Аннотация: Мистический роман фельетонно-обозревательского тона.
Е.П. Шикин
ТАЙНА
Месаме - даси
Мистический роман фельетонно-обозревательского тона
Москва 2006 год
Я всегда разделял людей на две категории: на тех, кто понимает смерть как конец жизни тела, и тех, кто видит в ней начало новой жизни духа. И я не берусь судить о человеке прежде, нежели узнаю его сокровенное представление о смерти. Иначе я не доверяю ни уму, ни обаянию нового знакомого.
(М. Элиаде, "Загадка доктора Хонигбергера").
Ночь Первая
(в ожидании Камо)
Ныне трудно сказать, точно - когда это впервые появилось в Земле Русской... Ещё в 1071 году в Киеве явился волхв, который предсказывал, что через пять лет Днепр потечёт назад, земля греческая станет на месте русской. В народе нашлись невегласи, которые охотно слушали волхва и верили ему. Втай ещё жили старые верования и соблюдались старые обряды; двоеверные люди долгое время совершали мольбы и требы языческим богам, прибегая к помощи колдунов, чародеев, ведунов и ведуний. С особенною ревностью были преследуемы отречённые или отметные книги, принесённые к нам вместе с грамотностью из Византии, с Запада (уже тогда загнивающего). Следуя церковному Индексу, запретными книгами признавались: Остролог (другие названия: Мартолой, Острономия, Звездочётец, Зодий), кроме того: Путник, Рафли, Аристотелевы Врата, Громник, Молник, Мысленник, Волховник, Сносудец, Зелейник, Альманахи, - и прочие).
Вечером, часов около десяти, 19 апреля 2005 года на погосте близ деревни М-но к югу от Москвы произошло нечто необычное. Управляющий кладбищем, полный глубоких раздумий, сидел на крылечке своей ветхой конторы, собираясь отойти ко сну, как вдруг откуда ни возьмись перед ним явился невысокого роста, худощавый, мужчина лет сорока, кавказской внешности, в тёмных очках, одетый в старомодный, длиннополый плащ, с тёмно-коричневой шляпой с широкими полями на голове. "Камо", - представился он управляющему так, будто сие равнозначно было имени, допустим, Воланда, Сталина или ... Чапаева. Управляющий, в свою очередь, назвал себя, но его имя мы приводим скорее для читателя: Василий Петрович Сидоров, - поскольку Камо, как выяснилось, уже знал имя, отчество и фамилию управляющего и кое - что ещё. "Гэбуха или крышевальщики новоявленные? - мгновенно подумал управляющий.
-Учти, Вася: то, что ты на свободе - не твоя заслуга, а недоработка органов".
Минутку спустя Сидоров понял, что загадочному посетителю нужно место для захоронения. Управляющий наскоро напялил на своё физическое лицо подобающий случаю официальный вид лица юридического, взгляд его возвысился и блуждал теперь где-то над кронами дерев, полный глубоких и основательных мыслей. Но ещё минут через пять Василий Петрович был окончательно сбит с толку: загадочному гостю, как оказалось, нужно было в с ё к л а д б и щ е, на три ночи (но не подряд).
Камо выложил на стол несколько пачек баксов: "Это задаток. Полный расчёт - 25 мая". В его голосе слышались трансцендентная воля и железная хватка специалиста по крупным банковским операциям. А надо сказать, что тов. Камо - действительно весьма выдающаяся личность в истории российской революции 1905-1917 г.г. В каком-то смысле, он жертва преклонения перед Западом наших писателей-рыночников (а также сценаристов, режиссёров и т.д.).
Перед Камо меркнут вымышленные киногерои затомиса Северо-западной метакультуры: Фантомас, Агент 007, Терминатор, Блейд и прочие и прочие.
Камо называл себя так: Симон Тер-Петросян, Мирский, Аршаков, Петросянц1.
Кличку "Камо" дал ему никто иной, как сам товарищ Сталин. Камо плохо понимал по-русски; однажды что-то переспросил, вместо "кому" сказал "камо", и Коба (Сталин) передразнил: "Камо, слуши, камо", и с тех пор так и пошло2. У всех подпольщиков - революционеров было по несколько псевдонимов, кличек, фамилий. Но Камо отличался фантастической силой воли, абсолютным бесстрашием и способностью переносить любую боль во время пыток. Один врач - психиатр сказал ему: "Из тебя выйдет великий психиатр. Бог дал тебе энергию..."3
О Камо пока хватит, перейдём к Сидорову. Василий Петрович ещё в советские времена закончил инженерно - технический Вуз, и был направлен в качестве молодого специалиста на работу в Казахскую ССР. 6 февраля 1992 года застало его в Казахстане. Сия реперная дата оказалась роковой для Сидорова; он вернулся на Родину, но она отторгла его и Василий Петрович стал как бы лицом без гражданства, волдатом, как говорили издревле на Руси4, а нынче говорят - бомжом.
Одел оранжевую робу, устроился путейцем на железной дороге; работал в жижесборниках, в колодцах, на погрузке - разгрузке трупов животных, конфискатов и патологического материала, занимался съёмкой шкур с трупов крупного рогатого скота, лошадей и разрубкой туш. И вот судьба занесла его, как он сам говорил, и как называли его окружающие, на край света комендантом на кладбище (без прописки, со старым "серпастым и молоткастым", впрочем, не его одного, таких было много).
Василий Петрович был средне-высокого роста, нельзя сказать-коренастым, но хорошо сложенным, физически крепким мужчиной пятидесяти девяти лет (на вид ему все давали не более сорока), с короткой стрижкой, без залысин или плеши и без особых примет.
Докурив сигарету (пачку Marlboro подарил ему Камо), Василий Петрович пошёл спать в свою комнату, где помимо "офиса" был ещё магазинчик ритуальных услуг. Он жил прямо здесь среди повапленных гробов, аляповатых венков, чёрных муаровых лент, саванов и прочих аксессуаров Великой Тайны, ключи от которой хранились у него.
Комендант спал на жёстком, клеёнчатом конике, накрываясь старым бушлатом, почти никогда не раздеваясь (зимой холодно, летом - комары). Василий Петрович был уже в "постели", когда вдруг почувствовал, что Кто-то вошёл в "офис" и тихо остановился возле него. "Вошёл", "остановился" - это как бы сказать: "Шагающий экскаватор поднял с земли дамские часики и завёл их". Всё было несравненно тоньше, пластичнее: вошедшее Оно присутствовало здесь и сейчас, невидимое, но Сидоров ощущал Его более явственно, чем видимое: гробы, бумажные цветы, пелены, надгробия... И ещё деталь: Сидоров был уверен, что это не Камо (вернулся, мол, за деньгами). Василий Петрович решительно встал - ничего не изменилось; он посмотрел в окно и обомлел: над всем погостом сиял неземной мерцающий свет, то бледно-матовый, то слегка розоватый. Комендант, набросив на плечи бушлат, осторожно вышел в "сенцы" - таинственный свет стелился низом; ночные облака оставались тёмными, отсвечивали гранитные памятники, детали надгробий и оградок. То и дело прилетали странные, большие птицы (чувствовалось - издалека), кружа над погостом и тяжело садясь на что-нибудь блестящее. Василий Петрович по привычке бросил взгляд на памятник Настеньке - её лицо светилось голубым (как это бывает, когда, например девушка вечером говорит по мобильному и он освещает её в темноте).
Повсюду царило неприметное (на первый взгляд) оживление: безобразные старухи с пестами, иные - с клюками, копошились в земле, заваривая в горшках волшебное зелье на когтях чёрной кошки, волчьем сердце, на змеях; другие рыскали окрест, собирая росу, прикармливая творогом жаб. Длинноногие молодые ведьмы занимались макияжем, распуская волосы по плечам, раздеваясь догола, накидывая на себя длинные, белые, неподпоясанные сорочки или саваны. Все были чем-то заняты, готовясь к встрече Набольшего...
Полный разнообразных инфернальных ощущений, Василий Петрович вышел из "офиса", желая навести порядок и найти Камо. Он уважал своих клиентов; как мог; защищал их неотъемлемые права и свободы (прежде всего, право на вечный покой и незабвенность), с уважением относился к родственникам и близким усопших, ждущим часа своего, суетящимся где-то там, в другом мире, легкомысленным существам, не догадывающимся о том, что для в с е х н и х уже заготовлен Журнал регистрации, хранящийся в "офисе" Сидорова.
Василий Петрович не чурался и политики, пиарил сам себя по-немногу. Писал, например, письма в Администрацию Президента Российской Федерации с предложением учредить в стране соревнование между кладбищами России-матушки за звание "Кладбища образцового содержания". Втайне вынашивал Идею Национального Проекта - реформирования всей системы ритуальных услуг и, в частности, как человек мыслящий по-государственному, предлагал ввести налог на захоронения (по типу налога на добавленную стоимость и на недвижимость; ведь все усопшие - уж куда более недвижимы!).
Тексты писем и государственных проектов помогала составлять ему Настенька. Её мягкая, застенчивая улыбка на твёрдом мраморе надгробия вдохновляла Василия Петровича; её большие, прекрасные глаза всегда смотрели прямо в зрачки посетителю в любой точке погостного пространства.
Настенька окончила школу с Золотой медалью. У неё был строгий папа, который "воспитывал" доченьку ремешком, когда она приносила домой в дневнике "четвёрки" - в младших классах - а потом Анастасия сама втянулась, ей понравилось учиться на "пятёрки".
Сама себя она считала некрасивой - глупость, свойственная очень многим молодым людям (обоего пола); втихомолку мечтала заработать кучу денег и сделать себе операцию "по уменьшению носа", который казался ей чрезмерно большим. Матушка разубеждала её, но Настенька попросту не верила ей. Из-за этого была замкнутой (да и времени на учёбу уходило слишком много, некогда было ходить на дискотеки и прочие).
Среди мальчиков класса и школы Настя не пользовалась особым успехом, не считая того, что к ней как к отличнице, часто обращались за помощью по математике и другим предметам, пристраивались на контрольных работах, чтобы она дала списать. Да и из одноклассников ей никто не нравился. Как-то раз один юноша пошёл провожать Настю из школы домой, в подъезде её дома стал обнимать её, пытался поцеловать. Настя терпела-терпела, молча собирая во рту слюну, потом как плюнет в незадачливого "кавалера", - на этом вся "любовь" у них и кончилась.
Но была и настоящая любовь. Случилось так, что однажды Настенька получила в школе по одному из предметов "двойку". Она боялась идти домой, сидела на городской скамейке и тихо плакала, не зная, что делать. К ней подошёл какой-то мужчина, спросил - что случилось; обещал что-нибудь придумать и помочь ей, но прежде всего просил Настю успокоиться. Минут через двадцать к ним подъехал "Москвич", из машины вышел знакомый первого мужчины, и они втроём приступили к выполнению задуманного и согласованного со всеми участниками плана: Настю увезли в травмпункт, где оказали "неотложную помощь" (подозрение на "перелом ноги" или "вывих" сустава), - все, разумеется, с подачи этих двух благодетелей Насти. Первый из них позвонил её родителям и, попросив не волноваться, прокуренным, хриплым баритоном объяснил, как и куда конкретно им нужно ехать за дочерью. Можно представить себе, что испытали папа и мама Насти, когда они услышали этот голосок!
Настя влюбилась без памяти в своего спасателя. Он казался ей героем - мужчиной лет тридцати, сильным, смелым, добрым человеком. Она полюбила его мужественный голос, его лицо, глаза, взгляд, искала встречи с ним, но не знала даже его имени. Вся высохла, побледнела, не спала ночами, плакала, только и думала о нём, только бы увидеть его, услышать его голос, вдохнуть исходящий от него запах...
Училась машинально, словно по инерции на одни пятёрки, но вот школа окончена, перед Настей и её родителями во весь рост встала проблема поступления в Вуз. Не было у них ни блата, ни злата. Теплилась в глубине души надежда, что поступит- всё-таки медалистка... На истории ей задали дополнительный вопрос: "Расскажите, пожалуйста, что Вы знаете о Месаме-даси?" - "Мы этого не проходили... Это что-то восточное, но я не помню, не знаю", - вертелось в сознании, но Настенька молчала. Получила "тройку" - это был конец. Не помня себя, как говорят, "на автопилоте" вернулась домой.
Они жили в "закрытом городке" Скотопригоньевск - 66, на шестом этаже с лоджией. Родителей не было дома... О, Господи!
...В лоджии потом нашли аккуратно поставленные рядышком домашние тапочки, стопки книг по истории - дисциплинированная школьница всё-таки пыталась разгадать тайну Месаме-даси, но тщетно.
В гробу она была прекрасна! Белый платочек прикрывал сверху её разбитую головку, лазоревый - руки и грудь; алые цветы закрывали всю нижнюю часть её последнего прибежища. Лицо её было словно у спящей: прямой, восковой носик, пухлые щёчки, красные губки. Мать, то билась в исступлении, когда её отнимали от дочери, то падала без чувств. Отца не было (его увезли в психбольницу). Жалко было Василию Петровичу Настеньку, до слёз. Он подобрал ей лучшее местечко - сухое, на небольшом пригорке, под рябинами (чуть дальше - сосны). И всё-таки не оставляло Сидорова одно странное чувство; ему всё казалось, что где-то, встречал эту девушку (ещё при её жизни, но не мог вспомнить - когда и где. И ещё мстилось Сидорову порой, что из её могилы доноситься какой-то глухой стон, особенно с девяти вечера до полуночи - хоть бери лопату и разрывай могилу.
...Была при кладбище старая, полуразрушенная церковь; верующие - старухи да старики - перемерли, оставшиеся по немощи своей едва до завалинки собственного дома могли добраться. На "храме" не было ни купола, ни креста; на развалинах прорастали тонкие берёзки - и то хоть что-то живое, Божье. И что же видит комендант? Как раз на развалинах ведьмы поют только им доступные песенки, с бешеным увлечением пляшут вокруг кипящих котлов и чертова требища, т.е. около жертвенника, на котором совершаются приношения демонам. Ведьмы заводят гульбища и сочетаются плотски с чертями, с кобелями и змеями. Особенно возмутило то, как одна старая карга поджаривает прямо на могильной плите (по соседству с Настенькиной могилкой) с полдюжины жаб, змею и пару ящериц. Покойник, к слову сказать, был тоже человек весьма даже заслуженный - герой соцтруда. Управляющий хотел оттащить её тут же в "комендатуру", но приблизившись к ней, индо отпрянул: перед ним стояла главврач городской больницы - старая, толстая женщина, с большими, водянистыми глазами навыкате.
Камо среди этой публики не было, зато Василий Петрович приметил здесь начальника Инспекции Федеральной налоговой службы России по г. Скотопригоньевску - 66, начальника по ведомству ЖКХ, адвоката и прочих. Как в народе говорят: "ходил чёрт за облаками, да оборвался". И как-то задело за живое Сидорова - хоть и неверующего - как черти и ведьмы издеваются и глумятся над православным Храмом, сугубо из патриотических чувств принял он решение всячески содействовать его восстановлению. Один он не справился бы - обратился к Федотову. А кто такой Федотов?
В Скотопригоньевске - 66 был сверхсекретный НИИ, а в нём как раз и работал молодой физик - Владимир Федотов. Поскольку НИИ сверхсекретный, не будем говорить, чем занимался Федотов по основной работе. Владимир помимо того увлекался вопросами истории России, в особенности - трудами своего великого однофамильца Георгия Петровича, ну и, конечно, Н.А. Бердяева. Последний, в частности, писал: "Когда говорят, что православный должен быть "национально-мыслящим", а не "интеллигентом", то всегда хотят охранить старое язычество, которое вошло в православие, с которым оно срослось и не хочет очиститься. Люди такой формации могут быть очень "православными", но они очень мало христиане. Они даже считают Евангелие баптистской книгой. Не любят христианства и считают его опасным для своих институтов и эмоций. Бытовое православие и есть язычество внутри христианства". Федотов - Скотопригоньевский был глубоко согласен с этой мыслью Бердяева, считал православие фактически обрядоверием, а многих служителей РПЦ - "советскими служащими" или агентами КГБ. Но идея восстановления Храма - Федотова, прямо скажем, зажгла. И длиннее Сидоров, и Федотов были полны решимости, но не знали - с чего конкретно начать. Владимир поехал в Троице-Сергиеву Лавру и там познакомился с молодым батюшкой, который согласился им помочь в этом богоугодном деле.
...Отец Александр - настоятель Преображенской церкви в дальнем сельском приходе в Ярославской области, куда он прибыл после окончания духовной семинарии в Загорске (до того отец Александр окончил училище художественной резьбы по дереву, служил в Советской армии, в кантемировской дивизии). То было старинное пошехонское село Спас - на - Водоге, насчитывающее не более тридцати дворов, затерявшееся среди глухих лесов и непроходимых болот. Жили в нём, в основном, старые одинокие вдовы, чья молодость пришлась на годы Великой Отечественной Войны (1941-1945 г.г.). Для начала отец Александр купил на свои деньги бензопилу и стал заготавливать для старушек дрова. Потом приобрёл на церковные сбережения списанный трактор, грузовую автомашину. Используя эту технику, священник с прихожанами построил в селе три моста. Прихожане души в нём не чаяли - не раз избирали депутатом Сельского Совета. Отец Александр тоже любил простых, трудолюбивых, чрезвычайно неприхотливых людей - то продукты в магазин из райцентра привезёт, то дефицитные доски для ремонта добудет, то детишек в стужу до школы на машине доставит...
Короче говоря, вот - трое. Комендант среди них старший по возрасту и самый неустроенный: без гражданства (русский человек - в России!), без прописки (в ходе реформ её тоже стали называть "регистрацией"), без собственного угла - ни кола, ни двора.
Ну а как конкретно взяться за дело? Легко сказать - "восстанавливать"... Отец Александор лучше знал: с чего начинать хлопоты, куда, к кому обращаться, какие документы и бумаги нужно выправлять... Утром следующего дня они втроём осматривали развалины кладбищенского Храма, прикидывая предстоящие затраты, взяткоёмкость вопроса, рассуждая о возможных пожертвованиях, о кознях и рогатках крапивников (чиновников).
...Отец Александр - высокого роста, с лицом округлым, славянского типа, с небольшой бородкой и усиками, русыми волосами (с прямым пробором ровно посередине), производил впечатление человека весьма основательного, надёжного и вообще серьёзного. Он не только консультировал коменданта и Владимира, но сам вызвался стучаться в двери Инстанций, ходатайствуя пред светскими и церковными Властями в хлопотах по их общему делу. Начал он с посещения настоятеля храма отца Василия, ближайшего к деревне М-но, чтобы узнать, в какой благочиннический округ входил ранее Храм на кладбище. Отец Василий встретил отца Александра благосклонно и посоветовал обратиться к благочинному их округа, обещая самую энергичную личную поддержку в положительном разрешении вопроса о восстановлении Храма. В дальнейшем, согласно Уставу РПЦ, надлежало обратиться к епархиальному архиерею, поскольку в его компетенцию входило давать благословение на учреждение новых приходов, на постройку и ремонт храмов, молитвенных домов и часовен, равно как и освящение храмов.
В епархиальном управлении отца Александра тоже встретили благосклонно, понимая его начинание, как долг ходатайствования и печалования за Церковь Христову перед органами государственной Власти, но в то же время, посоветовали прибегнуть к помощи (в смысле практической поддержки) для конкретного разрешения вопроса к главе местной администрации.
...И вот вразумил Господь раба своего Владимира Федотова смирить гордыню и презорство к власть предержащим - прийти на приём к директору НИИ Аркадию Семёновичу Гинзбургу (доктору химических наук, профессору), - с ходатайством смиренным о восстановлении Храма. Не дерзкохульное вольнодумство или парение мыслей тщеславное, не стяжание каких-то материальных выгод в целях их жизненной удобоприменимости двигало им, но единственно только печалование о судьбах Православной Церкви, о больших нестроениях, доселе бытующих и в Ней, и в государстве Российском, и в их родном муниципалитете. Просителей было немного, но Аркадия Семёновича то и дело отвлекали звонки, его заместители и начальники структурных подразделений - и то сказать, никто из них не празднословил, не праздномыслил, все были "в теме", говорили по существу вопросов, причём правильно и своевременно поставленных.
Наконец, очередь дошла до Федотова. Секретарша сама повела его в кабинет директора, впрочем остановилась в тамбуре, выставляя наружу самый главный из прилогов вражиих, - но что конкретно, умолчим, поскольку о плотских грехах, о сугубом сластолюбии и тонком любоимании никогда не следует вспоминать в подробностях. Она как бы "нырнула" в дверной проём (второй со стороны входа из комнаты ожидания), что-то сказала Аркадию Семёновичу и быстро "вынурнула" обратно, кивнув головой Федотову, дескать, "заходите". Федотов зашёл, поздоровался; кабинет директора был довольно обширным, от входа до стола Гинзбурга - не менее двадцати метров.
Аркадий Семёнович Гинзбург, мезоцефал, мужчина лет пятидесяти, среднего роста, в меру полный, в меру облысевший, и далее всё в меру, - никаких особых примет. Удивительно безликое, стёртое бюрократизмом лицо, скорее серые, чем какого-то другого цвета глаза, в двубортном, сером костюме, с галстуком какого-то болотного цвета.
Воспользовавшись скромностью Федотова (его не-нахальством, не-атакующим сталем), Аркадий Семёнович сам стал звонить, мимолётным образом извинившись перед Федотовым - "Простите, секундочку". (Ну, что - "не простишь" разве шефу?!). А там уже снова "нырнула" секретарша, и снова кого-то привела. Федотов благопокорно ждал, не садился без приглашения. А тут в кабинет вошёл (без всяких там условностей, запросто) замдиректора - узколобый, лободыроватый человек и, не поздоровавшись ни с хозяином, ни с Федотовым, прямым ходом к Гинзбугу, опёрся ладонями на стол, нависая над Аркадием Семёновичем, и заговорил тихо-тихо. Тот весь встрепенулся, вскочил и собрался уходить. Заметив Федотова, он буркнул: "Ну, что у Вас?!".
Ну что тут скажешь?! "Вот мы, ходатайствуем о восстановлении православного Храма; вот, дескать, по ночам в нём ведьмы устраивают шабаши, выступают Тулин, Камо, Лавров, Плеханов... Злохитрый враг окрал души памятозлобием многих"... Каково бы сложилось впечатление у директора? Сейчас бы вызвал скорую помощь... В общем, суета сует, ничего не вышло с первого раза. Сетовать не на кого. Добился Федотов кое-как с третьего захода.
Душевного разговора всё-равно не получилось, но Аркадий Семёнович схватил суть проблемы и в принципе, не возражая против восстановления Храма, заявил, что не вправе единолично решить столь необычный и деликатный вопрос, что его следует провести через решение Учёного Совета НИИ.
Не прошло и двух недель, как Федотова пригласили на заседание Совета. Владимиру пришлось выслушивать всю эту тягомотину в течение трёх с лишним часов. Воспользовавшись данным обстоятельством, по крайне мере, набросаем его портрет: молодой, довольно солидный мужчина высокого роста, долихоцефал. Лицо его, прямо скажем, не отличалось изяществом черт; у Федотова был крупный нос, большие (но не оттопыренные) ушные раковины, жиденькие, рыжеватые волосы, глубоко посаженные глаза, глядящие из-под навеса высокого лба. Как бы автору, ни хотелось что-нибудь приукрасить, но следуя привычке всё отображать объективно, отметим, что например, глаза Владимира не украшали ни цвет, ни выражение, ни разрез, ничего. Более того, они были как бы не "отцентрованы" и собеседнику невозможно было просто так определить, куда же конкретно их владелец в данную минуту смотрит.
На Совете присутствовало 53 члена. Приступаем к описанию каждого из них. Вопрос: с какого ряда начинать? Впереди обычно сидели академики или члены-корреспонденты, большие учёные, внёсшие вклад... Куда? Ей богу не поворачивается язык, сказать - куда, тем более что НИИ был сверхсекретным. В развал СССР? Пожалуй, но далеко не они одни внесли. В экологический кризис? Ещё горячее (Вы не забыли, что директор НИИ доктор химических наук?). Большинство из членов Совета были люди весьма преклонного и почтенного возраста. Бывало так, что кто-то из них встанет в прениях со своего места и начинает ностальгировать. Совсем не по теме, но Гинзбург не прерывает, а весь зал вынужден слушать: "как хорошо тогда жили; как много средств вкладывали в науку; как во всём мире тогда любили страну Советов", - и всё в таком духе. А одного из академиков Федотов однажды даже засёк на "Русской службе БИ-БИ-СИ"; тот пропагандировал новейшие открытия (в своей, узкой научной дисциплине) и вешал лапшу на уши доверчивым радиослушателям, пока на это радио не позвонил один из них, представившись сотрудником лаборатории МГУ (работающей как раз по темам той же научной дисциплины), - ну ладно, впрочем.
...Владимир расчитывал, что члены Совета к концу устанут, многие уснут и к моменту "разного" им всё станет "по барабану". Но ошибся. Некоторые (в задних рядах) в самом деле дремали, причём со стороны казалось, что это самые внимательные слушатели, ведущие аналитики института, глубоко задумавшиеся над проблемами, поставленными докладчиком. Характерно, что разбуди такого, и он слово в слово перескажет содержание доклада - интереснейшая, между прочим, проблема психологии. Однако дело тут совсем не в психологии, а в том, что содержание докладов и выступлений по ним каждый год было примерно одним и тем же.
...Но так или иначе, добрались до "разного", исчерпав основные вопросы повестки дня. Профессор Гинзбург А.С. тусклым голосом кратко изложил суть дела; в зале стоял шум, многие члены Совета, но прежде всего "аналитики", складывали свои бумаги, пересаживаясь поближе к выходу. От Аркадия Семёновича в эти минуты требовались недюжинная воля и авторитет, чтобы удержать полсотни членов Совета ещё на несколько "секунд" в духоте, в этой совершенно бесполезной говорильне, отрывая ж и в ы х людей от их насущных забот, от самой элементарной свободы - встать, потянуться (ведь три часа сидели без перерыва - "а то разбегутся, кворума не будет"), сходить кое-куда, перекусить чего-нибудь, да просто глоток свежего воздуха вдохнуть, ведь за окном - весна!.
Федотову по неопытности казалось, что всё идёт как надо, но Аркадий Семёнович, - О! Аркадий Семёнович! Он всё видел с высоты своего опыта и просто с высоты сцены, где располагался Президиум. "Дьявол - то как раз и сидит в деталях", а Гинзбург видел, что сидевший во втором ряду членкорр Российской Академии наук профессор Б.С. Сунгатуллин вовсе не собирается уходить. Он всё внимательно слушал (и в части "разное"), а теперь встал и, повернувшись лицом к залу, призвал всех остальных членов серьёзнее отнестись к предложению директора и рассмотреть вопрос о ходатайстве Федотова более взвешенно. Его поддержал старший научный сотрудник НИИ Волков Николай Петрович, который заявил, что возведение (строительство или восстановление) зданий религиозных учреждений (храмов, церквей, молитвенных домов, синагог, пагод и прочих) вблизи институтов, - противоречит действующему законодательству Российской Федерации. "Но самое главное, с какой это стати наш Институт должен выступать с такой сомнительной инициативой?! Если представители в с е х конфессий начнут выступать с подобными предложениями, то весь наш Институт и весь Скотопригоньевск буквально обрастут молитвенными домами и церквами. Во что превратится наш родной город?! В зале раздался смех.
Гинзбург вытащил Федотова на трибуну, тот был смущён, говорил тихо, как большой начальник, к тому же от волнения заикался сильнее обычного. Его почти не слушали. Вторая половина этого "почти" слушала вполуха, ничего не понимая: "Храм одиннадцатого века(?)... национальное достояние... ни копейки денег на реставрацию... на его развалинах происходят чудесные исцеления..." В зале, насквозь пропитанном диалектическим и историческим материализмами, зависло густое "Отрицание-Отрицания", которое, однако, не произвело никакого впечатления ни на Сунгатуллина, ни на Волкова. Вопрос был перенесён на следующее заседание Совета (с обязательством товарища Гинзбурга более тщательно подготовить все необходимые материалы. Была образована Комиссия по подготовке вопроса во главе с эсэнэсом Волковым).
...Выйдя из актового зала НИИ, Владимир испытывал чувства унижения и собственной никчемности, подобные тому, что переживает "холодный профессор", будучи неизбранным по конкурсу на очередной срок. Уже на улице его догнал Юрий Иванович Чагин (работающий пенсионер) - душа человек: сама доброта, тонко мыслящий, специалист высочайшего класса (в институте все признавали: у кого что-то не получается с компьютером "глючит", "зависло" - бегут к Юрию Ивановичу - он никогда никому не отказывал и помогал). Можно сказать - жил в институте: приди на работу в семь утра - он уже на своём месте; уходишь с работы, кажется уж никого нет (кроме вахтёра) - Чагин вот так вот, как на сей раз, догонит, возьмёт под локоть: "Пойдёмте вместе, нам, кажется, по пути, а?". Он видел, что Федотов расстроен; сначала пытался отвлечь внимание Владимира от заседания Совета, но чувствовал, что ничего не выходит. А потом предложил:
- Володя, поедем ко мне на дачу, тут недалеко. Отключимся от проклятой текучки. Сейчас всё цветёт, прекрасная пора!
- Ну что Вы, Юрий Иванович, неудобно...
- А чего неудобного? Если захотите, мы с Вами поработаем немного: покопаем грядки, забор починим, - если захотите, конечно...
Юрий Иванович улыбался широко, добродушно, без тени лукавства.
- У меня и "медовуха" есть, и настойки", и "Гжелка" непалёная.
...Владимир согласился. Поехали на машине Юрия Ивановича (Лада-Самара) по просёлочным дорогам, местами уложенным железо-бетонными плитами. Стыки между ними в большинстве своём были разрушены да и сами плиты кое-где разваливались, - поэтому ехали медленно. К счастью, садоводческое товарищество было не так далеко от Скотопригоньевска-66. Оно располагалось на берегу небольшого пруда (местные называли его - "карьер"), на пустынном, безлесном месте и называлось "Энтелехия". (Само название Товарищества принадлежало Аристотелю, который в связи с этим считал, что живое возникло не только из живого, но и могло зародиться под действием сил природы, возникая из разлагающейся земли или определённых частей растений. Это качество самопроизвольного зарождения жизни на земле великий греческий философ в своё время назвал энтелехией. А местные, если кто нынче спрашивал - как добраться до этих дач - называли их "Пантелеихой".
Время в самом деле было выбрано удачно; "Энтелехия" благоухала: цвели яблони, вишни, сирень, черёмуха, - о, Господи! Какое великолепие! Изобилие прекрасного, райский уголок... Владимир не мог скрыть восхищения, а Юрий Иванович наслаждался произведённым на него впечатлением. "Пантелеиха" начала создаваться после Майского (1982 г.) Пленума ЦК КПСС, принявшего историческую Продовольственную программу. То был редкий случай того, когда политическая программа, по определению лишённая каких-либо эстетических интенций, тем не менее, дала импульс практическому осуществлению пророчества Фёдора Михайловича Достоевского о том, что "Красота спасёт мир". Федотов без конца восхищался: "Какая Красота! Какая же Красотища!" А десять минут спустя, уже за столом: "Как вкусно! Какая же вкуснятина!" - "И всё экологически чисто!" - добавлял добродушный Юрий Иванович, угощая гостя и прошлогодними запасами, и успевшими созреть плодами нового урожая.
Когда немного выпили, стало ясно, что Юрий Иванович тоже "заболел" Идеей восстановления Храма. Он, как и Федотов, считал себя православным атеистом и был до глубины души возмущён выступлениями коллег Б.С. Сунгатуллина и Н.П. Волкова на Совете "Скот-НИИ": "До чего ж мы дожили, не имеем права в центре Земли Русской даже заикнуться о восстановлении ХрамаXVI века!".
-Меня в особенности поразило выступление Бориса Сунгатовича. Вообще-то, он неплохой мужик, хороший специалист в своей области... Однако - надо же иметь чувство такта... Хотя бы уж - промолчал...
-И этот тоже, выскочка... Волков, - поддержал Чагина его гость. - Всю жизнь только популизирует начальству; докторскую хочет защитить...
- А весь остальной зал?! Ведь полно народу, многие - доктора, ещё больше кандидатов... Все промолчали.
- В чём причина, Юрий Иванович?
-Боятся, Володя. Кому нужно "старшего" получить, кому нужна квартира, кого по возрасту на пенсию выгонят, будешь выпендриваться. А попробуй, проживи сейчас на пенсию! Особенно после этого Зурабо-людоедского закона - N 122, а?
- Ну да... Старики роются на мусорных свалках. У меня соседка - напротив квартира - дошла до того, что одевается с помойки и прямо говорит: "Наши олигархи с жиру бесятся, выбрасывают почти новые вещи, всё можно найти!". А ведь она всю жизнь проработала в школе.
...Когда поддали чуть-чуть, Юрий Иванович завёл свои любимые старые записи, среди них - Бэсамэ-муччо.
Комната наполнилась друзьями - однокурсниками, не по-современному нежными, невульгарными девушками. Владимира эта вещь тоже задела, но по-другому: возникли некие смутные ассоциации. Однако он никак не мог вспомнить точнее и хоть сколько-то определеннее - "откуда у них росли ноги?"
- А Вы знаете, Юрий Иванович - комендант - то, Сидоров, между прочим - там, прямо на кладбище и живёт! Один. Говорит, что уже несколько ночей подряд... то-ли мерещится ему, то-ли на самом деле - на кладбище происходит "Всемирный слёт НЧС".
- Это что?
- Нечистой силы!
- А он не пьёт?
- Не похоже. И не колется.
И вот тут-то как раз и подоспело из "Хранилища памяти": Месаме-даси (только - что без "муччо").
- Вспомнил, Юрий Иванович! Вспомнил... группа "Месаме-даси"!
-Битлз - знаю, Роллинг - стоунз - знаю, а о такой группе не слышал.
- Да нет, это совсем другое... совсем другая "музыка". Мы целую неделю с ребятами кумекали - никто не знает. В этой группе были Кецховели, Цулукидзе...
- Не знаю, не слышал, впрочем...
Последние два имени что-то задели в памяти Юрия Ивановича. Он усиленно вспоминал, продолжая машинально крошить в салат пучки свеже-зелёного лука, а Федотов смотрел на его большие, жилистые, в ссадинах руки - если бы не знать, где и кем он работает, ни за что бы не догадаться, что это руки научного сотрудника. Чагин расстегнул ворот рубахи, стали видны седые волосы на шее (на кадыке). "Надо подарить ему в день рождения хорошую бритву", - подумал Владимир.
Юрий Иванович залез в Интернет, поручив салат Федотову. Искал он довольно долго. Искал напряжённо, упорно. Салат был давно готов и Владимир, коротая время, разглядывал ногти Чагина: короткие, словно обрезанные: такие ногти часто выдают людей пытливого ума, самостоятельных, строгих к себе.
Но вот Юрий Иванович нашёл, что искал, и помолчав с минуту, сказал необычайно взволнованным голосом: "Кажется я всё понял! Тебе, Володя, надо срочно уехать, например, в командировку, куда угодно. Тебе нужно алиби!".
- А на кой мне...алиби?!
- А на той, что тебя нет даже вот прям сейчас на моей даче...
-?!
- Это на всякий случай. Скоро ты всё поймёшь сам. Едем к Сидорову. Мы должны его спасти. - Юрий Иванович приблизился к Владимиру вплотную и произнёс шёпотом: "О "Месаме-даси" никому ни слова!! И старайся никогда не говорить этих слов ни вслух, ни про себя, понял?!" - "Понял", - ответил Федотов, хотя на самом деле ничего не понял.
И вот они поехали на кладбище - гаишников там отродясь не бывало да и Юрий Иванович, что называется, был ни в одном глазу после того, что он разыскал в Интернете. Дорога пролегала среди незасеянных, заброшенных полей колхоза "Путь Ильича", который стоял на коленях под голубым Небом и даже уже ничего не просил у Господа. Вдруг Федотов в стороне от дороги увидел девушку, которая, судя по всему, искала какие-то травы. Она была в длинном, как бы "подвенечном" платье из камки небесно-голубого цвета, на голове - венок из ромашек, на ногах - алые полусапожки.
Сначала Владимир не придал этому никакого значения, но минуты три спустя, спохватился: девушка всё это время оставалась словно бы на одном и том же по отношению к ним месте! Федотов обратил на неё внимание Юрия Ивановича, тот скосил взгляд в её сторону, прибавил газу, но ничего не изменилось: девушка как бы летела над полями, не отставая от автомобиля. Мало того, она сняла плетеницу с головы и приветливо махала ею Федотову и Чагину. Последний ещё больше увеличил скорость и ... они ворвались в белую ночь Скотопригоньевска - 66.
Примечания:
1. См. Армен Аршаков. - Камо. Напомнить мне. Новый мир, 1984,
N 6, С. 77
2. Там же N 5, С. 92
3. Там же, N 6, С. 77
4.См. В Даль Толковый словарь живого великорусского языка. М. Олма-Пресс, 2002 г. т. 1 У В.Даля сделана пометка, что слово "волдат" имело распространение в Рязанской губернии и в некоторых других.