Аннотация: перечитывая "Вехи", думая о дне сегодняшнем...
"ВЕХИ" О РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ.
К 100-ю со дня выхода
Актуальность "Вех". "Русское общество, истощённое предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для неё так необходимы, и, как будто в сонном царстве, всё опять в ней застыло, скованное неодолимой дрёмой. Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий. Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России..." [1, 43]. Согласитесь, что с некоторыми корректировками и поправками, нечто похожее, пожалуй, можно сказать и о нынешнем времени. А ведь это было написано почти 100 лет назад выдающимся русским философом и мыслителем С.Н. Булгаковым в статье "Героизм и подвижничество", вышедшей в знаменитом сборнике "Вехи".
"Вехи" и современники. Почти столетие назад, а именно в марте 1909 года, сборник статей о русской интеллигенции потряс всё русское общество. Семь известных русских философов, экономистов, юристов и публицистов того времени, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, А.С. Изгоев, С.Л. Франк, Б.А. Кистяковский и М.О. Гершензон, затронули в своих статьях самые болевые темы тогдашней России, интересы широких кругов российской элиты начала XX века. Книга "Вехи" стала поистине эпохальным событием в гражданской жизни России, прорывом на новый уровень осмысления и обсуждения стоящих перед страной и обществом задач. Хлынул шквал статей и рецензий... Менее чем за год после выхода первого издания сборника этих статей и разного рода откликов было более 220... В полемике вокруг "Вех" участвовала практически вся мыслящая Россия: от лидеров думских партий П.Н. Милюкова и В.М. Чернова до писателей Л.Н. Толстого, Дмитрия Мережковского и Андрея Белого, от архиепископа Антония Волынского (Храповицкого) и идеолога прогрессизма князя Е.Н. Трубецкого до вождя большевиков В.И. Ленина. Против идей, высказанных в "Вехах" было срочно подготовлено несколько сборников, среди которых следует упомянуть эсеровский сборник ""Вехи" как знамение времени" и книгу кадетской партии "Интеллигенция в России", изданные в 1910 году. В частности лидер кадетов П.Н. Милюков обвинял веховцев в измене демократическим принципам. А Ленин обозвал "Вехи" "энциклопедией либерального ренегатства".
Ленин против "Вех". Сегодня, через призму прошедшего столетия русской истории, для нас весьма интересны аргументы будущего руководителя рабоче-крестьянского государства. С нескрываемым раздражением Ленин отмечал, что красной нитью через всю книгу проходит "решительная борьба с материализмом, который аттестуется не иначе, как догматизм, метафизика, "самая элементарная и низшая форма философствования"" [2, 168]. С ещё большим раздражением Владимир Ильич подчёркивает, что "Вехи", неустанно громят атеизм "интеллигенции" и "стремятся со всей решительностью и во всей полноте восстановить религиозное миросозерцание" [там же]. Вождь большевизма суммирует, что веховцы: 1) ведут борьбу с идейными основами демократии; 2) отрекаются от освободительного движения; 3) провозглашают уважение к существующей власти. Речь, по мнению В.И. Ленина, идет о полнейшем разрыве русского либерализма "с русским освободительным движением, со всеми его основными задачами, со всеми его коренными традициями" [там же]. Отсюда и знаменитое ленинское обвинение выдающихся русских интеллектуалов начала XX века в ренегатстве.
Цель и задачи сборника
Исторический контекст и разные традиции русской мысли. Вспомним ситуацию в России начала XX столетия. Революция 1905-1907 годов потерпела сокрушительное поражение. В стране, с точки зрения тогдашних либералов, царила реакция. Эти события стали "всенародным испытанием" общественных ценностей, которые более полувека до этого "как высшую святыню" вынашивала и исповедовала общественная мысль России. Вектор русского либерализма был направлен на свержение самодержавия, как существующего строя Государства Российского, под лозунгом социальных благ для народа и политических свобод для общества в духе западного свободомыслия и демократии. "Изменение политического строя помимо своих прямых результатов должно было ещё задним числом оправдать прошлое интеллигенции, осмыслить её мучительное существование и вместе с тем обновить личность, ставшую в тягость самой себе" [3, 102]. Истоки подобных антигосударственных идеологических конструкций чрезвычайно некритически заимствованы отечественными "мыслителями" из социалистических и анархических учений европейской мысли. При чём учения эти в Европе уже утратили к тому времени всякое значение, это, так сказать, зады европейской философии. Но они охотно и зачастую искажённо были восприняты течением российской культуры, идущей от М.А. Бакунина, Н.Г. Чернышевского, П.Л. Лаврова, Н.Г. Михайловского, В.Г. Белинского, Д.И. Писарева, Т.Н. Грановского. Эта традиция ориентирована на социальные потрясения и радикальные изменения общественного строя России. Им противостояла иная традиция, идущая от П.Я. Чаадаева, В.С. Соловьёва, Ф.М. Достоевского. Но она, не исповедуя социализма и революции, была не в "моде" у тогдашнего русского общества.
Порочность господствующей традиции. В "Предисловии" к сборнику М. Гершензон подчёркивает, что, исходя из априорных соображений, отдельные умы в России уже задолго до разразившейся революции 1905 года "ясно видели ошибочность этих духовных начал" [4, 22]. И поражение революции стало поражением интеллигенции, породившей эту революцию. Хотя, отмечает Гершензон, неудача общественного движения по своему факту не свидетельствует о внутренней неверности идей, это движение вызвавших... В банкротстве идей интеллигенции не обнаружилось ничего нового. Но это фиаско, "во-первых, глубоко потрясло всю массу интеллигенции и вызвало в ней потребность сознательно проверить самые основы её традиционного мировоззрения, которые до сих пор принимались слепо на веру; во-вторых, подробности события, т. е. конкретные формы, в каких совершились революция и её подавление, дали возможность тем, кто в общем сознавал ошибочность этого мировоззрения, яснее уразуметь грех прошлого и с большей доказательностью выразить свою мысль" [там же].
Примат духа или материи? Общей же платформой для мыслителей, издавшихся под обложкой одной книги, является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами человеческого общежития. Они исходят из твёрдого убеждения, что "внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства" [4, 23]. Идеология же русской интеллигенции базируется на противоположном принципе - "на признании безусловного примата общественных форм". Веховцы убеждены, что такой вульгарно материалистический подход, отвергающий и приносящий духовную жизнь в жертву жизни общественной - глубоко внутренне порочен и противоречит естеству человеческого духа. И как результат - он практически бесплоден и совершенно не способен привести к освобождению народа, как цели, поставленной интеллигенцией. В этом мнении солидарны все участники сборника. Исходя из этого, авторы "Вех" "исследуют" мировоззрении русской интеллигенции с разных точек зрения и в разных плоскостях. При этом, подчеркивает Гершензон, соединившись для общего дела в формате одного сборника, люди "частью далеко расходятся между собою как в основных вопросах "веры", так и в своих практических пожеланиях" [4, 22]. Таким образом, резюмирует М. Гершензон, совсем не для того, "чтобы с высоты познанной истины доктринёрски судить русскую интеллигенцию, и не с высокомерным презрением к ее прошлому писаны статьи, из которых составился настоящий сборник, а с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны" [там же]. Авторы "Вех" руководствовались уверенностью, что своей критикой духовных основ интеллигенции они способствуют проверке их на истинность. И потребность эта исходит из общества, переживающего трагедию поражения. "Мы не судим прошлого, - констатирует Гершензон, - потому что нам ясна его историческая неизбежность, но мы указываем, что путь, которым до сих пор шло общество, привел его в безвыходный тупик" [4, 23].
Определение сущности интеллигенции
Что есть интеллигенция? В сборнике на вопрос что же такое русская интеллигенция наиболее определённо ответил М. Гершензон. По его мнению, русский интеллигент "это, прежде всего, человек, с юных лет живущий вне себя <...> признающий единственно достойным объектом своего интереса и участия нечто лежащее вне его личности - народ, общество, государство" [3, 85]. С этим утверждением, по сути, согласны и все авторы сборника. Вектор направленности русского интеллигента, цель его жизни и служения - не личность, но социальные институты. И сборник "Вехи" развенчивает объективную значимость такого служения, ее истинность. Цель жизни русской интеллигенции, согласно авторам "Вех" - ошибочна. Вектор направлен - в тупик. И свидетельство этому - поражение революции, во многом вымечтанной этой самой интеллигенцией. Гершензон сравнивает интеллигенцию России с калеками: "Мы калеки потому, что наша личность раздвоена, что мы утратили способность естественного развития, где сознание растёт заодно с волею, что наше сознание, как паровоз, оторвавшийся от поезда, умчалось далеко и мчится впустую, оставив втуне нашу чувственно-волевую жизнь" [там же]. Как-то так сложилось в России, с горечью отмечает он, что настоящим человеком считается только тот, кто думает об общественном благе, работает на общую пользу. А думающий о своей личности - объявляется эгоистом и осуждается. И такой настрой господствует в русском обществе.
Интеллигенция как феномен. Принято считать, что русская интеллигенция зародилась со времён императора Петра I, широко открывшего не только окно, но и все двери для проникновения в Россию соблазнительных идей западного просвещения. Первыми петровскими "интеллигентами" были выходцы из дворянского сословия. При государыне Екатерине II русская интеллигенция получила мощную масонскую прививку. Не следует сбрасывать со счетов также и сильное вливание инородческой крови, обусловившее многие специфические черты предреволюционной интеллигенции. К первым типично русским интеллигентам академик Д.С. Лихачев в частности относит дворян-вольнодумцев конца XVIII века А.Н. Радищева и Н.И. Новикова. Но уже в XIX веке интеллигенция стала "разночинной", как правило, рекрутируясь из недворянских слоев российского общества. Само понятие "интеллигенция" ввёл в широкий оборот журналист П.Б. Боборыкин с 1860-х годов. Термин был заимствован им из немецкой культуры, где он использовался для обозначения того слоя общества, представители которого занимаются интеллектуальной деятельностью. Боборыкин определял интеллигенцию как лиц "высокой умственной и этической культуры", а не как "работников умственного труда". Базовым принципом, по его мнению, является "общая духовно-нравственная основа" этого социального слоя при различии профессиональных групп и политических воззрений. Согласно Боборыкину, интеллигенция в России есть чисто русский морально этический феномен.
Трансформация понятия "интеллигенция". Термин это, надо сказать, достаточно нечёткий, расплывчатый. Границы интеллигенции, её объем, в разное время и разными исследователями обозначались весьма субъективно. Веховцы определяли "русскую интеллигенцию" в качестве некоего нового "ордена", как сообщество людей безрелигиозно-гуманистических, революционно настроенных, антигосударственно направленных. Интересно, что к интеллигенции никоим образом не относились образованные люди из военного, инженерного, технического сословий. И естественно - русское православное духовенство. Примечательно, что и крупнейшие русские писатели и мыслители того времени - Ф.М. Достоевский, Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой и В.С. Соловьёв - также не отождествлялись с "интеллигенцией"!.. П.Б. Струве пишет по этому поводу: "В 60-х годах, с их развитием журналистики и публицистики, "интеллигенция" явственно отделяется от образованного класса как нечто духовно особое. Замечательно, что наша национальная литература остаётся областью, которую интеллигенция не может захватить. Великие писатели Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Чехов не носят интеллигентского лика. Белинский велик совсем не как интеллигент, не как ученик Бакунина, а главным образом как истолкователь Пушкина и его национального значения. Даже Герцен, несмотря на свой социализм и атеизм, вечно борется в себе с интеллигентским ликом" [5, 142]. Со временем термин "интеллигенция" трансформировался, приобретя к началу XX века совершенно определённый и ярко выраженный облик с рядом непременных социальных и нравственных черт. Определяющим признаком интеллигенции стали черты так называемого "социального мессианства". Русский интеллигент чрезвычайно озабочен судьбами мира и Отечества, социально критичен, совестлив и участлив к судьбе "униженных и оскорблённых". Он агрессивно атеистичен и оппозиционно настроен к существующей власти. Критерий занятия человека умственным трудом отошел на задний план. Революция 1905-1907 годов положила начало процессам поляризации в среде русской интеллигенции. Стал выкристаллизовываться тонкий слой русских интеллектуалов, религиозно и национально ориентированных. Остальная же интеллигенция, по остроумному выражению Николая Эрдмана, продолжала высиживать, словно курица-наседка, в яйцах пролетариат - ставший в итоге её могильщиком.
Религиозное отщепенство как основной грех русской интеллигенции
Религиозное отщепенство. "Веховцы" убеждены, что центральным пунктом, определяющим ошибочность вектора движения русской интеллигенции начала ХХ века, основным заблуждением, поистине грехом - является, по выражению П. Струве, именно её "религиозное отщепенство". Логика либеральной интеллигенции неглубока, если не сказать примитивна. Самодержавие, то есть существующая форма государственного правления в России, ими решительно отметается во имя известных "прогрессивных" принципов. Государство отвергается интеллигенцией во всех проявлениях. Православие - государственная религия России. Стало быть, отвергается и религия, и сама Церковь, как "суеверие и пережиток прошлого", Бога же для русской интеллигенции - не существует априори! С. Булгаков считает, что без понимания этого центрального вопроса невозможно понять и особенностей русской революции и грядущее страны и народа. "Историческое будущее России, - пишет он, - также стягивается в решении вопроса, как самоопределится интеллигенция в отношении к религии, останется ли она в прежнем, мертвенном, состоянии или же в этой области нас ждет еще переворот, подлинная революция в умах и сердцах" [1, 47].
Истоки русского атеизма. "Нет интеллигенции более атеистической, чем русская", - с горечью констатирует С. Булгаков [1, 49]. Предпосылками атеизма русской интеллигенции является некоторый уровень образованности, просвещённости, начитанности, выделяющий её на общем фоне русского общества. Это поверхностный уровень общих знаний, схваченных "вершков", без глубокого усвоения подлинных знаний. Это то, что впоследствии А. Солженицын образно и ярко назовёт "образованщиной". Но этим религиозным индифферентизмом, отрицанием мировых и отечественных вершин христианства, пишет С. Булгаков: "пропитана насквозь, до дна, скудная интеллигентская культура, с ее газетами, журналами, направлениями, программами, нравами, предрассудками, подобно тому, как дыханием окисляется кровь, распространяющаяся потом по всему организму" [1, 49-50]. И этот примитивный атеизм либеральной интеллигенции не является мучительным и выстраданным итогом ее духовной жизни, зрелым плодом продолжительной работы ума, сердца и воли. Нет, он воспринимается интеллигенцией как аксиома. Отрицая веру, атеизм, как это ни парадоксально, сам берётся на веру, без критического и глубокого осмысления. Интеллигент уверен, что современная наука компетентна решительно и окончательно решить все вопросы бытия, в том числе и религиозные, и, (он в этом изначально убежден!), решить их исключительно в отрицательном смысле. "В русском атеизме, - отмечает С. Булгаков, - больше всего поражает его догматизм, то, можно сказать, религиозное легкомыслие, с которым он принимается" [1, 51]. Не придя к Богу, оторвавшись от почвы, русский интеллигент в плену атеизма в своих построениях по сути дела занимает место устраненного им Бога. М. Гершензон так описывает этот парадокс: "его деятельность становится какой-то фантастической игрой, и каждый его расчёт тогда неверен и неосуществим в действительности, всё равно как если бы архитектор вздумал чертить планы, не считаясь с законом перспективы или со свойствами материи. Именно это случилось с русской интеллигенцией. История нашей публицистики, начиная после Белинского, в смысле жизненного разумения - сплошной кошмар. Смешно и страшно сказать: она делала все свои выкладки с таким расчётом, как будто весь мир, все вещи и все человеческие души созданы и ведутся по правилам человеческой логики, но только недостаточно целесообразно, так что нашим разумом мы можем до конца постигнуть законы мировой жизни, можем ставить миру временные цели (общей цели нет, так как наш разум её не видит), можем реально изменять природу вещей и т. д. Непонятным кажется, как могли целые поколения жить в таком чудовищном заблуждении; ведь и они чувствовали иррационально, и они видели перед собой чудо бытия, видели смерть и сами её ждали. - Но они не думали о своих чувствах, не смотрели на Божий мир: их мысль жила самодовлеющей жизнью - комбинировала свои обескровленные идеи" [3, 95-96]. У атеизма либеральной интеллигенции нет корней в русской культуре и русской философии, тесно связанных с Православием. Подобного родства интеллигенция знать не хочет. По отношению к религии, считает С. Булгаков, русская интеллигенция находится еще в отроческом возрасте. Серьезно к вопросу религии она даже не приблизилась, религиозной мыслью не жила. И самодовольно считая себя Над религией, интеллигенция реально находится Вне религии, а стало быть, и Вне русской культуры и русской философии. Атеизм обезьяннически усвоен ею с Запада. Воспринят он был, по мнению С. Булгакова, как последнее слово западной цивилизации, сначала в форме вольтерьянства и материализма французских энциклопедистов. Затем в виде атеистического социализма, а позднее позитивизма, фейербаховского гуманизма, экономического материализма и критицизма. Удивительно, на первый взгляд, но почему-то, из всего многообразия западноевропейской философии, русская интеллигенция с готовностью заимствовала только самые, мягко выражаясь, неглубокие учения, причем одной определённой направленности. "На многоветвистом дереве западной цивилизации, - пишет С. Булгаков, - своими корнями идущем глубоко в историю, мы облюбовали только одну ветвь, не зная, не желая знать всех остальных, в полной уверенности, что мы прививаем себе самую подлинную европейскую цивилизацию" [1, 51].
Идолопоклонство народу и самообожение. Идеи, заимствованные русской интеллигенцией из западноевропейских Реформации и Возрождения, несли в себе черты язычества, казалось бы, преодолённого христианством. По этим воззрениям выходило, что человек сам по себе добр и прекрасен. Природа человека искажается внешними условиями - во всех бедах виновато общество. И для восстановления естественного состояния человека требуется только изменить социальные условия его обитания. Здесь, по мнению С. Булгакова, "корень разных естественно-правовых теорий, а также и новейших учений о прогрессе и о всемогуществе одних внешних реформ для разрешения человеческой трагедии, а следовательно, и всего новейшего гуманизма и социализма" [1, 52]. Зло, царящее в мире, наивно объясняется внешним неустройством человеческого общежития. Нет ни личной вины, ни личной ответственности. И социальные реформы, таким образом, осчастливят человечество. Духовная сфера исключается интеллигенцией из умственных построений и социальных конструкций. Из мироздания исключается Бог и, стало быть, Божественный план и Провидение. Но, отрицая Провидение и какой-либо изначальный план, осуществляющийся в истории, пишет С. Булгаков, человек ставит себя на место Провидения и в себе самом видит своего спасителя. Происходит демоническая подмена, о которой простодушный русский интеллигент, казалось бы, даже и не догадывается... Отсюда проистекает вся утопичность искусственных схем и социальных построений. Как пример подобной химеры - идея революции в мировом масштабе. Религия обожения Человека без Бога, была воспринята русской интеллигенцией с "юношеским пылом" и "отроческим неведением". Русская интеллигенция возомнила себя в роли Провидения для "этой" страны... "Она сознавала себя единственной носительницей света и европейской образованности в этой стране, где всё, казалось ей, было охвачено непроглядной тьмой, всё было столь варварским и ей чуждым. Она признала себя духовным её опекуном и решила её спасти, как понимала и как умела" [1, 54]. Символом веры русского интеллигента стало "благо народа" удовлетворение нужд "большинства". Служение этой цели стало для него, интеллигента начала ХХ века, высшей и единственной обязанностью человека. Таким образом, русский интеллигент, отринув Бога, обожил самоё себя и создал кумира в виде народного блага. Объектом жизненных устремлений русского интеллигента, вместо абсолютных и непреходящих ценностей, стали ценности относительные - в виде, по выражению С. Франка, "удовлетворения субъективных человеческих нужд и потребностей" [6, 160]. По существу, продолжает С. Франк, русский интеллигент приблизительно с 70-х годов XIX века остаётся упорным и закоренелым народником: "его Бог есть народ, его единственная цель есть счастье большинства, его мораль состоит в служении этой цели, соединенном с аскетическим самоограничением и ненавистью или пренебрежением к самоценным духовным запросам" [6, 165].
Непонимание сущности религии и Церкви. Отринув Бога и религию, как связь между человеком и Богом, русский интеллигент, как говорилось выше, сделал это не по глубокому внутреннему размышлению, а исключительно по моде, пришедшей к тому же, естественно, с Запада. Типичный русский интеллигент конца XIX века никогда себя вселенскими вопросами - что есть человек, бытие, Бог, Церковь - не утруждал. Он был заземлённый прагматик, готовый ради блага любимого им народа, разрушить не только государство, но и мир, к тому же до основания. Религия же утверждает, что добро в человеке всецело зависит от его свободного подчинения высшему началу. "Царство Божие внутри вас есть". Внутреннее делание, очищение и восхождение человека из мира греха к святости - суть жизни верующего человека. Для русского интеллигента религия была "темнотой и идиотизмом". А к пониманию, что же такое Вселенская Церковь Христа - интеллигенция, в массе своей, не доросла и поныне. Хотя подвижки некоторые всё же есть. Можно вспомнить и рост влияния Православия в 80-90 годы прошлого ХХ века. Но тут есть и свои проблемы, свои минусы... В XIX же веке интеллигенция обычно злорадствовала по поводу многочисленных язв тогдашней церковной жизни. Но обличения эти были со стороны, извне церковной ограды. Тут тоже во многом были политика и конъюнктура.
Отсутствие Абсолюта. У русской интеллигенции на рубеже ХХ века напрочь отсутствовали абсолютные нормы и ценности, которые даются только в религии. Не было, прежде всего, понятия греха. Слово "грех" звучало для интеллигентского уха так же дико и чуждо, как и "смирение". "Вся сила греха, мучительная его тяжесть, всесторонность и глубина его влияния на всю человеческую жизнь, словом - вся трагедия греховного состояния человека, исход из которой в предвечном плане Божием могла дать только Голгофа, всё это остаётся вне поля сознания интеллигенции, находящейся как бы в религиозном детстве, не выше греха, но ниже его сознания" [1, 67]. Абсолюта, высших надмирных ценностей для русской интеллигенции не существовало. А религия всегда означает веру в реальность абсолютно-ценного, признание Начала, в коем и реальная сила бытия, и идеальная правда духа. Религиозное умонастроение, считает С. Франк, сводится к сознанию космического, сверхчеловеческого значения высших ценностей. Поэтому всякое мировоззрение, для которого идеал имеет лишь относительный человеческий смысл, будет нерелигиозным и антирелигиозным, вне зависимости от психологической силы сопровождающих его и аффектов. "Русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, никаких критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые. У нас нужны особые, настойчивые указания, исключительно громкие призывы, которые для большинства звучат всегда несколько неестественно и аффектированно, чтобы вообще дать почувствовать, что в жизни существуют или, по крайней мере, мыслимы ещё иные ценности и мерила, кроме нравственных, - что наряду с добром душе доступны еще идеалы истины, красоты, Божества, которые также могут волновать сердца и вести их на подвиги. Ценности теоретические, эстетические, религиозные не имеют власти над сердцем русского интеллигента, ощущаются им смутно и неинтенсивно и, во всяком случае, всегда приносятся в жертву моральным ценностям" [6, 156]. В религии, в христианстве, изначально присутствует мораль, налагающая на верующего человека определённые обязанности, дающая ему истинное различения между добром и злом. "Мораль, опирающаяся на веру в объективные ценности, - продолжает С. Франк, - на признание внутренней святости какой-либо цели, является в отношении этой веры служебным средством, как бы технической нормой и гигиеной плодотворной жизни" [6, 159-160]. Ничего подобного: ни морали, ни святости, ни плодотворной жизни у русской интеллигенции, конечно же, быть не могло. Без стержня, без Абсолюта, интеллигенция была как лодка "без руля и без ветрил"... Интеллигенцию не интересовал вопрос истинности того или иного учения, тем более той или иной религии. Ее интересовали лишь "благоприятна или нет эта теория идее социализма, послужит ли она благу и интересам пролетариата; ее интересует не то, возможна ли метафизика и существуют ли метафизические истины, а то лишь, не повредит ли метафизика интересам народа, не отвлечет ли от борьбы с самодержавием и от служения пролетариату" [7, 29]. Понятий Истина, Абсолют как не существовало, так и поныне не существует в сознании отечественной интеллигенции, как бы она ни называлась: русская, советская, российская... Интерес поставлен выше истины... "Русская история создала интеллигенцию с таким душевным укладом, которому противен был объективизм и универсализм, при котором не могло быть настоящей любви к объективной, вселенской истине и ценности" [7, 32]. Отвлекаясь от темы, можно сказать, что призывы либеральствующей советской интеллигенции в 80-е годы ХХ столетия к покаянию - были бессмысленны и конъюнктурны. Смысл, вкладываемый интеллигенцией в это понятие, был во многом политическим, нежели религиозным. Без преувеличения можно сказать, что и нынешние либеральные интеллигенты современной России также далеки до осмысления и чувства греха, как и их обанкротившиеся предшественники. Слова "покаяние" и "дорога к Храму" в устах россиянской интеллигенции были и остаются расхожими штампами, данью моде, растиражированными клише, не имеющими подлинно религиозного содержания, и по сию пору...
Забесовлённость русской интеллигенции. Но, как это не покажется парадоксальным, относительно выше сказанного, веховцы признают религиозную природу русской интеллигенции. Об этом пишут и С. Франк и С. Булгаков. Франк под религиозностью понимает фанатизм, страстную преданность выбранной идее, граничащую с"idee fixe" и доводящую человека до самопожертвования и искажения всей жизненной перспективы, до нетерпимого истребления всех, несогласных с данной идеей. С. Булгаков ссылается на Ф.М. Достоевского, который в "Бесах" сравнивал Россию с евангельским бесноватым, исцелённым Христом. Забесовлена, в первую очередь, русская интеллигенция. Легион бесов, по образному сравнению наших выдающихся мыслителей, вошёл в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. И только исключительно религиозным подвигом возможно излечить державу от этого легиона... "Интеллигенция отвергла Христа, она отвернулась от Его лика, исторгла из сердца своего Его образ, лишила себя внутреннего света жизни и платится, вместе с своей родиной, за эту измену, за это религиозное самоубийство. Но странно, - она не в силах забыть об этой сердечной ране, восстановить душевное равновесие, успокоиться после произведённого над собой опустошения. Отказавшись от Христа, она носит печать Его на сердце своём и мечется в бессознательной тоске по Нём, не зная утоления своей жажде духовной. И эта мятущаяся тревога, эта нездешняя мечта о нездешней правде кладёт на неё свой особый отпечаток, делает ее такой странной, исступлённой, неуравновешенной, как бы одержимой" [1, 83].
Враждебность интеллигенции государству
Отщепенство от государства. Негативное отношение русской интеллигенции рубежа XIX-XX веков, ее отщепенство, распространялось как на Русскую Православную Церковь, так и на Государство Российское. П. Струве писал: "Идейной формой русской интеллигенции является её отщепенство, её отчуждение от государства и враждебность к нему" [5, 139]. По его убеждению, в безрелигиозном отщепенстве от государства национальной интеллигенции - ключ к пониманию революций, потрясших Россию в начале ХХ столетия и коренным образом на многие десятилетия изменивших политическую ситуацию в мире. В политическом развитии русского общества интеллигенция была фактором совершенно особенным - значение определялось ее отношением к существующей форме государственного устройства. Отвлекаясь от темы: идейными наследниками той, "отщепенской", интеллигенции в полной мере являются нынешние право-либеральные силы, кучкующиеся вокруг олигархов, обанкротившихся СПС и "Яблока", В. Новодворской, М.Касьянова, Г.Каспарова и иже с ними.
Продолжатели казацкого "воровства". На политической сцене России интеллигенция пришла на смену казачеству. В XVII и в XVIII веках казачество было не сословием, а социальным слоем, носителем идей разбоя и вольницы, слоем, наиболее враждебным русскому государству. Вспомним только крестьянские войны С. Разина (1670-1671) и Е. Пугачева (1773-1775). Но после пугачёвщины, начиная с офицерско-масонской попытки государственного переворота 1825 года, "все русские политические движения были движениями образованной и привилегированной части России" [5, 143]. В революции 1905 года противогосударственная интеллигентская мысль впервые в истории Государства Российского соприкоснулась с социальными чаяниями народных низов. "Революция бросилась в атаку на политический строй и социальный уклад самодержавно-дворянской России" [там же]. Отщепенство интеллигенции, ее антигосударственный вектор, слились в едином направлении с вольницей русского народа, с бунтарским духом, с ушкуйничеством, до поры до времени сдерживаемыми Православной Церковью и традициями русской народной жизни.
Русский бунт как итог интеллигентских мечтаний. Отрицая государство, интеллигенция отвергала мистику, связанную с государственным устройством, не во имя иного мистического или религиозного начала, а исключительно во имя начала примитивно рационального, эмпирического. Марксизм, как бес, овладевший национальной интеллигенцией России, с его учением о классовой борьбе и государстве "как организации классового господства", был обострением и завершением интеллигентского противогосударственного отщепенства. 1905 год был репетицией. В 1917 году случился русский бунт, "бессмысленный и беспощадный", о котором провидчески предупреждал думающую Россию А.С. Пушкин. В итоге - слом Государства, удары по Церкви и по самому Народу, размыв всех традиционных устоев народной жизни. И... практически полное уничтожение самой так называемой "русской интеллигенции", столь страстно мечтавшей и вынашивавшей политические химеры; интеллигенции, сделавшей всё возможное для разрушения сцеп, сдерживавших бездну в русском человеке. Вспомним ещё раз Ф.М. Достоевского...
Предупреждение мифотворчества. Сожаление о произошедшей русской трагедии не должно закрывать глубокие внутренние причины, приведшие к такому результату. Идеализировать политическую систему дореволюционной России, положение в Русской Православной Церкви, - значило бы заниматься историческим мифотворчеством. Такое мифотворчество противоречило бы истине. Обратимся к свидетелям, хорошо знавшим реалии самодержавной России. П. Струве: "Невыносимое в национальном и государственном смысле положение вещей до 17 октября состояло в том, что жизнь народа и развитие государства были абсолютно замкнуты самодержавием в наперёд установленные границы. Всё, что не только юридически, но и фактически раздвигало или хотя бы угрожало в будущем раздвинуть эти границы, не терпелось и подвергалось гонению" [5, 144]. У русских революций были глубокие внутренние причины, внутренние нагноения, веками не вскрывавшиеся власть предержащими. Винить в революции исключительно интеллигенцию, жидо-масонов, инопланетян - легкомысленно и глупо... Не мифологизируя самодержавие, не следует заниматься мифологизацией и СССР. Здесь предупреждение и нынешней власти, снова загоняющей общество в рамки исчерпавших себя мифологем. Господа, будьте трезвыми!..
Вместо предварительных итогов. Не демонизируя национальную интеллигенцию России, не следует и приуменьшать её роль в русской трагедии ХХ века. В страстную борьбу с исторической русской государственностью и с "буржуазным" социальным строем интеллигенция внесла огромный фанатизм ненависти, убийственную прямолинейность выводов и построений и ни грана - религиозной идеи. Итак, по словам П. Струве: "безрелигиозное отщепенство от государства, характерное для политического мировоззрения русской интеллигенции, обусловило и её моральное легкомыслие, и её неделовитость в политике" [5, 149]. Несколько позднее Н.А. Бердяев в книге "Самопознание" напишет, что в начале ХХ века "культурная элита была изолирована в небольшом круге и оторвана от широких социальных течений того времени" [8, гл. VI]. Это имело роковые последствия в характере русской революции. Русские люди того времени жили "в разных этажах и даже разных веках". И как бы подытоживая происшедшее: "Интеллигенция совершила акт самоубийства. В России до революции образовались как бы две расы" [там же]. И этот раскол, эта бездна нарастала весь XIX век. Нигилизм, захвативший в 60-е годы часть интеллигенции, словно инфекция, перешел на народный слой. "Русская революция, социально передовая, была культурно реакционной, ее идеология была умственно отсталой" [там же]. Словно бумеранг, революция ударила по идеологам и зачинщикам бунта: часть интеллигенции была новой народной властью уничтожена, часть была вынуждена переселиться за рубеж.
Взаимонепонимание интеллигенции и народа
Интеллигенция и народ. Как мы видели выше, отечественная интеллигенция идеализировала, если не сказать, обожествляла русский народ, ставя народное благо целью своего служения и смыслом существования на земле. Но вот сам народ взаимных чувств к этой интеллигенции отнюдь не испытывал. Интеллигенция была народу подозрительна, во-первых, своей безрелигиозностью, а, во-вторых, антигосударственной настроенностью. Тут между интеллигенцией и народом была непроходимая пропасть. Главное, пишет Гершензон, что народ "не видит в нас людей: мы для него человекоподобные чудовища, люди без Бога в душе, - и он прав, потому что как электричество обнаруживается при соприкосновении двух противоположно наэлектризованных тел, так Божья искра появляется только в точке смыкания личной воли с сознанием, которые у нас совсем не смыкались. И оттого народ не чувствует в нас людей, не понимает и ненавидит нас" [3, 98]. Начавшись с оторванности от Бога и Церкви, далее от Государства, непонимание логически завершается в оторванности интеллигенции и от столь, казалось бы, любимого ею Народа. Мировоззрение русского человека, его духовный уклад во многом определяется Православием. "Как бы ни было далеко здесь расстояние между идеалом и действительностью, - пишет С. Булгаков, - как бы ни был тёмен, непросвещён народ наш, но идеал его - Христос и Его учение, а норма - христианское подвижничество" [1, 77]. И это утверждение справедливо и спустя столетие. И по сей день русский народ испытывает чувство некоторой неприязни и непонимания к сегодняшним право-либеральным оппозиционерам. И в этом чувстве народ и государство сегодня, пожалуй, едины... Ну а тогда, в 1909 году М. Гершензон пророчески писал: "Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной". [3, 101]. В русской классической литературе XIX века на эту оторванность и отчужденность указывалось не раз. По мнению Ф.М. Достоевского она пророчески была обозначена ещё А.С. Пушкиным. Сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем образом Евгения Онегина, открывшего в русской литературе серию так называемых "лишних людей". Как справедливо пишет С. Булгаков, "чувства кровной исторической связи, сочувственного интереса, любви к своей истории, эстетического её восприятия поразительно малы у интеллигенции, на её палитре преобладают две краски, чёрная для прошлого и розовая для будущего" [1, 76]. История страны, да и сам народ являются для интеллигенции неким материалом для применения теоретических схем, объектом публицистического и агитационного воздействия, но отнюдь не воспитания. Национальная интеллигенция России - не национальна по духу. Она не укоренена в русской почве, она космополитична, "и этот космополитизм пустоты, отсутствие здорового национального чувства, препятствующее и выработке национального самосознания, стоит в связи с вненародностью интеллигенции" [там же]. Поэтому и соприкосновение интеллигенции и народа, заключает С. Булгаков, "есть прежде всего столкновение двух вер, двух религий и влияние интеллигенции выражается прежде всего тем, что она, разрушая народную религию, разлагает и народную душу, сдвигает её с её незыблемых доселе вековых оснований" [1, 78]. Интеллигенция в первую революцию по своим внутренним качествам оказалась народом невостребованной. "Глубокий духовный разлад в связи с её некультурностью, необразованностью, в связи со многими отрицательными сторонами, порождёнными веками рабства и отсутствием серьёзного воспитания, и сделал нашу среднюю интеллигенцию столь бессильной и малополезной народу", - писал А. Изгоев [9, 204].
Отсутствие национальной идеи у интеллигенции. Национальная идея, по мнению С. Булгакова, опирается не только и не столько на этнографические и исторические основания, сколько на основания религиозно-культурные. Она основывается на мессианизме, "в который с необходимостью отливается всякое сознательное национальное чувство". В этом отношении сегодня русский народ является новым Израилем, сохраняя в мире традицию древнего Израиля, продолжая служение истинному Богу. "Стремление к национальной автономии, к сохранению национальности, её защите есть только отрицательное выражение этой идеи, имеющее цену лишь в связи с подразумеваемым положительным её содержанием. Так именно понимали национальную идею крупнейшие выразители нашего народного самосознания - Достоевский, славянофилы, Вл. Соловьёв, связывавшие её с мировыми задачами русской церкви или русской культуры" [1, 76-77]. В государственном отношении Россия по-прежнему Третий Рим. И противоречий здесь нет. Но русская интеллигенция и сегодня, как и 100 лет назад, "не продумала национальной проблемы", довольствуясь "естественными" объяснениями происхождения народности. Эта традиция ведёт начало еще с Н.Г. Чернышевского, старательно уничтожавшего самостоятельное значение национальной проблемы, до марксистов начала ХХ века, без остатка растворивших её в классовой борьбе.
Просветительство народа или воспитание? Русская интеллигенция рубежа ХХ века искренне полагала, что просвещение народа, как и новая русская культура, могут быть построены на атеизме как духовном основании. При этом религиозная культура личности, имевшая в России многовековую историю, уходящую истоками в Византийскую и Святоотеческую традицию, ими пренебрежительно отвергалась. Воспитание души заменялось простым сообщением знаний. Но человеческая личность, по убеждению С. Булгакова, есть не только интеллект, а, прежде всего, воля, характер, - и пренебрежение этим жестоко мстит за себя. Разрушение вековых религиозно-нравственных устоев освобождало в народе тёмные стихии, которые долго накапливались в русской истории. "В исторической душе русского народа всегда боролись заветы обители преп. Сергия и Запорожской сечи или вольницы, наполнявшей полки самозванцев, Разина и Пугачёва" [1, 79]. Интеллигентское просветительство пробуждало эти дремавшие инстинкты и неизбежно возвращало Россию к хаотическому состоянию, обессиливающему её, и с такими трудностями и жертвами преодолевавшемуся ею в истории. Нация раскалывалась надвое, растрачивая в бесплодной борьбе лучшие силы. Эта тревожная мысль веховцев проходит через все статьи сборника. Отсутствие у интеллигенции идеи воспитания народа в политике оставляло две возможности - или деспотизм, или охлократия. Воспитание народа радикальная интеллигенция замещала возбуждением народных масс во имя, как им казалось, благих целей. Она духовно оформляла инстинктивные стремления низов, заражала народ своим энтузиазмом, была нервами и мозгом революции. "Интеллигентская доктрина служения народу, - писал П. Струве, - не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач. А так как народ состоит из людей, движущихся интересами и инстинктами, то, просочившись в народную среду, интеллигентская идеология должна была дать вовсе не идеалистический плод. Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию" [5, 147]. Отказом от воспитания интеллигенция, тем не менее, воспитала в пролетариате - своего палача и могильщика. Народ достойно отблагодарил своего Учителя!
Другие пороки русской интеллигенции
Недостатки русской интеллигенции по Солженицыну. Не растекаясь мыслью по древу, сведём воедино недостатки русской интеллигенции, сославшись на А.И. Солженицына, на знаменитую его статью "Образованщина" сборника 1974 года "Из-под глыб" [10, гл.1]. Тезисно: Кружковая искусственная выделенность из общенациональной жизни. Принципиальная напряжённая противопоставленность государству. Моральная трусость отдельных лиц перед мнением "общественности". Недерзновенность индивидуальной мысли. Любовь и интерес к истине парализована любовью к уравнительной справедливости, к общественному добру. Гипноз общей интеллигентской веры, идейная нетерпимость ко всякой другой. Ненависть как страстный этический импульс. Фанатизм, глухой к голосу жизни. Мечтательность, прекраснодушие, недостаточное чувство действительности. Нигилизм относительно труда. Негодность к практической работе. Объединяющий всех напряжённый атеизм, некритически принимающий, что наука компетентна решить и вопросы религии. Религия заменена верой в научный прогресс. Инертность мысли. Слабость самоценной умственной жизни, ненависть к самоценным духовным запросам. Социальный утопизм, этический нигилизм... Отсутствие интереса к истории Отечества. Отсутствие чувства кровной связи с Россией, космополитизм. Нет чувства исторической действительности, ожидание социального чуда. Обвинение во всех бедах - самодержавия. Отсутствие личной ответственности и личной вины. Преувеличенное значение своих прав. Претензия, поза, ханжество "принципиальности" - прямолинейных отвлеченных суждений. Надменное противопоставление себя - "обывателям". Духовное высокомерие. Религия самообожествления. Почитание себя Провидение для своей страны... Что ж, многое, пережив советскую эпоху, досталось в наследие и нынешней либеральной интеллигенщине.
Правовой нигилизм русской интеллигенции. Согласно Б.А. Кистяковскому, русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности. Право из всех культурных ценностей было наименьшим из приоритетов. Таким образом, у отечественной интеллигенции не могло образоваться и прочного правосознания, более того, это правосознание было на крайне низком уровне развития. Кистяковский с горечью констатирует, что в идейном развитии русской интеллигенции не "участвовала ни одна правовая идея". Он пишет: "правосознание русской интеллигенции никогда не было охвачено всецело идеями прав личности и правового государства, и они не пережиты вполне нашей интеллигенцией. Но это и по существу не так. Нет единых и одних и тех же идей свободы личности, правового строя, конституционного государства, одинаковых для всех народов и времен, как нет капитализма или другой хозяйственной или общественной организации, одинаковой во всех странах. Все правовые идеи в сознании каждого отдельного народа получают своеобразную окраску и свой собственный оттенок" [11, 113]. Кистяковский цитирует слова Герцена, написанные им еще в начале 50-х годов позапрошлого века. Неправда ли, что и по сию пору это остается актуальным: "правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школою. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого бы он звания ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно так же поступает правительство". [11, 113-114]. В общественном сознании русской интеллигенции никогда не было идеала правовой личности. Обе стороны этого идеала, как пишет Кистяковский, личности, дисциплинированной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделённой всеми правами и свободно пользующейся ими - чужды сознанию отечественной интеллигенции рубежа ХХ века.
Интеллигенция и социализм. Приход интеллигенции к марксистской идеологии был неизбежно закономерен. Социализм, как известно, есть мировоззрение, где идея производства вытеснена идеей распределения. А, по Н. Бердяеву, "интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества" [7, 25]. Вместо того чтобы думать о созидании, о производстве благ, интеллигенция купилась на примитивный лозунг - отобрать созданные блага у тех, кто ими незаконно владеет, и поделить между теми, кто оными благами не располагает. В основе таких убеждений, по мнению С. Франка, лежит социальный оптимизм и чисто механическая, рационалистическая теория счастья, согласно которой человеческому счастью препятствуют не внутренние причины, не духовные пороки человеческой натуры, а исключительно причины внешние - социальная обстановка и несовершенство общественного устройства. По этой логике работа над устроением человеческого счастья есть не творческое или созидательное дело, а исключительно - расчистка, устранение, разрушение этих внешних препятствий, когда интеллигенция "видела в политике альфу и омегу всего бытия своего и народного" [5, 149]. Вся политика была сведена исключительно к внешнему устроению жизни, апелляции к низменным страстям народных масс. И здесь для интеллигенции средство превратилось во всеобъемлющую цель. В основе этой "моральной ошибки" русской интеллигенции лежало убеждение, что "прогресс" общества может быть, по П. Струве, не плодом совершенствования человека, а ставкой, которую следует сорвать в исторической игре, апеллируя к народному возбуждению. "Основная философема социализма, идейный стержень, на котором он держится как мировоззрение, есть положение о коренной зависимости добра и зла в человеке от внешних условий" [5, 141]. В этой поистине страсти к социализму и марксизму проявилось стремление русского интеллигента к упрощению, обеднению, сужению всех проявлений жизни. Но отношение к социализму у веховцев не было единодушным и однозначным. Переболев марксизмом, они от него окончательно к тому времени не излечились. Для этого требовалась практика построения реального социализма. А в 1909 году С. Франк утверждает, что "учение Маркса - система, которая, несмотря на всю широту своего научного построения, не только лишена какого бы то ни было философского и этического обоснования, но даже принципиально от него отрекается" [6, 183]. А Н. Бердяев всё ещё полагает, что "в объективно-научной стороне марксизма было здоровое зерно" [7, 34].
Нравственное состояние русской интеллигенции. Нравственный мир русской интеллигенции, по убеждению веховцев, со временем сложился в обширную и живую систему, в своего рода организм, упорствующий в бытии и исполненный инстинкта самосохранения. Кардинальным фактом духовного бытия русского интеллигента стала независимость, автономность его сознания от окружающего мира. Произошел разрыв исторического сознания. Угол зрения чрезвычайно сузился, заземлился, исчезло ощущение вечности. Мышление стало дискретным, потеряло ритмичность. Преобладающим была аритмичность бессознательной воли человека. Истина, как содержание мысли, перестала определять цели мышления, правильный ритм и направление. Не о своеобразии личности и спасении души думал русский интеллигент, а о кардинальной переделке мира, исходя исключительно из параноидальных построений своей распадающейся личности. И этот "распад личности оказался роковым для интеллигенции в трёх отношениях: внутренне - он сделал интеллигента калекою, внешне - он оторвал интеллигенцию от народа, и, наконец, совокупностью этих двух причин он обрёк интеллигенцию на полное бессилие перед гнетущей её властью" [3, 93]. Хлёстко и беспощадно характеризовал интеллигенцию М. Гершензон: "Сонмище больных, изолированное в родной стране, - вот что такое русская интеллигенция" [3, 100]. И далее: "Наша интеллигенция на девять десятых поражена неврастенией; между нами почти нет здоровых людей - все желчные, угрюмые, беспокойные лица, искажённые какой-то тайной неудовлетворённостью; все недовольны, не то озлоблены, не то огорчены" [3, 102]. Проигрыш её в революции 1905-1907 годов, по мнению веховцев, был закономерен. Причину они видели не в малочисленности интеллигенции, а в раздвоенности личности, в психическом бессилии. Бессознательная ненависть народа к интеллигенции "превозмогала в нём всякую корысть", несмотря на соблазн общего дела. Но уже через десяток лет "общее дело" объединило и люмпенизированные народные массы и так и не выздоровевшую русскую интеллигенцию. Кризис духовный интеллигенцией преодолён так не был - духовная болезнь охватила уже сам народ. И народ опустился до уровня забесовлённой и презираемой некогда этим народом интеллигенции...
Экскурс в наши дни. Отвлекаясь от темы, вспомним 70-е годы прошлого века. СССР, диссидентство, находящееся на периферии общественного интереса, в подполье. Кучка интеллигентов, борющихся с помощью средств массовой информации Запада за "права человека" в Советском Союзе. Народом диссидентство непонимаемо и нелюбимо. Абсолютно никаких шансов достичь своих целей у них не было. Да и цели-то были весьма обыденные - для многих диссидентствующих либералов это был шанс сделать себе имя и выехать на Запад. И всё! Но уже в конце 80-х - они были на белом коне! Что произошло в стране за какие-то два десятка лет? В чём причина взлёта интеллигенции? А причина была не в силе интеллигенции, одержавшей, казалось бы, триумфальную победу в 1991 году. Причина была в слабости, изначальной гнилости самой Советской власти, выродившейся советской бюрократии, не имевшей к тому времени никаких идеологические скреп и целей. У жиреющей бюрократии, желавшей легализации денег и власти, и прозападной либеральной интеллигенции, - совпали цели и желания. Совпал вектор. Государство в очередной раз было разрушено. А народ снова оказался удобным инструментом этого разрушения.
Единение в ненависти. А психологическим побуждением разрушения, как правило, является ненависть. И когда разрушение заслоняет другие виды деятельности, ненависть начинает превалировать в психической жизни человека. С. Франк писал, что "основным действенным аффектом народника-революционера служит ненависть к врагам народа" [6, 171]. Парадоксальным, но опять таки закономерным образом эта ненависть преломилась в термин "враг народа" в 20-30-е пореволюционные годы ХХ столетия. И "врагами народа" нового пролетарского государства стали все образованные слои русского общества, и не в последнюю очередь сама эта революционная интеллигенция, сделавшая все возможное для возникновения в России Советской власти. Как говорится, за что боролись!.. Коллизия начала ХХ века повторилась в России в начале века XXI. Август 1991 года стал реваншем за Февраль 1917. Победа интеллигенции в революции 1991 года обернулась уже для российской интеллигенции ее фактическим поражением. Унаследовав от дореволюционной русской интеллигенции самые отвратительные черты - безрелигиозность и антигосударственность, она не смогла предложить обществу и народу российскому никаких достойных целей и ценностей, кроме абсолютной вседозволенности. В итоге - часть интеллигенции холуйски обслуживает нынешнюю Власть. Другая же часть, так ничего не уразумев и не сделав никаких выводов, идет на "марши несогласных" под обветшалыми лозунгами разрушения ненавистного Государства. "Когда ненависть укрепляется в центре духовной жизни и поглощает любовь, которая её породила, то происходит вредное и ненормальное перерождение нравственной личности" [там же]. Перерождение же нравственной личности сегодня равно свойственно и тем, кто пытается разрушить Государство, и тем, кто обслуживает Власть. Ибо у тех и у других отсутствует духовное измерение служения - Богу, Империи, Нации. Выводы и через 100 лет не сделаны, уроки не извлечены.
Истоки пороков русской интеллигенции. Русская интеллигенция рубежа XIX-XX веков, по меткому выражению С. Булгакова, и есть то прорубленное Петром окно в Европу, "через которое входит к нам западный воздух, одновременно живительный и ядовитый" [1, 45]. По большей мере, конечно же, ядовитый. Сначала интеллигенция увлеклась материализмом, по определению Н. Бердяева, этой "самой элементарной и низкой формой философствования" [7, 27], затем марксизмом. Уже в наше время знаменем стали абстрактные "права человека" и прочие либеральные ценности. На формирование характера русского интеллигента оказало влияние не только его мировоззрение и особый духовный склад, но и, безусловно, внешнее давление полицейского государства. В нём росло не только самочувствие мученичества, но и оторванность от реальной жизни, развивались мечтательность и утопизм, "недостаточное чувство действительности". Проявлялись признаки идейной одержимости, самогипноза, вырабатывался фанатизм. (При некотором допущении, это пародийно повторяется сегодня, когда "путинщина" начинает тупо прессовать, загоняя в подполье, маргинальные группировки Каспарова и Лимонова...) Объясняется такое уродливое развитие отечественной интеллигенции не дефектами интеллекта, а направлением воли, создавшем такую искусственную среду, не связанную ни с реальной жизнью, ни с отечественным богословием, ни с мировой философией. "У интеллигенции всегда были свои кружковые, интеллигентские философы, - пишет Н. Бердяев, - и своя направленская философия, оторванная от мировых философских традиций. Эта доморощенная и почти сектантская философия удовлетворяла глубокой потребности нашей интеллигентской молодежи иметь "миросозерцание", отвечающее на все основные вопросы жизни и соединяющее теорию с общественной практикой" [7, 27]. В основе, по мнению веховцев, лежит общая малокультурность интеллигента как личности, отсутствие серьёзных знаний, неспособность к серьёзному философскому мышлению, тем более к богословию, маниакальная склонность оценивать учения по утилитарным и политическим критериям, любовь к уравнительной справедливости и общественному благу и - полное отсутствие интереса к Истине. И обусловлено это отсутствие изначальным и категоричным отвержением интеллигента от Бога, замена Творца всего сущего примитивнейшими "научными" построениями. Круг, как видим, замкнулся. Русский философ Владимир Соловьёв остроумно заметил, "что русская интеллигенция всегда мыслит странным силлогизмом: человек произошел от обезьяны, следовательно, мы должны любить друг друга. И научный позитивизм был воспринят русской интеллигенцией исключительно в смысле этого силлогизма. Научный позитивизм был лишь орудием для утверждения царства социальной справедливости и для окончательного истребления тех метафизические и религиозных идей, на которых, по догматическому предположению интеллигенции, покоится царство зла" [7, 33-34].
Предполагаемые пути выхода и судьбы интеллигенции
Выходы из тупика ХХ века. Причины всех бед, по убеждению веховцем, следует искать не во внешней среде, а во внутренней повреждённой грехом природе падшего человека. Никакие социальные изменения, политические пертурбации здесь не помогут. Зло русской жизни не искоренят ни учения Маркса, ни идеи Ницше. Выход - через "покаяние и самообличение". Н. Бердяев был убеждён, что "русская интеллигенция может перейти к новому сознанию лишь на почве синтеза знания и веры, синтеза, удовлетворяющего положительно ценную потребность интеллигенции в органическом соединении теории и практики, "правды-истины" и "правды-справедливости". Но сейчас мы духовно нуждаемся, - писал он, - в признании самоценности истины, в смирении перед истиной и готовности на отречение во имя её" [7, 42]. А признание истины означает признание Бога. Именно воцерковление всей русской культуры, интеллигенции, опора на отечественные традиции, отказ от космополитической ориентации - таков единственный выход из гибельной для страны и общества ситуации начала XX века. И основания для воцерковления были. Можно вспомнить имена величайших русских философов и писателей В.С. Соловьёва, Ф.М. Достоевского. За исключением, естественно, Л.Н. Толстого. "Русская философия таит в себе религиозный интерес и примиряет знание и веру", - писал Н. Бердяев [7, 39], и в этом она намного опережала и опережает самые "передовые" западные учения. Но точкой возврата непременно должно быть возвращение русской интеллигенции к Богу, к Церкви Христовой. "Многими пикантными кушаньями со стола западной цивилизации, - писал С. Булгаков, - кормила и кормит себя наша интеллигенция, вконец расстраивая свой и без того испорченный желудок; не пора ли вспомнить о простой, грубой, но безусловно здоровой и питательной пище, о старом Моисеевом десятословии, а затем дойти и до Нового Завета!.." [1, 68].
Исход в революцию. Перед русской интеллигенцией после поражения революции 1905-1907 годов открывался исторический шанс медленного и трудного пути перевоспитания личности при строгой самодисциплине. К этому пути отчаянно призвали - при непонимании и практически откровенной враждебности всего тогдашнего русского общества - авторы "Вех". Но интеллигенция, общество, государство упорно продолжали двигаться в одном направлении. Случился 1917 год. Сначала Февраль, потом Октябрь. Произошло то, что произошло. Пожар революции уничтожил и русскую интеллигенцию. Точнее, это она сама ликвидировала себя своими вымученными теориями, внутренней несостоятельностью. Обвинять в уничтожении русской интеллигенции Ленина, сталинизм - исторически неправомерно. И Ленин, и сталинизм во многом были порождениями отечественной интеллигенции. И то, что не сгорело в революционном огне, методично уничтожалось сталинскими дровосеками. А уничтожалась гниль, ненужный осинник... Находившая смысл существования в ненависти к царизму, и добившись уничтожения самодержавия, интеллигенция оказалась ненужной новому строю, который вынашивала в горячечных мечтаниях. И кто же в этом виноват? Сталин или же сама интеллигенция, создавшая условия для победы самой радикальной и самой интернациональной партии в России? Не историческая ли заслуга И.В. Сталина и его окружения, что Россия была избавлена от такой космополитической, жидовствующей, глубоко антироссийской и антипатриотичной интеллигенции и такой партии в лице "ленинской гвардии"?.. В 1909 году С. Франк выражал надежду, что "на смену старой интеллигенции, быть может, грядёт "интеллигенция" новая, которая очистит это имя от накопившихся на нем исторических грехов, сохранив неприкосновенным благородный оттенок его значения" [6, 184]. Увы! Новая интеллигенция, советская, унаследовала многие родовые черты интеллигенции "русской". Ибо возросла она на той же самой поляне, где и старая дореволюционная. На месте вырубленного гнилого осинника сосновая корабельная роща сама собой не вырастет. Если пустить дело на самотёк, то первым делом на этом месте вырастет мусор - та же осина в окружении кустарника. Нужен не только многолетний, более того, многовековой уход, забота, целенаправленная работа по выращиванию нужного сорта дерева... Именно этим и пытался заниматься И.В. Сталин, выращивая "советскую" интеллигенцию, лишённую пороков интеллигенции русской, дореволюционной. Эксперимент не удался. Сталинская селекция дала не тот результат, на который власть рассчитывала.
Судьбы интеллигенции в пореволюционный период. Все авторы сборника "Вехи" пережили в молодости период народовольческого террора. На их глазах в русское общество инфицировался марксизм. Воочию они наблюдали и первую русскую революцию 1905-1907 годов. Многие в 1922 году оказались пассажирами знаменитого парохода в Штеттин. Но Советскую Россию покидали на борту "философского парохода" не интеллигенты, а величайшие русские мыслители. Думается, что В.И. Ленин всё-таки чувствовал и понимал разницу между интеллигенцией, которую совершенно справедливо называл "г....." и русскими интеллектуалами. Авторы "Вех" впервые акцентировали внимание общества на гремучую смесь атеизма, мистицизма и фанатизма в душе отечественной интеллигенции. Их не захотели услышать. После 1917 года и ужасов гражданской войны очень многие критики веховцев запоздало признали их правоту. Например, крупный русский историк и политик, кадет П.Н. Милюков. Но ещё в 1918 году многие из авторов "Вех" вместе с новыми сотрудниками составили сборник "Из глубины". В нём они расценили Октябрьскую революцию как моральный и политический крах России и как печальное подтверждение своих трагических пророчеств. В 1974 году А.И. Солженицын в статье "Образованщина" [10, гл. 1], опираясь на "Вехи", сравнил тогдашнюю советскую интеллигенцию с русской дореволюционной. Выводы были неутешительные - интеллигенции в СССР не осталось, по крайней мере, она стала еще хуже, нежели была до Советской власти. Но, неожиданно для всех, и, в первую очередь, вероятно, для себя самой, интеллигенция выводы великого русского мыслителя опровергла. В период так называемой "перестройки", инициированной бюрократией сверху, интеллигенция возглавила недовольные существующим положением народные массы и похоронила Советскую власть, вернув Россию в промасонский Февраль. Некоторый дрейф нынешней власти в сторону национальных интересов расколол россиянскую интеллигенцию. И задача русских интеллектуалов сегодня - ориентировать Россию не на очередную революцию, а на контрреволюцию, главным образом, духовную; на контрреволюцию, освобождающую страну от завоеваний Февраля и Августа. Но эти вопросы вне темы нашего разбора.
Вместо выводов. Как видно из всего выше изложенного, русская дореволюционная интеллигенция представляла из себя весьма своеобразный феномен. Термин "русская интеллигенция", взятый из "Вех", а равным образом термины интеллигенция "национальная" и "отечественная", применяемые к дореволюционной интеллигенции России - имеют ко всему русскому довольно поверхностное отношение. Скорее наоборот - это по существу интеллигенция глубоко антирусская, антинациональная, космополитичная. И дело здесь не в графе "национальность", а в духовном устроении и направленности. Это не часть русского народа, это поистине некий орден, или малый народ, по И.Р. Шафаревичу. Цитируя С. Булгакова, это "безбытная, оторвавшаяся от органического склада жизни, не имеющая собственных твердых устоев интеллигенция, с своим атеизмом, прямолинейным рационализмом и общей развинченностью и беспринципностью в обыденной жизни..." [1, 64]. Дореволюционная интеллигенция в своём западничестве не пошла дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада, приняв их с наиболее крайними и резкими формами философии. За прошедшее столетие интеллигенция в России претерпела существенные изменения, но во многом оценка остаётся актуальной и по сей день. И с этим раскладом в политическом и духовном пасьянсе России приходится считаться.
Диалог архиепископа Антония и Н. Бердяева. Одним из немногих, кто выразил в 1909 году поддержку и даже восхищение сборником "Вехи" был архиепископ Антоний (Храповицкий), будущий митрополит и глава Русской Православной Церкви заграницей, а тогда один из лидеров черносотенного Союза Русского Народа, объединявшего истинных патриотов России. Он был счастлив, что в среде национальной интеллигенции нашлись люди, осознавшие наконец-то грехи и заблуждения своего клана. И он, как один из авторитетных иерархов Православной Церкви предлагал руку дружбы русским интеллектуалам во имя будущего России. Союза не состоялось. Архиепископу ответил в "Московском еженедельнике" (1909 г. ? 32) Н.А. Бердяев. Публикация называлась "Открытое письмо архиепископу Антонию". Н. Бердяев дипломатично выражал удовлетворение, что такой "черносотенец" как архиепископ Антоний идёт им навстречу. Но он тут же упрекал Церковь, что на ней "есть тяжкая вина и грех" [12]. Н. Бердяев обвинял Русскую Православную Церковь в тесных связях с Государством Российским, в использование государственного аппарата в борьбе с сектантами и еретиками, и так далее. Н. Бердяев призывал Церковь освободиться от такой политики и стать, по его мнению, подлинно духовной силой. Он писал: "Русская революция, нигилистическая и атеистическая по своей идейной основе, напоила Россию злобой, отравила кровь русского народа классовой и сословной ненавистью и духовной враждой. Но не большей ли ещё злобой дышит и реакция? <...> Союз русского народа - весь злоба, весь ненависть..." [13, гл.8]. Н. Бердяев указывал архиепископу Антонию на иной путь - Церковь может отказаться от власти и претерпеть мученичество. "Религиозно важно облегчить широким слоям русской интеллигенции возвращение в лоно Церкви ..." [13, гл.8]. Правоту каждого из них прояснила история. И 100 лет спустя остаётся насущной задача объединения усилий русских интеллектуалов и Церкви, равно и задача воцерковления общества и русского народа.
Использованная литература
1. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество. //Вехи. Интеллигенция в России. "Молодая гвардия". М., 1991//
![[]](/img/s/shewnin_w_a/pro_005/img302.jpg)