Хотя небо опять с самого утра было затянуто тяжелыми грязно-серыми тучами, Остен, глядя на опостылевший за эти недели Кержский лес, ощущал необычайный душевный подъем. Скинувшие листву сиротливо тянущиеся к угрюмым небесам ветви деревьев более не наводили на него тоску, а вызывали улыбку - сегодня его утомительное ожидание наконец-то закончится!..
Олдер не знал, чем была вызвана эта уверенность - просто чувствовал, что давящий на его плечи груз внезапно растворился без следа, а внутри все словно бы пело от предвкушения долгожданной схватки, и тысячник не стал противиться этому нежданному воодушевлению, а полностью доверился своему чутью.
Но все-таки первой, подтверждающей грядущие изменения, ласточкой, стали не принесенные дозорными вести, а письмо от Арлина Неска - одного из немногочисленных приятелей тысячника. Послание застало Олдера уже во внутреннем дворе крепости, среди привычной утренней суеты: последние, полученные Остеном от друга новости, были неутешительными, и тысячник, нетерпеливо сломав печать, стал читать письмо тут же, прислонившись плечом к стене конюшни.
Горячий и порывистый норов Арлина был хорошо известен всему его окружению, а сам тон послания с первых же строк подтвердил то, что страхи, изводившие приятеля, не подтвердились: Неск грубовато и привычно шутил, нарочито грозно вопрошал, сколько еще Остен собирается сидеть около богами забытого Кержского Леса, и звал давнего друга в гости, на грядущее торжество. Жена Арлина благополучно разрешилась от бремени девочкой, и теперь он хотел, чтобы Остен присутствовал на обряде наречения малютки Энейры Неск...
Энейра... Полузабытое имя давно канувшей в небытие дочери Мартиара Ирташа. Потерянная среди пламени и крови жизнь, которую он не смог защитить, несмотря на данную клятву... Но почему теперь?..
Пальцы Олдера с силой сжались, комкая и сжимая неожиданное письмо, а сам тысячник поднял голову и обвел двор невидящим взглядом... Но уже через пару ударов сердца совладал с собою и вернулся к прерванному было чтению - теперь в исписанных размашистым почерком строках послания Остен искал подтверждения неожиданно посетившей его догадки.
Арлин же пояснял свое решение так:
" Я, конечно же, уже предвижу твой вопрос - с какого злого похмела наследницу рода Неск нарекли исконно крейговским именем? Тем более, что Мирту трясет до икоты лишь при одном упоминании о наших северных соседях?
Видишь ли, все дело в том, что жизнями дочери и жены я обязан служительнице Малики.
Ты знаешь, как Мирта боялась предстоящих ей родов, изводила и меня, и себя, и таки накликала беду. На одном из постоялых дворов у нее, несмотря на то, что передвигались мы со всеми возможными предосторожностями, открылось сильное кровотечение, и если бы не случайно оказавшаяся поблизости жрица-крейговка, я наверняка звал бы тебя сейчас на похороны.
Служительница же проявила не только умение, но и выдержку, отнюдь не свойственную ее возрасту, а от предложенного мною вознаграждения отказалась наотрез, взяв лишь (ты не поверишь!) пряжку с изображением моего родового герба... Конечно же - после всего произошедшего я бы отдал ей не только его.
Мирта же втемяшила себе в голову, что ее дочь не будет носить иного имени, чем имя нашей спасительницы, и (скажу тебе по секрету) я полностью с ней согласен, хотя это и противоречит родовым устоям.
На сем завершаю свой рассказ. Приезжай, как только сможешь - ты знаешь, я с радостью приму и тебя, и Дари. Нечего ему делать в твоем унылом имении-крепости в окружении стариков.
Арлин Неск".
Закончив чтение, Олдер медленно и аккуратно сложил смятое перед этим послание, и, расстегнув пару верхних пряжек куртки, отправил письмо за пазуху, а возникший у плеча тисячника Антар едва слышно прошептал:
- Важные вести, глава?
- Ты мысли мои читаешь?- глядя на заполненный воинами двор, Остен даже не повернул головы, но при этом кожей чувствовал исходящее от пожилого эмпата беспокойство, а тот, поколебавшись, подступил чуть ближе.
- Глава знает, что этого как раз я сделать не могу.
Олдер наконец-то обернулся и, посмотрев на добровольно ставшего его тенью воина, слабо усмехнулся.
- Я только что получил привет с того света. От Мартиара Ирташа...
Антар промолчал, но упавшая на его лицо тень, лучше всяких слов показала - для эмпата события той поры не менее памятны, чем для самого тысячника, которого пожилой ратник понял с полунамека, и Олдер тихо заговорил:
-Помнишь, как мы ломали голову над тем, куда делась младшая дочь Мартиара? Я весь Реймет перевернул в ее поисках, а все оказалось на диво просто. В тот день девчонка таки сбежала из дому и нашла приют в святилище Малики. Жрицы просто показали мне не всех детей, а я, удовлетворившись словами служительниц, не обыскал самолично святилище от крыши и до самих дальних погребов. Дурак, правда?
Антар отрицательно качнул головой:
- Обычно жрицы Малики не лгут. Это нельзя назвать недосмотром.
Олдер же недобро прищурился.
- Считается, что не лгут. Но когда они прячут у себя дочь убитого военачальника, то могут и поступиться своими правилами... И, если честно, основания у них были... - Олдер замолчал и, тряхнув головой, отогнал от себя видение распятого над воротами Реймета тела Мартиара Ирташа, чтобы продолжить, - Но сейчас наша речь не об этом, а о том, что девочка, скорее всего, после была передана под опеку другого храма и воспитывалась там соответственно, так как теперь она - жрица Милостивой и лекарка.
И вот эта самая лекарка спасла жену и дочь моего друга, а в уплату взяла лишь пряжку с изображением коня, которая напоминает ее родовой герб, а Арлин собирается наречь новорожденную Энейрой...Слишком уж все сходится - не находишь?
- Похоже на то, - Антар, выслушав рассказ тысячника склонил голову, - И что будем делать, глава?
Олдер же на это "будем" лишь слабо усмехнулся:
- Когда поймаю Бжестрова, займусь поиском этой жрицы. Вряд ли наша встреча будет радостной, а разговор выйдет хоть сколько-нибудь толковым, но я все же попытаюсь ей помочь. И...
Олдер хотел сказать еще что-то, но в этот миг во двор на взмыленном коне влетел один из загодя выставленных дозорных, и, завидев, тысячника, выкрикнул именно те слова, которых все эти недели Остен и дожидался:
- Крейговцы, глава. Отряд заметили у Кержского леса!
...Не более, чем через четверть часа из ворот крепости выехал первый отряд - морды и копыта коней были обмотаны ветошью, а сами опытные, по праву считающиеся лучшими среди лучших, воины прятали доспехи и оружие под темно-бурыми плащами. Выехав за пределы заставы, конники поспешили скрыться в еще заполнявшем долы и лощины грязновато-белом тумане и спешно направили коней к рассекающему приграничные поля Крапивному Логу, долженствующему стать им укрытием.
Второй же отряд покинул крепость много позже. Закованный в полный, начищенный до зеркального блеска доспех, Олдер дождался, когда тусклый луч солнца скользнет по второму ряду бойниц западной башни, и лишь после этого вскочил в седло, поправил темно-вишневый, подбитый серебристым мехом плащ и с улыбкой повернулся к дожидающемся его приказа воинам.
- Сегодня нас ждет славная охота, но помните - Бжестрова следует взять живьем!
Ответом ему стал хриплый ор трех сотен глоток:
- Рады служить, глава!
А подъехавший к тысячнику Антар, подавая ему шлем, тихо прошептал:
- Среди крейговцев есть Знающий...
- Я знаю, потому и пустил вслед нашим засадникам морок... - так-же тихо прошептал Олдер, а потом добавил чуть громче, - Хотя крейговский колдун уже на излете своих сил - с ним даже ты управишься - не лезь на рожон без крайней нужды.
Дождавшись согласного кивка Чующего, Остен потуже затянул подбородочный ремень, и тронул коня, едва слышно прошептал:
- Ну же, Беркут, не медли, а то Антар на моем нагруднике скоро дыру протрет ежедневной полировкой...
Ставгар
Путешествие к границе прошло на диво гладко: не было даже обычных для такого пути мелких неурядиц - казалось, что дорога сама ложится под копыта коней следующих за молодым Бжестровом воинов. Ставгар посчитал это добрым знаком, а вот встреченный им в условном месте Кридич, услыхав такие вести, нахмурился:
- Не ко времени такое везение. Не ко времени и не к месту.
Но Бжестров на это лишь отрицательно качнул головой:
- Пустое, Кридич. В конечном итоге, цветами и победителей встречают, и дорогу для молодых в храм посыпают.
- А еще цветы перед покойникам на последнем пути бросают, - немедля ответствовал пожилой колдун, - Я ведь поспел к Кержу раньше тебя. Уже посмотрел что тут к чему.
- И что же? - где-то в кронах деревьях глухо заухал филин, и Бжестров нетерпеливо склонился вперед, - Коршун действительно тут сам-один?
Вместо ответа Кридич начал посщипывать себя за седой ус и хмурить густые брови, а после молвил:
- Похоже, что так. Мне даже не верится... Не к добру такая удача. Сам посуди - амэнскому князю, чтоб Коршуна в такую глушь сослать, надо совсем из ума выжить, да только Арвиген не из той породы, что на старости лет в детство впадает.
Бжестров, услышав такие соображения, задумчиво потер подбородок, а потом решительно тряхнул головой:
- Ты прав, Кридич, да только ведь и Арвигену, дабы в опалу кого-либо отправить, вовсе не надо с ума сходить. Может, донесли на Коршуна или оклеветали - мы-то не можем знать всего, что в Амэне делается!
Ты лучше скажи - точно ли Остен в этой крепости сидит да мхом зарастает, и сколько он людей с собою привел?
Кридич же, глядя как лицо Ставгара при последних словах осветилось настоящим охотничьим азартом, усмехнулся и проворчал:
- Видел я Коршуна собственными глазами: третьего дня он с отрядом в соседнюю крепость выбирался. Да и мудрено было его не увидать - плащ вишневый за перестрел видно, а вот воинов с ним немного было - около трехсот, да только если Остен сюда своих людей привел, можешь не сомневаться - один его ратник наших двоих стоит.
- Я знаю, Кридич, - вспомнив о своем столкновении с амэнским тысячником молодой воин перестал улыбаться, в одно мгновение став собраным и на диво серьезным, - А в крепостишке этой сколько людей изначально было, ты случаем, не разведал?
- Отчего же, разведал, - пожилой колдун вновь принялся задумчиво теребить свой длинный ус, - Мои воины изловили одного селянина местного, да хорошенько распросили его, что к чему. С деревенек местных амэнцы оброк душ на триста собирали, а как Остен сюда пожаловал, так еще и недоимки сняли за последние пару лет.
Селяне нового начальника до икоты бояться - припугнул он их крепко за то, что хитровать с податью вздумали, так что про седого да кривоплечего нового главу крепости здесь уже слухи ходят, и по ним Коршуна легко узнать... - на этих словах Кридич неожиданно усмехнулся, но потом раздасадовано покачал головой, - Одно плохо - сколько "карающих" в крепости засело, я могу лишь по количеству мешков подати судить. Самим селянам что триста, что тысяча - все единого. "Много ратников, и глава у них лютый да страшный," - вот и весь их землепашеский сказ.
- А твой дар? Он помочь не может? - тут же спросил Ставгар, и колдун нахмурился еще больше:
- Остен обо всех возможных любопытных уже позаботился, а ломать его заговор, это себя с головою выдать, - и с тяжким вздохом неохотно добавил, - Да и не выйдет уже у меня с ним на равных тягаться. Если б мог я одним махом скинуть десять-пятнадцать годков - тогда еще посмотрели бы кто кого, да только молодильных чар еще не придумали
И, тяжко вздохнув, Кридич посмотрел в сгустившуюся за слабым кругом света тьму. В последний год у Знающего то и дело прихватывало сердце - словно сильная рука в латной перчатке его сжимала, не давая биться. Такие приступы были, по счастью, недолги и не слишком часты, но в Керже они неожидано усилились, а тут еще и привидевшийся перед самым приездом молодого Бжестрова сон растревожил душу Кридича.
Малка, первая и горькая любовь. Та, чье имя он никогда не произносил вслух, и лицо которой уже успело изгладиться из памяти... Да только воспоминания о погибшей в бурных водах Чары нежной и ласковой девушке были для Кридича по-прежнему, точно нож острый.
И пусть уже давно спит в сырой земле Джорин - друг, соперник и предатель, вначале принесший родителям Малки ложную весть о гибели жениха их единственной дочери, а потом и не погнувшашийся сходу просить руки чужой невесты. Пусть сам Кридич, отгоревав положенное время, заслал сватов к кареглазой Красинке, ставшей ему впоследствии хорошей женой и верной подругой. Пусть его старшие сыновья уже сами - добрые воины, а Кридич почти полностью сед - боль от той потери не стала меньше.
Ну а теперь еще и погибшая возлюбленная предстала перед ним не туманным видением, не обвитой водорослями утопленницей, а живой и во всем блеске своих пятнадцати лет. Как и в день их встречи, она стояла, потупив очи, среди цветущего сада, яблоневый цвет украшал пушистые косы Малки, а на щеках у девушки горел легкий румянец.
И от зрелища этой, внезапно вернувшейся, весны сердце Кридича сжало так, что он не мог даже вдохнуть...
С трудом переведя дыхание, колдун отогнал мучительное и, одновременно, дорогое воспоминание, и, вновь взглянув, на Бжестрова мысленно обругал себя последними словами.
Нашел время, старый дурень, для того, чтоб о навеки утраченом грустить, а ведь и так уже один, до безумия влюбленный, есть!
Вот только для того, чтоб Амэнского Коршуна изловить, не любовный угар надобен, а тонкий расчет и холодный разум...
Решив послушаться осторожного Кридича, Ставгар таился еще пару дней в самых дебрях Кержского леса. Его воины не ступали на принадлежащую амэнцам землю - лишь незаметно высматривали необходимые приметы, но ничего нового им вызнать не удалось. Жизнь в Кабаньем Клыке текла ровно и даже немного сонно, а пресловутый вишневый плащ опального тысячника мелькнул лишь раз - когда он выбрался из крепости с отрядом на осмотр границы.
Ставгар тогда с трудом подавил искушение кинуться на врага - слишком уж невыгодным было положение его воинов для внезапной атаки, да и Остену нельзя было давать в бою даже малейшего преимущества - он всегда умел обернуть чужую слабость и недочет себе на пользу.
А Бжестров просто не мог допустить своего проигрыша: слишком многое было поставлено на кон. После гибели Остена крейговские военачальники наконец-то поймут, что амэнцев можно и нужно побеждать, князь Лезмет более не будет требовать замирения с южанами при одном упоминании имени Коршуна, а, самое главное, Эрка... То есть, Энейра Ирташ сможет вернуть честное имя себе и своему роду.
После того рокового разговора с отцом Ставгар поклялся сам себе, что не станет говорить с Энейрой о любви до тех пор, пока с герба Ирташей не будет смыта вся грязь. Разве что попросит ее не торопиться с принятием полного служения Малике, потому как под своды княжеского замка в Ильйо следовало ступить не скромной служительнице Милостивой, а гордой дочери воина.
И именно потому, что с поимкой Амэнского Корушуна было связано столько чаяний и надежд Ставгара, теперь, оказавшись у цели, он стал настолько осторожен, насколько только мог - Остена следовало загнать в заранее заготовленные силки!
... Когда план Кридича и Ставгара был ими полностью обдуман и не раз обсужден, воины Бжестрова, выбравшись из столь надежно укрывшего их леса, показались на заре амэнскому разъезду - по всем прикидкам, обозленный и изнывающий от бездействия в унылой ссылке тысячник просто не мог упустить возможности вновь взять в руки меч и устроить хорошую трепку давним врагам, прсмевшим ступить на теперь уже амэнские земли.
Но Остен, вопреки всему, не торопился - уже рассеялся густой утрений туман, уже и выглянувшее из-за туч солнце пригрело своими не по-осеннему теплыми лучами затаившихся в лесной засаде крейговских воинов, а Коршун все не спешил покидать свое гнездо.
И лишь когда Ставгар уже было решил, что приманка не сработала, до него донеслись конское ржание и стук копыт, а потом вдалеке показались "Карающие" Остена.
Амэнцы ехали не спеша - растянувшись гуськом, они следовали вдоль невидимой линиии, разделяющей земли враждующих княжеств, а возглавляющий их Остен даже здесь, среди убранных, размокших от дождей полей, держался так надменно, точно возглавлял возвращающееся с победой войско. Гордо вскинутая голова, небрежная посадка, вишневый, точно горящий темным огнем плащ, и начищенный до блеска нагрудник - Ставгару хватило одного взгляда на тысячника, чтобы кровь в его жилах вскипела от ненависти.
Проклятые, бесконечно спесивые амэнцы, даже на переговорах ведущие себя так, словно крейговцы - пыль, недостойная даже их сапог, а Коршун - худший из них!..
С трудом сдерживая рвущийся на волю гнев, Ставгар дождался, когда амэнцы окажутся как раз перед его, изготовившимися к бою, воинами, и послал отряд в атаку. С другой стороны на "карающих" должны напасть ратники Кридича - Высокие расчитывали взять амэнцев во главе с Остеном в клещи, и, отрезав их от пути в крепость, прижать "Карающих" к Крапивному Логу. Ну, а после - навязать ближний бой, сжать, раздавить пусть и закованных в броню, но малочисленых ратников Олдера.
Затея была более, чем дерзкой - и Ставгар, и Кридич уже знали, что кривоплечий тысячник в схватке лицом к лицу опасен, точно дикий зверь, но не ждать же им, в самом деле, того дня, когда Коршун, свихнувшись с тоски и безделья, отправиться в Кержскую чащобу за поздними грибами?!!
Вот и оставалось крейговцам уповать на неожиданость нападения и свой численный перевес, и, надо сказать, что по-началу все шло именно так, как они и задумывали.
Завидев вылетающие на них из лесу отряды крейговских Владетелей, "Карающие" не смешались и не дрогнули - даром, что уготованная им ловушка должна была вот-вот захлопнуться. Да и не стоило, если честно, на такое расчитывать - лучшими из лучших воины Остена считались не зря, а крейговев они били в схватках не раз и не два, так что страха перед решившими нарушить перемирие Владетелями у амэнцев не было.
Вот и теперь, повинуясь хри плому, громкому голосу своего тысячника, они, перестроив ряды и прикрыв Главу, развернули коней в сторону противников. Их намарения были вполне ясны - амэнцы собирались не только принять бой, но и хотели с наскока разорвать готовые сомкнуться вокруг них клещи...
Но только Ставгар с сожалением подумал о том, что первым с Остеном столкнется не он, а Кридич, как случилось невозможное.
Послышалась очередная команда, и конная лава амэнцев, не сбавляя хода, вдруг повернула куда-то в бок и начала уходить по дуге как от воинов Бжестрова, так и от ратников Кридича. Теперь путь "Карающих" лежал вдоль едва заметной тропы, пролегающей меж густо поросшего кустарником склона оврага и грядой невысоких холмов - единственная, едва приметная лазейка из готовой захлопнуться мышеловки...
Когда вроде бы готовые к жаркой схватке амэнцы вдруг показали противникам спины, Ставгар не поверил своим глазам, а потом молодого воина охватила ярость.
Все его усилия, все чаяния пошли на смарку - Остен, проклятый Амэнский Коршун, через несколько мгновений уведет из под удара и себя, и своих людей, угрем выскользнув из приготовленной ловушки, пройдет по лезвию ножа, и второй раз к нему будет не подобраться!.. Этого нельзя допустить!!!
И Бжестров, подхлестнув зло заржавшего жеребца плетью, направил своих ратников за быстро удаляющимися амэнцами.
В эти короткие мгновения Ставгар ничего не видел, кроме развевающегося где-то впереди темно-вишневого плаща - он дразнил его, точно заячий хвост преследующую косого борзую, а кровь, казалась, вот-вот закипит в жилах молодого Владетеля. Позабыв обо всем, Ставгар направлял погоню - расстояния между его отрядом и амэнцами неуклонно сокращалось. Еще немного, и он таки догонит Коршуна. Вынудит Остена принять бой!..
Отряд амэнцев миновал ближайший холм и на некоторое время стал невидим для глаз крейговцев, но Ставгара это не остановило - не сбавляя хода, его ратники провели коней той же дорогой, что и "карающие".
...И тут в бок растянувшимся в преследовании крейговским всадникам ударили появившиеся словно ниоткуда конники в бурых плащах, а впереди, разворачивались, перестраиваясь воины Остена. Ловушка захлопнулась, вот только попал в нее не Коршун, а Беркут.
Кридич
Когда Кридич увидел, что амэнцы, пытаясь избежать схватки, отступают к Крапивному Логу, внутри у него все заныло от дурного предчувствия. Слишком уж выверенными были все эти маневры "Карающих", да и Остен не из тех воинов, кто просто так покажет тебе спину... А тут вдруг словно дразнится, словно приглашает броситься за ним в погоню и ударить в бок своему отступающему отряду!
Нутром чувствуя подвох, Кридич придержал своих, уже готовых ринуться вдогонку за ненавистными "Карающими" ратников, но Ставгар погнался за амэнским тысячником, точно дворовой щенок за котом.
- Мальчишка полоумный! - зло выругавшись, Знающий направил отряд вслед за Бжестровом, но его ратники не успели преодолеть и половины пути к оврагу, как в неожиданно сгустившемся воздухе точно струна лопнула, и этот, неслышимый для других звук, немедля отозвался болью в усталом сердце Кридича.
Впереди был морок, причем столь умело наведенный, что стал заметным лишь тогда, когда спал, выполнив свое назначение, а это значит...
- Быстрее! - не раздумывая более ни мгновения, Кридич послал коня вперед, но было поздно. За холмом его воинов уже поджидали новые, закованные в сталь амэнцы, и пожилой Владетель, завидев их, только и смог, что прошипеть как змея. Его вина - не учуял, не разгадал того, что пока они с Бжестровом пытались заманить Остена в свои силки, Коршун готовил для них волчью яму...
Засадный отряд амэнцев оказался вдвое, если не втрое больше сопровождающего Остена дозора, так что численное преимущество крейговцев мгновенно сошло на нет, но и Кридич не собирался уступать просто так. Угодившего в кольцо излишне горячего мальчишку следовало вызволить во чтобы то ни стало - миг, и ратники колдуна сшиблись с "Карающими", норовя смять амэнцев и прорваться сквозь их ряды на подмогу воинам Ставгара.
Сам же Кридич, прикрытый со всех сторон своими воинами, пытался высмотреть в боевой сумятице вишневый плащ тысячника - чутье подсказывало Владетелю, что даже угодив в засаду, Ставгар попытается довести дело до конца и скрестит оружие с Остеном, а кривоплечий тысячник, в свою очередь, и сам будет лишь рад такому поединку.
Вот только мальчишка, хоть и славно владеет мечом, Коршуна ему просто так не взять, а данная Эркой Бжестрову защита выдержит лишь один, в лучшем случае, два удара Остена. Значит, амэнца нужно сбить с толку и ослабить. Хотя бы ненадолго - а там уже Ставгар сделает свое дело.
Мысли были верные и правильные, да только едва Кридич нашел взглядом увязшего в рубке Остена, как и без того ноющее сердце сдавило с такой силой, что пожилому колдуну стало нечем дышать, а его левая рука повисла бессильной плетью.
- Винек... - прохрипел Владетель, но много лет служивший ему воин, уже смекнув, что дело совсем неладно, перехватил коня Кридича под уздцы, а еще двое, прикрыв своего главу, постарались увести его подальше от схватки, да только их решению воспротивился уже сам пожилой колдун.
- Нет, не сейчас... Лучше сними нагрудник... Дышать тяжко, - каждое слово давалось с трудом, глаза застилала густая пелена, а сердце, казалось, вот-вот разорвется от боли на куски, но Кридич все еще упрямо противился пришедшей за ним смерти. И пусть его сил хватит лишь на совсем уж легкое заклятье, он их использует... Использует во что бы то ни стало...
Боль нахлынула с новой силой, но теперь Кридич следил лишь за тем, чтобы последняя искра его дара не угасла, а когда очередной приступ ненадолго пошел на спад, прошептал:
-Винек, где кривоплечий?
Теперь шепот Кридича был едва слышен - но Винек угадал, что от него требуется, по движениям посиневших губ своего Владетеля. Высмотрев в гуще боя вишневый плащ амэнца, он осторожно повернул голову колдуна в нужную сторону. Веки Кридича дрогнули, лицо напряглось, а потом он с неожиданной для умирающего силой вскинул правую руку в сторону сражающегося Коршуна... Но слова его последнего заклятия перемешались с предсмертным хрипом, а еще через мгновение Кридича не стало...
Ставгар
На какой-то краткий миг Ставгару показалось, что он очутился не на поле боя, а среди ночного кошмара, в котором добытая было победа вдруг обращается поражением, а все надежды рассыпаются в руках серым пеплом. Вот только ночные видения никогда не станут настолько осязаемы, а мара всегда остается марой - она не причиняет вреда никому, окромя самого сновидца. Здесь же за ошибки Ставгара предстояло расплатиться пошедшим за ним ратникам и Кридичу, и чужой долг они будут отдавать своими жизнями и кровью.
Горечь и отчаяние нахлынули на Бжестрова, точно волна, но уже в следующий миг молодой Владетель стряхнул с себя неожиданное оцепенение. Сожалеть он будет потом, если, конечно, жив останется, а сейчас следовало противостоять амэнцам - еще немного, и они, сомкнув свои закованные в сталь ряды, раздавят его отряд, словно переспевший орех...
По-хорошему, Ставгару следовало прорываться назад - навстречу попытавшемуся пробиться на подмогу Кридичу, но какая-то, еще до конца не осознанная, мысль, останавливала молодого Владетеля. Зато, когда Ставгар, оглядевшись, вновь увидел ненавистный темно-вишневый плащ тысячника, решение пришло к нему точно само собой.
Единственно правильным действием сейчас было атаковать Коршуна и сцепиться в ним поединке!
Потому как на самом деле все очень просто - Остен всегда славился своей непредсказуемостью и быстротой, да и сейчас поймал их с Кридичем в ловушку потому, что они действовали согласно привычным правилам боя...
Значит, если он хочет если не выиграть сражение, то хотя бы погибнуть с честью, следует поступить так, как от него не ждут. Действовать так же, как на его месте поступил бы сам Коршун, и эта затея уж точно не придется амэнцу по вкусу.
...Повинуясь приказу, ратники Ставгара ринулись вперед. Им предстояло, вгрызшись в ряды амэнцев, поломать их строй и сцепиться с ними в схватке, в которой выживут лишь немногие. Жестокая рубка завязалась почти мгновенно, а Бжестров, отчаянно прорываясь к Остену, увидел, что и тот направляет коня к нему. Похоже, Коршун желал скрестить мечи со Ставгаром не менее, чем сам Владетель... А может, тысячник вновь собирался применить колдовство, как и в прошлую их встречу?
Эта мысль не испугала, а лишь опять не на шутку разозлила Бжестрова. Впрочем, он и сам не знал, почему так ненавидит амэнского Коршуна... Может, виной тому был страх, который кривоплечий тысячник внушал врагам одним своим именем, а, может, виной всему были обидные и хлесткие слова, которые Остен бросил прямо в лицо крейговцам на последних переговорах, или то, что Коршун посмел коснуться Энейры своим колдовством...
"Энейра," - в ушах у Бжестрова зашумела прилившая к голове кровь, а Остен, рявкнув на какого-то попытавшегося встать между своим главой и Бжестровом "Карающего", послал коня вперед. И еще через миг противники сшиблись.
Лязгнула столкнувшаяся со сталью сталь, зазвенела кольчужная сетка, прикрывающая грудь и бока злобного амэнского жеребца. Протяжно заржал присевший на задние ноги конь Ставгара, но Бжестров, отбив щитом тяжелый меч Остена, немедля атаковал амэнца в ответ. Тот же, несмотря на массивность лат, ушел от выпада Бжестрова с завидной легкостью, и тут же вновь ударил, а на его губах мелькнула кривоватая усмешка.
"Он играет со мной, сейчас попробует навести чары," - страха не было, а вот вера в уже не раз спасавший его оберег придала Ставгару силы, и его новый удар оказался удачнее предыдущих. На оплечье амэнского тысячника появилась глубокая засечка, а сам он в одно мгновение перестал усмехаться, став на диво серьезен.
- Сложи оружие, и твои люди останутся живы, - за неожиданным предложением последовал новый удар остеновского меча, но Ставгар лишь зло ощерился в ответ. Сложить оружие? Теперь, когда цель так близко? Никогда!..
В этот раз удар Бжестрова был силен настолько, что его меч высек из вовремя подставленного кривоплечим щита целый сноп искр. Сам же Остен, норовя достать верткого противника, уже было привстал в стременах, как вдруг его конь с диким ржанием неожиданно встал на дыбы. Жеребцу точно медвежье сало в морду ткнули - глаза животного налились кровью, уши прижались, на губах и узде повисли клочья пены...
Пытаясь совладать со взбесившимся жеребцом и не вылететь из седла, Олдер на миг упустил из виду своего противника, а Ставгар не преминул воспользоваться открывшейся ему брешью в защите Остена - его меч вошел в сочленение лат у плеча амэнца. Неглубоко, но левая рука Остена опустилась, а сам он согнулся в седле только-только усмиренного коня.
"Вот и конец тебе, Коршун!" - победное ликование охватило душу Ставгара. Выдернув меч (доспехи амэнца тут же окрасились алым) он, приблизившись вплотную, занес оружие для нового, долженствующего стать последним удара, но Остен приподнял голову и увидел нависшую угрозу...
В мгновение ока тысячник, уйдя от удара, поднырнул под занесенную руку Бжестрова. Молодой Владетель лишь успел заметить выброшенную вперед руку тысячника в тяжелой латной перчатке, но сделать уже ничего не смог. Со смачным хрустом кулак Остена врезался в переносицу Ставгара, защищенную лишь тонкой стрелкой шлема. Перед глазами Владетеля словно бы вспыхнула тысяча солнц разом, а потом все провалилось во тьму...
Первыми вернулись звуки - непривычно громкие голоса отдавались в ушах настоящим набатом, усиливая боль в словно бы налитой свинцом голове. Всхрапывали кони, звенело оружие...
- Держите его, да покрепче, а то ведь лягается, как олень молодой, - прозвучал прямо над Ставгаром хрипловатый голос, и в тот же миг несусветная тяжесть навалилась на ноги и руки Владетеля, вжимая их в землю. Почти бессознательно Бжестров попробовал освободиться, дернул головой, и от этого движения боль вспыхнула с новой силой, а к горлу подкатил кислый ком. А вот вдавленная в грязь рука не смогла сдвинуться даже на волосок...
Рука... Меч... Остен... Проклятый Коршун!
Вернувшиеся разом воспоминания заставили Бжестрова глухо застонать, но разлепить словно бы склеившиеся веки не получилось, И тут что-то тяжелое опустилось ему на грудь, а на полыхающее от боли лицо полилась вода - холодная... От этого сразу стало немного легче, а самое, главное, проморгавшись, Ставгар наконец-то смог открыть глаза.
Он лежал на раскисшей от дождей земле, вдавленный в грязь несколькими дюжими амэнцами. Холодная жижа просачивалась сквозь сочленения доспехов, затекала за ворот - липкая и жирная, а прямо над Ставгаром возвышалось синее небо и устроившийся на его груди Остен.
На тысячнике уже не было шлема и части лат - рана стянута наскоро сделанной повязкой, левая рука покоится на ременной перевязи. Из-за этого кривизна плеч амэнца казалась особенно уродливой. Да и по всему остальному было видно, что в этой схватке ему тоже крепко досталось - мокрые от пота волоса прилипли ко лбу, сквозь многолетний загар просвечивает восковая бледность. Но, несмотря на это, глаза амэнца лучились победным смехом, и от этого Ставгару стало совсем худо.
Остен же, перехватив взгляд Бжестрова, улыбнулся:
- Вижу, пришел в себя, Беркут? Это славно, а то я уже подумал, что весь разум из тебя ненароком вышиб.
- Да чтоб тебя... демоны разорвали... - рот Бжестрова наполнился невыносимой горечью - такой, точно он выпил залпом целую чашу желчи, а его бессильное проклятье почти нельзя разобрать из-за гнусавых хрипов.
Зато Остен враз перестал улыбаться, и чуть склонился к Ставгару, внимательно всматриваясь в его разбитое лицо:
- Похоже, я все-таки перестарался, крейговец, но это дело поправимое, - тысячник передал кому-то опустевшую флягу с водой и еще ниже согнулся над Бжестровом. - Благодарить не надо, Беркут.
Железные пальцы тысячника впились в разбитое лицо Бжестрова, словно когти коршуна, раздался оглушительный хруст... Из горла крейговца вырвался отчаянный крик, и новая ослепляющая вспышка боли отправила Ставгара в милосердное забытьё.
В следующий раз Ставгар пришел в себя уже в подземелье - голова по-прежнему раскалывалась от боли, в переносицу и скулы, казалось, залили свинец, а дышать получалось лишь через рот, с жадным хрипом хватая наполненный сыростью воздух.
Впрочем, окромя сырости, пенять пленнику было не на что - служившая ему подстилкой солома была свежей, стены темницы не покрывала склизлая плесень, а оставленный в его закутке факел горел ярко и почти без чада... Вот только сдвинуться с места Ставгар не мог при всем желании: его разведенные в стороны руки были прикованы цепями к стене, и уже совсем занемели - Бжестров их даже не чувствовал... А еще нестерпимо хотелось пить - пересохший язык стал жестким, точно древесная кора, глотку же драло так, точно треклятый Коршун на прощание сыпанул в нее полную горсть песка.
Тем не менее, Ставгар все же попытался облизнуть растрескавшиеся губы и, осматриваясь, осторожно повернул голову. Оказалось, что выделенный ему закуток имел лишь три стены, а четвертую заменяла деревянная решетка. За ней же можно было рассмотреть лишь узкий, уходящий куда-то во тьму коридор. Да и тишина давила на уши - во всяком случае, кроме тихо позвякивания сковавших его цепей и собственного хриплого дыхания, молодой Владетель больше не мог уловить ни звука. Мыши - и те не пищали...
Прищурив глаза, Бжестров попытался рассмотреть еще хоть что-то в сгустившейся за решеткой мгле, но, ничего не добившись, лишь слабо качнул головой. Не надо было обладать семью пядями во лбу, чтобы понять, что его тюрьма находится в самом глухом подвале Кабаньего Клыка, да и куда бы Остен мог его потащить, кроме этой крепости? Разве что добить там же, на поле, и скинуть тело в Крапивный Лог, зверям да падальщикам-вурдалакам на поживу... Но Коршун предпочел пленить посмевшего нарушить границу крейговца, и это наводило на совсем уж тревожные мысли - что стало с Кридичем? А с его воинами?.. И самое главное, что задумал сам Остен?
Стычки между Владетелями на границах княжеств не были чем-то необычным - Лакон с Лэндом вон уже какой век грызутся, и у живущих в приграничной меже благородных наведаться в гости к соседям, так же, как и брать выкуп за пленников, уже вошло едва ли не в привычку. Но с Амэном было сложнее - покой южного княжества охранялся регулярными войсками, а главы крепостных гарнизонов предпочитали брать выкуп не деньгами, а кровью, и просмоленные трупы дерзких еще долго могли болтаться на приграничных деревьях, служа предупреждением для тех, кто ищет легкой поживы на землях Амэна.
В живых нарушителей оставляли лишь в тех случаях, когда их жизнь или проступок могли сыграть на руку Владыке Амэна в его бесконечных интригах, но и в таком случае доля пленников оставалась незавидной - их ждало путешествие в далекий Милест и суд, который никогда не был милосердным.
А если учесть, что владыка Лезмет с самого начала предупредил дерзких ловцов амэнского Коршуна, что последствия неудачи падут лишь на их головы...
Из горла Ставгара вырвался глухой стон - а ведь он почти что добрался до Коршуна. Не хватило всего какого-то мгновения... Но удача отвернулась от них с Кридичем, и теперь все пошло прахом. Остен по-прежнему жив и вскоре оправится от раны, род Энейры так и останется опороченным, а его самого ждут амэнские каменоломни... Разве что старший Бжестров вспомнит о своем единственном сыне и попытается его выкупить. Его, но не бывших с ним дружинников. Что старому Владетелю простые воины... И если это случится, то как тогда жить в Крейге самому Ставгару - под властью отца, опозоренному проигрышем? Его слова и клятвы будут весить после этого меньше даже , чем гусиный пух, и как тогда в глаза смотреть новым ратникам?.. Славраду, чьих людей он сгубил в этом сражении?.. Энейре?..
Эти мысли обожгли Ставгара, точно раскаленное добела железо - он дернулся, словно бы желая освободиться от оков, цепи отчаянно зазвенели, а совсем рядом раздалось спокойное:
- Я бы на твоем месте не тратил силы понапрасну, Беркут.
Обернувшись на голос, Бжестров увидел сразу двоих амэнцев - один из них, еще совсем мальчишка, лет шестнадцати-семнадцати, держал в руках миску с какой-то снедью и кувшин, а старший - уже близившийся, пожалуй, годам к шестидесяти и пегий из-за седины - внимательно смотрел на пленника, сжимая в руке ключи. Взгляд серо-голубых, словно бы выцветших глаз "Карающего" оказался необычайно твердым и словно бы изучающим, и Ставгар - толи из-за гордости, толи из-за какого-то мальчишеского упрямства, ответил ему той же монетой. Некоторое время пленник и тюремщик играли в молчаливые гляделки, пока, наконец, амэнец, сделав какие-то, известные лишь ему выводы, тихо хмыкнул, и, отведя глаза, загремел в замке ключами. А после, дождавшись, когда младший оставит свою ношу в камере, произнес.
- Ступай теперь - далее я сам управлюсь.
Юнец открыл было рот, намереваясь, очевидно, что-то возразить, но, посмотрев на строгое лицо старшего, так ничего и не сказал, а, покорно склонив голову, поспешил уйти. Тюремщик же, дождавшись, когда шаги молодого стихнут во тьме коридора, подошел к Ставгару вплотную и, устроившись возле него на корточках, произнес:
- Обед твой подождет немного, а пока я тебя осмотреть должен.
- Лучше цепи ослабь, - прохрипел в ответ Ставгар, но амэнец лишь отрицательно мотнул головой.
- Пока нет. И не потому, что я боюсь, что ты мне навредить сможешь, а потому, что ты к лицу сразу потянешься и, чего доброго, лишь хуже себе сделаешь. Нос то тебе глава, конечно, вправил, но чтоб все поджило, время нужно.
Хотя сказано это было вполне миролюбивым тоном, Бжестров вскипел:
- Может, мне ему за это еще и в ножки поклониться? Или сапоги расцеловать?
Но пожилой "Карающий" на этот злой шепот даже бровью не повел, заметив как бы между делом:
- За это - не надо, а вот за то, что тело колдуна твоего поживой для ворон не стало, поблагодарить бы стоило.
При этой новости вся, затмевающая разум Бжестрова злость куда-то испарилась, и он только и смог, что выдавить из себя едва слышное:
- Кридич... Как он погиб?
- Не от нашего оружия, - "Карающий" не торопясь, вытащил из-за пазухи чистую тряпицу и, щедро смочив ее холодной водой из кувшина, прижал ткань к переносице Бжестрова, - Сердце у него стало - почти сразу, как ты в западню нашу угодил. А его ратники, как смекнули, что глава их преставился, отступили к холму да копьями ощетинились, тело охраняя.
На предложение же сдачи ответили, что сложат оружие лишь в том случае, если нескольким из них будет позволено уйти с телом своего Владетеля в Крейг, дабы похоронить его, как подобает.
- А Остен?- вначале Бжестров хотел было оттолкнуть незваного лекаря, но от холодного прикосновения ткани действительно стало легче, и молодой Владетель счел за лучшее потерпеть. "Карающий" же, словно и не замечая его душевных метаний, неторопливо продолжал.
- Наш глава отпустил их. Всех. Но если ты думаешь, что твои выжившие ратники тоже остались на свободе, то ошибаешься. Их каменоломни ждут...
- Как и меня?
Лицо тюремщика на мгновение дрогнуло, но вместо ответа на вопрос Ставгара он лишь встал и ослабил сковывающие его руки цепи.
- Коли хочешь говорить разборчиво, а не гнусавить и хрипеть, тряпицу к лицу прикладывать не забывай. Холод для тебя сейчас - лучшее лекарство... Кашу я рядом поставил, дотянешься. Вечером еще принесу.
Произнеся такое напутствие, "Карающий" вышел из камеры, глухо щелкнул замок, и Ставгар вновь остался один.
Олдер
К вечеру небо затянули тяжелые, несущие с собою дождь тучи, и нанесенная Ставгаром рана тут же разболелась с новой силой, но Олдеру мешала спать отнюдь не она - растянувшись на кровати, он задумчиво крутил в пальцах серебряный полтовник на простом шнуре, который снял с шеи Бжестрова, пока крейговец пребывал в беспамятстве. Тот самый оберег, что отвел беду от дерзкого Владетеля в их прошлую встречу.
В оплетших монету чарах не было ничего особо сложного или хитроумного, да и сил у сотворившего оберег Знающего было не в пример меньше, чем у самого Остена, но тысячник, и сам не зная почему, с завидным упорством разбирался в наслоении людских отпечатков. Вот след самого Ставгара - чувствовалось, что он чрезвычайно дорожил своим оберегом. Вот крохи силы колдуна, обновившего защитные плетения. А вот и след создателя... Вернее, создательницы оберега: ласковый, теплый свет разливается под пальцами, и вгрызающаяся в плоть боль отступает... Лесовичка!.. Но как она может быть связана Бжестровом?
Все еще не веря до конца своего открытию, Олдер достал из кармана отобранный у Бжестрова же платок, который тоже нес на себе следы ворожбы, а потом вытащил из-за пазухи по сей день носимую рядом с сердцем вышивку чертополоха. Медленно провел чуть подрагивающими пальцами над разложенными на груди предметами... И последние сомнения развеялись, как дым - оберег Ставгару сотворила лесная отшельница. Причем, не просто сотворила, а вложила в создаваемую защиту душу - такое чародейство за деньги не купишь!
От этой мысли изливаемый оберегом, видимый лишь для тысячника свет словно бы потускнел, а под сердцем Остена в тот же миг как будто шевельнулась холодная, осклизлая змея - неужели лесовичка была полюбовницей Бжестрова, его развлечением от скуки? Он молод, хорош собою - сельские дуры вполне могли дарить ему свои ласки за одну лишь улыбку и доброе слово... Хотя нет, лесовичка была похожа на кого угодно, но только не на пустоголовую, не умеющую блюсти себя девицу. Тихая и спокойная, но с волей, словно стальной клинок, с серыми, смотрящими прямо в душу глазами - как она могла прельститься молодым Владетелем, для которого была бы лишь забавой на несколько дней?..
Нет, тут что-то другое, но связь между Ставгаром и Лесовичкой несомненно есть. Понять бы еще, какая... Убрав вышивку обратно за пазуху, Остен, сжав в кулаке полтовник и платок, медленно сел и обвел мрачным взглядом комнату. Конечно же, лучше всего не гадать, а вытряхнуть из Бжестрова все необходимые сведения, да только заняться этим следует не сейчас, а завтра - как следует отдохнувшим и на свежую голову. Да и Крейговский Беркут к тому времени уже должен будет в полной мере осознать свое положение, а одиночнство в каменном мешке и цепи поспособствуют тому, чтобы мысли гордого Владетеля пошли в нужном направлении. В конце-концов, он далеко не первый благородный, кому амэнские темницы збили спесь.
Криво усмехнувшись собственной, растянувшейся на полу, тени, Коршун встал, подошел к столу, и, оставив на нем обереги Бжестрова, вернулся в кровать с кувшином крепкого, терпкого на вкус, вина. Ему нужен отдых, а выпивка не только притупит боль, но и поможет быстро уснуть.
Увы, в этот раз расчет тысячника дал осечку, и если в царство сновидений он действительно погрузился довольно быстро, привидевшиеся грезы не принесли Остену ни покоя, ни отдыха.
Щебечут лесные птицы, лучи утреннего солнца тонкими копьями проникают сквозь густую листву деревьев, золотят потемневшие от времени бревна вросшего в землю сруба.
Молодой Бжестров седлает замершего у крыльца коня, ласково похлопывает белого жеребца по шее, подтягивает подпруги...
Дверь тихо скрипит и из дома появляется лесовичка - закусив губу, она на ходу заплетает распущенные волосы в косу, но Ставгар не дает ей довести начатое до конца - шагнув к женщине, он тут же закоючает ее в объятия, по-хозяйски притягивает к себе, а незримо присутствующий при этом Остен скрипит зубами, видя как ладонь Бжестрова сминает складками рубашку на тонком стане ворожейки.
Лесовичка же, в свою очередь, не отталкивает наглеца, а прижимается к нему, пряча лицо на груди Владетеля. Тот же склоняется к ней, шепчет что-то на ухо, ласкает ее волосы, бережно целует в висок и , наконец-то, отстраняется... Идет к коню. Лесовичка смотрит ему в спину , закусив костяшку на пальце. Ее глаза блестят от готовых пролиться слез, но с губ не срывается даже едва слышного вздоха, а спина у ворожейки прямая, как у статуи Малики.
Бжестров же запрыгивает в седло, и , взяв в руку повод, поворачивается к замершей на крыльце женщине.
- Я вернусь. Обязательно...
"Плешивого демона ты вернешься,"- тут же мрачно обещает Ставгару невидимый и неслышимый Остен...
И просыпается. За окном - глубокая ночь, на полу застыло светлое пятно из лунного света. Тихо так, что слышен стук собственного сердца. Неоправданно громкий и частый.
Остен вытер покрытый холодной испариной лоб. Похоже, его лихорадит из-за раны, вот и снится всякая чушь. К тому же, луна полная... Успокоив себя такими выводами, тысячник начертал в воздухе отвращающий дурное знак, и, повернувшись на правый бок, вновь закрыл глаза. Но очередное сновидение оказалось еще хуже первого - было ли тому виной выпитое накануне вино, распалившееся воображение, проказничающие духи или решивший поиграть с душою смертного Хозяин Троп, но всю оставшуюся ночь Олдер видел в грезах Лесовичку и Ставгара.
Беркут то уезжал, то возвращался, обнимал ворожейку, а то то и вовсе играл с ребенком, который так и остался для Остена неясной тенью... Зато Лесовичка в эти мгновения смотрела на молодого Владетеля с такой, полной лаской и света, улыбкой, что Остену становилось нечем дышать...
Так что не было ничего удивительного в том, что хотя на следующий день начавшая было терзать Коршуна лихорадка исчезла без следа, сам он был зол и полон мрачной решимости не просто вызнать у Ставгара все, что нужно, но и втоптать гордость крейговского Владетеля в грязь, показав ему его истинное место.
Впрочем, с исполнением этого зарока Остен не торопился - наказывать Беркута следовало с холодной головой и не поддаваясь бередящим сердце чувствам, а потому утро и день прошли в суете, бесконечных делах и допросах пленных. Их было немного - ратники Ставгара сражались за своего господина до последнего, но вот отданные под руку Бжестрова Владетелем Славрадом дружинники отнюдь не собирались умирать или заживо гнить в амэнских каменоломнях, с утра и до ночи добывая в узких тоннелях белоснежный, с розоватыми прожилками мрамор. Тот самый, что в Милесте шел на отделку храмов и домов самой зажиточной знати. Гуляющая по Ирию легенда гласила, что оттенок утренней зари благородный камень приобрел из-за пролитой каменотесами крови, так что не было ничего удивительного в том, что люди Славрада стремились избежать подобной участи.
Чего либо действительно важного они поведать не смогли, так что Остену пришлось довольствоваться лишь крупицами истины, но и их оказалось достаточно для того, чтобы к вечеру тысячник знал, какой удар для Ставгара станет самым болезненным.
Бжестров отнесся к посещению его закутка ненавистным Коршуном вполне предсказуемо. Скользнув по Остену нарочито равнодушным взглядом, Ставгар отвернулся к стене, не соизволив сказать даже слова, но тысячник на это даже бровью не повел. Спокойно зашел в клеть, посмотрел на миску с нетронутой кашей и отослал сопровождающего его воина прочь.
- Знаешь, я даже не предполагал, что ты окажешься столь легкой добычей, Беркут. Несколько месяцев ожидания, пока ты доберешься до этого, забытого богами Кержа и такой короткий бой... Я немного разочарован. Ты не стоишь затраченных на тебя сил и времени.
Остен ненадолго замолчал, словно бы дожидаясь ответных слов Ставгара, но тот продолжал хранить молчание - лишь сковывающие его цепи тихо звякнули, когда руки молодого Владетеля сжались в кулаки. Тысячник же сделал шаг вперед и продолжил:
- Впрочем, других людей ты разочаровал еще больше - Лезмет так и не получит мою голову, Кридич за свое покровительство такому глупцу, как ты, заплатил смертью, да и твоему дружку Славраду придется не по вкусу то, как ты погубил его бойцов, сунувшись в подстроенную мной ловушку.
По мере того, как Остен, говорил, голова Бжестрова опускалась все ниже - в словах амэнца кроме насмешливой издевки было и немало горькой правды, вот только и цель подобных речей была ясна, как день, а потому Ставгар, стараясь не выдать своей слабости, лишь молча кусал покрытые спекшимися корками губы.
Олдер же, наблюдая за душевными муками крейговца, лишь криво усмехнулся и снова заговорил: его голос был спокоен и даже дружелюбен - так иногда, старый боец отчитывает младшего, лишь взявшего в руки меч.
- Но больше всего ты разочаруешь ту, что создала для тебя оберег. Думаю, ей очень не понравится то, как ты стал использовать его, вообразив себя бессмертным... Бедняжка столько чар на тебя потратила, и все в пустую!
При последних словах Остена Ставгар, не в силах более сохранять невозмутимый вид, вскинул голову и его глаза встретились с полным холодной насмешки взглядом Остена. Тот же, в свою очередь, достал из-за пазухи заговоренный Эркой для Бжестрова платок, и показал его пленнику:
- Узнаешь?
- Не смей! - вот теперь Ставгар перепугался не на шутку. Не за себя, и не потому, что потеряет защиту от колдовства, а за Энейру. Он, как и многие, слышал о том, что Знающие способны нанести вред человеку даже на расстоянии, помнил, как урожденная Ирташ была слаба после создания оберега...
Остен же, не взирая на крик Беркута, шагнул к пылающему факелу и поднес воздушную ткань к пламени:
- Я считаю, что ты не достоин такой вещи, - загоревшийся платок был брошен на каменный пол, а Остен, глядя на огонь, добавил, - Монету уничтожить так же легко, но я, пожалуй, сохраню ее и при случае верну твоей полюбовнице. Пусть знает, что не стоит переводить силы на таких глупых щенков, как ты.
Потревоженные Ставгаром цепи вновь тихо звякнули, но сам он не произнес более ни слова, и Остен, наступив на догорающую ткань, произнес:
-Так и будешь молчать, Беркут?.. Жаль, я передал бы лесовичке твои последние слова.
Ставгар вскинул голову. Со сломанным носом трудно как презрительно щуриться, так и придать голосу ледяное презрение, но Бжестров прохрипел так яростно, как только мог:
-Ты гнусный падальщик, Остен, но до нее тебе не добраться. Никогда.
Незамедлительно последовавший ответ тысячника сочился ядом:
- Уверен?.. Но тогда тебе стоило бы лучше заботиться о любовнице: лесная чаща - не слишком подходящее место для одинокой женщины, но, похоже, ты слишком стыдился своей связи с дикаркой. Еще бы, знатный Владетель, и какая-то замухрышка, даром что из Знающих...
Доселе сдерживаемая ярость вскипела в душе Бжестрова со страшной силой, ведь слова Коршуна были острее кинжала, и Ставгар, не помня себя, рванулся вперед, до предела натягивая удерживающие его цепи.
- Не смей так говорить о ней своим лживым языком, ублюдок!.. Не смей даже упоминать, потому что она...- заветное имя едва не сорвалась с уст Бжестрова, но в последнее мгновение он , смекнув, к чему это может привести, прикусил язык.
- И что же она?.. - голос еще более придвинувшегося к Ставгару Остена прозвучал, точно мурлыканье огромной кошки, и Бжестров, бессильно скрипнув зубами, произнес:
- Лесовичка никогда не была чьей - либо любовницей. Она - моя невеста!
От такой новости Олдер застыл, точно соляной столб - напряженное лицо, сошедшиеся к переносице брови, но через несколько мгновений эта озадаченность сменилась хохотом.
- Невеста??? Ври да не завирайся, крейговец! Владетели не женятся на крестьянках!
-Другие, может, и не женятся, но какое мне до них дело? - неожиданная ярость ушла, и Ставгаром овладело удивительное спокойствие и готовность принять уготованную ему участь. Остен же, столкнувшись с ним взглядом, резко оборвал свой смех.
- Я не ослышался, Беркут? Ты сказал правду?
Ставгар молча склонил голову, и Остен вновь нахмурился:
- Чтобы нарушить установленные испокон веков правила, одной страсти мало... Да и приворота на тебе я не чувствую. Что на самом деле связывает тебя с лесовичкой, Беркут?
- Аккурат то, что ты слышал, амэнец, - ровным голосом ответил Ставгар, и Олдер, став мрачнее тучи, тут же подступил к нему почти вплотную.
- Лжешь!.. Ты лжешь мне в глаза, но я узнаю правду!
Как только эта угроза сорвалась с губ тысячника, Ставгар почувствовал, что ему нечем дышать - ребра, словно сдавили железными обручами, да так, что из груди разом вышел весь воздух, в глазах потемнело, а амэнец, оборотившись огромной расплывчатой тенью, заполнил собою все пространство клети.
- Ты мне все скажешь... И покажешь...- злобное шипение Остена раздалось над самым ухом Бжестрова. Пытаясь отогнать мару, тот отчаянно дернулся в своих оковах, но пальцы тысячника ухватили его за подбородок, и виски пронзила боль.
Что-то чужеродное и невероятно властное проникло в разум Ставгара. На какой-то миг ему даже показалось, что холодные пальцы шарят внутри его черепа, перебирая мысль за мыслью... Магия, та самая магия, о которой его предупреждал Кридич... И хотя для обычного человека противостоять Знающему при таком колдовстве сродни самоубийству, Бжестров, собрав остатки сил, попытался избавиться от чужого присутствия в своей голове. От этой попытки боль скрутила все тело Ставгара так, что из его глаз сами собой выступили слезы, а Остен прошептал над его ухом.
- Что ты творишь, крейговец? Слабоумным решил стать?- это звучало угрожающе, но Бжестров, уловив в голосе амэнца нешуточное напряжение, понял, что встал на правильный путь. Правда теперь он не пытался выкинуть колдуна из своего разума, а наоборот - ушел вглубь себя, пряча под толстой пеленой тумана все мысли и воспоминания. "Ничего не было... Не помню... Не знаю..." На какое-то мгновение он действительно все забыл, и от этого стало невыносимо горько, а Остен прорычал:
- Слюни же пускать будешь до конца своих дней, малохольный.
- Зато и ты... Ничего не узнаешь, - с трудом прохрипел Ставгар, и в тот же миг давление колдовской воли сошло на нет.
Разум Владетеля вновь был свободен, вернулась возможность дышать, расправились горящие от недостатка воздуха легкие... И тут же чудовищный спазм скрутил все нутро молодого крейговца, и Бжестрова вырвало желчью прямо на каменные плиты пола.
Остен наблюдал за его конвульсиями, не говоря ни слова, но когда Ставгар нашел в себе силы поднять голову, произнес:
- Сейчас ты жив и в здравой памяти, но в следующий раз все может закончиться плохо.
- Главное, что ты ничего не добился...И не добьешься... - эхом ответил ему Бжестров, но Олдер в ответ лишь усмехнулся:
- На твоем месте я бы не был в этом так уверен.
Отвернувшись от пленника, тысячник подозвал дежурящего в коридоре ратника, и, приказав ему немедля прибраться в клети и напоить Ставгара смешанной с вином водой, ушел не оборачиваясь.
Хотя лицо Олдера оставалось непроницаемым, в душе у него бушевал настоящий ураган. Слова Бжестрова о том, что лесовичка - его невеста, оказались для Остена даже не вызовом, а настоящей пощечиной. Его - тысячника и колдуна - ткнули носом в эту неожиданную новость, точно глупого щенка в сделанную им же лужицу...
Дикарка, лесовичка-отшельница с серыми глазами - невеста крейговского Владетеля! Такое в голове Олдера просто не укладывалось, а еще он нутром почувствовал, что мальчишка умалчивает о чем-то важном, и, взбешенный, решил вырвать у крейговца необходимые сведения. Это и было его ошибкой - Беркут, хоть и не имел способностей к колдовству, неожиданно выставил когти. Он защищал тайну Лесовички с отчаянием смертника, и все, что досталось Остену - несколько невероятно ярких, и, на первый взгляд, никак не связанных между собою картинок...
Конечно, он мог бы дожать Ставгара, доломать упрямого мальчишку колдовствством, но что-то в последний миг удержало Остена от опрометчивого шага... Точно шорох невидимых крыльев у плеча и почти неуловимое сходство с навеки оставшимся среди заснеженных гор, а теперь словно бы появившимся совсем рядом Бражовцом... Остен не мог сказать, были ли эти ощущения правдивыми, но одно знал точно - их оказалось достаточно, чтобы прогнать затопившую сознание ярость и сорвать с глаз окутавшую мир алую пелену.
А уже потом, через два удара сердца, пришло и осознание того, что сломав предназначавшуюся Арвигену живую игрушку, тысячник бы подписал приговор себе и Дари. Зачем князю пускающий слюни, не осознающий происходящего с ним идиот? Как можно сломать уже сломленное?.. Владыка Амэна не скрывал, для чего хочет получить Бжестрова, и , оказавшись без желаемого, сполна бы взыскал с посмешвшего нарушить его волю тысячника.
...Раненое плечо неожиданно обожгло болью, и Остен, опустив взгляд, увидел, что пальцы устроенной в перевязке руки непроизвольно сжались в кулак до побелевших костяшек. Похоже, он снова выходит из себя, а это просто недопустимые вольность и слабость!
Выдохнув сквозь зубы, тысячник наконец-то покинул холодные казематы, но, оказавшись во внутреннем дворе крепости, не отправился немедля в свою комнату, а, прижавшись к стене, посмотрел на усыпанное осенними звездами небо. То, что происходило с ним сейчас, не вписывалось ни в какие правила: готовя ловушку для Бжестрова, Олдер не чувствовал к нему ненависти, а вот после вчерашнего злополучного сна уже готов был разорвать крейговца на куски. Ну, а когда Беркут заявил, что Лесовичка - его невеста...
Из-за неожиданной догадки уголки губ по-прежнему не сводящего взгляд со звезд тысячника слабо дрогнули: больше всего охватившие его чувства походили... На ревность!.. Отчаянную, мальчишескую ревность, для которой, кстати, у него не было ни малейшего повода - он провел подле лесной отшельницы всего несколько часов, перемолвился едва ли дюжиной слов, и даже не сподобился узнать ее имя... А когда он все же смекнул, о чем стоит расспросить сероглазую молчунью, стало уже слишком поздно: дикарка выскользнула из его рук, точно вода, а потом не только смогла сбросить накинутую на нее петлю ворожбы, но и подожгла один из кораблей - такая выходка вполне бы пояснила ненависть тысячника, но никак не то, что он до сих пор носит с собою платок лесовички...