь усерднее загрохотала крышками кастрюлей, и он процедил вполголоса:
- Корр-рова.. Но я-то, милая, что меня касаемо, хоть и разрываюсь на части, а делаю. Кормов полные лари, на базаре торчу только я, ты же у нас голубокровая - брезгуешь. Сепаратор ей взял электрический, дойка полумеханическая, только бы и дерзать, выходить на рубеж трехтысячниц, ой! тьфу-тьфу-тьфу! заговорился, доклад чертов в мозги врезался...- Попалась интересная заметка, он вчитался и продолжал совсем уже бесцветным голосом.
- Подохнет теленок - башку отверну... Энтузиазмом она, видите ли, прониклась, экстазом общественно-полезного труда. Да тебе дурака валять, сам бог велел...
Ох и воруют ребятки, ну дают! - крякнул он восхищенно и отрешенно глянул в потолок, - вот это, я понимаю, масштабы!.. А надымила-то как, Анка, поугорать еще нам только не хватало! Плесни-ка, милаша, кипяточку, вкусный-то какой он у тебя нынче удался, питательный.
- Но, Гавриил, ведь холодильник полон продуктов...
- Так вот, запомни, все неудержимые порывы в своей бурсе - прису-ушить! Отношение к домашнему очагу - пере-есмотреть! Лыков в больнице осел надолго, а этого сопатого охмурять, извилин много не требуется. Кстати, ему, радости очей моих, Витюшеньке, этот опрометчивый шаг уже довольно скоро будет отрыгаться редькою, наметочки у меня кой-какие уже есть.
- Но, Гавриил!..
- Молчать! Помалкивай, Аннуленочек, тетеря ты заполошенная, не могла она, видите ли, упредить готовящийся удар, оказывается ведь, этот глистогон и секрета-то большого изо всего этого не делал, в бурсе об этом знали все кроме тебя. Ну ничего, долг платежом красен, за мной не заржавеет...- Мерцалов снова на некоторое время сосредоточился на чтении. - Во!.. и у меня ведь что-то похожее было, - разулыбался он. - Только я не в кино, а в оперный театр ходил.
Наловит мне пацан один по спецзаказу блох, штук сто за трояк, в баночку из-под диафильма, и я туда, в театр. Зрители там, ой да ну, культура, интеллигентность из них просто вопиет, ангелочки с небес спланировали, не меньше. Так вот, незадолго до начала, я намеренно сажусь не на свое место, но в партер, самое ихнее элитное место, нагнусь, вроде как, туфелек перешнуровать, а сам баночку у ножки кресла умощу на полу да и открою. И на свой балкон, с биноклем. Ох и спектакли были, такие спектакли! С любой трагедии я уходил с надорванным животиком - потеха !..
Лепетова, переводя дух и разминая затекшую поясницу, прислушалась и стала всматриваться в Мерцалова с нарастающим вдруг удивлением.
- Потеха... М-да, развеселая у тебя жизнь пойдет, Витюха... не обессудь уж, по твоей ведь настойчивой заявке... Но тебя, милая, этот бумеранг не заденет, не тревожься, заряд узконаправленный... М-да, чего уставилась-то, как баран на новые ворота?- он подозрительно оглядел Лепетову, в облике ее проглянуло что-то непривычное, но что именно, лень было обмозговывать. - Да я это, Гаврик твой, партнер и соратник мужеского пола...- он снова углубился в чтение.
Лепетова же совершенно окаменела, высверливая его изумленным взглядом - в беспорядочное до этого варево ее мыслей вошла какая-то система, хрупкая пока и прозрачная, пришла сама, исподволь, как она и ожидала. Анна Михаловна боялась шевельнуться, с трепетом молила бога, чтобы ничто не спугнуло эту систему, дало ей возможность окрепнуть, налиться плотью для полнейшего осязания и пользования. Челюсть у нее приотпала, тело подалось вперед, смотрела она уже пронзительно и строго, сердце же расходилось так, что пульс можно было легко считать по вздрагивающим предметам, находящимся в поле ее бокового зрения.
- Закрой рот,- посоветовал Мерцалов и потянулся.
- Подо-онок,- еле слышно сказала она.
- А?- протирал он глаза после смачного зевка.
- Подо-онок!.. да ведь ты, Гавриил, подонок, каких мало! - она вздернула брови на такое собственное открытие и покрутила головой. - Ну почему раньше-то я этого упрямо не замечала?..
- Чего-чего?!- привстал Мерцалов.
- Редчайший подонок! - повторила она уже совсем громко, словно для запоминания. - Выродок!..- Хаос мыслей наконец-то стихал, система упрочнилась и выдала определение, часть ответа на поедом евшие ее вопросы.
- Чего-оо?! - с нарастающим раздражением переспросил Мерцалов и саркастически хмыкнул, осматривая ее глуповатое, испачканное сажей лицо. - Ты чего ноздришками-то трепещешь, Анечка? вытри морду...
- Ты в кого меня превратил, Гавриил?! - заломила она руки. - Ты же совершенно втоптал меня в грязь, но ведь я тоже человек, зачем ты так со мной? Так во имя чего я стала такой затурканной и получокнутой, посмешищем для всех, во имя чего, ответь мне?- она прижала стиснутые кулаки к груди и помолчала, овладевая танцующими губами. - Во имя мерзостей ближним? во имя денег? Гипноз какой-то да и только. О дура! марионетка! я сама-то давно перестала себя уважать, что уж тут говорить об остальных!..Подо-оонок!..
Мерцалов вскочил и не особо сильно хлыстнул ее по щеке.
- Остынь, у тебя истерика, Анка, остынь, а то еще трекнешься ненароком...
- Не-на-ви-жу! - безумно выкатила на него глаза Лепетова, от пощечины она даже не отпрянула. - Я не боюсь тебя больше, Гавриил, я поняла, ты - трус, ты гораздо трусливее меня, бабы, ты - поганка, Гавриил, от тебя надо прятать хороших людей, или наоборот...
- Во дает, во, разговорилась, давай-давай, режь правду-матку, обличай негодяя!
- Я все сказала, Гавриил, я ухожу от тебя и очень жалею, что не сделала этого значительно раньше... Пусти! - стряхнула она его руку и, наспех одевшись, выскочила из дому.
Мерцалов ошеломленно постоял с минуту, снова набросил на плечи полушубок и присел на диван. Происшедшее было слишком неожиданным и быстротечным, бессловесная, безропотная Анка и вдруг какой-то бунт! в привычные границы такое никак не вписывалось, уж ее-то, мешком напуганную, он за три года изучил досконально. Скорее всего, нервишки пошли вразнос, заключил он удрученно, перегрелась на службе. Хлопотная, конечно, у нее должность, что там говорить, преподавателем куда спокойнее. Надо пойти ей навстречу, решил он со вздохом, разрешить ей уйти из этих замов, она, вообще-то, эти же деньги может заработать небольшой перечиткой. Взяв карандашик, он прикинул на газетке, сколько для этого нужно еще добрать часов. Выходило не столь уж и много.
А заскок знатный, фыркнул он усмешливо, пантера да и только. Впрочем, какая еще пантера с ее изяществом гибкой фигуры, корро-ова! процедил он как можно убийственнее и смачнее, симментальская корова-рекордистка! Завтра ведь в ноженьки рухнешь, жвачное, нетопырь линзоокий, шпала в корсете! Я тебе покажу - “подонок”! до гробовой доски не проикаешься, ты меня еще плохо знаешь! он снова взял в руки газету. И-иишь, выкатила она бельма, и с чего бы? сегодня как раз он ничего особенного ей и не говорил...
Сосредоточиться на чтении не удавалось. В душе ворохнулась тревога, чувство какой-то близкой опасности, беды. Изощренные ругательства в адрес ослушницы больше облегчения не приносили. Зашипела на плите вода, запахло подгоревшей мешанкой. Он раздраженно отпихнул канючившую у ноги кошку и пошел убирать кастрюли с огня. Со двора донеслось мычание недоенной коровы, визг голодных поросят, взбрехивание пса.
Мерцалов вернулся на диван и, презрительно улыбаясь, стал представлять ползующую у ног Анку. Кто же тебя подберет, дуреха, как не я, с мудрой снисходительностью покачал он головой и погладил ее по широкой спине, кто позарится на такое добро... Ворохнувшаяся до этого тревога некоторое время не подавала признаков жизни, но вдруг снова вернулась еще более мощной волной, благодушие его размыло, откуда-то с живота пыхнуло в руки-ноги слабостью и совсем тоскливо заныло сердце, осозналось четко и зримо - а ведь не воротится теперь Анка, по-серьезному ушла, насовсем.
Лепетова прибежала в кабинет к Виктору и объявила от двери, что работать с завтрашнего дня не будет, если не отпустят без отработки, плевать, уйдет по статье, но ни в поселке, ни в училище ни за что не останется, ни на минуту. Чуть позже, умывшись холодной водой, успокоившись, выдала сумбурную исповедь. Не без изумления Виктор узнал, что Мерцалов - приемный сын Клуши. Точнее, по документам, она ему тетка, но так получилось, что в войну муж и два сына у нее погибли, а вскоре, умерла вдовая младшая сестра. Перебралась она тогда в ее дом да и взялась за воспитание пятилетнего в то время мальчонки. Отучился Гавриил, женился, и года через полтора перебралась Клуша в общежитие, да так и прожила там без малого двадцать лет, без дела ни денечка не сидела, то дворничиха, то кастелянша, то сторожиха... Даже нынче, в свои семьдесят девять, умудрялась работать и строчить без остановки пуховые платки.
С Гавриилом же тогда тропки разошлись из-за ее причуды, странной довольно и кое-кем даже называемой болезнью - деньги она свои прожигала на чужих ребятишек, обездоленных и судьбой обиженных. Мерцалова же такая блажь попоросту бесила, ну и попрекнул как-то дармовым углом да хлебушком, на машину как-раз начал скапливать, каждую копейку старался на учете держать.
Да-да, покивала Анна Михаловна Виктору, и по сей день старуха своей причуды не оставила, все потаенные посылки организует. Затем потаенные, что не все ведь, даже совсем нищие, при виде дармового куска про свое достоинство человеческое могут забыть, его, кусок этот, еще подать надо умеючи, не унижая.
Лепетова же ей и помогала, добывала сведения о каких-нибудь дальних родственниках, чтобы обратный адрес был хоть чуток убедительным, правдоподобным, но не столь доступным для проверки. Она же, Лепетова, тайком от сожителя своего сурового, с центрального почтампа города посылки в поселок и посылала.
Виктор слушал ее рассказ и досадовал на собственную слепоту, проникался все большим уважением к бабусе, такой щедрой на собственное душевное тепло. Какими все-таки разными могут быть люди, на одной и той же грядке вырастают в обнимку полезный овощ и повитель. Сколько характеров... Слушая ее, он гнул гибкий позвоночник настольной лампы, отмечая, что даже столь скупым средством как эта железка, можно выразить ее осанкой множество характеров - чванливый, развязный, подобострастный, убогий...
Вскоре Лепетова ушла ночевать в общежитие, Виктор тоже стал собираться домой, непроизвольно и часто вздыхая на услышанное. И ведь довольно сносная заготовка человека была в свое время этот Мерцалов, а вот прижилась как-то в нем эта премудрая тактика - смотреть, вроде вдоль, делать же поперек. Недавно при виде его лица, у Виктора пришло на ум неожиданное сравнение, что улыбка у Гавриила гнойная, стал прибрасывать истоки и кое-что прояснилось - лицо-то у него круглое, чуть красноватое, кожа натянута до поблескивания, губки же тонкие, маленькие, как шрамик из-под болячки, так вот и напросилось сходство с нарывом, так и готовым лопнуть в уже опробированном месте.
Эх, Анна Михаловна, Анна Михаловна, снова вздохнул он, знала бы ты, голубушка, как саднит душонка у самого утешителя, в роли которого он только что выступил. С неделю как уехала в дом отдыха Инна, сухо оповестив его всего лишь за день до отбытия, все также походя и отчужденно. Он тоже сумел разыграть равнодушие, кивнул молча, даже позевнул, валяй, мол, тебе виднее. А уехала женушка, душа-то и засаднила, захныкала и рассопливилась. Домой можно бы и не ехать, переночевать здесь, да в почтовом ящике могло лежать ее письмо.
Захотелось увидеть Клушу, ноги сами понесли к общежитию. Воспитательница у входа взволнованно оповестила - обжегся Иття, весь поселок обежали в поисках гусиного сала. Обжег-то, шельма, место пределикатное. Почистив ацетоном заляпанные в краске брюки, Иття слил грязную жидкость в унитаз, на каковой тут же уселся, закурил и бросил под себя спичку - на огненном смерче его даже чуть приподняло. Смычок успокаивал девчаток, что если и сварились яйца то не вкрутую, всмятку.
Пожалилась еще воспитательница на то, что мальчишки достали где-то листовки, где написано: “Товарищ! Трудись самозабвенно, с полной отдачей сил !” и теперь приклеивают их где ни попадя, в туалете, в столовой, над койками девочек...
- Опять до дому так еще и не добрался,- проворчала Клуша,- совсем ты у меня, Витенька, разбаловался, вижу, послаб что-то твой тыл. Садись, чайком попотчую.
- А ведь я тебя вычислил Лукерья Игнатовна,- как можно многозначительнее прищурился на нее Виктор, - так это ты, тимуровка, оказывается, пацанам посылки присылаешь?
- Да что ты говоришь?- всплеснула она руками. - Экий удалой, гнешь - не паришь, ломаешь - не тужишь ! - усмехнулась пренебрежительно, - да, почитай, все знают, окромя ребятишек, полпоселка уже давно у виска палец крутит...