Мученики они, украинские военные и силовики. Поруганные герои. То прежняя власть их сдерживала в неизвестности, то нынешняя предлагает лечь под авантюрных галицаев, причем в режиме фейсбучных устных приказов, загадочных полунамеков. В войне, где победители заранее отсутствуют, мучить воинов с обеих сторон--это явный перебор.
Так уж случилось, что двадцать с небольшим годков назад первое же свое университетское сочинение для заезжего австрийского профессора писал словно навырост. Среди прочего: "Шайки вроде "Руха", дорвавшись до власти, вполне смогут нажать на переговорный рычаг, удерживая русских и русскоязычных в виде своего рода заложников в торговле с Россией". (В оригинале: `Gangs like the Rukh might well want to gain some extra bargaining power with ethnic Russians held as a kind of hostage.'--Получив на полях поощряющее предупреждение от политкорректного гостя: мол, подмечено правдоподобно, и все же желательно поосторожнее в формулировках.) Там же, впрочем, досталось и России, от коей Украина в далеком 93м еще не вполне растождествилась: "Ну, а что намерена предпринять, когда иссякнет нефтегазовая рента?" (`And what if oil peters out one day?') Профессор похвалил мой английский, который еще не был совершен в начале первого курса, зато к концу учебного года был подтянут примерно до нынешнего уровня. Тогда же заключил во втором сочинении и об Америке: "Если этак злоупотреблять печатным станком, то ведь и кредит могут перекрыть". (`Printing money just like that might make them less willing to support.')
Ни о какой геополитической чувствительности, а тем менее о национализме или этносенситивности со стороны вашего покорного тогда и речи быть не могло. Критическое отношение к неолиберальной парадигме и неоклассической политэкономии имело место с первых же дней, причем не по наивности игнорамуса, а от информированности--благо, в англоязычной литературе недостатка не было, а все лишь начинали и были в равных интеллектуальных условиях. И это--на фоне полной космополитичности, которая начала корректироваться не так давно, по мере назревания необходимости определиться "грубо и зримо" в выборе меж светом и тьмой.
Почему же, спустя еще десяток лет, в прощальном признании своей патриотичной подруге как-то вдруг ляпнул, что, окажись мы по разные линии фронта, стрелять не смог бы...Как знал, чтО свалится на нас год спустя или еще через десяток лет.
Даже если столь дорогие ей культура и мова окажутся столь же синтетическими, как, положим, и идиш,--а ведь оба имеют и литературу, и массу носителей,--многое ли это перечеркнет или подчеркнет? Многое ли прояснит факт подгона под польскую кальку, как и современного иврита, бывшего еще не так давно чужим для большинства евреев в последние два с половиной тысячелетия,--под лекала арабские? Требовать разрушения прижившегося--не столь же ли сродни перебору, сколь и форсировать прививание искусственного?
Как же долго может душа или дух жить с не вполне живой идентичностью, притом без эксцессов и сбоев?
Как скоро смогут братья стать врагами? Мгновенье выстрела--перечеркнет ли тысячелетия мира? К ужасу, да. Притом надолго. Все хрупко, мало что идеально инвариантно без ущерба устойчивости. Сама цивилизация балансирует на лезвии. Самая жизнь висит на волоске уникальных совпадений и редких стечений. Как много потребуется любви и при каком усилии мудрости для сохранения чуда? Оно, как известно, определяется из себя: чудо как продолжение чуда, сложное событие или повторение редких явлений. Не так же ли с любовью?