Вместе с многочисленными пассажирами и я ступила на московскую землю. На перроне - невероятная сутолока, к тому же, идет сильный дождь. На стоянке такси машин было предостаточно. Я села в одну из них, и она повезла меня по длинным московским улицам, пока не вывезла на блестящее от дождя широкое Дмитровское шоссе, как стрела, пронизывающее утренний сумрак.
Остановилось такси на просторной, почти безлюдной, окраине у высокого нового дома под нужным мне номером. Я расплатилась с шофером и с небольшим чемоданчиком зашла в подъезд. Этаж был не то второй, не то третий, поднялась без лифта и позвонила в коричневую дверь. Вокруг стояла абсолютная тишина, казалось, что в квартирах никто не живет. Но вот послышался шорох, дверь передо мной открылась, и я увидела в цветастом шелковом халате немолодую женщину, скорее всего, бабушку моей хорошей подруги Риты Валдайской.
С Ритой мы познакомились несколько лет назад, нам тогда было по четырнадцати - пятнадцати годков. На летние школьные каникулы девочка приезжала отдыхать в украинский город Винницу к бабушке - матери отца. Приземистый беленький флигелек, где обитала я, и двухэтажный из красного кирпича коммунальный дом, в котором жила в маленькой комнатушке бабушка Риты, стояли друг против друга, и встреча двух любознательных, умненьких девочек не могла не состояться. Мы сразу же понравились друг другу и подружились.
Надо сказать, место, где мы жили тогда в Виннице, считалось окраиной города и называлось романтическим именем "Славянка". Тут в летнем зное дремали сады, высокие травы, разных оттенков великолепные розы, пышные и душистые флоксы, садовые лилии, настурции, а вечерами источала сладкий аромат синяя матиола. Трава - мурава устилала даже грунтовую дорогу, вьющуюся возле наших домов. Автомашины появлялись здесь очень редко.
В укромных уголках садовых зарослей, сбросив с плеч сарафанчики, я и Рита загорали, читая старинные, еще до революции семнадцатого года изданные, потрепанные журналы "Нива", сохранившиеся у Ритиной бабушки и ее сестры, которая жила здесь же. Но этим наш досуг, длившийся целыми днями, не ограничивался. С соседскими девчонками и мальчишками мы частенько ходили купаться на речку Южный Буг. Туда вела длинная и прямая грунтовая дорога, обсаженная старыми полувысохшими пирамидальными тополями и зелёными кудрявыми кустами шиповника, за которыми, по правую руку, тянулись совхозные поля.
А вот и река. Мы сбегаем по пологому спуску почти к самому бережку. На его твердой глинистой полоске расстилаем тонкие покрывала , старые полотенца и загораем. Пышная зелень крутых берегов обрамляла реку. Оттого, чистая и прозрачна, она тоже казалась зелёной. Прямо под ногами, сбоку, на тёплых песчаных отмелях кружились косячками крохотные юркие рыбки. Стоило чуть потревожить воду, они тут же исчезали, но через какое-то время появлялись снова.
Кто сразу, а кто после солнечных ванн идёт купаться. Течение Буга быстрое, сильное, просто валит с ног. Распластавшись на воде, мы плывём, какое-то мгновение, не прилагая усилий. Привыкая к речной прохладе, ныряя и плескаясь, долго не выходим на берег. И только, совсем продрогшие, бежим греться на солнышко. А день незаметно убывает. Загоревшие докрасна, мы спешим домой. После ужина, теплым ясным вечером опять собираемся вместе. Посреди дороги встаем в круг, и до самой ночи волейбольный мяч летает над нашими головами. Когда мяча становится совсем не видно, а так же и лиц играющих, усаживаемся у кого- нибудь во дворе или у калитки на старом бревне, грызя семечки, рассказываем всякие истории и страшные байки...
- Проходите, пожалуйста! С приездом! - бабушка Риты была сама любезность.
- Спасибо! - В коридоре возле массивной деревянной вешалки я поставила чемодан и повесила влажный плащ. Женщина пристально изучала меня, но не долго.
- Нина Александровна! - протянула она пухлую руку.
- А вы - Оля? Если не ошибаюсь! Я давно жду вас. Попали под дождь? Сейчас обсохнете, идемте на кухню! - Нина Александровна ласково смотрела на меня выцветшими глазками, кокетливо склонив к плечу небольшую голову, повязанную шелковым платком, из под которого выглядывали подкрашенные волосы. На чуть припухлых щеках и подбородке выступали чуть заметные красноватые жилки. Рита говорила, что бабушка была актрисой драматических театров. "Наверное, это след от частого наложения грима", - подумала я.
Улыбнувшись, как можно приветливее, я кивнула головой, и мы пошли на кухню. Она оказалась довольно вместительной и светлой. К окну примыкал большой, накрытый клеёнкой, стол. Левее от него, между стенкой и столом, приютилась односпальная железная кроватка под пестрым шерстяным одеялом. На противоположной стороне стоял кухонный шкафчик, и красовалась новенькая четырёхкомфорная газовая плитка. В большой белой кастрюле, стоящей на маленьком огне, что-то тихо кипело. Было тепло и уютно. Вкусно пахло котлетами и чаем.
Нина Александровна усадила меня на кроватку поближе к столу и, не прерывая хлопот, начала выспрашивать о житьё - бытьё в Виннице. В течении получаса я отвечала на всякие вопросы, а потом мы ели борщ, гречневую кашу с котлетами и пили вкусный душистый чай. Побеседовав еще немного, Нина Александровна предложила помыться с дороги и отвела меня в ванную.
Ванная! Это было что-то необыкновенное! То из одного, то из другого крана я подливала в большую белую блестящую емкость то горячую, то холодную воду и, окунувшись в неё, представляла, что плаваю в море. А волосы мыла жидким мылом, которое называлось шампунем, и находилось в стеклянном круглом флаконе с яркой этикеткой. Дома, на Украине, мы такой роскоши не имели. Купались на кухне в оцинкованном круглом корыте или ездили на трамвае через весь город к папе на завод в душевую. Потом я опять сидела на кухне, сушила и расчесывала волосы, заплетая их в четыре косички: две тоненькие сверху по бокам, переходившими в две толстые снизу, затем укладывала коски красивым полумесяцем чуть ниже затылка.
- А теперь, тебе неплохо было бы отдохнуть: глаза совсем посоловели,- посоветовала Нина Александровна.
- Хорошо бы, - согласилась я. - Пойдем, отведу тебя в Ритину комнату. Будете спать на тахте вдвоем. - Мы зашли в просторную квадратную комнату, посреди которой находился столик, покрытый тонкой светло-зелёной льняной скатертью. Напротив - широкое трехстворчатое окно, тут же набитый книгами шкаф, недалеко от него на тумбочке закрытый патефон с торчащей в боку блестящей ручкой. Ближе к дверям, у левой стены, располагалась широкая тахта со спускающимся сверху темноватым пёстрым ковром.
- Какая хорошая комната у Риты! - восхитилась я.
- Нравится?
- Очень!
- Вот и поспи немного. Впереди день большой, еще намаешься. Я тоже пойду, прилягу.
Нина Александровна незаметно удалилась, а я забралась на тахту, положила голову на подушечку, укрылась шерстяным одеялом, которое лежало тут же, и не заметила, как заснула.
Проснулась от того, что меня кто-то раскачивал во все стороны, приговаривая:
- Проснись, соня! Проснись! Так спят только младенцы и люди с очень чистой совестью! - Я открыла глаза, но ничего не понимала. - Ты не младенец, остается второе. Здравствуй, человек с очень чистой совестью!- Смеющееся лицо Риты склонилось надо мной. Темные мягкие локоны закрывали её щёки и касались малиновых губ.
- Ритуля, дорогая, здравствуй! - Я хотела подняться, но не смогла: разоспалась окончательно. Наконец, села, и мы радостно впились глазами друг в друга. Не знаю, какие воспоминания посещали сейчас Риту, а передо мной вставали одна за другой картины наших прогулок на реку и путешествий по винницкой окраине, по сокрытым в траве тропкам, когда впереди шла Рита, а я подсказывала, куда надо идти. В зелёных листьях мелькали лямки сарафанчика, белые плечики, темные косички ниже затылка, розовые пяточки, выглядывающие из босоножек. А сейчас, я с удивлением разглядывала весьма повзрослевшую за последний год подругу и осторожно стала задавать ей вопросы.
- Обрезала косы?
- Косы? - Рита рассмеялась. - Ты называешь жалкие мышиные хвостики косами? Сразу же после школы! На выпускном вечере уже танцевала с новой прической. Многие девчонки сделали то же самое! Я думаю, ты согласишься, нам пора уже становиться взрослее.
- А тебе идёт. Интересно, как бы я выглядела с короткими волосами?
- Стрижка всем идёт, - утвердительно кивнула Рита, а тебе будет замечательно. Вставай! Пойдём, поедим. А потом приведем себя в порядок. Вечером ко мне гости придут. - Рита заняла выжидательную позу.
- Гости? Твои?.. - Я опустила ноги с тахты одевая комнатные туфли, и поправляя халатик.
- Мои!.. Мы почти каждый вечер собираемся... Днем готовимся к экзаменам, а вечером отдыхаем.
- К экзаменам в институт готовитесь?
- Кто в институт, а кто и в университет, - показала на себя Рита, кокетливо улыбнувшись. - А ещё моя мама хочет с тобой познакомиться. Всё выспрашивает про тебя. Чем ты её заинтересовала? Не знаю! Кстати, как окончила школу?
- Сносно. Я ж тебе писала. Потом покажу аттестат.
Поужинав, мы пошли в ванную прихорашиваться. Рита тщательно расчёсывала свои чёрные локоны, кропя их духами, а потом надела шёлковое бордовое платье с вырезом спереди. Я облачилась в своё синенькое из "шотландки" платье с мелкими белыми листочками с кружевным воротничком и заплела четыре косички: две потоньше вверху, которые переходили в две толстые внизу и уложила их сзади полумесяцем. Рита и я поочерёдно подходили к большому широкому зеркалу, висевшему на стене, вглядываясь в своё отражение. Оказалось, я на пол головы выше подруги, раньше этого не замечала. Свежая, в меру загорелая, тоненькая и стройная, я осталась довольна своим видом. И заметила: лицо, руки и стройные ноги Риты были белы, как сметана: "Это же неестественно в такую летнюю пору". Я сказала об этом подруге.
- Конечно, девочка моя, справедливое замечание. Рита прикалывала на груди брошку. - Но у меня есть оправдание. Теперь, для нас, для всех, такая ответственная пора наступила. Много занимаемся, готовимся к экзаменам в ВУЗ... От книг, от знаний, причём, обширных знаний, а не каких-нибудь пустяшных, зависит вся наша дальнейшая судьба. Поэтому сейчас не думаю об отдыхе, о пляже, о купании... Лицо Риты стало грустным.
- Бедняжка! - И, желая развеселить подругу, продолжала. - И загар к тебе плохо пристает. Я это хорошо помню, - я улыбнулась, - хотя, надо заметить: зелёные глаза, яркие губы хорошо сочетаются с белоснежной кожей и бордовым платьем... В этом наряде, ты как роза в саду.
- А ты, как цветочек полевой, и часики у тебя премиленькие... Где ты их купила?
- Это папин подарок в честь окончания школы. Я даже не знаю, где он их приобрёл. Наверное, в Киеве, когда ездил в командировку.
- А мама что подарила?
- Да ничего особенного. Сшила вот это платье...
- А что? Платье очень даже приличное. И тебе идёт. И вообще, рассказывай, как жила все это время, что нового у вас? Мы же с тобой больше года не виделись. Хотя, что я спрашиваю? Все мы жили одинаково: окончание школы, выпускные экзамены. А как там Алик? Твой приятель из украинской мужской школы?
- Куда нас приглашали на танцы?
- Да.
- Алик уехал, его отца перевели на новое место работы. Он теперь или инженер, или директор на сахарном заводе в районном центре. Я точно не знаю.
- Жаль!
- Мне тоже очень жалко. Он такая умница. Умнее его я вообще человека не встречала. Отличник в школе. А какая эрудиция! Ты знаешь, в конце прошлого лета он, вдруг, приехал в Винницу по каким-то делам. Пошёл в свой любимый физико-математический кружок во Дворец пионеров, и мы с ним встретились на мосту через Буг. Знаешь тот мост? Трамваи ещё по нему ходят. Мы так обрадовались друг другу, просто не могли расстаться. Я ждала его, пока он был во Дворце пионеров. А он ждал меня возле нашего флигелька. Время подошло к вечеру. Я вышла, угостила его пирожками, и мы пошли гулять по окрестностям, возле нашего дома, до самого утра, до восхода солнца. Как он интересно рассказывал о новом в науках. Над чем упорно сейчас работают учёные. Какие открытия готовят. Рассказал об аппарате: вот по телефону ты слышишь голос, который звучит за километры от тебя, а по тому аппарату будешь видеть ещё и изображение.
- Знаю. Такой аппарат называется телевизор. Он в Москве уже есть.
- Да?.. Я бы говорила с Аликом безконечно. Если б ему не уезжать домой в этот же день, мы бы ещё встретились. Рассказывал про забавный случай в школе. Была у них одна вредная учительница, кажется, химичка. Она всегда придиралась к ученикам. Дошла очередь и до Алика: "Городнюк, - как-то на уроке обратилась она к нему, - я смотрю, ты чем старше, тем становишься глупее!" Тут Алик и отвечает: "Если вы считаете, что глупость пропорциональна годам, то, извините, у вас её больше". Весь класс так и покатился со смеху, а его вызывали к директору, больше химичка его не задевала. А ты знаешь, Рита, удивительное дело. Я даже не знаю, говорить тебе об этом или нет?
- А что такое? Скажи, конечно, я ж не кто-нибудь, а твоя подруга.
- Бывает же так, это просто невероятно. С мамой, с моей родной, дорогой мамой, я не могу долго разговаривать. - Почему?
- Она абсолютно не понимает меня и, если беседа затягивается, мы обязательно ссоримся. Хотя она любит, жалеет и переживает за меня. А с папой мы понимаем друг друга с полуслова, с одного взгляда и можем говорить часами. Просто, уму непостижимо.
- А!.. - Махнула рукой Рита, - у меня не лучше. Ты думаешь, кто меня воспитывал? Бабушка и папа. Мама всегда была занята.
- Это - Зоя Алексеевна?
- Да-да, дорогая наша Зоя Алексеевна. А раньше, сколько раз она намеревалась бросить отца, а значит, и меня. Он часами, бывало, простаивал перед ней на коленях, умоляя остаться. Представь себе, устилал цветами их спальню, а в театре гримёрную, где она переодевалась. Одно время, мама пела в оперетте, блистала там на подмостках. И влюбилась в режиссёра. Хотела уехать с ним куда-то. Приезжали родственники и тоже уговаривали остаться в семье. Еле оттащили её от этого режиссёра. В те времена она была настоящей красавицей, а как пела! Любила брать высокие ноты и не жалела голосовых связок. Лишь бы покрасоваться. И, вдруг, одна за другой ангины. Голос ослабел. А думалось, что этот дар - навеки, будет петь, когда пожелает. Пришлось уйти из театра. И вот уже несколько лет бывшая примадонна нигде не работает, а всё лежит и лежит в постели, изображая больную. Если б ты знала, как папа её любил, да и сейчас очень любит.
- А может она и, в самом деле, больна?
- Знаем эту болезнь. Одно притворство. Когда у неё хорошее настроение, встает, убирает в комнатах, ходит на базар, посещает портних, шьёт нарядные платья. Я тебе когда-нибудь покажу их. Слава Богу, папиной зарплаты на всё хватает. Он же работник союзного масштаба: в Министерстве связи - начальник отдела. - Рита назвала отдел, но я тут же забыла его название. - Так вот, мама нарядится в новое платье и подолгу пропадает где-то. Говорит, общается с друзьями, узнаёт новости. Да, кстати, она хотела с тобой познакомиться. Всё расспрашивала о тебе... Чем ты её заинтересовала?
- Рита, а почему у вас квартира двухкомнатная, если твой папа такой большой начальник, могли бы дать и попросторнее? У нас, в Виннице, и то две комнаты.
- Что ты! Разве не знаешь, как в Москве туго с жильём? Сколько людей целыми семьями живут в одной комнате, да ещё и в коммуналках. Просто кошмар! А эта квартира - хоромы и совершенно отдельная. У нашего родственника, у министра, и то три комнаты, правда, они большие и в старом доме. Недавно маленькую кладовку тоже переделали в комнатку, сейчас там спит их племянник - Юрка.
"Пусть так, - подумала я, - но почему такая простота в доме, как у мелкого служащего?" В Виннице я, однажды, была в гостях у дочки мастера фабрики и тоже в новом доме. Так там блестящие полы цвета янтаря, изящная мебель, ковры, хрусталь. У Риты же всё наоборот: стандартная, как в дешёвой гостинице, мебель, серые паркетные полы не натирались пастой, а лишь подметались.
Я вспомнила Ритиного папу. Он как-то приезжал на несколько часов летом в Винницу, что бы повидаться с матерью и проведать отдыхающую у неё на летних каникулах дочь. Это был невысокий человек державший голову так, будто хотел спрятать её в плечи. На бледном безжизненном лице не было ни кровинки, ни тени какой-либо эмоции. Застывшее, оно напоминало маску. И только дорогой чёрный элегантный костюм говорил, что это не простой человек.
Много лет спустя, я поняла, что высокопоставленные чиновники той поры боялись хоть как-то выделиться. Тогда ещё был жив Сталин, а все, кто так или иначе, находились в поле зрения вождя и его "верного соратника" Берии, смертельно боялись их неудовольствия, впрочем, и ласки тоже. В любую минуту совершенно ни за что можно было оказаться в жутких подвалах НКВД и по ложным обвинениям быть расстрелянными или осужденными на длительные сроки. Такие люди, как говорится, не высовывались ни на работе, ни в быту и вели себя крайне осторожно и осмотрительно.
Представляю, как радовались такие работники, а также невинно осуждённые, смерти Сталина, а потом и расстрелу Берии. Окончился кошмар, в котором они жили многие годы. Но мы - простые люди, не знавшие репрессий НКВД и не догадывавшиеся о культе личности Сталина, его жестокости, о зверствах Берии и его пособников, уважали и даже любили Сталина, Политбюро, боевых маршалов Советского Союза, местных начальников и жили обычной жизнью: радовались своим успехам и горевали по поводу неудач...
Рита повела меня в комнату матери.
- Не забыла, как её зовут?
- Зоя Алексеевна!
Мать Риты - средних лет женщина с усталым разочарованным лицом лежала на спине на одной из двух деревянных кроватей, разделённых тумбочкой, к изголовью которых падал с потолка большой пёстрый ковёр.
- Закрывай дверь, пожалуйста. Не делай сквозняков, - недовольно посмотрев на дочь, сказала Зоя Алексеевна, едва мы переступили порог.
- Ты хотела познакомиться! Это - Оля! Беседуйте, а я пойду, у меня ещё куча дел!
Рита быстро ушла, плотно закрыв за собой дверь. А я с робостью поглядела на лежащую. Её мережанная ночная сорочка то тут, то там, выглядывала из под летнего одеяла, заправленного в вышитый пододеяльник. Она не спеша повернулась на бок, лицом ко мне, подперев голову бледной в рыжих крапинках рукой.
- Здравствуйте! - не то с испугу, не то от растерянности, выпалила я.
- Здравствуй. Ничего, если я буду с тобой на "ты"?
- Конечно! - кивнула я. Из открытого настежь окна тихо веял сухой теплый ветерок, делая воздух в комнате по-летнему свежим и душистым.
- Присаживайся.
Я села на один из мягких стульев у стены, возле дверей, и посмотрела на старый, протёртый до дырочек, коврик у кровати.
Зоя Алексеевна старалась прогнать с лица скуку и внимательно смотрела на меня, в лёгких морщинках, голубыми глазами.
- Этим летом вы встречаетесь с Ритой у нас, а не в Виннице?
- Да, пришлось приехать в Москву. Этот год такой ответственный, такой ответственный...
- Я слышала, ты намереваешься поступить в ВУЗ? Куда, если не секрет? - Зоя Алексеевна еле заметно улыбнулась. У неё, явно, появлялся интерес ко мне. - Какой же институт собирается осчастливить сия молодая симпатичная особа? - Хочу отнести документы во ВГИК, - я скромно потупилась.
- Куда?
- Во Всесоюзный Государственный Институт Кинематографии, - пришлось повторить сказанное.
- Не старайся. Это я поняла. - У Зои Алексеевны сделалось недоуменное выражение лица, будто, она не в силах была чего-то понять.
- Деточка, а почему ты приняла такое удивительное решение? Может, тебе родители подсказали?
- Нет, это мой выбор. Дело в том, что я очень люблю кино и хорошо разбираюсь в нём...
- Ага, значит, родители не имеют представления, куда ты хочешь поступать?
- Ну, почему, я им рассказывала в общих чертах. К сожалению, они сейчас заняты не мной. Папу переводят на новое место работы в Городок - на - Днестре. Это возле Молдавии, на директорскую должность. А раньше, в Виннице, он был только заместителем директора по коммерческой части, а теперь сам будет директором ликёро-водочного завода. Заводик, правда, небольшой, но как раз по его силам. Плохо то, что производство запущенно, числится в отстающих, так что папе придется нелегко: надо выводить его из прорыва. Но это не страшно, он справится. У него большой опыт. - Да что ты говоришь? Какая ты умница, рассудительная и папу любишь - это хорошо, тем печальнее будет, если ты не поступишь в свой ВГИК. - Не поступлю? А почему вы так решили?
- Да, да, дорогая, я тебе сразу скажу, что ты там учиться не будешь!
- Это почему же вы сделали такие выводы? - обида переполняла меня, но виду я старалась не показывать.
- А потому, дорогая, что конкурс на киноведа, куда ты хочешь поступать, двадцать человек на место, а на другие творческие факультеты и того выше. На актёрский, например, свыше ста. Киновед - это кто - кинокритик? Если б ты доказала приемной комиссии, что ты талант, что у тебя есть уже печатные работы в толстых журналах, или ты - семи пядей во лбу - золотая или серебряная медалистка, тогда другое дело. Но у тебя всего этого нет. Если бы твой папа или дядя были министрами и сняли бы трубку телефона, и сказали директору института: "Примите такую-то". Или в приемной комиссии работали бы твоя мама или тетя, или просто хороший знакомый семьи, то тогда еще можно было на что-то надеяться и, если не в этом году, то в следующем. А такие, как ты, рядовые десятиклассники, которым пришла блажь стать кинокритиками, за которых некому похлопотать, отчисляются пачками, сотнями. Теперь ты меня понимаешь?
- И что? Везде так?
- В престижных ВУЗах, особенно на гуманитарных факультета, почти везде. На физико-математических факультетах намного проще. Там маленький конкурс. Но это надо иметь математические способности, а они, согласись, не у каждого есть. Сейчас молодежь пошла развитая, и все непременно хотят получить высшее образование. Это не то, что после войны. Тогда институты пустовали. Преподаватели зазывали молодежь учиться. А теперь такой наплыв, такие конкурсы! Если б у меня были знакомые во ВГИКе, я бы похлопотала за тебя. Но, увы, таковых не имеется.
И все же мне показалось, что моя собеседница лукавила, хотя, может быть, и нет. Зоя Алексеевна еще долго рассказывала, как трудно поступить в Москве учиться. Как люди годами поступают и не могут добиться цели и идут туда, где их принимают.
- А есть институты, где нет конкурса? - Спросила я.
- Есть! Рыбный! Но ты же не захочешь всю жизнь заниматься рыбоводством.
- Нет, не захочу.
- Вот видишь. Смотри, я предупредила тебя, а там сама решай, как поступать дальше.
Я верила и не верила Зое Алексеевне. Но, услышаное, конечно, меня не обрадовало. Чуть погодя, под благовидным предлогом с тяжёлым сердцем я выскользнула из комнаты в коридор. Дверь на кухню была открыта. Нина Алексадровна позвала меня. Она готовила ужин.
- О чем вы так долго говорили с Зоей?
- Да так, о разном, - чуть не плача ответила я. - Ритины гости ещё не собрались?
- Нет, придут, когда стемнеет.
Зоя Алексеевна основательно попортила мне настроение. Я сидела опечаленная, но Нина Александровна этого не замечала.
- Оля, а ты так и не рассказала до конца, как вы там живете в Виннице. Уважь старую, расскажи. У Риты не допросишься.
- Ну, как живём? По-моему - неплохо. В общем, хорошо живём. Те, кто проживает на окраине, имеют и у дома, и за городом огороды. Так что огурцов, помидор, картошки - хоть завались. Вот вы всё с базара, да с магазина овощи приносите, а у нас все своё. - Я стала немного отвлекаться от грустных мыслей. - А ещё сады, ягодные кусты. Недалеко от нас базарчик "Каличе" называется, так там лавки ломятся от всякой снеди, овощей, фруктов: яблоки, груши, вишню, сливы - девать некуда. Варим варенье, сушим на зиму. А моя мама ещё делает заготовки из вишни: вынимает из них косточки и набивает бутылки, которые ставит в воду в большую кастрюлю и кипятит сорок минут. А потом достает их и герметически закупоривает. Воздух не проходит. А зимой откроешь такую бутылку - вишня, как свежая. А какой запах! Из неё мы варим кисели, компоты, даже вареники делаем.
- А вот, говорят, в сорок седьмом году на Украине сильный голод был. И в сёлах, и в городах люди мёрли, - возразила Нина Александровна.
- Да, припоминаю, было сухое жаркое лето. Тогда жители еще вручную огороды, всё время, поливали, что возле дома. Ну, а в поле, всё, конечно, сгорело. И урожай в селах высох без дождя. Сала, мяса, муки, крупы было мало, и всё дорогое. Конечно, если урожайный год, то продукты дешевые, а если не урожайный, то цены сразу идут вверх. Но я, например, не испытала голода. Мы на окраине держим корову и кур. У людей есть и козы. Трава хоть и сухая, а корове или козе всё корм. Свежая трава, конечно, лучше да где ж её взять в засуху? Некоторые даже ухитрялись свиней откармливать. Ну, а тем, кто жил в самом городе, на саму зарплату, приходилось туго... Могли и умереть от недоедания.
Когда с продуктами было очень трудно, у папы на заводе решили этот вопрос по-своему, не дали рабочим голодать. Как-то вызвал директор папу в кабинет и говорит:
- Ты, Василь Васильевич - коммерческий директор. Это значит - замдиректора по снабжению, вот и доставай продукты для работников завода. Люди голодают, в обмороки падают, детей надо спасать. В магазинах продуктов нет, а если появляются, то безконечные очереди быстро разбирают всё. Деньги и машину мы выделим. Говорят, в западных областях Украины и Белоруссии, что недалеко от Польши, засухи не было и там, в селах, можно разжиться крупами, салом и мукой.
- Западные области? Так это же опасно, - сказал папа, - не любят там советскую власть, особенно коммунистов; из лесов вооруженные группы делают вылазки, убивают советских работников и активистов.
- Что же делать? - опечалился директор, - выхода нет.
- Раз нет выхода - придется ехать, - ответил папа печально.
- Поезжай, Василь Васильевич, ты справишься. Я уверен. Кроме тебя никто этого не сделает. Ты везучий. А мы все молиться за тебя будем и надеяться, что всё будет хорошо. Пока осень сухая, надо ехать.
Дома папа никому ничего не сказал. Сказал только, что едет на несколько дней в командировку. И, однажды, ясным осенним днём положил он в директорский железный сейф свой паспорт, партийный билет, военные награды, которые тогда еще носили на груди, оделся, как простой сельский житель, взял справку, что уполномочен закупать продукты, деньги, мешки и с шофером первого класса поехал на грузовой машине. Кстати сказать, папа тоже имел права водителя.
Недаром на Западной Украине нет засухи. Дождик там постоянный гость. Чем дальше они двигались в сторону западной границы, тем погода становилась пасмурней. Дня, эдак, через полтора заехали в одно село, территория которого не так давно стала советской. Естественно, там существовали свои порядки и правила, а в лесах прятались вооруженные люди, которые не хотели менять старые порядки на новые и старались уничтожить всё, что называлось "советским". Остановились у одной из крайних хат. Папа вышел из машины, пересёк двор и осторожно постучался в дом. Его впустили. В переднем углу небогатой хаты висели иконы, украшенные вышитыми длинными рушниками. Тут же, сняв шапку, папа стал креститься на иконы и низко кланяться, затем поздоровался с хозяевами за руку, выказывая им глубокое почтение. Те попросили его сесть. Завязался неспешный разговор на чистом украинском языке, на котором папа говорил в далеком детстве. Гость поставил на стол бутылку водки, выпил и закусил с хозяевами и только тогда стал просить помочь купить муку и сало у зажиточных селян. Хозяева согласились посодействовать.
Так, располагая к себе людей, а потом , обращаясь с просьбой помочь, папа с шофёром объехали несколько сёл, закупая продукты, и почти целиком загрузили машину мешками с мукой, фасолью, горохом, салом и гречкой, пряча их под старый брезент. Под вечер последнего дня заехали ещё в одно село и сделали немалые закупки. Но хозяева, у которых папа остановился, сказали, что к ним поздно ночью могут придти люди из леса и намекнули, что среди них есть и настоящие бандиты.
- Лучше будет, если ваша машина постоит во дворе у старой больной вдовы на другом конце села. А в пять утра уезжайте обязательно, если не хотите беды.
Было уже совсем темно, когда хозяева показали заготовителям двор вдовы. Папа поговорил с ней, и задобрил старушку деньгами. Спрятав машину за огромным сараем, еле дождались они с шофёром утра. И в половине пятого машина тихо покинула село. Почти без остановок мчалась она до самого Проскурова, ныне Хмельницкого, а там уже недалеко и родная Винницкая область.
На заводе муку, сало, крупы, фасоль, горох распределили между рабочими и служащими. Появились эти продукты и в нашем доме. Так что, голода я не ощущала.
И только мама знала, как нелегко далась отцу эта командировка. Как подставлял он голову смертельной опасности, как беседовал с незнакомыми людьми, крестился на иконы в каждой хате, если б узнали об этом ярые партийцы, то папе не поздоровилось бы.
- Да, ничего не скажешь, твой отец - смелый человек, - сказала Нина Александровна.
- Это ж надо, под самым носом у вооруженного врага закупить столько продуктов и вывезти их, не у каждого хватит выдержки и храбрости.
- Это верно. У него еще с войны орден Красной Звезды есть. А эта награда рядом со звездой Героя Советского Союза стоит. Кто знает, если б не ранение в сорок третьем, может папа и Героя бы заслужил.
- А что, твой отец был ранен?
- А как же? Осенью сорок третьего года в ногу, в большую берцовую кость осколок попал, раздробил костную ткань. Еле срослось, а рана до сих пор сочится, и нога на несколько сантиметров стала короче. Каблук на одном ботинке надо наращивать. Рассказывал, когда его ранило, то в запале он еще метров двадцать прошёл, представляете, и чуть не плакал, что выбыл из строя. А потом ординарец Вася перевязал ногу и тянул его на плащпалатке одиннадцать километров по кукурузному полю до медсанбата... Папа тогда много крови потерял. Врачи еле спасли.
- А в каком чине папа, если у него ординарец был?
- Капитан...
- И куда потом его направили лечиться, в какой госпиталь?
- В Среднеазиатский, по месту жительства. Мы тогда в Казахстане жили, и уходил он на войну добровольцем из Казахстана, из города Кзыл-Орда... О-о! Это был глубокий тыл. Об ужасах войны мы с мамой узнавали только из рассказов эвакуированных, по радио и из газет, а сами, слава Богу, войны не видели. А еще что было! Рассказать?
- Конечно, рассказать! Рассказывай!
- Так вот, мы знали, что папа ранен. И, вдруг, от него пришла телеграмма, что санитарный поезд N такой-то, вагон девятый будет проезжать мимо нашего города в первом часу ночи, в ближайшие сутки. Видимо, папа и сам точно не знал, в какой именно день возможна встреча. А может это была и тайна. Ночью мы с мамой были уже на вокзале. Приходили санитарные поезда, но под другими номерами. И ещё одну ночь дежурили на вокзале. Наконец, дождались. Поезд подошёл тихо, незаметно, с затемнёнными окнами. Мама спросила его номер, и мы стали бегать туда-сюда по перонной гальке, отыскивая девятый вагон. Там, видимо, ждали нас. Сразу помогли взобраться на высокие ступеньки.
Я рассказывала, а передо мной, как наяву, вставали картины встречи с отцом.
В белом от простыней вагоне нас обдало теплом. Свет был притушен, и в мягкой тишине слышались хриплые вздохи спящих раненных. Где-то в середине вагона, на нижней полке, у столика, мы увидели папу. Он полулежал на простынях в нижней белой рубашке рубашке, бледный, как мел, с бритой, похожей на оголённый череп, головой и улыбался. В полной тишине мы поцеловали его щёки и синие губы, и сели рядом, на краю лавки. Напряжение нарастало. Я смотрела на изменившееся до неузнаваемости родное лицо и, не выдержав, горько заплакала. Ведь тогда я была маленькой девочкой. Мама тоже ничего не могла сказать: у неё перехватило горло.
- Что ты, доченька, испугалась? Я, наверное, страшный? А вот так? - он снял с крючка, сбоку, военную фуражку и одел на голову. И, действительно, так он больше походил на себя. Я понемногу успокаивалась. Родители стали шёпотом переговариваться. Через минут десять - пятнадцать пришла женщина в медицинском халате, одетом поверх легкого пальто, и тихо сказала:
- Скоро поедем, надо выходить. Прощайтесь.
- Да-да, - сказала мама, - уже выходим, - и торопливо зашептала что-то, наклонясь к папе. Потом мы поцеловали отца ещё раз и, пожав его худые руки, ушли, чтобы в темноте, под высокими звёздами, стоять возле вагона до тех пор, пока поезд не тронется.
У Нины Алексадровны появились на глазах слёзы. Мой рассказ напомнил ей что-то своё. Она закрыла лицо фартуком и беззвучно зарыдала. Я тоже чуть не расплакалась. В кухню заглянул дядя Юра - Ритин папа. Воспользовавшись ситуацией, я выбежала в коридор.
Из Ритиной комнаты доносились голоса. Наверное, ребята целый день просидели над учебниками, а теперь веселятся. Но идти туда, сразу, не хотелось. Хотелось побыть наедине с собой, собраться с мыслями, уяснить что-то. После разговора с Зоей Алексеевной мучил вопрос: оставаться в Москве или уезжать? " Может, и в самом деле, поехать в более спокойное место, поступать там, где нет большого конкурса, опереться, в конце концов, на помощь папы. Но, ведь, сотни тысяч десятиклассников поступают в Москве, учатся и не у всех же у них блат!"
Я стояла в коридоре, опершись о стену, откинув голову назад, закрыв глаза. Конечно, где-то в глубине души я осознавала некоторую правоту Зои Алексеевны. Но её слова надо проверить и не полагаться на чужое мнение. Зачем же я тогда приехала в столицу, чтобы при первом же сомнении удирать без оглядки? Нет, отступать нельзя. Надо остаться. И будь, что будет.
Я не слышала, как в коридоре появился Ритин папа. Он подошел и коснулся моей руки.
- Голубушка, что с вами? Не решаетесь заходить? - кивнул он головой на двери Ритиной комнаты. Голос его звучал мягко, доброжелательно. - Там только друзья. Идите, не бойтесь. Там все свои, уверяю вас.
Я открыла глаза, словно очнулась ото сна, и посмотрела на дядю Юру, на его доброе уверенное лицо. Слова его, каким-то образом, повлияли на моё настроение. Я, вдруг, успокоилась и поняла, что это судьба - приехать мне в Москву, а от судьбы, как известно, никуда не деться. Поживу, узнаю город, узнаю себя, да и соблазн учиться во ВГИКе уж больно велик. Я еще раз с благодарностью посмотрела на дядю Юру и постучалась в дверь.
- Заходите!
- Открыто! - раздались голоса.
Комната, как мне показалось, сначала, была полна народу. Чуть-чуть оробев, я поздоровалась и села рядом с Ритой на тахту. Она посмотрела на меня весело и игриво.
- Наконец-то, мы тебя дождались. Внимание! Это Оля из Винницы! Прошу любить и жаловать. Приехала поступать во ВГИК на киноведа. Помните, я вам когда-то рассказывала о ней? А теперь, представьтесь каждый персонально. Кое-кто переглядывался, пересмеивался.
У всех было шутливое настроение, и как-то, само собой, получилось - ритуал знакомства превратился в театральное действо. Первой подошла к нам высокая стройная темноволосая барышня в голубом открытом платье, с круглым белым лицом и синими-пресиними глазами. Она протянула обнажённую белую руку, мягко коснулась моих пальцев и, сделав реверанс, произнесла:
- Руфа.
За ней, из-за стола, поднялся невысокий щупленький паренёк в клетчатой рубашке:
- Лёня! - Энергично, за руку, поздоровался он. Из-под светлых кудрей, нависающих на высокий выпуклый лоб, пристально, изучающе, смотрели большие карие глаза. На узком лице они казались особенно выразительными. "Джигит, да и только" - весело подумала я. Тут же, петухом, подскочил высокий худой и ширококостный молодой человек в вылинявшей рубахе, в широких выцветших штанах и сандалиях на босу ногу :
- Стас-с-ик! - Бодро отрекомендовался он и крепко, обеими ладонями, сжал мою руку. Слегка привстав, сухо поздоровался высокий, узкоплечий, в тёмной одежде, Коля. От патефона, производя руками плавные движения, а ногами танцевальные "па", приблизился Андрей и манерно поцеловал мне руку, вернее, сделал вид, что поцеловал.
- Может быть, потанцуем? - склонив голову набок, жалобно спросил он не то у Риты, не то у меня.
- А, в самом деле! - Давайте танцевать!
- Давно пора! - Андрей, патефон!
- А что, всё Андрей да Андрей?! - Но долго упрашивать симпатичного паренька не пришлось. Покрутив никелированную ручку, Андрей осторожно опустил на крутящийся чёрный диск круглую блестящую мембрану с иголкой, и комната наполнилась, сначала, чуть слышным шипением, а затем звуками мелодичного завораживающего аргентинского танго. Лёня пошел танцевать с Ритой, Коля - с Руфой, меня пригласил Стасик, и только Андрей, воздев руки кверху, с полузакрытыми глазами танцевал сам с собой.
Моя ладонь слегка касалась широкого костистого Стасикиного плеча и подумалось: "Боже мой, и в Москве, и в Виннице, и, наверное, на всем белом свете одно и то же - молодежь танцует танго".
Вспомнилась прошлогодняя зима. Третья украинская мужская школа Винницы, куда по воскресеньям мы - девочки из первой женской русской школы приглашались на танцы. В воскресный вечер я и подружки с моей улицы чисто умывались, тщательно причесывались, одевали лучшие платьеца, кофточки, юбочки, но не пудрились, не красили губ, не подводили бровей. Если бы кто-то заметил это, то плохо подумал бы о нас. Пудрой и помадой пользовались только наши мамы и другие замужние женщины, а мы обходились своей природной красотой. В разгар танцев наши щеки горели, глаза блестели, и все мы становились прехорошенькими...
Я и мои подружки появлялись на танцах одними из первых. В большом школьном актовом зале стульев не было. Они складывались где-то у самой сцены. Еще влажными были полы. Видимо, их только что хорошо помыли. С краю сцены на небольшом столике стояла музыкальная аппаратура, над которой "колдовали" несколько мальчиков, добиваясь громкости звука. Среди них всегда был мой знакомый: отличник учёбы, блестящий эрудит, физик по призванию, участник многочисленных школьных олимпиад, член физико-математического кружка Дворца пионеров - Алик Городнюк. Когда я появлялась в зале, то неспеша подходила к сцене, отыскивала его глазами и здоровалась. Он что-то говорил товарищам и спрыгивал со сцены. Его огромные чёрные глаза на смуглом лице излучали тёплый свет. Он протягивал мне руку, и мы здоровались ещё раз. Не знаю, нравился он мне или нет, но я очень отличала его среди других ребят за ум и эрудицию. Он интересно рассказывал, и общаться с ним было, на удивление, просто и легко. С каждой минутой в зале становилось всё больше и больше народу. И, когда раздавались громкие звуки танго "Брызги шампанского", Алик протягивал мне руку, и мы шли с ним танцевать. Позже он опять возвращался на сцену к своим товарищам, занятым музыкальной аппаратурой, и со мной танцевали уже другие ребята.
А теперь, я вот, в Москве. И тоже танцую танго. Удивительно... За окном давно уже погасли сумерки, а мы всё танцуем, всё смеёмся и шутим. Но вот, всем захотелось глотнуть свежего воздуха. И вскоре, наша весёлая компания выбегает из высокого громадного дома в тёплую звёздную ночь. Впереди, в метрах двухстах, виднеется тускло освещённое Дмитровское шоссе. По нему, дребезжа, проезжает пустой трамвай, а по асфальту на предельной скорости мчатся редкие легковые автомашины...
Совсем недавно эта местность была сельской, и поэтому в кустах, разбросанных то здесь, то там, ещё жили кузнечики, сверчки, земляные жабки, и теперь, наслаждаясь тёплыми ночами, они сладко стрекотали и пели... Коля, Руфа и Андрей отделяются сразу, ссылаясь на поздний час. Прощаются и, не спеша, уходят в сторону шоссе, а мы, оставшиеся, начинаем гулять по дорожкам возле дома и говорить о разных пустяках. Я хотела рассказать, как дядя Юра уговаривал меня не бояться зайти к Ритиным гостям, но раздумала. Только через много лет я поняла смысл тогдашних его слов: "Не бойтесь, там все свои, уверяю вас".
Ведь были и такие компании, в которых находились люди, критиковавшие советскую власть, деятельность Сталина и партии. И если там находились "стукачи" - доносители, то они обязательно докладывали об этих разговорах в отделах госбезопасности и тогда, держись, дело могло кончиться тюрьмой для юных критиков и их друзей. Возможно, дядя Юра понял мою нерешительность именно так, но он ошибался. Во-первых, до смерти Сталина все, кого я знала, не имели понятия, что людей сажают по доносам, а посаженые узнают об этом только на следствии или в тюрьме. Это потом, нам открыли глаза, когда развенчивали культ личности вождя.
Во-вторых, и я, и те, кто был в Ритиной комнате, как и большинство народа, получили прочное советское воспитание и были крепко убеждены, что наша Коммунистическая партия и правительство, Политбюро и Сталин самые достойные, самые лучшие в мире руководители. И отдать жизнь за них, за Советскую Родину, за народ - большая честь для каждого. Еще не так давно бойцы на фронте со словами "За Родину! За Сталина!" шли в атаку, презирая смерть.
Все мы были дети обыкновенных законопослушных семей, так что диссидентством в этой компании и не пахло. Разве только Рита что-то знала запретное, сокрытое от наших глаз, но не на столько была глупа, что- бы говорить об этом во всеуслышание, или кому-нибудь тайком. Скрытность была чертой её характера всю жизнь. Стасик держал меня под руку и всё время прижимался. Мало было ему танцев... Рита с Лёней ушли вперед, ведя бесконечные разговоры, и мы старались не мешать им. Я представила, как мы со Стасиком выглядим со стороны: скромница под ручку с огородным пугалом, который всё время обнимает её, и рассмеялась. В наше время не было в моде столь вольное обращение парня с девушкой. И если девушка считала себя порядочной, то обязательно осаживала парня, чтобы не забывался. Я старалась отстраниться от Стасика, но он продолжал прижиматься. Это не раздражало, а, наоборот, очень смешило, и я дала волю смеху. Я смеялась до слёз. Рита с Леней то и дело посматривали в нашу сторону. Стасик обиделся и вел себя уже более скромно.
Рита и Лёня стали прощаться, и мы приблизились к ним. Большие карие глаза Лёни блестели. Он держал Риту за руку и, явно, не хотел расставаться, спросил: не проводить ли нас до дверей, но Рита ответила, что это излишне. Кивнув ребятам на прощанье, мы отправились домой. Ночь была чудесная. Мы шли не спеша. Под ногами хрустела усыпанная мелким красным гравием дорожка, в невысоких зелёных кустиках пели кузнечики. Редкие фонари бросали неяркий свет. Громады новых домов еле виднелись в густой темноте, и только, как маяки, светились подъезды и лестничные клетки.
- Что это ты так заразительно смеялась весь вечер? - лукаво спросила Рита...
- А вы, что, слышали?
- А как же? Конечно, слышали!
- Да, это Стасик, такой смешной, умора!
- Смешной-смешной, а школу с серебряной медалью закончил.
- Да что ты?
- Представь себе. И будет поступать в МГУ.
- В университет имени Ломоносова?
- Да. А что одет комично, так это, он шёл с огорода. Они с матерью поблизости огород имеют. Забежал на минутку, да так и остался.
- Ну, я ж говорю - огородное пугало, - засмеялась я.
- Ну, хватит смеяться. Он чудесный парень.
На следующее утро, когда все разошлись, и в доме остались только Нина Александровна и я, старушка поведала, что Лёня - друг Риты, и дядя Юра помогает ему поступить в институт Связи.
- Ведь Юра работает в министерстве, и у него есть в институте знакомые. Руфа помогает Коле. Стасик имеет серебряную медаль и ему не нужны помощники. Андрей, кажется, пойдет в армию, а оттуда в военное училище.
- Поэтому он такой беззаботный и веселый?
- Наверное...
В воскресенье Рита и Лёня сидели на кухне и, по обыкновению, о чём-то шептались, а я принимала гостей. Пришли Руфа с Колей, затем Андрей. Руфа и Коля очень внимательны друг к другу. Видимо, между ними большая дружба, а, может быть, и любовь. Затем явился Стасик. Его одежда опять оставляла желать лучшего, хотя была намного опрятнее, чем вчера. Пришли и Рита с Лёней. На столе появились ваза с печеньем и чашки с зелёным чаем. Мы выпили чай, съели печенье, убрали со стола и начали разговаривать.
- Оля, а, похвались, что ты читала? - спросил кто-то.
- О-о-о! Книги, как и кино, для меня - святое! Представьте, толстенную книгу "Былое и думы" Герцена я, в пятнадцать лет, за две недели прочитала. Толстого "Войну и мир", "Казаки", "Анну Каренину", "Рассказы" быстро прочла. Потом, почти, всего Горького, немного Чехова. Обожаю Алексея Толстого "Пётр первый", "Хождение по мукам", "Гиперболоид инженера Гарина", "Аэлита". А Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Шевченко - мои любимые, я их обожаю. Советских авторов безсчётное количество. Шолохова, например, "Тихий Дон", "Поднятую целину", "Рассказы"...
- А как с иностранной литературой?
- Еще в пятом классе "Всадника без головы" прочитала за сутки. Уж больно интересной книга показалась. Потом всю ночь печатные страницы мелькали перед глазами. Читала Дюма "Три мушкетера", "Королеву Марго", "Графа Монте-Кристо". Стендаля - "Красное и чёрное". Люблю Гюго, Бальзака. Впечатляет современный американский писатель Теодор Драйзер: "Сестра Керри", "Американская трагедия", ну, и многое другое.
А вот, что интересно, "Гаргантюа и Пантагрюэля" Франсуа Рабле, "Дон Кихота" Сервантеса, нашего Достоевского - не хватает терпения долго читать. Несколько раз принималась, так и не одолела полностью.
- Я тоже не смогла долго читать и Гаргантюа с Пантагрюэлем, и "Дон Кихота" и даже Ильфа и Петрова, - сказала Руфа.
Что тут началось! Мальчишки горой встали за Ильфа и Петрова, в восхищении сыпали цитатами из "Золотого телёнка" и "Двенадцати стульев". Я сидела тихо, потому, как тоже не читала полностью Ильфа и Петрова, а только листала и выхватывала отрывки из начала, середины и конца произведения. Это уже потом, через много лет, открылась мне и стала понятной вся прелесть этих сочинений.
Напоминаю, что в те времена, о которых пишу, в домах ещё не было телевизоров, транзисторных радиоприемников, видео и просто магнитофонов. Редко у кого были проигрыватели. Телевидение только начинало делать свои первые шаги. Книга для нас была всем в духовном развитии, ну и, конечно, кино, театр, музыка, живопись, радиопередачи. Писатели, поэты, знаменитые кино и театральные режиссеры, известные артисты, музыканты, композиторы, художники были для нас живыми богами, которым мы поклонялись.
Молодые интеллектуалы гордились друг перед другом количеством прочитанных книг. Цитировали целые отрывки из поэтических сборников, читали наизусть стихи и целые поэмы. Удивляли ту или иную аудиторию друзей, а главное подруг, собственными стихами. Многие тогда отличались умением складывать рифмы. Именно к этому незаметно перешли и мы. Сначала, свои стихи прочитала Рита. Это были миленькие лирические миниатюрки о природе. На детскую тематику оказались стихи Руфы. Лёня прочитал ладно скроенные - свои. Что-то пробормотал Коля. Но Андрей наотрез отказался явить миру свои детища, хотя кто-то говорил, что он неплохо пишет. Пришла очередь моя и Стасика. Я могла бы сказать, что никогда ничего не писала, но это было бы неправдой. Я тоже сочиняла, и сейчас настал тот самый момент, когда можно озвучить выстраданное перед "утончённым бомондом" и узнать его мнение. Но прежде я сделала небольшое вступление и немного рассказала о себе.
- Дело в том, что место, где мы жили в Виннице, называется "Славянкой". Там еще есть "Каличе", "Литин", но наше место - утопающая в садах и цветах "Славянка" а так же тихая, немноголюдная улица имени поэта Александра Блока. Здесь на виду была, в основном, школьная молодёжь. Большими и маленькими компаниями мы совершали походы на речку, играли посреди улицы в мяч. Иногда вечером бегали гурьбой в городской парк, там рассыпались, а потом в условленном месте собирались и шли домой.
Как братья и сестры, мы знали друг о друге всё. И запросто, без приглашений, приходили к подруге или к товарищу в гости: просто посидеть несколько минут, поиграть в карты или послушать новые и любимые старые патефонные пластинки. Жили на нашей улице и сердцееды, и утончённые барышни, и умники-отличники, и откровенные разгильдяи-двоечники. С наступлением осени, когда в школе начинались занятия, дружба наша шла на убыль, замирала, но с наступлением лета и каникул расцветала вновь.
Летом мы с подружками ходили, иногда, в городской парк на танцевальную площадку под открытым небом. С танцев меня всегда провожали двое-трое знакомых ребят. По соседству со мной, дома через два, жили переростки-лоботрясы и разгильдяи Лёлик и Фимка. Во время оккупации города немцами они не учились, а теперь навёрстывали упущенное, посещали старшие классы школы, хотя им было уже по двадцати лет. Так вот, эти лоботрясы от нечего делать или от того, что на них девчонки не обращали внимания, затевали драки с провожатыми, в том числе и с моими, а я ничего не знала. И лишь, случайно, один из ребят рассказал, что после того, как проводив меня, они возвращались домой, два "амбала" с кольями, вывернутыми из забора, стали бежать за ними с криками и угрозами зарезать, и, поймав кого-то, размахивали перед его носом бритвочками. Я, как услышала это, разозлилась страшно. Тотчас отправилась к Фимке и Лёлику, чтобы сказать, как я их ненавижу, и кто они есть на самом деле: уроды и низкие создания. Но парней не оказалось дома, а может, завидя меня, попрятались. Потом я поостыла и, вдруг, увидела комичную сторону этой ситуации, сделалось смешно, и я написала по этому поводу стихи.
Заветам дружбы нашей братской
Верны мы будем до конца.
В союз "Славянки" не пробраться
Не хватит силы у врага.
А если что, так мы сумеем
Ему хороший дать отпор.
И никогда не пожалеем
Для палок хоть и весь забор.
Так пусть же знают кавалеры
Союза членов провожать
Такое ж гибельное дело,
Как в пропасть страшную упасть.
Кто-то зааплодировал.
- Это лучше, чем бегать с кольями.
- А сейчас, если хотите, прочту ещё и лирическое.
- Конечно, читай...
- Это не автобиографическое, а скажем, собирательное, но, как в каждой шутке, есть доля правды, так и в стихе есть пережитое, перекликающееся с личным.
Я часто вспоминаю дом
Ничем особо не украшен,
С просторным цементным крыльцом
И небольшим кудрявым садом.
Берёзку прямо пред окном
И две сосны, стоящих рядом,
И окна скромные потом
Густым обвиты виноградом...
Из тех окон струился свет
Подолгу нежно-нежно синий
И в них мелькала голова,
Склонясь чуть-чуть над пианино.
И звуки, что летели в сад,
И к звёздам, и к луне,
Могла я слушать без конца:
Отрадны были они мне.
Мелодии те редко слышу,
Лишь напеваю в час ночной.
Их не забыть, они ведь были
Любимой играны рукой.
- Ничего, молодец!
- Впечатляет!... Хотя есть немного плагиата, как кажется!
- А вот еще одна предистория стиха.
- Рассказывай!..
- Когда я читала развернутую биографию Пушкина, запомнилась встреча опального поэта, зимовавшего в одном из своих имений, с лицеистом Иваном Пущиным. Я так живо представила себе эту встречу, она, как выяснилось, потом, была последней в их жизни. Стихи полились сами собой. Ода получилась большая, но я прочту только окончание, момент прощания друзей...