Затаив дыхание, Дари внимательно прислушивался к тихому кряхтению и бормотанию Илара, устраивающегося на покой в соседней комнате. Бывший для Дари и нянькой, и сторожевым псом слуга уже давно потерял счет собственным годам, и, изводимый старческой бессонницей, засыпал долго и плохо: ему не давали покоя старые кости, ноющие на дождь или северный ветер, а природа, точно назло, именно сегодня решила напомнить обитателям имения о том, что осень не за горами. Доселе ясное небо затянули тяжёлые, грязно-серые тучи, готовые вот-вот пролиться мелким, противным дождём, а порывы гнущего деревья ветра были по-настоящему ледяными. Так что не было ничего удивительного в том, что старик Илар маялся и вздыхал.
Тем не менее, боли в пояснице не помешали ему проследить за тем, чтобы на ночь глядя Дари прочёл все положенные молитвы, а после, старик самолично помог мальчику раздеться и уложил его в постель, хотя Дари мог бы запросто обойтись без посторонней помощи. Но вечерние ритуалы были так же незыблемы, как утренние и обеденные, и ни Илар, ни помогающий ему Родан не собирались их изменять, а Дари им никогда не перечил. Он уже давно понял, что это бессмысленно, и потому не пытался прошибить каменную стену лбом, а находил обходные тропы и незаметные для своих престарелых нянек лазейки.
Своим знанием он пользовался осторожно и никогда не применял его для того, чтобы подшутить над своими опекунами, ведь они не были ни злы, ни чрезмерно строги, и в первую очередь блюли именно его - Дари - интересы... Но зато они были неимоверно, невыносимо скучны! Как старые кодексы из отцовской библиотеки, как ровно остриженные кусты, окружающие бассейн во внутреннем дворике, как высаженные вдоль подъездной дороги серебристые тополя!!!
Вот тополя Дари действительно ненавидел - искренне и люто. Так же он ненавидел и саму дорогу, которая уже долгое время оставалось пустой - отец всё ещё не возвращался со своей очередной войны... Илар, заметив, куда то и дело, устремляется взгляд его питомца, всё понял правильно, и тут же попытался успокоить Дари, в сотый раз сообщив мальчику о том, что беспокоится не о чем: Олдер из рода Остенов - один из лучших военачальников Амэна, к которому благоволит не только князь, но и сам Мечник. Недаром он всегда возвращается с победой, а враги в бессильной злобе окрестили его Коршуном!..
Дари, на эти увещевания привычно кивнул, хотя на самом деле они не успокоили его ни на йоту - никто, даже его отец, не может выигрывать вечно. Это ясно любому, кто достаточно долго наблюдал за режущимися в кости на хозяйственном дворе конюхами...
Между тем вздохи и кряхтения Илара постепенно стихли, но Дари осмелился поднять голову от подушки лишь тогда, когда из соседней комнаты донеслось похрапывание с тонким присвистом. Именно оно и означало, что опекун крепко уснул и вряд ли пробудится в ближайшие часы. Выждав еще несколько мгновений, Дари, осторожно выбрался из постели и принялся одеваться. Штаны, рубашка, отделанная куньим мехом курточка... Справившись с многочисленными крючками, мальчик потуже затянул пояс и приладил к нему небольшой кинжал в украшенных серебром ножнах, придававших бритвенно-острому оружию вид статусной игрушки... Обуваться не стал - комната наставника была только первым, и далеко не самым сложным, препятствием в грядущем предприятии...
Пол оказался выстужен больше, чем этого можно было бы ожидать - после привычной пушистой ласковости постеленной у кровати шкуры он казался чуть ли не ледяным, и Дари, отступив назад, замер в нерешительности. Может, стоит отложить свою затею? Если холод и сырость уже пробрались в комнаты, можно только представить, что творится сейчас снаружи!..
Но, несмотря на такие мысли, Дари, всё же, сделал шаг вперёд - другой такой случай ему может представиться еще не скоро, ведь изводимый старческими болячками Родан уже выздоравливает, а, значит, скоро начнет подменять на ночных дежурствах Илара, и тогда станет не в пример труднее выбраться. Родан мог не спать всю ночь: сидя у стола и близоруко посматривая на толстую свечу, он менял пряжки на поясах или поправлял захваченную из конюшни сбрую, хотя его тёмные и неловкие, со вспухшими суставами пальцы уже с трудом удерживали иглу и шило...
Сжимая одною рукой сапоги, Дари, на цыпочках прокрался в дальний угол комнаты и вытащил схороненный за сундуком, загодя собранный узелок с приношением. Вновь прислушался к мерному похрапыванию Илара, и лишь после этого покинул свою комнату...
Наставник действительно крепко спал - застыв на пороге, Дари, несколько мгновений пристально наблюдал за игрой теней, отбрасываемых еле теплящейся свечою на морщинистое лицо старика, а потом, решившись, прокрался мимо кровати Илара на цыпочках. Бесшумно отодвинул щеколду и выскользнул в короткий, тёмный коридор.
Хотя дом был построен на совесть, в коридоре уже гуляли сквозняки, а на внутренней галерее Дари стало и вовсе зябко - колоннада выходящей во внутренний дворик галереи не могла стать преградой для порывов северного ветра. Несущиеся по небу косматые, низкие тучи, казалось, укутывали собою вышедших на позднюю охоту Ярых Ловчих, а свет то и дело показывающейся из-за облачного марева луны предавал знакомым предметам совершенно иной - потусторонний и зловещий вид...
Преображённая ночью галерея словно бы оборотилась в ждущего жертву хищника, но Дари, прошептав: "Я - Остен, а Остены ничего и никогда не боятся!" - осторожно двинулся вдоль стены. Он почти сливался с окружающими его тенями, но, заслышав голоса, поспешно юркнул в одну из ниш, и затаился в ней, почти не дыша. Голоса между тем стали громче и явственнее, послышался сдавленный женский смешок, и на галерее показалась обнимающаяся парочка. В женщине Дари немедля опознал одну из служанок - темноволосую, прибирающуюся в комнатах Мэрру, а мужчиной был недавно взятый в дом Грастин, уже во всеуслышание окрещённый старшей кухаркой "кобелём, каких мало"...
Между тем парочка, не обращая внимания на холод, застыла у одной из колон и принялась самозабвенно целоваться, даже не подозревая о том, что за ней пристально наблюдают... Наконец, Грастин, разорвал поцелуй и, проведя рукою по спине служанки, заметил:
- Я пьянею от одного прикосновения к тебе, малышка... Теперь и сам не понимаю, как мог так долго не замечать тебя, обхаживая эту ледышку...
Служанка вновь хихикнула.
- Исса не ледышка - она просто бережёт себя для хозяина... И будет беречь - до седых волос!..
Дари, из своего укрытия, было хорошо видно, как ладонь Грастина, скользнув чуть пониже спины служанки, застыла на округлой ягодице, а сам мужчина, поцеловав свою пассию в ушко, спросил:
- Почему же - до седых? Она недурна собой...
Мэрра, отвечая на ласки мужчины, немедля прижалась к нему ближе, обвила руками его за шею и прошептала с какой-то злой обидой.
- Наш хозяин спит лишь с дорогими шлюхами из города, а на таких как я или Исса, обращает не больше внимания, чем на сундук в углу: очевидно, его возбуждает лишь то, на что согласиться только продажная девка!..
Сидящий в нише Дари, услышав такое, едва сдержал возмущённый возглас и, что было силы, сжал кулаки - несмотря на свои восемь, он вполне уловил смысл намёка Мэрры, а слуга хохотнул.
- Скорее всего, наш господин просто отморозил себе в зимних походах все, что можно... Но как бы то ни было, он не знает, что теряет, а я не откажусь от такой сладкой красавицы... - Грастин начал часто целовать щеки и шею Мэрры. явно намереваясь перейти к еще более откровенным ласкам, но служанка, отстранившись от него, шепнула:
- Не здесь - слишком холодно...
-Тогда где? Не думаю, что твои соседки по комнате будут рады позднему гостю! - Грастин исхитрился запечатлеть на щеке служанки ещё один поцелуй, а та, склонив голову, прошептала.
- Каморка за кухней - там нас не побеспокоят.
Грастин не возражал против такого поворота событий, и через несколько мгновений парочка исчезла из галереи. Дари, конечно, мог бы им поведать, что вышеназванная каморка - отнюдь не лучшее место для уединения: начавшая очередную кампанию против мышей кухарка растыкала этим вечером новенькие мышеловки везде, где только было можно, и у устроившихся на полу каморки любовников были все шансы угодить по меньшей мере в одну из них... А если учесть, что Гриада спит довольно чутко, Мэрру и Грастина действительно может ожидать незабываемая ночь...
Подумав об этом, снова продолживший своё нелёгкое путешествие Дари, тряхнул головой так, что его густые, тёмные волосы рассыпались по плечам: а вот нечего трепать имя отца и смеяться над ним за его же спиной!.. В глаза сказать - отродясь бы не посмели, да и что они знают...
Хотя, тут Дари был с собою честен - сам он знал ненамного больше: отец пару раз брал его в семейную усыпальницу Остенов, но узор на мраморных плитах, под которыми покоились тела матери и младшей сестры мальчика, ничего не сказали Дари, а сам он совсем не помнил канувших в небытие родных... Ну, если не считать, конечно, выуженного из самых ранних воспоминаний образа завернутого в белоснежные пелёнки, отчаянного мяукающего свёртка на руках улыбающегося отца... "Знакомься, Дариен - это Лирейна Остен, твоя младшая сестра. А ты, как старший, должен любить и оберегать её". Ещё Дари отчётливо помнил, что после этих слов, попытался рассмотреть тонущее в ткани крошечное личико сестры, и хотя зарёванный младенец показался ему совсем неинтересным, всё равно послушно кивнул в ответ...
Позже Дари всё же спросил у Илара о том, почему его мать и сестра умерли так рано. Старик, услышав вопрос, долго молчал, но, поняв по взгляду воспитанника, что тот не отступится, сказал: " Твоя мать хотела показать своему отцу внучку, и отправилась вместе с Лирейной на празднование в его имение. Твой отец не стал их сопровождать - он только что вернулся из похода, хотел отдохнуть в тишине... Кто ж знал, что праздник обернётся кошмаром из-за восставших полувольных!" После этих слов старик замолчал, но потрясённый таким известием Дари всё же нашёл в себе силы ещё для одного вопроса: " Полувольные ... Они... Всех убили?" Старик тяжело вздохнул: " Восставшие никого не пожалели: ни старых, ни малых, ни гостей, ни их слуг - даже твою сестру убили вместе с попытавшейся защитить её кормилицей... Но хватит об этом - дело это давнее, а здесь такого никогда не случится, потому как твой отец хоть и строг, но справедлив..."
Больше Илар так ничего и не рассказал, пресекая даже попытки мальчика вернуться к этому разговору, а у отца Дари спросить об этом не решался: и не потому, что опасался родительского гнева, а просто чувствовал - не стоит...
Единственное, что оставалось мальчику, это перебирать ранние воспоминания, в которых его отец был совсем иным: темноволосым, без суровых складок у губ, с весело блестящими глазами... Иногда, сбросивший на короткий срок ратное бремя, родитель становился почти прежним - так было позапрошлым летом, которое Дари провёл в южном, расположенном у самого моря, имении. Отец был с ним почти целое лето - учил плавать и нырять, а ещё они подолгу загорали, лёжа на белом песке укромной бухточки... Эти дни стали для Дари одними из самых счастливых, но они так долго не повторялись, что уже начинали казаться почти что сном, а всему виной - бесконечные войны Амэна, в которых отец всегда принимал самое деятельное участие...
Подумав о войнах, уже преодолевший большую часть коридоров Дари невольно вздрогнул и, отклонившись от намеченного пути, заглянул в домашнее святилище. Там всё было точно так же, как и обычно: сильно пахло можжевельником, у статуи Алого Мечника тлел огонёк, на стенах святилища висели привезённые отцом трофеи... Дари сумрачно посмотрел на жестокое лицо статуи: на его взгляд, именно Воитель и был причиной всем неприятностям, ведь он постоянно требовал новой крови и ради этого отнимал отца и от дома, и от самого Дари, но самым худшим было то, что сила Мечника понемногу меняла отца - Дари чувствовал это и отчаянно противился происходящему всем своим существом, хотя, казалось бы, что он - не вылезающий из простуд, слабый и не вышедший даже ростом детеныш, мог противопоставить давнему божественному покровителю Остенов?..
Из-за сквозняка огонёк у подножья статуи отклонился в сторону и затрепетал, и в тот же миг Дари показалось, что каменные черты Мечника на миг исказились в насмешливой и немного презрительной гримасе - божество словно бы смеялось над его потугами изменить сложившийся расклад, заранее предсказывая неудачу... Но Дари лишь покрепче сжал в руках сапоги и узелок с приношением, и покинул святилище со всем возможным достоинством - своим видом он хотел показать Мечнику, что такими мороками его не испугаешь и не загонишь обратно в кровать, под защиту старого Илара...
Остаток избранного Дари пути пролегал в полной темноте, но мальчик пробирался по ведущим к чёрному входу закуткам с проворством и бесшумностью кошки. Поскольку окружающий Дари мир, по большей части, ограничивался имениями семьи, изрядная доля незаметной деятельности мальчика сводилась к их старательному исследованию - этот дом он изучил едва ли не до последней выбоины, не обделив вниманием даже самые тёмные и заброшенные уголки, в которых служанки иногда забывали сметать паутину...
А ещё Дари, смекнув, что окружающие его взрослые никогда не скажут ему всей правды, наблюдая за населяющей имение прислугой, старался держать глаза и уши открытыми. Со временем выуженные таким образом крупицы знаний складывались во вполне определённую картину, ну, а когда малолетний Остен подслушал на кухне разговор двух служанок и узнал из него, что грозный Седобородый может выполнить твоё заветное желание, если, набравшись смелости, принести ему ночью на перекрестке требу, у него появилась вполне определённая цель...
Дари с самого начала осознал, что именно ему нужно, но вот ускользнуть от внимания престарелых наставников было куда более сложной задачей, чем собрать необходимое приношение, так что теперь, ни Мечник, ни возможное ненастье его не остановят...
Добравшись до узкой, ведущей в примыкающий к дому сад, двери, Дари, устроившись на полу, поспешно натянул сапоги, и, вцепившись в тяжёлый засов двумя руками, с трудом его отодвинул. Потом подобрал узелок, и, прижимая его к груди, протиснулся в чуть приоткрытую дверь - самым сложным было выбраться из дома, а теперь надо всего лишь наискось пересечь сад и выйти на подъездную дорогу, а там уже будет рукою подать до перекрёстка...
На улице оказалось ещё холоднее, чем на галерее - даже тёплая куртка не спасала Дари от шумящего в кронах деревьев ветра, но мальчик, быстрым шагом миновав высаженные ровными рядами яблони, с трудом продрался сквозь густые кусты живой изгороди. Оказавшись же на подъездной, окружённой тонкими тополями дороге, Дари и вовсе перешёл на бег: осознание того, что он вышел из-под привычной домашней защиты и оказался один на один с населяющими ночь призраками, вновь вернуло притихший было страх - мальчику чудилось чужое дыхание за спиной, а тени колеблемых ветром тополей казались ему длинными руками, готовыми вот-вот схватить его, так и не позволив дойти до цели... И Дари бежал - всё быстрее и быстрее, не смея ни оглянуться, ни перевести дыхание, и остановился лишь тогда, когда перед ним - вконец запыхавшимся, появился каменный столб-указатель, отмечающий развилку.
Успокаивая заходящееся ударами сердце, Дари прижался разгоряченной от бега щекою к серому камню, и стоял так до тех пор, пока очередной порыв ветра не растрепал ему волосы и не выхолодил спину. В самом деле - нечего ему стоять без толку, ведь время уходит, а самое главное даже не начато! Отойдя от столба, мальчик присел на корточки и развязал принесённый узелок. Расстелив ткань на дороге, разложил на ней несколько пирожков и откупорил крошечный глиняный кувшинчик, в который, пробравшись тайком в погреб, нацедил вина из бочки... Покончив с приготовлениями, Дари ещё раз внимательно осмотрел приношение, и, подумав, передвинул кувшинчик чуть левее. Теперь оставалось самое главное - пролить собственную кровь, и, окропив ею приношение, дождаться глухого, отдалённого карканья, которое, по словам служанок, символизировало то, что Хозяин Троп принял жертву и готов внимать твоей мольбе.
Дари, подумав немного, поддёрнул вверх рукав куртки, оголил тоненькое, беззащитно белеющее в окружающем сумраке запястье и, быстро чиркнув по нему лезвием кинжала, вытянул руку так, чтобы кровь из ранки закапала на разложенный дар.
- Хозяин Троп, Седобородый! Прими эту жертву и выполни мою просьбу! Мне это и вправду очень надо!..
Произнеся это, Дари замолчал и стал внимательно вслушиваться в заполонившие ночь звуки, стараясь не пропустить условного знака, но тут произошло то, чего мальчик никак не ожидал: карканье раздалось не издалека, а совсем близко - прямо над склонённой головою Дари, и тот, подняв глаза вверх, увидел, как на верхушке столба-указателя клубится с каждым мгновением всё более уплотняющаяся, становящаяся осязаемой тьма... Несколько ударов сердца - и вот уже не тьма, а огромный ворон, устроившись на камне, крепко вцепился в него когтистыми лапами и, чуть склонив голову набок, внимательно посмотрел на мальчика круглым глазом...
- Седобородый...- едва слышно прошептал ошеломлённый таким видением Дари, а ворон, переступивши с лапы на лапу, устроился поудобнее на своём насесте и наградил мальчика ещё одним пристальным, отнюдь не птичьим взглядом - весь его вид словно бы говорил: "Ну, давай уже - говори. Что там у тебя?"
Дари облизал внезапно пересохшие губы и заговорил, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал твёрдо и уверено - так, как и подобает истинному Остену.
- У меня есть заветное желание... Точнее - два. Я хочу, чтобы отец вернулся из похода живым и невредимым... - тут мальчик запнулся, не зная, как лучше высказать своё соображение, но нужные слова нашлись почти мгновенно.- А ещё нам с папой очень нужна мама!
- Каррр?- у сидящей на столбе ворона даже перья встопорщились от изумления - похоже, такую просьбу ему доводилось слышать нечасто, а Дари, испугавшись, что в этом желании ему будет отказано, зачастил.
- Я понимаю, что это непросто выполнить, но когда у нас появится мама, отец будет чаще возвращаться домой и не станет так хмуриться, а я буду во всём её слушаться и ничем не огорчу... Правда!
Слушая мальчика, птица вроде бы, немного успокоилась, но оставалась по-прежнему неподвижной и безмолвной. Дари задумался, и, припомнив все, услышанные им сказки, решительно тряхнул головой.
- Выполни моё желание, Седобородый, а за это я отдам тебе самое дорогое, что у меня есть!
Расстегнув воротник куртки, Дари снял с шеи носимый им оберег - маленький, плоский камень с выточенной волнами дырой посередине, и, встав с колен, протянул его ворону, пояснив.
- Это морское око - мы его вместе с отцом позапрошлым летом нашли. Теперь оно твоё!
-Каррр! - ворон взглянул на мальчика с каким-то лукавым озорством, и, подхватив клювом шнурок оберега, расправил крылья. Взмыв вверх со столба, птица почти мгновенно растворилась в окружающей её черноте ночи, а Дари, проводив её взглядом, облегчённо вздохнул. Седобородый выполнит его просьбу и у них с отцом всё будет хорошо...
На обратной дороге с мальчиком не случилось ничего необычного - ему удалось вернуться домой так же незаметно, как и выскользнуть из него. Утром, правда, выяснилось, что Дари на своей ночной прогулке сильно простыл. Старый Илар, растирая мальчика козьим жиром и отпаивая его горячим травяным настоем, долго изумлялся тому, что его воспитанник сумел не только подхватить хворь, но ещё и сильно оцарапаться, не вылезая из тёплой постели.
Приставший к голенищу сапога тополиный лист, так и остался незамеченным из-за уже изрядной подслеповатости Илара, а сам Дари не обращал на ворчание своего опекуна никакого внимания, и неудивительно - какое значение имеет очередная простуда, если вскоре отец вернётся целым и невредимым, а в доме появится мама...
Ставгар
Почти утонувшая в высоком кресле, высохшая от времени Старшая Жрица Дельконы едва заметно качнула головой:
- Ты не знаешь, о чём просишь, Бжестров, а потому - нет.
Сидящий напротив согласившейся таки принять его Матери Вероники Ставгар мимовольно сжал кулаки, но уже в следующий миг распрямил стиснутые до побелевших костяшек пальцы. Сейчас излишняя горячность ему не поможет - скорее уж навредит, да ещё и вызовет на сморщенных, сухих губах Старшей жрицы снисходительную улыбку.
Рожденный в семье занимающего важное место при княжеском дворе Высокого и воспитанный в соответствии своему происхождению Бжестров, с малолетства привык к тому, что его слово зачастую является приказом, а, став на воинскую стезю, он быстро научился убеждать и вести за собою воинов, добиваясь необходимой цели как словом, так и делом, но теперь все его доводы и просьбы разбивались о каменную неприступность хозяйки Дельконы. Ставгару, пожалуй, было бы легче сойтись ещё раз в поединке с амэнским Коршуном, чем заставить хрупкую, похожую на пожухлый лист, жрицу, прислушаться хотя бы к одному своему слову.
После того, как ночью Олдер выскользнул из возможных клещей, объединившиеся с подоспевшим Милодаром военачальники крейговцев ещё один раз сошлись с амэнцами в жаркой схватке - произошло это как раз под почернелыми от огня стенами Замжека. Сражение продлилось с утра и до самых сумерек, но теперь Амэнский Коршун встретил крейговцев именно там, где хотел, и им не помогли ни численное превосходство, ни отчаянная смелость. Олдер с кровью вырвал у них столь важную победу, в который раз подтвердив своё прозвище, и устрашённый его воинской удачей и потерями собственного войска Лезмет потребовал от своих военачальников прекратить бессмысленную бойню и начать переговоры. Кридич и Милодар, скрепя сердце, согласились с требованием Владыки, и лишь Бжестров стоял на своём до последнего - ему казалось, что если проявить смелость и, несмотря на потери, ещё раз насесть на амэнцев, то они всё же отступят, но в этот раз победило мнение более старших и осторожных...
Во время последовавших за этим решением переговоров, Бжестров, наблюдая за тем, как Кридич и Милодар торгуются с Олдером за две вотчины, которые амэнцы всё же успели подмять под себя, только и мог, что скрипеть зубами. Коршун, словно бы зная о том, какой тайный приказ отдал Лезмет своим военачальникам, вёл себя со спокойной, граничащей почти что с наглостью, уверенностью и не собирался уступать ни единой пяди из захваченных земель, но Ставгар свирепел даже не от того, что Олдер из рода Остенов вёл себя так, словно бы находился у себя дома. Бжестрова выводила из себя то и дело мелькавшая на губах амэнца кривоватая ухмылка: Коршун словно бы смеялся - над переговорами, над находящимися в палатке крейговцами, над Лезметом, над собой...
Когда же утомительный и безуспешный для крейговцев торг был окончен, а Кридич приложил к пергаменту данный ему Владыкой Лезметом перстень с гербом Крейга, закрепляя тем самым переход к Амэну захваченных им вотчин, Олдер, дождавшись, когда чернила хоть немного подсохнут, свернул договор и, чуть склонив голову к плечу, посмотрел на Ставгара:
- Переговоры - это та же битва. Запомни мои слова, Высокий.
Хрипловатый голос Коршуна звучал совершенно спокойно, но для Бжестрова, при котором только что был подписан очередной - унижающий и обкрадывающий Крейг договор, это стало последней каплей.
- Я запомню, Остен. И следующий договор с Амэном подпишу не чернилами, а твоею кровью!
Слова сорвались с губ Ставгара сами собою: он понял, что сказал лишь тогда, когда рядом тихо охнул Кридич, а сопровождающие Коршуна амэнцы нахмурившись, сделали шаг вперед. Казалось, еще миг - и переговоры будут сорваны, но Олдер, остановив своих людей коротким взмахом руки, произнёс.
- Для этого тебе придется хорошо потрудиться, Бжестров, ведь крейговская сталь всегда уступала амэнской, а воинов среди вас, после Реймета, уже не осталось!
После такого замечания уже не Бжестров, а сам, ведущий переговоры, Кридич невольно потянулся к поясу, словно бы позабыв о том, что перед началом переговоров сам отстегнул от него ножны с мечом... Коршун же, на прощание, наградив Ставгара еще одним насмешливым взглядом, вышел из палатки...
С этого дня в жизни Бжестрова началась черная полоса. После утраты вотчин Лезмет пребывал в отвратительном настроении, и когда Ставгар и Кридич все же решились подступить к нему с рассказом о том, как мужество и смекалка Энейры, дочери Мартиара Ирташа, спасли их от беды, Владыка отмахнулся от их слов, точно от надоедливых мух. Он согласен дать девчонке денег, и хватит об этом - об Ирташах он, и слышать не хочет...
Ставгар попытался было настоять на своём, сказав, что золото не заменит поруганной чести, и, тем самым, разгневал Владыку окончательно. Лезмет, швырнув в него кубок с недопитым вином, велел Бжестрову убираться прочь и не казаться более на глаза с глупыми просьбами, если он не хочет лишиться княжеских милостей... Ставгар, вскинув голову, коротко взглянул на побагровевшее лицо Владыки. На языке крутилось много слов - каждое вдвое злей и обиднее прежнего, но Бжестров, произнеся лишь:
- Я не за милости князю служу, а по чести... - Вышел из палатки, пнув на прощание опрокинутый кубок... Вечерело - на быстро темнеющем небе загорались первые звёзды и слабо светился тонкий серп луны... Ставгар, взглянув на него, остановился, расстегнул воротник воинской куртки - он задыхался от гнева и несправедливой обиды, а перед его мысленным взором вновь возникла кривоватая ухмылка Амэнского Коршуна: "После Реймета среди вас не осталось воинов!"
... И верно - не осталось: Владыка Лезмет - трус и пьяница, над слабостями которого потешаются все соседи, а крейговские Владетели, служа такому Владыке, и сами уже оборотились в ничтожества: ищут лишь княжеских милостей, позабыв и о чести, и о справедливой памяти для павших собратьев...
От горьких мыслей Ставгара отвлекла лёгшая на плечо рука - обернувшись, Бжестров увидел перед собою Кридича. Тот же, поймав его взгляд, понимающе улыбнулся.
- Не унывай, Бжестров - вода камень, капля за каплей, точит. Если не будем отступать от своего, то добьёмся для Ирташей справедливости, пусть и придется для этого год потратить... А Владыка пусть лучше буйствует, ведь если он при упоминании Ирташей сердится, значит, чувствует свою вину, а мы ему совестью будем...
Ставгар на это увещевание согласно кивнул, хотя на душе у него было по-прежнему горько - утешало его лишь то, что вернувшись в Ильйо, он сможет увидеть Энейру, поговорить с ней... Да не тут-то было! В доме сестры Бжестров нашёл лишь письмо из Дельконы, в котором сообщалось, что травница Эрка, на самом деле являющаяся Энейрой Ирташ, взята под покровительство Малики - с нею всё хорошо, но в ближайшее время её лучше не беспокоить... Последнему предостережению Ставгар, конечно же, не внял: уже на следующий день, едва свидевшись с родными, он гнал коня по направлению к Дельконе, вот только храм Малики оказался неприступнее иных крепостей - Ставгар просил заправляющих храмом жриц о свидании с Энейрой почти десять дней, но добился лишь того, что его соблаговолила принять Матерь Вероника, вновь повторившая ему те же слова, что были сказаны в письме...
- И всё же - почему я не могу увидеть Энейру?- переведя дыхание, Ставгар вновь начал очередной, уже почти безнадёжный приступ, и Старшая покачала головой.
- Потому что сейчас не самое лучшее время для подобной встречи. Ты ведь знаешь, что она пережила?
- Да... - Ставгар поднял, склонённую было голову, и вновь заговорил, стараясь сдержать внутренний жар. - Она потеряла мужа, а год назад - и свою дочь... Поверьте, Матушка - я ничем не обижу Энейру Ирташ, но умерю её скорбь.
- Сколько лет прошло, а вы, мужчины, не меняетесь. - Матерь Вероника наконец-то соизволила улыбнуться, из-за чего её крошечное, покрытое морщинами лицо сморщилось ещё больше. - Я, верно, удивлю тебя Бжестров, но далеко не всё в этом мире лечится объятиями и поцелуями. Ты слишком переоцениваешь силу своих ласк...
Это была уже явная насмешка - сорвись сейчас Ставгар из-за подпущенной жрицей шпильки, и Матерь Вероника могла бы с чистой совестью закончить слишком уж затянувшийся, бесплодный разговор, но Бжестров, проглотив насмешку, смиренно опустил голову и глухо произнёс.
- С моей стороны было бы неразумно думать о таком. Я всего лишь хочу понять причину вашего отказа, Матушка...
Жрица вздохнула, задумалась ненадолго... И, бросив ещё один внимательный взгляд на Бжестрова, заговорила.
- Энейра Ирташ пережила колдовской поединок, и должна совладать с последствиями своего столкновения с амэнским знающим. Сейчас любые волнения - безразлично, радостными они будут или нет, могут ей лишь навредить.
- Она... Больна?.. - на этот раз голос Бжестрова предательски дрогнул, а на его вновь вскинутом к жрице лице отразились все, обуревающие его сейчас чувства. - Когда она попала к нам в стан, то едва не потеряла сознание. Кридич сказал, что это была минутная слабость... Он ошибался?..
Внимательно наблюдающая за Ставгаром жрица едва заметно качнула головой.
- Твой боевой товарищ не ошибся... Благодаря столкновению с колдуном у Энейры открылся доселе спящий дар. С одной стороны - это хорошо, но с другой - опасно. Если колдун или ведьма не совладают с открывшимися в них силами, то будут жестоко наказаны за это собственным даром, а способности Энейры мало того, что были разбужены резким, болезненным толчком, так ещё и оказались очень сильны.... Поверь, ей очень непросто сейчас... - произнеся столь долгую тираду, Матерь Вероника замолчала и, посмотрев на закаменевшее от внутреннего напряжения лицо Ставгара, тихо произнесла. - Я не могу тебе дозволить свидания с Энейрой, но позволю взглянуть на неё, если ты пообещаешь мне хранить молчание, и не будешь пытаться заговорить с нею.
- Я обещаю, Матушка... - глухо произнёс Бжестров, и Матерь Вероника, подозвав к себе одну из сидящих в комнате, молчаливых наперсниц, что-то тихо спросила у неё. Девушка, с почтением склонив голову, ответила жрице едва уловимым шёпотом, из которого Ставгар разобрал лишь "западная молельня", и Матерь Вероника, благосклонно кивнув девушке, встала...
- Следуй за мною, Бжестров.
Мало кто из мужчин мог похвастаться тем, что был допущен во внутреннюю, тайную часть Святилища Малики, и теперь следующий за жрицей Ставгар мог лишь молча дивиться узости окутанных вечным сумраком коридоров - из-за массивных стен они казались вырубленными в скале и Ставгару мерещилось, что он очутился в одной из горных пещер или в позабытой штольне... Каменные своды точно давили на него всей своей немалой массой, сжимали в своих неуютных тисках, и Бжестров вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха и света...
- Мужчинам трудно понять... - словно бы ощутив овладевшие молодым воином чувства, Матерь Вероника остановилась, и, повернувшись, к Бжестрову, огладила одну из гладких стен.- Утроба оберегает, хранит и лелеет, во мраке и молчаливом смирении растит в себе будущее. Воинам, привыкшим к непрестанной борьбе, это чуждо, хоть вы и вышли из неё, подобно остальным. Все женщины в той или иной мере носят в себе эту, дарованную Маликой силу. Подумай, сможешь ли ты принять её в Энейре? Как выяснилось, богиня одарила её щедрее прочих!..
Произнеся это, не то наставление, не то предупреждение, старая жрица смолкла, а Бжестров упрямо вскинул голову.
- Я люблю Энейру Ирташ... Такой, какая она есть...
Если Матерь Вероника и ожидала иного ответа, то ничем не выразила своего разочарования. Она лишь кивнула головой и, завернув в боковой коридор, произнесла.
- Помни, что обещал молчать...
Бжестров шагнул за нею в боковой проход и уже в следующий миг замер - внезапный широкий поток света после столь долгого сумрака на несколько мгновений словно бы ослепил его, но потом он увидел, что стоит в арке, выходящей в небольшой, квадратный, вымощенный плитами дворик. Арка, в которой оказался Ставгар, была полускрытая статуей Малики, а у ног изваяния стояла Энейра в тёмно-сером, украшенном вязью из рун, одеянии послушницы. Льющийся сверху свет отсвечивал янтарём в её русых косах и золотил бледную кожу, но сама молодая женщина словно бы и не чувствовала ласковых солнечных прикосновений - строгая и сосредоточенная, словно воин перед боем, она молилась, прижав руки к груди. Ставгар видел, как беззвучно шевелятся её бледные губы, как дрожат густые, прикрывающие взгляд ресницы...
Массивная тяжесть камня ещё больше подчёркивала тонкость фигуры Энейры, показавшуюся Бжестрову беззащитной и исхудалой - в безотчётном порыве он сделал шаг вперёд, намереваясь обнять и защитить любимую им женщину от всего света, но, вспомнив предупреждение Матери Вероники о том, что неожиданное волнение может навредить Энейре, замер на самой границе света и тени.
На счастье, его движение осталось незамеченным погружённой в молитву женщиной - она не вздрогнула и не обернулась, и застывший безмолвным изваянием Бжестров смотрел на неё до тех пор, пока Матерь Вероника не тронула его за рукав, показывая тем самым, что время короткого свидания вышло. Ставгар беспрекословно отступил в тень привёдшего его в молельню коридора, но когда они со старой жрицей отошли на безопасное расстояние, заговорил.
- Матушка, я сделал всё, как вы сказали, так выполните теперь и мою просьбу. Это важно, прежде всего, для Энейры.
По-прежнему шествующая впереди Ставгара Матерь Вероника остановилась и повернулась к Ставгару.
- Чего ты ещё хочешь?.. Сам ведь видел - для иных свиданий время не наступило...
- Просто скажите Энейре, что я сделаю всё, чтобы вернуть честное имя её роду. Добьюсь того, чтобы незаслуженный позор был смыт с её семьи. - Твердо произнёс Ставгар, и старая жрица наградила его долгим, пристальным взглядом.
- Обещания ничего не значат, Бжестров. Твой отец в своё время тоже много чего обещал Мартиару Ирташу, но не сдержал слова...
- Мой отец? - не в силах понять, на что намекает жрица, Ставгар, шагнул вперёд.- О чём вы говорите, матушка? Мы были соседями в Райгро, не более...
Но Матерь Вероника ответила на его порыв лишь тем, что холодно взглянула на Бжестрова и тихо произнесла.
- Не меня расспрашивай, а своих родителей... Я же скажу тебе лишь одно - Ни живым, ни мёртвым Ирташам не нужны пустые обещания. Только дела...
Просторный дом, в котором семейство Бжестров обитало во время своих визитов в Ильйо, встретил Ставгара привычным с самого детства уютом - богатым, но не режущим глаз. Затейливая резьба лестниц и дверей, застеленные шкурами полы, натёртая до блеска серебряная и позолоченная утварь на полках в обеденной зале - всё здесь было почти таким же, как в родовом имении в Райгро, лишь цветные витражи на окнах соответствовали царящим в Ильйо вкусам, но весёлая игра окрашенных в жёлтое, алое и зелёное лучей, показалась готовящемуся к нелёгкому разговору Ставгару слишком яркой и неуместной...
- Сынок!- Лиадана Бжестров, отложив шитьё, встала из кресла навстречу ещё не успевшему стряхнуть с себя дорожную пыль Ставгару. - Где ты был так долго?
Бжестров поднёс к губам протянутые к нему руки матери и почтительно поцеловал унизанные перстнями пальцы.
- В Дельконе, матушка...
Лиадана с улыбкой взглянула на сына, провела освободившейся рукою по его волосам.
- Попросить Малику о милости можно было и здесь, сынок. Чем храм в Ильйо хуже Дельконы?
- Ничем, но именно Дельконские жрицы считаются самыми сведущими в травах и лечении... - отступив на шаг от матери, Бжестров снял с пояса кисет. - Я знаю, что Ведена снова ребёнка ждёт, а это тебе - чтоб головные боли не донимали...
Лиадана приняла из рук Ставгара кисет, и извлекла из него крошечный, с нанесёнными тёмной глазурью рунами сосуд из глины. Коснулась пальцем залитого воском горлышка и перевела на сына ставший по-девичьи лукавым взгляд.
- Ты всегда был хорошим сыном, Ставгар, но только ли в лекарствах всё дело?.. Признайся, всему виной некое письмо, которое тебе передала Ведена... Так?
- И это тоже... - Бжестров на мгновение опустил глаза, но потом вновь взглянул на мать и тихо спросил. - Что мой отец пообещал Мартиару Ирташу, мама?
- О чём ты? - Лиадана удивленно взглянула на сына, но её холённые, сжимающие подарок Ставгара пальцы дрогнули, а всё ещё красивое лицо в одно мгновение словно бы постарело, и от внимания Бжестрова эти признаки не ускользнули. Он шагнул к матери, положил руки ей на плечи...
- Несколько дней назад меня упрекнули в том, что Бжестровы не держат слова...
Лиадана, не выдержав пристального, ищущего взгляда сына, опустила глаза и прошептала.
- Тот, кто сказал тебе такое, был пристрастен. Твой отец просто ничего не мог сделать... Незачем ворошить...
Ставгар видел, как от щёк матери отлила кровь - ей было невмоготу говорить о давних делах, и это значило лишь одно - намёки жрицы были справедливы, и в прошлом его семьи действительно есть пятно... Хорошо скрытое, но от этого не менее позорное. В эти мгновения Бжестрову было жаль в один миг осунувшейся, словно бы испуганной матери, которая наверняка потом сляжет с головной болью, но он осознавал, что если он не узнает всего сейчас, то потом уже не добьётся ответа... Ставгар чуть сильнее сжал плечи матери.
- Просто скажи мне, мама, что было между Мартиаром Ирташем и моим отцом?.. Или мне об этом у него спросить?..
При последнем вопросе сына Лиадана вздрогнула, а потом подняла на сына усталые глаза...
- Не надо... Вы снова поссоритесь, как тогда, когда ты отказался жениться на Вилле... Вы ведь даже не попрощались, хотя ты должен был под княжеские знамёна стать... - Мать вздохнула и заговорила. Тихо, с трудом подбирая слова. - Мы должны были породниться с Ирташами и даже составили договор. После возвращения Мартиара из Реймета, Ведена должна была стать невестой его сыну - они лучше всего подходили друг другу по возрасту, но ты сам знаешь, что случилось той зимою... За мёртвого невозможно выйти замуж... Никто не виноват.
- Значит, мой отец не вступился за честь сродственника... - медленно произнёс Ставгар, а мать лишь тихо всхлипнула ему в ответ... Бжестров прижал её к себе - слабую, поникшую.
- Прости, матушка... Я не хотел тебя огорчать...
- Очень своевременное замечание, сын... - обернувшись на голос, Ставгар увидел стоящего в дверях отца. Бажен Бжестров - рослый, широкоплечий, с изрядно выбеленной сединою гривой русых волос, был мрачнее осенней ночи. - Не далее, как позавчера наш Владыка сказал мне, что я не умею воспитывать сыновей. Зачем ты вообще вспомнил при нашем князе о Мартиаре Ирташе?.. Сам знаешь, что его имя даже в храмах не поминают...
Ставгар гордо вскинул голову и с вызовом взглянул на своего родителя.
- Знаю... Но не ты ли, отец, говорил мне, что всё, в чём обвиняют Ирташа ложь? Тебе давно пора было обелить Мартиара от навета...
- Опять дерзишь? - Бажен шагнул вперёд, прожигая Ставгара гневным взглядом. На несколько мгновений сын и отец застыли друг напротив друга: одинаково гордый разворот плеч, выраженье на лицах - точно отражение в зеркале... Различны лишь возраст и сложение: если Бажен был тяжеловесен, словно тур, то стройный, поджарый Ставгар казался молодым волком. Уже клонящаяся к закату сила старшего Бжестрова неожиданно обнаружила, что ей противостоит как-то незаметно выросшая ровня...
Лиадана перевела взгляд с сына на мужа и невольно всхлипнула: Бажен тут же повернулся к ней, умудрившись при этом помрачнеть еще больше.
- Это ты его надоумила?.. За моей спиной?!
Из-за прозвучавших в голосе мужа громовых перекатов Лиадана испуганно прижалась к Ставгару, а он обнял её, прикрывая плечом от отца, и спокойно сказал.
- Я был в Дельконе, отец. Там мне сказали о договоре...
- Делькона?!! Вот ведь змеиное логово! - Бажен, что было силы, стиснул кулаки. Казалось, что он вот-вот бросится на сына, но через невыносимо долгое мгновение старший Бжестров тяжело вздохнул и уже более спокойно сказал. - Что ж, я всегда подозревал, что рано или поздно кто-нибудь решит сыграть на этом... Странно, что произошло это лишь теперь...
Кивнув каким-то своим мыслям, Бажен двинулся к лестнице, заметив.
- Пойдём, сын. Разговор нам предстоит долгий...
Ставгар задержался лишь на миг: поцеловав в висок испуганную и растерянную мать, он без слов направился за отцом.
Оказавшись в своей комнате, Бажен подошёл к стоящему в углу сундуку и, извлёкши из него длинную деревянную шкатулку, вернулся к столу. Тяжело опустившись в кресло, старший Бжестров, поставил шкатулку перед собой, и, подперев кулаком подбородок, погрузился в молчание.
Замерший у стола Ставгар, невольно вспомнил свою предшествующую размолвку с отцом - тогда всё тоже произошло в этой же комнате, да и сам Бажен так же молчал, собираясь с мыслями, чтобы потом оповестить сына, что перед походом на Лакон он должен обвенчаться с Виллой Джеррев - ей семнадцать, она хороша собой, здорова и благонравна, а самое главное - это выгодный союз для семьи, и с отцом девушки уже всё обговорено... Бажен сообщил о грядущей свадьбе так, словно это дело было уже давно решённым и не стоящим особого внимания, а потому сильно удивился, когда сын (видевший подобранную ему невесту всего раза два и то - издалека) спокойно заметил, что грядущую свадьбу, прежде всего, следовало обсудить с ним самим, а на Вилле он не женится ни до похода, ни после...
По мере слов сына, удивление Бажена переросло в ярость - доселе пестуемый им, ни в чём не знающий отказа, сын и наследник разом оказался, по словам отца, непонятно что возомнившим о себе, негодным и глупым щенком. Когда же Ставгар, несмотря на родительский гнев, так и не переменил своего решения, Бажен указал ему на дверь со словами: " Ну, коли война для тебя - лучшая невеста, то и ступай на неё. Можешь на ней же, и остаться - грустить не буду!"
Последующие три дня по-прежнему гневающийся отец не перекинулся с сыном даже парой слов, а когда пришла пора прощаться, Бажен и вовсе ушёл к себе в комнату, позвав за собою исплакавшуюся за эти дни, тщетно пытающуюся примирить отца и сына Лиадану - даже в прощании с матерью непокорному отпрыску было отказано...
Так что не было ничего удивительного в том, что Ставгар покидал свой дом с тяжёлым сердцем: последние слова отца легли на плечи молодого воина непомерным грузом, на душе царила тоска, а смотря на знакомые улочки Ильйо, он мнил, что видит их пестроту и оживление в последний раз... Именно это, всё более усиливающееся предчувствие заставило Ставгара сделать на своём пути изрядный крюк: вначале он заехал к сестре и попросил Ведену о заступничестве для лесной травницы, а потом, едва ли не опустошив лавку с игрушками, Ставгар отправился к уже хорошо знакомому ему лесу под Эрглем. Пусть Эрка и не прольёт по нему даже единой слезинки, но зато окажется под защитой, и не будет считать его позабывшим о своих же словах Высоким, которому попросту надоели их разговоры и возня с малышкой. Тогда это казалось Ставгару очень важным...
Зато теперь, стоя перед погружённым в молчание отцом, молодой Бжестров не испытывал ни волнения, ни страха, хотя и понимал, что сейчас услышит нечто такое, по сравнению с чем негаданная свадьба - действительно безделица, не достойная внимания...
Бажен же, тяжело вздохнув, провёл широкой ладонью по дереву шкатулки, и произнёс:
- Хотя этот договор уже утратил не только силу, но и смысл, я всё же сохранил его - во избежание кривотолков и досужих сплетен. Теперь вижу - не зря. - И отец, отрыв шкатулку, вынул из неё пергамент и подал его сыну. - Читай.
Ставгар медленно развернул коричнево-жёлтый лист. Пробежал глазами по ровным строкам:
"В праздник Свечей Бажен Бжестров и Мартиар Ирташ смешивают кровь и дают клятву перед всей Семёркой помогать друг другу и защищать семью кровника, как свою.
В подтверждение и укрепление данного ими слова Бажен Бжестров и Мартиар Ирташ заключат союз между своими детьми, когда они войдут в надлежащий для брака возраст".
Чуть ниже под, скупыми строками текста, дата договора, витиеватые подписи и оттиски приложенных печаток - Беркут со стрелой - Бжестров, рвущий узду конь - Ирташ...
Увы, короткие и ясные слова договора не объясняли ни его причины, ни последующего клятвопреступного бездействия старшего Бжестрова... Ставгар, оторвавшись от документа, взглянул на отца. Бажен, поймав его взгляд, чуть качнул головой.
- С помощью этого договора Ирташ мог бы из меня верёвки вить, но Мартиар не был жаден до княжеских милостей и никогда не просил у меня помощи, предпочитая все свои дела решать самостоятельно. Я лишь пару раз помог ему деньгами, когда в Райгро два года подряд были неурожаи из-за дождей и града... Наше кровничество осталось в тайне и, если бы не свадьба, договор бы меня совсем не тяготил...
Услышав слова отца, Ставгар нахмурился:
- Правильно ли я понял тебя, отец? Ты заключил с Ирташами союз, сам не желая этого? Но почему?
Бажен, услышав слова сына, откинулся к спинке кресла и сложил руки на груди.
- Причина этого очень проста, сын - она в тебе!
До этого момента Ставгар думал, что его уже ничего не сможет удивить, но теперь он только и смог, что изумлённо взглянуть на отца, а Бажен, качнув головой, продолжил.
- Твоя мать, Ставгар, несмотря на неустанно возносимые Малике молитвы и щедрые дары храмам, всегда тяжело вынашивала и рожала, но самым худшим было даже не это, а то, что все, произведённые ею на свет младенцы, были девочками. Все - даже те, что родились мёртвыми... С каждым годом, с каждыми, такими родами, семейству Бжестров всё больше грозила опасность остаться без наследника, и я, отчаявшись получить помощь в храмах, решил поискать удачи в другом месте.
В Райгро было хорошо известно, что в роду Ирташей иногда рождаются женщины, наделённые колдовским даром, а Нарсия Ирташ, как говорили, вполне могла бы оказаться Старшей жрицей одного их храмов Малики, если б не была так привязана к своей семье. Она была известной травницей, её познания в ведовстве ни для кого не были секретом, и я решил обратиться к ней за помощью.
Нарсия Ирташ пришла к нам в дом - осмотрев Лиадану, она приготовила ей укрепляющие травяные сборы и дала осколок Небесного Железа, велев носить его отныне и всё время, не снимая даже на миг, а мне... - Бажен замолчал, словно бы смутившись, но потом всё же продолжил. - Мне было сказано, что наследника я получу лишь в том случае, если овладею своей женою в посвящённую Воителю ночь, когда Волчья Луна светит на небе в полную силу, а в изголовье нашей кровати должен лежать обнажённый, залитый жертвенной кровью меч...
Я, признаться, не очень поверил во все эти хитрости, но утопающий, как известно, хватается и за соломинку, так что мы с супругой всё сделали по слову колдуньи, и через месяц после произошедшего, стало ясно, что Лиадана понесла. Нарсия Ирташ навещала нас во все дни её тягости - выпаивала мою жену травами, ворожила над ней, и благодаря этому обычные в таких случаях хвори не донимали Лиадану, а когда пришёл срок, Нарсия сама приняла у неё дитя... Тебя... Передавая мне на руки уже омытого и завёрнутого в пелёнки ребёнка, старая колдунья сказала, что посланный мне Мечником наследник будет хорош собою, крепок здоровьем и станет славным воином...
Устав от долго рассказа, Бажен вновь замолчал, опустив голову, а потом, взглянув на сына, невесело усмехнулся.
- Как видишь, Нарсия Ирташ честно выполнила свою часть договора, и теперь я должен был с ней расплатиться за помощь. Я предложил ей денег и землю, но ведунья на это предложение лишь усмехнулась, и сказала, что платой за её колдовство станет моё кровничество с Мартиаром Ирташем... Что ж, зная, как она относится к своему роду, я должен был такое предвидеть...
- Почему ты так говоришь об этом? - Ставгар, хмурясь, посмотрел на отца. Он был не только ошеломлён рассказом Бажена, но и сбит с толку проскальзывающими в голосе отца интонациями. - Чем нам могло помешать родство с Ирташами? Их кровь так же стара и чиста, как наша.
Бажен ответил сыну таким же хмурым взглядом.
- Чиста, не спорю... Но у Ирташей есть один изъян - они всегда предпочитали говорить правду в глаза, а потому за столько лет не нажили себе ни земель, ни положения, да, к тому же ещё, и крепко вросли в Райгро - в Ильйо они не могли мне стать помощниками. Всё, что мне было нужно, я от них уже получил, а для укрепления в Ильйо мне требовались другие союзники ... Но я не мог сказать этого Нарсии Ирташ - в силе её ведовства я уверился, и не хотел узнать, что она может сотворить, если я откажусь от выдвинутых ею условий. Если Знающая способна дать жизнь, то способна и отнять её - я так понимаю...
После такого признания Бажена в комнате повисло тяжёлое молчание. Бажен по-прежнему сидел в кресле - скрестив руки на груди, он смотрел на опустевшую шкатулку так, словно видел перед собою непонятно как забравшуюся на его стол мерзкую жабу...
Ставгар еще раз внимательно взглянул на того, кого до этого дня называл родителем. Бажен всегда был крут нравом, порою - жесток, но Ставгар никогда не думал, что за этими, вполне простительными для главы рода свойствами натуры, прячутся ещё и неумеренное честолюбие вкупе с холодной, расчётливой подлостью... Впрочем, о таком не подозревал не только он - до поры, до времени обласканный Баженом более всех иных детей, наследник, но и сама старая ведунья. Нарсия Ирташ думала, что нашла для своего рода союзника, а на самом деле - впустила в свой дом ядовитую гадюку... Ставгар осторожно свернул пергамент и взглянул на отца. У него оставался лишь один вопрос.
- Ты так желал новых выгод и милостей, что ради этого предал семью кровника? Нашептал Лезмету отправить Мартиара на границу с Амэном... - голос Ставгара прозвучал негромко и подчёркнуто спокойно, но Бажен, услышав это полу-обвинение, полу-утверждение, вздрогнул, а потом ещё и со всего маху ударил кулаком по столу.
- Нет!.. Я не нашёптывал князю, чтобы он отправил Мартиара в Реймет, и уж конечно не по моему почину Ирташ потащил за собою в этот городишко всю свою семью, а амэнцы вторглись в наши вотчины... И потом я ничего сделать не мог, ведь был возле князя - на свадьбе его дочери в Гройденской пуще...
Бажен тяжело перевёл дыхание, но потом, взглянув на застывшего изваянием сына, устало сказал.
- Моя вина лишь в одном - когда после подписания невыгодного нам договора с Амэном, Лезмет, в очередной раз, набравшись, стенал, что теперь его позор, как правителя, будет уже не скрыть, я предложил ему переложить часть вины на Ирташей. Истреблённому под корень роду человеческая слава уже безразлична, зато я избавлялся от многолетней удавки на шее: Ирташи теперь - никто, а, значит, и заключенный между нами договор недействителен а, следовательно, никто уже не сможет использовать его против меня...
Ставгар выслушал отца с закаменевшим лицом, ничем не выдавая того, что творилось у него сейчас на душе, но когда Бажен замолчал, сказал.
- Ты ошибаешься, отец. Энейра, младшая дочь, Ирташа, жива - ни она, ни её родичи не заслужили позора, который обрушился на них по твоей воле. Я добьюсь у Лезмета оправдания для этого рода...
- Вздор! - Бажен тяжело поднялся и мрачно взглянул на сына. - Своими просьбами ты лишь разгневаешь Владыку, так что оставь эту блажь, Ставгар - прежде всего ты должен защищать интересы своего рода! Ты - Бжестров, а не Ирташ! Что тебе до них?!
Ставгар коротко взглянул на опирающегося о стол Бажена, и с горьким прозрением ощутил, что теперь даже амэнский Коршун менее чужд ему, чем подаривший жизнь родитель... Как он мог быть настолько слепым всё это время?!
Ставгар аккуратно засунул пергамент за пазуху.
- Да, я - Бжестров, и сделаю всё, чтобы смыть с нашей семьи эту грязь. Я добьюсь справедливости для Ирташей, чего бы это мне не стоило, клянусь!
Сказав это, Ставгар вышел из комнаты, оставив за спиною упёршегося ладонями в стол и словно бы закаменевшего родителя.
Олдер
Солнечные блики играли в воде выложенного белой плиткой бассейна, и из-за этого чешуя плавающих в нём больших рыб прямо огнём горела. Девочка лет одиннадцати и два мальчика лет семи, похожие между собою, точно две виноградины из одной грозди, бросали рыбинам подаваемый слугою корм, и те, лениво шевеля плавниками, подплывали к самой поверхности воды и, широко раскрывая беззубые рты, хватали предложенное угощение. Каждое движение рыб сопровождалось восторженными возгласами и громким смехом детворы, и Олдер, ещё раз взглянув на веселящихся племянников, потёр пальцами налитый болью висок. Сегодня для него в окружающем мире было слишком много шума, солнца, движения... Впрочем, сидящий напротив него на галерее Дорин - глава всего рода Остенов и двоюродный брат Олдера, истолковал его жест по-своему. В очередной раз налив в серебряный кубок тёмного вина, он придвинул его к руке Олдера и тихо заметил.
- Весть о недовольстве тобою Владыки, конечно же, уже широко распространилась по всему Милесту, но о степени этого самого недовольства говорить ещё рано...
- Ещё бы, не распространилась! - Олдер отхлебнул вина и, поморщившись, снова посмотрел на резвящихся у бассейна племянников. Если бы у его Дари была б хотя бы треть их веселости и жизненной силы... Право, он не просил бы большего... Подавив вздох, Олдер вернулся к едва не прерванному им же разговору. - Даже ребёнку ясно, что если вернувшиеся из похода войска лишаются полагающихся им чествований, то наш Владыка недоволен как самим походом, так и тем, кто командовал войсками...
- Тем не менее, если бы князь Арвиген действительно был в гневе, тебе пришлось бы броситься на собственный меч, едва перейдя границу Амэна... - Дорин неспешно отпил из своего кубка, чуть прищурился, внимательно глядя на Олдера. - А это наказание слишком уж напоказ. К тому же, Владыка наверняка знает о твоём отношении ко всем этим пышностям. Разве не так?
- Князь Арвиген знает всё... - несмотря на сдобренное травами вино, голова болела всё больше, а потому улыбка Олдера получилась совсем уж вымученной. - Его глаза и уши есть в каждой спальне!
Дорин тихо фыркнул, хотя произнесённые слова вряд ли можно было назвать шуткой. Князь Арвиген, ради короны сживший со свету не только братьев, но и собственного сына, искал заговоры и измены повсюду, а его соглядатаи, именуемые "Очи Владыки" сплели в Милесте настоящую сеть, в которой запутались даже знатные семейства Амэна. Невидимые соглядатаи были повсюду и наблюдали за всеми - шлюха из весёлого дома, глуповатый и шумный разносчик на площади и даже собственный, много лет прослуживший в доме слуга, могли оказаться глазами и ушами Владыки, но при этом вычислить их было трудно, даже имея колдовские способности. Олдер знал, что в войске за ним наблюдают множество глаз, подозревал некоторых десятников и сотников в доносительстве, но не мог быть до конца уверенным в своих выводах. Наушников словно бы защищал какой-то невидимый щит, но даже и здесь нельзя было сказать, что именно за магию применил амэнский Владыка...
То ли из-за этих мыслей, то ли из-за головной боли, подошедший к ним с новым кувшином вина слуга Дорина вызвал у Олдера какое-то инстинктивное неприятие, а когда прислужник, ставя на стол принесённый сосуд, на какой-то миг нечаянно коснулся тысячника, он едва смог удержать, готовую отдёрнуться в сторону руку. Ощущение было таким, точно его коснулось что-то противное и холодное - вроде мокрицы... При слуге Олдер не сказал ни слова, но когда тот вновь оставил мужчин рода Остенов самих, спросил у Дорина:
- Давно он у тебя? Я раньше его не видел...
Мгновенно поняв, что таилось за этим вопросом, Дорин улыбнулся самыми краешками красиво очерченных губ.
- Недавно, но в его преданности я уверен - он никак не может быть наушником Владыки...
Олдер не стал спорить - в конечном итоге старший его на какие-то три года Дорин, тоже был посвятившим свою силу Мечнику колдуном. Он командовал "Доблестными", но, в отличие от двоюродного брата, получив лет семь назад тяжёлое ранение, сразу же ушёл в отставку, и теперь вёл спокойную и тихую жизнь в окружении множества слуг и домочадцев. Уход Дорина в тень оказался, в итоге, более чем своевременным, а вот сам Олдер слишком поздно понял, что представляет собой князь Арвиген, и оказался втянутым в бесконечные игры Владыки...
Олдер допил пряное, ароматное вино одним глотком - так, точно оно было затхлой водой, и вновь посмотрел на своего двоюродного брата, собираясь попросить у него в случае гнева Арвигена заступничества за Дари, но так и не произнёс ни слова - ни с того, ни с сего болезненно защемило сердце, а уж на него Олдер ещё никогда не жаловался. Выдохнув сквозь зубы, тысячник вновь посмотрел на резвящихся у бассейна детей.
Что с ним происходит?.. Почему дом Дорина с каждым часом всё больше кажется ему душным склепом? Пытаясь разобраться в своих ощущениях, Олдер чуть прикрыл глаза - таким образом, он немного отгородился от яркого света и назойливой боли.
Дорина и этот дом он знал с самого детства - когда отец приезжал в Милест, то всегда останавливался у тогдашнего главы Остенов, и сам Олдер быстро сошёлся с его сыном... В те далёкие времена его и Дорина частенько принимали даже не за двоюродных братьев, а за родных - в этом были повинны общие для всех Остенов черты, но у Дорина они были по-настоящему точёными - красиво вырезанные крылья прямого носа, скульптурный лоб, миндалевидные, тёмно-карие глаза... Олдер рядом со своим братом смотрелся эдаким дичком, но последнее не волновало, ни Дорина, ни его самого.
Со временем детская дружба поутихла, превратившись в приязнь равных между собою воинов и колдунов - Олдер нередко навещал Дорина, дарил племянникам подарки и всегда был желанным гостем в этом доме, но никогда ещё не чувствовал себя так паршиво среди знакомых с детства стен... Так что же изменилось за эти месяцы и в чём заключалась эта перемена - в доме или в нём самом?..
Висок Олдера словно бы пронзили раскалённой спицей - бездумно, почти не отдавая себе отчёта в своих действиях, он сунул руку за пазуху и, вытащив расшитый платок, промокнул им выступивший на лбу холодный пот, провёл по лицу мягкой тканью... Это простое движение почти мгновенно изничтожило боль - полотно словно бы смахнуло её, точно прилипшую паутину. Олдер, всё еще не веря тому, что вновь может мыслить ясно, чуть качнул головой, а Дорин, рассмотрев вышивку на платке, улыбнулся.
- Я рад, что ты через столько лет решил оставить все тени в прошлом и завёл-таки, себе зазнобу...
Олдер коротко взглянул на Дорина, перевёл взгляд на доселе сжимаемый в руке платок и тихо возразил.
- Ты ошибаешься, Дорин - у меня нет никакой зазнобы. Лишь подружки из весёлых домов...
Сказав это, Олдер попытался убрать платок обратно - всем своим видом он хотел показать, что разговор на эту тему закончен, но Дорин удержал его руку и ещё раз, внимательно взглянув на вышивку, произнёс.
- У красавиц из весёлых домов конечно же много талантов, но вот такое вышивание в них не входит... Это работа знатной девушки, так что признавайся уже, упрямец, с кем нам вскоре доведётся породниться...
Произнеся последние слова, Дорин вновь улыбнулся, но Олдер, нахмурившись, решительно спрятал платок и произнёс:
- Сейчас, ни о каких сердечных делах не может быть и речи - Арвиген ещё не озвучил свою волю, а что на уме у нашего Владыки, не знают даже Аркосские демоны...
Вызов к Владыке Олдер получил, будучи уже в казармах... В запечатанной воском, с оттиском перстня князя Арвигена записке значилось "прибыть немедленно", и тысячник не стал с этим спорить. Передавший приказ и долженствующий сопроводить его в твердыню Арвигена слуга, отнёсся к покладистости тысячника с тихим изумлением - обычно, амэнские аристократы не являлись пред очи своего князя в будничной одежде, но Олдер никогда не следовал этим правилам. Он - воин, и куртка "Карающих" для него - лучшее одеяние и в будни, и в праздники... Да и глупо рядиться, идя на возможную смерть... Последнее соображение Олдер, конечно же, оставил при себе, стараясь ни словом, ни движением не выдать того, что творится у него внутри.
Как бы то ни было, а вызов князя, что бы он не сулил, лучше бесплодного ожидания...
Небольшую заминку Олдер позволил себе лишь раз - в одном из коридоров он остановился и, вытащив из-за пазухи давнишний платок, вновь посмотрел на украшающую его вышивку. Этим напоминанием о лесовичке Олдер обзавёлся совершенно случайно....
После договора с Крейгом, когда войска амэнцев уже возвращались на родину, Олдер на одном из привалов застал Антара за странным занятием. Сидя на земле - сосредоточенный, с полузакрытыми глазами, он медленно водил пальцами по линиям вышивки расстеленного перед ним платка... Олдеру хватило одного взгляда, чтобы узнать эту работу, эти мелкие стежки, образующие почти что живой рисунок... Тысячник шагнул вперёд.
- Антар!
Чующий вздрогнул и открыл глаза.
- Глава. - В следующий миг он попытался спрятать платок, но Олдер, заметив движение Чующего, лишь слегка качнул головой.
- Я узнал эту вещь Антар. Зачем она тебе?
Антар поднялся, покорно склонил голову.
- Я захватил платок из сруба перед уходом. Хотелось узнать, выжила ли девочка...
На губах, внимательно наблюдающего за смущением пожилого Чующего колдуна, мелькнула слабая улыбка.
- И как? Узнал?
Антар не стал отпираться.
- Да глава. Она жива и благополучна настолько, насколько это возможно...
- Что ж, значит эта вещь тебе больше без надобности. Отдай. - Олдер протянул было руку за платком, но встретившись с настороженным взглядом Чующего, вновь усмехнулся. Правда, в этот раз усмешка была невесёлой.
- Я не собираюсь причинять ей вред, Антар. Лесовичка честно выиграла свою свободу, а для меня эта вещь будет напоминанием....
Антар, не осмелившись больше перечить, отдал Олдеру платок лесовички, и с тех пор, вышитая руками дикарки ткань всегда была при тысячнике. Вещь ещё несла в себе отпечаток создавшей её женщины. Взяв платок в руки, Олдер мгновенно ощущал так запомнившееся ему мягкое тепло, и это ощущение нравилось ему уже само по себе.
Конечно же, со временем отпечаток на платке ослабнет, а потом и вовсе исчезнет, но кроме этого, тысячнику нравилась и сама вышивка. Лесовичка по праву могла оправдать прозвище дикарки, ведь на ткани она вышила не розы или лилии, а самый, что ни на есть, настоящий чертополох. Разлапистый, гордо несущий свои соцветия, сорняк, казался живым и даже на вид был колючим и упрямым. Несколько его стеблей были сломаны так, точно по нему конь прошёлся, но вышитое растение словно бы излучало упрямое упорство и всем своим видом показывало, что никакие невзгоды не в состоянии пригнуть его к земле, и Олдеру думалось, что между ним, и колючим упрямством с вышивки есть нешуточное сходство... Его тоже ломали, и не раз, но он всегда вставал с колен и находил выход... Найдёт и теперь - ради Дари...
Тысячник знал, что одним из любимых ходов Владыки было вытребовать к себе, в качестве малолетнего чашника или иного слуги, любимого отпрыска того или иного аристократа. Ребёнок, находясь при князе, становился, по сути, заложником и мог погибнуть из-за любого проступка родителя: безразлично, явного или мнимого... Так уже было, и не раз, и Олдер уже давно поклялся себе, что его Дари никогда не попадёт в руки к Арвигену, и именно поэтому даже не выказывал слишком явной приязни к сыну...
Проведя рукою по выпуклому рисунку, Олдер вновь спрятал платок и направился за слугой... Ещё через несколько поворотов и коридоров, тысячник с сопровождающим вышли в один из обширных внутренних дворов княжеской твердыни и направились в сторону соколятни. Это можно было бы счесть доброй приметой - в окружении столь любимых им птиц Владыка редко выказывал свой гнев, но кто мог сказать, что на уме у князя Арвигена...
Войдя в помещение Олдер, завидя князя, преклонил колено и опустил голову.
- Моя жизнь принадлежит тебе и твоему роду, Владыка...
Это было традиционное приветствие, но Владыка не торопился с ответом. У Олдера уже затекло колено, а Арвиген, словно бы и не замечая склонившегося перед ним тысячника, продолжал беседовать с сокольничим о плохом пищеварении у одной из птиц... И лишь закончив этот, без сомнения важный разговор, словно бы рассеяно заметил.
- Ты так быстро пришёл, Олдер из рода Остенов - я даже не ожидал... Встань... К чему церемонии...
Тысячник немедля воспользовался предоставленной ему возможностью, не забыв при этом мысленно фыркнуть: все слова, произнесённые Владыкой - ложь. Арвиген наверняка уже давно продумал эту встречу до малейшего жеста, и теперь привычно лицедействовал, а ему, Олдеру, оставалось лишь подчиняться...
Арвиген же, передав крупную самку ястреба слуге, слегка кивнул головою Олдеру, приглашая его тем самым следовать за собой, и двинулся вдоль устроенных для птиц клетей с насестами.
- Я слышал, в этом походе тебе пришлось столкнуться с множеством препятствий?
Услышав вопрос Владыки, Олдер чуть дёрнул плечом.
- Трудностей было не больше, чем в других кампаниях, Владыка...
Арвиген повернулся к тысячнику, уголки его бескровных губ поднялись в едва заметной усмешке...
- Мне нравится, что ты никогда не оправдываешься, Олдер... Другой бы на твоем месте, да хоть тот же Ревинар, уже бы рассказывал мне о полученных им в сражении ранах, о коварстве крейговских лазутчиков, непроходимости тамошних болот и о том, что в Крейге неожиданно появились полководцы, которые смогли бросить ему вызов.
Лицо Олдера при последних словах Владыки осталось непроницаемым, но кулаки чуть заметно сжались. Уже донесли, расписав во всех подробностях... Мрази... А Арвиген, так и не дождавшись от Олдера ни одного слова, продолжил.
- На самом деле я хоть и сержусь, когда мои пожелания не выполняются, но понимаю, что любой мой воин имеет право на ошибку, ведь даже великолепно обученные соколы порою промахиваются во время охоты...
Произнеся это, Арвиген подозвал одного из сокольничих и, велев принести ему Стремительного, неспешно принялся осматривать поднесённого ему на перчатке сокола. Олдер же молча, наблюдал за Владыкой, в который раз поражаясь тому впечатлению, которое Амэнский Владыка производил на большинство людей...
Ростом чуть пониже тысячника, с худой и словно бы ломкой фигурой, Арвиген со спины мог показаться гораздо моложе своего уже весьма почтенного возраста, тем более, что его тусклые, с уходом в столь нетипичную для амэнцев рыжину, волосы почти не несли в себе седины, но стоило князю повернуться к кому-либо лицом, как это наваждение рассеивалось без следа.
Крупные залысины не только делали зримо выше и без того немалый лоб князя, но ещё и подчёркивали его орлиный нос и надменно-хищные черты. Впечатление несколько портила по-старчески дряблая, покрытая коричневыми пятнами кожа, но всё это искупалось гипнотическим взглядом водянистых, почти бесцветных глаз... Лишённые всяческого выражения, равнодушные, словно бы у змеи - они вызывали у людей подспудный страх, но Олдер испытывал лишь настороженность и какую-то непонятную гадливость, которую ему с годами становилось всё труднее скрывать...
Между тем Арвиген, осмотрев и накормив птицу, вновь взглянул на Олдера и продолжил прерванный им же самим разговор.
- Единственное, чем ястребы и соколы отличаются от людей, так это тем, что неудача не ослабляет их, и я хочу знать, не сломала ли тебя твоя ошибка... Излови мне крейговского беркута, Олдер!
Услышав такой приказ, тысячник позволил себе удивиться. Вопросительно вскинул брови.
- Речь идёт о младшем Бжестрове, Владыка?
Арвиген ответил ему лёгкой усмешкой.
- Именно... Он поставил под сомнение нашу силу и должен поплатиться за это... Приведи его ко мне живьём, но, охотясь за молодым беркутом, помни, что мы пока не будем нарушать заключённый с Крейгом договор...
Пытаясь скрыть обуревающие его чувства, Олдер склонил голову.